Хлопчатник является одной из самых древних прядильных культур.  Родиной хлопководства считается Индия. Именно там, в древнейшей цивилизации Мохенджо-Даро, существовавшей более 3000 лет до н.э., начали впервые возделывать хлопчатник. Исследования тканей, найденных при раскопках, свидетельствуют, что в древней Индии использовали для этого хлопчатник древовидный (Gossiypium arboreum). Индийские ткачи в те времена достигали весьма высокой степени совершенства в производстве тканей.

Античная Европа узнала о существовании хлопчатобумажных тканей после походов Александра Македонского. Геродот описывал в своих сочинениях «шерстеносные» деревья, из шерсти которых индусы делают одежду. В Средние века хлопчатник изображали как фантастические деревья, на которых растут овцы, соединенные с ветками пуповиной.

В другие регионы, такие как Китай, Египет, Месопотамия и Средняя Азия, искусство разведения хлопчатника проникло позднее, однако там с древности использовали для прядения волокно дикорастущих видов.

Распространение хлопководства в бассейне Средиземного моря наблюдается в раннем средневековье благодаря арабам. Однако арабы заимствовали культуру хлопчатника не из Индии, а из Средней Азии и Афганистана, где образовался другой центр древнего хлопководства, на основе разведения хлопчатника травянистого, или гузы (G. herbaceum). По историческим данным, культура хлопчатника в Средней Азии существует не менее чем с VI – V вв. до н. э.

Хлопчатник травянистый широко известен под названием «Хлопок Леванта» («Levant cotton») или «Арабский хлопок» («Arabian cotton»), т.к. получил широкое распространение благодаря Исламу. Поскольку на этом свете мусульманам-мужчинам было запрещено одеваться в шелк, ношение хлопчатобумажных тканей стало признаком набожности, и спрос на хлопок рос вместе с расширением Ислама.

Хлопководство в Новом Свете развивалось совершенно независимо от Старого Света. Производство хлопчатобумажных тканей, основанное на использовании не только дикорастущих видов хлопчатника, но и на возделывании культурных сортов, процветало на Американском континента задолго до его открытия Колумбом.

Хлопчатник барбадосский (Gossypium barbadense), он же хлопчатник египетский или перуанский, впервые начал культивироваться на побережье Эквадора (3500—3000 гг. до н. э.) и в Перу (2500 гг. до н. э.).  Вторым центром разведения хлопка в Америке была Мексика. Здесь разводили хлопчатник обыкновенный, или упланд (Gossypium hirsutum). В настоящее время именно этот вид является основой хлопководства в Средней Азии.

Коренные народы Америки выплачивали тонкой хлопчатобумажной тканью дань, пользовались ею в торговле и церемониальных целях. Хлопчатобумажные паруса приводили в движение прочные плоты из бальсы, ходившие вдоль тихоокеанского побережья Латинской Америки. Кожаные доспехи ацтекских и инкских воинов имели ватную подкладку. Из хлопка изготавливались шнуры для кипу, узелкового письма инков.

К 1650-м годам Барбадос стал первой британской колонией в Вест-Индии, которая экспортировала хлопок в Англию и Европу.

Приглашаем всех присоединиться к нашему сообществу в ВК, там вы найдёте много интересных рассказов из мира ботаники!

ДЖИНН ХЛОПКОВОГО БУНТА

Сразу же поясню: бунт в данном случае это никакая не буза и не заварушка, а очень большая гора хлопка – величиной примерно с десять железнодорожных вагонов.

Вообще, собирать с кустов хлопок – это, конечно, не кайлом махать и не дрова рубить. Но, как и всякое однообразное, монотонное занятие, этот труд в глазах студентов никогда не относился к разряду желанных. Всякий раз, когда появлялась возможность заняться вместо сбора хлопка какой-нибудь другой работой, хотя бы и более тяжелой, мы охотно соглашались на такую замену.

И вот однажды (дело, кажется, было на третьем курсе) парням нашей группы здорово повезло: нам предложили работать на хлопкозаготовительном пункте, куда собранный сырец поступал со всей округи и где из него формировали так называемые бунты.

Существует немало леденящих кровь историй о людях, впавших в кому и погребенных заживо, а также о пленниках снежных лавин, медленно умирающих в ледяном безмолвии. На хлопкопункте я впервые услышал о тех несчастных, кому выпала еще более жуткая участь встретить свой последний час под многотонной массой пушистого белого хлопка. Здесь я впервые узнал о страшном джинне хлопкового бунта. Никогда более в последующем мне уже не доводилось слышать об этом фантастическом персонаже, обитателе потустороннего мира, невидимом оборотне, в существование которого, однако, верили многие из тех, с кем мне довелось работать бок о бок на протяжении двух недель. После возвращения к учебе предание о джинне хлопкового поля быстро выветрилось из моей головы. Но, как оказалось, не навсегда. Настал момент, когда я вспомнил рассказы о нем во всех подробностях.

Думаю, эта история заслушивает того, чтобы поведать о ней современному читателю.

Но вначале – необходимые пояснения.

Итак, снятый с кустов хлопок сборщики приносят на специальную площадку среди полей, именуемую хирманом. Здесь сырец взвешивают, вываливают из фартуков в общую кучу, а затем перегружают на тракторные тележки. Начиная со второй половины дня и до поздней ночи, целые поезда таких тележек тянутся к ближайшему заготовительному пункту, где «белое золото» укладывают в бунты. Тракторный поезд – это трактор, к которому прицеплены четыре груженные с верхом тележки. Но находились смельчаки, которые возили и шесть и больше тележек.

Бунт – чисто немецкое слово, прочно прижившееся в азиатской глубинке (бунд – связка, кипа, пачка). Визуально это компактная хлопковая гора, похожая на айсберг правильной продолговатой формы. С точки зрения специалиста, бунт это уплотненная масса хлопка-сырца, имеющая форму усеченной пирамиды, с венчающей ее шапкой. Бунт обеспечивает длительное хранение хлопка-сырца на открытых площадках. Бунты комплектуются двух видов: обыкновенный и большой. Длинная сторона большого «айсберга» составляет 25 метров, ширина – 14, а высота – 8 метров. Венчает эту массу шапка из хлопка высотой два с половиной метра. В целом белоснежная гора содержит в себе до 600 тонн хлопка, то есть, 10 железнодорожных вагонов.

Укладывает хлопок в бунт бригада рабочих хлопкозавода, разбрасывая и разравнивая вилами вокруг себя пушистую массу, падающую с ленты транспортера. Поднимаясь от уровня заасфальтированной площадки, бунт как бы набухает, становясь всё выше.

В страду, в ясную, сухую погоду тележки подъезжают бесконечной вереницей. Работа по разгрузке не прекращается ни днем, ни ночью. Нередко случается, что основная часть работы как раз выпадает на ночь.

Ритм этой работы очень неровный. Вот подъехал трактор с полудюжиной тележек. Начался аврал. Хлопок с ленты транспортера падает на верхнюю плоскость бунта лавиной. Нужно быстро разравнивать свежие порции вилами, да еще успевать утрамбовывать при этом. Пот ручьем стекает по лицу, поневоле сбрасываешь с себя и телогрейку, и свитер. Но вот разгрузка закончена. Бывает, что под транспортер становится следующий трактор с тележками. Но бывает и так, что возникает пауза на час-полтора. Постепенно становится зябко, дает о себе знать усталость. Малейший перерыв в движении тележек рабочие, находящиеся на вершине бунта, стараются использовать для отдыха. Кто-то мгновенно засыпает. Если дело происходит ночью, да еще глубокой осенью, когда даже в этих южных краях холод напоминает о себе, то некоторые, пытаясь согреться, буквально закапываются в податливую мягкую массу. Иногда по самый нос.

Вот тут-то и возникает призрак опасности.

“Легкий, пушистый” хлопок не так безобиден, как кажется. Какая-то минута, и пушистый водопад погребает человека под собой, куда основательнее снежной лавины. Может случиться, что никто этого так и не заметит, несмотря на то, что на верхушку бунта всегда направлен луч мощного прожектора.

Другую опасность создают острые вилы. Брошенные небрежно неопытной рукой на массу хлопка, они становятся практически невидимыми. Наступить, тем более упасть на них, значит получить тяжелую, а то и смертельную травму.

Конечно, существуют правила техники безопасности. Притом, рабочие подстраховывают друг друга, да и бригадир всегда посмотрит, все ли его люди взялись за дело после перерыва, не продолжает ли кто крепко спать в каком-нибудь укромном уголке этой огромной хлопковой горы, все ли вилы лежат на виду.

Но несчастья всё равно происходят. Чаще они объясняются халатностью, нередко – пресловутым стечением обстоятельств, но порой носят откровенно мистический, аномальный характер.

Бригадиром у нас был опытный хлопкозаготовитель Турсун-ака Хамраев, работавший в этой системе, что называется, с детских лет. Это был зрелый восточный мудрец, твердо выучивший, что Аллах дает человеку свободу воли, но и себя не ограничивает в ней. Поэтому, говоря о каких-либо планах на будущее, Турсун-ака неизменно добавлял: “Если на то будет воля Аллаха!”

По всему чувствовалось, что для постоянных членов бригады слово Хамраева здесь закон. Да и сам бригадир, похоже, был уверен, что каждое его распоряжение будет исполнено в точности.

Однако свежее пополнение в лице шумных и самонадеянных студентов-горожан заставило, несомненно, напрячься бывалого бригадира. После первой же смены, видя проявления определенной безалаберности с нашей стороны и чувствуя, надо полагать, что обычный инструктаж не произвел на нас должного впечатления, он еще раз собрал нас в конторке и поведал несколько случаев из своей богатой практики.

Однажды, рассказал не без прозрачного намека Турсун-ака, ему в помощь дали несколько студентов. Смена в тот раз выдалась очень напряженной. Бунт уже поднялся на добрый семь метров. Поток тележек начал редеть лишь после двух ночи. Наконец, наступил желанный перерыв. Утомившиеся студенты сразу же растянулись на хлопке, да еще принялись зарываться в него, ибо ночь выдалась прохладной. Многих тут же сморил сон.

Минут через двадцать подкатило несколько тележек. Одновременно транспортер переехал к другой стороне бунта. Хамраев пересчитал студентов по головам (запомнить-то в лицо всех еще не успел) – одного нет! Но ему ответили, что парень спустился вниз (для этого имелись специальные приставные лестницы). Работа опять закипела. Но на сердце у Хамраева было тревожно. Куда мог запропаститься студент, если на дворе ночь и холод, а вокруг лишь голые, темные поля? Через минуту-другую он остановил работу и распорядился аккуратно разгребать хлопок в стороны.

И что же? Углубившись всего на два метра, они откопали парня. Слава Аллаху, тот еще дышал, хотя уже и был без сознания. Ничего, откачали. Всё обошлось.

Позднее выяснилось, что тот и вправду спускался вниз, чтобы поразмяться (все это видели), а затем поднялся наверх никем не замеченный (все его друзья уже задремали), да еще прилег на беду в темном уголке, именно на том месте, над которым вскоре нависла лента транспортера.

А вот другой случай.

Бригада уже довела бунт до шапки, когда Хамраев вдруг обнаружил, что один рабочий отсутствует. Пять минут назад был рядом, и вот его нет! Кинулся расспрашивать остальных. Но никто не видел, чтобы тот спускался вниз по лестнице, в том числе механизатор, стоявший у ее основания.

Значит, засыпали человека! Пришлось рушить только что уложенный бунт, сбрасывая вниз слой за слоем.

В рукотворной белоснежной горе уже образовалась огромная выемка, когда рабочий нашелся. Сам пришел. Оказалось, что на одном из тракторов к нему приехал родственник из соседнего кишлака. Не подумав о последствиях, «пропавший» спустился к нему, только не по лестнице, а по ленте отключенного транспортера. И всё то время, что его искали, пил вместе с родственником в теплой сторожке зеленый чай!

Ох, и устроил же бригадир головомойку этому недотепе!

Это к вопросу о дисциплине, добавил бригадир, поочередно переводя взгляд с одного на другого и как бы решая про себя, кто из нас способен преподнести неприятный сюрприз.

Но не всё заканчивалось так благополучно, прервал он паузу и напоследок рассказал еще одну историю, на сей раз с трагическим исходом.

На соседнем заготпункте бригада укладывала очередной бунт. Там был рабочий, которому завтра предстояла поездка по семейным обстоятельствам в другую республику. У него уже и билет был куплен.

Закончив работу, бригада спустилась вниз. Кто-то обратил внимание, что того человека среди них нет. Но все так и решили, что он ушел пораньше, чтобы собраться в дорогу. А не попрощался, потому что спешил.

К обещанному сроку из предполагаемой поездки этот рабочий не вернулся. Очевидно, задержался по каким-то важным делам.

И лишь весной, когда сырец с бунта начали брать для последующей переработки и отправки на текстильный комбинат, в очередной партии обнаружили страшную находку – тело того рабочего, впрессованное в слежавшуюся хлопковую массу. В кармане его телогрейки сохранился билет на поезд.

Закончив свой “урок”, Турсун-ака еще раз внимательно осмотрел нас, как бы желая удостовериться в нужном эффекте, затем неожиданно спросил, у каждого ли из нас имеются при себе какие-либо металлические предметы: монеты, брелки, значки, перстни? Получив утвердительный ответ, он одобрительно кивнул и вдруг посоветовал всегда, поднимаясь на бунт, иметь в кармане что-нибудь металлическое, - хотя бы несколько мелких монет. Таково, мол, старое поверье. Две-три мелкие монеты могут избавить человека от крупной неприятности. Он явно чего-то недоговаривал, да и не желал вдаваться в подробности, а мы, со своей стороны, торопились на ужин и не стали донимать его досужими расспросами.

Обсудив, однако, по дороге на полевой стан состоявшуюся проработку, мы всё же решили последовать совету бригадира, - хотя бы в плане следования некоему местному ритуалу. Не знаю в точности, как другие, но лично я сунул в потайной кармашек своих старых брюк 3-4 медные монеты. Честно говоря, уже на следующий день я забыл об этом “талисмане”. А зря.

И вот сейчас думаю иногда: неужели именно они спасли мне жизнь?

* * *

Между тем, время шло. Постепенно мы освоились на новом месте и уже трамбовали бунт не хуже иного заправского хлопкозаготовителя. Вроде бы не возникало никаких проблем и по части нашей трудовой дисциплины, включая соблюдение правил техники безопасности. Во всяком случае, Турсун-ака явных претензий к нам не имел, хотя и продолжал уделять нашей группе львиную долю своего внимания.

Как-то раз, часа в три ночи, когда сон бывает особенно сладок, возник непривычно длительный перерыв в работе. Тракторов не было, и мы расположились на отдых, устроившись так, чтобы находиться на глазах друг у друга. Бунт был доведен почти до верхней отметки. Оставалось разгрузить всего несколько тележек, после чего можно было приступать к формирования шапки. Этим заключительным этапом занимался лично бригадир вместе с наиболее опытными рабочими. Когда бунт был готов, мы всей бригадой, да еще с помощью техники натягивали на него огромный брезент, имевший веревки по всему периметру. Веревки крепились к вбитым в землю через асфальт штырям с кольцами. Теперь бунту не были страшны ни дожди, ни ветры.

(Разумеется, если дождь заряжал в период формирования бунта, то работы прекращались, и натягивался брезент. Закладывать в бунт можно было только сухой сырец. Но в сентябре-октябре дожди в этих местах были, как правило, редкостью.)

Бунт, закладку которого мы заканчивали, выдался каким-то несчастливым. Постоянно происходили какие-то несуразности. Однажды ленточный транспортер, переезжая на другой место, неловко развернулся и обрушил своей стрелой целый угол нашей пирамиды. Затем под одним из рабочих подломилась одна из ступенек лестницы, и он едва не свалился с высоты. Затем начали пропадать вилы. Уж как аккуратно мы их выкладывали где-нибудь в сторонке, перед тем, как расположиться на отдых. Но затем – хвать, и кто-нибудь оставался без вил – своего рабочего инструмента. Невозможно было понять, куда же они исчезли? И вот что удивительно: бригадир, всегда такой строгий и внимательный, ни разу не зашумел по поводу всех этих казусов. А вид у него был при этом какой-то встревоженный, словно произошло нечто весьма серьезное.

Мы же мысленно уже были в городе. До отъезда в Ташкент оставались считанные дни.

Итак, я сделал для себя удобную ложбинку и растянулся в ней. Хлопок был мягким и податливым, в вышине завораживающе мерцали звезды. Впереди были сплошные радости. Какая-то приятная расслабленность охватила меня, и впервые за весь период работы на хлопкопункте незаметно для себя я уснул наверху. Уснул крепко.

И приснились мне странные вещи. Как будто откуда-то снизу, сквозь всю плотную массу хлопка, поднимается наверх некое существо неопределенной формы. Но я почему-то знал, что в определенной ситуации это существо может принимать самую разнообразную внешность, и что для него нет никаких преград. Вот это существо расположилось непосредственно подо мной в виде абсолютно черного пятна с отростками. Вдруг эти вытянувшиеся отростки, словно некие таинственные руки, принялись осторожно обыскивать меня, легко проникая через одежду. Их прикосновения были едва ощутимы, но я чувствовал их, хотя не мог и пальцем пошевелить: меня сковала полная неподвижность.

Мне показалось, что один из отростков втянул в пятно какие-то предметы, взятые у меня.

На какую-то минуту пятно замерло. Затем все другие отростки отцепились от меня, и пятно так же плавно начало опускаться через плотную массу вниз.

- Эй, джигит, вставай! Тележки пришли! – бригадир Хамраев тряс меня за плечо.

Я резко поднялся. Неужели я так крепко заснул?! Неужели мне снился этот странный кошмар?!

- Тележки пришли, - повторил бригадир. В его пристальном взгляде я прочитал сочувствие.

* * *

Когда брезент был уже увязан, и мы направились к конторке на перекур, Турсун-ака отозвал меня в сторону.

- Монеты при тебе? – заговорщицким тоном спросил он.

Еще секунду назад у меня и мысли не было о талисмане, но слова бригадира мигом напомнили мне о нем.

Я полез в потайной кармашек. Монет не было. Ни одной.

- Наверное, выпали, - пробормотал я. Хотя, логически рассуждая, выпасть из узкого кармашка сами по себе монеты не могли, даже если бы я повесил брюки поясом вниз.

- Может, и выпали, - согласился бригадир. – А может, это проделки джинна, для которого я и посоветовал вам припасти эти монеты. – Он перевел взгляд на завершенный бунт: - Нехороший бунт. Я сразу понял, что с ним неладно.

- Про какого джинна вы говорите? – полюбопытствовал я.

- Ладно, я тебе расскажу, - вдруг решился он. – Я приметил, что ты не из любителей болтать лишнее. Ты, конечно, можешь не поверить в то, что сейчас услышишь. Но, может быть, со временем ты будешь думать о таких вещах иначе, и тогда услышанное сейчас пойдет тебе на пользу…

* * *

Вот таинственная история, которую я услышал от бригадира Хамраева, поздней ночью, посреди той местности, которая и поныне зовется Голодной степью.

Был октябрь, погода стояла сухая и теплая. Бригада уже заканчивала укладку бунта. Оставалось принять и разровнять хлопок из последней тележки, которая как раз подъехала к транспортеру. Так уж совпало, что именно в этот момент наступила полночь. Люди, конечно, уже устали, но с ног никто не валился – в бригаде, в основном, были молодые, здоровые мужчины, все опытные работники. В небе висела полная луна. Да еще ярко светил прожектор. Хамраев четко видел всех рабочих. Вот сырец пошел по транспортеру наверх, вот посыпался с ленты на верхнюю поверхность бунта…

И тут что-то случилось.

По признанию бригадира, его словно морок одолел. Глаза слипались, руки налились свинцом, в ушах раздавался протяжный гул. То же самое говорили позднее о своем самочувствии и остальные. Но в тот момент каждый пытался сладить с навалившейся невесть откуда слабостью самостоятельно.

В таком полуобморочном состоянии бригада закончила работу. Все спустились по лестнице вниз.

Хамраев, будто очнувшись от наваждения, осмотрелся. Один человек отсутствовал. Он позвал его во весь голос, но тот не отзывался.

Принялись искать. Осмотрели каждый закоулок на заготпункте, расспросили всех, кто находился на территории – человека и след простыл! За ворота он тоже не выходил.

Как ни жаль, но вывод напрашивался один: парень сомлел и угодил под хлопковый вал. Принялись рушить бунт.

Вскоре нашли его вилы. Под этим же местом, но метром ниже лежала его куртка. Еще через метр нашли рубашку, затем сапоги, брюки, белье, носки… И каждый предмет одежды лежал ниже предыдущего на полметра-метр. Такое впечатление, что парень каким-то чудом продвигался сквозь плотную массу хлопка, раздеваясь при этом. Но куда же он мог исчезнуть, голый?!

Переворошили всю гору (помогали и другие бригады), перебрали весь бунт чуть ли не по волоконцу, но парня не было. Ни живого, ни мертвого.

Свою догадку высказал один из работников завода, слывший знатоком местных преданий.

Он сказал, что хлопок, прибывший на последней тележке, был собран с «нехорошего» поля, которое впервые засеяли только нынешней весной. А раньше там лежала вековая пустошь, пользовавшаяся дурной славой. Чабаны издавна обходили это место стороной. Говорили, что там обитает злой джинн, который очень не любит, когда кто-то вторгается на его территорию. Мол, на этом «нехорошем» поле всегда происходили всякие странности. Как-то раз там работали на вспашке тракторист и прицепщик. Только вдвоем они и были на всем поле. Оба не новички. Но вышло так, что тракторист, маневрируя, случайно придавил напарника. Затем сам же повез его в больницу, но по пути опрокинул трактор в единственный овраг, который имеется в округе. В другой раз на этом поле поднялся в воздух грузовик. Да-да, при тихой погоде налетел вдруг смерч, подхватил грузовик и перенес его далеко в сторону. А уж сколько овец там пропадало – не счесть!

А теперь джинн с «нехорошего» поля решил, видимо, поквитаться с людьми за хлопок, собранный в его владениях. Прилетел в виде облака на заготпункт, напустил морок на людей и утащил самого слабого в свое невидимое царство. Джинны ведь умеют свободно проходить через всякое препятствие и даже проносить с собой любую ношу. Но зачем он сбросил с несчастного всю одежду? Чтобы напугать остальных?

- Позднее знающие люди рассказали мне, что от джинна можно откупиться каким-нибудь металлическим предметом, лучше монетой. Взяв свой выкуп, он снова уйдет на время в свое подземное царство, - заключил Хамраев. – Но он возвращается. В тот самый бунт, куда поступил хлопок, собранный на “его” поле. Один раз я видел его.

- Кого? – не понял я.

- Джинна. Внезапно над хлопкопунктом поднялся сильнейший смерч (а погода стояла тихая, ни ветерка вокруг). Смерч вытянулся в нитку, но его макушка вдруг приняла форму огромной бритой головы. Видение держалось какой-то миг, затем ракетой рванулось в небо, превратившись в маленькую точку, которая вскоре исчезла. Вот и на этот раз я сразу понял, что он вселился именно в этот бунт. Слава Аллаху, что мы закончили его, и всё обошлось благополучно. А тебя спасли твои медные монеты, запомни это, парень, и никогда в жизни не пренебрегай мелочами, какими бы нелепыми они тебе ни представлялись.

* * *

В нашей группе был студент Михаил Ступас из семьи греческих политэмигрантов (в ту пору в Ташкенте проживала целая колония греческих беженцев, а одно из зданий по улице Педагогической занимал центральный комитет коммунистической партии Греции).

Уже вернувшись в общежитие, я вдруг вспомнил, как однажды в бараке Миша выворачивал свои карманы, жалуясь, что потерял греческую монетку, которая была его талисманом. Еще вчера вечером она была на месте, и вот ее нет!

С Мишей мы были в товарищеских отношениях, и всё же я не стал рассказывать ему ни про свой сон на вершине бунта, ни про джинна. Мистика в нашей студенческой среде не поощрялась ни в каком виде.

Через несколько лет, после свержения “черных полковников” семейство Ступасов, как и большинство других эмигрантов, вернулось в Грецию, и моя связь с Мишей оборвалась.

А любопытно было бы обсудить ту давнюю историю