Не смотря на молодость — Тринадцатый служил уже второй контракт в БАРСе, в первый заход он побывал и в Шервудском лесу, и в отступлении из Изюма, и в обороне Дробышева. Считался бывалым, да в общем-то им и был. Глядя на разлетевшийся дом, который прихватил своей кончиной еще три соседних халупы с собой, шумно и дымно горело сразу несколько построек, сказал:
- Такая же картина была в Изюме. Несколько дней нас будут крепко разматывать, потом штурм. Сейчас выбивают ближние склады БК.
Действительно — последние сутки обстрелы усилились кратно, стали злее и акцентированней. До этого в течение нескольких недель накидывали довольно хаотично, лениво даже, с большим разбросом — в белый свет, как в копеечку. Понемногу — по меркам круто кипящего участка фронта. Усиливая накал обстрелов перед и во время накатов пехотой. Теперь же — очень четко клали по квадратам, утюжили подолгу. Четко раскладывали горячее и визжащее железо по линиям окопов. Разваливали и Клещеевку внизу, и укреп наверху. Прореживали посадки за селом, в которых укрывалась арта. Почти исчезли ежеутренние и вечерние атаки пехотой на укреп — разговаривала только арта. По посадкам же на флангах накаты пехотой не прекращались.
Тринадцатый, хлебнувший в своей молодой жизни отступление из Изюма, видел в этом недобрые предвестники крепких, тяжелых событий.
- Возьмут посадки справа и слева, нам тут не простоять, зайдут в Клещи, нам тут и крышка, брат Мезень. Собьют с горы, как пить дать.
Мезень, более чем в два раза старше говорящего, но новичок на фронте, слушал и понимал что сказанное, скорее всего, верно.
Подарков калибра выше среднего противник не жалел — но то по укрепу. По фланговым посадкам супостат усердно валил кассетами — противный треск которых напоминал финальные залпы новогодних салютов.
Каждый день шли раненные, свои и смежников, работы у Мезени хватало.
Тринадцатый, попив кофе, посидел еще немного — пошел куда-то по делам, молодой энергии, казалось хватало на то, чтобы находиться в двух местах одновременно. Его сменил новый гость — взводный Точил. В прошлом псковский вдвшник, костромич, воевавший еще в Чечне, во вторую. Позиция Точила была метрах в четырехстах от противника, и иногда проходя мимо «единички», если было время — останавливался в ней вздремнуть, как он говорил обитателям:
— Поспать у вас в тылу, хоть часок.
Тут было потише. Да и бункер сам был попросторнее. И кофе тут был — не растворимка, а настоящий, молотый - держался для гостей. Уютное место — по меркам передка.
После того как Руся деливший со Змеем и Мезенью бункер, ушел на дембель, на «единичке» появился Комар. Лихой парень с Дальнего Востока, лет сорока с небольшим. Как и все тут - с судьбой. Комар был мастер. Мастер на все — от починить генератор, до починить БТР или вышить крестиком. Не мог сидеть на месте — всегда был чем-то занят, тащил какие-то обломки досок и обрывки проволоки, чтобы сделать полки, распогодилось - вывешивал спальники на просушку, что-то вырезал ножом из суковатой палки.. На войне, как и в жизни, но быстрее и острее видно разности людей. Их внутреннего устройства. Одни все подметут, распределят — так, что даже прошлогодние листья и пыль лежат на своих местах. У других же — даже личная нора будет похожа на нехорошую квартиру из криминальных репортажей телевизора про притон. Комар был из первых. Мезени и Змею очень повезло оказаться с ним в одном жилище. Однажды была попытка перевести его на другую позицию — отстояли. Заявив, что санитару нужен помощник, а пулеметчику — второй номер. Отстояли. Жили дружно, тепло. Комар умел наколдовать из галет, консервов и остатков майонеза или кетчупа какие-то, ресторанного уровня, бутерброды. Из банки тушенки и банки лечо с дошираком — фантастический суп «Филадельфия», на вопрос — почему такое название, загадочно молчал. Но как-то приперли, и сознался: - «Слово нравится».
От «единички» до передовых хохлов было немногим менее километра. Шутя, обитателей «единички» называли «тыловые крысы», никто не обижался - тыловые, так тыловые. Крысы, конечно, пообиднее — но не мыши же, в конце-концов. После того, как сняли предыдущего ротного — Фила, за излишнюю резкость суждений и остроту слов и поступков в адрес вышестоящих, Точил был и.о. ротного. Каждый день проходил с обходом всех позиций, иногда не по разу, наладил и поддерживал коммуникацию с соседями в посадках — с «лайнерами» и десантом, с десантурой он был вообще за своего — одного цвета береты носили, а это у крылатой пехоты пожизненно. В этот день, утром, пришло известие, что на нового ротного утвердили не его — а Жука, комвзвода, вернувшегося неделю назад на передовую после контузии. Взрослого, под 60 лет, немногословного дядьку из Сибири, имевшего особые, теплые отношения со всем, что взрывается — любил он минировать, сооружать фугасы, растяжки и прочие неожиданные громкости. Точил был обескуражен — не понятно, чем руководствовалось начальство? Вроде всё, или очень многое на нем — а как должность, то мимо. Тем более, что Жука особо никто и не знал. А знать ротного, видеть его каждый день у себя в окопе на передке - дорогого стоит. Точил тоже был резковат, как и Фил — не таил буквы в себе, если что, мог и презрительно, сквозь губу, сказать высшим и старшим неудобную правду в глаза. Выпив чаю, покурив, пошел отбиться в спальню с амбразурами. Часу поспать не удалось — радейка начала выкрикивать позывной санитара.
- У нас два триста! Осколочные, один легкий, один средний - ноги, руки.
Жук не пробыл в должности и суток. Вот такая военная планида. За полтора месяца передка уходил уже четвертый ротный…
Санитар в пару минут подмотался — броня, каска, автомат, схватил всегда готовый рюкзак с необходимостями. Точила хоть и не будили, но сон чуток и короток в тех местах, успел проснуться, удивиться, надеть броню — и вдвоем рванули по окопу направо. Точку встречи с трехсотыми обозначили с той стороны рации. Жара, лето, ни ветерка, ни облачка. Птичная погодка.
Пробежали по окопам, периодически выскакивая наверх, обходя заваленные участки — их с каждым днем обстрелов становилось все больше. Поправлять не было ни сил, ни людей, ни возможностей из-за постоянных прилетов и сбросов.
Жук, нога зажгутована, лежал на спине — на практически открытом месте, под небольшим кустиком. Но и этот кустик казался по ситуации спасением — вокруг на несколько десятков метров только открытка. Поодаль находилось несколько человек, которые притащили его от места ранения на плащ-палатке. Рядом был только взводник Онега, татарин из Казани, человек немногословный, суровый. Мезень, подбежав, разогнал всех дальше под стоящие в пределах слышимости кусты. Онега продублировал, брутально и резко. Рассредоточились, массовость в этих делах не нужна — пока не подойдет коробка эвакуации, все должны сидеть тихо и не видно. Перетянул раскинувшегося на спине Жука поглубже в куст, тот стонал от боли, но помогал санитару, отталкиваясь от земли пяткой не перебитой ноги. Беглый осмотр, расставив пальцы гребенкой, как учили, провел по спине и груди под жилетом. Пальцы чистые, крови не было, проникающих в живот нет. Перебита нога, похоже, кость того — странно согнута. Видимо Жук сначала пытался идти, сместил. Осколок в спине, в мясо, чуть выше пояса, вроде не проникающее, еще несколько мелких по ногам. Снял жгут, спустил немного крови, наложил турникет, нефопам в плечо накрест, через ткань гимнастерки, потом перекись, за ней гемостатик, туго бинт, еще бинт, эластичным сверху, закрепил. Вроде по красоте. Санитар и в обычной жизни любил делать работу так, чтобы после окончания было красиво, приятно посмотреть. Жук терпел, рычал и мычал, когда приходилось ворочать ногу. Очень хотел пить. Все время, пока шла санитарская работа спрашивал про воду. Воды не было — Мезень не взял, не догадался, хотя должен был уже запомнить — все раненные хотят пить. Но больше они хотят жить. Без воды можно трое суток, а вот без перевязки — можно вытечь гораздо быстрее — минуты, максимум часы. Уже домотав, вколол кеторол — для верности. Жук откинулся, и лежа на спине, запрокинув голову увидал под кустом пятишку полную влаги. Пока санитар запихивал в рюкзак бинты, застегивал аптечки, быстро дотянулся до бутыли, отвинтил крышку и с чувством близкого облегчения жажды сделал большой глоток. В следующее мгновение с кашлем, каким-то утробно-рвотным звуком из Жука все вылетело обратно — на него и вокруг. В пятишке был бензин. Так иногда бывало, что из машин, когда они подходили на точку — ближний ноль, уже на горе, быстро выбрасывали все и машина разворачиваясь, с гравием летящим из под колес, уходила вниз. Место было пристрелянное противником, известное и очень опасное. Локацию постоянно пасли с воздуха. Не только пасли, но и регулярно крыли. Так, видимо, было и с этой пятишкой для генератора — выбросили с машины, немного оттащили в сторону позиции, да и забыли потом.
Жук задыхался от боли разбитой и перебитой ноги, от жжения бензина, бензин попал в глаза, в нос. У санитара даже не было чем промыть. Немного обтер рукавом цифры, дал влажную салфетку. Жук продолжал кашлять и отплевываться, но немного подутих, бензин чай — не серная кислота. Мезень предложил закурить — на автомате, не издеваясь, но раненный разразился отборной бранью: - «Сжечь меня решил еще, что ли, до кучи, бл@дь!» Это предположение разрядило обстановку, посмеялись. В радио крикнули, что Санчо и его счастливая эвако-коробка уже в Клещеевке, будут через две минуты. Резкий сбор группы, на вынос трехсотого к точке. Онега, который был ближе всех, взял этот момент на себя, начав выкрикивать рассредоточенных по окрестным кустам бойцов.
Подскочил вездесущий Тринадцатый, Онега, сам Мезень. Нужен был четвертый. Онега заметил метрах в тридцати под кустом бойца, очки которого со столь неуместным здесь радужно-курортным отливом бликовали на солнце.
- Эй, очкастый, давай сюда!
- Тебе говорю, очкастый — быстро к нам!
- Я не очкастый, у меня позывной есть, - капризно и громко заявил боец и не двинулся с места.
- Да пох@й мне на твой позывной! Бегом, бл@дь, ушлепок! - Онега вскипел. Кипящий Онега напомнил Мезени картинку из учебника истории о татаро-монгольском иге, не хватало нагайки и зубасто-вздыбленного коня.
Боец допер, что его личная важность не кстати, нехотя поднялся, подбежал. Подойдя, с обидой пятилетнего ребенка сообщил, что позывной у него Лава. Онега сверкнул глазами, произвел невнятный полузвук-полумат, но ничего не сказал. Некогда было шутить, хотя хотелось простебать братишку в очках, как у черепахи из мультика про львёнка. Жук уже лежал на брезенте плащ-палатки. Взяли за четыре угла - ох и неудобно. Ручек нет. Но вытаскивать сейчас их рюкзака носилки-сетку было не ко времени, да и нести было недалеко, метров 200. Рванули. Только сделали первые шаги — выход с той стороны, через секунды режущий свист мины, еще выход. Прилет где-то близко — некогда смотреть. Еще выход, еще свист. Эвакуацию срисовали с воздуха и начали крыть. Мезень на бегу куском сознания понимал, что в принципе — он даже не видит, что сейчас вокруг происходит, краем зрения видел черный дым разрывов за кустами, краем слуха слышал свист мины, взрыв, осколки прошли с визгом где-то выше. Включилось как бы туннельное зрение и туннельное же сознание — попытка просчитать коридор передвижения группы. Куда бежать, когда лежать. Где можно привалиться ненадолго, вскакивать и бежать далее. Удивительно — но четверо по краям брезента, как будто становились одним, обладали единым сознанием. Все происходило почти без слов. Весь рассчет пути у этой четверки был по косвенным — откуда свист, где прилет, насколько близко легла предыдущая мина. Но весь это человечий просчет тоже был слаб и пуст — на самом деле всем владел только Божий промысел.
Навстречу бежали несколько человек из буханки эвакуации — на ходу, молча перехватили Жука. Боец, перехвативший у Мезени его угол брезента, сунул санитару свой автомат. Разошлись в стороны те, кто бежал с раненным с самого начала. Это было похоже на то, как расходятся в стороны самолеты на воздушном параде — не снижая скорости, из плотного строя - веером. Обстрел как шел, так и шел. Посреди него бегали чудом невредимые люди, разворачивалась со скрежетом шин и камней под ними счастливая буханка.
Мезень с Тринадцатым рванули куда-то в сторону кустов, свалились в кювет у дороги. Тринадцатый — целыми днями не сидевший на месте знал где можно укрыться, повёл, сунулись — нора битком забита бойцами. К следующей. Нырнули. Пусто. Так себе укрытие — перекрыто кривыми и чахоточными стволами от хилых деревьев из посадки, сверху пленка и немного сантиметров грунта. Привалились спинами к глиняным стенкам. Мезень положил оба автомата — свой, и того бойца, который перехватил угол брезента. Автомат бойца был значительный — коллиматор, банка, бакелитовый рыжий рожок от РПК на 45 патронов, зачем-то отстегнул, посмотрел патроны в рожке — черные головки — бронебойные. Кто был тот боец? Мезень запомнил только, что каска у него была лохматая — с куском масксети. Как вернуть машинку? Ну — это дело техники, тут все рядом, все свои, не пропадет — найдется хозяин. Вернет.
Обстрел продолжался, хотя машина с раненным уже должна была уйти. Но все равно в злобе били — пытались нащупать тех, кто находился на точке.
Мезень предложил Тринадцатому сигарету — тот отказался — он курил модные, электронные свистки, достал какую-то цветную дудку, затянулся, выдал клубы химозного пара, запахло галантереей.
Осмотрелись — оказалось, что яма забита ящиками с выстрелами для АГСа. Если прилетит прямой — то оба в этой яме и сгорят. И жетонов не останется — с такие соседством.
- Веселый будет фейерверк, брат Мезень! - задорно, слегка по-птичьи взоржал Тринадцатый. У него вообще была привычка смеяться в момент опасности. Иногда, на бегу под обстрелом — было слышно тяжелое с присвистом дыхание бегущих мужиков и задорный, с клекотом смех Тринадцатого. Молодость — такая штука. Да и жизнь в нем была как будто концентрированная. Мезень, с его жизненным опытом это настораживало. Вспоминались строки Цоя - «..и кому умирать молодым...»
Посмеялись — в таких ситуациях на тему смерти шутится легко. Когда мгновения назад бегал между разрывами. Утихло, налет прошел — выползли из ямы под дорогой, вытряхивая желтый мелкий песок из-за воротников. Расходясь по позициям, на развилке траншеи Мезень предложил:
- Раза три зайду, не ссы — устанешь от меня еще к вечеру. - Тринадцатый был быстр и на язык тоже.
Вернувшись в бункер, санитар завалился спать — было относительно тихо. Солдатское это, быстро усваивается: есть время — надо спать, есть еда — надо есть. Но спать — важнее.
Сквозь сон и беруши слышал, как заходил Тринадцатый — пил чай, балагурил и смеялся, щелкал каким-то железом — опять небось автомат в гостях чистил. Слышал как ругался и ворчал на него Комар, проговаривая флотскую поговорку: - «Если хочешь жить в уюте - сри, кури в чужой каюте».
Поспал пару часов, а потом и пнули в подошву — по радио крикнули, что трехсотый от якутской десантуры на подходе. Вечер, темнело.
Быстро раскидали шмотье с топчана около двери. Накрыли брезентом. Сонный санитар на автомате разложил аптеку — дежурный набор. Перекись, гемостат, бинты, обезболы, шприцы — и, конечно, ножницы. Комар ассистировал, он третьего дня согласился быть помощником санитара. Мезень, шутя, картинно, важно и благосклонно принял его согласие. Комар теперь Борменталь — пошутил Змей. Комар не спустил Змею, сообщив, что третий в компании из доктора и Борменталя был Шариков.
Вышли встречать, налево по окопу. Уже вечерело, закатило светило, было почти темно.
По посадкам с правого и левого фланга работали кассетами — справа были лайнера, слева десантура с Дальнего Востока, якуты, большей частью. Крепкие ребята — без задней скорости, спокойные, в них какая-то народная философскость во всех. Почти каждый день якуты притаскивали к Мезени раненных, своего санитара у них, похоже не было, да и путь на эвакуацию с их позиций пролегал через санитарный бункер БАРСов. За углом траншеи послышалась возня. В этот раз привели, частью принесли — где не мог ковылять, Витю из Ленска. Несколько осколочных в плечо, шею, куда-то в челюсть, и, кажется, в ногу. 82-я мина рядом легла. Он всегда спрашивал у раненного — как имя? Чаще всего тут же забывал. Но в этот раз запомнил — парня звали, как старшего сына Мезени. Пытаясь приободрить, сказал - не переживай брат, сейчас на чистые простыни поедешь, подушку дадут, баб увидишь. Парень кривился от боли, санитар перевязывал, лил перекись, затыкал дырки гемостатиком и бинтовал. Работал всегда без перчаток — крови не боялся.
- «Три миллиона получишь — машину купишь! Есть машина-то?»
- «Да, есть, две недели назад купил...»
Мезень сразу посчитал. Две недели. Машину купил. Мобилизованный. Ленск — 5000 км от этого места. Еще полигон. А был ли полигон? Их и завели-то несколько дней назад. Да, видать очень непросто нынче с резервами. Очень. Если якутов за дней десять от военкомата до передовой добрасывают. Вколол еще нефопам, дал закурить и полкружки воды — от нефопама подташнивало обычно. Что-то спросил про жену и детей, рассказал как в молодости контейнеры с шампанским и колбасой из Москвы на Ленск грузил, когда грузчиком в студенчестве на станции подрабатывал, скорее всего Витя или его родители ели эту колбасу или пили шампанское на Новый год — санитар старался всегда подбодрить, разговорить. По радио резко прокашляли, что коробочка подошла, карандаша можно спускать. Молчаливые якуты, ждавшие в окопе снаружи повели Витю под руки в темноту, он был условно ходячим.
Чтобы оказаться на точке эвакуации надо было пройти по границе кладбища — была в этом какая-то метафизика. Санитара, с его бестолковой любовью к философствованию и наблюдению, это забавляло. С горы, по опасной открытке метров двести, по краю места упокоения — к коробке, которая повезет тебя в жизнь, на восстановление, на ремонт. Квест — как сейчас модно говорить.
Санитар привычно протер тряпкой брезент, свернул его, выкинул липкие лохмотья срезанной формы. Посмотрел на бетонную стену, на которой остались отпечатки пропитанного кровью камуфляжа. Сел на место, где только что сидел раненный, откинулся к бетону. Закурил. Комар молча поставил кипятить кружку воды, чайком взбодриться. Это надо. Чай не пить — откуда сила?
- Суетологи вы все, - сказал наблюдавший за перевязкой Змей.
- Суетитесь все, дергаетесь.
- А как надо? - устало спросил санитар, - Давай в следующий раз покажешь, а?
- Показать не покажу, но рассказать могу. Совет дать, я ж в стране Советов родился, - Змей попытался разрядить атмосферу.
- Да все мы из той страны, брат. Только умерла она. Нынче не советы надо давать, а деньги, - отозвался Комар.
Змей не любил про деньги. С ними у него в жизни не складывалось. С приключениями, с друзьями, с бабами — складывалось. А вот с деньгами — мимо.
- Не, я только по советам. За деньгами — не ко мне. К кому за деньгами — тех тут и на сто верст рядом нет.
Мезень сидел курил, молча взял налитую Комаром кружку чая, вышел из бункера. Перевести дух. Вроде не крыли, да и ночное небо не жужжало. Выбросил - до фильтра, до вони горящего пластика истлевший бычок. Сразу закурил следующую. Пока была суета с раненным — некогда курить было, а хотелось. До войны санитар не курил больше десяти лет. А тут — как-то сразу, через неделю разогнался до пачки, а то и полутора в день - заходило, табак на войне к месту. Сел на осыпь окопа. Сладко приванивало мертвичиной — были подозрения что недалеко, в заваленном окопе, лежит поверженный воин. Может наш, может их. Скорее их. Вагнера своих всегда вытаскивали, а они брали этот укреп.
Санитар любил эти минуты тишины. Когда можно было созерцать, запоминать и думать. Не решать — просто отвлеченно думать. Вот и сейчас, поднялся мысленно над позицией и увидел их троих — Комара, Змея и себя. Трое. В темноте. В войне. В земле, в бетоне, в крови. Знакомы мало — но родные. Сейчас спаяны, завтра разметает — может смертью, а может жизнью. Кто мы? Маленькие песчинки в огромной пересыпающейся дюне. Затерянные в ночи, в которой из огней — Светлодарск на горизонте, да осветительная ракета «люстра» дающая фосфорный мертвенный свет со странным булькающим звуком. Мы — муравьишки, которые по странному стечению обстоятельств, по собственной воле оказались здесь, на этой горе, чтобы… Чтобы что? Чтобы стоять? Чтобы умереть? Чтобы выжить, заработать славу? Деньги? Бессмертие? При этом — мы на своем месте, нет сомнений. Многие — да едва ли не каждый с пониманием всемирности происходящей битвы. И каждый из нас — вроде бы суетно и бестолково копошащихся сейчас в темноте, встроен в этот огромный коллектив, организм — воюющую армию. И эта армия — не чужеродная навязанная нам система, она плоть от плоти самого народа. Того народа, который себя не отделяет. Того народа, который и состоит из миллионов змеев, комаров, мезеней и иже с ними.
Сигарета докурилась, остатки остывшего чая с пакетиком выплеснулись из жестяной кружки в сторону бруствера. Пакетик спитого чая повис, раскачиваясь на торчащей обрешетке окопа. Тишина, ночная прохлада.
Внизу, за кладбищем, метрах в трехстах, взрычал мотор коробочки, лязгнули гусянки и Витю с Ленска повезли в Бахмут, в «Рюмку» - знаменитый подземный госпиталь. Санитар со спокойным сердцем отпустил ситуацию — пациент жив, эвакуацию не накрыли. Через минуты в темноте молча прошли трое сопровождавших, возвращаясь на свои позиции. Таких же как и он ночных муравьишек войны, братиков, имен которых он не знал. Еще раз с теплом подумал об удивительной солдатской общности. В любой война момент могла закинуть для знакомства и оказания первой помощи кого-то из них. Ну а пока… Пока тихо — надо спать.
