Над младой его главою
Ветер туч пусть не сбирает.
Он рождён под знаком зверя,
Зверя царственной породы.
Имя- словно рык в пустыне.
Александр- звучит так гордо!
Александр- герой и воин
Устоит коль грянет буря!
Неожиданная привязка к литературе.
В мире есть много известных примеров, когда пересекаются футбол и литература. Но один из них выбивается из общей колеи. Как много вы знаете клубов, которые носят имя великих писателей? А они есть. Правда, привязка к высокому искусству не всегда помогает.
В чемпионате Боснии и Герцеговины играет клуб с названием «Слобода». На первый взгляд, тут нет никакой связи с литературой. Но так только кажется. На заре своего существования команда носила имя вполне определенного писателя. Причем советского!
«Слобода» из города Тузлы была основана в 1919 году. Инициатором стало местное отделение Коммунистической партии Югославии, вдохновленное Октябрьской революцией в России. Изначально планировалось дать клубу имя «Соколович» в честь боснийского политического деятеля Мики Соколовича, но от этой идеи отказались. В Югославии большую популярность имел легендарный визирь Османской империи Мехмед-Паша Соколович, который не вписывался в парадигму революционной борьбы.
огда один из руководителей новоявленного клуба Митар Трифунович выдвинул новую идею. По легенде, он сказал: «Если никто не возражает, то я бы предложил назвать клуб именем Максима Горького». Собрание учредителей горячо поддержало эту задумку. Так югославский клуб получил имя великого русского писателя. Правда, с небольшой адаптацией под местные реалии — «Горки».
В составе тузлинцев играли рабочие с местных предприятий. Основными соперниками были команды, составленные по этническому признаку. «Горки» стал первым клубом Югославии, который принимал в свои ряды всех желающих, невзирая на социальный статус и религиозные предпочтения.
Но в 1924 году история необычной команды совершила резкий поворот. В Королевстве сербов, хорватов и словенцев (так официально называлась Югославия) запретили любое упоминание коммунистической идеологии. Так «Горки» попал в немилость и был закрыт. На его месте появился клуб «Хайдук», но вскоре он тоже прекратил существование.
В 1928 году тузлинская ячейка рабочих и крестьян создала команду под названием «Слобода» — именно она существует по сей день. При этом ее идеологи заявляли, что клуб является носителем традиций «Горки». Поэтому в официальных документах годом основания «Слободы» по-прежнему указывается 1919-й.
Команда из Тузлы никогда не славилась серьезными результатами. Хотя были и славные страницы — например, финал Кубка Югославии или неоднократное участие в еврокубках. Но в историческом разрезе «Слобода» не котировалась на высоком уровне, будучи середняком чемпионата страны.
Даже в независимом чемпионате Боснии и Герцеговины «революционеры» не были победителями. Лучший результат — второе место в 2016 году.
В нынешнем сезоне «Слобода» откровенно провалилась, набрав лишь два очка в 17 матчах. Такое положение дел не устроило ее президента Азмира Хушича. Он принял радикальное решение — уволил всех футболистов и тренерский штаб. Теперь выправлять ситуацию попросту некому, хоть руководство и не унывает.
— Я сообщил всем игрокам, что они больше не являются частью клуба «Слобода». Команда расформирована. Все контракты будут расторгнуты по взаимному согласию сторон. У нас осталось 16 матчей, и мы будем бороться, чтобы остаться в лиге, — заявил Хушич.
Как сохранить место в лиге без футболистов, президент «Слободы» не уточнил. Но теперь в ее долгой истории есть и такой эпизод. Максим Горький, давший имя клубу более ста лет назад, точно был бы в шоке!
Читайте также ...
Такое приятное, такое нежное название книги - «Детство», что ожидания совершенно не совпадают с реальностью. Наверно мы живем в совсем уж тепличных условиях, чтобы принять в себя мысль о, например, наказании розгами до состояния располосованной в лохмотья кожи. Это что-то на языке насилия и никак не вяжется с обыденностью. Однако для тех времен это и есть обыденность вполне естественная. Сперва отталкиваешь от себя эту книгу, набитую горестями, болями физическими и духовными, страданиями непомерно высокими для крошечного мальчишки, а потом вдруг страницы начинают расписываться яркими образами людей, выросших в этих условиях, людей с непростыми судьбами, которые вопреки всему вдруг иногда сходятся, поют, пляшут, живут.
Именно живут. В этой книге показана жизнь не в каком-то её однобоком свете, она собрана воедино, в отрезке детства одного ребенка, который впитывает в себя события, людей и переваривает своим ещё нетронутым и свежим умом. Мы видим и удивляемся вмести с ним, мы переживаем и обижаемся, пакостим и тоскуем, ощущая себя в образе Алёшки Пешкова, мальчишки шести-семи лет, проживающего в доме бабушки и дедушки. И в этом доме то появляются, то пропадают разные люди, включая его собственную мать. Для описания детской тоски по матери не хватит и десятка листов, так она незаметно, а порой и ярко проступает на страницах книги. Как она многогранна и глубока, хотя это всего лишь ребенок, с чьими чувствами по тем временам никто не считался.
С чувствами не только детей в тех условиях не считались. Горький показал всю темную и светлую сторону человеческой души без детализации конфликта. Мы видим только то, что видел Алешка Пешком, а об остальным нужно догадываться, но догадаться не сложно. Там, где он печально удивляется, что бабку так жестоко ударил дед, беснуется и хочет мстить, читатель незаметно подглядывает будто за ширму, припоминая какое положении занимала женщина в те далекие годы. Разумеется, не повсеместно, так, например, совершенно в ином свете видятся отношения отца и матери Алешки. По витиеватым рассказам бабушки, он знакомится с миром настоящей искренней любви, юной и рано утраченной, которая навсегда покалечила душу матери. Ему ещё сложно дается понимание этой силы единения двух душ, но читатель ощущает, что вместе с умершим Максимом умерла и часть души его матери.
И все эти люди и связаны между собой, и разорваны, где застарелыми обидами, где новыми условиями. Мечется меж ними Алёшка, ищет тепла, то у матери, то у бабушки, везде чужой и родной одновременно. А за воротами их дома жизнь еще пестрее и сложнее. Тут вам и юродивые, и забавные мастеровые, и сосед-психопат, любящий пострелять по людям. Всё в кучу, всё перемешано и доведено до кипения и такова жизни. Размеренность и спокойствие совершенно далекие от реальности вещи, даже сейчас с трудом достижимые. А тут ещё и пожары, с которыми слабый беззащитный человек почти не способен бороться, только стой и смотри, как сгорает годами нажитое добро.
Отдельное место занимает описание смертей. Такие они простые, холодные, уродливые, что через шкуру Алёшки чувствуешь бренность человеческого тела. А ещё глупые смерти, как смерть Цыганка - зашибло крестом, какой несли на кладбище. Абсурднее смерти не найти, а ведь на деле она часто такая - такая неприглядная, глупая, без геройских проявление.
Также глупа и уродлива натура человеческая, прекрасно показанная в персонаже деда Алёшки, в моменте, когда он начал стремительно меняться от накатившей бедности. Мелочно считал он каждую копейку, обирал свою старуху Акулину. И вот он свет Божий, истинный свет любви бесконечной и всепрощающей – бабушка Акулина Ивановна.
Через этого персонажа читатель знакомится с глубинами русской культуры, с музыкой, сказками, с отношением к Богу. Бог Акулины Ивановны совершенно земное существо, безгневное, доброе и любящее. С ним можно по-свойски, по-людски. И Бог этот ею видится и в людях и становится ясно, откуда в ней столько силы и прощения к тем, кто зачастую её обижает. Наверно это мой любимый персонаж книги, самый чистый, наивный и самый надежный. На самом деле здесь нет откровенно плохих персонажей, потому что все они люди, рядовые обыватели в которых с лихвой накоплено и плохого, и хорошего, остается только рассмотреть в них свет.
День — это маленькая жизнь, и надо прожить ее так, будто ты должен умереть сейчас, а тебе неожиданно подарили еще сутки.
—Максим Горький, из дневников.
Maксим Горький, когда пел на вечеринках, всегда закрывал глаза.
Чexoва однажды спросили:
– Скажите, почему Горький поет c закрытыми глазами?
– У Горького очень добpoe cepдце,– ответил Чехов.– Он не может видеть, как другие страдают от его пения...
Последняя песня в старом звучании
Всего второй раз, когда использовались чужие тексты - вероятно, тоже последний
Перед переходом на новый этап качества звука захотелось немного похулиганить
Скрестить бессмертные строки из поэмы Максима Горького с карело-финским народным эпосом оказалось гораздо проще, чем я думал. Tervehdys, skalds!
Олег Станиславович Михайлов
Директор Тульского академического театра драмы Заслуженный работник культуры РФ Олег Станиславович Михайлов в театральном мире человек известный. Он занимал должность директора Тульского ТЮЗа, руководил МХАТ им. М. Горького и Московским государственным академическим Камерным музыкальным театром им. Б. А. Покровского. С первых же спектаклей при новом директоре стало заметно, что театральная жизнь в нашем городе меняется. О новых постановках заговорили…
«Тульской молве» показалось интересным и важным рассказать читателям о том, что нового в театральной жизни ждет туляков. А узнать это мы решили непосредственно у Олега Станиславовича.
— Олег Михайлович, первый вопрос: как Вам коллектив Тульского театра? Удалось ли найти единомышленников для воплощения замыслов, с которыми Вы пришли в Тулу?
— По поводу театра. Тут, понимаете, единомышленники, не единомышленники… Я привык работать профессионально. И все люди в нашей труппе хотят работать профессионально. А свой профессионализм мы доказываем делом. Не тем, что нравится нам или не нравится. Мы доказываем свой профессионализм своим отношением к работе. Придя в этот театр, никакого противостояния и противоборства я не ощутил. Наоборот, я увидел поддержку труппы, ощутил её и, в общем-то, у меня хорошее отношение с коллективом. Встречаемся, советуемся, разговариваем и конкретно о творческих планах, и конкретно о постановках, которые идут.
В принципе, нас объединяет профессионализм, и, в общем-то, мне очень комфортно, я надеюсь, и артистам тоже комфортно работать со мной.
— На моей памяти это второй случай, когда о тульском театре в Туле стали говорить, обсуждать постановки. Первый был, когда у нас поставили «Грех». Г. Тростянецкий ставил. Это был вообще очень удачный сезон. «33 несчастья». «Кони привередливые» (по Шукшину), «Земля Эльзы»… Это было лет 5–6 назад. И вот теперь второй случай, когда после первых же постановок этого года, после первых спектаклей, я слышу, что в театре происходит что-то замечательное…
— Да, действительно происходит. И, в общем-то, когда я пришел, я сказал, что мы будем проповедовать русский репертуарный театр с его традициями, с его порядком работы, с его любовью к русской литературе и классическому спектаклю. И поэтому то, что можно было поменять, я поменял. Например, спектакль «Обыкновенное чудо» должен был идти в Новомосковске. Я перенёс его премьеру сюда и, в общем-то, удачно, потому что спектакль сразу по-другому «заиграл», появилась глубина театральная, появился объём, чего, конечно, в Новомосковске добиться было сложно в связи с размером сцены, которая там имеется.
Я очень хотел много музыки в театре. Это стало появляться. Хотя и прежде было, но немножко в другом контексте. Например, мы выпустили замечательную постановку «Собака на сене» по Лопе де Вега. Среди замены спектаклей, которую я начал делать уже основательно, у нас, конечно, «Пиковая дама». Планировалось режиссёром Зурабом Нанобашвили поставить другой спектакль, я сейчас не буду говорить какой, но, по моему мнению, в год Пушкина не ставить Пушкина — это неправильно. Мы поговорили с Зурабом, нашли общий язык и пришли к общему мнению, что будем ставить «Пиковую даму». И сегодня на этот спектакль, уже ноябрьский, все билеты проданы. Под ноль. Это говорит о том, что наш выбор был абсолютно правильный. Мы с ним оговорили музыку, что это должна быть музыка Шнитке, что, в общем, это должен быть такой спектакль: мистический, зрелищный.
В общем, дай Бог, благодаря труппе, нашим артистам, которым я очень благодарен, что они согласились на такие замены, хотя могли бы быть и другие разговоры. Но результат оправдал все наши ожидания, и самое главное, подтвердил наше направление, убедил, что мы идём нужным путём.
Мне говорили, вот на те спектакли зрители не пойдут, вот на эти не придут… А я отвечал, что обязательно придут, только другая публика придёт, понимаете, придет умная публика, которая хочет думать, которая хочет сопереживать, которая хочет чувствовать этот контакт с артистами, с труппой, со сценой, со спектаклем, с режиссером, а не прийти на, так сказать, ну... на «Смехопанораму», выпить коньячку, извините меня. Это тоже нужно сделать, но... понимаете, в каких условиях? Это огромная разница, да?
— Да. Потому что в нашем театре была такая концепция, что театр-то один, а зрители разные, уровень разный, и надо всем угодить. И поэтому ставились и американские комедии, и приглашались серьёзные режиссёры для серьёзных спектаклей...
— Я не буду сейчас обсуждать то, что было. Что я планирую дальше делать? У нас будет «Тартюф». У нас будет «Дядя Ваня»: у нас появится, наконец, Чехов. У нас появится Горький, «Форма Гордеев». И в то же время современная драматургия. Водолазкин с его «Чагиным» на малой сцене будут. Мы тоже хотим показать весь спектр театральной драматургии, но более в классическом, наверное, виде и более современными постановочными средствами.
Самое главное, чтобы у нас декорации соответствовали ощущению театра, понимаете? До этого были какие-то спектакли с очень плоскостными декорациями. Что-то там на авансцене... Это может быть, но, на мой взгляд, это моё ощущение, то есть я проработал в опере почти 40 лет, у меня ощущение, что должны быть объём, воздух, атмосферность, много света, интересные световые решения.
Вот, например, в «Пиковой даме» это сработало полностью, в «Обыкновенном чуде» сработало замечательно. Понимаете, появился театр, ощущение театра.
— Вы вернули театру театральный язык, сменив стиль, как это называлось-то… «бедного театра»? Европейского, схематического?
— Нет, вы понимаете в чем дело… это же разное. Есть, допустим, великая постановка Бориса Покровского: опера «Нос» Шостаковича.
Там на сцене поставлены две решетки, четыре кубика. Всего! Понимаете? Над этой оперой он работал два с половиной года вместе с Шостаковичем. Понимаете, там каждый такт выверен, там уже невозможно по-другому. А здесь люди хотят увидеть вот это... Вот как раньше, помните? Вот были такие моменты, особенно в Большом театре, когда Головин там еще работал. Значит, это вот занавес открывается, еще ни одной ноты, ни одного слова нигде не сказано, а уже аплодисменты.
— Это обаяние театра. Это картина, которая вызывает восторг. Это можно только приветствовать…
— У нас замечательные художники. У нас замечательные мастерские. Я таких мастеров в Москве уже сто лет не видел, потому что все работают другими технологиями. А здесь наши прекрасные мастера делают всё руками, всё это делают от души, красиво, ну просто, знаете, именины сердца смотреть на их работу. И поэтому, конечно, такими ресурсами надо воспользоваться и работать, и такими приёмами, которыми возможно именно показать Театр, понимаете? Нам не надо, так сказать, вот эту эстраду, там ещё что-то. Нам нужен вот именно Театр.
— Я много на эту тему в своё время писал. Я был председателем Клуба друзей Тульского драмтеатра. Мы, кстати, его возродим по-новому.
— Давайте, с удовольствием. Я только за. Честно говоря, вначале я столкнулся здесь с таким ощущением, что театр никому не нужен. А вот когда мы поставили немножко другие спектакли, я увидел, что в Туле театр необходим. Что люди идут в театр. Они идут как на праздник. Я уже забыл, когда женщины меняли сапоги на туфли, в сумках приносили. Понимаете, это отношение. Это отношение к театру.
— Я помню 60-е годы, когда наш театр вообще гремел едва ли не по всей России...
— И будет греметь. Будет греметь, потому что... Потому что тут такая синергия образовалась, понимаете? То есть, я говорю, то, что я предлагаю, я вижу, люди воспринимают это, у них есть отклик. Они тоже хотят хороший профессиональный театр, понимаете? Труппа замечательная, артисты замечательные.
С ними можно ставить все — от легкой, то есть детской, комедии до серьезнейшей драматургии, до Чехова, Горького, потому что театр сейчас остался единственной такой площадкой, где идет прямое общение не через экран, не через гаджет, а непосредственно.
И вы знаете, вот сейчас я стараюсь привозить и московские театры, вот сейчас были гастроли Марка Розовского. Разные театры, МХАТ, но чтобы люди видели вот это разнообразие, чтобы люди понимали: это вот авторский театр Розовского, русский мюзикл, это одна ниша. Приезжает МХАТ Дорониной — это другая ниша. И наши спектакли. То есть люди начинают при этом думать. И сравнивать. И вот это самое главное. То есть воспитательную функцию театра никто не отменял. Особенно для молодежи.
— Хочу задать Вам еще один вопрос. С чего начинается театр? Понимаю уже, что у Вас театр начинается со зрителя.
— Конечно. Мы для него работаем. Это наша главная задача. Надо найти зрителя — и тогда будет театр. Все очень просто. Потому что я хочу, чтобы люди приходили, думали, размышляли, смеялись, плакали, грустили, чтобы они испытывали настоящие человеческие чувства и ощущения, посетив наш театр. Театр — это институт.
— Вот у нас есть замечательный спектакль. «Машенька»…
— Да, мне говорили про это. Жуков блестящий артист. Блестящий. Сама скромность, сама такая интеллигентность, это артист редкостный. Ну и вообще, я говорю, что труппа замечательная, труппа как-то откликнулась на мои призывы.
— Это ведь ещё и от Вас зависело, насколько Вы себя поведете с труппой, так чтобы они откликнулись?
— Ну, опыт работы у меня большой, поэтому, в общем-то, артист для меня главный в театре, понимаете? Как театр главный для зрителя, артист для меня главный... Да, я понимаю, у каждого бывают какие-то, так сказать, моменты, вопросы, но артист — это основа... На артиста приходят, на артиста смотрят.
— Ну, раньше так было, ходили на Асфандиярову…
— А сейчас ходят на Савченко. И слава Богу, что такое есть, что есть такие традиции, что молодые люди, которые приходят в театр, видят вот этих корифеев, и волей-неволей они учатся, они воспринимают их эстетику, их профессионализм. Ну, вот Жукова слышно, даже когда он говорит шепотом. И Савченко слышно, и Ананьина. Я всегда, когда он выходит, думаю: вот начинается театр. Сразу всё по-другому. Могу назвать и других…
— Спасибо вам огромное. Мы с вами по всем вопросам поговорили?
— Спасибо. Да. Приходите на новые спектакли!
