Родители нанимались косить сено, сжать пшеницу и выполнять разную крестьянскую работу. Тася пошла батрачить, Нина — нянчить. Кто-то посоветовал маме переехать на станцию Бочат на государственную работу — строить и ремонтировать железную дорогу, а в деревне им не прокормить семью.
Хозяева Таси и Нины запротестовали, потому что было сряжено работать им до покрова. И пока они не отработают срок, хозяева за проработанное время им не уплатят. Тася осталась, а Нина очень плакала. Мне стало жаль её. Я сказала, что Нину я заменю, но за эту же цену. Хозяйка Нины говорит: «Пусть остаётся «Фёкленька», — так они меня звали.
Семья наша отправилась на место жительства в Бочат.
Хозяева мои были очень бедные. Была лошадь, корова и десять кур с петухом. Избушка — можно сказать, на курьих ножках. Ограда и огород не были загорожены. Стайка для коровы и лошади загорожены плетнём по-сибирски, то есть колья обмотаны прутьями из ивняка. Стоял небольшой амбар для муки и зерна. Ниже стаек, в «ложочке», был пруд — пять на пять метров. Он вытекал из земли, окаймлённый кустарником. Вода в пруду была холодная.
Семья состояла из четырёх человек:
— Дядя Гриша — рослый, плечистый, здоровый мужчина, очень добрый и спокойный.
— Тётя Нюра — высокая, плоская блондинка, как восковая, ко всему равнодушная. Про свою болезнь она говорила: «Моя болезнь — женская».
— Их дочка Оля — четырёх лет, парализованная, белая, ряхлая.
— Васятка — двух лет мальчик, подвижный, весёлый, смуглый. Походил на отца.
Жили в однокомнатной избе. Дом назывался пятистенком, если было три-четыре комнаты, кухня и комната, а однокомнатный дом назывался избой.
Обстановка в доме: кровать, стол, две скамейки, качалка Оленьки, прикреплённая к потолку, русская печь, где с Васяткой мы спали. На стене прибит шкаф для посуды. Два окна смотрят на улицу. Крылечко с четырьмя ступеньками.
Вскоре бабка, мать дяди Гриши, пригласила меня за клубникой. Тётя Нюра отпустила.
Местность была холмистая, с лужайками и кустарниками. Недалеко возвышалась гора. Бабка сказала: «Пойдём на змеиную гору. Туда редко кто ходит, а ягод там много».
Из ивняка она вырезала себе и мне прутики. «Надо так махать, — сказала она, — чтобы прутик свистел. Змеи этого боятся и разбегаются».
Ягод было хотя и не густо, но зато клубника — крупная. Вот мы уже набрали почти полные корзины ягод. А они попадались. Как-то я не заметила, отделилась от бабки. И вдруг мимо моих рук проползла змея — серая, с жёлтыми пятнами. Невольно я проследила за ней — она сползла в яму.
Яма диаметром около четырёх метров, на конус вглубь — два метра, берега пологие, мелкокаменистые, земля коричневая.
Что я вижу?
Там, на дне ямы, было столько змей, что если бы долго смотреть, наверное, не сосчитать. Когда я опомнилась, стала кричать бабку и махать прутиком. Дно ямы ощетинилось: все змеи подняли головы и высунули языки.
Опомнилась я, когда бабка тянула меня за руку, и мы бежали под гору, сломя голову. Змей я позднее много раз видела поодиночке, но такое — только один раз. Бабка сказала мне, что это змеиное лежбище.
Начался покос. Хозяева уезжали на пашню или косить сено. Их земля находилась далеко от дома. Они с понедельника до субботы там жили. Вот тут, чтобы мне не бояться ночью, я вспомнила тятины холодные ноги.
В мои обязанности входило: нянчить, готовить и кормить Олю и Васятку, стирать пелёнки, мыть посуду, мыть пол, доить корову, встречать и провожать её к пастуху. Корова была смирная, слаботитяя, но мне всё равно было тяжело доить — я доила один сосок обеими руками.
В субботний день я таскала воду из нашего родника в баню. Через дом от нас жили родители дяди Гриши. У них была баня. В неё я носила дрова и воду. К вечеру затапливала печь бани.
Старики дяди Гриши никогда не приходили проведать внучат, посмотреть, как я управляюсь с хозяйством. Однажды я поинтересовалась у тёти Нюры: почему старики не приходят к нам? Она ответила: «Мы с Гришей поженились по любви, но против согласия его родителей».
