Они звали это «покоем стража», но пахло здесь сгоревшим маслом и потом. Железные створки скрипели при каждом порыве ветра, и весь город, от чайных лавок до храмов знал, что если ворота Дома Широ дрожат ночью, значит, стражу убили.
Тэй Джун сидел на корточках у канала и смотрел, как вода уносит тело. Оно еще не успело остыть, но запах крови уже перебивал серу и гниль с заводов. Капюшон соскользнул с мертвой головы, обнажив, знакомое до боли, лицо.
— Кэн, — сказал Тэй, не узнавая свой голос.
Он не закричал. Не схватился за рукоять меча. Просто встал, выпрямил плечи и пошел обратно к воротам. На пост. Как будто ничего не случилось.
В тумане над водой плавали блики от фонарей. Ни одна камера не пискнула. Ни один часовой не спросил, куда делся второй ученик. И никто не остановил Тэя, когда он вернулся один.
Покой стража. Покой — это когда на вопросы не отвечают. А если задаешь, значит, ты уже не с нами.
Ворота Дома Широ скрипели всю ночь. Не открывались и не закрывались, словно старая железная пасть, просто стонали. Тэй Джун стоял под фонарем, лицо в тени от шлема, пальцы сжимали древко копья так крепко, будто оно могло ответить на вопросы.
На посту тишина. Внутри, в покоях, шли учения, смена смены, дежурство за дежурством. А он, младший страж, но уже не новичок, чувствовал: что-то сломано в людях. А не в механизмах.
Когда тело Кэна, его побратима по клятве, вынесло на утреннем течении канала, никто не удивился. Даже не спросили, как это возможно. Пост был жив, камеры работали, ворота не сдвинулись.
— Он утонул, — сказал старший дозорный. — В канале часто тонут.
Тэй кивнул. И больше не сказал ни слова. Но внутри щелкнуло что-то. Не жалость. Не гнев. Что-то холодное, как масло на стали.
Если камеры молчали, если стража ничего не видела, если тело брата оказалось в воде, где никто не должен был оказаться... Значит, кто-то хотел, чтобы все так и вышло.
И этот кто-то был внутри. Очень близко.
— Он пал во сне, — сказал голос за спиной.
Тэй не обернулся. Узнал по шагам, что это дозорный седьмого ранга, одетый, как всегда, в слишком чистое.
— Мы все устали. Покой — лучшая память, — добавил тот, сжав плечо Тэя, будто по-братски. Но пальцы были ледяными.
Приказ был ясен: забудь. Не спрашивай. Не лезь. Но Тэй уже стал иным. Не вскипело, а каменело сейчас у него на сердце. Выхолостило душу, остудило намертво, как будто покойница поцеловала.
Старик по имени Ку-Дан, управляющий, ходил, как тень, опираясь на трость с рукоятью в форме шестерни. У него был искусственный глаз, шевелящийся независимо от взгляда. Глаз смотрел, даже когда сам Ку-Дан зевал или чесал бороду.
Как-то в одну из ночей Тэй крался за ним вдоль восточной стены. Сталкером, чужим в собственном Доме. И почти дошел до запретной башни, когда...
— Стоять, — раздался знакомый голос.
Перед ним, как из тумана, вышел Учитель. Тот, кто учил их бить, молчать, умирать.
— Тот, кто борется против войны, — произнес он ровно, не повышая голос, — станет сам полем боя.
— Лучше быть немым, чем мертвым. Разве ты хочешь уйти, Джун? Туда, откуда нет дороги назад?
Дверь в мастерскую Ку-Дана была заперта, но в замке — пыль, как будто ключом давно не пользовались. Тэй проверил периметр, вытащил отмычку и толкнул створку.
Внутри пахло сгоревшим мясом и горячим металлом. Пар клубился у пола, а в центре зала — механизм. Не оружие, не двигатель. Что-то древнее. Что-то... живое.
Из бронзовой плиты к креслу тянулись трубки. На нем — тело. Обездвиженное, почти пустое, но не разложившееся.
Кэн. Лицо мертвого брата было нетронуто. Но грудь была вспорота. Трубки входили прямо в сердце, в артерии, в кость. Машина работала, глухо пульсировала, шептала паром, мигали сигилы. Не электрические. Кровавые.
Тэй отшатнулся. Ему стало тошно, но он не отвернулся. Подошел ближе. Кэн был жив… еще недавно.
На стене — гравировка. Одна строка, вырезанная сталью:
«Один для всех. Кровь для стены»
— Он не пал, — выдохнул Тэй. — Его выбрали.
Старые свитки шептали про защиту, сплетаемую кровью. Но то были легенды. Сейчас сказки стали былью, обрели плоть.
Дом Широ жил, потому что каждые десять лет отдавал одного. Честь оказывали всегда самому лучшему ученику... Его кровь питала сеть.
Машина остановилась бы, увязла бы в спутанных проводах. Если бы осталась без тела. Умерла без бензина. Потому что попросту ей было бы нечего жрать. Без души адепты бы лишись защиты. И остались бы как новорожденные дети, брошенные нерадивой мамашей.
Тэй понял: Кэна не убили. Его назначили.
Ку-Дан не стал отпираться. Он появился из тени мастерской так тихо, будто все это время стоял за спиной.
— Все-таки ты пришел, — сказал он. — И это хорошо. Ты знаешь предмет...
Тэй сжал кулаки, но не двинулся. Рядом, в кресле, пульсировала машина, внутри которой медленно исчезал его побратим.
— Почему? — голос предал, сорвался на шепот.
Речь Ку-Дана звучала тихо, но твердо:
— Это объясняется просто. Стены не держатся на заклепках, Джун. Они стоят на крови. Выбор всегда делается раньше, чем ты узнаешь, что он был.
Он подошел ближе, с хрустом опираясь на трость. Механический глаз вращался, как шестерня в замке.
— Ты и сам знал. Ты всегда был следующим. Потому и выжил.
Тэй медленно покачал головой. Он не знал. Он не хотел знать.
— У тебя есть выбор, — сказал управляющий. — Уйдешь сейчас — получишь чин, место при Совете, уважение. Забудешь. Или останешься и станешь стеной. Кэн был готов. А ты?..
Танцоры в нелепых масках в его сердце судорожно отплясывали буто… В этой пульсации, в шуме механизма, среди шестеренок и ржавых болтов тонули слова, которые когда-то не соизмеримо много значили для него…
Долг. Честь. Клятва. Все, чему учил Дом Широ, теперь глядело на него из кресла, распятые трубками.
Тэй вдруг понял: он не знает, кому он давал клятву. И за что.
Никто не останавливал, не препятствовал. Смотрели, как на пустое место. Все: старшие, охрана, наставники. Как будто он никогда не принадлежал этому дому, не жил его жизнью, не стал его частью. Больно, когда наживую выдирают дерево с корнем…
Молча выдали жетон выпускника, запечатали досье, стерли имя с табеля. Как будто его никогда не было. Осознавал ли он, чем ему пришлось заплатить? На этот вопрос он не смог бы ответить однозначно.
Он шел долго. Сначала по рельсам, потом по трещащим от жары дорогам. Оружие он оставил. Форму сжег.
Теперь он не страж, не ученик, не часть стены. Просто человек.
Пустыня встречала ржавым ветром. Здесь умирали по-настоящему. Без камер. Без ритуала. Просто исчезали.
Он нашел старый теххолм, полуразвалившийся, с осыпавшимся логотипом. Это был цех в прошлом. В нем собирали механизмы, с помощью которых охраняли границы. Теперь — только скелеты из болтов и труб.
Тэй остановился и устроился среди развалин, скрестил ноги, уселся так, как будто погрузился в глубокую медитацию. Он отдыхал с прикрытыми веками, в полусне. Он не оставался по-настоящему один на один с собой с того момента, сколько помнил себя. Без надзора. Без клятвы. Без чужого смысла.
Голос учителя все еще отчетливо звучал в его сознании: «Лучше быть немым, чем мертвым». Но теперь знал: мертв — это когда ты жив, но не принадлежишь себе.
Он не знал, что будет завтра. Не знал, кто он теперь. Но впервые в жизни не врал себе.
