На эти вопросы буду отвечать не я; про них рассказал нам в своих мемуарах профессор, доктор медицинских наук Пётр Григорьевич Царфис; мы будем говорить именно про его мемуары. Об этом удивительном человеке не так часто вспоминают, несмотря на то, что он всю войну руководил госпиталем и был действующим хирургом – награждён только Орденом Отечественной войны II степени; войну закончил майором медицинской службы. После войны долгие годы Пётр Григорьевич занимался проблемами курортного лечения, вёл активную научную работу, но раны военного времени беспокоили почтенного доктора всю жизнь.

Перед тем как перейти к материалу книги, я отвечу на вопрос, который уже задавали при представлении мемуарных произведений: «С какой целью автор написал этот текст?». Ровно с одной. Чтобы вы, уважаемый читатель, открыли и прочитали эту книгу, если что-то из описанного покажется вам интересным.

Вот тут можно прочитать книгу в полном объёме и совершенно бесплатно.

Возвращаемся к истории Петра Григорьевича.

В 1984 году он выпустил книгу с незамысловатым названием «Записки военного врача», которая посвящена медицине и организации медицинской службы на фронтах Великой Отечественной. Автор описывает не только свой опыт работы, но и показывает в целом специфику прифронтовой работы медицинских работников. Его история несколько отличается от воспоминаний многих медицинских работников тех лет. Автор очень мало говорит про себя, автор очень мало говорит о героизме; его основное внимание связано с людьми и системой медицинской помощи, которая работала далеко не как часы, но сумела достичь невероятных результатов.

Войну молодой доктор, лишь два года как ставший врачом, начал 22 июня 1941 года, а уже через день был его первый бой. Лишь он один отметился «номером», потому что далее счёт бесконечным боестолкновениям был потерян. С самого начала Пётр Григорьевич нашёл своего «любимого» врага – миномёты, да и артиллерию в целом – именно с её работой чаще всего приходилось встречаться медикам. Ещё одним врагом была неприспособленность прифронтовых помещений к систематическому оказанию медицинской помощи.

Прифронтовой госпиталь, особенно в начале Второй мировой, – это, буквально, что угодно. Палатки, полуземлянки, оставленные гражданские здания, рядом с которыми (буквально рядом, в считанных метрах) может располагаться артиллерийская батарея, которая (и по которой) ведёт огонь.

Каким-то образом оборудовать этот госпиталь тоже нельзя – он перемещается вместе с войсками; на первом этапе войны госпиталь Петра Царфиса не оставался на одном месте больше 2–3 суток; медперсонал постоянно его сворачивал/разворачивал, оказывалась помощь транспортируемым больным и в моменты, когда осуществляется транспортировка, в том числе и под огнём противника. Автор достаточно подробно описывает места, где разворачивались больничные койки: школа в городе Бийске, разрушенная больница в Калинине, да даже просто земля среди тополей – всё это нужно было сделать пригодным для содержания и лечения раненых, для их защиты и быстрой эвакуации.

Немало внимания автор уделяет и проблеме нехватки медицинского «ресурса», как материального, так и человеческого. Медработников было мало, врачей – ещё меньше. Вспоминал автор и о том, как отступающие войска принимали местных врачей в штат, и про то, как из-за невероятной нехватки людей сложные операции проводились в состоянии чудовищного перегруза и в условиях, которых просто не должно было быть. Сопровожу это маленькой цитатой: «С 15 июля у меня началась круглосуточная работа: по 15, 18, а порой и по 24 часа приходилось стоять на ногах у операционного стола. Временами наркоз действовал не только на раненых, но и на медицинский персонал, принимавший участие в операциях. Чтобы вернуться к норме, нюхали нашатырь». В тот момент, скорее всего, использовался диэтиловый эфир; его банально могли капать на марлевую маску, которую клали на лицо оперируемого.

Многократно автор вспоминает о сортировке раненых. Небольшая цитата: «Как всегда, кое-кто стонал, плохо перенося боль, другие молчали, не жаловались, хотя ранения у них были куда опаснее. Я осматривал раненых, отбирая, так сказать, свой контингент». Выбор должен был быть быстрым и решительным; очень быстро все фронтовые врачи научились делать его практически подсознательно; нужно было спасать тех, кому можно было помочь.

Прифронтовой госпиталь просто физически не мог оказать необходимую помощь всем, но даже тех, кому помощь уже была оказана, – нужно было переправить дальше, и вот тут всплывала ещё одна серьёзная проблема. Как в условиях крайне малого времени, невероятной загруженности персонала и идущего неподалёку боя не пропустить признаки инфекции, начинающуюся газовую гангрену? Ведь отправить такого раненого в дальний путь «в тылы» – гарантированно убить его.

В августе 1941 года Пётр Григорьевич Царфис был поставлен руководителем нового госпиталя. Историю создания госпиталя я пересказывать не стану; автор достаточно подробно рассказывает о бюрократических моментах, получении оборудования, поиске персонала. Много внимания он уделяет помощи военному госпиталю от местных жителей, включая кровь – её всегда не хватало. В наспех созданном госпитале было 600 раненых, подавляющему большинству из которых нужна была хирургическая помощь – и её оказывали, оказывали успешно, и это в условиях стремительного немецкого наступления. Хватало у медиков проблем, которые, по-хорошему, должны были решать не они: «…Личный состав медсанбата вместе с двумя десятками легкораненых занял оборону на угрожающем направлении…». Автор описывает классические методы перемещения госпиталя (по этапам, небольшими группами) и новый для того времени переезд «всем госпиталем», который был опробован и признан крайне эффективным, но имел при этом много «подводных камней». Одним из таких подводных камней стали целенаправленные нападения немецкой авиации на поезда с красными крестами.

Находит автор возможность рассказать и про чисто медицинские достижения, например, про применение вагосимпатической блокады и масляно-бальзамической тампонады по А. В. Вишневскому; Цуг-аппараты для гипсования (они применялись в отдельных, наиболее сложных случаях), ряд специализированных операций для лечения наиболее опасных в прифронтовых условиях болезней. Не все примеры были связаны именно с личной работой автора; например, новшество Сталинградской битвы — эффективные гипсовые шины для переломов кисти и лучезапястного сустава, названные «сталинградскими». Их разработал военврач М. Г. Таборийский. Производство наладила группа из четырёх медсестёр под руководством военфельдшера Полины Степанюк в прифронтовой зоне, выпуская до 400 шин в день. Шины облегчали страдания и ускоряли срастание костей. Специалисты-травматологи оценили их как «изумительно удобные и изящные». Благодаря усилиям Степанюк, шины быстро распространились по другим фронтам.

Особый интерес вызывает внедрение госпиталей для легкораненых, которое происходило непосредственно в годы войны; автор подчёркивает, что профессор В. В. Гориневская смогла доказать их необходимость и эффективность при расположении примерно в 50–60 км от линии фронта, ведь подавляющее большинство раненых относились именно к категории «легкораненые», но при этом, если им не оказывать помощь в достаточно сжатый срок, – потери в солдатах увеличивались многократно. В книге вы встретите подробное обоснование того, как быстрое лечение и правильное ЛФК возвращали бойцов в строй.

В целом именно моменту «возврата бойцов в строй» уделено крайне много внимания. Кроме сугубо медицинских факторов раскрываются ещё и психологические моменты. Например, насколько большим значением обладали беседы раненых бойцов с уже выздоровевшими. О важности бесед с ранеными бойцами и борьбе с унынием и страхом. Автор не использует крайне модное ныне слово «депрессия», но подчёркивает тот колоссальный комплекс проблем раненых солдат, который обычно не слишком широко афишируют, на примерах рассказывая, зачем нужно было награждать в госпиталях, для чего туда ходили политработники для общения и почему крайне важно было доверие солдат к врачам.

Не обойдены стороной в тексте и межличностные отношения. Большинство медработников показаны как люди квалифицированные и компетентные; это свойственно мемуарам в принципе, но автор показывает и конфликты: профессиональные и личные, связанные с научными достижениями и тем что «так делать принято и точка», показывает взаимоотношения врачей очень опытных и их начинающих коллег. Некоторые описания настолько литературны, что при их прочтении забываешь про остальной текст, начинаешь следить за историей этих людей, словно в художественной книге. Жаль только, что истории не выдуманные, в том числе и те, когда два медика так и не смогли решить – была у отправляемого в длительный путь газовая гангрена или нет. И следует ли наказать врача, который, возможно, пропустил это опаснейшее состояние.

Отдельное внимание уделялось профилактике эпидемий, не только на линии фронта, но и в тылу. Опасность эпидемий, всегда сопутствующих войнам, резко возросла с освобождением оккупированных территорий, на что автор сделал отдельный акцент. На захваченных немцами землях воцарился антисанитарный в плане эпидемиологической безопасности «новый порядок». После изгнания фашистов медицинская служба, например, Западного фронта обнаружила в освобождённых районах «2200 очагов сыпного тифа, которого здесь не было с начала двадцатых годов». Автор достаточно подробно рассказывает, как перед военно-медицинской службой встала неотложная задача: «срочно укреплять и расширять противоэпидемическую защиту войск и населения, ликвидировать очаги инфекционных заболеваний». Военные медики, возглавившие эту работу, были обеспечены «не только необходимыми медикаментами, но и разнообразным оборудованием и аппаратурой». Автор рассказывает о практике применения автодушевых установок, дезинфекционных камер и др. для защиты войск и ликвидации очагов инфекции на освобождаемых территориях. Масштаб противоэпидемической работы, описанный в книге, впечатляет. Эта работа охватывала всю армию и ещё большее гражданское население.

Завершает авторский текст очень «личный» блок, посвящённый другим врачам и медработникам, их судьбе в послевоенное время, а также блок с фотографиями, на которых можно увидеть немало героев этих мемуаров, в том числе и тех, кто систематически совершал подвиги в рамках своей работы, но не оставил документально заметного следа в истории.

Завершая, нужно сказать пару слов и о стиле данного текста. К сожалению, он может оттолкнуть многих современных читателей. Это классические «советские воспоминания о войне», которые, особенно в первой четверти книги, весьма серьёзно наполнены лозунгами, специфической советской литературной военной патетикой. Достаточная часть немедицинской информации написана с позиции «послезнания», т. е. автор пишет не о том, что он знал в момент описываемых событий, а о том, что он знал уже на момент написания книги. Я не считаю, что эти моменты негативно влияют на текст, но нужно понимать, что они есть. Я, автор этого текста, сам успел побывать в роли автора-собирателя книги воспоминаний ветеранов Второй мировой войны. Меня не удивляет именно такая подача материала; причина в том, что человек передаёт воспоминания не «как есть», а по определённому образцу: так, как это делают другие. Если человек много читал конкретный тип литературы – то он перенимает некоторые нормы литературного стиля. Если в основном слушал различного рода директивы и указания – в его речи появляются систематически официальные ноты и посылы. В воспоминаниях научных работников всегда много научного официоза, т. к. человек этим живёт. Пётр Григорьевич Царфис в годы войны был военным медиком, а потом медиком гражданским, медиком-учёным. Его текст несёт на себе очень серьёзный отпечаток автора и того времени, в которое он создавал свой мемуарный труд.

В итоге главное в «Записках военного врача» Петра Григорьевича Царфиса – это не сухая хроника и не только анализ медицины на войне. Это личный, выстраданный рассказ человека, прошедшего через ад фронтовых госпиталей всю войну – от первого дня до последнего. Ценность именно этих мемуаров – в интонации живого человека, который точно знает, на что именно он хотел сделать акценты. Царфис не гонится за пафосом подвигов (о них он говорит скупо), а пытается донести другое: невероятную тяжесть ежедневного выбора, изматывающую усталость, сквозь которую пробивался долг врача. Он показывает ту особую реальность, где медицина стабильно и успешно работала под аккомпанемент канонады и стала частью победы. Вы, как мне кажется, сможете услышать живой голос того молодого хирурга и понять, что именно он хотел сказать нам о цене жизни и работе медицины на грани человеческих возможностей, о тех невидимых «большому» миру решениях и титаническом труде, что остались за строкой наградных листов. Это хорошая книга и я однозначно могу её посоветовать к прочтению, не смотря на то, что очень не люблю мемуары.

P.S. Ранее текст был опубликован в историческом сообществе Катехизис Катарсиса, он же Cat.Cat, давно известный на Пикабу, у нас там много интересного.

P.P.S. Уважаемые читатели, на пикабу очень специфичная ситуация с показом старых постов, если вам понравился этот материал предлагаю посмотреть иные мои тексты, все ссылки ведут на пикабу, а не в телеграмм-канал:
Серия о литературе, посвящённой Северу: Исповедь чукотского жителя; Гостеприимная Арктика; Экспедиция «Жаннетты»; Синсё-мару: как японец открыл Россию и создал книгу про это

Серия истории археологии: Марселино Санс де Саутуола – археолог, которому не верили; Эмиль Картальяк - человек, который принизил и возвысил Марселино Саутуола.

Серия "История личности": Дмитрий Ильин, герой Чесменского сражения; Безумный, храбрый и слепой король Иоганн Люксембургский; Катерина Лох - первые шаги индийских медсестёр.
Серия "История кулинарии": Форикол: карательный норвежский деликатес.; Деликатесы кухни древнего Рима: история и практика
Научпоп: Ампутация глазных стебельков заставляет креветок размножаться: как это работает?

Подписывайтесь, если вам интересен контент, он выходит постоянно и по графику: вторник, четверг - исторические тексты, суббота - неисторические.

В Советском Союзе имелась уникальная военная организация — стройбат.

Это были единственные войска, куда разрешалось призывать солдат, имеющих судимость. Еще они отличались тем, что не имели оружия. Многие офицеры смеялись: «Вот — загадка для американского ЦРУ! Судимые солдаты без оружия. Наверняка думают, что против одного нашего строителя нужно минимум трех «зеленых беретов» выставлять».

В Афганистане стройбат, правда, вооружили, но он по союзной привычке продолжал обходиться без автоматов.

И случилось страшное: прямо на окраине Кабула, в карьере, душманы перестреляли безоружных прапорщика и нескольких солдат, приехавших за гравием для строительных работ.

Именно с разбора этой трагедии началось заседание в Кабуле партийно-хозяйственного актива 40‑й армии, на которое я вместе с командиром полка и был направлен.

До сих пор не помню. Или меня избирали делегатом, или в приказном порядке отправили.

Главный обвиняемый по этому делу — полковник из военно-строительного управления — молча выслушал все, что о нем думают, и… покинул зал. Мы переглянулись. «Он еще и в партии никогда не состоял», — сказал вслед ему командующий. Все опять удивились. У нас в пехоте, например, на первую вышестоящую — капитанскую — должность командира роты офицеров даже не рассматривали, если они не являлись членами или кандидатами в члены КПСС.

А тут до полковника дослужился! «Наверное, блатной», — сказал кто-то.

Его поправили: «Был бы таким, не служил бы здесь». Все согласились: действительно, непонятные войска, живущие по своим законам.

В зале в тот день все были «на нервах», обстановка быстро накалялась, и командующий иногда забывал, что это все-таки партийный форум, а не служебное совещание.

Всех командиров, которых ругал с трибуны, заставлял вставать, что ранее на таких мероприятиях было как-то не принято. «Все проблемы бригады только в вас, товарищ полковник! А вы, товарищ подполковник, можете не садиться. Я про вас еще долго рассказывать буду.»

Вместо объявленного в регламенте часа доклад длился без перерыва более двух часов. Приводились такие случаи из нашей действительности, что становилось очень грустно и тоскливо: «Неужели у нас все так плохо?».

Элементарный порядок, по словам докладчика, отсутствовал не только на земле, но и в небе. По нашей авиации командарм «прошелся» конкретно: из около сорока летательных аппаратов, потерянных за год, треть — технические неисправности и ошибки пилотирования.

Еще оказалось, что совсем недавно мы были близки к победе как никогда: душманов можно было «обезглавить». В районе Панджшерского ущелья Ахмад Шах Масуд, один из главарей оппозиции, проводил совещание со всем своим руководством и полевыми командирами. Эта информация своевременно была получена из разных источников за несколько миллионов афгани.

Но… авиация опоздала на полчаса и стерла с лица земли уже «пустой» кишлак.

В некоторых частях небоевые потери превышали боевые. Даже в бандитском Кандагаре, который по примеру Одессы-мамы называли «Кандагар вашу мать».

На местном аэродроме у приземлившегося военно-транспортного Ан-12 прямо на взлетно-посадочной полосе отлетело колесо переднего шасси. Самолет съехал с бетонки на землю. Под ним сразу же начали рваться мины. Самолет остановился и загорелся. На аэродроме в тот момент находилось много людей. Техники проводили регламентные работы, «десанты» тренировались в посадке и высадке из вертолетов.

Все они побежали глазеть на горящий борт. Выбравшись из самолета, экипаж с криками «Быстрее делайте ноги, сейчас рванет!» бросился врассыпную. Но зеваки решили отойти чуть-чуть — на безопасное, как им казалось, расстояние. Взрыв был такой силы, что прибывшие пожарные машины отнесло более чем на сто метров.

Погибло сразу около пятидесяти человек, несколько умерло от ран и ожогов позднее. Говорили об этом по-разному.

Одни — что летчики везли какие-то секретные авиабомбы и они сдетонировали, другие — что это взорвалось топливо.

«Разбор полетов» продолжался.

В Кандагаре в районе «пустынного» батальона два штурмовика по ошибке сбросили кассетные авиабомбы на нашу колонну. Перепутали с «духами». Слава богу, промахнулись, никто не пострадал.

Старший колонны, заикаясь, докладывал в штабе бригады, что у «духов» появилось новое оружие: «Нас обстреляли двумя взрывами по сто метров каждый…».

Потом докладчик взялся за другие рода войск, поднимая с мест соответствующих начальников. Досталось и нашему командиру полка.

Ему пришлось доложить тактико-технические характеристики гранатомета РПГ-7.

— Так вот, — сказал командующий, — его прицельная дальность стрельбы — до пятисот метров. Почему же танк с вашей сторожевой заставы не расстрелял «духов» хотя бы метров с семисот, а подъехал к ним вплотную, пытаясь «отутюжить»? В результате — два попадания из гранатомета.

Об этом нападении на колонну в зоне ответственности нашего полка говорили тогда много. На ровной местности в районе Каравангаха душманы, прячась среди большой отары овец, прямо возле кольцевой бетонки выкопали окопы полного профиля.

Цель они выбрали значимую — колонну наливников, которую формировали в Союзе.

Бой длился несколько часов. Со связью, как всегда, возникли проблемы, и пришлось вызывать самолет-ретранслятор, который «висел» над попавшей в засаду колонной.

Командир автомобильного батальона прорвался на КамАЗе на ближайшую заставу и, сев в танк, стал командовать экипажем. В итоге сгорели и танкисты, и подполковник-комбат…

В одном из полков из-за преступной халатности и разгильдяйства командиров произошел довольно распространенный случай. Во время проводки колонны две боевые машины пехоты стояли на перекрестке и направляли растянувшиеся автомобили в объезд опасного кишлака.

Прошло пару часов, и пехота решила, что все проехали.

Снявшись, убыли в полк. Отставший молодой солдат на КрАЗе, не встретив регулировщиков, заехал в кишлак и сразу же был расстрелян. Высланные разведчики обнаружили на окраине сгоревший автомобиль. То, что бедный солдат был убит, ни у кого не вызывало сомнений: кабина автомобиля была буквально изрешечена пулями.

Но тела не было, а иметь пропавшего без вести было бесчестьем.

В полку за пару часов спланировали операцию «Возмездие-4».

Цифра в названии означала, сколько раз в этом году мы мстили за погибших товарищей.

Действовать надо было по горячим следам. Но полк находился в очередном рейде, и группировку сформировали с трудом.

В строй поставили даже солдат из хозяйственного взвода. «Будет хоть о чем на дембеле рассказать», — не скрывали своей радости тыловики.

Усилили подразделение несколькими танками, снятыми с относительно спокойных близлежащих сторожевых застав.

Командовать операцией поручили начальнику штаба танкового батальона.

Быстро окружив кишлак, майор через пойманного на окраине пастуха передал жителям ультиматум: ровно через час тело солдата должно быть выдано, не вынесено на окраину кишлака, а доставлено прямо в расположение. При невыполнении этих условий мы начинаем обстрел…

Попытку автобуса и мотоциклиста вырваться в горы по единственной незаблокированной дороге быстро пресекли метким огнем.

Прошло два часа, но из кишлака вестей не было. Тогда старший скомандовал: «Огонь!».

В качестве цели он определил даже мечеть, так и не поняв за два года, что это — святотатство: к любой религии необходимо относиться терпимо.

Первый выстрел был сделан бронебойно-подкалиберным снарядом. Пробив несколько десятков глиняных домов и минарет, снаряд улетел в горы. Жители кишлака мгновенно выскочили на улицу. Следующий снаряд был осколочно-фугасный, и местные в панике попрятались за стены.

Стрельбу в разных направлениях повторили несколько раз, то загоняя, то выгоняя людей из домов.

Сразу же появились старейшины-парламентеры на ишаках и попросили прекратить огонь. «Мы здесь ни при чем. Мы — мирные жители. Это были душманы, которые уже ушли.» Звучало абсолютно неправдоподобно, и старший операции, объявив стариков‑старейшин заложниками, дал кишлаку еще час времени.

Снова — ни привета ни ответа. Только тогда, когда майор, подъехав поближе к кишлаку, застрелил одного из старцев, распухшее и изуродованное тело солдата было выдано…

Напоследок начальник штаба приказал расстрелять весь оставшийся боекомплект, что и было добросовестно выполнено экипажами танков и БМП.

Бить приказал в первую очередь по богатым домам. «Мы им равноправие установим. Сначала здесь только бедные останутся, а потом — мертвые», — передал он циркулярно по радио.

За этот расстрел и все перегибы руководитель операции был предан суду военного трибунала.

В начале своей речи командующий предупредил, что говорить он будет только о наболевшем и главном, т. е. — о нашем боевом предназначении. «Если я о ваших пьянках-гулянках и о прочих аморальных вещах рассказывать буду, то нам и недели не хватит», — подчеркнул он.

Но в конце доклада все же «сорвался». Один из случаев так называемой бытовухи был озвучен. Подполковник из штаба дивизии, как говорится, жил вместе с медсестрой. В отпуск они поехали вдвоем. Побывав у родителей возлюбленной, отправились на юг. Домой офицер заскочил в конце отпуска только на пару дней. «У нас такая война, такая война, что каждый человек на счету. Послезавтра снова в бой. Еле выпросил эти деньки, чтобы с вами повидаться», — объяснил он жене и детям.

Не прокатило… Жена обратилась с жалобой на имя министра обороны СССР. «Как же так можно, — возмущенно писала женщина, — в таких случаях людям должны санаторий предоставлять, а вы у них даже отпуска отбираете!»

Докладчик перешел на повышенный тон:

— Разъясните подробно этому герою: пусть сам разбирается, кто ему дороже — собственная семья или любовница, а меня в это дело не втягивать! Я полчаса заместителю министра обороны по телефону доказывал, что этого быть не может. Отпуск у нас — дело святое.

Подняв командира дивизии, командующий продолжил:

— Я у вас, Александр Васильевич, через две недели работать буду. Обязательно меня с этим подполковником познакомьте. А пока передайте ему мой пламенный привет.

Далее залу был зачитан ответ на письмо, подготовленный политическим отделом армии:

«Сообщаем, что факты, изложенные вами, не подтвердились. Вашему мужу был предоставлен очередной отпуск продолжительностью 45 суток. Дополнительно выделено время на проезд к месту проведения отпуска и обратно в количестве четырех суток. Согласно отметкам в заграничном паспорте и отпускном билете, отпуск использован полностью. Одновременно сообщаем, что вашему мужу и вам была выделена бесплатная семейная путевка в санаторий, о чем также имеются записи в соответствующих книгах. Согласно отметке в медицинской книжке, вы и ваш муж прошли полный курс санаторно-курортного лечения в Алуштинском военном санатории в течение 24 дней. Копии документов на восьми листах, заверенные гербовой печатью, высылаем в ваш адрес».

Доклад был закончен, и после нескольких выступлений в прениях единогласно приняли расплывчатое постановление: «Заслушав и обсудив доклад коммуниста Дубинина, решили подобного впредь не допускать и все улучшить, направив на это основные усилия».

Хозяйственные вопросы рассмотреть не успели.

— В следующий раз, — сказал командующий. — Если времени хватит.

Затем взял слово член военного совета — начальник политического отдела армии.

— Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, — сказал генерал. — Только-только пришли высокие государственные награды, и сегодня самое время вручить их отличившимся.

Всех тех командиров, которых недавно ругали в докладе, вызывали к трибуне и вручали ордена. Улыбающийся командующий и член военного совета жали награжденным руки и желали новых успехов в нелегком ратном труде…

На улице делегаты от нашей дивизии продолжили обмен мнениями.

— Интересно, сколько майору дали, — сказал кто-то.

Услышав это, к нам подошел подполковник.

— Восемь лет с лишением воинского звания и государственных наград.

— Ничего себе! — удивились все. — Наши разведчики и не такие разборки с «духами» устраивали, и все тихо.

На показательном процессе обвинение майору зачитывал капитан, «топивший» подсудимого всеми силами и средствами. Народными заседателями вообще были прапорщик и старший лейтенант. Когда майор начал оправдываться, что стал действовать так, узнав, что солдат является единственным сыном у одинокой матери, капитан — помощник военного прокурора доложил суду, что обвиняемому стало известно об этом только во время следствия. Майор вспылил:

— Неужели вы не знаете, что наши солдаты сплошь и рядом — безотцовщина и из малообеспеченных семей? Те, за кого в военкоматах словечко некому замолвить!

В ответ «продвинутый» капитан заявил суду: это «махровая» антисоветчина, за такие слова можно заработать отдельное производство. Наказание по совокупности будет более строгим…

В Афганистане мне было жалко только наших. В тот момент все мы жалели солдата, его несчастную мать и майора, у которого не выдержали нервы. Сегодня, по правде говоря, мне жалко всех погибших. И наших, и афганцев.

Очень жалею, что не стало Советского Союза, не побоюсь повторить это кому угодно и где угодно. Горжусь тем, что выполнял интернациональный долг в Афганистане, защищал там государственные интересы великой державы.

Но несправедливости в то время было много…

До середины 1980‑х в средствах массовой информации о той войне или ничего не говорили, или, мягко говоря, лукавили. Мол, в этой далекой южной стране наши войска только сажают деревья, строят мосты и помогают декханам в уборке урожая. На могилах запрещали писать, что человек погиб в Афганистане. Только — «трагически погиб».

А ведь какой-нибудь обыватель, глядя на памятник 19‑летнему мальчишке, запросто мог подумать, что здесь похоронен убитый в пьяной драке…

Всем было понятно, что майор перестарался и поступил не по-советски. В суде звучали слова про антигуманность и цинизм — по прибытии в полк он публично стер ластиком название кишлака с топографической карты. Говорить в те годы про гуманность, мне кажется, можно было только относительно.....

Автор: Игорь Шелудков

В ожидании попутного самолета на пересыльном пункте в Кабуле командир полка, глядя на новенький орден Красной Звезды, спросил меня:— Знаешь, что означает «афганский букет командира»?

— Никак нет.

— Это три «цветочка»: орден, партийное взыскание и желтуха. Два у меня уже есть. Третьего не хочу.

…Через пару месяцев боевой полковник пожелтел.

В Афганистане больных гепатитом называли желтолицыми.

Болезнь, несмотря на громадный комплекс профилактических мероприятий, принимала такие масштабы, что в частях приходилось отменять плановые боевые операции.

В каждом крупном гарнизоне имелись свои инфекционные госпитали, которые в пик вспышки эпидемии — ноябрь и декабрь — были переполнены.

В это время в Афганистан вылетал из Союза «десант» военных медиков — из Главного управления, Военно-медицинской академии, из внутренних округов, который на местах оказывал помощь штатным врачам.

В один из дней в Шинданде в Доме офицеров собрали весь руководящий состав нашей дивизии на лекцию, посвященную профилактике инфекционных заболеваний.

Лекцию читал генерал-майор, кандидат медицинских наук из Питера. Командиры частей это занятие дружно проигнорировали, прислав на него вместо себя второстепенных лиц.

Было очень скучно слушать непонятные медицинские термины, и офицеры поголовно дремали. Один из них, уснув, даже упал со стула. Генерал — полугражданский человек — этого или не видел, или делал вид, что не видит. В конце концов лекция, суть которой была сведена к одному — «Все ваши беды от того, что вы не моете руки перед едой или моете, но не так тщательно», — закончилась.

— Вопросы? — поправив очки, спросил генерал у зала.

Задавать вопросы общевойсковому генералу никто бы не рискнул. Наш командир дивизии, например, абсолютно на любую тему мог дать такой исчерпывающий ответ, что охота чем-либо у него интересоваться пропадала у офицера надолго. Тут же был другой случай — кандидат наук, интеллигент. Офицеры решили немножко пошутить. Капитан в выцветшем обмундировании представился:

— Командир ремонтно-эвакуационной роты. Я, товарищ генерал, сейчас обязанности командира полка исполняю. У нас его и всех замов желтуха покосила. Скажите, пожалуйста, какой климат опаснее — горно-пустынная местность или, например, джунгли?

— Конечно же, джунгли, — ответил генерал. — Для влажного субтропического климата гепатит и малярия — вполне обычное явление.

— Я вот к чему вопрос задаю, — продолжил капитан. — Хотелось бы узнать, как во Вьетнаме американцы с желтухой боролись? Ведь они там не по два года, как мы, служили, а ровно год. И было их раз в пять больше.

— Извините, молодой человек, я во Вьетнаме не был, — прозвучало в ответ.

— Так что, у нас не изучали их опыт? Болели они или нет? Американские негры что — с утра до вечера руки с мылом моют? — понеслись вопросы со всего зала.

Генерал, немного подумав, ответил:

— Заболеваний у них было очень мало. У американской армии другие возможности…

— Вот так! — говорили офицеры, выходя из зала. — У них — другие возможности.

На пересыльном пункте в Ташкенте во время прохождения регистрации меня строго предупредили:

— Без отметки в загранпаспорте, что гамма-глобулин введен, тебя не посадят ни на один самолет. Сходил, сделал укол и получил отметку.

— Что это за лекарство? — поинтересовался у врача.

— Гамма-глобулин — это лучшее средство от гепатита. Три месяца можете не волноваться, не заболеете.

— А что потом?

— А потом как повезет, — ответил медик. — Соблюдайте правила личной и общественной гигиены.

Уже в Афгане снова поинтересовался у врачей:

— А если достать этот дефицит и колоть лекарство самому каждые три месяца? Поможет?

— Теоретически возможно, но не советуем. Получите полную зависимость от этого лекарства и в итоге заболеете. Рано или поздно.

Бог меня миловал, в отличие от многих сослуживцев. Добрая половина их подхватила за время службы различную заразу. Некоторые заболевали уже по возвращении домой. Интересно, что «пожелтевший» человек был уже незаразен.

Кроме желтухи в ходу были малярия и брюшной тиф, которые, к моему удивлению, были относительно менее опасны. На дизентерию смотрели как на насморк. От желтухи же люди даже умирали.

После курса лечения нужна была реабилитация. Выздоравливающих отправляли на месяц в Союз в один из санаториев на озере Иссык-Куль, что в Киргизии. Когда таких больных стало очень много, то всем стали предоставлять щадящий режим при части — освобождали от боевых операций и нарядов.

Правда, в конце концов, создали свой реабилитационный центр в Баграме — в одной из самых «горячих точек». Никто туда ехать не хотел, и народ отправляли в принудительном порядке.

За каждого больного командиры частей получали сильнейший нагоняй от командира дивизии. Зная это, некоторых офицеров и прапорщиков по их просьбе оставляли лечиться на месте. Таким сокрытием уменьшали статистику.

Да и что мог предложить больному переполненный инфекционный госпиталь, где кровати в два яруса стояли даже в коридорах? Капельниц катастрофически не хватало, ставили их только тяжелобольным. Сгущенку, сахар, варенье и сок, содержащие глюкозу, так необходимую больному, можно было найти и при части. Диетическое питание тоже можно было приготовить в офицерском общежитии.

Главное заключалось в том, что человеку нужно было успокоить нервную систему и отлежаться, что многие успешно делали и без госпиталей. Сами врачи говорили, что все болезни — от нервов, кроме венерических…

Одним из главных источников распространения заразы была посуда в столовых. Ее после каждого приема пищи несколько часов держали в хлорированной воде. Но тут тоже — как кому повезет. Помню, две вольнонаемные дамы, машинистки из штаба дивизии, постоянно критиковали тыловиков и врачей за отсутствие профилактики заболевания. В столовую они приносили в целлофановых пакетах собственные ложки, вилки, кружки и тарелки, которые обрабатывали сами. «Пожелтели» дамы одними из первых…

Был в нашем полку прапорщик — начальник продовольственного склада. По его лицу можно было легко догадаться, чем он увлекается. Щеки были такого цвета, что от них можно было прикурить сигарету. Но человек был добрый и уважаемый. Вел дело так, что еды хватало всем. Например, на какое-нибудь застолье даже старлеям выдавал необходимые продукты питания.

Его любимым выражением было: «Солнце, воздух и вода — ерунда! Сахар, дрожжи и вода — это да!».

До замены ему оставалось всего пару недель, когда командир полка объявил всем на разводе: «Товарищи, Михалыча только что в госпиталь отправил. Это неправда, что красные глаза не желтеют!».

Иногда врачи устраивали возле входа в столовые показательные «акции». Каждому входящему выдавалась горсть необходимых таблеток, и люди в белых халатах внимательно следили, чтобы офицеры и солдаты их проглотили, а не выплюнули.

Вручая мне последний отпускной билет, командир, поблагодарив за службу, попросил расписаться на его обратной стороне. Я находился в таком приподнятом настроении, что был готов поставить подпись где угодно.

Прочитал полностью исписанный лист:

«Заключение врача: 1. При пятидневном медицинском контроле инфекционных заболеваний не выявлено. 2. По прибытии взять на учет как прибывшего из маляриогенной зоны. 3. Малярией не болел. 4. «Делагил» принимал с такого по такое. 5. «Примахин» принимал с такого по такое. 6. Санитарную обработку прошел. Начальник медицинской службы войсковой части. Печать. Подпись». «Вместе с ним следуют: жена и сын. Начальник штаба войсковой части. Печать. Подпись». Отдельно стоял крупный штамп «Холерный вибрион не обнаружен». Начальник санитарно-эпидемиологической службы. Воинское звание. Подпись. Фамилия и инициалы».

Еле-еле нашел место, где нужно было черкануть свою фамилию. «Со ст. 246, 247 УК РСФСР ознакомлен». Дата и подпись».

Это был дебилизм. Об уголовной ответственности за контрабанду оружия и наркотиков офицерский состав расписывался в книге доведения приказов каждые три месяца. А если учесть, что после какого-нибудь «залета» или очередной кампании дивизия требовала дополнительно отдельные списки ознакомленных, то цифра подписей была далеко не двузначной.

Командир угадал мои мысли:

— Проще одну подпись поставить, что незнание законов не освобождает от ответственности. По-доброму тебе завидую. А мне ровно девять месяцев осталось. Но ничего, однажды я этот срок терпел, пока на свет божий не появился.

С чувством юмора у него все было в порядке.

Мы обнялись. Такое не забудется никогда.

— Береги себя, — сказал командир. — Будет обидно, если уже в Союзе заболеешь.

Обошлось…

Автор : Игорь Шалудков .Минск, Беларусь.

«Воспоминания о войне»

Фрагмент

Ночью подходило пополнение: пятьсот — тысяча — две-три тысячи человек. То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники (их переправляли по замёрзшему Ладожскому озеру). Утром, после редкой артподготовки, они шли в атаку и оставались лежать перед железнодорожной насыпью. Двигались в атаку черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншею, да и сил было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса, убитые не падали, застревали в сугробах. Трупы засыпало свежим снежком, а на другой день была новая атака, новые трупы, и за зиму образовались наслоения мертвецов, которые только весною обнажились от снега — скрюченные, перекорёженные, разорванные, раздавленные тела. Целые штабеля.

Погостьинские бои были в какой-то мере типичны для всего русско-немецкого фронта 1942 года. Везде происходило нечто подобное, везде — и на Севере, и на Юге, и подо Ржевом, и под Старой Руссой…

Недавно ветеран тылового формировочного подразделения сообщил мне, что в среднем они ежедневно формировали маршевую роту в 1500 солдат. К тому же пополнения в Погостье поступали из нескольких запасных полков.

Так сгорело ленинградское ополчение. Двести тысяч лучших, цвет города. Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров — наперечёт. Шли в бой необученные новобранцы…

— Атаковать! — звонит Хозяин из Кремля.

— Атаковать! — телефонирует генерал из тёплого кабинета.

— Атаковать! — приказывает полковник из прочной землянки.

И встаёт сотня Иванов, и бредёт по глубокому снегу под перекрёстные трассы немецких пулемётов. А немцы в тёплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, всё предусмотрели, всё рассчитали, всё пристреляли и бьют, бьют, как в тире.

Однако и вражеским солдатам было не так легко. Недавно один немецкий ветеран рассказал мне о том, что среди пулемётчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом — а они всё идут и идут, и нет им конца.

В некоторых дивизиях остались лишь штабы и три-четыре десятка людей. Были случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6‒7 тысяч штыков, а в конце операции её потери составляли 10‒12 тысяч — за счёт постоянных пополнений!

воевали. В 1942 году альтернативы не было. Мудрый Хозяин в Кремле всё прекрасно понимал, знал и, подавляя всех железной волей, командовал одно: «Атаковать!» И мы атаковали, атаковали, атаковали… И горы трупов у Погостий, Невских пятачков, безымянных высот росли, росли, росли. Так готовилась будущая победа.

Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат.

Я видел это в Погостье, а это, как оказалось, было везде.

На войне особенно отчётливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в ещё более открытой, омерзительной форме. Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует её неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи прописали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… «Вперррёд!!!», и всё. Наконец какой-то солдат или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьёт!»… Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе».

Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить в штрафную роту!», что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом люди. А остальные — «Вперррёд, в атаку!»

«Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!» Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат.

Надо думать, эта селекция русского народа — бомба замедленного действия: она взорвётся через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных.

Член-корреспондент Российской академии художеств, ведущий научный сотрудник и член Учёного совета Эрмитажа, искусствовед, профессор, писатель-мемуарист, ветеран войны Н. Н. Никулин.

_________

P.S.

Надеемся, вы внимательно прочли последний абзац про бомбу замедленного действия. Как видите, нас предупреждали.

"ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ"

Если вы можете прочитать лишь одну книгу о Вьетнаме, возьмите эту, не ошибетесь. Отец автора погиб в гестапо, сам Бернард с 16 лет воевал во французском Сопротивлении. При освобождении Франции Фолл был дважды ранен, затем уехал в США. В 1953 году он впервые отправился во Вьетнам и лично видел крах французских войск.

После чего написал “Улицу без радости”. Подробный, шаг за шагом, рассказ - как проиграть войну во Вьетнаме. Почему провалилась ставка на современное оружие. Как маскировались партизаны, как они устраивали засады...

Когда уже США вошли во Вьетнам, Фолл только что по потолку не бегал - ибо американцы повторяли все ошибки французов. Уже в 1964 году Фолл утверждал, что таким путем США тоже проиграют. В 1967 году автор в шестой раз поехал во Вьетнам - где и погиб, наступив на мину. “Улицу без радости” стали читать все, от простого вертолётчика до министра обороны - но для США было уже поздно.

2) Эл Сантоли, "Все, что было у нас"

Война США “из уст” ее участников. От первого момента до последнего. От начала 60-х, когда в США спрашивали: “Вьетнам - а где это? А разве наши там воюют?” через Тонкинский залив к знаменитой эвакуации вертолетами в 1975 году. Охвачены практически все профессии - пехотинцы, моряк, летчик, морпех, сотрудник ЦРУ, медсестра...

3) Война пехоты: Кристофер Роннау “Кровавые следы” и Артур Викник “Намсенс”.

Удушающая влажная жара, отвратительная еда, наряды по сжиганию дерьма и прочие “прелести” пехотной службы. День за днем им приходилось топать по джунглям, неся на себя десятки кило патронов, гранат и прочего снаряжения. Мины, снайперы, засады...

На войне Роннау разнесло пулей челюсть, но он выжил. А Артур Викник был одним из тех, кто лез на высоту Гамбургер.

4) Война вертолетов: Хью Миллс, “Нижние уровни ада” и Роберт Мейсон “Цыпленок и ястреб”.

Хью Миллса сбили 16 раз, и 13 раз ранили. Роберт Мейсон написал мемуары, а его супруга - книгу по лечению посттравматического синдрома.

5) Война разведчика: Гэри Линдерер , “Глаза орла” и “Глаза за линией фронта”

Когда обычным солдатам США постоянно грозила опасность даже на собственных базах в тылу, разведчики-”лурпы” (LRP – Longe Range Patrol) летели на вертолетах в глубокий тыл противника. И оставались там вшестером. Куда там Рэмбо. Подробно изложена вся тактика работы разведки.

6) Война ЦРУ: Стюарт Херрингтон, "Выслеживая Вьет-конг. Личные воспоминания участника программы «Феникс»

Насколько сложной может война, когда едва не главное препятствие — свои же офицеры, причем честные и храбрые. Когда и вы, и противник уверены, что отлично контролируете провинцию. Когда можно одержать эталонные победы — и все равно проиграть. Херрингтон показывает — почему так.

P. S. Много позже автор на личном опыте протестовал против пыток в Гуантанамо и Абу-Грейб — «не сработает же». Не преуспел.

7) Война в воздухе: Эд Кобли, “War For the Hell of It” и Майк Джексон "Naked in Da Nang: A Forward Air Controller in Vietnam"

375 боевых вылетов на “Фантоме”. Эд Кобли прикрывал ганшипы на тропе Хо Ши Мина, сопровождал секретный SR-71. Сбрасывал напалм, фугасные, кассетные и управляемые бомбы. Но даже он при всей ненависти к коммунистам спрашивал себя “А зачем мы тут воюем?”

Под конец войны Кобли взял бомбу в 900 кило, взял мел и начал писать на ее корпусе имена погибших товарищей. Исписал всю бомбу. А потом скинул ее на Северный Вьетнам.

Пока Кобли в Таиланде возмущался, что ему принесли не то мороженое, Майк Джексон: "Ну, крысы. Зато у нас генератор есть, воды нагреть можно - а у бедолаг-армейцев и дверей нет!" Лучший ликбез - насколько сложно дать поддержку с воздуха.

8) "Сейчас зеленый берет надерет тебе задницу": Джон Пластер, "Secret Commandos" - эпическая резня суперпрофи США против охотников на них. "Ко времени, когда у него за плечами оказывалось двадцать выходов, было чудом, что он все еще жив".

9) Война командиров: Гарольд Мур "Мы были солдатами… и были молоды", Дэвид Хакворт, "Закали сердца солдат" и Джеймс Макдонахью, "Platoon leader".

Крутой комбат, солдаты рвутся в бой, новейшего оружия — до фига, потери врага - выше в десятки раз... «Что значит — война проиграна?!» Хакворт - прототип того самого подполковника Килгора:

"Я не мог оспорить его логику. Со всем нашим высокотехнологичным оборудованием и сверхмощными мускулами нас превзошли стойкие, решительные люди в сандалиях, вырезанных из выброшенных американских шин, носящие АК и переигрывающие нас с веслами"

10) Война хирурга: Ле Као Дай, “На плато Тэйнгуен”

Уезжая на юг Вьетнама из Ханоя, автор думал, что увидит семью через полгода. Он вернулся через восемь лет. Спокойные деловые заметки - как сделать потайную печку, как подготовить гамак в джунглях... Как вьетнамцы срезали пуговицы и ломали расчески - чтобы максимально облегчить свою ношу. Цена объединения страны - десятки горящих машин всего на одном участке дороги.

11) Война СССР: "Война во Вьетнаме… Как это было (1965-1973)"

Воспоминания советских специалистов, мужчин и женщин. Та же невыносимая жара, “как будто круглые сутки в парилке сидишь”.

И в таком климате надо надевать резиновый защитный костюм и заправлять зенитные ракеты ядовитым окислителем: “Окислитель, с шумом переливаясь в горловину бака ракеты, густым бурым облаком высокотоксичных паров постепенно обволакивает тебя с ног до головы, впитываясь в пропотевшую ткань защитного костюма”.

12) Уильям Ледерер и Юджин Бердик "Гадкий американец" - как проиграть войну во Вьетнаме... до ее начала. Легендарная книга, прочтя которую, Кеннеди учредил Корпус мира и "зеленых беретов". Уже перевели :)

Все книги есть в сети, большинство - в переводе. "Слушайте, и не говорите, что не слышали!" 😊