– Ты, Блау, и впрямь дурак или прикидываешься? – Рыжая выразительно постучала пальцем по лбу. – Или думаешь, раз с парой штурмовиков подружился, так все можно? Дай только повод – сожрут и не подавятся. Знаешь, что с такими умными сейчас делают?

– Можно подумать, ты знаешь, – с досадой ответил Пауль. Кому понравится, когда с тобой разговаривают, будто с малолетним?

– Я-то знаю. – Огрызнулась Хельга.

– Да ну? Откуда? – Спросил с сарказмом в голосе и тут же пожалел: девушка закрылась, будто ракушка. Только что яростно сверкала глазищами, а сейчас – сидит, словно замороженная кукла.

– У отца приятель был из социал-демократов, – тихо ответила она после молчания. – Из идейных. На митинги ходил, деньги вносил регулярно. Гитлера последними словами поносил. Отец его, дурака, предупреждал, чтоб рот на замке держал, да куда там.

– И что?

– И все. В тридцать третьем его гестапо арестовала. Ну, как арестовала. Запихали без объяснений в машину и увезли куда-то. Вернулся через полгода такой, что… В гроб краше кладут.

Пауль припомнил дерганые движения Юргена и торопливо кивнул. Он, кажется, вполне представляет, как выглядел этот социал-демократ.

– Вот от него я и знаю, как нынешняя власть со всякими умниками типа тебя разбирается. – Мрачно закончила Хельга.

– А он, что ли, рассказывал?

– Рассказывал. Его где-то в Ораниенбурге держали. Штурмовики там заняли старую фабрику в центре города. Все колючей проволокой оцепили. Туда людей и свозят. Заставляют бегать с гружеными камнем мешками по кругу. Кто свалится от усталости, бьют железными прутами, собаками травят. Законов никаких, творят все, что в голову взбредет. Сумеешь убедить, что все понял и теперь готов за их фюрера жизнь положить – может, выпустят. А, может, до смерти забьют. Как повезет.

Пауль неуютно поежился. Не очень приятно думать, что совсем недалеко от Берлина творятся такие дела. Здесь, под радостным весенним солнышком, в подобные ужасы не очень-то и верится. Нет. Стоило лишь вспомнить затравленное лицо Юргена, как все сомнения в правдивости рассказанной истории как рукой сняло.

– Вот я тебе и говорю, Блау, поменьше умничай и не лезь с инициативами, куда не просят. Раз эту табличку не ты повесил, то и снимать ее не тебе. Доставай уже книжки, что мне тут с тобой, до ночи сидеть?

Невольно вспоминается Фридрих Мюллер. Живший по соседству старикан – из ветеранов, прошел всю войну, побывал в русском плену. Привез оттуда ревматизм и кучу дурацких прибауток, из которых самая любимая – «кто в армии служил, тот в цирке не смеется». Фразочка эта всегда казалась Паулю бессмысленной. Сейчас же он начал постигать ее глубинную мудрость.

– Вольно! – Велел обер-лейтенант. Ганс снова выпрямился. На новичков смотрит с ухмылкой, а в глазах как будто кроется ожидание славного представления.

– Теперь ты. – Офицер ткнул пальцем в стоявшего рядом парня. – Пляши «уточку».

– Че?.. – Со смешком переспросил сосед. Более чем понятная реакция. Что за чепухой занимаются эти придурки?

Фельдфебель коротко, без замаха врезал солдату по уху. Несчастный жалобно квакнул и рухнул, будто подрубленный.

– Кто тут, мать вашу, умным себя считает?! – Фельдфебель гаркнул над самым ухом вздрогнувшего от неожиданности Пауля. – Правило номер один: если старший по званию отдает приказ, этот приказ выполняется! Без рассуждений! Без проволочек! Думать вам, стадо, по рангу не положено! Приказы, мать твою, не обсуждаются!!!

Последние слова он заорал Паулю прямо в лицо. И вот это уже совсем не выглядит смешным. Только и остается, что торчать истуканом перед орущим здоровяком и изображать испуганный столб.

– Ты! – Обер-лейтенант ткнул пальцем в его сторону. – Имя?

– Рядовой Блау, герр обер-лейтенант!

– Пляши «уточку».

Ждать, когда гориллоподобный фельдфебель и ему зарядит по уху, Пауль не стал. Принялся старательно прыгать по плацу, выкидывая коленца и не забывая крякать, как это делал первый «танцор». Этот мерзавец, кстати, стоит в сторонке и жизнерадостно ухмыляется.

Первый круг по плацу, второй… Потихоньку подкрадывается усталость, дыхание становится все тяжелее, в глаза лезет едкий пот, но Пауль упрямо продолжает выкидывать коленце за коленцем. Нетрудно догадаться: остановишься без приказа – получишь на орехи. Вот уж малоприятная перспектива. А тут еще со стороны остального отделения послышались ехидные смешки. Они над ним еще смеяться будут! Вас бы на мое место…

Пауль еще не успел додумать обиженную мысль, как фельдфебель взревел взбесившимся паровозом:

– Чего смешного?! А ну, смирно!!!

Пауль с наслаждением вытянулся во фрунт. Грудь ходит ходуном, по лицу стекают струйки пота.

– Как там тебя звать-то? – Здоровяк по-свойски закинул ему лапу на плечо.

– Пауль, герр фельдфебель!

– Ага. За проявленный героизм произвожу тебя, Пауль, в утиные фюреры. Тут, герр утиный фюрер, какие-то лошади ржать вздумали. Так мы сейчас из них сделаем настоящих пернатых уточек. Отделение – танцевать! А ты стой и принимай этот парад, как положено настоящему фюреру.

Теперь роли кардинально поменялись. Желающих оспорить приказ не нашлось. Все отделение прыгает вокруг, выкидывая идиотские коленца, а новоназначенный фюрер стоит, вскинув правую руку в салюте. Принимает, так сказать, парад.

– Чего лыбишься, Блау?! – Неожиданно заорал фельдфебель. – А ну, тоже пошел в пляс!

В голове мелькнула сполошная мысль: возразить, что никаких улыбок он себе вовсе не позволял. Даже несмотря на то, что зрелище скачущих вокруг «уточек» иначе как идиотским и не назовешь. Но вовремя сообразил, что раз приказы не обсуждаются, то последствия у попытки перечить командованию будут самые печальные. И бросился вместе со всеми вытанцовывать растреклятый танец.

Мерзавец-фельдфебель и не думает останавливать утиный хоровод. Наоборот, порявкивает на тех, кто не проявляет достаточного рвения.

– Шевелись, птички! Серый волк вышел на охоту! – Заорал он, отвесив хорошего пинка под зад остановившемуся было бедолаге. Тот рыбкой полетел вперед.

– Встать! Плясать! – Кричит фельдфебель на упавшего на горячий от солнечного зноя плац бедолагу. Тот, кряхтя, поднимается, чтобы вновь присоединиться к скачущим и крякающим «пернатым». Пауль ощутил, как в глубине души неуверенно зашевелилось самое настоящее отчаяние. Куда он, черт подери, попал?

– Стой! Стройся! – Команда обер-лейтенанта показалась настоящим райским хоралом. «Уточки» бросились выстраиваться в шеренгу перед господином офицером. Тот стоит, заложив руки за спину. На губах – неприятная ухмылка. Вид взмыленных парней явно доставляет ему садистское удовольствие.

– Господа солдаты. – Голос офицера сух и спокоен. Он, в отличие от фельдфебеля, за это время ни разу не сорвался на крик. Да что там, он и рот открыл всего пару раз. – Сегодня в легкой и веселой форме вы получили важнейший урок, который, конечно же, запомните. Я искренне советую не вынуждать ни меня, ни фельдфебеля Шендриха доносить до вас эту науку не через шутку, а серьезным и основательным образом. Рядовой Блау, какой опыт ты приобрел сегодня?

– Приказы не обсуждаются, герр обер-лейтенант. Приказы выполняются. – Торопливо отозвался Пауль. Почему-то равнодушное предупреждение напугало куда сильнее фельдфебельских воплей.

– Прекрасно. Отделение! Вопросы есть? – Вопросов не было, и офицер повернулся к фельдфебелю. – Этот шлак, конечно, по своей ценности болтается где-то между макаронниками и лягушатниками, но я верю, что вы сделаете из них настоящих немцев и настоящих солдат. Приступайте.

– Яволь, герр обер-лейтенант! – Здоровяк отточенным движением отдал честь. Начальство, потеряв к происходящему интерес, убыло восвояси. Фельдфебель повернулся к застывшему по стойке «смирно» отделению. – Если вы еще не поняли, я с этого момента – ваша любящая мамочка. Со всеми вопросами обращаться ко мне. Слюни здесь вытираю тоже я. Если кто-то продемонстрирует недостаток рвения, быстро выяснит, что суровым папашей умею быть ничуть не хуже. Все ясно, бабуины?

– Да, герр фельдфебель. – Поспешно отозвался Пауль. Откуда-то сбоку раздалась еще пара неуверенных голосов.

– Че вы там пищите, мыши подзаборные?!

– Да, герр фельдфебель! – Куда старательнее гаркнуло отделение.

– То-то же. Пошли, птенчики. Покажу новое гнездышко. В колонну по двое становись!..

Полк и в самом деле стоял то в Рязани , то в Твери, а то и в самой Москве, на Ходынском поле. До тех пор, пока Англия и Франция не объявили России войну, что привело в изумление полковое начальство. «Быть того не может, что забыли они двенадцатый год под Полтавой» – возмущался командир полка генерал-майор Куртьянов, объединив воедино многие победы русского оружия. Слышавшие генерала офицеры отметили, что наряду с тактикой и стратегией не знаком генерал и с военной историей. Впрочем, никто в Московском пехотном полку не имел представления о том, как следует вести военные действия, что мало кого огорчало, а скорее раззадоривало».

Московцы получили приказание выступить к южным границам России. За два с половиной месяца полк маршем дошёл до Ростова. «На всём пути встречали мы радушный прием, крестьяне кормили и поили нижних чинов, помещики зазывали к себе офицеров, давая не только приют, но и всевозможные деревенские удовольствия. Всяк верил в скорую победу православного воинства».

Наконец, прибыв в Тамань, московцы была «расставлены по берегу Чёрного моря и совершенно напрасно, никакого неприятеля в этих, богом забытых местах, так и не показалось».

К слову, Яков Иванович особого рвения не проявлял, имел замечания в нерадивости. «Будь я другой фамилии, так не выслужить мне и поручика» ― признавался он в последствии.

Но с началом высадки вражеского десанта в Крыму всё изменилось.

Переправившись в Керчь, полк в три дня, безостановочным маршем пересёк Крым, «буйволы, волы и верблюды поднимали облака пыли», вышел к реке Альма и тут же вступил в бой. «Ввиду громадного в числе неприятеля положение наше было критическим» ― вспоминал Яков Иванович. В Альминском сражении поручик Тыртов проявил себя наилучшим образом: командуя полуротой, прикрывал отход батальона с линии огня, был ранен в руку, но строй не покинул.

Отступив организованным порядком по реке Кач, московцы вошли в состав гарнизона севастопольской крепости. Начальник штаба гарнизона, вице-адмирал Корнилов, посещая лазарет Московского полка, заметил там поручика Тыртова, сына давнего друга и соседа по имению, и «распорядился немедленно выздороветь и поступить к нему адъютантом». При этих словах Яков Иванович поднялся с койки и «заявил готовность служить».

По выходе из лазарета Корнилов обратился к нижним чинам полка:

«Московцы! Вы защищаете дорогой угол Русского царства. На вас смотрит Царь и вся Россия! Если только вы не исполните своего долга, то и Москва не примет вас, как Московцев!»

О тех днях Яков Иванович писал так: «Ни спать, ни есть не было возможности, чтобы поспевать за Владимиром Алексеевичем всюду, куда он следовал. Не проходило в Севастополе никакого, даже мало-мальски важного дела, в котором не был он сведущ. Как мог, я во всём помогал ему. И скажу, не кривя душой, ни в какое иное время моей жизни не делал я столько пользы, как за месяц службы под началом адмирала Корнилова, в те первые дни осады, когда, впрочем, все ещё ожидали штурма».

В октябре, на Малаховом кургане, адмирал Корнилов был убит вражеским ядром. Стоявший рядом с ним поручик Тыртов отделался лёгкой контузией, после чего продолжил адъютантскую службу у вице-адмирала Нахимова, которому все подчинялись, хотя командовать его назначат только через полгода.

«В ноябре положение стало крайне тяжелым. Обстрелы велись ежедневно. Траншеи были залиты дождями, людей мучил холод и голод, к лихорадкам добавилась холера. Между тем, при любом затишье, мы усиливали профили укреплений, возвышали брустверы. Многие отряды охотников совершали смелые ночные вылазки. Дисциплина и воинский дух держались на высоте, во многом благодаря Павлу Семеновичу».

Зимой обстрелы случались реже. Но «вследствие дурных дорог» всё хуже было с продовольствием. «Зачастую у откупщика стало не хватать водки, порционный скот отпускался плохой и исхудалый. Из-за недостатка тёплой одежды караульным выдавали рогожи и циновки от сахарных кулей». Беспрестанно разъезжающий по бастионам адъютант Тыртов слёг с крупозным воспалением лёгких и переживал, что подводит своей болезнью адмирала.

«В марте я был уже на ногах. Первое поручение Павел Семёнович дал необычное:

― От Остен-Сакена прислали мне проект о переформировании батарей во что-то… Не важно… Подан подпоручиком артиллерии графом Толстым, он у нас, вроде, в четырнадцатой бригаде?

― Никак нет, уже в одиннадцатой. Переведён. По просьбе офицеров четырнадцатой бригады.

― Яков Иванович, поговорите с ним, чтоб ни меня, ни Кишинского проектами не мучал. Право, без него хватает дел. Но чтоб без последствий.

Вечером того же дня, одолев десяток вёрст до Бельбека, я выслушивал пространные жалобы подпоручика:

― Тут же тоска, ни один снаряд не долетает. Офицеры сплошь полячишки. Один гаже другого. Не с кем поговорить, порассуждать о вещах сущностных. А я ведь проиграл в карты все деньги, что за дом в имении выручил. Ещё и должен остался. Вот и пишу проекты, Остен-Сакен хвалил, я надеялся, что награда какая выйдет. А в землянке холодно.

― Неужто, граф, вы на гауптвахту желаете за излишнее умничанье? Там ещё холоднее. Сочиняйте лучше рассказы какие-нибудь, коль охота.

― Да мало что ли я их сочинил? А тут о чём писать? Говорю же ― тоска. Похлопочите, чтоб в ночную вылазку меня взяли. Уж я не подведу, поверьте.

― Похлопочу, непременно. Но и вы уж обещайте проектов впредь не подавать».

Весной положение осаждённых ухудшилось. Силы союзников в Крыму всё возрастали, к ним прибывали новые батальоны. Погиб контр-адмирал Истомин. За минуту до смерти Яков Иванович передавал ему распоряжение Нахимова.

В июне, на том же Малаховом кургане, был смертельно ранен и сам адмирал Нахимов. Яков Тыртов «отстоял от него в трёх шагах». Теперь поручика стали называть «счастливчиком». Сам же Яков Иванович зачислил себя в приносящие несчастье. Он отпросился обратно в полк, в чине штабс-капитана принял командование 4-ой мушкетёрской ротой.

В августе, в битве при Чёрной речке, Московский и Бутырский полки под сильнейшим огнём противника перешли вброд реку, опрокинули неприятеля и погнали до французского лагеря. Возле кухонь французы остановилось, повернулись и пошли в рукопашную, заметив идущее к ним подкрепление. Русские полки себе подкрепления не ждали и генерал Гриббе дал приказ отступать, тем более, что изначальная задача, отвлечь часть войска противника от главного направления, была исполнена. В целом же сражение ничего кроме потерь русской армии не принесло. По этому поводу, принимавший участие в баталии граф Толстой, написал сатирических стих, фраза из которого («Гладко вписано в бумаги, да забыли про овраги») стала считаться народной пословицей. Яков Иванович же полагал, что в тот день русские воины проявили бесстрашие, достойное совсем иных слов и вечной памяти, а потому всякий раз, услышав пословицу, крайне едко высказывался как в отношении самого Льва Николаевича Толстого, так и его матери, Марии Николаевны.

За боевые заслуги Яков Тыртов был награжден Императорским Военным орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия четвёртой степени и медалью «За защиту Севастополя». По окончанию войны продолжать службу не захотел, чему очевидно способствовало расквартирование полка в маленьком городке Петровске, Саратовской губернии, «жара хуже крымской, общества нет, а из развлечений только дуэли, и те запрещены». По выслуге пятнадцати лет (военные годы считались вдвойне) подал прошение об отставке в чине капитана и с пенсией, для назначения которой пришлось доказывать, что иных доходов у отставника нет. Учитывая проявленную при обороне Севастополя доблесть, пенсию дали повышенную, в половину жалования, что с прибавкой сотни за орден составило в год триста рублей. На эти деньги прожить можно было разве что в том же Петровске. В Петербурге, подходящая квартира без прислуги обошлась бы как раз рублей в триста. Посему квартир Яков Иванович не снимал, а селился у своих многочисленных родственников, в обоих столицах попеременно, предпочитая Москву. Пробовал разные, но непременно вольные занятия – то журналистика, то маклерство, то обучение фехтованию. Подлинный же его талант обнаружился в умении сходиться с людьми. Не только с родовитыми дворянами или военными, что было бы легко объяснимо, но и с чиновниками, как надменными столичными, так и пугливыми провинциальными, с купцами и мещанами, художниками и профессорами, крестьянами и трактирщиками. Все, с кем хоть раз общался Яков Иванович, проникались к нему симпатией.

Даже суровые богородские старообрядцы, владеющие чуть не всей московской промышленностью, считали капитана Тыртова человеком надёжным и весьма были к нему расположены. Они же и придумали дело, ставшее для Якова Ивановича главным на долгие годы – благоприятствовать быстрейшему прохождению прошений по разного рода канцеляриям, не исключая высочайшей.

Не раз обращались к нему Морозовы и Варыхановы, Досужевы и Кабановы, Шелапутины и даже заносчивые Рябушинские. Яков Иванович брался лишь за то, что считал возможным, и всякий раз доводил до ума. Денег за помощь не требовал. Но охотно приобретал у купцов небольшие паи, по началу – в рассрочку. Благодаря особым усилиям фабрикантов паи вскоре начали приносить ощутимый доход. Отставной капитан зажил на широкую ногу, не только приобретя большую квартиру у Арбатских ворот, но и выкупив из казны заложенное старшим братом родовое имение. Не отказывал и родственникам – коль у тех в чём возникала нужда.

Широкий круг знакомств Якова Ивановича, тянущееся за ним прозвище «счастливчик», и феноменальная доходность паев через некоторое время привели к большому интересу финансистов в отношении предприятий с его участием. Стоимость бумаг стала расти, что не осталось без внимания московского, да и столичного делового сообщества. Молодые купцы готовы были доплачивать за долю в новых начинаниях. Но капитан Тыртов соглашался на подобное редко, и только убедившись, что его старым компаньонам никакого вреда не будет. Так бы и текла беззаботная жизнь Якова Ивановича, кабы не «нагадила чёртова англичанка».

Началось всё с доктора Эдварда Роменс-Лозовски. Сей подданый британской короны прибыл в Петербург из Варшавы, владея польским и немного русским. При себе имел рекомендательные письма от дворянских семей царства Польского, с помощью которых привлёк к себе внимание скучающих петербургских дам, коих начал принимать, открыв кабинет на Караванной улице. Посещали доктора большей частью женщины, озабоченные «возможному в скором времени появлению морщинок в уголках рта». Всем им доктор прописывал собственного изготовления спермацетовую мазь по заоблачной цене. По словам англичанина чудодейственное лекарство помогало не только от морщинок, но и от иных хвороб, при рассказе о которых многие посетительницы краснели, но из дверей не выбегали, а после заказывали спермацетовую мазь вёдрами.

Получив счета, спохватились мужья. И решили допросить эскулапа, отчего же, позвольте узнать, так дорого? Но господин Роменс-Лозовски как будто только и ждал этого вопроса. Оказалось, что мазь делается не из спермацета атлантического кашалота, каковой только на свечи и годится, а из редчайшего ― андаманского, добыча которого затруднена и вообще днём с огнём не сыщешь. Расходы на мазь велики, прибыли никакой нет, хватает лишь на самое необходимое, но прекратить никак нельзя, поскольку врач обязан лечить при любых, даже самых печальных обстоятельствах. Однако, заявил доктор, еженощно пребывает он в думах об исправлении дела к лучшему и, вполне возможно, в недалекое время будет представлен проект, исполнение которого ответит чаяниям всех заинтересованных сторон.

После этой беседы столичная публика пришла в томительное ожидание.

― Вот вы, сударыня, изволите сетовать на дороговизну, ― вещал тем временем доктор Роменс-Лозовски, ― а известно ли вам, что для получения всего пары сотен пудов спермацета кита приходится убивать? Да что там кита ― китёнка! Ведь качество будет только у совсем юных, маленьких кашалотов, которым ещё жить да жить. Эдак скоро андаманской породы и вовсе не станет.

Дамы ахали, многие плакали, но мазь покупать не переставали.

И тут в Санкт-Петербург приезжает сэр Артур Нэйпир. Виднейший знаток морских животных, испытатель глубин и любитель впадин – так выразился о нём доктор Роменс-Лозовски, настоятельно советуя пациенткам приглашать сэра Артура с лекциями. Дамы приглашали, слушали, хотя мало кто понимал осложненный многими терминами английский. Для наглядности лектор рассказывал о строении китового скелета на примере скелета козы, поскольку китовые кости были бы затруднительны в дороге. Суть научных изысканий осталась для слушательниц загадкой, но безукоризненный лондонский костюм, изысканные манеры и решительная интонация запомнились.

После череды лекций доктор Роменс-Лозовски собрал узкий круг наиболее восторженных своих пациенток (присутствовала инкогнито и одна чрезвычайно высокая особа) и упросил сэра Артура сделать секретный доклад, предварив его сообщением, что наконец у людей просвещенных есть шанс спасти андаманского кита, получая при этом мазь по самой что ни есть выгодной цене. Вскоре собравшееся узнали, что сэр Артур придумал метод извлечения спермацета из живого кашалота. Кита заманивают приманкой в сооружение наподобие дока, где ловко зажимают и начинают особым манером щекотать. Через некоторые время кашалот выплескивает излишки спермацета. Процедура не только не наносит животному ущерба, но и доставляет, насколько сэр Артур мог судить, некоторое удовольствие. По крайней мере, и это научный факт, поскольку отмечен в дневнике наблюдений (говоря об этом, сэр Артур показывал дневник), однажды подоенный кит через некоторое время вновь приплывает к доку и кружит вблизи, пуская фонтаны. Это слова сэра Артура, переведённые доктором Роменс-Лозовски, вызвали аплодисменты.

― Но кто же будет приманкой? ― вдруг спросила одна из дам. ― Какой-нибудь бедный кудрявый барашек?

Присутствующие заволновались, но доктор Роменс-Лозовски всех успокоил:

― Свои эксперименты сэр Артур проводил на острове Комодо, где живут огромные и страшные ящеры, ― произнеся это, доктор так стремительно показал заготовленный рисунок ящера, что некоторые дамы вскрикнули. ― Ящеры эти несут яйца, ими же питаются, отчего их развелось немыслимое множество. Вот именно этих ящеров сэр Артур и намеревается использовать для приманки.

Публика была весьма воодушевлена услышанным. Разумеется, докладчики взяли со всех обещание не разглашать предмет обсуждения до поры до времени, и, разумеется, на следующий день новость обсуждалась во всех салонах.

Встревоженные мужья, среди которых оказались обер-полицмейстер и товарищ министра юстиции, вновь вызвали доктора Роменс-Лозовски для дачи пояснений.

― Ну раз уж все и всё знают, ― развел руками доктор, ― то мне и сэру Артуру остается только одно ― учредить Русско-английскую компанию спасения андаманского кашалота. С надлежащим соблюдением утвержденного порядка. На полученный за акции капитал мы построим кашалотовую ферму на острове Комодо, где будем добывать ценнейший спермацет для поставок в Россию, ко всеобщей пользе здоровья и выгоде господ акционеров. Кстати, позвольте предоставить на обозрение доказательные письма и грамоты сэра Артура, как доктора Дублинского, Пенсильванского, Геттингенского, Падуи, Христиании и Мыса Доброй надежды университетов, а также члена Ирландской, Нидерландской и Парижской академий наук, Шведской королевской академии и Эдинбургского королевского общества, академий деи Линчеи, Леопольдины и Тасманийского общества любителей…

― Хорошо , хорошо, ― перебил его обер-полицмейстер, ― ежели всё по утверждённому порядку, то так тому и быть. Однако, скажите, отчего сэр Артур не учредил подобную компанию в Англии или где ещё?

― Потому что Российская империя, будучи великой морской державой, кашалотный промысел не ведёт. Британия же, или Северные колонии, где такого промысла много, никоим образом не желают удешевления спермацета. С тревогой ожидал бы я от королевского флота ведущих к ущербу деяний, будь наша компания по спасению кашалотов какой-нибудь другой, а не Российской.

― С Британией у нас давние счеты, покамест, незакрытые, ― кивнул обер-полицмейстер, которому явно понравились рассуждения доктора. ― Стало быть, подешевеет мазь ваша?

― Непременно подешевеет. И позвольте предложить вам, господа, стать первыми нашими акционерами, по самой сходной цене. Сколько желаете вложить?

― С акциями повременим, вы уж тут, любезный, сами как-нибудь. Мы люди государевы, нам о своём кармане думать не положено. Вот и товарищ министра подтвердит. Не так ли, ваше превосходительство?

― Точно так, господин обер-полицмейстер!

Русско-английская компания спасения андаманского кашалота отпечатала акции на предъявителя, номиналом в пятьдесят рублей, за подписью председателя правления г-на Роменс-Лозовски и директора г-на Нэйпира. Ценная бумага была лазурного цвета, в центре имелся рисованный кашалотик, жалобный до чрезвычайности. Надпись «Первый выпуск» наводила на мысль о долговременных планах компании. Продажи, однако, поначалу шли ни шатко, ни валко. Хотя господа англичане не ленились, посетили с лекциями Нижний, Варшаву, Киев, Харьков и, разумеется, Москву. Но как только публика узнала о новом акционере ― Якове Ивановиче Тыртове, акции пошли нарасхват.

Слушая Председателя Правления и директора Русско-английской компании спасения андаманского кашалота, Яков Иванович смеялся до слёз. Не прекращая смеяться, подписался на полдюжины акций. Морозовы и Варыхановы, Досужевы и Кабановы, Шелапутины и даже заносчивые Рябушинские упрашивали Якова Ивановича отказаться от этой затеи. Всем им он отвечал в том смысле, что бережно относится к их мнению о мануфактурах, приисках и пароходствах. А вот в разведении кашалотов, уж простите, понимают они не более самого Якова Ивановича. Тут же больно занятно выходит, деньги невеликие, если что ― не жалко, зато будет о чём в салонах рассказывать. Да и китов жалко, бедных.

Собрав немалый капитал и распродав остатки мази, англичане поплыли щекотать кашалотов. Как позже выяснилось, акций они продали намного больше объявленного количества. Публика на время об англичанах забыла, вспоминать стали через год, когда не поступил обещанный акционерный отчёт. Подоспели и сведения, что в Парижской, Нидерландской, Гёттингенской и всех прочих академиях об Артуре Нэйпире слыхом не слыхивали. А в Варшаве доктор Роменс-Лозовски показывал письма от знатных петербуржских фамилий, каковых они не писали, поскольку доктор в то время не был им представлен. Скандал выходил настолько громкий, что по Высочайшему повелению Морское министерство направило к острову Комодо парусно-винтовой корвет «Аскольд» под командованием Павла Петровича Тыртова. В ожидании сведений от экспедиции многие ещё на что-то надеялись. В поступившем, наконец, отчете говорилось следующее: «Остров Комодо был исследован со всею тщательностью. На нём и в самом деле проживают ящеры, крупные, отвратительного вида. В отношении кашалотовой фермы сообщаю, что таковой никаких признаков нет. Да и вообще ничего нет, кроме, опять же, ящеров».

Теперь собираясь на Сретенку, в заведения мадам Рудневой, Мерц или какие попроще, московские гуляки говорили: «А не пощекотать ли нам кашалота, господа?». Общество разделилось на тех, кто потерял, и тех, кто насмехался над потерявшими, радуясь, что сам не влетел. При этом и те и другие обрушились на Якова Ивановича, как на главного виновника, хотя никаких обещаний он не раздавал и был всего лишь одной из жертв. Но объяснений его слушать не желали, от домов отказывали, на улицах кричали вслед обидное. А однажды его, кавалера ордена Святого Георгия, закидали капустными ошмётками.

Яков Иванович сильно переживал, хотел погасить ущерб за счёт своего капитала, но сумма была слишком велика. Он исхудал, замкнулся в себе, а вскоре навсегда покинул Москву, уехав в имение, коротать дни в тоске и одиночестве. Ведь семью он так и не завёл, хотя московские невесты бегали за ним табунами. Ходили слухи о его неудавшимся романе с юной Софьей Васильевной Корвин-Круковской, более известной как Софья Ковалевская. Их познакомил профессор Николай Никанорович Тыртов, знавший Софью с детства и помогавший её первым успехам в математике. Увы, Софья Васильевна предпочла Якову Иванычу фиктивного мужа и Гейдельбергский университет.

В последние годы жизни Яков Иванович ударился в религию. Издавал листок «Верь Тверь!», в который сам же, большей частью, и писал. Ни одного нумера не сохранилось. В истории осталась лишь цена: одна копейка.

Об авторе: Чекмарев Владимир Альбертович родился 20 апреля 1951 года в Москве. Является Президентом Международного Фанклуба А.А. Бушкова "СВАРОГ". Автор учебников по Информатике, Маркетингу и Менеджменту, а также ряда работ по военной истории. Изданы также его книги в жанре альтернативной истории, фантастики и военных приключений. Работает в Веб-дизайн Студии.Нужно отметить тот факт, что товарищ Чекмарев - бывалый советский танкист, в годы "холодной войны" побывавший в таких местах, о которых мало кто из соотечественников даже слышал. Чекмарев - член Союза Ветеранов Анголы. Вот и пишет он теперь истории о тех днях боевой славы Советской Империи.

"Здесь многое смешано, и география, и время, и написано в форме баек. Но в основе неизвестные войны и операции, которые были в реале.

Настоящая романтика есть только в танковых войсках.. Сытое рычание танковых дизелей за несколько минут до рассвета. Под завязку наполненные баки, полные боеукладки, в курсовом и спаренном пулемете заправлены ленты и командир налаживает на башне любимый ДШК, ища взглядом на горизонте наглую муху Алуэтта, которую 12,7 снимет за километр легко.

И уверенность в том, что там за далекими холмами ждет белый город утопающий в зелени, где ждут усталых танкистов девушки, цветы и пиво. И надо только пройти через это плато, усеяв его обугленными скелетами Элефантов и Сарацинов и ведь пройдем, как проходили не раз.

И пусть вместо белого города опять пылающие развалины, вместо девушек снайперы УНИТА а вместо пива пайковый ром панцергренадеров Рауля, но все равно мы опять победили. Броня крепка и танки наши быстры!

ВМЕСТО ЭПИГРАФА

Сыто дизель рычит, пять минут до рассвета.

Под завязку заполнены баки.

Маслянисто мерцают и выстрела ждут

бронебойные чушки в укладке

Экипаж на готове, механик в седле,

в пулеметы заправлены ленты

Командир за турелью пасет горизонт,

пред атакой бывают моменты

ДШК. Он хорош даже в ближнем бою,

ну а в дальнем король пулеметов

Сколько раз помогали двенадцать и семь,

словно мух отгонять вертолетов

На броне размещается верный десант.

Наконец то! Салют компаньерос!

Сколько славных ребят не вернется назад,

но незыблемы гордость и смелость

Снова бой, снова крошка летит от брони

и пылают вокруг Элефанты

Мы посмотрим где лучше учили войне,

чьих танкистов сильнее таланты

Жалко Буров, их так описал Буссенар,

что неможно считать их врагами

Но присяга велит и Победа летит

над Анголы родными полями."

Часть первая.

«Над Анголой тучи ходят хмуро,

Конго весь тревогою объят,

на широких берегах Замбези,

часовые Родины стоят»

Лейтенант С. Акимов

В середине семидесятых годов Двадцатого века в Африке было весьма не спокойно. В землях Восточнее Замбези, там где Замбия и Конго граничили с Ангольскими провинциями Куандо Кубанго и Максико, жизнь тоже била ключом. В Анголе разгоралась гражданская война.

В Зимбабве и Родезии, шла очередная "Чимуренга" (освободительная война) и ее участники периодически отмечались в этих прилегающих к Анголе окрестностях. Помимо отрядов ФНЛА и ополченцев племени баконго Xолдена Роберто, вокруг ошивались и другие всевозможные формирования. И кого там только не было: Отряды племени шона, Ндабанинги Ситхоле и Роберта Мугабе, которые иногда отсиживались тут от Скаутов Селуса; Джошуа Нкомо, командир вооруженных формирований матебелов, который покусывал и шонов и Родезийцев; Спецназ Мобуту; Какие то непонятные группы Иностранного Легиона; Десантники Родезийской Легкой Пехоты; спецгруппы из непонятно кого, обученные в Китае и Северной Корее; Дезертировавшие подразделения всех оттенков; Отряды местной самообороны; просто банды и чуть ли не оставшиеся от прошлых кампаний паракоммандо бельгийского короля ... Короче - салат с озерными грибами.

И в это самое время, в этих самых местах оказалась группа спецов, которых официально там не то что не было, но и быть не могло. Они выполняли специальное задание по доставки важного груза из точки "А" в точку "С". О точке "А" мы по понятным причинам умолчим, точкой "Б" был изначально назначен город Лумбала, но он был захвачен частями очередных сепаратистов, а единственный действующий аэродром был там. Так что новой точкой "Б" стал город Макондо, ну а точкой "С", соответственно город Казомбо.

А ситуация на тот стратегический момент, была следующая... От Макондо до Казомбо можно было доехать по старому португальскому шоссе, но там нас наверняка ждали сюрпризы, в виде застав и засад. Так что пришлось действовать по обстановке, а обстановка складывалась следующим образом... У местных патриотически настроенных пейзан, были взяты взаймы три старых добрых пятьдесятпятки, пара БРДМ и небольшой обоз из заправщика и нескольких грузовиков. Пейзане всеравно собирались делать ноги, а нам работать надо да и три наших «ровера» уже не катили, во всех смыслах.

Итак, наша броне-мото кавалькада бодро двинулась по шоссе, с первейшей задачей, а где же свернуть. Было три пути... Первый по шоссе напрямую, но нас там, как уже намекалось выше, наверняка ждали. Второй путь, несколько длиннее, вел через плохонькие, но все-таки джунгли и там резко падала скорость и опять же повышалась опасность иррегулярных засад.

Третий путь, самый длинный вел так сказать по опушке, и тут были сомнения по поводу горючки и моторесурса, так как техника обслуживалась явно в режиме Depois de amanhа что означало "послезавтра". У наших "меньших камарадос" была национальная традиция. Ежели он говоря о сроках того, что он когда ни будь сделает - Amanhа (завтра), то это означает то же что у нас - зайдите через месяц, ну а если вам скажут Depois de amanhа (после завтра), то это однозначно означает после дождичка в четверг.

Но у Империи везде были друзья-интернационалисты и один из этих друзей сообщил, что километрах в тридцати от трассы есть старый рудник и заправляет там всем Жозеф Лежамбон или иначе Окорок и у него можно разжиться любой автотехникой и запчастями, но только за деньги или на обмен. Отъем или обман не приветствуются, ибо рудник охраняют ветераны из состава португальских фузилейрос и им подобные.

Сам же Жозеф, был Шеф-капралом бригады саперов Французского Иностранного Легиона в отставке, так что ребята там были серьезные. На переговоры пошли капитан Тараканов и старшина Тарасюк. Помимо фамилии капитан имел следующие приметы: он был маленький, шустрый, коренастый и усатый, так что какую кличку он носил пожизненно, догадаетесь сами. Плюс к этому, он обожал носить береты и вдобавок их коллекционировал. Звездой его коллекции, был коричневый берет Родезийского Скаута, взятый в честном бою.

В берете и камуфляже, Таракан чрезвычайно походил на ОАСовца с карикатуры КУКРЫНИКСов. Так вот, капитана Таракана послали на переговоры, потому что он был полиглотом и гениально стрелял по македонски. Старшина Тарасюк розумів і розмовляв тільки рідною мовою и еще немного по русски, но торговаться как он, неумел никто во всем Управлении.

"Удивительно изворотливая личность, хорошо хоть что комсомолец", как говорил про него наш замполит. Так что старшина тоже был при деле. База Окорока, поражала воображение, этакий форт из бетона ощетинившийся торчащими из бойниц и машикулей, всевозможными стволами, от эрликонов до ДШК и раритетных MG-131.

Перед открытыми воротами стоял хорошо поездивший М-113, как ни странно с ДШК на верхней турели и эмблемой легиона на броне. Сам Окорок, оказался бодрым бородатым крепышом зуавом, с блестящим загорелым черепом и со всеми целыми конечностями, вопреки прозвищу. Через два часа торговли, вскакивания с места и попыток уйти не заключив сделку, консенсус наступил. Три грузовика вместе с грузом перешли в собственность старого Легионера, мы получили три трейлера, старых но на ходу и автоцистерну с соляркой. Тягачи были еще те, на одном из них мы с изумлением увидели полустертую эмблему Африканского корпуса Роммеля. Одно слово Африка...

Но бывали на этом континенте вещи и более странные. Одна "научная" экспедиция, нашла однажды объект похожий то ли на упавший спутник, то ли вообще на спускаемый модуль, из чего то вроде бронзы по виду, но гораздо прочнее. О том что это был объект типа спутника, спец преданный группе поклялся на портрете Челомея. Вообще то они искали космическую железку потенциального противника, и когда нашли этот подарок, решили что это оно и есть.

К сожалению, исследовать аппарат не пришлось, так как налетела другая "научная" команда, для разнообразия с М-16 вместо Калашей. Понеся ощутимые потери оба отряда отступили и потом это место так и не нашли, позднее в базах данных по космической технике не нашли ничего даже отдаленно похожего на найденный объект. Или еще случай, когда дозор заблудился в вельде и наткнулся на прекрасно сохранившийся древний город, с непонятной архитектурой. Лейтенант Вахновский, нашел там весьма оригинальный медальон, который через неделю исчез во время грозы, сопровождая исчезновение странными эффектами. Много лет после этого, Борька всеми правдами и неправдами добывал информацию по тому квадрату, из всевозможных источников - от архивов разной степени секретности, до Google нынешних времен, но ничего так и не нашел.

А анабазис наш тем временем продолжался. Так как с горючкой и транспортом все было нормально, мы загнали танки на трейлеры и выбрали длинную дорогу. В километре от форта Жозефа, мы должны были остановиться, чтобы дождаться нашего главного диверсанта капитана Сандро, но он догнал нас на марше, на позаимствованном у легионеров мотоцикле. Судя по его довольной роже, рации у Жозефа больше не было. Уж ежели мы были вынуждены соблюдать радиомолчание, так чем же Шеф-капрал саперов был хуже нас.

Красноватая земля слева и начинающиеся заросли справа, уносились назад и колонна постепенно набирала скорость. БРДМ мелькали впереди, стараясь не уходить из зоны прямой видимости, и как оказалось правильно делали. За поворотом, поперек трассы стояли два бронированных грузовика, ощетинившиеся пулеметами, перед ними праздно ошивался десяток фигур в бурском камуфляже и поголовно с М-16. Но как говорил наш инструктор по огневой, если бронированная машина не танк, то КПВТ на броню наплевать.

Наши БРДМки были не просто так, а "Вторые" и вооружение соответствующее. Так что не успели трейлеры, развернуться в положение удобное для ведения из танков огня, как мощно замолотившие КПВТ, смели свинцовой вьюгой нежданное препятствие. До цели было меньше ста метров, так что из людей ни ушел никто, ну а грузовики горели и в них радостно рвались боеприпасы.

Таракан в сердцах промял ударом кулака крыло у тягача. Ну как же, без него случилась перестрелка, а таких вещей капитан не терпел, да еще и пленных нету,.

Мы не стали задерживаться, а то на выстрелы могли появиться нежданные гости и прибавив ходу, пошли курсом на Казомбо. И когда до Замбези уже оставалось всего ничего, мы нарвались на преграду посерьезнее. Три М-47 и два Центуриона непонятной принадлежности, прочно перекрыли дорогу. Разведка обнаружила их издалека и мы смогли сгрузить танки с трейлеров, обратный процесс не представлялся возможным, да и как выяснилось позднее не пригодился. Выскочив из зеленки, три наших машины первым залпом подбили двух сорокседьмых, но у противника оказался грамотный командир и моментально просчитав, что на дальних дистанциях его танкам ловить нечего, попер на сближение которое оказалось отвлекающим маневром. Пока шла танковая дуэль и мы подожгли для разнообразия пару Центурионов, из зарослей фукнули базуки и две пятьдесятпятки перешли в разряд невосполнимых потерь, живых экипажей после таких попаданий не остается. Мы не могли рисковать грузом и поэтому зачистка окружающей местности подзатянулась часа на два, но одного пленного мы взяли.

Это был бельгиец-наемник, ветеран колониальных войн и он не сразу, но рассказал кому мы были обязаны такой теплой встречей. Разговорить вражину, помог капитан Тараканов одним из своих методов.

Кстати о его методах... Какое то время назад и немного в других местах, небольшая мангруппа под его командованием, напоролась на заглохший «ровер», в котором ехал Родезийский полковник с адъютантом и водилой. Адъютант схватился за автомат и безвременно усоп, водила-кафр сбежал, а полковник дисциплинированно поднял руки. Вида он был самого Киплинговского, этакий джентльмен несущий бремя белого человека. Он назвал свое имя, звание и личный номер и отказался давать какую либо иную информацию. А ребята, в процессе рейда подстрелили какое то местное парнокопытное и стали разводить костер, дабы уже и обед пора готовить. Наш полиглот Таракан, ни хотя ничего такого, показал на костер и сказал что вот с этим закончим, а там и с тобой разберемся.

Бедный колонель решил что костер готовится для него, а учитывая то что он понял с кем имеет дело, каких то сомнений в присутствии у нас гуманизма не было, и он выложил все что знал. Таракан же, естественно сразу же изобразил это своей тонкой психологической игрой и периодически пытался этот метод применять.

Ну а теперь вернемся к нашему бельгийскому пленнику... Он выдал весьма интересную информацию. Оказалось, что по местным долям и весям разнеслась весть, о том что ожидается конвой перевозящий чуть ли не полугодовую добычу алмазов, с каких то законспирированных копей. И их заявленный маршрут как выяснилось, в аккурат совпадал с нынешним нашим, и что бы там кто где не вез, попали под раздачу именно мы. Как говорил, генерал Селезнев - "Когда совпадения становятся закономерностью, надо уходить в параноики"

А что касается нашего анабазиса, то мы доехали до Казомбо и груз доставили куда надо. Правда к финишу, из техники у нас остался один БРДМ и один грузовик. Как говорил Клаузевиц, "...каждая Большая война, состоит из многих маленьких, и не все из них бывают известны истории". Но увы, даже на маленькой и неизвестной войне гибнут люди.

Р.С. Жозефа Лежамбона, прозвали Окороком еще в Легионе, за то что он в один присест смолотил двухкилограммовый оковалок Вестфальской ветчины.

http://spec-naz.org/index.php?%2Ftopic%2F6290%2F=&tab=co...

http://deadland.ru/node/7444