Следующее важное событие произошло, когда я пошел в школу 1 сентября. Мне не исполнилось и семи лет. Помню фойе, переполненное школьниками. Оглашали список первоклассников, но моя фамилия так и не прозвучала. Я балансировал на пике напряжения.

В конце концов, вопрос решился, но утро было тяжёлым, полным незнакомцев, толкающих меня со всех сторон. Я потерялся среди них, не понимал, что делать и куда идти. Мне показали мое место, объяснили правила, я стал частью поголовья, ощущая беспомощность и собственную ничтожность!

Отчаянно хотелось отличиться, доказать себе и другим, что я уникум, а не поголовье! Но никто не хотел меня слышать. Потом я оказался с другими новоиспечёнными первоклассниками недалеко от дома. Там росли кусты черёмухи. Я предложил полакомиться спелыми ягодами. Они свисали с ветвей гроздьями и манили сочным чёрным глянцем. Один мальчик заявил, что это ядовитая ягода и её нельзя есть. Видимо, он тоже хотел выделиться. Мы поспорили. Я демонстративно съел горсть ягод.

Через два часа, сидя дома за столом, я увидел друга семьи и, указав на него пальцем, громко произнёс: «Врун с ушами». У него действительно были несоразмерно большие уши и маленькая голова, и я был уверен, что он лжёт.

Внезапно на меня отовсюду надвинулись страшные тени. По стене пополз ковёр из тараканов. За окном — а жили мы на четвёртом этаже — шастали враждебно настроенные чужаки, которые заглядывали в комнату, скалились и угрожали. Я не кричал и не плакал, но ужаснул всех, агрессивно бросаясь на окна.

Мать вызвала скорую. Фельдшерица спросила на ломанном русском, не было ли у нас в роду сумасшедших? Предложила отвезти меня в психоневрологическое отделение. Мать выгнала ее и продолжила звонить. В результате к нам прислали психиатра, доброго дядечку, который с улыбкой, успокаивающе и как-то напевно проговорил: «Это он ягодок наелся». Промывать желудок было поздно — действующее вещество уже в кровь вошло. Добрый доктор рекомендовал питьё и наказал следить, чтобы я не навредил себе. Через несколько часов симптомы должны были пройти.

Ночью галлюцинации усилились. По углам шебуршились белые мыши. Мать я не узнавал и не подпускал к себе, видя вместо неё какую-то страшную Алмауз Кампыр. Она плакала и стенала, еще больше пугая меня.

Я блуждал в лесу качающихся шепчущих теней, а когда изредка выбирался из него, испытывал удушье, словно на меня навалили кучу пыльных ватных одеял. Хватая ртом воздух, я вновь скрывался в лесу. Утром сознание мое очистилось, я вернулся в мир яви и уснул. Как и обещал доктор, всё обошлось.

Но что-то изменилось. Я уже не был прежним. Отлежавшись неделю дома, я пошёл в школу, как все. Но мой двор, дома, деревья и дорога казались иными. Тело тоже изменилось, словно я вытянулся вверх. Ноги при каждом шаге странно пружинили.

Теперь я чувствовал, что пережил опыт, недоступный большинству сверстников. На обратном пути после уроков я осознал, что смертен. Подумал, что в будущем умру, ведь все умирают, и попытался представить, как это будет, когда меня нет. Меня охватил ужас, потому что ум не мог проникнуть сквозь этот барьер. Продлить себя во тьму, в небытие не вышло. Существование обрывалось! Отчаянно не хотелось верить, что такое возможно. Там должно быть что-то ещё — пространство, путь. Но глубина внутри меня знала. Я был расщеплён надвое этим радикальным знанием.

Одна моя часть странствовала сквозь череду перерождений, зная, что бессмертна, другая не верила ничему, сомневалась во всём, утратившая цель и смысл, гаснущий в сумраке огонёк.

Я пребывал в замешательстве, словно обнаружив в себе трещину, сквозь которую завывал сквозняк непознаваемого. С тех пор я не мог ничем наслаждаться в полной мере, ничему не мог отдаться всецело, никакому чувству, никакому делу, ко всякому переживанию добавлялась горечь — ведь это когда-нибудь закончится: любое созидание, всякий союз, даже самое светлое стремление — всё тщетно. Мой ум выцеплял из окружающей действительности моменты смерти. Я не избегал их, не отворачивался, не закрывал глаза, а как завороженный созерцал их. Мертвые жуки, которых дети складывали в спичечные коробки, мертвые птицы, подбитые хулиганами из рогатки, мертвые собаки и кошки, задавленные машинами и разлагающиеся где-нибудь на обочине. Однажды в соседнем доме хоронили старика, я не мог оторваться, смотрел на его лицо. У него почему-то был открыт рот. Меня затягивало в этот рот, как в воронку, я словно проваливался в дырку, и ничто не могло мне помочь.

Зачем человеку достоинство, если в конце его низводят до праха?