(Я бы отважно назвала эту историю "Лёгкое дыхание", но мою героиню, как и мои возможности, разумеется, не вместить в гениальный бунинский портрет. В воздушный овал короткой бурной жизни "на всю катушку" с искусно-опаловой рамочкой трагедии... Просто поверьте, что дыхание этой девочки было не менее волшебным.)

В обычной общеобразовательной школе города, который вымер, я познакомилась с настоящей Кэрри. Катей Ивановой, как ни скучно это звучит в оригинале. Катя училась у меня в старшем классе, в окружении пятнадцатилетних. А ей никак не исполнялось и четырнадцати, в первый класс попала совсем шестилеткой.

Она была младшей и дома, в местном элитном семействе. Деда её уважало серебряное поколение: ветеран, общественник, главный инженер комбината на пенсии. Родителей из мэрии боялись все мамашки-папашки (и директриса с завучами).

На Катю страшно давила фамилия, здесь будто не жили другие Ивановы. И обязаловка держаться не хуже сестры с братом. (А они были золотые медалисты, столичные студенты, спортсмены.. Бог знает, кто там ещё, я застала лишь мифы о них в учительской. И пересуды, естественно.) Но Катя держалась сама по себе. Рисовала, напевала, прыгала по-детски в классики на физре, не замечала дырявых колготок. Никого не задевала сама, однако её уязвимость в классе была очевидной.

Любой самый грязный слух начинался с "участия Ивановой". (Наверное, вспомните таких изгоев, которые всегда под рукой, и в своей школе.) Скоро и фамилия перестала помогать девочке - мои главные оторвы, две красотки-сплетницы, сообщили, что она "спидозная". Тогда это было что-то малопонятное, зато однозначно непристойное и оскорбительное.

Мальчики, по приказу этих двух стервочек, в каждом кабинете теперь отставляли Катину парту к двери или расставляли свои столы вокруг. И она сидела, всегда одна, чуть не в коридоре или в центре такого инфернального круга.

Я не знала, что предпринять, к кому подступиться в поисках разума! Родительский комитет делал каменные лица при разговоре о Кате, педсовет меня послал с моими призывами, а директриса, обратив очи долу, обещала "проводить проблемную девочку с миром после девятого".

Сразило, помню, наповал, что могущественная династия Ивановых безобразно отшатнулась от своей веточки-подростка. Дед вообще выступал за интернат для "дефективных".. Отец так меня не пугал, просто жаждал дистанции от дочери - рассматривал для Кати варианты приёма в художественные академии. Причём срочно, ведь мать девочки баллотировалась в градоначальники.

Может, всё и обошлось бы, правда. Но мои "звёзды класса" придумали взять у Кати кровь, чтобы отправить её на анализы. Выяснить уже, СПИД там у неё или другое что венерическое...

Я лично застала картину "Проба провалена". Кабинет в ржавых брызгах и вырванных волосах, случайно покусанный ученик в слезах, обе мои оторвы с синяками. Шприцы, сломанные старые стулья, вопли, как из саванны... И Катя в крови, сидящая на парте верхом, будто дикий страшный зверок. Малолетние дурни проткнули ей вену пустым шприцем, который торчал у неё из руки. Мотался чем-то неотвратимым, уже неотменным, незабываемым. Господи, я начала седеть, думаю, именно тогда..

Она, Катя, потом мне сказала, когда мы вместе сидели у нашей шокированной медички, что у неё есть любимые книжка и фильм, ещё первый, старый. "Кэрри" по Стивену Кингу.

Катя подожгла спортзал. Дождалась, чтобы я вышла, и я в этом уверена! Шёл дебильный традиционный праздник "Цвета осени". В январе, когда снега по грудь! (Там город, комбинат точнее, был заложен осенью, а зимой уже заселяли людей - вот всё и смешалось.) И маленькая Катя, из рода всесильных тут Ивановых, мышкой сновала по залу. Действовала в суете потихоньку. Зажгла по самому низу гирлянды сухих листьев, подпалила праздничную штору на греческом окне, а тент для спортивных снарядов, вероятно, раньше полила чем-то и теперь бросила спичку.

Вышла через главную дверь, закрыла её на засов. В раздевалках и тренерской, где общий коридорчик, раздула тлевший мусор. Выход из тренерской подпёрла стулом. Со двора дверь на улицу, всё равно запертую, перекрыла машиной родителей, подъехала сама. Да, они тоже были внутри.

Я увидела из окна своего кабинета, как раздетая Катя бежит по полю, к далёким одиноким кустикам. Брошенным среди пустоты и белизны с какой-то мерзкой ухмылкой над неприкаянными. Девочка к ним словно летела...

Тут я как бы очнулась, быстро нашла трудовика ещё с кем-то из задержавшихся взрослых - и мы разблокировали, что смогли, из дверей бушующего спортзала. Дыма наглотались все, кое-кого и пожаром задело, но обошлось без жертв.

Единственная жертва погибла. Катюша замёрзла очень далеко от школы. Свернулась калачиком под кусточком калины, под алыми капельками, стукнутыми морозом, как тоненько вырезанная статуэтка бледно-костяного фарфора.

Я провожала её с наполовину седой головой. Долго не хотела и не могла закрасить эту аномалию, ходила в платочке под общее осуждение. Весьма и весьма молчаливое.

Я отправлял космический багаж. Упаковочной лентой перетягивал тюки, парящие в руках, словно огромные хлопковые коробочки. Стандарты с выкаченным весом, посылки будто сами выросли где-то на другой планете, на гигантских искусственных полях. Однообразие коробок было абсурдно и подводило к депрессивной оценке неизвестной Вселенной: поля там давали бесконечный урожай заказов под потоком радиоактивного ультрафиолета и в убитой атмосфере, перенасыщенной пестицидами потребления...

Следом за мной работники на конвейере обклеивали багаж "жидкими" звёздными эмблемами, экранчиками на пучках кристаллов, в которых прикольно тонули пальцы, если нажать на логотип. Другие с целого ребуса из проекций выбирали и наносили квантовые штрих-коды, ставили на посылки говорящие штампы межгалактических перевозок. Вылетая с бесконечного конвейера прямо на орбиту, тюк, зарешёченный защитной лучевой сеткой, говорил кокетливо: "Упаковщица с личным номером таким-то приветствует тебя, получатель!". Несмотря на всю мешанину, каждую коробку было слышно. Отсутствие индифферентности в голосах роботов было явным признаком торжества прогресса. А чёткость и дикция записи подтверждали: никаких живых диспетчеров, жующих пирожок под прибытие или отправление, на этом вокзале нет. Мы не на Земле.

Почему же, однако, "упаковщица"? Орудуя липкой лентой, подаваемой сверху из пневматического агрегата, я, в шоке от своих возможностей, прокрутил голову по всей оси и посмотрел вдоль конвейера с позиции затылка. Женщин тут не стояло. Больше того, все сотрудники, десятки и десятки, выглядели одинаково не только из-за униформы. (Бесцветных, ничем не бьющих в глаз комбинезонов.) У них была одна и та же внешность. Похожая совсем не на того, на кого хотелось бы. Разве что на меня.

Без обещаний перемен кладь зависла в пространстве, не достигая меня, а лента перестала поступать, хоть я и пошарил над головой ещё какое-то время. Но открывшиеся способности мышц и в таком положении позволили увидеть, что в неизмеримом зале никого нет. Перерыв... Я вернул голову обратно, отошёл от конвейера и очутился в своём воспоминании. Зимний военный городок, бывший и звёздным, и "лётчиковым-самолётчиковым", и офицерским... Полузакрытая территория внутри некрупного полумиллионника, отдельный городок в городке. Украшенный белоснежной глазурью, округлый, как пышка, с блокпостами, своими магазинчиками, церковкой. С завышенными сталинками с архитектурной мыслью, заниженными хрущёвками — с мыслью инженерной... Недостроем, новостроем и "перестроем" под снос. С запущенными двориками, контрастами давних и свежих детских площадок. С тишиной не городского типа. И с подснежниками футуристичных суперкаров, пригнанных с Дальнего Востока в 90-е.

С крыши самого высокого тут дома весь городок — иллюстрация броуновского движения. Хаотичные дорожки-протоптыши образуют карту "Ареал обитания местного жителя". Ареал этот вообще не совпадает с имеющейся дорожной сетью... Да чернеют точки-следочки, проложенные лапками здешних кошек, собак и воробьёв. Не голубей, именно воробьёв, живущих тут громадными хлопотными стаями. Среди такой стаи, сзади кондитерской, дымят пацаны. Вон, в красной куртке, раскрытый который, щекастый! Это я. "Ковбойские" курю, между прочим, Мальборо лайт. Всех угощаю. Батя блок кинул на толкачей, а я его выкупил (за отцовы же деньги). Дотягиваем до фильтров и собираем их в один кулак. Потом отходим, такие, тыц-тыц, мы к вам ничё не имеем. Это типа сигнала воробьям: да не собираемся мы вас разводить! Но щедрый кулак вдруг разжимается, высыпая фильтры, птички слетаются на добычу гужем — и возмущённо чирикают, отлетая. Надуваясь на нас чуть в сторонке, обсуждая наше слабоумие.

А мы ржём на весь городок, на интеллект не претендуя, густо выдыхая морозец с привкусом импортного, тоже добытого неправедно, яблочного сидра в офигенских баночках с голой Евой, слабо задрапированной райскими кущами. Окружённая птахами-воробьишками, она миновала этап искушения запретным плодом, а сразу молодецки распивала сидр.

Его рядышком "из отборных яблок" гнал Змей, ухмыляясь во всю акулью пасть и напоминая банщика в женский день. Только поэтому, мол, я здесь и работаю!!! В своём воспоминании я закашлялся, угорая над очередной шутейкой про банку, и не смог справиться сразу и с хохотом, и с мощным глотком сидра, и с сигаретой. Но и перхая, гогоча, размахивая окурком, падая в снег, как в сладкую вату, от толчка кореша — я был беспробудно счастлив. В той осознанной мере, что хотел не вставать на ноги никогда.

Но мне протянули руку. И я до физической судороги в теле вздрогнул, что сейчас начнётся конвейер... Это было настолько нежеланно, что приблизило деморализацию к парализации. Однако обладатель руки, показавшийся теперь весь, сказал весело: "Поздравляю, вы избавлены от никотиновой зависимости! Глубокий гипноз стал правильно подобранным методом. Теперь каждое желание закурить будет для вас связано с наступлением последующего отвращения.. И как только ваше подсознание породило такие фигуры и образы! Космический багаж, рутина будущего — да это ж целое кино! Наверное, хи-хи, фантастики перекушали в пубертате?".

Тебя бы, думаю своей опять неповоротливой да ещё и прозомбированной башкой, я перекушал бы. Перекусил. Именно в борзом своём пубертате.. Видали, какой я был? А-а, навряд, память это ж не телевизор, которого я не придумал в своём астрале.
Провёл меня Змей, как воробышка на мякине. Но и провёл ещё — дорогами радости. Впереди же только конвейер.

Напьюсь вечером, ополосну мозги от промывки. Надо спешить, пока хоть на это блока нет. И пока я ещё помню не только конвейер.

Худой, высокий, нескладный, немного дерганый Илья Олейников словно был создан для комедийного жанра. Один его вид заставлял улыбаться. И все же его успех объясняется не обаянием, а мастерством. С необычайным остроумием актер находил для своих персонажей нестандартные реакции на любую нелепую ситуацию.

В 1970 году композитор и дирижер Юрий Саульский пригласил Илью Олейникова в свой оркестр в качестве конферансье. Молодой артист отработал всего один концерт. Потому что, едва выйдя на сцену, умудрился повалить все 8 стоявших там микрофонов.
Страшно смутился. Промямлил: - Извините. У меня там что-то упало.
И все семь минут запрограммированного выступления подбирал упавшее оборудование, которые тут же падали обратно. Зал хохотал. После концерта Саульский прошипел: -Чтобы я вас здесь больше не видел!

Дальнейшая карьера Ильи Олейникова могла бы стать иллюстрацией яркого примера феноменальной невезучести. Однако в какой-то момент эта невезучесть не просто кончилась, а обернулась бешеной популярностью, признанием и всенародной любовью.

Олейников знал, что программа “Городок” обеспечивает работой большую команду: операторов, гримеров, костюмеров. Но главное: ее любят и ждут зрители. И продолжал сниматься. Хотя полгода назад врачи поставили ему страшный диагноз: рак легких.
Когда Илье было 4 года, он тяжело заболел. Это была хорея. Синдром, когда движения становятся беспорядочными, отрывистыми. Отец нашел лучших докторов, регулярно возил сына к морю. Постепенно болезнь стала отступать. Остались лишь небольшие тики, которые позднее стали фирменной манерой артиста.

Однако в детстве за эти подергивания Илью дразнили. И тут проявилась его способность нестандартно реагировать на вызов. Вместо того, чтобы обидеться и оказаться вечной жертвой насмешек, Илья с удовольствием играл роль клоуна, веселил своих одноклассников и стал признанной звездой в школе.

Илья родился в Кишиневе. Их маленький дом, как говорил сам Илья, был чем-то средним между туалетом и африканской хижиной. В одной комнате ютились мама, папа, Илья и его старшая сестра. Папа Ильи Клявера, именно такую фамилию артист получил при рождении, был шорником. Делал упряжь для лошадей, которую продавал на рынке. Но втайне сожалел, что не стал артистом. Воплощать эту мечту выпало Илье. Он осваивал скрипку и аккордеон. И когда в дом приходили гости, должен был показывать, чему научился. Но блеснуть не удавалось. А однажды и вовсе случилось фиаско. Мальчик не смог одолеть сложный пассаж. Отец тогда с досады махнул рукой: никогда из индюшки не выйдет самолет. Илья был упрямым ребенком и вскоре научился действительно хорошо играть. Причем на нескольких инструментах. Отец посоветовал сыну задуматься о выборе профессии. К учебе Илья относился весьма легкомысленно. Так что ему нужно было найти сферу деятельности, где его “неуды” не имели бы значения. Он решил стать актером.

На вступительные экзамены в Московское училище циркового и эстрадного искусства Илья Олейников оделся стильно. Как ему самому казалось. Ярко-желтые носки из-под укороченных брюк и красный галстук бабочка. Представился комиссии как Илюфа иф Кифинева. К тому моменту он не умел выговаривать ни одного шипящего звука. Все это было просто забавно, пока абитуриент не начал читать басню “Заяц во хмелю”. Она раскрыла все дефекты речи будущего Народного артиста. Посвистывание, хрюканье, заикание. Комиссия от хохота не могла усидеть на стульях. Парень был настолько комичен, что его дружно решили зачислить.
То, что ему необходим партнер, чтобы его талант раскрылся ярче, Илья понял не сразу. Он был по-юношески самоуверен. Считал себя уже состоявшейся звездой. И даже возмутился, когда в училище педагог по сценической речи поставил ультиматум: Либо полностью исправишь свою дикцию, либо будешь отчислен после первого семестра.
Вновь дало о себе знать фамильное упрямство. В итоге Илья не только заслужил право остаться в училище, но после окончания даже работал в одной концертной программе с кумиром Андреем Мироновым и со своей женой.
С Еленой Хохловой из Подмосковного города Лыткарино они поженились на последнем курсе. Но вскоре молодого мужа призвали в армию. А затем он получил письмо, где ветреная супруга сообщала, что встретила настоящую любовь, а Илье желала счастья.

После армии Илья вернулся в Кишинев, где устроился работать конферансье в ансамбль “Улыбка”. Как-то раз во время выступления Илья увидел в первом ряду строго причесанную девушку с книжкой в руках и решил с ней познакомиться. Они пообедали в ресторане. Правда, у Ильи не хватило денег, и Ирина помогла расплатиться.
После такого провала он и не рассчитывал увидеть девушку вновь. Но она согласилась на второе свидание. Вскоре Илья уехал вслед за Ириной в ее родной Ленинград, где она стала работать инженером-технологом, а он начал с командой малоизвестных артистов ездить по глубинке с концертами.

В ЗАГСе в день подачи заявления, когда нужно было уплатить госпошлину - полтора рубля, у Ильи не оказалось денег. Ему и в голову не пришло подумать о таких низменных вещах.

Они поженились в октябре 1974 года. Еще до свадьбы Ирина призналась: доктора говорят, что у нее никогда не будет детей. На что Илья ответил: "Этим эскулапам мы еще покажем". Уже в следующем году родился сын Денис. Илья был необыкновенно вдохновлен появлением сына. Но безденежье удручало. Казалось, он вечный неудачник, которому лишь на миг выпало счастье постоять на одной сцене с Андреем Мироновым.

В момент рождения сына Илья работал в Ленконцерте по-прежнему в роли конферансье. На одном из выступлений он встретился с однокашником Рувимом Бронштейном. Он тоже не был доволен своей карьерой. Вдруг пришла идея: почему бы не начать выступать вместе. Друзьям придумали и поставили яркие номера, которые хорошо принимала публика. Однако, если концерт снимали для телевидения, номера Рувима и Ильи каждый раз вырезали из эфира. Редакторов смущали еврейские фамилии артистов. Это молодым коллегам доверчиво объяснил Владимир Винокур. Илья Клявер взял фамилию жены и стал Олейниковым. А Рувим Бронштейн - Романом Казаковым.

Вскоре тот же Винокур пригласил их в юмористическую программу “Нет ли лишнего билетика”. Илье казалось, что теперь все изменится и его талант заметят и оценят. Но случилась трагедия.
Первый популярный номер дуэта Олейников-Казаков оказался последним. Казакову было всего 38, когда его жизнь оборвал внезапный сердечный приступ. Смерть друга потрясла Илью. Олейников вновь остался один.

Хотя лично мне он запомнился по роли в комедии 1988 года "Приморский бульвар".

На съемках фильма “Анекдоты” Илья познакомился с таким же невезучим актером Юрием Стояновым.

-Это был главный мужик в моей жизни. Главный. Потому что он изменил мою жизнь на 360 градусов. Единственная фраза: Не может быть. Это происходит не с нами. За что? Неправильно. Так не должно быть. И к болезни никто не был готов. И к уходу, казалось бы, предрешенному, все равно был не готов.
Юрий Стоянов.

Стоянов и Олейников подружились семьями. У Ильи была видеокамера. Редкость по тем временам. Однажды он заснял их посиделки по случаю Нового 1990 года. Друзья были в отличном настроении и много шутили. Утром 1 января Олейников решил посмотреть запись. После чего позвонил Юрию и сказал: -Стоян! По-моему, мы с тобой пара.

Олейников признавался, что чувствовал себя на сцене голым. Ему нужны были глаза, поддержка, чтобы ощущать уверенность. Однако после смерти Казакова, с кем бы не пробовал Илья создать дуэт, он не складывался. И вдруг удача! Сначала Стоянова и Олейникова пригласили в программу “Адамово яблоко”.

-А потом появился продюсер, наш будущий товарищ Саша Жуков. Он сказал: -Ребята, на канале “Россия” очень хотят юмористическую программу.
Он поехал договариваться насчет нас. И в “России” сразу сказали: Берем”.
Юрий Стоянов.

Так появился “Городок”. А вместе с ним и долгожданное благополучие. Наконец Илья смог доказать жене, что она не зря поверила в него, когда он был нищим, не признанным артистом.

Когда Денис тоже решил выступать на эстраде, отец поначалу протестовал: "Подумай. А вдруг ничего не получится". Убедившись, что сын тверд в своем решении и таланта ему не занимать, Олейников стал помогать. Дал деньги на съемки первого клипа, познакомил с профессиональным режиссером, который и дал название группе: “Чай вдвоем”. Когда в 1995 году дуэт, в котором пел Денис, принял участие в большом песенном конкурсе, Олейников был на гастролях. Чтобы увидеть выступление сына, он поздним вечером шел несколько километров по неосвещенной дороге до ближайшей сторожки. Телевизор нашелся только там.

-Вот в этом был отец. Для него моя самореализация была даже важнее, чем его. В этом и заключается настоящий отец.
Денис Клявер. Сын.

Программа “Городок” стала началом полосы настоящих удач в жизни Олейникова. Если раньше о кино приходилось лишь мечтать, то теперь режиссеры сами предлагали ему роли. Многолетний опыт работы на эстраде позволял Олейникову моментально определять, есть ли у сценария шанс стать успешным фильмом.
Рейтинги фильма “Колхоз Интертейнмент” сразу зашкалили. Мало кто знает, что в фильмах про Степаныча Олейников был не только исполнителем главной роли, но и композитором.

Олейников периодически чувствовал слабость и недомогание пять лет. Но был слишком занят, чтобы обследоваться. Когда поставили правильный диагноз: рак легкого, болезнь была запущена настолько, что на благоприятный исход не осталось надежды. И все же врачи пытались поддерживать у пациента боевой дух. Сначала химиотерапия принесла некоторое облегчение. Они с женой даже съездили на море в Болгарию. Во время болезни пропал голос. Поэтому в “Городке” его озвучивал другой артист. Утомляемость и изматывающий кашель усилились настолько, что однажды, в минуты слабости, Олейников подумал о добровольном уходе из жизни.
11 ноября 2012 года в 5:30 утра в доме Кляверов раздался звонок. Лечащий врач сообщил: Ильи Олейникова больше нет.

Постскриптум
Прежде чем покорять Москву, Олейников пытался сделать театральную карьеру в Кишиневе. В Народном театре он провалил роль предателя, который выдал врагам кубинскую партизанку.
Осталось пробовать себя лишь в кукольном театре. Роль Барсучка, казалось, не предвещало никакого подвоха. Но его партнерша Белочка во время представления потеряла кукольную юбку. И Олейников от хохота вывалился из-за ширмы. После этого оставаться в Кишиневе Илье было просто незачем.
Патологический неудачник, казалось, он много лет набирал материал, чтобы потом с блеском воплощать образы людей бедных, спившихся, попавших в ситуацию крайнего отчаяния.
И его жизненный опыт оказался огромной удачей для зрителей, которые 19 лет с восторгом и обожанием ждали новых выпусков программы “Городок” и премьер народных комедий с участием Ильи Олейникова.