Художник: Marc Simonetti

Продолжение повести о величайшем разбойнике Андалусии.

Миновал месяц, Андрей и Иосиф пообвыклись с новой жизнью: расширили лачугу Умара, научились ставить капканы на дикого зверя, сноровились доить серн. Алия пошла на поправку, и как только окончательно окрепла, отвела Андрюшу в свинарник и обучила присматривать за ним.

-- Так у вас и свиньи имеются! -- удивился Андрей, -- на что правоверным "нечистые" животные?

-- Волков кормить, кожи дубить, желуди дубов на хрюшек изводить -- не пропадать же добру, -- ответила женщина, -- а коли зима лютая выдастся, то Аллах и свиную солонинку откушать позволит...если "чистая" снедь изволит закончиться. Ты уж прости нас, Андрюша, но тебе, как христианину, сподручней с сей животинкой управляться...твой бог позволяет.

Андрей, не стал возражать.

Иосиф, к хозяйственным хлопотам был пригоден мало, и всякий раз испрашивал разрешения у Умара "спуститься к людям", да с новостями воротиться. Ибн Хафсун позволял, обучил немного хитростям блуждания по лесам незамеченным и позволял, чему немало удивлялся семилетний сынишка -- Сулейман:

-- Папа, разве ты достаточно хорошо знаешь еврея, чтобы отпускать его?

-- Не достаточно, сынок, -- отвечал Умар, -- но недоверие, хотя и продливает жизнь, но отравляет разум и сердце. Зачем тогда Всевышний наградил меня благими предчувствиями...ужель для того, чтобы я их отринул?

Сулейман не умел еще ответить на это, да и не понимал до конца речи отца, но уже тогда в его ум вселился дух несогласия.

Однажды, Иосиф вернулся из окрестностей Ронды, и за вечерней трапезой спросил Андрея:

-- Уважаемый плотник, ты ведь из славян, а они все язычники, отчего же ты -- христианин?

-- Отец мой крестился уже здесь, незадолго до того, как вольную получить.

-- Почему не Ислам?

-- Рабам и вольноотпущенникам не много уважения отпущено в сиих землях, -- ответил Андрей, -- христианский бог -- та самая сила, которая объеденяет отверженных, утешает их.

Еврей, помявшись и хитро улыбнувшись спросил и Умара:

-- Отчего твои предки отреклись от христианской веры и обратились к Аллаху, о благородный потомок воинственных готов?

-- Покоритель Испании -- Муса, пообещал им сохранность титулов и земель. -- отозвался Умар.

-- Но теперь, ты и твоя семья -- отщепенцы, подстать рабам и вольноотпущенникам, коим, по мнению Андрюши, христианский бог благоволит поболее. -- заключил Иосиф.

Ибн Хафсун, ухмыльнулся, погладил бороду, и сказал:

-- Шайтан наградил даром искушения лишь твой разум, дабы упражняться в риторике, или и душу тоже, о мой добрый казначей?

-- Не кипятись, -- успокаивающе произнес Иосиф, -- послушай лучше, что нынче творится в Ронде:

"Известно мне из твоих же уст, что покидая Ронду, ты подарил Павлу -- лидеру ронденьской христианской диаспоры мешок с тысячей серебрянных мараведи, дабы помогал нуждающимся людям своим. Такой же подарок ты сделал евреям и мусульманам. Верховный рабби "худерии", вложил твои деньги в торговые дела, дабы сообщество его крепло и обеспечило себе сытое будущее. Павел, раздал деньги своим людям поровну. Абдул Малик -- наместник Ронды, положил серебро в казну на "черный день". Все трое лидеров поступили мудро и честно: каждый по своему. Но, одинаково благие деяния обернулись различными последствиями. Благо мгновенное -- то, что получила христианская диаспора в виде твоих денег от Павла, обернулось сиюминутным исчезновением серебрянников, ибо люди тут же потратили подаренные им средства. Можно сказать, Умар, ты приобрел их благодарность и почитание. Благо в дальнесрочной перспективе -- вложение мараведи в торговые дела евреями, вызвало недоумение в их среде, ведь глядя на довольных сорящих деньгами христиан, стали расходиться слухи из худерии, что раздача подарков не была справедливой. Эти слухи, породили недоумение обладателей призрачной перспективы -- мусульман, которые добра Умара пока и вовсе не увидели. Абдул Малик, не желающий менять планов на твои деньги, и приберегший их на неурожайные времена, только рад таким сплетням, и его люди стали подогревать россказни мнением, что несправедливо разделил Умар ибн Хафсун свое богатство между диаспорами перед уходом, что благоволит он христианам, и что большую часть денег оставил себе., подспудно полагая, что с тебя можно взять что-то еще."

Умар, внимательно выслушал Иосифа, и спросил:

-- К чему клонишь, казначей, говори прямо, устал я сегодня от иносказательных намеков.

Иосиф насупился -- не привык он говорить о последствиях, не огласив причин их появления, но, совершил усилие на собой( аж вены набухли на лбу), и сказал:

-- Не отпускает старый мир тебя на вольные хлеба, благородный Умар. Добро, сделанное людям, напомнило им о собственной алчности. Они придут за тобой, станут требовать: может денег, может разьяснений, или того и другого...сами пока не решили, но знают наверняка одно -- в них затаилось желание до твоих благ, порожденное древними пороками, которые вызвало к жизни твое же великодушие. Они ищут тебя, и они обязательно прийдут...

-- Кто? Благодарные или завистливые?

Иосиф, тяжко вздохнул, и изрек:

-- Все. Боюсь что все. Не даст свет души твоей прожить спокойно жизнью отшельника...

В лачугу вбежал взволнованный Хафар, и, чуть отдышавшись, сообщил:

-- Отец, в нашу сторону, вверх по ущелью, двигаются двенадцать всадников в воинском облачении. Ночь близится, и они остановились на привал, но к завтрашнему полудню могут быть здесь, если сильно не заплутают.

Умар, приосанился, и спросил сына:

-- Как они одеты?

-- Похоже, восемь из них, это люди Абдул Малика, -- отвечал Хафар, -- а еще четверо, в дорогих доспехах, белокурые, огромные -- люди эмира, саккалибы.

-- Славяне? -- недоуменно переспросил Умар, и перевел взгляд на Андрюшу, а тот уверенно ответил:

-- Коли так, значит дело к тебе имеет не только наместник Ронды, но и столица зантересовалась, и эмир послал своих телохранителей проследить за ходом переговоров. Дозволь мне вести речи завтра, поглядим, не порвались ли еще узы землячества...

-- Быть посему, -- устало, но со спокойным достоинством ответил Умар, -- до завтра дожить еще нужно, а сейчас, всем спокойной ночи...

Продолжение следует...

Примечание: третья часть сказа о великом разбойнике Умаре ибн Хафсуне. Ниже, ссылки на предыдущие две части.

https://zalipaka.icu/saved-stories

https://zalipaka.icu/saved-stories

Умар, Андрей и Иосиф поднимались вверх и вглубь по безымянному ущелью, низина которого утопала в пробковых дубравах, по склонам росли "черные сосны". На их пути, часто встречались гигантские серые валуны, выпячивающиеся из склонов, в каждом из которых имелась уютная ниша, а то и две.

-- Будто приглашают к привалу. -- сказал Андрюша, разглядывая очередную впадину в громадном булыжнике.

-- Здесь плескалось соленое озеро тысячи лет тому назад, -- с видом знатока пояснил Иосиф, -- незнаю, впрочем, какая сила заставляла гнать крупные волны на его берега, но ниши в камнях -- гладенькие, будто зализанные языком левиафана, вымыли именно они.

-- Почем знаешь об озере? -- поинтересовался ибн Хафсун.

-- Мои предки, -- надув щеки, принялся объяснять Иосиф, -- были отправлены в эти земли самим царем Соломоном, с целью стяжать дань с местных варваров, кои, в те времена, еще в шкурах с каменными молотками молились чёрепушкам давно вымерших тварей. Тогда, озеро, хоть и обмелевшее вконец, еще было...

-- Оо, -- восхитился Андрей, -- так твои предки оказались здесь раньше римлян!?

-- На купленных в Тире финикийских кораблях, груженых цветным стеклом, чтобы обменивать безделушки из его на золото для храма Царя царей...

-- Почему же вы позволили занять эти места грекам, римлянам, а после и арабам с берберами?

-- Они предлагали хорошие условия для торговли с ними. -- пожал плечами Иосиф. -- Кроме того, мы - евреи - добрые...

За болтовней, путники и не заметили, как добрались до обиталиша Умара: к огрызку древней римской крепостной стены, прилипла низенькая пристройка из кирпича сырца, обложенная изнутри корой пробкового дуба, и прикрытая сверху ей же, вперемешку с пальмовыми листьями. Как ни странно, лачуга располагалась не на вершине горы, где и следует обычно искать развалины римских твердынь, но пырой тысяч шагов ниже. Видимо, крепость была секретной.

У лачуги, путников встретили дети ибн Хафсуна: отрок Хафар и семилетний Сулейман.

Они загоняли серн на ночь в свое же жилище. Волки-пастухи, юркнули сквозь открытую тростниковую дверь туда же.

В кровле лачуги имелась дыра, сквозь которую наружу струился едва заметный ароматный дымок от оливковых дров. Дрова эти, насыщенные маслом, великолепно горят, и почти не коптят, что чрезвычайно важно для тех, кто скрывает свое жилище от посторонних глаз. Олив в окрестностях было немного, но вполне достаточно, для того чтобы собирать с них урожай маслин, способный облагородить простую снедь одной семьи. За этими деревьями, ухаживал Хафар, постоянно обламывая с них сухие ветки для очага. Обламывая, и ни в коем случае не обрубая, ибо даже редкий охотник, забредающий в эти одичавшие места, не должен заподозрить человеческое присутствие.

Жена Умара -- Алия, сильно хворала, и лишь махнула гостям в знак приветствия из-за низенькой тростниковой перегородки, отделяющей ее ложе ( женскую половину), от остального пространства лачуги.

Умар подбросил хворосту в очаг, заботливо отнес к жене отвар из лекарственных трав, и вернулся к Андрею и Иосифу, которые расположились на земляном полу подле огонька посреди свернувшихся калачиками серн и волков.

-- Здесь пахнет миром, -- сказал Иосиф, жадно втягивая ноздрями аромат, исходящий от горящих оливковых дров, -- люди различных вероисповеданий, волки, горные козлы, все устраиваются на ночлег на одном пятачке...поведай мне кто о таком..не поверил бы.

-- Вдыхай и цени. -- коротко ответил Умар, разливая кипяток с мятой сладким соком из стручков рожкового дерева по ореховым чашкам.

-- А скажи ты мне, любезный хозяин, -- снова заговорил Иосиф, -- ты ведь из знатного готского рода, который и правоверными эмирами был премного обласкан, отчего ж живешь столь скромно? Наверняка, ты -- наследник немалых богатств.

Андрюша поежился от неучтивого вопроса своего нового знакомого, а Умар, добро улыбнулся и ответил:

-- Тот же вопрос можно задать и тебе, уважаемый бывший счетовод наместника Ронды. Не покидают опальные казначеи насиженные места с пустыми руками...

Теперь пришла очередь поежиться и Иосифу: он угрюмо замолк, и смог улыбнуться лишь тогда, когда хозяин протянул ему чашку с горячей сладкой мятой.

-- Тяжело создать покой и благодать, -- сказал ибн Хафсун, отхлебнув из чашки, -- однажды понадобиться этот покой и охранять.

С этими словами, Умар поднялся на ноги, распрямился, раздвинул на головой пальмовые листья кровли, и вытянул оттуда великолепную саблю из дамасской стали, ножны и эфес которой, были богато украшены рубинами и изумрудами.

Продолжение следует.

Вторая часть повести о величайшем разбойнике кордовского эмирата.

(В моей ленте части идут подряд)

Миновав Ардалес, Андрюша и Умар продолжили движение на восток -- в нехоженное горное ущелье без названия: чуть севернее, за невысоким скалистым гребнем, струится ручеек Гуадалорсе, горделиво именуемый в окрестных селениях рекой. На ручье есть запруды, где выращивается форель,  рыбные хозяйства подле них -- ближайщий оплот цивилизации от убежища ибн Хафсуна.

Как только они прошли первую дубраву, замыкающую ущелье и надежно заваленную буреломом, Умар сообщил спутнику, что намерен позвать своих собак, и пронзительно свистнул. На свист, со всех сторон сбежались четыре крупные зверюги и принялись ластиться к хозяину.

-- Да нееет! Какие же это псы? -- спросил Андрюша, продолжая разглядывать животных, -- это ж волки! Даже не полукровки, каких любят в здешних деревнях, а настоящие волки!

-- Верно, -- согласился Умар, -- я не желаю лишнего внимания к себе и моей семье со стороны властей, а собаки могли бы меня невольно выдать...

-- Ну, коль скрытность твоя столь тщательна, -- улыбнулся Андрюша, -- согласен, есть резон приручить волков, если тебе это по силам, но как не выдать себя стадом коз?

Умар, весело рассмеялся, и свистнул еще раз: волки разбежались, и через пару минут согнали на опушку дюжину диких серн.

Эти горные козлы, невероятным образом не боящиеся волков-пастухов, оказались также ручными...и очень ласковыми.

Изумлению Андрюши не было предела: "Какой внутренней силой должен обладать человек, который не лесник и не отшельник сызмальства, но большую часть жизни городской житель, чтобы приручить серн и волков, да еще сделать так, чтобы одни не боялись других?"

-- Если очень захотеть, то и не на такие чудеса способна человеческая воля. -- ответил Умар на неозвученный вопрос.

-- И почему мне кажется, что если ты свистнешь в третий раз, то прибежит кто-то еще?

-- Больше никого не жду, -- снова рассмеялся Умар, -- но, вдруг ты -- провидец, отчего не попробовать?

После этих слов, Умар засунул два пальца в рот, и засвистел пронзительнеее прежнего.

Из дубравы раздался хруст сухих веток, будто медведь продирается сквозь бурелом.

Ибн Хафсун и Андрей обратили взоры в сторону, откуда доносился звук.

Через несколько мгновений, на опушку вышел небольшого росту толстячок в христианской монашеской рясе:

-- Мир вам, случайные встречные, -- сказал монах, разглядывая пастуха и плотника. Увидев на обоих чалмы, он спешно выудил из походной сумы чалму, и напялил ее на сморщенную лысину, но заметив, секунду спустя, крест на груди Андрея, незнакомец резко сорвал с себя чалму, и нахлобучил на голову еврейскую кипу, -- я разыскиваю некоего Умара ибн Хафсуна, и спешу заверить вас, делаю я это из благостных побуждений...

-- Я -- начальник тайной стражи наместника Ронды Абдул Малика, -- заявил Умар, хитро сощурившись, -- разыскиваю злостного неплатильщика ибн Хафсуна, с целью взыскания с него недоимок в пользу казны Аль-Андалуз. Если ты, монах в кипе и чалмою за поясом, считаешь за благо мое задание, то присоединяйся ко мне и моему другу -- вместе разыщем Умара.

Толстяк, опешил от такого ответа, его ноги подкосились, и он грухнулся на траву, после снял кипу, попыхтел немного, и, улыбнувшись, заявил, обращаясь к пастуху:

-- Досточтимый Умар, надо полагать?

-- С чего взял? -- приподняв брови, и пытаясь изобразить гневное возмущение на лице спросил ибн Хафсун.

-- Волки -- твои, на меня не бросаются -- ручные, подстать свите отшельника, но не начальника тайной стражи. Стадо у тебя странное, впору отщепенцу таким обзаводиться, твои рыжие волосы и синие очи, и возраст подходят под описаение ибн Хафсуна, да и набрел на вас я недалеко от жилища Умара.

-- Почем знать тебе, что не далеко? -- вытаращился на толстяка Умар.

-- Ну так, -- пожал плечами монах, снова одевая трясущимися от волнения руками чалму, -- на западе Ардалес, на севере рыбные хозяйства Гуадалорсе, а за ними большой Севильский тракт, чуть южнеее обжитая долина Абдалахис, где были убиты владыка Испании и Магриба Абдул Азиз и его готка -Эгилона; много дальше, на востоке -- неприступные скалы безжизненного Торкаля...таким образом, это горное ущелье -- единственное место, где мог бы укрыться Умар.

-- Умен, старик, -- процедил сквозь зубы ибн Хафсун, и вдруг перекрестился, отчего монах снова снял чалму, -- отвечай, что за дело у тебя к Умару?

-- Я -- талантливый, -- заявил монах, с достоинством задирая тройной подбородок, -- в делах счетоводства дюже полезный.

-- А от людей чего бежишь?

-- Я -- талантливый, богат идеями, которые токма через несколько веков оценят, а покамест гонят в шею за них же.

-- А ну-ка, поделись.

Монах прокашлялся, замешкался, снова надел кипу, и начал рассказ:

"Я -- Иосиф бен Соломон, помощник равви из ронденьской худерии (худерия -- еврейский квартал средневековой Испании). Случилось мне стать казначеем родного квартала, а после и всей Ронды, и, если сородичи мне лишних вопросов не задавали, то визири наместника стали интересоваться: " А что это у тебя в отчетностях какие-то столбики -- дебиты, кредиты, активы, пассивы?" Я и принялся объяснять им мою новую систему, по которой расходы и доходы разделять по столбцам надобно. Они слушали, слушали, но так ни шиша шайтанового и не поняли, но когда пришел срок, тыкнули пальцем в графу расходов, и обвинили в воровстве, даже обьяснить ничего не успел им заново, как пришлось бежать из Ронды, под страхом казни."

Умар выслушал Иосифа, и надолго задумался, обратив свой взгляд в сторону столицы эмирата -- Кордову.

Андрюша, подошел к нему поближе, и осторожно спросил, указуя на монаха в кипе:

-- Ты, неуверен в искренности этого человека?

-- Отнюдь, -- ответил Умар, -- он мне нравится, но я неуверен в себе...готов ли я?

-- К чему?

-- К тому, что грядет, и что предчувствую.

-- Что ты предчувствуешь?

-- Не знаю, -- проговорил едва слышно ибн Хафсун, но что бы это ни было, оно связанно с великой ответственностью...

-- За что?

-- За кого, -- поправил Андрея Умар, -- за вас, и за тех, кто явится вслед...

Всем своим видом, Умар походил в этот момент на безжизненную статую из плоти и крови, дух которой витает где-то в неведомых далях, обозревая будущее.

Через минуту, Умар, будто окончательно вернулся в собственное тело, помотал головой, издавая бодрое:"Бррррр", а заявил:

-- Что ж, братцы, айда в ваш новый дом...

В глазах Иосифа промелькнула искорка радости, и, неожиданно резво вскочив на ноги, он оправился, вдруг, опомнился, и держа в одной руке чалму, а в другой кипу, спросил новых знакомых, тряся головными уборами:

-- Так как лучше то..как правильнее?

-- Правильнее? -- переспросил Умар, уже направив стопы на восток, -- нахлобучь все сразу...

Продолжение следует...

Сей сказ, о величайшем разбойнике эпохи Кордовского эмирата -- Умаре ибн Хафсуне. Не слыхал, чтобы о нем писали в художественном ключе, что прискорбно, ибо главный герой данного повествования -- историческая глыба.

Осень 888-го года нашей эры. Южная Испания.

По пыльной сентябрьской дороге из Ронды в Ардалес брел усталый путник. Его драный халат, был слишком жарким одеянием, но он позволит не продрогнуть холодной ночью в лесу; в его походном узелке лишь козий сыр и половина черствой лепешки -- хватит на одну скудную трапезу; в его бурдючке на поясе вода, а в душе теплится надежда повстречать того, кто обратит ее в вино; из под давно посеревшей чалмы вьются русые кудри. Путник молод, верблюжьи бабуши на ногах черпают дырами дорожную пыль, а железный крест на груди больно прижат сыромятным ремнем, переброшенным через плечо наискосок. Прижат специально, дабы помнить, на чью помощь следует уповать во времена тяжких испытаний.

-- Привет тебе, странник! Да облегчит тебе путь Аллах -- милостивый и милосердный, и замолвит словцо за тебя пред ним Мухаммад -- Его единственный пророк...мир ему.

Путник поднял глаза, до того бессмысленно разглядывавшие кочки, и увидел прислонившегося к старой оливе рыжеволосого мужчину, синие очи которого излучали добродушие.

-- Привет и тебе, незнакомец. Не уверен, следует ли об этом говорить, но все же скажу: Аллах -- мне не помощник, ибо я христианин, и бегу от гнева твоего Бога...

-- Бог един! -- примирительно воскликнул рыжеволосый, и тут же добавил. -- Правда у вас -- у христиан, он триедин, что есть пища для диспутов великомудрым мужам, а для простых людей, каковыми мы с тобою являемся, сути это не меняет. Как тебя звать, беглец?

-- Анвар ибн Иван аль Саклаби. Я -- сын вольноотпущенника, привезенного во времена эмира Хишама из земель Саккалиба(славянские земли). Отец меня звал -- Андрюша.

-- Чтож, Андрюша аль Саклаби, -- продолжил рыжеволосый, -- присядь со мною в тень оливы, и раздели мою скромную трапезу. Я -- Умар ибн Хафсун, простой пастух.

-- Спасибо за приглашение, -- поклонился Андрюша, -- и правда, я очень голоден. Правда и то, что ты -- добрый Умар, не простой пастух. Кто в Ронде не знает достойный род ибн Хафсунов, ведущий свою родословную от вестготских владык? Неизвестно никому лишь то, почему ты исчез с семьей из Ронды три года тому назад.

-- Посидим, поедим, поразмышляем о причинах бегства..твоего и моего, истину узнаем вместе.

Они сели, Умар разложил на валуне свежие лепешки, молодую поросль дикого лука и запеченого в золе ужа.

Андрюша, немного подкрепившись, начал свой рассказ:

"Чудны нынче дела в Ронде. Христиане-моссарабы, что обретаются аккурат за вратами Аль-Мукобар, устали от возросшей джизьи (налог на веру), и стали вести себя престранно: бывает, продаст христианин все свое хозяйство, отведет детей родственнику, мол, держи все деньги, что имею, и воспитывай племянников, а сам уходит к кади(мусульманский судья), и начинает оскорблять веру Аллаха. Разумеется, за это ему отсекают голову, ибо закон велит. Все бы ничего для кади, но ведь казненного христианина в моссарабском квартале (моссараб -- христианин средневековой Испании, живущий на масульманской территории) начинают почитать за святого. А потом еще несколько таких же случаев подряд -- несколько святых, и растет, растет недовольство властью эмира в среде моссарабов. Тут и кади недоволен, что обязан слепо следовать закону, и лишать жизни добрых ремесленников и купчишек, до того исправно плативших джизью и другие налоги.

Вот и я -- скромный плотник, не нашел в себе сил стать Святым, не нашел также мочи оставаться в родном городе, ибо удел сильного -- славное посмертие, а удел слабого -- долгий путь в никуда."

Умар, внимательно выслушал Андрюшу, учтиво дождался своей очереди высказаться, и ответил так:

-- Я -- сын почившего кади Ронды, Хафсуна, который предрек на смертном одре события, о коих ты мне сейчас и поведал. В семье судьи, отпрыскам сызмальства прививалось чувство справедливости. Не в силах более терпеть ее попрание, после смерти батюшки я отрекся от должности кади, которую мне прочили, и удалился с семьею в горы -- пасти коз. Печально слышать о том, что сбываются пророчества старого Хафсуна, а воспитанное им в моем сердце чувство справедливости велит мне не оставить страждующего на пути "в никуда". Посему, пойдем со мною, Андрюша, ты станешь первым гостем в моем горном обиталище, и, чую, не последним...

Продолжение следует.

Историки ведают, что жил в Темные века в Испании человек, который пришел из "ниоткуда" и занял вестготский трон, а потом также исчез в "никуда".  Рассказывая о его деяниях, смерти и происхождении древнии хронисты настолько рознятся, что уже при жизни тайна его появления и ухода обросла многочисленными легендами. Из обрывков подтертых ветрами времени сведений и составлен сей сказ.

Не любила вестготская знать собственных королей, каковых считала вовсе не владыками Испании, но лишь первыми среди равных. Между тем, готские графья понимали, что без сильного монарха они истощают друг друга в бесконечных междуусобных распрях и превращают собственную страну в легкую добычу для иноземных захватчиков.

В один из эпизодов, когда всеобщее ослабление в очередной раз навело знать на светлые мысли, дворянским собранием был послан в горы Арунды граф Умр, с целью отыскать человека королевского рода по имени Вамба, и усадить его на готский трон.

С большим трудом Умр пробрался горными тропами, минуя многочисленные заснеженные перевалы в деревушку под названием Пухерра. Остановился на постой в хижине местного пастуха, и стал распрашивать его:

-- Послушай любезный, по слухам, где-то здесь обитает некий Вамба. Ты такого знаешь?

-- Известен мне один человек под таким именем, -- ответил пастух, -- старик уже, но крепкий. Он живет отшельником в пещере неподалеку, заготавливает лед зимой для погребов на время летнего зноя, его еще мой прапрадед знавал, тогда Вамба уже был стар.

Удивился граф Умр такому ответу, но постарался виду не подавать, вызнал у хозяина хижины местонахождение пещеры Вамбы, и отправился на ее поиски.

Небезопасны козьи тропки, ведущие в обитель седого отшельника, конь Умра споткнулся на шаткой кочке,  и соскользнул вместе с всадником через можевеловые кусты в яму. Зажег, чудом уцелевший Умр факел, и осмотрелся: яма была изнутри обложена камнем, дно выстеленно толстым слоем конопляной дранки. Умр, копнул ее немного, и обнаружил под ней слой снега, утрамбованного почти до состояния льда.

-- Кто здесь? -- прозвучал низкий голос сверху.

-- Я -- граф Умр, посланник готского собрания владык холмов, равнин и весей Испании, ищу Вамбу.

-- Что тебе до него? -- прозвучал очередной вопрос.

-- С кем имею честь беседовать?

-- С Вамбой. -- отозвался незнакомец сверху, и эхо сотрясло стены ямы-колодца, вылетело наружу, коснулось пика Сьерры дель Ниеве, и грохот сползающей лавины вторил ему.

-- Помоги мне выбраться! -- крикнул обрадованный Умр, -- и я возведу тебя на готский трон.

-- Зачем я вам понадобился? -- снова спросил Вамба.

-- Объединить страну, дать отпор внешним врагам, прирастить земли вестготов. Сами не справимся, ибо за каждым кланом своя корысть водится...нужен человек королевского роду, но, чуждый любому из родов, что землями правят.

Долгим молчанием ответил Вамба Умру, а потом заговорил так:

-- Уже сто пятьдесят лет живу я в этих горах, и в каждые десять годин, является такой как ты, и вещает об одном...

-- Как же ты прожил столь долго?

-- Лед, которым промышляю, сохраняет мое тело, как не дает он сгнить мясу в крестьянских погребах летом, непрестанный зов с графских земель придает силы жить дальше. Каждое поколение писарей, подтирает дату моего нарождения на свет божий, и продливает молву о том, что я еще жив. Вы не меня кличете на трон, но мечту, которая способна сплотить вас...волею судьбы, мечта обрела мое имя и все еще жив я вашими надеждами. Но, я слишком много пожил, и знаю, что неспособны вы сохранить мечту о единой сильной державе в девственной чистоте...передеретесь снова, начнете плести интриги за моею спиной...мне этого не надобно, не лучше ли мечте оставаться в дальних далях?

-- Клянусь, о избранный старец, -- Умр прижал кулак к груди, -- Пока я жив, буду тебе верным соратником, и стану пресекать всеми своими силами, и силами моего рода, все козни.

Пламенную клятву графа, услышал его раненый конь, заржал истошно и испустил дух. Предсмертный стон, услыхал стервятник в небе, спустился в яму, не страшась присутствия людей, и принялся клевать еще теплую мертвечину.

Подивился этому Вамба, счел за знаки свыше, помог Умру выбраться из ледяного колодца, и позволил отвести себя на готский трон.

Восемь славных лет Вамба правил Испанией: примирил графьев, усмирил соседей, укрепил границы государства.

Когда графья перестали ощущать угрозу от иноземцев, то стали роптать на Вамбу, и первым его ненавистником сделался Умр.

Одни легенды гласят, что дворянское собрание заставило короля принять яд, другие ведают, что Вамбу принудили уйти в монастырь, где он прожил остаток лет, отпущенных судьбой, но никто не знал истины доподлинно уже тогда. Одно точно: мечта о сильном владыке была вероломно попрана, и умерла.

Вскоре, раздираемое междуусобицами королевство вестготов было завоеванно маврами, но и по сей день, если житель Испании хочет сказать, мол, такое-сякое событие случилось давныыым-давно, то он говорит:"Это было еще при Вамбе".