Фэнтези истории

Эта часть трибы была населена людьми, которые были по большей части настроены консервативно. И только здесь легионеры смогли раствориться среди кварталов, разбежавшись по воздушным улицам.

В мануфактуре Йенс, как и все, спрятал свой пластинчатый доспех и короткий меч легионера с кристаллическим напылением. Подвал мануфактуры превратился в оружейный склад.

Распрощавшись с соратниками, Йенс отправился в трактир на границе с трибой торговцев, где располагался квартал островитян, и где на башнях громоздилось множество деревянных пристроек, а по вечерам зажигались бумажные фонари.

Договорившись с владельцем, он расположился в своих покоях на чердаке и упал на мягкую кровать. Теперь он впервые за день вдохнул воздух, в котором не ощущалась спешка и опасность.

Всё было кончено. 

В отряде Йенса осталось девять человек. Отряд шел в авангарде и вновь потерял почти всех, кто остался после боев за башню легата.

Теперь, когда исчезли лучи голубого пламени перед глазами и не слышались крики умирающих соратников, Йенс прокручивал произошедшее в голове. Легат сказал ему, что борьба продолжится, он всем это тогда сказал. Все они будут прятаться в городе, в разных мануфактурах, хозяева которых помнят империю. Дитрих хотел сохранить верных себе и имперскому порядку людей, хотел сохранить их как небольшое, но настоящее войско.

И лично Йенса легат просил остаться в городе и не делать глупостей, пытаясь бежать из Мерхона, на что легионер ответил, что не собирался уходить из города даже теперь, что он предан Империи и Дитриху лично.  

Никто не ждал охоты или казней от Леандра, но люди часто могли вести себя намного хуже, чем те, кто их возглавляет и своим лидерством высвобождает их энергию.  

Йенс этого не боялся. Он считал себя достойным воином и защитником города, которого не смеет обидеть никто из вменяемых горожан. Конечно, в трибу легатов Йенс идти не собирался, но ему лишь хотелось найти своих друзей, и ради этого, он забыл настоятельные увещевания Дитриха.

Спустя несколько дней после революции в Мерхон начало возвращаться привычное ему деловое спокойствие. Воздушные улицы были пусты в этой части города. Островитяне на окраине все ещё сидели тихо и не высовывались из своего квартала. Но ближе к кофейне появилось некоторое оживление.

Синие штандарты на башнях лишали Йенса ощущения уюта и нахождения в своем городе, он стал чувствовать себя чужим в тех же местах, где раньше ходил свободно, и это ему не нравилось. Все эти дни он пребывал в легком, тлеющем смятении. Стал бледнее своей тени в позднее солнечное утро.

Мир разрушился. Его личный мир стал руинами, в которых ему придется выживать. В одной из башен он украл старинный свиток о строительстве войска, ещё имперского автора. В эти дни он читал его, много раз перечитывая одни и те же моменты, теряя мысль, затем спал, потом часами ничего не делал.

А теперь ему захотелось всего лишь увидеть своих друзей.

И вот он стоял перед кофейней, в которой любил распить чашку кофе с друзьями.

Зайдя внутрь он увидел более тихую обстановку, чем ожидал. Уютный и чистый зал был полон света, как всегда, но в нем почти никого не было. Но среди пустых столов за одним сидели четверо. И они все повернулись, как только один взгляд замер на нем. Это была Гликерия.

Трое все встали и бросились к нему. Здесь были Матиас, Диодор, Гликерия, Пахомий остался за столом, но только не было…

Они обняли его по очереди и все двинулись к столу.

— Где Тобиас?

— Мёртв, — мрачно ответил Пахомий.

Все замолчали. Шел пар от кружек, в кофе был добавлен мёд и сливки. Никто ничего не говорил, словно все созерцали печальную новость.

Потом Пахомий приглушенно сказал проходящему мимо слуге:

— Ещё один кофе.

Слуга кивнул и ускорился, затем вновь наступила пауза.

Наконец, Гликерия заговорила:

— Меня повысили.

— Какая теперь у тебя должность? — спросил оживившись Матиас. 

— Я легат.

— Легат? — спросил Йенс.

Принесли ещё один кофе, и Йенс взял в руки кружку, чтобы ощутить тепло. Взгляд не отрывался от Гликерии. 

— Да, я легат. Теперь я буду заниматься разведкой в легионе.

Ушат воды, выплеснулся на сознание. Йенс перебирал воспоминания в голове, думал о том, что Гликерия была ученицей у Леандра, но он не думал, что она была причислена к заговору на столь высоком уровне.

— Мы сидим с важным городским чиновником за одним столом, — сказал Пахомий, мелькнула ироничная ухмылка, которую редко можно было увидеть на его лице.

— Мы делили сегодня с тобой поле боя, Гликерия?

Тогда Пахомий достал синюю повязку, сильно потемневшую от грязи и пыли, также сделали Диодор и Матиас. Йенс как-то уныло улыбнулся, взгляд его забегал по столу. Он сидел за одним столом со своими врагами, которые были для него кругом общения, и которых он знал с юношества, а кого-то и с детства. Но он уже ничего от этого не ощущал.

— Что ж. Мы ушли от сражений насмерть, — произносил Йенс, пытаясь подбирать слова, — я благодарен богам, что мы теперь враги всего лишь в мире идей.

— Довольно проницательно для легионера, — искренне похвалила его Гликерия.

Вновь пауза, короткая. Вновь можно в тишине насладиться ароматом экзотического напитка, который служил одним из столпов дружбы в этой компании.     

— Гликерия искала тебя, — сказал Матиас и отпил ещё немного кофе.  

— Для чего? — немного растеряно спросил Йенс.

— Я хотела предупредить тебя.

— Несмотря на то, что я легионер?

Тогда Гликерия коснулась плеча Йенса и ответил:

— Да. Но для меня это не важно. Есть те, кто мне дорог. Вот и все.   

И тогда стало легко. Йенс вновь ощутил свет, проницающий зал маленькой кофейни, сделал глоток сладкого и бодрящего напитка, вкус которого был неповторим. Он ощутил, как приятная легкость переполняет его, и подумал, что другие должны ощущать тоже самое в этот момент. Он подумал, что разные вещи меняются в городе, его амбиции, быть может, разрушились за считанный день, но дружба осталась, как реальный столп его собственной жизни. Дружба принадлежала ему, и даже революция не смогла у него эту дружбу отнять. И удовольствие от осознания этого простого факта для Йенса было большим, чем триумф после победы над Бингором.  

— В конечном итоге, для государства важнее всего, чтобы граждане его были друзьями между собой, — произнес Матиас.

И все закивали, потому что считали, что это так.

2 марта 2025 г.

— Это прорыв, — сказал Пахомий и крепче сжал копье, но глаза его ничего не выражали.

— Прорыв? — спросил Матиас.

— Да. Переходят в наступление.

Соседний виадук обрушился, камни полетели в облака.

Все трое отряхнулись и вошли в полуразрушенную башню, чтобы занять позиции у окон.

Из соседней башни уже стреляли легионеры, но колонна их шла другим путем, а потому та башня вскоре опустела. Огнем и магией прошелся первый полк легиона, разрубая волну восставших. Уничтожив все на своем пути, легионеры нерушимой колонной ушли к мосту в трибу ремесленников.

— Что это было? Больше никого не видно, — спрашивал Матиас.

— Видимо, они решили уйти в город, — отозвался Тобиас.

— Их окружили. Эти решили вырваться, — подтвердил Пахомий, — восстание победило.

Тогда в комнату зашел один из магов и сказал зычно:

— А вы чего здесь! Бежим, все идут на штурм башни комитета!

— На горком! — кровожадно произнес Матиас.

Тобиас, не любивший бравады, неодобрительно посмотрел на друга.

Все трое встали и побежали вслед за магом.

Все башни вокруг здания городского комитета были захвачены. Из них били лучи. Кристалл на куполе разрушил несколько башен, несколько изуродовал, снеся половину этажей, после чего, защитники комитета попытались снести виадук, что вел в башню. Переход в самую крупную вышку города был крепким и выдержал один выстрел. С него посыпались камни, выпало несколько кусков и оторвало балюстраду на целом участке, но он выдержал. На этом энергия кристалла закончилась, и с помощью старинного подъемного механизма, его спрятали обратно в куполе.

Силы защитников комитета были на исходе. Настал момент штурма.

Собравшись с силами, на каждой башне выкинули большие синие флаги, затрубил рог. И восставшие побежали по одному виадуку. Из всех окон охрана комитета стреляла по ним. Синие повязки защищались мебелью, трофейными щитами и разными досками, но их все равно прожигали, и целый отряд, уничтоженный почти полностью, был вынужден откатиться обратно.

Вновь ударили лучи со всех сторон. Тяжелая перестрелка продолжилась. Так было, пока солнце не приблизилось к Дому. Вечер покрасил всё. Башня комитета перестала отвечать на выстрелы.

Тогда вновь затрубил рог. Синие повязки хлынули по переходу, единичные лучи ещё попадали по восставшим, но волна была непоколебима, и дойдя до дверей, быстро влилась, заполнив первый уровень, на котором никого уже не было.

Охрана комитета отстреливалась на лестничных пролетах и в коридорах верхних уровней. Они строили баррикады, захламляя проходы. Восставшие все разрушали и продвигались вперёд.

Затем произошел ещё один взрыв. Башню потрясло.

Куски камней полетели вниз, что было видно из окон.  

Отряд, в котором были друзья, в это время отдыхал в коридоре перед новой атакой. Все сидели на полу или на ящиках и столах, кто-то ел вяленное мясо, кто-то играл на свирели, звуки которой плохо сочетались с сугубо городской обстановкой.

— Купол взорвался… — сказал Матиас.

— Да, — сказал Пахомий, — похоже, кто-то неаккуратно использовал кристалл.

Сплюнув в окно, Тобиас спокойно заговорил:

— Вот уеду отсюда, не будет рядом никаких кристаллов, тошнит уже от них, от всей этой магии.

Он говорил так спокойно и без всякой злобы, по-простому и мечтательно.

— А я буду продавать лодки всем людям! Я буду делать их так много, что даже бывшие рабы смогут их себе позволить! — сказал Матиас.

— Да, так, все летают, никто не работает — отозвался Пахомий.

— Тебе не нравится эта моя мечта? — Матиас чуть пихнул его локтем.

— Мы сражаемся не за это, — ответил Пахомий.

— А за что?

— Ты поймешь, когда мы победим.

— Не верит он ни во что, — сказал Тобиас, глядя куда-то в небо, — но он не злой, просто не верит. И всё.

— А за что ты, Пахомий, сражаешься тогда? — спросил Матиас.

Пахомий ничего не ответил, только посмотрел на Тобиаса своим нейтральным взглядом. Разум в нем одержал победу над душой, но душа не исчезла, стала разумной и подчиненной.

Сражение продолжилось, когда вернулся лидер отряда.

Маги шли по коридору, заходя в одну комнату за другой, но почти везде было пусто, и лишь немногие образованные рабы сидели там в углах, надеясь на лучшее, их восставшие не трогали. Охрана комитета отступала на верх, уже не обороняя своих заграждений.

Наконец, маги дошли до верхнего этажа, который предстал холмистой равниной из обломков, порушенных опор и кусков каменных плит.

Здесь завязалась последняя перестрелка. Охрана испускала лучи, растрачивая последние капли энергии своих кристаллических наконечников.

Но здесь сопротивление сил комитета стало ожесточенным, как никогда. Вершина башни покрылась голубой паутиной, летела пыль, взлетали камни, прожигались тела восставших, но они продолжали перебегать через груды камней, влетая в очередную низину среди руин, и там сцеплялись в рукопашной драке с защитниками башни. Охрана колола и резала восставших, но синие повязки вновь набрасывались, окружали, хватали, били и закалывали, задавливая своим числом и неистовостью.

Матиас бежал с Тобиасом рядом, когда настал их черед штурмовать следующую гору мусора, поверх которой упала большая колонна.

И тогда один выстрел сразил Тобиаса. Луч прошел через плечо, оторвав правую руку, и самого Тобиаса отбросило назад. Матиас и Пахомий склонились над ним. Изо рта раненного потекла кровь. Он смотрел на них, как будто не понимал, что произошло, и Матиас отвечал ему тем же взглядом. Пахомий оторвал кусок туники, чтобы прикрыть рану, Матиас подобрал вблизи чей-то окровавленный мешок и подложил под голову Тобиаса, взгляд которого стал блуждать по небу, словно в поисках места, куда должна улететь его душа.

Они не успели друг другу ничего сказать, шок заткнул им рты, только медленно смотрели, один на жизнь, двое на смерть.

— Поля… поля… — успел прошептать Тобиас.

После чего глаза его покинула жизнь.

В растерянности Матиас продолжал наблюдать, склонившись над уже мертвым товарищем.

— Вперёд! — прокричал кто-то.

Затрубил рог.

Мимо продолжали бежать восставшие. Синие повязки занимались остатки вершины.

А потом кто-то крикнул:

— Победа!

И везде поднялся ликующий рев.  

В городе произошла революция.

Городской комитет был упразднен, вместо него была создана комиссия магов из ведущих заговорщиков, председательствовал в которой Леандр, как лидер заговора.

Был установлен порядок, по которому комиссия сама привлекала в число участников виднейших магов и бывших легатов из легиона, и в основном, конечно, тех, кто сочувствовал революции синих повязок и недолюбливал комитет псиоников.

Рабство было отменено.

Вся работа в городе теперь оплачивалась деньгами в обязательном порядке. Таков стал закон. Но никто не сказал ни слова о гоблинах на полях, ведь те не были людьми. Людей не волновали все остальные расы, населяющие планету, их город парил над ней и существовал только для себя.

Случилось то, что было важно для людей, на что они надеялись спустя несколько десятилетий жизни, в которой ничего не менялось. Люди стали свободны. Труд высвободился из подвалов, где удерживался псиониками и легионом. Легаты девяти полков, что сдерживали воинство Нарума, прислали спустя несколько дней письма, в которых выражали свою преданностью Мерхону и признавали новое руководство города.

Замысел Леандра оказался верным. Никто не захотел защищать псиоников. А руководство легиона и даже скептики, выступающие за имперское гармоническое управление, не смогли вразумить их, и те не поверили в угрозу, не поверили в потерю власти и уважения. Леандр верил, что власть может либо расти, либо уменьшаться. Комитет не хотел ограничивать свою власть, не хотел и укреплять её, и теперь нет никакого комитета, а только магическая комиссия.

Леандр сделал ставку на жадность и свободолюбие людей. Жизнь в городе не менялась долгое время. Люди не беднели и не богатели, кроме отдельных купцов, что набивали свои сундуки, пользуясь рабским трудом. Но и купцы устали от рабства, потому как они владели и управляли неделимым мануфактурами, которые были однажды организованы псиониками. Рабы были закреплены за своими башнями, их нельзя было ни продавать, ни освобождать, только комитет мог решать судьбы рабов, перемещая их с одной мануфактуры на другую, чтобы равномерно воспроизводить необходимые городу товары.

Теперь не было рабства. Теперь купцы могли делать что хотели, торговцы овладели своим богатством, люди получили свободу, а маги власть. Синие знамёна реяли над куполами, синие штандарты украшали стены. Воссозданный заново первый полк легиона носил синие туники. Мерхон стал синим.

Везде ходили горожане, гулял пьяные компании, где-то запускали фейерверки, привезённые из города Хон, новые кофейни были переполнены. Кругом играла музыка, и веселье лилось реками по воздушным улицам и виадукам.

— Отлично… отлично… — приоткрыв рот в своей манере бормотал Тонг Нарума, глядя в свиток, а возможно и сквозь него, уже в смысл прочитанного донесения.

Весть о случившейся в Мерхоне революции порадовала его. Поход оказался удачным.

Поверившая в многочисленность войска разведка легиона донесла своим командирам неверные сведения, и легион лишь сдерживал Нарума, не решаясь пойти в атаку на позицию Тонга, что была прикрыта лесами и находилась на возвышенности.

Разбив множество палаток вокруг большой площадки для каменных платформ, легионеры встали на краю пшеничного океана, по которому проходило одно огромное пятно выжженной области. Лагерь был окружен рвом и насыпью, стояли часовые. Рядовые легионеры часто подходили и разглядывали лес и заграждения островитян, над которыми возвышались знамёна рода Нарума, три черных круга не белом фоне.

Копья с кристаллическими наконечными позволяли легко истреблять гоблинов, но островитяне умели воевать, и пусть их воинства были меньше и хуже снабжены, но они были в разы профессиональнее легионеров, ведь это были отборные воители, обучавшиеся с детства, дети предыдущих воителей и отцы будущих. 

Мерхон же теперь был ослаблен внутренней распрей, а Тонг, возможно, получил внутри него нового союзника и возвысил свое положение в городе Эр тем, что имел более качественные связи с новым руководством ведущего города планеты.

Теперь Нарума могли отступить. Воители рода исполнили свое предназначение ни разу не воспользовавшись мечом, Тонг Нарума завершил поход без единого сражения. Но лишь время покажет, одержал ли он полноценную победу, принадлежит ли эта победа и ему в том числе.

— Уходим, труби отход, — бросил Тонг.

Преданные воины рода Нарума не задавали вопросов, не возмущались, а лишь следовали за своим господином, не важно, в безумной атаке или в безудержном бегстве.

Днем, когда легион поднимется по склону холма до места, где был вражеский стан, то обнаружит его реальные размеры. Разведчики доложат, что силы Нарума, вышедшие из лагеря оказались невелики. Но горные леса уже скроют воинство в охристом дневном тумане.

Они жили на той воздушной улице, на которой будут сражаться, жили на работе, в мастерских, дыханием магии, оживляющим кристаллы, жили в многоквартирных башнях, в кельях, где спали и мечтали, глядя на звезды через окна. Но волшебный город Мерхон парил в небесах, и они хотели жить не в этом городе, а в небесах, они думали в те мгновения, что небо станет их всеобщим прибежищем, которое они найдут.

А легионеры первого полка, что сидели в трибе легатов, также жили на улицах, но на своих, среди горящих вечерами жаровней, меж строгих серых башен. И кто-то среди них мог бы понять мечтающих магов, если бы пересеклись они не здесь, а где-то в летающем парке или кофейне.

Выстрел.

Раcпылились последние мысли.

Луч ударил из кристалла, что загорелся на вершине безликой башни комитета, и улица развалилась, что соединяла трибу магов и трибу легатов. Огромные камни, украшенные балюстрадой полетели вниз. Среди низких облаков виднелись золотистые пшеничные поля. 

И когда последние обломки ещё не долетели до земли, из белокаменной трибы торговцев по другой магической улице пошли в атаку восставшие.

Они бежали толпой напролом, пуская лучи во все башни, что видели. Голубые нити прорезали пространство. Стреляли и в ответ, и падали копейщики с синими повязками с края воздушной улицы, ловя свою окончательную смерть где-то в полете. Но восставшие дошли до трибы и ворвались в первую же башню, где им пришлось толпой закалывать легионеров, стоявших там насмерть.

Копейщики быстро зачищали башню, этаж за этажом. Внутри располагались бараки, где легионеры пытались строить укрытия из кроватей, блокировать ими двери, но лучи в конце концов прожигали древесину. Заняв верхние уровни, маги стали бить кристаллической энергией из всех окон.

Неся потери, копейщики ринулись по виадукам к следующим башням. Они разрубали волшебным пламенем двери, а потом бежали вперёд, падали мертвыми, но добегали до входа, где их расстреливали из глубины помещения, но вслед за павшими бежали уже новые копейщики. Видя это, и видя, что восставшие в большом числе продолжают прибывать по воздушной улице от трибы торговцев, легионеры решили все же отойти к башне-дворцу легата Дитриха.

Шум, дым, взрывы, камни, пыль и крики порванных людей, у которых не было руки или ноги.

Йенс сидел за полуразрушенной колонной на верхнем этаже, купола над которым уже наполовину не было, кругом лежали груды разорванных кирпичей.

Он так и не успел узнать этих ребят. Ему дали другой отряд, не тот, в котором он служил. Эти легионеры были идеальными. Фигуры без души, но с дерзким и цельным умом, которые великолепно понимали команды и превосходно их исполняли. В этом отряде служили ветераны до двадцати четырех лет, ещё очень молодые и бодрые, но при этом уже видевшие множество стычек.

Но восставших было слишком много. Йенс знал, что все было плохо, но не мог не смотреть на синее насыщенное небо, не любоваться им. Все воинские люди того дня смотрели на небо несмотря на то, что в этот день они сражались на смерть и могли быть развеяны по ветрам планеты после смерти, они также знали, что бои будут идти лишь в этот день, а завтра все они будут друзьями, потому что бились они с идеями.  

Припорошил город каменной крошкой поля свои. Сражение яростное было.

Легионеры бегали от бойницы к бойнице и стреляли из каждой, в ответ же их подавляли лучами из множества окон захваченных казарм. И вскоре все окна были расширены, а на полу везде валялось множество осколков. 

Сами легионеры стали испытывать мрачное веселье от всеобщего разрушения, словно не замечали гибели своих товарищей, взрывов, а только стремились ударить врага, выстрелить в сторону противника, разрушить что-то своими руками.

Слетела серость трибы, развеялась строгость кирпичной крошкой. Синие лучи озаряли комнаты, улицы опутаны стали паутиной магических лучей.

Восставшие сбавляли свой темп, но продолжали упорно наступать, захватывая этаж за этажом, башню за башней, улицу за улицей. Они хватали столы, поднимали трофейные щиты легионеров, прикрывались ими, когда преодолевали виадуки.

Сражение огибало башню легата. 

Вскоре вернулся Дитрих.

Он поднялся по лестнице не запыхавшись, дыхание его оставалось ровным, чем Йенс слегка восхитился внутренне, потому что Дитрих уже давно был лишен той телесной молодости, кокой требовало военное дело.

— Что здесь происходит, Йенс?

— Ваша башня не устоит, легат Дитрих.

— Идем отсюда.

— Но как же башня?

— Ты сказал, она не устоит.

— Разве это значит, что нужно отступить? — с бравирующей улыбкой заявил Йенс.  

— Молодец, Йенс! — похвалил его Дитрих, без веселья в голосе, — Но нам сейчас легионеры дороже башен.

Они отступали. Целые стены осыпались в залах, там легионеры ползали между куч осколков, пытались строить баррикады, но те прожигались лучами, поэтому везде горели сваленные вместе столы, стулья и комоды. Апартаменты рушились. Покидали их в спешке.

Другие башни поблизости уже были захвачены, а потому из их окон били смертоносные лучи. Легионеры падали с виадука, но оставшиеся бежали быстро, как могли, и достигали соседней башни, что ещё находилась под контролем легионером.

Собрав всех, кто был в ней, соединенный отряд двинулся по воздушным улицам к правительственной трибе, которую уже брали в окружение силы восставших.

Когда же легионеры достигли её, то Дитрих собрал командиров отрядов первого полка, чтобы те отчитались о численности людей в строю.

— Двадцать два.

— Тридцать один.

— Двадцать восемь.

— Семь… — сказал вдруг один сильно уставший командир, и все увидели тогда, как был мрачен, хотя почти полное уничтожение отряда и не сломило его.

— Сорок.

— Пятьдесят два.

— Тридцать четыре.

— Двадцать шесть.

— Двадцать три.

— Тридцать, — сказал Йенс.

Дитрих задумался. Численность едва подступалась к трем сотням, что составляло половину полка. Сражение было ужасающим, уже скоро первый полк легиона не сможет вести бой.

Внутренним взглядом он охватил сражение. Восставшие продвигались со всех сторон, занимая башни, но неизвестно, насколько тесно друг к другу шли волны. Ближайший мост вел в трибу ремесленников, и это была самая крупная по площади триба в городе, где полку легче будет маневрировать между толпами синих повязок. Там было много рабов, но угрозу для обученных легионеров представляли только вооруженные враги в большом количестве. Но не потому он судорожно думал о рабах, что хотел отступить, а потому, что хотел растворить полк в городе. Но весь город кипел восстанием, поэтому не могло быть лучшего пути.

— Прорыв. Мы пойдем на прорыв, — особо твердо произнес Дитрих.

Командиры отрядов переглянулись, потом стали кивать, их взгляд загорелся суровым пониманием.

Подбежал воин из охраны комитета:

— Легат Дитрих, вас вызывает Городской комитет.

— Иду, а вы готовьте людей.

Поднявшись в спешке в кабинет городского комитета ближе к верхушке башни, Дитрих с недовольным видом вошел, распахнув дверь.

Внутри сгущалась ядовитая, разъедающая тревога. Из членов комитета здесь были псионики. Всех девятерых легатов полков, кроме Дитриха, направили защищать владения города от Нарума.

— Комитет хотел меня видеть?

— Дитрих, надо что-то делать, они вот здесь уже, — говорил Продром, пытаясь скрыть панику под строгостью несвойственной ему.

— Мы идем на прорыв.

— Прорыв? Их, понимаешь ли, тысячи! Эти синие черти все заполонили!

— Ты знал, что это случится! — крикнул Дитрих, но тут же принял более спокойный вид, — Однако, ты идешь со мной или как?

— Куда я уйду то? Куда ты собрался прорываться?

— Послушай, Продром, единственный выход сейчас это вырваться в город и раствориться в нем. Мерхон большой, мы затеряемся. Другого выхода нет. К этой башне ведет только один виадук.

— Но это безумно, нас же всех просто перестреляют, пока мы уходить будем, Дитрих, это… это… — он начал запинаться, — понимаешь ли…

— Я ухожу. 

— Ты оставишь нас здесь вот так?! — он почти заорал, глаза его были выпучены, но в них было больше страха, чем гнева.  

— Да.

Ответ дался Дитриху столь легко, потому что он не услышал ни единой нотки власти в речи псионика, личность его испепелилась, остался только трепыхающийся ужас.

Возможно, Продром что-то ещё кричал вслед, но Дитрих уже не придавал этому значения. Когда он прибыл на первый этаж, то у дверей уже толпились все оставшиеся люди. Башня была большой, и половина полка вполне помещалась на нижнем уровне.

— Все готовы?

— Только прикажите, — ответил один из командиров.

— Превосходно. Идем, все вместе, раненных в середину колонны, — он повысил голос, обращаясь ко всем, — Охрана комитета нас не поддержит. Мы прорываемся своими силами. Я верю, здесь собрались все те, кому дороги устои империи. Мы прорываемся не просто чтобы сохранить жизни, но чтобы сохранить империю. Мы, это мы есть империя, потому что мы помним её порядки. Выживет кто-то из нас, выживет и сама империя. Выступаем!

Лица легионеров выражали понимание и отчаянное веселье.

Раздались крики командиров.

Двери раскрылись.  

И легионеры, что были ближе сгрудились вокруг входа и ударили из копий по окнам тех башен, что были отсюда видны. Затем легионеры сзади положили копья на плечи впереди стоящим и тоже выстрелили, затем последовал ещё один залп.

И тогда только полк ринулся вперед узкой колонной, закрывшись щитами и продолжая бить лучами во все стороны. Из башен следовали ответные выстрелы. Кто-то падал, у кого-то щит не выдерживал множества лучей и загорался, приходилось бросать щит и уходить в глубину построения, на место ушедшего вставал другой.  

Но колонна шла неумолимо. И они вошли в ближайшую башню. Сопротивление в которой было подавлено, потому что маги не ожидали ответной атаки. Подкрепления не поспели за ними. И полк, зачистив башню, ринулся в почти пустую трибу легатов.

Проходя от строения к строению, по воздушным переходам, полк быстро разбивал в дребезги любое сопротивление.

Но им ещё предстоял мост между трибой легатов и трибой ремесленников…

Теперь она также проснулась в своей комнате и никого не обнаружила на подоконнике. Но до неё донесся шум ликующей толпы, провожавшей легион в бой с войском Нарума. Поднявшись, она пошире распахнула ставни и стала наблюдать за тем, как ровные ряды маршируют по воздушным улицам к платформам, как свет дня не только падает на город, но насыщает толпу, и та словно сама освещается радостью.

"А ведь это я сделала. Какая я молодец," — подумала Гликерия, чтобы хоть как-то ответить себе на те странные ощущения, что переливались в ней при виде того, как происходит событие, которому она стала причиной, событие, которое было многократно больше неё самой, которое она не хотела до конца понимать, и над которым ещё много будет размышлять, если останется в живых.

Одевшись и умывшись в дикой спешке, она бросилась будить мать и брата, их нужно было отвести на окраину города, занятую магами. В городе нигде не было бы безопасно, но если её родные будут в той части города, то Гликерия будет более спокойна за них, сможет утешать себя. Мать особо не говорила, только беспрекословно делала, что дочь ей говорит, потому что её вид и настрой внушал ей страх. Повзрослевшая за короткое время девушка была серьёзнее и жестче, чем её немногие родственники, и быстро стала в семье главной.

— Все будет хорошо? — спросила мать.

— Да, если поторопишься, — ответила Гликерия.

Обе старались сохранять спокойствие. И пока мать одевала младшего брата, ещё не до конца проснувшегося, Гликерия стала быстро собирать разные пожитки и еду, какую можно было взять с собой, вроде сыра и сухарей, которыми она на этот случай запаслась.

Гликерия была авантюрной по своей натуре. Ей нравились путешествия, риск, спокойствие отдаленных земель. Она на мгновение закрыла глаза, что увидеть белёсые туманы далеких горных лесов…

— Глерия, Глерия… — младший брат взял её за руку и стал лениво дергать, — куда мы идем?

— Тихо, — сказала строго Гликерия, но с такими злобными нотками в голосе, что брат мгновенно пришел в себя.

Вскоре она уже вела их виадуками и воздушными улицами, от одной неприметной башни к другой. Где-то люди пили и веселились, где-то бегали дети, а где-то и пробегали стаи молодых людей с синими повязками, но они не узнавали Гликерию. И они чувствовала лишь смутную близость с этими её соратниками, которые из-за природы её службы ещё не скоро узнают про неё.  

Вскоре она отвела мать и брата в трибу магов, где в подвале большой и укрепленной башни также ютились родственники магов или сторонников заговора, которые проживали в небезопасных местах города или слишком далеко. Это была крупнейшая магическая мастерская, где производили кристаллы, здесь трудились и общались между собой самые влиятельные маги, а само здание обладало толстыми стенами и крепкими перекрытиями.

Несмотря на укрепленность места, оно выглядело мрачным и полным отчаяния. Другие простые люди ютились здесь, и пусть многие из них, будучи родственниками магов, пытались выдерживать эти неудобства с неким достоинством, общественный страх перед неизведанным витал в этих залах.

Вырываясь из объятий, Гликерия вдруг почувствовала, как рука её матери крепко сжала её запястье, стало больно, она повернулась, чтобы увидеть на лице матери реальный страх.

— Все ведь будет хорошо?

— Да. 

Но в тот момент Гликерии сложно было словами ответить на такие переживания, и она просто убежала, не став никого особо долго успокаивать.

Накануне Гликерия случайно пересеклась в трибе магов с одним из членов комитета. Это был старый псионик непримечательной внешности. Он лишь коснулся её рукой и легкая печаль одухотворила его лицо. На вопрос Гликерии, он ответил, что та бесплодна. И сперва девушка ужаснулась. Но позже, пропустив дома несколько кубков сладкого вина, она занялась своим любимым, сразу после чтения свитков, делом, наблюдением за небом из окна своей комнаты. И довольно быстро юркая мысль доползла до её сознания. Печаль ушла, а пастельная легкость рисующейся жизненной перспективы затуманила все конкретные образы, позже растворив их. Какое-то время у Гликерии были сомнения в выбранном ею пути. Она думала, что их дружба с Йенсом, тянущаяся из детства, могла перерасти в что-то крепкое, она думала, что это в её власти, так она привыкла побеждать. Семья, которая считалась уделом женщины, тяготила её сознание, хотя внутренне она и не признавала за женщинами какого-либо долга. Теперь же дилемма была разрешена, разрублена парой слов случайного псионика, которого ей посчастливилось встретить на виадуке.

Если раньше, Гликерия думала о том, должна ли она создать семью или же отдать всю себя службе, то теперь в её жизни могла быть только служба. Это давало ей легкость сознания, какой у неё не было никогда. Выбор исчез, остался только путь, который за неё выбрала сама судьба.

Но Йенса нигде не было. Сперва она побежала к кофейне. В городе начался бардак, и потому она бежала по воздушным улицам между разломанных лавок, среди всякого мусора. На виадуках бродили рабы с синими повязками, несколько раз мимо пробегал патруль из легионеров и внутренней охраны псиоников.

Когда Гликерия, наконец, влетела в кофейню, то там уже было пусто. Столы перевернуты, стулья поломаны, а за стойкой никого не было. Только все тот же приятный запах кофе ещё чувствовался, а может был только в сознании девушки.

На выходе из кофейни Гликерии встретился Диодор. Они столкнулись неожиданно. Скорее всего, он пришел туда также, чтобы найти кого-то из друзей.

— Гликерия?

Он быстро схватил её за руку, но она не вырывалась, только растерянно смотрела по сторонам.

— Где Йенс? — спрашивала она, будто ни к кому не обращаясь.

— Пошли в трибу магов, Гликерия, быстрее, здесь не безопасно.

— Где…

Диодор потянул её за руку, и она пошла с ним.

Смятение в ней очень быстро заполнило всё, словно серые шелковые полотна обернули её внутренности и стали пульсировать, сдавливая и тревожа. В таком состоянии ей стремительно не хотелось думать, и она просто пошла за первым магом, который её встретил на этих пустынных переходах.  

В другой башне, второй по высоте в трибе магов, сидели в ожидании грядущего многие молодые маги и их сторонники, все с синими повязками на руках и копьях с кристаллическими наконечниками, которыми они поголовно были вооружены. Доспехов у них не было, но их было много, и среди них были бывшие легионеры, маги, когда-то служившие в легионе и уже ощутившие однажды вкус боя, страх смерти и радость победы.

Все эти маги выглядели счастливыми и напуганными. Они хотели сделать нечто великое и боялись того, что хотели сделать. Все окна были закрыты на ставни, лишь горели свечи. Лица в полумраке выглядели более зрелыми и значительными.

Где-то среди всех сидели Пахомий, Матиас и Тобиас.

— Никто ещё не сомневается в том, что мы делаем? — спросил Матиас.

— Ты чего, друг мой, поздно ведь уже, — Тобиас положил копье рядом и растянулся на полу.

— А ты, Пахомий? Что думаешь?

— Я не думаю, — буркнул тот угрюмо, глядя при этом куда-то далеко, сквозь пол, башню и небо.

— Ты и не думаешь? Удивительно, — сказал Матиас, но как-то блекло.

Страх обесцвечивал все прочие эмоции. 

В зале было тихо, в других местах тоже кто-то переговаривался между собой, но еле слышно. Все были скованы предстоящим. Радость теплилась под коркой отчаяния.

— Скажи мне, Тобиас, — снова заговорил Матиас, но более серьезно, — что ты будешь делать, когда получишь свободу?

— Свободу? — Тобиас улыбнулся, глаза его были закрыты и не хватало лишь длинной соломинки во рту для более пасторального вида, который он создавал одной своей природной внешностью, — я улечу на поля.

— К гоблинам?

— К земле, дурень.

— Зачем?

— Я хочу землю... Хочу сам пахать и сеять. Матиас, мне не нужен этот вот город, да и восстание тоже не нужно. Не надо мне ничего. Только землю, жирную такую, плодородную, чтобы хлеб на ней рос. И всё…

— Приятно бывает послушать твои мечты, веет от них чем-то расслабляющим.

— Я как чувствую, так тебе и говорю.

— Хватит у тебя денег на землю?

— Так я прибьюсь к поселенцам. Есть на севере самом такие поселения, там бывшие рабы живут и землю возделывают. Иного места нету на материке, где я хотел бы быть.

— Знаешь… — Матиас сделал паузу, — я надеюсь, что у тебя получится.

— Я тоже надеюсь, Матиас.

Матиас также лег и попытался представить чего он хочет сам. Он стал рыться в своих мыслях, рассматривать видения о своей мастерской, где он делает новую лодку, чтобы её продать. Потом возникла целая мануфактура, где множество рабочих крепят доски к шпангоутам, а маги инкрустируют кристаллы в киль, все они вместе создают новый воздушный корабль, который управлялся бы командой воздушных матросов и мог бы перевозить грузы между городами без участия магов. Отважные люди могли бы покорять небо сообща, с помощью множества кристаллических рулей.

Когда корабль развеялся, Матиас увидел себя богатым и влиятельным. Но ничего особенного в самом себе он не увидел, кроме разве что свежей туники, выкрашенной в пурпур.

Но позже его желания вытекли из этих мечтаний и стекли в кофейню, где он сидел с друзьями и пил сладкий напиток с медом и сливками, пил столько, сколько ему хотелось, и болтал с друзьями, а солнце вечно светило где-то на улице, не скрываясь за планетой или горизонтом.

Мысли прервались с шумом раскрывшихся дверей.

Вошел Леандр в синей тунике и позолоченном венке.

Все маги встали и столпились перед ним.

— Пришел момент. — Он начал свою короткую речь, — Мы все хотим нового порядка, все хотим, чтобы у города было здоровое и смелое правительство, все хотим, чтобы город наш расширялся. Но самое главное, мы хотим, чтобы именно маги в этом городе были главным сословием. Потому что все держится на магии. Не купцы с их торговлей, не легионеры и не рабы создали этот город. Его создали маги, — и тут его речь стала жестче, злоба чуть сковала его лицо, — Мерхон создали маги, и Мерхон должен принадлежать магам, а не кому-то другому. Хватит бояться этого. Мы здесь будем хозяевами.

У магов слегка загорелись глаза, но сами они не шевелились.

Повисла некая пауза. Леандр всматривался в лица, а потом сказал:

— Идите к правительственной трибе и возьмите её.

И маги пошли. 

Хлебные поля красиво горели. На фоне красных пожарищ бежали гоблины, покинувшие свое безнадежное рабство. От зрелища Тонгу и самому становилось жарко, неприятной теплотой обдавало лицо. Добротный ветер помогал огню распространиться. Поджог удался. 

— Мой лорд! — крикнул подбежавший к камню воин, встав на одно колено.

— Докладывай… — нижняя губа Тонга отвисла, глаза сощурились от яркого солнца, которое уже скоро зайдет за Дом.

— Легионеры, охранявшие эти поля, отступили, как только увидели нас! Мы не потеряли ни одного мечника!

— Отлично, эй, — повернулся он к одному из воителей подле, — труби отход, мы возвращаемся в лес.

Местность огласил роковой бас, звучавший как само воплощение тревоги. Недвижимые прежде, словно скульптуры, воители Нарума двинулись.

Сегодня они уйдут вверх, где леса густеют, прежде чем склон становится более крутым и все более бедным на растительность. И в этой хвойной полосе они разобьют лагерь. Коричневатый день будет тревожным, а вечер весёлым, потому как Тонг Нарума ценит в своих воителях настрой, и он вскроет бочонки с рисовым вином, какое любят во владениях города Эр.

И пока мечники будут пить, легкая пехота быстро разведет в предгорьях множество костров. Сторожевые посты будут широкой цепью обрамлять холм.

— Нельзя выпускать все силы в этот поход. Нам нужно набрать ещё людей, — Дитрих старался быть неторопливым и спокойным, — нужно посмотреть, что будет делать Нарума дальше, не нужно сейчас бросаться в атаку.

— А если он начнет жечь новые поля… — Продром был на удивление спокоен.  

В небольшом зале за длинным столом собрались все псионики и легаты легиона, вместе они являли собой импровизированный орган, называемый Городским комитетом, и который должен был решить все проблемы. Говорили между собой только Дитрих и Продром. Все остальные только слушали, потому что иных точек зрения не было.

— Мы уже направили туда два полка. Это больше тысячи легионеров. Они будут сопровождать отряды островитян, парируя их атаки. Мы уже сковываем Нарума.

— Дитрих, я понимаю, что ты действуешь аккуратно, но затем мы, псионики, и выдали тебе войска, снабдили их всем необходимым и продолжаем снабжать, тратя на это много денег, чтобы ты действовал смелее.

Дитрих подумал о том, как это неприятно и даже попросту некрасиво, так уныло указывать ему на его место, потому что разговор был серьёзным, и он не просто так занимал свой пост, и сейчас его пригласили в этот новый объединенный комитет не как знатного вельможу, а как знатока своего дела. Городу не нужны распри в кабинетах, городу нужны решения.

— Мерхону нужно взвешенное решение. Ты знаешь, Продром, я всегда поддерживал тебя и комитет, потому что вы взвешенные управленцы и…

— Я понимаю, — перебил его Продром, и стал говорить в какой-то весёлой манере, — понимаю, что ты хочешь сделать все правильно, уберечь людей своих хочешь. Но, понимаешь ли, ты, а не я, ты из нас двоих воин, и это ты должен быть смелым, ты рваться в бой, понимаешь ли, должен. Мы тебе все дали, действуй смело. Вот она опасность. У тебя целый легион, так защити нас.

— Это самый странный разговор, который мне доводилось вести здесь, — голос Дитриха стал грубее и наглее, — эта бравада сейчас ни к чему… Мы должны ждать. 

— Нет, Дитрих, мы ждать не будем. Нет, не будем, я тебе говорю, — Продром начинал терять терпение, он позволял с собой спорить, но только спорить, а не оказываться правым в споре, — я тебе не для того передал ответственность за оборону города, чтобы ты в нужный момент сидел вот так, понимаешь ли, сложа руки! Ты мне тут не устраивай волюнтаризм!

— Я Дитрих, сын Эммериха, легат легиона, — встал из стола Дитрих во весь свой рост и, возвышаясь над всеми, громко продолжил, — командую этим легионом. Два десятка лет я охранял город. Этот легион создал я сам, я выковал его в боях, он состоит из ветеранов многих битв, каждого легионера в нем я считаю своим соратником. И я не буду бездумно кидать их в бой, чтобы потешить твоё самолюбие или, — и он презрительно снизил голос, — что гораздо гаже, потакать твоему страху.

— Вон! — мгновенно взорвался Продром, он встал и заорал, — прочь отсюда! Я… я снимаю тебя с этого поста! Ты больше не командуешь легионом, и вообще ничем не командуешь! Вообще воином ты больше не будешь! Страху, понимаешь ли, потакать… да это… Да таких как ты… — он стал запинаться от злобы и перестал говорить.

Дитрих шел по залу к двери, а псионики успокаивали Продрома. И постепенно он пришел в себя, ему дали стакан воды. Обсуждение продолжилось, уже более обстоятельно и в более спокойной обстановке. Коллеги сказали Продрому, что это несерьёзно, он извинился перед всеми.

У псиоников был свой настрой и манера общения между собой, не похожая на взаимоотношения обычных людей, они держались между собой скорее как художники, чем руководители. 

Тонкая магия быстро изнашивала души и разум тех людей, что плохо с ней справлялись. А в псионики шли далеко не только талантливые и проницательные маги, и умные граждане всерьез считали это одной из причин распада империи.

Конечно, Дитриха не изгнали из легиона, но приняли решение временно снять с должности легата легиона и оставить его в городе с одним полком, чтобы совсем не оставлять город без прикрытия.

Легкие пехотинцы Тонга Нарума не зря весь вечер разводили костры. Когда ближе к темноте два полка легионеров прибыли из города на платформах, они увидели в темноте огромное количество огней, а разведчики донесли о плотном кольце вокруг холма. Нельзя было точно сказать, но в город донесли о том, что Нарума пришли в большом числе, возможно это было несколько тысяч только отборных мечников, не считая всех остальных. 

Городской комитет принял решение направить девять полков легиона навстречу Тонгу Нарума. Дитриху оставалось только безмолвно наблюдать за этим событием, которое он считал верхом идиотизма.

Бывший начальник всего войска, он стоял теперь в толпе людей, наблюдая как легионеры плотным строем идут по воздушным улицам и заполняют платформы, которые тут же спускаются вниз, исчезая в белых облаках. Солнце ярко светило, только выходя из-за края газовой планеты.

Люди ликовали. На какое-то время все забыли о беспорядках. Мрачность граждан рассеялась. Восторг пульсировал в толпе от вида шагающего одновременно почти всего легиона, их пластинчатые нагрудники блестели на солнце, шлемы были гладкими и ровными, лица торжественными, а синие кристаллические наконечники коротких копий слегка светились. Горожане наблюдали с соседних улиц, в том числе жены и дети тех самых легионеров, ветеранов и новичков.

Это была радость, а не страх, потому что люди были уверены в победе легиона, который крайне редко терпел поражения от островитян или гоблинов. Подавляющее превосходство в вооружениях сулило победу, и потому каждое сражение лишь укрепляло влияние и власть города на всем материке.

И только бывший легат легиона в этой толпе был мрачен.

Дитрих уже сказал Йенсу, что город находится в опасности. Уход из города легиона не мог означать ничего хорошего для комитета, который оставил себя без защиты в этот трудный момент. Дитрих сказал Йенсу, что Продром знал о заговоре магов, просто был слишком слабым и уставшим, чтобы придавать этому значение, чтобы открыто верить в это. Когда-то псионики хранили бдительность, выслеживали магов, чьи мысли могли быть опасными, но в последние годы, они все больше пользовались тонким искусством лишь для чтения несложных чувств ближайшего хиреющего окружения и создания иллюзий в свое удовольствие.

И теперь, когда общество было охвачено радостью, дух Йенса был смят страхом за своих друзей. Поэтому он бежал по улице в очередное место, где могли находиться его товарищи. До этого он уже обежал всю толпу, провожавшую легион, высматривал Матиаса или Тобиаса в разных местах, но так и не смог их обнаружить среди многих радостных лиц.  

Он так мало общался с ними из-за своей службы. Всегда был так занят.

Сперва Йенс посетил мастерскую Матиаса. Но никого из друзей там не было. Немногие оставшиеся обитатели подсказали, что в мастерской уже второй день, как никто не бывал. Это дополнительно встревожило Йенса. Он все равно постучал в дверь, стучал сильно и долго, ждал, потом снова стучал, надеясь, что кто-то внутри все же отворит, ответит. Но пришлось идти дальше. С тяжестью на душе, Йенс быстро сбежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через многие ступени ближе к концу, он вылетел из той башни и помчался по виадуку.

Триба ремесленников была враждебно затихшей. Ровные стены домов с незрячими окнами, закрытыми на ставни, словно ровная поверхность воды перед бурей на море. Тишина, отвергающая приветливый легкий шум, не доверяющая прохожему тишь кварталов. Где-то перебегали люди с синими повязками, и пару раз Йенс ловил на себе их презрительный взгляд, быть может они признали в нем легионера. Это могли быть маги, а маги не любили легион. 

После мастерской Йенс направился в кофейню.

Оставлять свой путь легионера он не мог. В этом был весь он. И он сопереживал комитету, считал его более адекватным правительством, хотел чтобы город развивался стабильно, хотел гордиться тем, что принадлежит к той части общества, которая воплощает порядок. Менять это на праздную жизнь горожанина, он не мог, хоть изредка он и мог подумать об этом, сидя за чашкой кофе.

Когда он пришел в кофейню, она была полна людей с синими повязками. Множество взглядов впились в него. Легионер. Воин. Не маг. Йенс в смущении вышел оттуда, не увидев дружественных взглядов среди этих чужих очей. Аромат напитка никогда ещё не был таким злобным, этот запах стал чужим в тот момент.

Ни Матиаса, ни Тобиаса, ни Диодора он не встретил среди башен, на воздушных улицах, на виадуках, в кварталах, где жили маги или ремесленники.

Друзья… друзей своих он любил. Йенс подлинно дорожил ими, пусть они не уважали его идеалы, у них были общие вкусы, интересы, жизни переплетались, общая память делала их приятными друг для друга, и после любых событий в их отношениях, Йенс все равно мог увидеть улыбку, которую вызывало его появление на лицах старых приятелей. Для него они воплощали тот самый образ обычной жизни, ради сохранения которой он и бился с гоблинами или островитянами, терпел лишения в походах, преодолевал трудности.

И Йенс успел только подумать о Гликерии, когда его окликнул другой легионер.

— Командир Йенс!

— Да?

— Вас вызывают в казармы. Легат Дитрих.