Недавно увидел фото людей, стоящих на улице около груды строительного мусора что когда-то называлось их домом. Мурашки пробежали диким стадом по моей коже, и я вспомнил что уже видел такую картину в детстве. В уже совсем далёком декабре 1988м году случилось страшное землетрясение в Армении
Два города Спитак и Ленинакан были практически полностью разрушены. Тогда ещё не было интернета, но даже то, что показали по советскому телевизору, повергло в шок всю страну. Все, возможно в первый и последний раз в советской истории, собирали гуманитарную помощь всей страной. Помню, как мы приносили деньги в школу и сдавали учительнице – принесли все. Кто-то принёс копейки, а кто-то и олимпийские рубли кидал в общий котёл. Было общее ощущение что мы должны помочь людям, которые попали в беду.
Особенно хорошо мы это понимали даже в младших классах школы, потому что с самого детства мы уже знали, что такое землетрясение – горы Тянь-Шаня у нас были на виду и мы знали, что мы живём в сейсмоактивной зоне. Хотя в обычно у нас были слабые толчки и всё обходилось без жертв и разрушений – так, лёгкие покачивания и ком в горле от животного страха. Эхо этого землетрясения до нас докатилось очень слабыми толчками, которые мы не заметили физически.
Как любая катастрофа, эта трагедия начала излучать слухи и страхи. Страх докатился и до нас. Легко переживать и сочувствовать людям в беде, сидя у себя в уютном кресле в тысячах километров от эпицентра. Другое дело, когда ты понимаешь, что ты можешь стать следующей жертвой этой же стихии.
Страх начал расползаться по городу слухами о том, что скоро будут повторные толчки – такое часто бывает. Но самое страшное было в том, что наша горная республика находилась на том же сейсмически активном поясе что и Армения. Землетрясение начали ждать у нас. Страх становится ещё сильнее, когда обретает физическое представление, когда люди массово начинают участвовать в ритуалах и приготовлениям к самому страшному что может произойти.
Тогда еще не было МЧС, в школах преподавали ВНП вместо ОБЖ, и всё что мы могли узнать полезного из сводок новостей – это тот, что чем выше дом, тем он опаснее. Мы жили на той самой, классической, улице в 3 дома, где всё просто и знакомо, где все знали друг друга минимум по фамилии, где многие были коллегами по Машино Испытательной Станции, где дети из всех домов играли на улице и двор был для всех общим.
В какой-то вечер стайки людей начали курсировать между домами и сараями, которые стояли перпендикулярно к общему двору. Люди выносили запасную тёплую одежду, раскладушки, туалетную бумагу, кипятильники и обогреватели к себе в сарай на случай разрушения дома. Нам малолетним мальчишкам любая движуха была в радость – вместе с взрослыми участвовать в какой-то новой «Зарнице» или «Казаках-разбойниках» это ли не развлечение. Но ночевать в сарае с кроликами и курами всё равно мне не хотелось.
Потом началось самое страшное – ожидание беды. Когда все уже приготовили свои индивидуальные семейные комплекты выживания, люди стали ждать «когда нас тряханёт». Декабрь в тот год был тёплым и бесснежным. Поэтому вечерами все старались не заходить в квартиры и стояли на улице и разговаривали кружками перед многоквартирными домами. В этих кружках стояли все – и взрослые и дети.
Тогда я впервые увидел, как страх захватывает толпу, он начинает липнуть к каждому, его радиация распространяется и поражает каждого, невзирая на пол и возраст. Было жутко стоять в кружок с родителями и другими взрослыми, когда уже стемнело, когда уже все безобидные новости обсудили и неизбежно все темы скатываются к тому, что мы будем делать, если наш дом будет разрушен так же до основания как показывали по телевизору. Сколько там было обреченности и страха в голосах людей. Они ничего не потеряли, они стояли рядом со своими домами, но они уже попрощались с ними, они их уже мысленно потерялись и в своих головах жили у руин не просто домов, а всей их жизни.
Не важно, что это были квартиры, выданные им советским государством бесплатно. Нет – это было самое святое в их жизни, их очаг, их угол. Пусть плохонький, маленький, неуютный, но это был их дом. И сейчас над ним нависла угроза со стороны неведомой силы, которая в одночасье может как минимум разрушить их быт, а то и убить. Просто убить, не разбираясь кто был хорошим, а кто плохим, кому это жилище досталось за его профессиональные заслуги, а кто сжульничал с профкомовскими списками очереди на квартиры. Эта великая сила всех сделала равными, страх пронизывал голос каждого взрослого и мы, дети, всё очень хорошо чувствовали.
Знаете это чувство, когда уже всё обсудили, все городские легенды проговорены, повисает неловкая пауза, но никто не хочет расходиться по домам – дома опасно, а тут вроде и страшно, но страшно всем. Кто-то пытается вспомнить старый анекдот или найти новую тему для беседы. Но получается с трудом и не всегда. Ты не одинок в своём страхе, но страх, умноженный на глаза и дрожащий голос твоих соседей, медленно, но, верно, укореняется в твоей душе. Ты навсегда запомнишь это стояние на улице в кругу людей при свете фонарей.
Мы все очень быстро поняли, что эти игры с частичным переездом вещей в сарай – совсем не веселая игра. Когда взрослые рассуждали из какого типа дома и какого этажа по статистике есть больше шансов выжить, мы понимали, что шансов выжить у нас всех не много и эта мысль долго никого не отпускала.
Родители просили нас после школы быстро делать уроки и идти гулять на улицу. Потом они приходили с работы, быстро готовили ужин, и мы все снова выходили ждать катастрофу. Люди снова стояли на улице в круг и обсуждали прожитый день и новости из Ленинакана и Спитака. С каждым днём люди становились угрюмее, мрачнее, более уставшими от неопределенности и обреченности.
Так продолжалось около двух недель. Вечерами люди выходили ждать, потом часов в десять некоторые начинали заводить детей по домам. К одиннадцати часам вечера необходимость жить дальше побеждала страх и уже все были в своих квартирах и надеялись, что не придётся ночью выбегать из рушащихся домов и спасаться в сараях.
Две недели жить в ожидании потери своего дома – это много. За это время в человеческом сознании происходит огромная работа по переживанию этого ещё не наступившего горя, по его осмыслению, принятию, преодолению и в итоге человек обретает травму на всегда. Это виртуальное горе оставляет совершенно реальные психологические проблемы.
Посттравматическое стрессовое расстройство от глубокого переживания угрозы. Те взрослые что стояли вкруг у своих домов никогда не забудут тех холодных вечеров. Тем более не забудут эти дни и вечера дети, которые переживали эти события своими неокрепшими умами, детской богатой фантазией и подкрепленные внешними признаками – разговоры взрослых, слёзы женщин, дрожащие руки и голоса мужчин. Через пару недель все начали уставать от ожидания и постепенно вернулись к обычной жизни, хотя вещи у всех лежали в сараях до самой весны.
Сейчас я увидел фотографию людей, стоящих возле руин своего дома, смотрящих в объектив глазами полными горя и страха. Они сами выжили, но их мир погиб под этим строительным теперь уже мусором. Там под обломками, возможно, погибли их близкие родственники, соседи, дети. Возможно, они задают себе вопрос: я выжил, но зачем, если всё вокруг погибло? Погибло в одночасье, так примитивно и глупо. Что им дальше делать с собой, вещами, которые им удалось спасти, как им дальше жить вне своего дома?
Семьи моих предков потеряли свои дома во время коллективизации сто лет назад. Моя семья пережила и виртуальную утрату жилья перед лицом природной стихии, и вынужденное переселение из временно националистически настроенной республики на историческую родину. Эти стигмы ещё не скоро заживут в сознании моего рода. Но я не знаю сколько поколений должно смениться чтобы осознать, понять и как-то попытаться принять разрушение твоего дома по воле другого человека.
Ещё страшнее думать про свой дом, который ты построил своими руками. Каждый кто когда-нибудь строил свой дом своими руками, никогда не посягнёт на чужой, тем более не станет его разрушать. Чужой созидательный труд – это, наверное, вторая незыблемая святыня для меня после святости каждой жизни на земле.
Сейчас я снова за тысячи километров от эпицентра трагедии, но, как и тогда, я чувствую, что это наша общая трагедия, эхо которой мы будем слышать ещё очень долго. Катастрофа снова докатывается до нас слабыми толчками, но мы все уже всё равно пострадавшие или даже её жертвы. Только ещё не до конца степень своего поражения.
Знаете сколько нужно сил, энергии, любви и времени чтобы построить свой дом? Много. А сколько чтобы его потерять? Миг. Представьте, что ваш дом, тот в котором вам так хорошо и уютно жить, превратился в руины. Запомните это ощущение и живите с этим дальше.
