Лига Сказок

Это сказка о том, как выгодно быть забытым. Но не для забытого.

21. Все – это пыль. Пыль – это все

В прошлой главе я совершенно бездумно пообещала вам рассказать, отчего пыль в обители забытых вещей не образуется. И, по давней своей привычке, конечно, наврала. Дело в том, что пыль в этом во всех остальных отношениях странном месте образуется, и еще как! Но вот почему она не собирается по углам, не оседает плотным слоем на шифоньере, не разносится сквозняком по коридорам…
Да, это сложный вопрос. Практически философский вопрос. Ведь что такое пыль? Это результат трения людей и предметов о время. Время-то, оно, друзья мои, жестко. Оно иглисто и шершаво. Оно безжалостно выдирает из нас куски кожи, забирает наши остриженные ногти, выпавшие волосы и ресницы, делает новые платья старыми, а такие желанные когда-то гаджеты – ненужным хламом. И все это в результате обращается в пыль, в которой есть немножко от нас, немножко от наших вещей и очень много потерянного времени. Потому что то время, которое мы тратим на вещи, проходит бесполезно для нас и так же, как и вещи эти, пропадает, казалось бы, безвозвратно.
Но хитрые черти (а они очень хитры!) придумали дистилляционную машину. Они собирают пыль и путем сложных магически-химических реакций выгоняют из него чистое время. А время – это весьма ходовой товар. Он нужен и обычной домохозяйке, которая никак не успевает приглядеть за своими тремя детьми сразу, и бизнесмену, привыкшему проводить жизнь в бесконечных переговорах и встречах, от чего расписание его вечно трещит по швам, и красотке (о, особенно красотке!), которой так не хочется замечать очередную морщинку в углу рта…  И все они готовы платить за это время, влезать в долги, отдавать за бесценное – как им кажется -  сокровище все, вплоть до собственной души.
Ну, теперь вы поняли, что таит Терентий Ильич в своем подвале? Вот именно! Тот самый дистилляционный аппарат. А разноцветный туман – это и есть время. Флакончик вмещает в себя достаточно, чтобы семидесятилетняя старуха вновь обратилась в юную девушку. Но – лишь на пару месяцев. А потом извольте покупать новую дозу. Цена, конечно, не маленькая. Да ведь оно того стоит? Тут посетители уверенно кивают в ответ, а Терентий Ильич расплывается в самой своей добродушной улыбке.

22. Вот вам и аллергия

В одном из коридоров была низенькая дверца, которая вела в маленький чуланчик.  Прежде в этом чуланчике хранили березовые дрова и лучину для растопки. А сейчас тут собираются пустышки, когда хотят скрыть от других свои чувства. А пустышки, как я уже, кажется, говорила прежде, чувствительны (и как многие гопники от того еще презрительней отзываются о других сентиментальных особах, приписывая им розовые слюни и сопли) и обожают романтические истории. Вот одну такую историю им и рассказывает сейчас Лиловый, предварительно убедившись, что никто не подслушивает под дверью чулана.
- Скажет тоже - аллергия! – полушепотом возмущается предводитель пустышек. – И вовсе не аллергия. Только старый болван, вроде этого валенка, может верить таким глупостям. А на самом деле вот оно, братцы, как. Когда я еще жил в квартире с младенцем, у него (у младенца, а не у дома!) была старшая сестра лет шести. И ей рассказывали всякие истории. Вот оттуда я и узнал.
Жила-была принцесса и ее братья-принцы. И вот злая мачеха-колдунья обратила мальчиков в лебедей, а принцесса решила их спасти.
- Она тоже была колдунья? – спрашивает чуть слышно один из гопников.
- Вроде нет. Там какая-то фата была, тут я не очень понял, но суть не в этом, ребзя! А в том, что превратить принцев обратно в людей можно было, если голыми руками сплести из крапивы рубашки для них. Вот она, девчонка эта, и принялась плести рубашки.
- Небось, все руки обстрекала, - вздыхает кто-то из толпы.
- Да что руки! Крапиву-то собирать надо было в полночь, на кладбище, только такая годилась. Так вот, ребзя, сплела она эти рубашки, а на последнюю травы не хватило, рукав получился недоделанный – вот у самого младшего принца и осталось крыло вместо левой руки.
А кому он нужен, безрукий? Вестимо, сестрица поплакала над ним, поплакала, да и занялась другими делами. У братьев-принцев тоже занятия поинтересней нашлись. Вот и остался бедолага один-одинешенек. Хотел было с горя утопиться, да как утонешь, если ты наполовину – лебедь, а лебедь – птица водоплавающая?
Вот и с тал он ходить между людьми и петь им песни. И странное случилось, братцы: где он споет песню, там люди задумаются, а где люди задумаются, там и получается… - Лиловый смущенно запнулся.
- Что, что? – раздались нетерпеливые голоса.
- Любовь, - смущенно прошептал Лиловый. – Такая у него, знать, судьба была, у этого однокрылого. Он стал защитником любви. Вот и у нас, стал быть, любовь завелась, раз он к нам прилетел. А зовут его красиво так… Рафаил, вот как его зовут.
Пустышки зашумели.
- Зря мы Елочку этого обижаем и худышку его. – Закончил Лиловый. – Зря, ребзя.
И пустышки примолкли.
А от двери в чулан тихо, словно на войлочных тапках, отошел Терентий Ильич.
- Нехорошо, - думал он, -  нехорошо, раз уже пустышки догадываться стали. Ишь ведь, всю жизнь с кабачками пищащими дело имеют, да с их матушками, одуревшими от недосыпа, а туда же… защитник любви… Нет, нехорошо.

Это сказка о том, как трудно быть забытым.

19. Очки

Бывают такие дни, когда ничего не происходит. Ну вот сегодня, в среду 13 сентября, ничего особенного в обители забытых вещей не случилось. Елочка, как обычно, провел весь день с Покахонтас, болтая о том о сем, и отчаянно опасаясь выдать свои чувства (хотя закладочка наша, уж, конечно, все о них давно знала). Егорыч ворчал, встав по-стариковски рано утром, ворчал в гостях у своей пуховой косынки, что не помешало ему выпить две пузатых кружки чая и съесть с десяток мятных пряников, ворчал и вечером, укладываясь спать, о том, что кажная косточка в теле ноет, и вот так вот и крутит все внутре. Носки играли в футбол, носовые платочки вспоминали слезы своих хозяек,  пустышки гопничали изо всех сил, а очки…
Кстати, я, кажется, вам ничего не рассказала об очках. Очки теряются часто, но забывают о них редко. Хотя в последние двадцать лет забывать стали больше, потому что появились линзы и новомодные операции по коррекции зрения. Но в основном все-таки забывают солнечные очки.
Солнечным очкам в Питере худо. Ну, вот нет солнца в Питере, как ни бейся, а нет! Ну, разве что пару дней в году. И в эту пару дней солнечные очки ходят гордые и довольные. В остальные же дни они вялые, ноющие существа, постоянно угрожающие всем, что вот возьмут и уедут на ПМЖ в Турцию или Тунис, места, где их любят и ценят. Но всем понятно, что никуда они не уедут. Чтобы уехать, надо иметь хозяина.  А хозяин-то про них и позабыл.
Потом еще есть очки от близорукости. Они страшные оптимисты. Те из них, что оправлены в тонкий позолоченный металл  (таких, по правде сказать, ничтожное меньшинство) бродят задумчиво и насвистывают песню Эдит Пиаф «Жизнь в розовом цвете», все прочие довольно напевают Олега Газманова «А я ясные дни оставляю себе». Одно удовольствие иметь дело с очками от близорукости! И, кстати, они никогда не наделают пожара, как то иногда случается с очками для дальнозорких людей. Эти последние вообще склонны делать из мухи слона. Любая проблема в их сознании разрастается до гигантских размеров. Поэтому они вечно озабочены, вечно хватают встречных за рукава и, заламывая руки, восклицают: «Что же делать! Что же делать!» По правде сказать, другие жители обители забытых вещей их сторонятся.
Так что же делали очки в этот день, 13 сентября? Да все то же, что и в другие дни. Я же говорю, ничего особенного не происходило!

20. Немного филологии

Впрочем, как это не происходило? А что это за собрание пустышек, там , в конце коридора? Кого это они загнали в угол? (Кстати, углы в обители забытых вещей никогда не бывают пыльными. Тут вообще пыль не заводится. Я когда-нибудь вам расскажу, почему).
А там в углу, стоят испуганные Елочка и Покахонтас, а на них наседает разгоряченный от вдохновения (того особого гопнического вдохновения, которое порой на гопников накатывает) Лиловый.
- Так, значит, как тебя зовут? - говорит он, поводя искусанным неизвестным младенцем носом.
- Покахонтас, - лепечет закладка.
- Пока? Ну нет, прощаться рановато. Да и Хонтаса тут никакого вроде нет. Правда, ребзя? – пустышки довольно смеются.
- Нет, это меня так зовут – Покахонтас.
- По кахонтас? – продалжает издеваться Лиловый. – А знаю, кахонтас – это такой сорт табака. Ну, если предлагаешь закурить, то я не прочь. – Тут же достается чинарик, чиркает спичка и вот уже Лиловый выпускает клубы дыма прямо в лицо закладочке.
- Покахонтас – это имя! – продолжает настаивать она. Смелости, как видим, ей не занимать.
- Таз? – глумиться гопник. – Какой еще таз? Если медный, так нет его тут никакого. А если ты какой другой таз имеешь ввиду. – Тут Лиловый широким движением рук обрисовывает в воздухе женский силуэт. – Так и такого таза тут нетути. Разве ж это таз? – вопрошает он собратьев пустышек, указывая на узкие бедра закладки. Те довольно гогочут.
И тут Елочка вскипает. Он наклоняет голову и со всей мочи бьет Лилового затылком в нос. Носки, друзья мои, обычно мягки и интеллигентны, но нельзя их недооценивать. Все-таки наш герой был связан из бамбукового полотна, и в минуты ярости в нем просыпается твердость и упругость, присущие этому материалу. Предводитель пустышек отлетает в сторону. Из носа начинает сочиться молочно-белая жидкость, заменяющая пустышкам кровь. И пока гопники еще не пришли в себя, Елочка подхватывает Покахонтас и мчится, мчится быстрее ветра по коридору в сторону спасительного шифоньера.

Однажды мышка и лягушка
Друг с другом начали дружить,
Себе построили избушку
И стали в ней в согласьи жить.
Они вдвоем дом убирали,
Пекли оладьи и блины,
Чаи гоняли вечерами,
Любуясь на восход луны.
Казалось, что на белом свете
Счастливей этих нет двоих.
Но как-то раз поднялся ветер
И разметал избушку их.
И в тот же миг всё изменилось:
Едва нагрянула беда,
Их дружба тут же испарилась,
Как в луже в жаркий день вода.
Кричала мышка на лягушку:
«Что рухнул дом, твоя вина!
Из камня строить было нужно,
А не из грязи той со дна!»
Лягушка же в ответ кричала:
«Нет, виновата только ты!
Ты на пригорке жить мечтала,
А я хотела у воды!»
И долго так они ругались,
Нет, чтоб избушку починить.
В итоге навсегда расстались,
И порвалась их дружбы нить.
А ведь могли жить дальше дружно.

И вот чему нас учит стих:
Решать проблемы вместе нужно,
А не винить друг друга в них.

© Автор. Олеся Емельянова. 2016 г.

Написать автору: olesya--emelyanova@ya.ru

Читать басню в стихах «Мышка и лягушка» на сайте автора...

Читать сказки, басни и притчи Олеси Емельяновой...

Сказка о том, что иногда находки не радуют.

17. Первый поцелуй

Егорыч, конечно, тут все знал. Знал он и большой просторный зал (Егорыч говорил – «зала») в бельэтаже, с огромными окнами в пол, где заботливый Терентий Ильич разместил забытые школьные принадлежности. Там были ластики и точилки, простые и цветные карандаши, ручки и фломастеры всех цветов, линейки, закладки, готовальни, полные блестящих принадлежностей для черчения, мешки для обуви и, конечно, сама сменка. Был даже целый рюкзак, набитый всякой всячиной, оставленный одной рассеянной старшеклассницей в маршрутке.
До зала идти было далековато, но Елочка был этому только рад. Он слушал болтовню успокоившейся закладочки и пьянел от счастья. Надо сказать, дорогие мои читатели, что носки влюбляются мгновенно и навсегда. Вот и наш герой отдал свое сердце Покахонтас без возврата. Еще бы! Ведь она была такая изящная, такая разноцветная, такая начитанная! Куда только ее не закладывали! «Я, в основном, по художественной литературе специализируюсь», - говорила, потряхивая голубенькой кисточкой, ловко вделанной в головку, Покахонтас. – «Конечно, программная литература. Пушкин там, Лермонтов, Гоголь…» - тут она невольно зевнула. – «А бывало, под партой пряталась. Вот где интересно! Там про волшебников, про злодеев и про любовь» - она с улыбкой посмотрела на Елочку, и у того зачесался пяточный шов.
Между тем Егорыч был сам не рад, что вызвался проводить эту балаболку. «Не дает слова вставить мне, старику», - ворчал он в усы. – «Никакого уважения к старшим. Вот все они такие, молодежь! Чему их только в школе энтой учат»
Так под ворчанье Егорыча и звонкий голосок Покахонтас дошли до зала. Закладочка взглянула на носок ласково, склонилась к нему (да, она была немного повыше, разве я об этом не говорила?) и чмокнула в щеку. Елочка немедленно слинял до бледно серого цвета и вернул себе прежний колер лишь  через несколько минут. По дороге обратно он утешал себя тем, что сумел быстро взять себя в руки, и никто, конечно, ничего не заметил. Шел и не слушал, что там себе бормотал под нос валенок. А валенок между тем бормотал вот что:
- Эх, паря! Увидал тоненькую молоденькую и рассуропился. А кто она такова? Какой у ней ндрав? Ишь ведь болтушка какая. Небось, ветер под кисточкой гуляет! А ты подумай, прикинь , что к чему да что почем, а потом и влюбляйся! Учишь вас, молодежь, учишь… - и другие подобные старческие глупости. Потому что – мы ведь это хорошо знаем, правда? – любовь не терпит расчетов и нарушает все планы.

18. Лебединое перо

Терентий Ильич весь день был недоволен. Он был даже зол.
- Ишь, как его распирает, - бормотал Егорыч. – Может у него энта, как ее? Не то анархия, не то  аллерхия?
Даже пустышкам, к которым старый черт относился поощрительно, в этот раз досталось за то, что курят в неположенном месте. А что они там курили-то? Один хабарик на всех, да и то не в затяг! Но старик грозно нахмурил брови и выдал целую речь о пожарной безопасности в местах скопления большого количества горючих предметов. Пришлось Лиловому пообещать, что больше они ни-ни, скрестив для верности за спиной пальцы.
А в чем дело? В безделице дело. В глупости какой-то ничего не стоящей дело. Всего-навсего в белом длинном пере, которое поутру обнаружилось в коридоре. Перо, конечно, непонятно откуда взялось. И оно не было обычной забытой вещью. Сначала-то все так и подумали, что де играли мальчишки в индейцев, да и потеряли перышко. Но нет. Белоснежное, прямое, как стрела, ровное и трепещущее на сквозняке, лежало оно в коридоре безмолвно и неподвижно, совсем не похожее на обычных жильцов обители забытых вещей.
Терентий Ильич, завидев перо, застыл, как вкопанный, а потом закричал срывающимся фальцетом, совсем не похожим на его обычный уверенный баритон:
- Уберите это! Немедленно! С глаз долой! Чтобы и следа не осталось! – развернулся и быстрой походкой скрылся в коридоре.
Вещи пожали плечами, да и выбросили перо за окошко. А оно было красивое! Совсем неопасное на вид!
- Не, не лебединое! – уверенно сказал старый валенок, глядя в окно на перо, которое быстро становилось серым, пока ветер гонял его в пыли. – Лебяжьи они вроде как мягче будут, а это все блестящее и жесткое, точно воронье. Может, от белой вороны? Так велико вроде для вороны. А у Ильича нашего точно она, энта, как ее, аллерхия!

Это сказка о том, что не всё теряется. Что-то и находится.

15. Качнется купол неба…

Как-то рано утром Елочка, уютно спавший в кругу друзей-носков, проснулся от странного шума. Проснувшись, он тут же обнаружил, что шифоньер ходит ходуном.
- Черт возьми! – возмущались носки, - опять началось!
- Что началось? – волновался Елочка, но никто ему не отвечал, поскольку все старательно затыкали уши берушами.
- Что началось? – откликнулся, наконец, мудрый Егорыч. – Да, вестимо: опять кто-то гитару позабыл. Ты прислушайся.
Елочка прислушался… Где-то в соседней комнате нестройный хор голосов пел – да не пел, а восторженно орал – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!».
- Дал же бог соседей, – продолжал между тем Егорыч.
- А кто у нас соседи? – спросил Елочка, еще не бывавший в той комнате.
- Соседи у нас – туристы, так их и разэдак. Пенки, котелки, чашки, колышки разные – мало ли чего позабывают люди за собой в походах. Говорят, однажды забыли целого человека вместе со всей амуницией. Ну, человек, знамо дело, так и пропал совсем – кто их знает, куда пропадают люди, когда их позабывают. Верно, так и шатается по лесу бесплотным призраком. А вещички его сюда попали, к нам.
- А гитара причем? – не дал старику углубиться в воспоминания Елочка.
- Гитара притом, - важно ответствовал Егорыч, - что, как она, разтуды ее в качель, попадет  в руки этим туристическим тварям, так они тут же разжигают костер – прямо на паркете разжигают! – собираются в круг и начинают орать песни. Одна радость – гитары надолго не забывают – не та вещь, слишком громоздкая. Скоро вернется к хозяину, и снова будет тишь да благодать.
А голоса за стенкой между тем горланили – хотя трудно представить, что можно горланить такую уютную песню, - «Лыжи у печки стоят!».
Елочка поморщился и полез в коробку за берушами.

16. Случайная встреча

Теперь, когда Елочка освоился и чувствовал за спиной поддержку сплоченного братства носков, он гулял по обители забытых вещей свободно, не боясь ни черта (да и что его бояться, в самом деле), ни банды пустышек, которые, по правде сказать, особо его больше не преследовали, а предпочитали задирать погремушки, колечки для зубов и бутылочки для молока. Особенно доставалось последним, которые были не обделены формами, и чьи крутые бедра кружили головы легковоспламеняющимся пустышкам: «Ух, какая соска!» - кричали они восхищенно вслед, пока робкая барышня, краснея, убегала за угол.
В общем, Елочка стал своим носком в этой гостинице. Так что однажды, когда из одного темного уголка, которых в этом доме было предостаточно, раздалось тихое всхлипывание, наш герой смело пошел разобраться, кого там обидели. В уголке сидела тоненькая изящная закладка с изображение изящной индеанки и горько плакала.
- Ты чего? – спросил Елочка.
- Я потеряла-а-ась, - еще шибче разревелась закладочка. Она была такая хрупкая, такая беззащитная, что носку сразу захотелось взять ее под свою защиту. Он приосанился и уверенно сказал:
- Не бойся. Найдем твоих.
- Как же их найде-о-о-о-ошь, - ревела та, - тут вон сколько дверей, и все одинаковые…
- Ничего, найдем… Да не реви ты! Еще размокнешь вся.
- Не размокну, - вдруг хихикнула закладочка, - Я ж не бумажная, я пластиковая. Скорее ты намокнешь!
- Как намокну, так и высохну, - отрезал носок, который и вправду малость отсырел. – Кстати, я – Елочка. А тебя как зовут?
- Покахонтас, - заалела закладочка и мило улыбнулась.
- Тогда давай к Егорычу. Он тут все знает. И твоих найдет! – решительно предложил носок, Покахонтас оперлась на него, и они поспешили к шифоньеру.

Это сказка не только о потерянных вещах.

13. Тринадцатая глава

Оказывается, в странном доме, расположенном в одной из улочек Санкт-Петербурга неподалеку от Фонтанки, бывают посетители! Как же они туда попадают? Неужели где-то в плотной кисее, окутывающей здание, есть прореха? Или, может быть, все проще (если, конечно, вы верите в чудеса) и где-то в уединенном переулке стоит небольшой павильон, предположим «Цветы», украшенный роскошными фантазийными букетами, каждый из которых состоит ровно из тринадцати цветов? И, зайдя в этот павильон и сказав пожилой продавщице таинственное слово «Назначено», вы получаете доступ в подсобку, а в подсобке уже, через неприметную дверь, которая, казалось бы, должна вести на улицу позади павильона, вы попадаете уже в длинный коридор обители забытых вещей. И в конце коридора из-под одной из дверей пробивается таинственный зеленоватый свет, и вы входите туда, и… и вот он, Терентий Ильич собственной персоной – совсем не страшный, даже уютный в своей пушистой фуфайке, встречает вас с доброй улыбкой и предлагает чайку (если вы любите чай), кофейку (если вы предпочитаете кофе) и, может быть, чего покрепче (если вы волнуетесь, а вы ведь почти всегда волнуетесь).
Вот сейчас перед очень красивой дамой неопределенного возраста, которая сидела в гостевом кресле, стоит миниатюрная чашечка кофе и рюмка на витой ножке, в которой благоухает яичный ликер. Дама сжимает в руках крошечную, очень дорогую сумочку из ограниченной коллекции «Шанель» и взволнованным голосом умоляет:
- Терентий Ильич, дорогой мой, ну, в последний раз, ну, я умоляю, дайте еще одну порцию с отсрочкой платежа!
- Уважаемая Марья Михайловна! – начинает торжественно старый черт, и собеседница его, словно испугавшись того, что он готовится сказать, восклицает:
- Ах! Сколько раз я говорила вам: зовите меня просто Машей. К чему между нами условности, мы же так давно знакомы!
- Нет уж, позвольте, - настаивает старик. – Позвольте мне в моем доме называть вас без этих американских нововведений. Как положено, по-русски, уважительно. – Каждое слово он произносит нарочито раздельно, словно вбивает свои понятия о вежливости в сознание красивой даме.
- Так вот, уважаемая Марья Михайловна! У меня правило, которое вам хорошо известно: отсрочка не более трех месяцев. Погасили предыдущую задолженность, можете рассчитывать на новую отсрочку. Вы и так уже злоупотребляли моей добротой не раз, получая желаемое на самых невыгодных для меня условиях. Оплатите предыдущую порцию немедленно, и тут же получите новую. Иначе я вынужден буду вам отказать.
- Как отказать! Как отказать! Но ведь тогда… - женщина заливается слезами.
Терентий Ильич смущенно молчит и, наконец, порывшись в ящике своего стола извлекает оттуда огромный носовой платок (не из тех, что находятся в его доме на положении гостей, о нет, обыкновенный платок не слишком тонкого полотна).
- Ну, неужели, неужели ничего нельзя поделать! – всхлипывает женщина, осторожно промакивая глаза платком и вглядываясь, не оставила ли она на нем следу туши, теней и румян. Но косметика у женщины дорогая, стойкая, и платок остается незапачканным.
- Почему же, – улыбается старый черт. – Ведь вы же понимаете, дорогая Марья Михайловна, кто я такой?
Женщина кивает.
- Мое призвание – совершать сделки. Сделки попроще, вроде той, что когда-то заключили мы с вами. Сделки посложнее, одну из которых, я надеюсь, мы сможем заключить сегодня. У вас есть товар, у меня есть желание приобрести этот товар. А цена… Цена будет справедливой, не беспокойтесь.
- Но все-таки, это как-то неудобно…. – пытается возразить женщина.
- И вовсе ничего неудобного в этом нет, - опять улыбается Терентий Ильич. – Напротив, вы сами сможете убедиться, насколько все будет комфортно и необременительно для вас. Вот, постойте, я тут набросал проектик договора, - и из недр все того же письменного ящика появляется кипа бумаги. – Ознакомьтесь, будьте добры.
Спустя два часа женщина выходит из кабинета. Лицо ее спокойно. В крохотной очень дорогой сумочке лежит дешевенький пузырек с весьма недешевым содержимым.

14. Авторское отступление

Да, друзья мои, да, Терентий Ильич вовлекал в свои сети невинных граждан, предоставляя им нечто, очень для них ценное, отягощал их долговыми обязательствами, а потом забирал за долги настоящую ценность. Попросту говоря, скупал души. «А что вы хотите? – с непередаваемым южным акцентом говорил он в ответ на возмущение некоторых граждан. – Или я не черт? Или это не дело всей моей жизни?» И возразить на это, друзья мои, нечего. Таки Терентий Ильич был чертом.
И тут – я уже вижу это своим зорким всепроникающим авторским взором – у многих моих читателей закружилась от предчувствия голова. Они уже видят, как наивный, но чистый душой Елочка бросается, точно в омут головой, в нелегкий и чреватый разнообразными опасностями квест. Как он преодолевает различные трудности (как-то: поход на кухню, битву с кипящим чайником, переход уксусного разлива и т.д и т.п.),  сокрушает коварных врагов,  выходит из всех передряг кипельно-белым, сияющим как фиал, наполненный чистым светом… И ниспровергает старого черта.
Друзья мои, вынуждена жестоко прервать ваши радужные мечтания. Ну, в самом деле, ну, кто такой Елочка? Обычный потерянный носок. Пруд пруди таких носков. Да и Терентий Ильич, по сути, тоже самый обычный, рядовой служитель дьявола. Таких тоже – увы! – пруд пруди.  Даже если б и сошлись они в смертельной схватке (что само по себе смешно, ибо хитроумный Терентий, конечно, задурил бы Елочке голову, да и все), это была бы схватка не титанов, не роковая бы это была схватка. А так – все равно как Серый и Вован подрались на переменке, сами не зная, за что дерутся, просто от горячности молодой крови.  Ну, нет тут никакой темы для романа! Да и не роман я пишу.
Так что не ждите никакой финальной схватки. Это простая история о простых вещах. Вот так вот. Надеюсь, я не отняла у вас много времени.

Это сказка о том, что повсюду есть тайны - даже среди потерянных и забытых.

11. Ваша записка в несколько строчек…

Вскоре Елочка познакомился со всеми обитателями шифоньера: и с носками, и с носовыми платочками, и с перчатками (крайне нервными и возбудимыми особами, почему-то очень гордившимися, что их делают не из простой, а из какой-то козловой кожи), с пионерскими галстуками, старыми ворчунами из давно прошедших времен, парой ремней и еще с какой-то, совсем уж не заслуживающей упоминания мелочью.
Настало время для нашего неофита исследовать другие помещения. Он робко шел по коридору вдоль множества дверей и вдруг увидел, как из одной из них вышел Терентий Ильич, смахивая слезу потертым рукавом клетчатой болотного цвета рубашки. «Что же там такое?» - подумал любопытный Елочка и вошел.
Ой, напрасно он это сделал! Неподготовленной носковой душе нечего делать в этой части обители забытых вещей, ведь тут, сразу в нескольких смежных комнатах запрятаны забытые открытки, письма и телеграммы. Тут все время стоит тихий, равномерный гул – это каждое послание тихо повторяет все, что в нем было написано. Больше ничто их не интересует, ведь единственная цель корреспонденции – донести информацию. И теперь, когда новости их уже давно не новости, а известия, что «Ниночка благополучно доехала в Камышин», а «У тети Поли на день рожденья подавали роскошную «Прагу» из «Астории» уже никому не нужны, несчастные письма, открытки, и даже телеграммы малость свихнулись. Впрочем, и у них есть свои фавориты.
Некоторые из них хранят на своих пожелтевших страницах следы слез – расплывшиеся чернила, взбугрившаяся бумага… Это значит, что когда-то они были дороги кому-то. И это выделяет их из прочей массы дежурных посланий. На некоторых из них наклеены редкой красоты марки – это тоже большая привилегия. Есть даже филателистические ценности. Одна открытка 1935 года так и заявляла, что из-за строчной буквы «ф» она имеет немалую ценность, и те растеряхи, что когда-то выбросили ее вместе со старыми бабушкиными очками, небось, изгрызли бы себе все локти, узнав ее подлинную стоимость.
Оглушенный Елочка, конечно, ничего этого не знал. По правде сказать, он как можно скорее удрал из этих комнат, которые старый черт высокопарно называл «Мое эпистолярное собрание», так и не узнав, отчего Терентий Ильич плакал. Но я-то знаю. И я вам расскажу. Все дело в том, что черти необыкновенно сентиментальны, и, как всякие сентиментальные люди, любят поиграть на тонких струнах своего сердца. Вот так и хозяин странного дома любил перечитать иногда особо занозистые письма, подумать о том, что все прошло, вздохнуть и пустить слезу умиления. Впрочем, чертом быть от этого он не переставал.

12. Таинственный туман

А, кстати, куда отправился Терентий Ильич после того, как вдоволь начитался любовных писем? А пошел он прямой походкой, нисколько не таясь, к маленькой, неприметной двери под лестницей на первом этаже. Дверь эта вела в подвал. А в подвале этом творилось странное. Если бы вы туда заглянули, вы бы не увидели ничего, что свойственно петербургским подвалам. Ни толстых вечно подтекающих труб вы бы не увидели. Ни бетонных перекрытий, проходя под которыми, приходится нагибать голову даже невысоким девчонкам и мальчишкам двенадцати лет. Ни земляного пола, по которому холодным сквозняком проносит струйки вековечной пыли. Ни даже крысы, нагло потирающей подусники и смотрящей на вас с важным видом хозяйки этих мест.
По правде сказать, вы бы ничего там не увидели. Потому что весь подвал заполнен удивительным, необыкновенным, таинственным туманом. То фиолетовый, то фисташковый, то голубой, то лососевый, туман этот мерцает искорками и клубится, нисколько не стремясь покинуть помещение.  И настроение этот туман рождает тревожное. С одной стороны, так и тянет вступить в него и изведать, что он несет. А с другой стороны, как-то зябко и, пожалуй, лучше держаться от него подальше.
Например, Терентий Ильич, открыв дверь и спустившись по четырнадцати ступенькам, в подвал входить совсем не собирался. Из пухлого кармана своей фуфайки он выудил изящный маленький пузырек (формой напоминающий флакон из-под старинных духов «Быть может») и протянул его горлышком в сторону тумана. Горлышко при этом издало какой-то свистящий манящий звук, и струйка разноцветного тумана потянулась к нему. Заполнив пузырек, Терентий Ильич закрыл его потертой пластмассовой крышечкой и бережно положил все в тот же пухлый карман.
Потом поднялся по лестнице, запер дверь и пошел, напевая в полный голос песню Энрике Иглесиаса: «Baby, you were right. But, baby, I was lonely» - отдавался эхом его приятный баритон в коридорах обители забытых вещей.