steeless

Краткое содержание первой части: автор, терзаясь вопросом "Ту би ор нот ту би" приступает к забавному пересказу биографии Ришелье. В пересказе Ришелье родился, учился, ел персики, стал епископом Люсонским и готов был проявить себя перед королём Генрихом Добрым. Этому помешал фанатик Равальяк путём втыкания в Генриха Доброго ножичка.

Как-то так:

А Равальяка потом судили-казнили, а во Франции привычно наступило засилье фаворитов, и мы про него сейчас расскажем.

Про битвы фаворитов

После смерти Генриха IV расклад при дворе получился своеобразным:
- должен править король Людовик XIII, но он ещё маленький, заикается и вообще считается туповатым.
- от его лица должна править королева-регентша Мария Медичи. 
- на самом деле от её лица правит фаворит Кончино Кончини.
- сын великой Италии в основном озабочен добыванием из королевы денег, земель и должностей.
- у Кончино Кончини есть жена Леонора Галигаи, она даёт ему советы, но сама в основном увлечена суевериями, гороскопами и извлечением из королевы денег и драгоценностей.

В общем, кто-то, конечно, Францией правит, но кто и как – решительно непонятно!

Правда, где-то на периферии бегает епископ Люсонский, который весь такой: «А можно я? А дайте мне! Смотрите, какой я хорошенький!» Епископ правда хорошенький и инициативный, но бьёт копытом слишком активно, потому его боятся свои же и задвигают свои же.

Но в конце концов благодаря старшему брату и некоторым другим связям при дворе Ришелье всё-таки обратил на себя внимание королевы и стал её секретарём и фаворитом. И вошёл в совет. И там тоже обратил на себя внимание. И задружился с Кончино Кончини так, что к тридцати годам получил пост военного министра. Потому что – ну он же такой верный, такой сговорчивый, полностью выступает за то, чтобы Франция прогибалась под Испанию, ну да, ну да…

Кончини смотрит по-фаворитски

Про Людовика XIII тем временем как-то все забыли. Кончини и его жена так и вовсе обнаглели до того, что короля в грош не ставили – мол, чего там на него смотреть, пусть мальчик занимается хобби. Ну там, варит варенье, шпигует дичь, вышивает, пишет картины и музыку сочиняет. И на охоту ездит за птичками.

Король исправно осваивал мастерство варенья и выращивание горошка (который, кстати, загонял на рынке по спекулятивной цене, доказывая, что, если что – его величество не пропадёт). Но как-то мало-помалу начал задаваться вопросом: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» И завёл своего собственного фаворита, сокольничего Люиня. У Люиня было ещё два брата, и это обозначало мы помним, что.

Постепенно Люинь начал настойчиво зудеть королю в уши, что Кончини как-то и на маму-регентшу плохо влияет, и вообще, много власти забрал, а вы вон только закатки на зиму закатываете, надо бы что-то с ним поделать. Людовик согласился, что да, вот папу, например, запырял фанатик ножом, нельзя ли взять откуда-то фанатика и нож и сделать, как бы это точнее, какой-нибудь «ля-ля-ля-ля-бум-бум»?

Людовик готов шпиговать недругов

Люинь почесал тыковку и задумался.

Вскоре епископ Люсонский, который на всякий случай старался подстелить соломки и договориться с Люинем, получил недвусмысленное письмо. В письме обозначалось лаконично, что Кончино Кончини завтра станет совсем созвучным имени и фамилии.

– Ух ты, какая новость, – сказал Ришелье и стал немного Василисой. – Утро вечера мудренее!

После чего положил письмо под подушечку и проспал до полудня.

Тем временем заговорщики не нашли ножей и равальяков, потому просто застрелили Кончини с утра пораньше во дворе Лувра. Дальше пошла народная классика: «И в землю закопал. И надпись написал…»

Народ, правда, классику не оценил, потому что откопал Кончини обратно, разорвал на шматочки и побросал в костёр. По некоторым сведениям, отдельные шматочки даже съел. Показывая при этом, что итальянца при дворе ценили от всей души и даже немножко от всего желудка.

Людовик Справедливый в это время очень радовался тому, что он король. И показывал свою справедливость. Люинь и братья получили плюшек. Королева-мать получила приказ скрыться в ссылку в один из своих замков. Ришелье получил в лицо: «Муа-ха-ха, епископ Люсонский, теперь мы избавились от вашей тирании!»

– А нас-то за шо? – поразился Ришелье, который буквальным образом проспал переворот. Но Людовика прозвали Справедливым не за качества, а потому что он родился под знаком Весов. Потому он продолжал творить всякое астрологическое и выслал вслед за королевой и Ришелье.

Сперва к королеве, потом в Люсон, а потом вообще в Авиньон.

– Та-а-ак, – сказал Ришелье. – Всё сначала.

И впал в меланхолию.

– Та-а-ак, – обрадовался Люинь. – Как там говорят про убившего дракона?

И стал вести себя как Кончини.

– Та-а-а-ак, – зловеще выдала Мария Медичи. – Вы что – забрали у меня моего любимого фаворита?!

И начала готовиться к войне.

Про всеобщие обнимашки

Поскольку воевать предстояло, в некотором роде, с фаворитом и даже частично из-за фаворита – Мария Медичи решила связаться не просто со специалистом, а с профессионалом в этой области. И написала Д'Эпернону. Д'Эпернон был архиминьоном ещё Генриха III и в битве фаворитов мог бы сразу считаться финальным боссом. В романах Дюма Д'Эпернон изображается трусоватым и жадненьким, на самом же деле это был лютый мужик, который прославился храбростью и при Генрихе III назывался “полукоролём”. Д'Эпернон ухитрялся удачно жить и интриговать при трёх королях, в последний раз женился в 70 лет, а помер в 88 – притом вполне мирной смертью, что уже само по себе достижение.

В то время, о котором идёт речь, Д'Эпернон был бодрым шестидесятипятилетним парнишкой. Король его тоже немножко сослал, так что бывший архиминьон был, что называется, за любой движ. Он быстренько приехал в замок, где томилась королева-мать, и принялся её оттуда вызволять.

Вызволение это рисуется источниками по-разному, от дебильно-сказочных мотивов: «Рапунцель, сбрось свои косыньки!» до побегов по крышам с миллионом в ридикюле, в духе госпожи Беладонны. В общем, имели место переодевания, веревочные лестницы и легкий пенсионный флёр монте-кристизма.

При этом, если судить по некоторым источникам, спускаться Марии Медичи пришлось в два этапа. И если первую лестницу она преодолела стойко, насвистывая под нос что-то про "Здесь вам не равнина, здесь климат иной", то вот со второй дело не заладилось – ноги устали, а может, голова закружилась. Тогда добрые заговорщики просто окуклили королеву в плащ, перевязали ценный груз бечёвочкой и свёрточком спустили, куда требуется.

Рубенс потом про это очень наврал.

Сразу же после этого Д'Эпернон начал помогать королеве собирать войско и вербовать наёмников. Издалека воодушевлённо поддакивала Испания – мол, поможем, какие проблемы, всё для соотечественников! Назревала хорошая гражданская войнушка, король беспокоился, а Люинь – ни разу не военный – чесал тыковку всё активнее.

В разгар почесушек к Люиню вторгся капуцин отец Жозеф (он же дю Трабле, он же будущий Серый кардинал), который приходился Ришелье хорошим другом и всячески его при дворе продвигал.

– Королеву-мать нужно успокоить, – вкрадчиво заметил отец Жозеф.

– Несть во Франции столько валерьянки, – печально ответил фаворит короля.

– А давайте пошлём к ней Ришелье, и он её уболтает, – ещё более вкрадчиво заметил отец Жозеф.

– А потом и всех остальных тоже уболтает, – ещё более печально ответил фаворит короля. – И вообще, я его боюсь. Что ему надо-то?

– А вы сделайте его кардиналом, да и всё, – сочась от вкрадчивости, посоветовал отец Жозеф.

Сначала Люинь погрустнел дополнительно, но потом подумал, что обещать сан – это не дать сан, и выступил за то, чтобы вернуть Ришелье на положенное место в альков королевы-матери.

Ришелье вышел из меланхолии на второй космической скорости и примерно с этой же скоростью прибыл к Марии Медичи. И – кто бы мог подумать – решительно всех уболтал (на самом деле – аж два раза!), так что в финале всё дело кончилось мирным договором и обнимашками матери и сына.

Дело было за кардинальской шапкой.

Про шапку, министров и врагов

К тому времени Люинь – это выходец-то из низов и ни разу не военный – выпросил себе маршальский жезл. Ришелье полагал, что за свои заслуги ему тоже нужно что-нибудь да дать, но Люинь с королём ловкого фаворита королевы-матери не любили и хотели ему дать не кардинальскую шапку, а просто по шапке. И тут в ход пошли кошачьи качества кардинала – мы же помним, что кошки, даже если падают, приземляются не с грацией картошки? Ну и вот.

Люинь как-то поехал воевать, воевать не доехал, да и помер от скарлатины. Ришелье быстренько постарался уничтожить все следы влияния бывшего фаворита и втиснуться на его место. Так что он потихоньку начал завоёвывать симпатии короля, виртуозно при этом сидя на двух стульях и поддерживая одновременно короля и мать его Марию Медичи.

Ещё год Людовик пытался всё-таки отпихаться от настырности Ришелье и обещал кардинальский сан вот прямо… ну, в следующем году, может быть… столько дел, столько дел. Но Ришелье, перефразировав библейское «Стучите – и отворят» в «Долбайте – и задолбаете» всё-таки короля прожал и стал кардиналом.

Поржав и побегав жеребцом на радостях от долгожданного сана, Ришелье тут же поставил новую цель: стать кардиналом и министром одновременно. Мария Медичи была, что называется, только за – так что к сорока годам Ришелье таки стал кардиналом-министром, а после подмял под себя и весь Совет. И тут же с одного стула убежал, приняв сторону исключительно Людовика.

Чем и нажил себе кучу врагов.

____________________________________________

Про врагов, Анну Австрийскую и подвески ту би континуед (сие зависит от публики). Поддерживать автора нужно исключительно стрелками вверх и комментами.

Тут могла бы быть ссылка на телеграмм канал, но её чот нет. А есть ссылка на первую часть:

Ришелье: Интриги и котики. Ч. 1

Знакомство Геры и Зевса - о, это поэзия, это лирика на фоне великой Титаномахии, это... ну, все ведь знают, что Зевс превратился в кукушку, а Гера взяла, да и удачно прижала ее к груди? (кто не знает, тем сюда  Забавная мифология: Боги vs титаны. Ч. 4).

А теперь внимание: таки вы знаете Зевса? Вы знаете Геру? У кого-то есть еще сомнения, что всё было совсем не так просто? Тогда наш жёлтый античный таблоид берётся за дело и поведает - как оно было на самом деле.

— И-йыыыых…

Душераздирающий звук родился из груди Зевса (он же Младший Кронид, он же Надежа Всея Олимпа в вялотекущей войне Титаномахии). Убедившись, что нужного эффекта звук не произвел, Зевс перешел к звукам уровня «похмельный Посейдон». Потом поднялся до уровня «Деметра опять смотрит на братьев-дебилов». Наконец Зевс достиг в своей скорби пика и подскакал на кресле к тому, кто не желал внимать его страданиям. И воспроизвел звук непосредственно в ухо.

Аид (он же Старший Кронид, он же ходячее проклятие Крона, Олимпа и всех, кто на пути попадется) уважительно поковырял в ухе мизинцем. Потом передвинул на карте оливку, обозначавшую какой-то род кроновых войск. И наконец осведомился сухо:

— Заболел?

— Я весь разбит, — трагическим образом поведал Зевс в пространство. — Я изнемогаю! Я безумно хочу жениться.

— Заболел, значит, — уверился Аид и подтянул к себе табличку с отчетом о росте популяции кентавров. Потом снизошел и уточнил:

— На Кроне?

Из кресла донеслась мощная волна возмущения. Аид пробормотал что-то вроде «В принципе, был бы выход» и пошел дальше:

— На мне?

Волна возмущения разбавилась волной слабого интереса. Лавагет* Олимпа поёжился и решительно зарылся в восковые таблички, буркнув на прощание:

— Тогда что ты тут в принципе делаешь?

— Она меня отвергает, — с надрывом произнес Громовержец. — Я прилагал такие усилия, я пускал в ход всю свою изобретательность, но Гера остается недоступной!

Аид медленно положил табличку на место. Потом повернул голову и смерил брата взглядом, который говорил «Ну, вот ты и привлёк мое внимание».

Гера в записях славного лавагета значилась как «Громкоорущая Единица Разгона Армий» (№73. Чтобы никто не догадался). Ходили упорные слухи, что после проглатывания отцом нежная девочка прогрызла себе путь к папиной печенке и за следующие пару лет обеспечила Крону неизлечимый цирроз. Избранное олимпийское общество после отправки Геры к Фетиде так и не смогло определиться — кто ж там кого будет охранять. «Если война пойдет плохо, мы позволим Крону взять Геру в заложники», — был реальный план Аида в случае фатальной серии поражений в войне…

Нет, Гера, в общем-то, была красива, хотя и несколько пышна. Но вот ее характер в сочетании со стратегичностью и некоторой прямолинейностью мышления вызывал пока что вздохи в основном у Аида («Такой ресурс пропадает!»).

— Сильно заболел, — подвел итог Аид, соединив в воображении значения «Гера» и «Хочу жениться».

— Я болен страстью, — фыркнул братец. — Она же как крепость Офрис.

— Что, огромная?

— ?!

— Опасная?

— !!!

— Кхм… в ее пещерах можно заблудиться?

— Неприступная! — глаза Зевса загорелись восторгом охотника. — Она непохожа ни на пугливую нимфу, ни на робкую смертную.

— На робкую — ага, непохожа…

— О, одним этим она распаляет во мне желание!

— …быть от нее подальше?

— Ты только вообрази, сколько шума наделает наша свадьба!

— В принципе, одобряю. Все точно решат, что ты бесстрашен. Возможно, удастся выбить пару десятков лет перемирия…

Зевс издал еще один глубочайший вздох и вперил в брата взгляд, полный презрения. «Я тебе тут о вечном, — говорил взгляд. — А ты…».

Аид приподнял брови, как бы говоря «А что я-то?» Его роль в предстоящем браке все еще виделась ему несколько туманно.

— Сдвинуть бой с лапифами или в сражении подменить? — подозрительно осведомился старший брат. Зевс нетерпеливо махнул рукой и заявил, что да, и это тоже, просто ему для будущей свадьбы с Герой, как бы это сказать, нужна небольшая деталь…

В смысле, Гера.

— А можно как-нибудь без нее? — здраво осведомился после этого Аид, но был срезан возмущенным взглядом. Взгляд тут же стал умоляющим.

— Мне нужны твои таланты лавагета, — пояснил Зевс наконец. — Потому что её невозможно взять приступом и покорить! Ты не представляешь, сколько способов я испробовал, чтобы ее завоевать, брат!

Аид почесал бровь. Ему на ум пока что приходил только один способ: пойти в лобовую атаку со словами «Гера, я спятил и хочу на тебе жениться». Вдруг да застынет на нужное время.

Опыт дважды женатого Зевса в таких вещах был гораздо разнообразнее.

— На женщину, — нравоучительно начал он, — нужно произвести впечатление. Подобраться. Сломить сопротивление и захватить. Ты можешь сравнить это с осадой или с войной…

— У меня для тебя плохие новости, — пробормотал Аид, которому последние сорок лет неизменно точила печень Титаномахия.

— В общем, сначала я превратился в кукушку…

— На кой? — логично последовало от лавагета.

Зевс молча взмахнул руками, показывая, что птички же, романтика, и вообще, тебе не понять, жестокое ты сердце.

— В общем… мне удалось… приблизиться к ней… и почти покорить ее сердце.

Аид понял, что ему не дадут спокойно дочитать донесение от тельхинов и явил слабое подобие интереса.

— Ку-ку, — хитро и завлекающе сказала милая птичка.

— Красотень-то какая, — бодро умилилась Гера. — Так бы и обняла!

После чего сгребла птичку в кулак и принялась удушать от всей широты души, в приступе умиления вдавливая в объемистую грудь.

— Ку… — выговорила птичка уже совсем не завлекающе.

— Кук… — выстонала она через пять секунд воодушевленных объятий.

— Вы-озду-ха-а-а-а-а! — захрипела милая птичка басом Громовержца еще через пять секунд.

Гера сдвинула брови.

— Ты не кукушка, — проницательно воскликнула она. — Ты самозванец!

После чего сделала шаг назад и решительно пробила с ноги.

— Вот и я говорю — на кой? — согласился с Герой Аид.

Несколько поникший Громовержец кивнул из кресла.

— В общем, я решил было остановиться на быке, но…

— Ух ты, — сказала Гера, уперев руки в бока. — Бык. Фетида, зови Деметру, срочно! Она жаловалась, что у нее пахать не на чем.

После суточного марафона «мы с античным быком все поля обойдем, соберем, и посеем, и вспашем» быку удалось по-пластунски покинуть очередное поле экзекуции. В отдалении оставались громкие предложения Геры «нажарить шашлычка и позвать братьев». Деметра слабо возражала, что быки, мол, это не только ценная вспашка, но и три-четыре таланта легкоусвояемых удобрений.

− Твою-то энергию да в военное русло, — вздохнул Аид. — Дай угадаю — ты на этом не остановился?

Зевс с достоинством приосанился в кресле.

— Я на этом только начал. Просто подумал, что лебедь… вполне себе птица любви…

— Что подумала Гера?

— Отлично, — сказала Гера с мрачным удовлетворением. — У нас будут подушки. А ну-ка, курлы-курлы сюда, мой маленький.

Лебедь ощутил угрозу и попытался курлы-курлы отсюда. Но не успел.

К вечеру Гера нежилась на лебяжьей подушечке, а от пещеры курлы-курлы что-то крайне общипанное.

Аид тихо дрогнул углом сурового рта. И обронил под нос едва слышно:

— Я бы все-таки посоветовал тебе выбрать Крона.

Громовержец в ответ негодующе засопел. Аид сделал жест, который обозначал, что лавагет весь внимание.

— Ну, потом я решил превратиться в волка. Чтобы, так сказать…

— Укусить Геру за бочок?

Зевс мгновенно принял отстраненный вид, который говорил, что «вот, не за бочок, но… близко к тому».

— Но я не представлял, что она варит суп! И что у нее такая реакция — не представлял. И что она так метко метает котлы — тоже…

Последнюю фразу Зевс договорил печальным шепотом, почесывая бочок. Аид мысленно соединил ладони в аплодисментах.

Он уже подумывал, что с одной Герой в войсках можно закончить Титаномахию за месяц.

— И тогда я подумал, что нужно что-то более коварное. Более… устрашающее. То, что заставит ее замереть на месте…

— Рати Крона? — меланхолично переспросил Аид. — Хотя нет, это вряд ли заставит.

— …и принял вид огромной змеи.

— Фетида! — заорала Гера. — У нас на острове змеи! Что значит «ой, я боюсь» − это же явно от Крона! Фетида, тащи сюда топор!

Царственный змей недоуменно притормозил. Потом попытался проморгаться при полном отсутствии век. Все-таки не каждый день наблюдаешь, как на тебя с боевитым кличем («Не дождёшься, вражина!») несется сбыча мечт. Сверкая золотыми волосами. И медным топором в воздетой руке.

И не каждый день понимаешь, что твоей скорости в обличии пресмыкающегося вряд ли хватит, чтобы сбежать от своей мечты. И что времени на преображения категорически недостает.

— А как же ты тогда…? — осведомился Аид с подобием сочувствия.

Зевс раздраженно отмахнулся, как бы говоря, что это мелочи.

— Ну, вырастил ноги на очередном повороте… — старший брат закатил глаза, пытаясь вообразить змея с ногами, который спасается от разъяренной сестры. — Правда, она не отвязывалась — пришлось еще и крылья вырастить… Ты только не думай, что я на этом остановился!

— Куда уж мне…

— Вот ты знаешь, чего боятся женщины — и смертные, и богини? О, я так и знал, что эта тайна тебе недоступна, брат! И ведь это всего лишь мышь…

— Мышь, — оторопело сказала Гера. — А-а-а-а-а-а-а!!!

Из ближайшей сосны послышались жалобные вскрики белок — тех контузило звуковым ударом. Сверху на божественную мышь смачно упала сбитая воплем Геры ворона. Потом еще двенадцать — вопль основательно проредил пролетавшую мимо стаю.

Потом посыпались белки, контузия которых перешла в летальный исход.

Последней вальяжно упала сосна.

— …в общем, выбраться мне удалось только ночью, — выдохнул Зевс и подозрительно всмотрелся в лицо старшего брата. Кажется, со стороны лица только что послышалось что-то похожее на смех.

Лицо дышало суровостью и невозмутимостью.

— Кажется, нам не нужно поднимать Гекатонхейров…**

— Ты опять со своими шуточками, — буркнул Громовержец. — В общем, я решил, что нужно что-то совсем мелкое. Превратился в жука, ну и…

— Хррр, — сказала Гера и перевернулась на другой бок. — Хрр… хрусть!

— Но на этом ты, конечно, не остановился? — поинтересовался Аид, вся сущность которого прямо источала желание дослушать сказку до конца.

Зевс нахохлился и проворчал, что конечно, не остановился, но кто там мог знать, что лопатой так удобно бить ежиков, и непонятно, зачем сразу сажать собак на цепь… и да, про белочку и орла он рассказывать вообще не будет (здесь его взор подернулся каким-то мучительным воспоминанием).

После этого Громовержец вперился в Аида с вопросом. «Твой выход, лавагет, — говорила вся поза младшего брата. — А что можешь ты?»

Аид пожал плечами, с ухмылкой сгреб шлем и предложил:

— Пошли.

…на подходе к пещере Фетиды им встретился Приап***. Приап несся с грацией горного оленя и с ужасом в глазах. Тачка Приапа задорно громыхала по кочкам и явно спасала самое себя.

— Эту бабу не хочу-у-у-у, — простонал Приап, поравнявшись с юными богами. Потом, безудержно громыхая тачкой, скрылся в лесах.

— Слабак, — пожал плечами Зевс.

Аид безмолвно прикидывал, во сколько дней уложится Титаномахия, если поставить Геру обеспечивать боевой дух.

От размышлений его отвлек только вопрос Громовержца — «Так каким же образом я ее завоюю?»

— Ну, ты притворишься кукушкой, ошеломишь ее, и она тебя сразу полюбит, — рассеянно ответил Аид из невидимости. — Где бы только взять шкаф…

Громовержец почесал затылок. Он уже подумывал, не помогут ли ему молнии.

* * *

Геру, которая в кои-то веки спокойно пособирала ягоды в окрестностях, ждал очень большой сюрприз.

Сюрприз стоял прямо у входа в пещеру Фемиды и выглядел как здоровенный шкаф.

Больше никаких сюрпризов в поле зрения Геры не наблюдалось.

Наступление на шкаф проводилось по всей тактике разведки боем. Шкаф сперва обошли. Потом пнули. Потом решились и распахнули.

— Ку-ку!!! — заорал притаившийся внутри Громовержец, распахивая объятия.

Бздыщ, — бодро отозвалась тяжелая створка двери при соприкосновении с державным лбом.

Изнутри донесся звук падения. Гера захлопнула шкаф и почесала бровь.

От раздумий, куда бы деть тело, ее отвлекли только аплодисменты из пустоты.

— Это вот что? — поинтересовалась Гера у Аида, который из пустоты возник. Палец Геры при этом указывал на шкаф.

— Шкаф, — коротко отозвался Аид. — Внутри — Зевс. Он хочет быть твоим мужем.

Если бы Зевс был в сознании — он бы порадовался: Геру наконец закоротило.

— А-а ты?

— А я, — Аид хмуро одернул черный хитон, — сваха.

Геру закоротило еще больше.

— А-а-а-а шкаф?!

— А это… ну, надо же нам было с тобой как-то поговорить.

— За Зевса не пойду, — хмуро предупредила Гера. — Он жен жрет.

Аид только указал жестом на шкаф, как бы говоря «И ты считаешь, что с тобой он справится, после такого-то?»

— Да на кой ему? — подозрительно осведомилась Гера.

Аид в двух фразах обрисовал степень влюбленности Зевса. Фразы содержали обороты «готов превратиться в змею с ногами» и «был почти погребен под мертвыми белками».

— Да на кой тебе? — не успокаивалась Гера.

— А представь, что Крон подумает, — срезал ее Аид.

— Да на кой мне-то?! — разразилась Гера последним аргументом. — Он же будет мне изменять.

Аид покрутил шлем и пошел с несокрушимого козыря:

— Ну, ты можешь превратить его жизнь в Тартар. И жизнь его любовниц — тоже.

Гера заинтересовалась и вытянула шею. Весь ее вид говорил: «А с этого места поподробнее».

…когда Зевс очнулся, на его голове была мокрая тряпка. Голова Громовержца лежала на коленях у Геры.

Гера пронзала Зевса немного суровым, но, в общем, нежным взглядом.

— Ты поразил меня в самое сердце, — лаконично сообщила сестра. — Свадьба когда?

Зевс поискал глазами Аида. Аида не было.

В душу тихо кралось слабое ощущение какого-то подвоха.

* * *

…на скорой свадьбе Зевс, косясь в сторону счастливой невесты, поинтересуется, нельзя ли это как-то обратно. Аид пожмет плечами и скажет, что брат может попробовать сбежать — но он бы ему не советовал.

Свадьба будет пышной и веселой — потому что перемирие. Суровый Крон на горе Офрис, услышав о невесте сына, вздрогнет и прошепчет: «Да он же совсем отбитый!» — и выйдет на переговоры.

А еще на свадьбе будет рыскать приставучий аэд и спрашивать — каким-таким образом Зевс завоевал Геру?

— Ну, слушай, — смиловистился Аид. — Превратился, значит, он в кукушку, а она прижала его к своей груди…

Примечания:

* Лавагет - начальник войска.

** Гекатонхейры - сторукие великаны, которых олимпийцы поднял из Тартара в последней битве Титаномахии (возможно, они просто опасались взять Геру. Ибо она была бы слишком разрушительна).

***Приап - античный пикабушник. Основное доказательство своей крутости возит в тачке.

Речь, собственно, о вот этой небольшой истории: Забавная мифология: Персейные похождения. Ч 1 - ну там, Зевс, Даная, золотой дождь... и кто-то серьёзно верит, что там обошлось без последствий? Ха! Наш жёлтый античный таблоид таки разоблачит аэдские выдумки!

— Не-е-е-ет!!!

Персефона подняла бровь. Нечасто можно услышать в своей опочивальне нечто, похожее на рев бешеного марала. Нет, вполне понятно, когда тебя застает с любовником супруг, но когда тебя застают с супругом… и не любовник…

— Чего нет? — почти мягко осведомился Аид, набрасывая на супругу гиматий.

Гермес, столпом отчаяния застывший в дверях, изобразил руками что-то паническое.

— Зевса!

— Точно, — сказала Персефона. — Зевса тут нет.

— Почему тут должен быть Зевс?! — нахмурился подземный царь. Теперь он набросил гиматий и на себя.

Гермес отчаянно замотал головой и всхлипнул:

— Везде!

— Везде должен быть Зевс? — осведомилась Персефона. Аид почесал бровь.

— Слушай, — серьезно сказал он жене, — по-моему, он чем-то расстроен…

Вестник богов вознес руки к потолку и разразился серией восклицаний, из которых следовало, что Громовержец, Надежа и Опора всего Олимпа, Тучегонитель, Вседержитель и Самый-Рассамый во всем безвестно сгинул в неизвестном направлении.

— Ага, — сказал на это подземный царь. — Дверь закрой.

Племянник послушно выполнил сказанное и уставился на Владыку с безумным ожиданием мудрых советов.

— С другой стороны дверь закрой, — обрадовали его. — По голове получишь утром. За то что отвлек.

Персефона смущенно подхихикнула, но все же сочла необходимым выступить на стороне брата.

— Так ведь Зевс же…

— А что — Зевс же?!

— Так ведь нет же его!

Аид вздохнул. Посмотрел на жену, как мог, проникновенно.

— Ну и хорошо, что его здесь нет! — выдал он тоном, который возвещал: «Нет Громовержца — нет проблемы!»

Но Персефона уже настроилась разделять боль брата, а потому уселась на супружеском ложе поудобнее и закуталась в гиматий поплотнее.

— Искали?

Гермес замахал руками и издал серию звуков, в которых невнятно просматривалось многое: бешеная Гера, масштабная организация поисков, рассылка вестников, опрос оракулов…

— У баб искали? — лениво поправил Аид.

Очередная порция мимики от дверей показала, что и к этому отнеслись серьезно, и опрос: «Громовержец у вас не завалялся?» — еще долго будет будоражить умы элладских нимф, богинь и смертных…

— Говорят, он к Данае хотел наведаться, — поведал Гермес, уже почти не заикаясь. — Дочке аргосского басилевса. Все говорил, мол: басилевс дочку запирает, так что надо бы особый способ изобрести, чтобы… это самое. Пошел. А потом — испарился!

И дальше уже пошли заламывания рук и трагедия в одно лицо об истеричной Гере, парочке «Афина-Арес», которую некому мирить, Посейдоне, предлагающем себя на вакантное место, обильно поминающем пропавшего отца Дионисе…

Аид тоскливо вздохнул и потер лоб.

— Не пойду я, — сказал он решительно. — Жена у меня.

— У Зевса тоже жена, — мрачно напомнил Гермес.

— У него — не четыре месяца в году, — отпарировал Аид, намекая на важность брачного периода у подземных богов.

— Зато у него — царство! — попытался Гермес во второй раз.

— И? — последовал аргумент всех времен и народов.

На «и?» ответа не существовало. «И?» подводило черту чему угодному лучше любимого «В Тартар!» Перед «И?» подземного Владыки трепетали олимпийцы и ёжился Танат.

Страшнее этого могло быть только одно.

— Дорогой, — нежным шепотом сказала Персефона на ушко мужу, — а вот представь себе, мама расстроится. Конечно же, приедет в гости, плакать будет, в обмороки падать…

Через три секунды ошеломленного Гермеса волокли к выходу из дворца, цедя сквозь зубы:

— Пошли добывать эту державную скотину! Шевели таллариями, кому сказал! Где, говоришь, следы теряются? Что у вас там — собак с нормальным нюхом нет или все вещи Зевса потерялись? Куда-куда — за Цербером!

Гермес ошеломленно моргал. Ему ни разу не приходилось видеть, чтобы из-под наспех наброшенного гиматия вылетали в боевом доспехе, держа в одной руке двузубец, а во второй — шлем.

— Милый, я тебя жду-у-у! — донеслось в спину.

Персефона, философски вздохнув, принялась взбивать подушки.

* * *

Вдоль стены басилевского дворца в Аргосе крались три тени. Первая выступала неспешно, держа в руках поводок. Вторая порхала в метре над землей, держала в руке сандалию и время от времени спускалась, чтобы ткнуть сандалией в третью. Третья — трехголовая — нюхала сандалию, хмуро подвывала и обильно тошнила на землю ядовитой слюной и остатками медовых лепешек.

— Чего это его так крючит? — удивился Гермес после сто семнадцатого «вее» за долгий путь.

— Солнце, воздух, сандалия Зевса, — кратко обрисовала первая тень, она же Владыка подземный. — Вообще, на брата так многие реагируют.

— Буэ, — выразил свое отрицательное мнение Цербер, он же тень номер три. Медовые лепешки покидали организм аидского песика на глазах.

— Искать, — буркнул Аид, — кому сказано.

— Песика жалко, — посочувствовал Гермес.

Аид, который сам рисковал оказаться на месте Цербера (если вдруг в подземный мир заявится рыдающая Деметра), не ответил.

В молчании, мрачном настроении и рвотных потугах поисковая группа преодолела двор и оказалась возле спуска в подвал, который был обустроен Акрисием для своей дочки Данаи, чтобы та — упаси Зевс — не забеременела и не родила что-нибудь, что по предсказанию сможет убить дедушку.

Зевс явственно не упас — это подтверждалось тем, что беременной Данаи в подвале не оказалось.

Вообще, подвал был как подвал: медные стены, пол с позолотой, столик с рукоделием, ложе, поднос для фруктов, два кресла, лужица какой-то жидкости в углу…

— Буэ-э-э! — сделал интерьеры более неприятными Цербер. Всеми тремя головами и хвостом-драконом.

— Да понял я, понял, — пробормотал Аид. — Ладно, домой.

И отпустил поводок. Счастливый пес незамедлительно отбыл бегом в сторону ближайшего спуска в подземелье. С поверхности донеслись испуганные крики слуг и негодующее: «Ве-е-е!» Цербера, который на сегодня наобщался с верхним миром.

Аид стащил с головы шлем-невидимку и принялся расхаживать вдоль стен, заложив руки за спину. На робкий вопрос: «А… где Зевс?» — он ответил лаконично:

— Смылся.

— Как?! — ужаснулся Гермес.

— Элементарно, Гермий. Боги, знаешь ли, могут превращаться. В животных, в птичек, в насекомых. Иногда в другое… всякое. Например, в воду. Или в золото. Или в воду и в золото — драгоценный дождь, всякое такое…

Какое-то время Гермес внимал слегка маниакальной лекции о способах просочиться в запертые помещения, не прибегая к «дурацким преображениям в осадки». Потом спросил:

— Так что?

— А как ты думаешь — почему я выпросил у Циклопов шлем и никогда ни во что не преображался? — поинтересовался Аид все тем же скучным лекторским тоном. — Уязвимость, Гермий! Уязвимость в преображенном виде!

— Что — уязвимость?

— Возрастает, — ответил Аид, показывая на лужицу на полу.

Лужица была маленькой, сиротливой и золотой. Лужица была не особенно похожа на Громовержца, о чем Гермес, переваривший новость не сразу, и сообщил дяде.

— Ага, — отозвался дядя, — внутреннюю сущность лучше отобразило бы… эх, Цербера нет. Да, как-то маловато для главы всея Олимпа.

— Олимпом не может править лужа, — жалобно сказал Гермес, — это противоестественно.

— Вот и я после жребия то же самое говорил, — отозвался Аид, почесывая нос. — Так. Для Громовержца лужица слишком маленькая… что? Как могу, выражаюсь! Значит, кто-то тут прибрал. И кто бы…

— Ходють тут… ходють! — приложили подземного бога из-за плеч.

Скрюченное создание в сером невзрачном хитоне бодро вперлось в подвал, громко шаркая по меди тряпкой. Тряпка, изрядно золотая от Громовержца (Гермес обмер от такого кощунства) выжималась в ведро. Золотые капли звонко барабанили по деревянному днищу. Смертная продвигалась по подвалу с целеустремленностью тарана, несущегося на ворота, бурча по пути, что «ходють тут… следять… а ей убирать потом… сначала гадости нальють, а потом ходють… хотюдь…»

— Кхм, почтеннейшая, — вкрадчиво заговорил Гермес, — а что это вы тут…

— Приказано убирать — я и убираю, — не отрывая головы от пола, забормотала почтеннейшая. — Што? Золотишка надоть? Вон, на дворе, корыто — оттуда черпайте! А мне — приказано убирать, я и убираю…

…в корыте оставалось на дне. Когда Аид, задержавшийся поболтать с «почтеннейшей» рабыней, нашел племянника, тот печально смотрел на остатки золотой жидкости в глубокой деревянной раме. Губы вестника дрожали, силясь выговорить что-то вроде «п-п-а-п-па…»

Аид молча и деловито вылил в корыто деревянное ведро, наполовину полное очень жидким золотом.

— А почему он… не… ик… обратно? — наконец выдавил Гермес.

— Потому что мало, — лаконично ответил Аид и поиграл шлемом, озирая народ, который шлялся по двору. Вид у народа был неприлично довольный — от домочадцев басилевса до рабынь.

— Испарился?!

Аид, пожевав губами, снизошел до объяснений, но Гермес мало что вычленил из рассуждений о возможности конденсирования Громовержцев при высокой температуре.

— …нет, — угрюмо перевел сам себя подземный царь, — но вот ты — ты знаешь, чего нельзя делать в Греции? Превращаться во что-то золотое.

И скупо изложил то, что успел выяснить у рабыни-уборщицы: раз — сам басилевс, который обрадовался такому пополнению казны, два — свита басилевса, которая тоже себе обрадовалась, три — ты не замечаешь, племянник, что у окружающих слишком много золотых украшений?!

— Ой, — сказал побледневший Гермес, который поднял голову, посмотрел на двор и оценил количество украшений и из чего (кого?) колечки-бусики-браслетики могут быть сделаны.

Подземный царь пожал плечами со спокойствием бога, который как-то разрубил на куски собственного отца.

— Да что ему сделается! Собрать воедино — а там уж…

И прибавил, щурясь в безмятежные небеса:

— Проще говоря, мне сейчас не помешал бы очень хороший вор. И где б достать, а?

Гермес немного воспрянул.

* * *

На поляне стоял вместительный котел. В котле аппетитно булькало.

Гермес, вытирая со лба копоть, подкладывал дровишек.

Аид философски помешивал варево, время от времени привставая с корточек.

— Хорошо сидим, — лирично заметил он. — Давно так не выбирался.

Выбредший из леса на запах костерка сатир замахал рукой, весело прокричал: «Ребята, что варим?»

— Громовержца варим, — категорически сообщил Аид, — пока что мало соли.

И помешал еще раз.

Сатира сдуло обратно в чащу.

Гермес опасливо посмотрел в котел, где кипело расплавляемое золото.

— Оно нас понимает? — шепотом осведомился он.

— Это хорошо бы, — вздохнул царь подземный, — давно с братом по душам не разговаривал. Так вот, если о том, что я о нем думаю…

Через две минуты Гермес поежился и отошел к своей сумке. В бездонной глуби сумки звякали и бряцали браслеты, колечки и серьги, которые Гермес вдохновенно добывал остаток дня. Изделия из Громовержца ритмично падали в котел. Варево булькало. Монолог Владыки не смолкал и был все так же нецензурен.

Лиризм вечера не хотел идти на убыль.

— Последнее, — робко пискнул Гермес, вбрасывая в котел крупное кольцо с изумрудом.

Монолог смолк, и можно было дышать, хоть и с опаской.

— Слушай, дядя… я вот подумал: мы же не знали, что там из Громовержца, а что… ну, то есть… дядя? Дядя?!

Тут вестник богов обнаружил, что сидит у костра в гордом одиночестве.

А из котла медленно вырастает кулак. Очень знакомый державный кулак…

— Папа, — расплылся в улыбке Гермес, прежде чем на полянке громоподобно раздалось:

— Как-как он меня назвал?!

* * *

— Семнадцать колец, — кивнул Гермес, подавляя смех, — два оказались в носу, сколько-то — в губах, в бровях еще…

— Изумруд во лбу? — лениво переспросил Аид.

— Изумруд в пупке, — поправил Душеводитель. — Во лбу рубин. Наверное, стоило все-таки выковыривать из перстней драгоценные камни.

Царь подземного мира легко махнул рукой, как бы говоря: «Все к лучшему!»

— И я не видела глаз Геры, — огорченно высказалась Персефона. — Эх.

— Я предлагал доставить его на Олимп в жидком состоянии, — отозвался Аид. — Что?! Пусть бы сама занималась тугоплавкими Громовержцами!

— А почему не…? — приподняла брови Персефона.

— Так то ж Гера! — развел руками Гермес. — Кто там знает, что она налепит!

Аид хмыкнул и кивком показал, что можно запускать следующую партию теней на суды.

— Выкрутился, конечно, — пробормотал он категорически.

Гермес уныло пожал плечами.

— Заявил, что путешествовал по варварским странам, а это — новая обязательная мода. Вот…

И продемонстрировал подземному царю и его супруге серьгу в ухе, пробормотав пару слов о том, что Олимп никогда не будет прежним.

Так уж получилось, что у меня тут образовался маленький тупичок. Лыжи не едут Одиссей не пишется, подписчики не уходят, совесть жрёть со страшной силой. Так что я решилась выложить малеха  своих аидско-хулиганских рассказов из цикла "Хроники невидимки" (они же"Байки из подземки"). Общий посыл всех историй: это было в Аиде, аэды ничего не узнали, у царя подземного таки есть шлем невидимости, и ваааще - все было не так, а иначе! Ежели зайдет - доброшу еще. Ну и да, над чем же издеваться для начала, как не над самой лиричной и нежной античной историей про Орфея и Эвридику? Нежно любящих саму историю  - просьба простить)

Вообще-то, Аид, царь подземный славился своей проницательностью. Поскольку в чтении по глазам достиг такого искусства, что мог, мельком глянув на тень, буркнуть «Воровал у бабушки пирожки — не видать тебе Элизиума». Или сходу определить по выражению физиономии Гермеса — чем порадует поверхность на этот раз (от появления новых героев до заявления Геры, что она уйдет на край света и будет там жить).

Но в этот раз на скорбном лике Психопомпа застыла настолько глубокая, трудноопределяемая хтонь, что Владыка подумал только: «О как».

Судя по прибитости Гермеса — поверхность на сей раз решила подбросить что-то из ряда вон.

«Зевс, война, новые герои, Геракл, Зевс, — перебрал в уме Владыка. — Ссоры на Олимпе, Гера, нашествие пьяных кентавров, новое чудовище вроде Тифона… возможно — ссоры на Олимпе из-за Геракла и пьяного нового чудовища. Или просто…»

— Зевс? — выдохнула Персефона, которая основательно привыкла, что если уж что-то на Олимпе случается — Громовержец к этому окажется каким-то боком.

Гермес помотал головой, глядя на Владычицу с внезапной жалостью. Потом преодолел последние шаги и сообщил раздельно и трепетно:

— У вас. Скоро. Будет. Орфей.

— Будет — вылечим, — отмел Владыка решительно. Потому что мало ли какую хворобу с поверхности принесут.

— Так ведь это же хорошо? — оживилась Персефона. — Царь мой! Ходят слухи, что Орфей — лучший кифаред среди смертных и поет почти как Аполлон! Рассказывают, что его музыка способна разжалобить даже скалы — и вообще, он победил своим сладкозвучным пением сирен во время похода аргонавтов.

— Послушаем, — лаконично буркнул Владыка, который досыта накушался разной сладкозвучности на Олимпе (от постоянно что-то воспевающего Аполлона до Зевса, который мог под хорошее настроение перекинуться в петуха и устроить братьям утреннюю побудку после вчерашней пирушки).

Гермес неопределенно закряхтел и с мученическим видом заметил, что говорят — оно-то, конечно, разное, но молва, она, как бы это сказать, совсем немножечко преувеличивает, да и вообще…

— Что, не лучший кифаред? — подозрительно осведомился Владыка.

— Ну — Орфей-то утверждает, что лучший… — протянул Гермес, зачем-то грустно лупя себя по уху. — И, понимаешь ли, Владыка, с ним как-то… боятся спорить.

Пока царь и царица мира подземного переваривали это заявление, Гермес набрал в грудь воздуха и приступил к душераздирающему повествованию.

Неписаное правило, по которому недостаток таланта в поэте-живописце-певце восполняется количеством апломба, в рассказе Гермеса заиграло новыми красками. По этому самому рассказу выходило, что Орфею при рождении случайно достался апломб как минимум сотни других кифаредов. Что и оказалось с лихвой компенсированным за счет таланта.

На ушах будущего дарования, говорил Гермес, справляли буйную мистерию титаны (не только с плясками, но и с соревнованиями в беге-прыжках-борьбе). Голосом Орфея можно было обратить в бегство ко всему привычного Пана (а на высоких нотах — озадачить Тифона). Когда Орфей шел и пел — это действительно могло разжалобить скалы, потому что они не имели ног для бегства и вынуждены были оставаться и слушать.

Смертных у Орфея получалось разжалобить даже лучше. Послушав пару песен, смертные живо стонали: «Ах, это слишком прекрасно для нас, несчастных!» — и откупались серебром, золотом. Или пытались забросать кифареда цветами, в тщетной надежде, что это приглушит звук.

Окрыленный Орфей обозвал себя самым сладкозвучным певцом в Элладе и начал свое победное шествие к вечной славе.

— Почему он не вызвал на поединок Аполлона? — заинтересовалась Персефона. — Неужто герои нынче так скромны?

Гермес поглядел на царицу кисло. По одному виду можно было заключить, что Орфей и скромность — два понятия, не уживающиеся в одной Ойкумене. Примерно как «Зевс и верность» или «Гермес и честность».

«Пф, тоже мне, было б с кем соревноваться», — заявил Орфей, когда ему как-то раз предложили вызвать Мусагета на этот самый поединок.

Владыка, который о чем-то напряженно размышлял, поднял палец.

— У Орфея был брат, — припомнил он. — Тоже кифаред. Проходил лет десять назад.

Гермес закивал. И поведал душераздирающую историю Лина — в случае с которым малое количество апломба было компенсировано абсолютным слухом. От брата и его музыки Лин дальновидно держался подальше — и даже взялся обучать Геракла пению, бормоча невразумительное «Страшнее я все равно уже ничего не услышу»…

— …ну, а потом он получил от брата послание. Мол, Орфей собирается пожить неподалеку от него, «поделиться опытом и спеть тебе все свои новые песни». Ну, Лин, вроде как, пошел и сходу стукнул Геракла… — Гермес поскреб затылок и развел руками: — Самоубийство!

Владыка уважительно кивнул. «Самоубился об Геракла», — звучало свежо и оригинально.

Психопомп вздохнул и продолжил жутковатую повесть. Кифара Орфея звучала в этой повести, надрывая сердца и заставляя кровоточить уши. Слушатели честно предупреждали, что такого наплыва прекрасного не вынесут, и да, сейчас мы сложим о тебе легенды, только иди уже, поиграй природе, авось, простит.

Путь Орфея как великого певца был наполнен мертвыми белками, падающими с деревьев, и сатирами, боящимися показаться на глаза.

— Ну, а потом Ясон начал собирать в поход аргонавтов, и Орфей оказался в числе остальных героев… то есть, его брать-то не хотели, но тут он взялся за кифару — и…

Ясон, по словам Гермеса, оказался героем практичным и знающим — куда применять неистовую силу творчества Орфея. Начиная от мотивации команды в духе «Вот сейчас быстро гребем между этих скал, а то Орфей споет», до прицельного сбивания песнями Стимфалийских птиц. Но особенно блеснул Орфей талантом, когда на обратном пути аргонавты доплыли до сирен.

— … в общем, Ясон и его команда уже заслушались и развернули корабль, но тут кифару взял Орфей… и сирены бросились вниз со скал, — Гермес немного подумал и еще раз развел руками. — Самоубийство.

Дальше повесть стала менее жуткой и почти семейной: вернувшись домой героем, Орфей сходу женился на не успевшей увернуться Эвридике (имело место коварное оглушение мелодией). Но семейного счастья молодые хлебнули недолго: как-то раз Эвридика на лугу встретилась со змеей, а дальше… тут Гермес развел руками в третий раз.

— Самоубийство? — удивилась Персефона. Владыка же молча нахмурил брови и движением двузубца призвал к себе скорбную тень Эвридики.

В глазах у тени жила правдивая история о танце на лугу, о выползшей погреться змее… и об ожесточенном тыкании оной змеей в собственную ногу под аккомпанемент шепота: «Кусай, зараза. Фас, кому сказано! Кусь! За гидру, за Химеру… с-с-скотина, кусай скорее, он же сейчас найдет и запоет».

Змея в воспоминаниях тени мученически таращила глаза в нежелании кусать бешеных нимф.

— Гм, — выдал Владыка уже с некоторым уважением. — Ты сказал, что он скоро будет у нас. Почему?

— Самоубийство? — шепотом подсказала Персефона.

Гермес закатил глаза, как бы говоря потолку «Да если бы!». И поведал, что Орфей ну очень был расстроен смертью возлюбленной Эвридики. И решил дерзко отправиться в Аид и возвратить Эвридику обратно в жизнь… Здесь Гермес запнулся, глядя, как тень Эвридики пытается схорониться под владыческим троном.

— Угу, — определился Аид, легким движением двузубца отпинывая тень обратно в зал.

Гермес набрал воздуха в грудь повторно и приготовился озвучить варианты. Вариантов у Гермеса было много — от построения системы хитроумных ловушек до объявления эвакуации в подземном мире или опрокидывания на подземный мир чаши Гипноса. И да, есть же еще на худой конец и Тартар. И если разжиться тысчонкой талантов воска…

Психопомп заткнулся, не начав говорить. Обнаружив на лице подземного дядюшки мрачную ухмылку, говорящую «Вызов принят».

— Свиту надо будет предупредить, — озабоченно вздохнула Персефона. — Обрадуются…

В подземном мире внезапно повеяло культурной программой.

* * *

Шествие Орфея по подземному миру началось бодро, торжественно и эпически. Постанывая: «Эвридика, о-о-о-о-о, я верну тебя, Эвридика», кифаред прошагал к Стиксу. Где и был встречен сперва в штыки. В смысле, в весло.

— Я человек творческий, — заявил Орфей, глядя на весло, которым тыкал в него хмурый Харон. — Денег с собой нет. Но могу рассчитаться натурой.

Весло неопределенно повисло у Харона в руках. Лодочник осторожно попятился на нос своей посудины. Орфей вдохновенно остекленел глазами, ударил по струнам и завел:

Если вдруг друг и не друг оказался, а Пан козлоногий —

Ты его в горы тяни и оставь в них его на неделю.

Сразу поймешь, кто такой, если жив будет он и приветлив,

Если же мертв будет он — вот и нет никакой тут проблемы…

Харон, обнимая весло как лучшего друга, попятился на нос лодки, бормоча, что нет, оплаты-то не надо, а особенно натуры, и можно он лучше погребет, вот как-то просто подальше.

Естественное намерение погрести подальше споткнулось на середине реки о простейший факт: Харон обнаружил, что Орфей от него не удаляется. Потому что сидит на корме лодки.

— Я человек творческий, — гордо сообщил Орфей, и кифара прозвенела зловеще.

Сказку я вам расскажу о богине Селене,

Что виновата во всем, потому что она голубая…

Харон с одиноким и тоскливым криком попытался совершить прыжок веры за борт. Но сандалия, зацепившаяся за уключину, подвела.

Основная часть Харона грустно и безнадежно булькала что-то водам Стикса. В лодке оставались отчаянно дрыгающиеся пятки.

— А вот эту, — сообщил им затуманенный творчеством Орфей. — Я сочинил недавно — ах, этот порыв вдохновения!

Выйду я ночью с кентавром во многоширокое поле —

Тихо пойдем я и он под сияющим звезд покрывалом.

Нет ни сатиров, ни нимф, ни прекрасных во всем олимпийцев —

Только вдвоем мы с кентавром по полю неспешно шагаем…

Харон совершил немыслимую акробатику, ухитряясь грести из положения «Наполовину погружен в ледяные воды». Ледяные воды, остро прочувствовав накал творчества, помогали и сами толкали лодку.

— А знаете, с чего я начал свое творчество? — хищно сообщил Орфей теням, которые встретились ему на берегу.

Тени не знали и за это жестоко поплатились. Орфей оглянулся в поисках аудитории.

Аудитория нашлась в лице (точнее, в морде, а еще точнее — в мордах) Цербера, пытавшегося переварить убойную дозу медовых лепешек. Цербер явно не был знаком с музыкой и нуждался в просвещении.

О беспощадный Эрот, ведь никто меня страстно не любит!

Не приласкает никто, даже ласковый взор не подарит —

Что мне осталось? В саду светлоокой Деметры

Сесть на траву и объесться червями от скорби…

После первых аккордов Цербер обнаружил в себе тонкий слух. После половины песни — еще и творческую, ранимую душу. К концу песни одна голова пыталась перебить певца истошным воем, а две других судорожно затыкали уши остатками медовых лепешек. Хвост-дракон тем временем высказывался за однозначное «Бежать, залезть на дерево, я на такое не подписывался».

— Животное, — надрывно сказал Орфей, когда вой стража ворот затих вдалеке. — Что оно может понимать…

Впереди были асфоделевые поля и Области Мук.

Очень скоро тени могли в полной мере оценить раскаты донельзя фальшивого тенора:

Белые розы — шипов беззащитная нежность!

Что же творит с вами ярость Деметры холодной?

И для чего замерзать она вас заставляет,

Ваши цветки заметая снегами от горя?

Тени оценили и честно пытались сперва жевать асфодели, потом хором стенать, потом толпами валить во второй раз к Лете — за двойной порцией. Орфей подгонял их добрыми творческими возгласами: «Я подарю вам то, что незабываемо». Тени рыдали при мысли о том, что Лета может не помочь.

Поля Мук, в отличие от полей асфоделя, вынесли испытание творчеством с достоинством. Дело ограничилось перебитыми пифосами данаид и засоренным колодцем. Колодец был засорен именно данаидами, попытавшимися в нем скрыться от силы искусства.

Тантал силы искусства счастливо избежал, воткнув голову в песчаное дно реки, на котором стоял.

Сизиф попытался провести атаку за все хорошее, оседлав камень и боевито катясь на нем на несладкоголосое дарование. Дарование увернулось, всхлипнуло и добило Сизифа в спину песней о невесте, которой повезло, потому что вскоре жених будет тратить ее приданое.

— Варвары, — оскорбленно вздохнул после этого Орфей и направился искать ценителей своего творчества.

По пути творчеством были жестоко травмированы несколько мормолик и две случайно подвернувшиеся гидры.

* * *

— Я человек творческий, — надрывно сказал Орфей, извлекая из кифары причудливые звуки. Казалось, кто-то пытает дикую кошку — или дикого Диониса. В глазах у Орфея горело непреклонное «Ща спою!»

Аид, который в задумчивости певца созерцал, чуть пожал плечами и дал отмашку начинать. Свита вытянула шеи. Гермес тихо выполнил защитный жест — он так и не смог оставить дядю на растерзание музыке.

— Это песня — о моей безграничной любви! — пафосно-рыдательным тоном выдал кифаред.

Хочешь — достану тебе этих странных оранжевых фруктов?

Хочешь — прочту наизусть я тебе «Илиаду» Гомера?

Хочешь — повеют сейчас смерти черные крылья

Над головою соседей, что спать нам мешают?

Персефона после первых же строк склонилась на грудь к мужу — непонятно, то ли смахивая слезы, то ли так просто было удобнее. Танат чуть приподнял брови, показывая, что текст, в целом, одобряет. Свита восхищенно загомонила.

Что-то было не так. Допев песню, Орфей нервно потренькал струнами. Не было ни благодарных обмороков, ни предложений «Отдать за такую красотищу все и сразу». Правда, Эмпуса свалилась на пол в мгновенных конвульсиях, но тут же подскочила и проорала: «Воооо продирает!»

— Гм, — сказал царь подземный. И показал жестом — мол, есть что-то еще?

— История о великой любви! — уже менее решительно отозвался Орфей.

Долго я буду свою гнать в полях колесницу.

Остановлю средь лугов, где цветов изобилье.

Там соберу я букет, чтобы в дар преподнесть деве юной,

Что мое сердце украла, как Гермий — стада Аполлона…

Гермес покивал со слезами на глазах — и это было не чувство признательности. В рядах подземных раздались сдавленные стоны и торжествующие вопли: «Ха-а-а, продержался только две песни, продул спор!» Керы, кажется, развернули какой-то плакатик, на котором кровью было намалевано о том, как они любят певца.

Что-то определенно было совсем не так. Орфей выдохнул и взялся за свою лучшую композицию — после нее случайно подвернувшиеся певцу Грайи в голос жалели, что у них один глаз и один зуб, а не одно ухо:

Слух преклони — жил когда-то несчастный художник,

Скромно расписывал амфоры в домике старом,

Только влюблен в Мельпомену он был, музу драмы,

Ну, а она лишь цветам отдала свое сердце…

Поднатужившись, Орфей на особо жалостном моменте о море цветов взял высокое «си». Вдоль стен треснули светильники. Трех Эриний сбило с крыльев.

Владыка выразил на лице легкую заинтересованность.

— А есть что-нибудь про песиков?

Через два часа Орфей значительно осип.

* * *

Не беспокойся, сказал я тебе, нас они не догонят:

Пеший едва ли сумеет догнать колесницу…

На последней строчке великий кифаред дал петуха, сам это услышал и озадаченно примолк.

Среди свиты царили вдумчивые настроения — кто-то спорил насчет «Да нет, Пан тут рядом не валялся», кто-то звал Гекату с нюхательной солью, кто-то гордился своим бесстрашием. Персефона стойко блюла позицию у мужа на груди. Владыка стойко сохранял скучающую мину.

— Ладно, — сказал он наконец. И, подумав, прибавил: — Ты приходил только показать свое искусство?

Глаз певца тихо дернулся. Творческий человек осознал, что забыл попросить обратно Эвридику.

На просьбу Аид откликнулся с пониманием и всучил возлюбленному рыдающую тень, дав наставление — не оглядываться.

— Я напишу об этом новую песню, — хрипло пообещал кифаред, вызвав нервный вздох у Гермеса.

Через мучительный промежуток времени отзвуки кифары начали затихать в отдалении. Психопомп потрогал распухшие уши и неверящими глазами вперился в царя подземного.

— Владыка — как?!

— Пф, — ответил Аид со скукой на физиономии. — Ты слышал, как поет Геракл?

— Ну-у-у издалека…

— Так вот, у него это наследственное.

Аид не стал говорить, что всех трех братьев-Кронидов счастливо объединяло полное отсутствие музыкального слуха. Что позволяло в славные деньки юности леденить сердца врагов на примирительных пирах и ходить в тройные психологические атаки.

— Н-но… Владычица?! — поразился Гермес.

— А что — Владычица, — хмыкнула Персефона, переставая затыкать правое ухо гиматием супруга и выпрямляясь на троне. — У меня — мама.

Когда Деметра прощалась с родимой дочуркой — возле ее пещеры старались не пролетать птицы.

— Н-но Танат?!

Бог смерти не откликнулся. Он плавно водил точильным камнем по мечу и пребывал в альтернативно прекрасном мире холодного оружия, выпадов и ударов.

— Н-но Гип… — Гермес взглянул на подозрительно благодушного Гипноса и принюхался к густому маковому аромату. — А, ну да. Но Владыка, неужели ты так и отпустишь тень Эвридики в жизнь… и никак не отмстишь за пострадавших подданных?

Пострадавшие подданные расходились и расползались, делясь впечатлениями — «Таких-то ужасов и у нас не насмотришься!» «Меня на четвертой аж до печенок прохватило!»

Владыка двинул бровью, как бы говоря — «Обижаешь».

В руках у него неизвестно откуда появился шлем невидимости.

…обратный путь Орфея проходил даже слишком гладко. По пути он сипло сочинял под нос новую песню:

Я обернулся внезапно — узреть я хотел бы,

Не обернулась она, чтоб узреть — вдруг и я обернулся?

Но оборачиваться на всхлипы следующей за ним Эвридики отказывался категорически. Даже на шепот «Ой, кажется, я не могу идти дальше». Даже на просьбы повернуться лицом и спеть.

Цербера не было, зато у ближайшей ивы тревожно похрустывали под чем-то тяжелым ветви. Харон перевез кифареда и тень Эвридики с такой скоростью, будто на олимпийских играх все же ввели состязания по скоростной гребле.

Надежды Эвридики таяли с каждым шагом к свету.

— Сейчас, — напевал себе под нос Орфей, — сейча-а-а-ас, дорогая, мы выйдем отсюда, а потом я тебе спою все свои новые песни…

— Да не вопрос, — согласилась вдруг Эвридика из-за спины хмурым басом. — Мы еще с тобой и дуэтом споем.

После чего предполагаемая Эвридика напела строчку о колеснице Гелиоса, которую нарисовал на воске мальчик, желающий мира. Слегка ушибленный этим чудовищным звуком, Орфей тихо выронил кифару и обернулся…

— Муа-хахаха!!! — возопила счастливая тень Эвридики, сунула суженому под нос кукиш и форсажно удалилась к Лете.

Потрясенный Орфей сперва вышел из подземного мира, потом что-то осознал, обернулся…

И наткнулся глазами на валун там, где раньше был вход. На валуне красовалась однозначная надпись.

— В каком смысле — неприёмный день?! — возмутился кифаред. — Я — человек творческий!..

* * *

— В общем, это очень печальная история, — сказал Гермес и промокнул уголок глаза углом хламиса. — Просто понимаете… Орфей скорбел, и тут, непонятно почему, мимо проходил Геракл…

Владыка выразил на лице легкое изумление. Танат пробормотал, что да, известно — вечно этот герой мимо проходит, а потом…

— …а потом Геракл решил утешить друга. И спел.

«Да неужели?» — говорили полные искреннего незнания глаза Владыки.

— Ну, а Орфей… в общем, пошел и убился об вакханок, — Гермес развел руками и хотел добавить что-то о самоубийстве, но передумал и добавил: — Геракл.

— Быстро развивается, — жизнерадостно заметила Персефона.

— Примем, пристроим, — лаконично отозвался Владыка, не замечая вопрошающих взглядов племянника.

— И вот еще, — решился тот. — Я никак не могу понять: а что заставило его тогда обернуться?

Владыка подземного мира слегка пожал плечами. Персефона прыснула в кулачок и тихо предположила:

— Сила искусства.

50. Отцы и дети

Завтрак для Эвмея и Одиссея началось с эпического «Свинопас, открывай, Телемах пришел!». Свинопас открыл, умилился и кинулся к Телемаху обниматься. Объятия Телемах снес стоически – зато потом увидел невыясненного бродягу, который лупал глазами из угла. И поинтересовался – а шо это, собственно, такое тут завелось.

– Да вот странник несчастный, – ответил Эвмей. – Пожалуйста, пожалуйста, не проси меня пересказывать тебе его историю! Лучше возьми его во дворец. Он хороший.

Телемах с подозрением посмотрел в честные глаза Эвмея, где значилось «Этот бродяга нас тут через три дня в Аид сведет своими историями». Потом – в еще более честные глаза Одиссея (здесь он содрогнулся и подумал: «А оно мне надо?»). И блестяще проявил отцовские гены:

– Меч дам, одежду дам, а остальное… А-а-а-а, бедный я, несчастный, мое имущество расхищают буйные женихи-и-и-и! А-а-а-а, я даже не могу открыто явиться домой, потому что это опасно! Эвмей, кстати, сходи к маме, скажи, что я уже вернулся.

Эвмея плавно вынесло звуковой волной за горизонт действий. Одиссей же внимал талантам сына в восхищении – пока его не позвала на двор Афина с «Пст, не хочешь немного красоты?». Так что Одиссей отпросился на минуточку из дома, получил на улице по голове божественным жезлом – и вернулся обратно а-ля звезда модельного бизнеса. И, само собой, Телемах, который ждал от кратковременной отлучки какого-то не такого эффекта, прореагировал форсажным воплем: «Да ты, наверное, бог! Мы принесем тебе богатые жертвы!»

«А хорошо бы», – подумал Одиссей, но устоял и срезал сына ответной сенсацией:

– Я твоё родное папо! Давай, приди в мои объятия!

Телемах посмотрел на объятия с понятным подозрением. Потому что, как известно, где-то на Олимпе там Зевс, который тоже любит превращаться и обнимашки. И потому что тут вроде как было нечто страшное и корявое, а теперь оно аж глаза слепит, только глаза все те же – честные.

– Да ты не сомневайся, – подбодрил Одиссей. – Тут где-то поблизости Афина шастает, так вот, сначала она меня маскировки для превратила в бродягу, а теперь вот дала мне жезлом по голове…

Тут Телемах поверил, что такое может нести только его незабвенный папка, а потому радостные обнимашки все же состоялись. Сразу же после обнимашек состоялся военный совет, на котором выяснилось, что:

– женихов понаехало сто восемь человек, так что силы, как бы, мягко говоря, неравны (Телемах бьет себя в грудь, Одиссей вспоминает Ахилла и ухмыляется).

– на стороне женихов некоторые рабы и рабыни, так что силы еще более неравны, чем казалось до того (Телемах в отчаянии, Одиссей вспоминает Харибду и ухмыляется еще шире).

– женихи очень активно расхищают владения, а еще, возможно, хотят убить Телемаха, так что действовать нужно форсажно (матерый ветеран Троянской войны вздыхает и ощущает, что вот это как раз непривычно).

Но зато на стороне Одиссея играла Афина, которая, как известно, многофункциональна. Еще в активе точно имелся свинопас Эвмей.

Так что можно было начинать активные партизанские действия. Как и положено – с разведки.

Античный форум

Гермес: Ставки, ставки, принимаются ставки!

Арес: Но там же сто восемь женихов.

Афина: Но там же Одиссей.

Арес: А можно утроить?

Гермес: Ставки?

Арес: Количество женихов. А то счет какой-то неравный получается…

51. Разведка и немножко боем

На следующее утро команда Одиссея двумя бодрыми разведгруппами выдвинулась в сторону дворца. В первой группе окапывались Телемах и прорицатель Феоклимен, и здесь все было обыденно: дружные здравницы от женихов (которые недавно договорились Телемаха при случае убить), сдержанные рыдания Пенелопы («Этот Одиссей, чтоб ему провалиться!») и обязательные прорицания Феоклимена, что да вернется Одиссей, вернется, вот уже почти и возвращается.

Прорицатель в кои-то веки был почти что прав: как раз в это время Одиссей и вправду возвращался. В виде бродяги и в феерической компании свинопаса, с аккомпанементом из пенделей от пастуха Мелантия. Возвращение Одиссея было столь эпичным, что на его пути дохли даже собаки: древний песий пенсионер Аргус в два счета признал хозяина, понял, что спокойная жизнь закончилась и тут сейчас начнется трэш, и в панике ломанулся в собачий Аид прямо от ворот дворца.

Одиссей смахнул слезинку и пробормотал, что не ожидал, что его камуфляж действует так, но… нужно проверить, может, и с женихами будет такой же эффект. Так что он отправился на пир и принялся проводить психологическую атаку комбинированными способами.

Сначала женихов настигал вопль: «Сами мы не местные!» Потом они могли видеть странника во всей красе грима от Афины. И обонять. Совокупно зрелище могло заставить любого жениха догнать и перегнать пса Аргуса на пути в Аид – если бы женихи были трезвы. Женихи, понятное дело, трезвы не были. Потому все попытки психологической атаки разбивались о нежное: «Ой, бомжик, даже симпатичный, а давайте что-нибудь ему дадим!»

Правда, жених Антиной явно недобрал даров Диониса и попытался Одиссея прогнать. «Жадина-говядина, – отозвался на это дело Одиссей, который стал почти что профессиональным нищим. – В чужом-то доме мог бы хоть что-то дать!»

«Идея, – подумал Антиной. – Надо ему дать». И он от души дал Одиссею по спине скамейкой.

Скамейка не вынесла жестокой действительности и столкновения с тылом героя. «Мебель в доме ломают, сволочи», – хмуро подумал Одиссей, почесывая лопатку и созерцая щепки.

И разразился настолько зловещими прорицаниями по поводу будущего Антиноя, что остальные женихи перепугались в том смысле, что а вдруг вот это вот – Зевс?!

Тем временем на поле действий галопом прибыла конкуренция. В смысле, другой нищий по имени Ир. Этот с ходу перешел к предъявам в духе «Это моя точка и мои женихи, ой, ну то есть в смысле, а ну пошел вон, а то ка-а-ак дам!» «А ты и попробуй», – согласился Одиссей, посматривая на то, что до столкновения с его спиной было скамейкой. Тут женихи тоже решили, что организовать бой бомжей – это будет весело, а потому назначили награды (козий желудок и точка сбора милостыми – за победителем), обозначили углы ринга и стали ждать подготовки бойцов. Подготовка Одиссея включала сдирание одежды, обнажение бицепсов-трицепсов и перебирание вариантов судьбы Ира (полет в стратосферу, экстренный путь в Аид, оторвать бошку с одного удара, сделать особо жестокую «крапивку»…). Подготовка со стороны Ира включала попытки не упасть еще до боя и мысли в духе: «Шо у него там за набор Геракла под одеждой, у него что – абонемент в качалку для бомжей? А-а-а-а, я не подряжался драться с этим античным шаолинем…»

Бой был прост и короток: Ир стукнул Одиссея в плечо и ушиб кулак, Одиссей стукнул Ира в голову и ушиб всего Ира. После чего вытащил противника за ворота, посадил и сказал, что так и было.

Даже женихи слегка прониклись быстрым нокаутом. Наиболее адекватный – Амфином – даже принес страннику вина. Странник в ответ по-доброму посоветовал жениху уматывать. Амфином не послушал и, как потом оказалось, очень зря.

Тем временем в зал спустилась Пенелопа, которую неутомимая Афина успела существенно отреставрировать во сне. Божественный мейкап был божественен, и женихи сходу прониклись восторгом. Пенелопа же сходу раздала люлей сперва сыну («В доме ломают мебель и обижают странников! Причем, мебель ломают о странников…»), а потом и женихам, задвинув речь о том, что вот, они расхищают имущество в доме. А раньше было не так, раньше женихи дарами склоняли невесту к себе! Женихи уже примерно понимали, чем кончится, но все же попытались дарами склонить невесту к себе. Пенелопа взяла дары, хмыкнула что-то вроде: «Я пока не склонилась!» – и отправилась в свои покои. Одиссей прослезился («Моя ж ты девонька!»).

Дальше пир продолжился до вечера, и Одиссей напросился следить за светильниками. Один из женихов даже решил спетросянить по этому поводу:

– Господа, боги послали нам античный диско-шарик! Глядите, сколько света лысина этого странника вырабатывает!

Но уж к доморощенным стэнд-ап комикам Одиссей привык настолько, что мог бы их сделать левой пяткой.

– Ух ты, какой ты могучий, – ответил он. – А вот представь – вернется хозяин, и ты разовьешь скорость в десять Гермесов. Как ты думаешь, ты точно попадешь на такой скорости в эту вот дверь?

Рассерженный Эвримах схватился за доступное – за скамейку. Позабыв, что это средство на Одиссея точно не действует.

На сей раз Одиссей не стал портить мебель и ушел от скамейки в изящном уклоне (агент Смит обнимает Нео, и они вместе долго плачут в стороне). Тут Телемах заявил, что пир пора бы заканчивать, а то скамеек на всех может не хватить.

Женихи послушно разошлись, а Телемах и Одиссей яко тати в нощи заперли рабынь и принялись выносить оружие. При этом в качестве персонального переносного прожектора выступала, опять же, Афина. «А что это такое горит, – удивился Телемах. – Неужели это Афина, и она умеет светиться в темноте?» В ответ Одиссей посоветовал сыну лишнего не спрашивать, ибо кто знает, что там такого на этом Олимпе залегает. И как, сынок, волосы не выпадают? Вот молчи, не спрашивай, и от света подальше, подальше…

В общем, граждане герои как раз убрали из зала все оружие, но тут Одиссею сказали, что Пенелопа желает побеседовать с ним перед сном.

Одиссею представлялась уникальная возможность наврать даже и жене, перед самым возвращением. Само собой, упустить он ее не мог.

Античный форум:

Арес: А это такой новый боевой стиль – «Метательная скамья»?

Гермес: Ага, очень популярен на некоторых пирах.

Дионис: Есть еще «Метательная амфора», «Метательный стол», «Метательная нимфа», «Метательный светильник», «Метательный Гермес»…

Гермес: Объединяются все стили в единое мастерство «Посейдон опять в неистовстве».

Дионис: Перебивается единственным боевым стилем «Пендель из невидимости».

Аид: Кому-то здесь нужно мое боевое искусство?

Все покинули форум.