Я работаю системщиком в ИНБЮМ — институт биологии южных морей. Это в Крыму, Севастополь.

У нас там аквариум ну и какая-никакая наука. Будет лето — приезжайте :3 Зимой у нас немного штормит.

В отделе месяц назад был ДР одного из сотрудников, я практически не бухал, а вот «старая гвардия» была уже на бровях. К девяти вечера мы остались вдвоём с Тровичем — старым мужиком, который проработал в институте тыщу лет. Как всегда началось его нытьё, что говнюки развалили великую страну и теперь все нищие. Он по молодости побывал во всех океанах, двигал науку. А сейчас у него только радиоточка дома и плесень в углах. Можно понять — за страну обидно, да и за себя тоже.

Мы болтали около часа, вместе с ним раздавили оставшуюся водку. Начали уже собираться, он пнул ногой ворох старых бумаг и сказал, что, несмотря на всё, мы пока ещё ничерта не знаем о том, что есть в море.

Они были в Атлантике и делали заборы воды и фитопланктона с разных «горизонтов». Забор воды делается довольно просто — с корабля спускают на тросе свинцовую чушку на пару километров. Потом по этому кабель-тросу скользит «заборщик» и с нужных уровней берёт пробы воды и планктона. Но одним утром прибор вверх не ушёл.

Заборщик обратно не шёл, что-то держало его. Списали всё на поломку механизма и начали выбирать несущий кабель. Друг Тровича стоял на лебёдке и смотрел, как мокрый кабель наматывается на барабан. Он смолил сигарету и периодически трогал рукой подшипники — не перегрелись ли. Выбирать длиннющий кабель — занятие не самое увлекательное. Следующим должен был заступать Трович.

На полутора километрах кабель был оборван. За такое на суше по голове не погладят: куда вы, блядь, смотрели? Где карты глубин? Покажите курс! И т. д. Выговоры, разбор полётов, научник сказал, что он скорее повесится, чем заполнит с первого раза все бланки правильно. Из трюма достали ещё одину бухту кабеля, и прибор начал опять уходить в Глубину. Прошло два дня. Заметили, что судовой врач, вечно ленивый и слоняющийся без дела, стал сторониться людей. К завтраку он не появлялся. Корабль — не город и скрыть любую новость тут трудно.

Оказалось, что в лазарете отдыхают 3 человека с кормовой бригады, те самые, что обслуживали и меняли кабель-трос для спуска нового прибора. И им хреново.

На следующий день была воистину роскошная хавка — камбуз готовил от пуза. Только вечером кок сказал, что он по приказу капитана освободил одну из камер морозилки. Трович был в команде добровольцев, что таскала завёрнутые в брезент и полиэтилен трупы в морозилку. На судне уже знали, что народ подхватил заразу, которую вынес с глубины оборванный кабель.

После — всю корму вокруг лебёдки, лазарет и часть кают пролили формалином и антисептиками. Холодильные камеры включили на максимум, а корабль пошёл обратно, так и не закончив замеры.

Через пару дней в морозилку отнесли медика. У всех одни симптомы — начинали гнить прямо жиьём. Ткани практически растворялись. До Севастополя дошла 1/3 экипажа.

Что это было — хрен его знает. Как встали на рейд, «Наука» и вояки начали промерять и просвечивать судно. Тровича, как и весь оставшийся в живых экипаж, затаскали по военным госпиталям и до того накачали таблетками, что кожа у него сейчас белая как мел и похожа на слущивающуюся краску.

Капитана бросили на север. Замполит через месяц нажрался и якобы сгорел у себя в кровати. Сам корабль — сдали в морзавод на переоснащение, сорвав всё до стальной обшивки. Потом разговоры с особистами, подписки и жизнь при институте. В море его больше не выпускали.

В глазах у Тровича стылая вода — последний переход из Атлантики похоже дался ему нелегко.

Источник: Мракопедия

Поднимаясь на эскалаторе, я набрала мамин номер.

- Уже приехала? – бодро осведомился её голос в трубке. На фоне отчётливо слышались надрывные звонки телефонов и бодрое «клац-клац» клавиатуры.

- Почти. Мам, какой у них дом? Я забыла.

Нужно было записать, но руки не дошли, а теперь всё. Вылетело из головы.

- Дом семнадцать, корпус три. Там, правда, как-то хитро надо идти, дворами… - я услышала, как мама переложила телефон от одного уха к другому, прижала плечом. – Да вот тут как раз Саня пришёл смотреть, почему принтер не печатает. Давай я ему трубку дам? Он тебе сам и объяснит.

Я шагнула с эскалатора, толкнула прозрачную дверь и увидела грузную улыбчивую даму, изо всех сил машущую мне рукой.

- Не надо, - сказала я в трубку. – Меня тётя Шура встречать пришла. Давай, пока, схожу к ним и перезвоню.

Тётя Шура – это Санина мама. Никогда не могла понять, зачем сына Александры называть Александром, но, с другой стороны, какое моё собачье дело?

- Галочка! Дорогая! – тётя Шура с неумолимостью огромного магнита притянула меня к себе, смачно чмокнула в щёку. – Какая ты красавица! Как похудела!..

Именно это я слышала от неё первым делом в каждую нашу встречу. Она, наверное, считала, что это комплимент. Девушке, у которой из-за недостатка веса месячные через раз, ага.

Я уже начала жалеть, что вообще во всё это ввязалась. Хотя, сказать по правде, ввязываться мне не хотелось с самого начала, но против маминого «ну что тебе, жалко, что ли?!» у меня аргументов не нашлось. Конечно, не жалко, для любимой-то мамочки, вернее, для её лучшей подруги. Тем более что их поколению не объяснишь, что стена в соцсетях, заваленная репостами статей про личные границы, принятие себя, детские травмы и то, что пить антидепрессанты не стыдно, максимум показывает твой интерес к теме, но уж никак не значит, что «тыжпсихолог».

К настоящему психологу и уж тем более психиатру тётя Шура идти отказывалась наотрез. «Нет-нет-нет! Впаяют Ритке диагноз, а потом что?! Девке ещё вон целую жизнь жить! На работу никуда не возьмут…» Я себе весь язык искусала, чтобы не ляпнуть, что если некоторые «диагнозы» не лечить, то жизнь может получиться какой-то слишком уж короткой, и решила, что к Ритке этой всё-таки схожу. Хотя бы посмотрю, не бьют ли старшие родственники ложную тревогу, а если пойму, что бедняге и впрямь нужна помощь, может быть, смогу уговорить обратиться за ней её саму.

Не бросать же человека в беде. Пусть я её совсем и не знаю.

Тётя Шура вела меня лабиринтом серых мокрых дворов – «здесь недалеко совсем, пять минут!» - и на ходу посвящала в курс дела.

- Ты не подумай чего, Рита у нас девочка хорошая, - торопилась заверить она, шумно дыша, но не сбавляя шаг. – Готовит – пальчики оближешь, умненькая, детишек любит… Они как вместе жить стали, Саня мне всё говорил: «мама, она – та самая»… Да и мне она сразу понравилась, я даже не ожидала… А потом… потом вот началось...

- Что началось? Давно? – спросила я, едва поспевая следом. Поймала за хвост остроумную мысль: вот оно как, всё-таки мемы врут, и даже у сына маминой подруги в жизни не всё так радужно…

- Боится она, - вздохнула тётя Шура. – За Саню. Как фобия какая-то. Вот просто постоянно, каждую минутку, когда не знает, где он – прямо сама не своя. А «не знает, где он» для неё значит когда она его не видит, ну, или не слышит хотя бы. Пока она ещё работала, она как домой приходила, с порога сразу его звала, а если он не откликался, знаешь, что делала? Садилась в коридоре на пол и ждала, пока он придёт. В комнату там зайти, на кухню, да в туалет даже, представляешь? – ни-ни. Я как-то раз заскочила случайно к ней такой – она сидит, пальто рядом валяется. Спрашиваю её, в чём дело, а она мне: в комнаты нельзя, я боюсь, вдруг я дверь открою, а он там – то есть Саня, говорит, - мёртвый? Я чуть было рядом с ней не села. С чего бы, говорю, подруга, ему там мёртвым быть, если он живой домой с работы едет, я ему только-только звонила? А она мне: ну вы же наверняка не знаете, что нет! А вдруг?!

Тётя Шура горестно покачала головой.

- И откуда она взяла такое, в интернетах этих ваших начиталась, что ли? Она мне как объясняла: например, говорит, стоит шкаф. Откуда мы знаем: а вдруг в этом шкафу сидит, ну, например, кошка? Даже если у тебя сроду никакой кошки не было, шанс, говорит, всё равно не равен нулю, через дверцу же не видно. И пока она закрыта, ты не узнаешь, есть там эта кошка или нет. Я пальто её взяла и говорю: ну так давай возьмём и проверим, заодно вот повешу – а она как завопит! Кричит: «Нет, нет, не надо, не надо!» - а сама плачет, знаешь, прямо навзрыд. «Если вы шкаф откроете», говорит, «то мы уже точно узнаем, там он или нет, и ничего уже будет не изменить, ничего! А вдруг он там?!» Саня через полчаса приехал, живой-здоровый, так она мне за эти полчаса ни одной двери открыть не дала. Так и просидели с ней в коридоре, да и то она, бедняжка, никак в себя прийти не могла…

Вау, хмыкнула я про себя. А я порой думаю, что это у меня проблемы.

- Теперь она и вовсе на работу ходить перестала, - вздохнула тётя Шура. – Да и Саню каждый раз отпускать не хочет, всё плачет, мол, не бросай меня! А ему каково? Он их обоих теперь кормит, ему уволиться, что ли? У неё, бедной девочки, ещё и родни никакой, вот, я хоть иногда хожу посидеть с ней… Говорю ей: на что тебе все эти ваши соцсети, возьми да напиши ему, спроси, всё ли в порядке, а она мне: как я пойму, что это он? На сообщение что угодно ответить может! Представляешь, так и сказала: не «кто угодно», а «что». И звонить ему, говорит, тоже нельзя: мол, я вот сейчас позвоню, а его телефон из ванной заиграет или из кладовки, и что тогда?

Того, что я услышала, мне хватило за глаза. Я набрала было воздуха в грудь, чтобы сообщить, что с бедой такого масштаба им уж точно нужна не я, а настоящий, мать его, врач, но тут тётя Шура остановилась у обшарпанного подъезда и объявила:

- Вот и пришли.

Домофон монотонно повторял одну и ту же трель, пока она искала в сумке ключи. Никто не снял трубку.

- Вышла она, что ли? – пробормотала тётя Шура, открывая дверь сама. – Чуть ли не с са́мой осени дома сидела, продукты и то Саня сам покупал…

Санина квартира находилась на втором этаже – просторная двушка, в прихожей которой можно было чуть ли не вальс танцевать. Зайдя вслед за тётей Шурой в пыльный полумрак, я разглядела у одной стены тот самый шкаф, у другой – устало прислонившийся к ней рогами велосипед, а за ним – кучу какого-то хлама. Ну да, наверняка мусор выносить в два раза ленивее, когда для него есть столько места…

- Рита, детка, ты дома? – громко позвала тётя Шура, стряхивая с ног туфли, и щёлкнула выключателем.

И тогда оказалось, что мусор в углу – не мусор.

Рита лежала на полу, свернувшись клубком, в какой-то странной, неудобной позе – ну не должны живые люди так лежать. Спутанные тёмные волосы падали на закатившиеся – одни белки остались – глаза. Не знаю, что мой мозг засёк раньше – пену, засохшую у неё на открытых губах, или блистер от таблеток, лежащий у бессильно разжатой руки, но мне даже не нужно было быть тыжврачом, чтобы понять: это у неё не передозировка глицина.

Тётя Шура заголосила, как вдова на сельских похоронах. Мне бы тоже, наверное, надо было закричать, а я просто стояла и думала: сходила, блядь, за хлебушком.

Я где-то читала, что эволюция заложила в нас, животных, всего две реакции на стресс: драться или бежать. Когда ступор попустил, мой мозг выбрал первое.

- Чего вопите?! – рявкнула я голосом, которого сама никогда от себя не слышала. – Звоните в скорую! Живо!!

Тётя Шура удивлённо замолчала, всхлипнула, икнула и послушно полезла в сумку за телефоном. Пока она срывающимся голосом пыталась назвать оператору адрес, я лихорадочно соображала. Что делать, что делать, что делать?! Искусственное дыхание и непрямой массаж сердца остались в памяти призраками со школьных уроков ОБЖ, которых мне было не повторить. Если на то пошло, я даже не знала, есть ли ещё в этом смысл. А вдруг она уже всё?! По-хорошему, надо было проверить, но я не могла – не могла заставить себя подойти к телу на полу ближе, чем на метр. Только не под этим белым, слепым взглядом невидящих глаз.

Тут я заметила на полке под зеркалом телефон. Должно быть, Ритин. В голове мелькнуло: «Наверное, она нарочно положила его от себя подальше, чтобы не было искушения позвонить Сане».

Позвонить Сане.

Позвонить Сане!

Я схватила телефон и принялась судорожно листать контакты.

Саня был подписан в адресной книге как «Саня». Я набрала ему и подпрыгнула, когда из глубины квартиры мне в ответ загремела песня Раммштайн.

По-хорошему, нужно было подумать: «чёрт, как некстати он забыл телефон дома!», сбросить и позвонить маме, чтобы она дошла до его кабинета через три двери по коридору.

Вместо этого я медленно, шаг за шагом, пошла на звук.

Он доносился из одной из комнат.

Из спальни.

Из-за массивной дверцы большого белого платяного шкафа.

Я думала, что поняла, что такое страх, когда увидела Риту, лежащую на полу. Оказалось, нет.

Я стояла перед этим шкафом с телефоном, прижатым к уху, слушала звучащий откуда-то из Нарнии припев и не могла шевельнуться. Не могла вдохнуть.

Пока я не открою дверцу, есть шанс, что за ней только телефон, который Саня забыл. Ведь так?

Что за чушь. Не шанс, а факт. Так и есть. Единственное объяснение, которое может здесь быть.

Я-то не больная.

Я судорожно вдохнула, схватилась за ручку и дёрнула.

Саня не забыл свой телефон. Он лежал у него в кармане – вон, я ясно видела сквозь ткань светящийся экран.

Телефон у меня в руке подождал положенное количество гудков и сбросил вызов. Экран в кармане погас. Саня так и не взял трубку.

Он стоял на подгибающихся ногах, втиснутый между вешалок, с вяло упавшей на плечо головой, и смотрел сквозь меня глазами, похожими на мутные стеклянные пуговицы.

Я выронила телефон и не услышала, как тот упал на мягкий ковёр.

Он был там.

Я открыла дверцу шкафа, и Саня был там.

источник

В бытность свою студентом занимался я спортивным ориентированием. Я и другие юные туристы бегали с картой и компасом сначала по городским паркам, а потом, как набрались опыта, и по более сложным и нелюдимым локациям, которые уже напоминали больше лес, чем парк. И вышло так, что во время одного из выездов мы задержались и опоздали на поезд, который должен был вывезти нас к цивилизации. Неожиданно у нас появилось несколько часов, которые требовалось срочно убить. Поэтому, дожидаясь следующей электрички, мы коротали время за разговорами, пока наш препод, бодрый старичок за 70, в стороне обсуждал какие-то вопросы с туристами постарше, которые уже закончили свою учебу, но продолжали участвовать в походах и помогали ему решать организационные вопросы. Тут кто-то и поднял тему всякой сверхъестественной крипоты. Уже понемногу начало темнеть, так что время для жутких баек было самое подходящее. Поначалу затея казалась глупой и детской, но со временем мы так увлеклись очередной историей, что не заметили, как к нам подошел один из старших. «Занимательно» - хмыкнул он и присел рядом с нами – «У меня тоже есть история. И как раз про этот самый лесопарк» - сказал он и махнул рукой в сторону стены деревьев, из который мы только недавно вышли.

Дальше рассказываю историю с его слов. Было это три года назад. Мы тогда еще на втором курсе были ну и решили как-то собраться в поход небольшой компанией приятелей с секции. Не бегать по точкам с картой, а именно завалиться в лесопарк с палатками, провизией и бухлишком. Было нас пятеро. Пришли на место, небольшая опушка рядом с ручьем, обустроенное кострище, до дороги по тропке метров 50, а вокруг деревья. Мы расположились, разбили палатки, костер развели на шашлык. В общем, все шло как надо. Так как это была пятница, то на место мы прибыли уже ближе к вечеру, а пока всем этими делами занимались, уже успело стемнеть. Сидим мы, кушаем, слушаем музыку, болтаем о том, о сем, и тут приятелю моему, допустим, Саше, приспичило по малому делу. Он отошел подальше от нашего лагеря за деревья. Ну мы сидели, отдыхали, выпивали, но даже так приметили, что уж как-то долго его нет. Сначала шутили, потом начали волноваться и уже собирались выходить на его поиски, когда услышали неровный звук шагов и какой-то скулеж. Из-за деревьев, держась за голову вышел Саша. Выражение его лица я навсегда запомнил. Мы тогда уже от одного его вида перепугались, а уж потом… Принялись мы его расспрашивать что случилось, он сбивчиво и заикаясь рассказал нам, что видел.

Вот как все было. Он уже отошел и хотел было сделать свое дело, как вдруг услышал какой-то звук, будто деревья на сильном ветру заскрипели. Только вот ветра никакого не было, да и скрип раздавался откуда-то спереди, из леса, а вокруг все было вроде как тихо, не считая нашей музыки. Сашка был довольно любопытным, да и звук ему этот странным показался, на животных не похоже, да и на людей тоже, а потому он решил сходить да посмотреть, что там такое скрипит. Шел он, подсвечивая себе путь фонариком на телефоне. Идет, а скрип повторяется и все как-то поодаль.

Ну, он остановился, подумал и решил, что лучше позвать кого-нибудь из нас и вместе разобраться, а то ему самому хоть и интересно было, но как-то жутковато. Он осмотрелся, прислушался, музыка наша была еще слышна, а значит не слишком он далеко ушел. Решил, справить нужду и рассказать про странный двигающийся звук нам. Сделал он свое дело, развернулся и собирался уже топать обратно, как вдруг услышал этот странный скрип со всех сторон и прямо над самой своей головой. Он непроизвольно вверх глянул, а там… лицо висит, вполне нормального человеческого размера, только в четырех метрах над землей. Висит вверх тормашками и смотрит на него, а длинная шея скрывается где-то в кроне. Это, чем бы оно ни было, на фонарик мобильника никак не среагировало, так и продолжало сверлить перепуганного Сашу немигающим пристальным взглядом, а свет фонарика отражался белыми всплесками в черных впадинах глаз. Саша уже потом, когда пришел в себя шутил, что свезло ему, что все дела он до этого сделать успел. А тогда он просто замер на месте как парализованный и смотрел в ответ на неведомую тварь. Через несколько секунд деревья вокруг него затрещали и задрожали как при сильном ветре, с них посыпались ветки и листья, а голова, продолжая смотреть на Сашу, медленно втянулась в темноту, где тусклый свет фонарика ее не доставал.

Что было дальше, Саша уже не видел, так как паралич его отпустил, и он в панике ломанувшись к лагерю, влетел башкой в дерево. Отключился минут на десять. А потом, когда очухался, вышел к нам с разбитой головой и взглядом на тысячу ярдов. Сначала из его рассказа мы почти ничего не поняли кроме того, что в лесу что-то есть и что оно напугало его до истерики. Всю оставшуюся ночь мы просидели как на иголках, а Саша с перебинтованной головой без конца озирался и дрожал. Ниспавши, мы дождались утра и ушли оттуда.

Я уже позже с ним говорил, вот тогда он мне все подробности и изложил. Не будь я свидетелем части этих событий, не поверил бы, но я был. А Саша… от так и остался заикой после того случая и в походы ходить перестал. Я впрочем, тоже с ночевкой сюда не хожу.

Рассказчик встал и закурил сигарету, косясь на преподавателя, тот был занят, показывая что-то на карте другому своему помощнику. Вдалеке раздался гудок нашей электрички.

Автор -  Devil chamomile, Источник - Мракопедия

— Папа, ну папа, когда же мы пойдем покупать праздничного человека? Я видела, Гринги вчера уже купили себе, такого красивого, высокого. И все мои друзья уже имеют дома человека, а у меня его ещё нет.

— Разве тебе его не жалко?

— А чего его жалеть, это ведь только человек. Какой же это будет праздник без него? — дочка умоляюще посмотрела в глаза отцу.

— Не отнимай у ребёнка праздник, — поддержала мать. — Почему она должна завидовать Грингам — мы что, хуже их?

— Ну ладно, уговорили, — устало произнес отец. Звонкие крики радости заглушили его недовольное кряхтенье.

Они направились на рынок. Уже на подходе можно было почувствовать сладостные ароматы человеческих испражнений, пота и крови, которые будили в душе детские воспоминания, создавая праздничную атмосферу. Отец с наслаждением втянул в трепещущие ноздри воздух и подумал, что купить на праздник человека — не такая уж плохая идея, ведь, действительно, незачем лишать девочку праздника. Они подошли к рядам связанных вместе людей, вокруг которых толпились покупатели, а стоявшие рядом продавцы расхваливали свой товар. Ноги покупателей месили снег вперемешку с человеческим калом, кучки которого в обилии валялись вокруг. На спинах некоторых людей была видна кровь, видимо, они пытались убежать, но их вовремя отстегали.

В их наполненных слезами глазах читался ужас. Дрожа на морозе, люди ожидали своей судьбы, своего покупателя. Кроме зазывных криков продавцов, голосов покупателей и сдавленного мычания товара, на рынке не раздавалось почти никаких посторонних звуков, так как языки у всех людей вырывались перед продажей. После недолгого выбора они купили красивого мужчину ростом 1 метр 83 сантиметра и, остановив такси, погрузили его, связанного по рукам и ногам, в багажник. Через полчаса они были дома.

Дочка просто светилась от счастья, когда его втаскивали в дом. Она видела, как завистливо смотрел гринговский мальчишка, ведь её праздничный человек был намного красивее. «А как он обзавидуется, когда мы его, наконец, установим…» — думала девочка.

Настал радостный миг установки. Отец, сидя на табуретке, строгал кол, мама вырезала на извивающемся теле человека красивые узоры, не забывая их сразу же прижигать, чтобы он не умер от потери крови и не испортил этим праздник, а дочка радостно носилась вокруг них, только мешая им в своих попытках помочь. Наконец, отец установил кол посередине комнаты, вставив в металлический держатель. Дочка от предвкушения захлопала в ладоши. Родители подняли человека и принялись насаживать его на кол. Он отчаянно сопротивлялся — но в крепких руках мамы и папы не особенно-то и повертишься. Наконец, по столбу заструилась кровь, а ноги человека встали на специальное приспособление — металлическую ступеньку, которая постепенно медленно опускалась. Без неё некоторые люди набирались мужества и резко насаживались на кол, пронзая себе внутренности и получая в награду быструю смерть, но эта ступенька не давала им шанса испортить праздник. Семья, обнявшись, наблюдала прекрасные гримасы боли, возникающие на лице праздничного человека.

Он продержался все праздники, целых два дня радуя их. Дочка приглашала к себе всех своих друзей и знакомых, и все ей завидовали. Теперь она была уверена, что её родители самые лучшие на свете. Когда же праздничный человек умер, его отволокли на мусорку, откуда его труп, как и тысячи таких же, отвезли в крематорий и сожгли. А в доме еще несколько дней сохранялся сладкий праздничный аромат крови и пота.