RealDodo

Вчера, 15 июля исполнилось бы 80 моему товарищу, патриарху советского рока, королю понтов и первому продюсеру СССР Юрию Айзеншпису.

Первому не по масштабу, но по хронологии. На моих глазах родился этот термин. 12 января 1991 года в Московском дворце молодёжи был представлен «посмертный» «Чёрный альбом» группы «Кино», я вёл эту презентацию по просьбе Юры; в президиуме со мной рядом восседали: сам Юрий Шмильевич, гитарист группы» Юрий Каспарян, басист Игорь Тихомиров и промоутер группы Натали Минтц – перед началом пресс-конференции француженка посоветовала мне представить Юрика «продюсером».

«Шпис» от этой идеи пришёл в неописуемый восторг. До этого его позиция обозначалась скромным термином «директор». С тех пор словечко вошло в обиход (презентацию альбома транслировал Первый канал).

Хотя, справедливости ради, замечу, что в контексте сотрудничестве с Цоем, Юрик был именно «директором», обслуживающим персоналом. А вот для Сташевского и/или Билана он был продюсером, конечно.

Работая над мемуарами о ЮША, я счёл нужным записать интервью с теми людьми, которые работали с Юрой. Сегодня для «КП» подобрал фрагменты бесед с тремя – композитором, солистом и продюсером.

Владимир Матецкий: «Помню, как он мне позвонил за несколько часов до смерти»

– Владимир Леонардович, как ты относишься к тому, что Юрия Шмильевича Айзеншписа называют «первым советским продюсером»?

- Все разговоры о том, кто первый, кто второй, вызывают у меня улыбку - но она добрая, эта улыбка.

– Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились?

- Это было в конце 60-х, когда Юра любил прохаживаться по правильной стороне улицы Горького с пачкой фирменных дисков подмышкой. Сам он при этом был одет в красный клетчатый пиджак, белую рубашку и лакированные «битловские» сапоги на скошенном каблуке. Ну и в джинсы Levi's, конечно же. Сегодня бы человек в розовом открытом кабриолете Rolls-Royce не произвел бы такого впечатления, какое производил Юра. И пластинки: у него были все новинки, в том числе Rolling Stones! Так и познакомились.

– Каким он был заказчиком и партнером? Щедрым или прижимистым? Требовательным или гибким? Капризным или покладистым?

- Он был разным. Все перечисленные эпитеты в разное время проявлялись, причем иногда в самом парадоксальном сочетании и соотношении. Были моменты, когда мы с ним не разговаривали, но, надо отдать Юре должное, он всегда умел признать свою вину, если бывал неправ, и очень трогательно приходил мириться.

– Две версии бытуют. Согласно первой, Юра был этаким Карабасом-Барабасом жестко и жестоко выстругивал своих буратин. По-второй: всегда влюблялся в подопечных и потакал всем прихотям артистов.

- Ближе ко второму, хотя порой и показывал зубы. Мне кажется, что нельзя быть хорошим продюсером, если ты не любишь своего артиста. И это чувство нельзя сымитировать - не получится. Он буквально «закрывал свою жизнь на ключ» и жил жизнью своего подопечного. Согласись, сегодня мало кто на такое пойдёт.

– Алибасов сказал мне, что проект «Сташевский» Юрий затеял в результате шуточного пари с ним, Бари-Каримычем, который считал, что Влада раскрутить невозможно… Как это заявление можешь прокомментировать?

- Думаю, что это красивая артистическая байка.

Я очень хорошо помню тот день, когда Юра познакомился с Владиком: было лето, погода была солнечной, жаркой. Юра позвонил мне, попросил меня забрать Владика около библиотеки имени Ленина и привезти к нему домой, чтобы попробовать что-то попеть, выяснить его вокальные возможности. С этого всё и началось.

Действительно, кое-кто не верил в этого исполнителя, говорил об этом Юре, но он был непреклонен: «Вот увидите!».

– Стас Намин вспоминает, что Айзеншпис в 1989 году его обокрал, похитив плакаты его мероприятия Moscow Music Peace Festival с хэд-лайнерами той тусовки (Оззи Озборном, Motley Crue, Skid Row, Cinderella и Scorpions) на сумму $4000. Бывал ли Юра еще замечен в нечистоплотности такого рода?

- Я про этот эпизод ничего не знаю, никогда ничего подобного не слышал. Но то, что в шоу-бизнесе - и не только нашем, - постоянно идут какие-то разборки и выяснения отношений, это точно. Чего стоят взаимоотношения «артист-продюсер»: это всегда бомба замедленного действия!

– Криминальное прошлое Юры не смущало? И в чём-то проявлялось?

- Меня не смущало, скорее наоборот. Он всегда вел себя крайне корректно и сдержанно с людьми, не позволял лишнего - сказывался его уникальный жизненный опыт. Но я неоднократно был свидетелем того, как к нему подходили обниматься люди весьма угрожающего вида, и он потом на мой вопросительный взгляд отвечал: «Сидел с ним в одном лагере».

– Андрей Разин говорил мне, что в своё время не нанял Юру на работу… Правильно сделал?

- Я не знаком с Андреем Разиным и никогда не видел его с Юрой. Возможно, что такая ситуация и существовала. Что касается их совместной работы, то Юра был, скорее, одиночкой, не командным игроком. Так что такой альянс вряд ли был бы жизнеспособным.

– Можно ли назвать Иосифа Пригожина учеником Айзеншписа? У последнего вообще была какая-то своя уникальная техника продвижения, свое know-how?

- Не думаю, что Пригожин является продолжателем дела Юры: это разные люди с разным жизненным опытом и разными «траекториями движения».

Как я уже говорил, Айзеншпис «закрывал свою жизнь на ключ» и жил жизнью артиста, что и было его know-how.

– Был Юрий иконой стиля в нашем шоу-бизе или его манера одеваться была, что называется, too much?

- Я уже говорил про нашу первую встречу и его «униформу» - это было сильно!

Как же давно это было, еще до его первой посадки.

Кстати, когда его посадили, то по Москве ходил слух, что он на суде, когда ему зачитали приговор со сроком 10 лет, выкрикнул: «Ну и хрен с вами, у меня под яблоней миллион зарыт!»

А что касается его стиля одежды в 90-е и 00-е, то он очень любил дорогие марки. И всегда был во всем чистом, отглаженном, отполированном. Сказать, что его стиль был too much, я не могу.

– Какое его качество было самим завидным? И что в нем раздражало?

- Он был обаятельным человеком, и это объясняет все. Но мог быть занудой - меня это не то, чтобы раздражало, скорее веселило: как начнет что-то вдалбливать в голову - только держись.

– Случалось ли вам конфликтовать?

- У меня был с ним один серьёзный конфликт, в котором Юра был неправ, причем на все 100%. У него хватило такта «включить заднюю» и мы восстановили отношения.

– Что ты считаешь самым удачным его проектом?

- Все его артисты стали по-своему заметными и достигли чего-то, причем Дима Билан раскрылся уже после смерти Юры.

Но его работа с «Кино» как-то особенно выделяется, хотя он и не был человеком, который придумал и сделал эту группу.

– С кем из его подопечных дружил?

- Я общался в дружеском режиме со всеми артистами, с которыми работал вместе с Юрой, с кем-то больше, с кем-то меньше. И ни с кем не испортил отношения, что меня очень радует!

Встречаю периодически то Катю Лель, то Диму Билана, то Владика Сташевского. Но все мы заняты, у всех свои дела, свои заботы, так что какого-то постоянного контакта не получается.

– Какой он был человек?

- Он был человек большой души и большого обаяния.

– Кем был бы Айзеншпис сейчас, если бы недуг не уничтожил его в 2005 году?

- Думаю, он по-прежнему бы занимался артистами: у него это здорово получалось.

– Когда видел его в последний раз?

- Я не помню, когда я видел его в последний раз, но помню, как он мне позвонил за несколько часов до смерти. Это было ужасно...

Сергей Мазаев: «Я ему заплатил то, что он истратил на нас»

– Изучаю на официальном сайте «Морального кодекса» твою биографию. И не нахожу упоминания о Юрии Шмильевиче Айзеншписе.

– Нет, очевидно.

– А ведь я помню, что он был продюсером «Морального кодекса», хоть и очень непродолжительное время.

– Да, мы так и не договорились с ним. Потому что было истрачено много денег на то, что уже было произведено.

И люди, которые их истратили, требовали от Айзеншписа: либо компенсации, либо оставить их в доле. Юрий не согласился, и поэтому мы расстались.

Он поработал с нами немножко. Я ему заплатил то, что он истратил на нас. Там порядка тысячи долларов.

– Ты ему заплатил? Ты?!

– Ну, конечно. А как же? Я никогда долгов не оставляю, зачем.

– Ну, вообще обычно продюсер Айзеншпис платил…

– Он платил, да, за какие-то действия, за показы какие-то, за эфиры, что-то устраивал. И я ему потом эти деньги отдал, конечно.

Мы с ним друзьями были всегда. И остались после этого.

Я был бы рад, конечно, если бы он был нашим продюсером. Но просто экономическая ситуация того времени ему не позволила, да.

– 1992, по-моему?

– 1991, да. Годовщина ВИDа была. Мы на ней, собственно, первый раз и выступили там вот. В «Олимпийском».

– А когда и при каких познакомились?

– Познакомились ещё в 80-е, после его освобождения. И в какой-то спекулянтской тусовке, обстоятельств не помню... А последний раз видел его уже на похоронах. Ну а живым – месяца за два до того.

– Он был реально «первым советским продюсером»?

– Такого масштаба Юрий Шмильевич был первым.

– Какой он был человек?

– Здравомыслящий и смелый.

Евгений Фридлянд: «Он захватывал своей любой бредовой идеей, гипнотизировал».

– Ваш с Айзеншписом коллега, продюсер Андрей Разин говорил мне, что в свое время не нанял Юру на работу… Правильно сделал?

– Но если бы и начали работать, то не сработались бы. Оба лидеры.

– Алибасов сказал мне, что проект «Сташевский» Юрий затеял в результате шуточного пари с ним, Бари-Каримычем, который считал, что Влада раскрутить невозможно…

– Может быть и так! Точно так же, как я раскручивал Меладзе назло мнениям Игоря Крутого и Вани Демидова.

– Можно ли назвать Пригожина учеником Айзеншписа?

– Никогда не слышал, чтобы Пригожин близко общался с Юрой. А для того, чтобы оценить, использует ли Пригожин те методики Айзеншписа, нужно понять «феномен» продюсера Пригожина. Не могу припомнить ни одного проекта с нуля... Пригожин мастер интуице-реанимации.

– Евгений, а каким он был продюсером и человеком в твоей системе координат?

– Я не застал того момента, когда он работал с «Кино». Я не видел их с Цоем, не был на концерте в Лужниках. И даже более того: когда Виктор Цой приезжал в мой город Кемерово с сольными концертами через наш молодёжный центр, его привозила какая-то женщина.

Поэтому в те далёкие девяностые Юрий для меня был только продюсером не нравящегося мне Влада Сташевского и ещё какого-то невнятного набора артистов...

Тогда во мне играли остатки юношеского максимализма и я, как минимум, считал себя белой костью от музыки, ведь работал с исключительно «живой» группой «Браво» и пытался раскручивать человека с неординарными вокальными данными Валеру Меладзе. Даже не стеснялся публично обвинять его в непрофессионализме и профнепригодности.

И только несколькими годами позже я понял, что Юрий Айзеншпис - Мастер, Профессионал с большой буквы и может быть не искал выдающиеся таланты и очевидных самородков, но как настоящий и очень талантливый художник на «белых листах» заурядных исполнителей сам создавал живописные полотна - великолепные и яркие проекты!

Авторы, режиссёры, стилисты, операторы, пиарщики - этих людей он захватывал своей любой «бредовой» идеей, гипнотизировал и они делали невозможное.

Не забуду, как Юра Аксюта отказывался ставить в эфир один из первых хитов Меладзе, приводя в пример настоящего шлягера песню в исполнение Сташевского.

Я прекрасно помню, как все немного подтрунивали над Айзеншписом, за то, что он жёстко наезжал на обижавших его журналистов. И посмеивались, рассказывая друг другу, как он начинал обзванивать радиостанции с семи утра и как приезжал первым на все светские и музыкальные мероприятия и уезжал последним, когда его артист, назло всем, выдавал почти полный сольный концерт…

Но к коллегам по цеху он относился по-доброму и с уважением. Ко мне всегда подходил, я жал его маленькую руку, а он интересовался, кто это для меня делал такую модную аранжировку и кто так по-фирменному сделал сведение записи.

Мы не были близкими друзьями, но очень часто общались на предмет нашего общего «несчастья» - быть продюсерами в нашей стране.

Только после его смерти я узнал, какую трудную жизнь он прожил, какую короткую и несмотря на свою известность и популярность, полную драматизма и одиночества!

Очень и очень жаль, что мы не уберегли и так рано потеряли замечательного человека и продюсера - Юрия Шмильевича Айзеншписа.

Юрий Айзеншпис: В тюрьме я испытал поболее, чем писатель Солженицын.

«Комсомолка» вчера опубликовала моё интервью, просто оставлю здесь фрагмент той нашей беседы:

– Вас называют признанным мастером саспенса. А я, кстати, не понимаю, как это происходит. Я не понимаю, каким инструментарием режиссерским это делается. Потому что иногда я вижу, что режиссер имеет в виду, что это должен быть саспенс, – его нет.

– Там есть очень четкие положения, мы их вывели, сформулировали: должна быть опасность, которая всегда растет, чтоб не статичная была ситуация, при которой у героя есть, как бы сказать, ну, энергия, он должен преодолевать что-то, боясь. Если он не боится, то и зритель за него не будет бояться. А если напряжение растет, и герой переживает все большую и большую опасность, то это работает просто, как по маслу абсолютно. И Спилберг это делает вообще гениально. А вернул это в кино Хичкок.

– Что значит, вернул? Значит, было раньше?

– Ну, оно какое-то было неосознанное. Оно было, но никто не выдвигал его на первый план. А Хичкок сделал это основополагающим принципом, потому что он работал за маленькие деньги, а успех имел довольно большой. И все считали, что это просто такой трюк коммерческого режиссера. И французские интеллектуалы Трюфо, Мельвиль, вся эта команда, они поняли, что он гений, гений структуры, гений рассказа. И тогда американцы открыли рот, сказали, «а, да, смотри, пожалуйста», и зауважали своего Хичкока.

Очень умный, толковый человек, но он не более, чем последователь Шекспира. Самый главный саспенс у Шекспира ну, скажем, в «Ромео и Джульетта», великий саспенс совершенно. Когда Ромео приходит на бал к Капулетти, то вокруг же враги. Мы волнуемся за него. Когда он влюбился в Джульетту и вышел на середину сцены, подвергаясь все большей опасности, мы еще больше волнуемся. Когда он понял, что не может дальше, забрался через забор, чтоб хотя бы увидеть ее, а она ему признается в любви, он лезет к ней, и они целуются, и обнимаются… То есть там каждая клеточка пропитана саспенсом, потому что он драматург, он артист, и у него театр, который должен зрителей собрать. Вот все это, включая коммерческую составляющую, все было у Шекспира. И он это сделал очень четко, грамотно, но, на гениальном уровне, это трудно распознать. А Хичкок, он все-таки попроще.

– Хорошо. А в ваших картинах саспенс, где вообще самый выдающийся, с вашей точки зрения авторской?

– Не будем говорить слово «выдающийся», а скажем так, осознанный, осмысленный.

Где удался? В сериале «Граница. Таежный роман», там целая серия посвящена саспенсу, когда жена героя, жена Миши Ефремова понимает, что они все, они в полном, так сказать, ну, понимаете, вот выбраться не могут никак совершенно, и им грозит ужасная участь. Надо превратиться в дилеров или погибнуть. Дилеров, наркодилеров, чего они не хотят. И она вспоминает, что она обучена отцом карточным трюкам всяким и она идет чтобы в карточной игре с профессионалами отыграть эти деньги. Но оказывается, что она попала не к карточным шулерам, а к бандитам, потому что эту ситуацию в поезде контролируют они. То есть саспенс растёт непрерывно совершенно до самого конца. И это очень успешная серия.

– Я так полагаю, что в картине «Шагал – Малевич», там не место саспенсу. То есть это фестивальное кино в принципе?

– Если говорить с оценкой такой позитивной, нет, это зрительское кино.

Но в том числе и фестивальное, поскольку два великих художника, Шагал – великий художник, а Малевич вообще гений, которого я хочу, наконец, предъявить русской публике, российской публике, чтоб они знали, кем они должны гордиться. И более великого художника в России не было.

Он партнер Шагала в этой картине и его в какой-то мере антагонист и друг. Но он обозначил стилеобразующие принципы искусства ХХ века, и он считается один из пяти самых влиятельных художников Европы и Америки в ХХ веке.

Есть люди, особенно в Америке, которые считают его одним из пяти вообще самых влиятельных художников во всей истории искусства, потому что он придумал абстрактное искусство, он сочинил его. Всю жизнь все художники, все века они связывали все открытия, с тем, как изображается предметный мир, как рисуется пейзаж, как рисуется яблоко, как рисуются цветы, как рисуется то-сё, пятое-десятое, конкретное. И Малевич понял, что есть огромный потенциал, если освободить от всех этих предметов такую формообразующую основу живописи, цвет и форму, отдельно от всего, это простая идея, которая, когда он ее придумал, казалась людям дикой совершенно. У него было два–три таких же, ну, неудачника и последователя. Он эту идею, так сказать, топтал, топтал, топтал и добился.

И он разработал эту абстрактную модель в системе такого супрематизма, так он назвал это течение. Туда же вошел этот пресловутый «Черный квадрат», как точка отсчета нового абстрактного мышления. Что вам сказать. Сегодня 80 процентов авангарда всего живописного – это сотни разнообразных абстракций, сотни разнообразных абстрактных течений, движений, учений. А первым был Малевич.

Вот если мы нарисуем эту чашку, но ее в космосе не поймут, у них все другое. А абстрактные формы, они понятны. Поэтому абстрактное искусство Малевича – это язык, которым Земля может разговаривать со всем Космосом. Вот такие у него были амбиции.

Чего там будет дальше, непонятно. Ну, в общем, когда такой амбициозный авангардист встречается с традиционным грамотным художником, конечно, между ними конфликт. Но получается, что им нужно спасать друг друга, что им нужно вместе работать. И вот как они это формулируют.

Рассказать об этом лекцию на канале «Культура» в дневные часы можно, а заставить людей пойти смотреть этот фильм очень трудно. И я понял, что я решу эту проблему, только если это будет картина для молодежи. Это история о том, как Малевич формировал вокруг себя молодых ребят, собирал свою команду, которой он будет покорять мир, и как Шагал собирал молодых ребят вокруг себя, помогая каждому стать личностью, уникальным человеком, решая их проблемы, избавляя их от комплексов, спаса..

– Ну, Шагал ведь Малевича пригласил сам ведь, потому что они?..

– Да, Шагал пригласил Малевича. Малевич там повел себя определенным образом, об этом кино. Но во всяком случае, прежде чем я не придумал эту картину для молодежи, я держал это все на столе. А потом я понял, все, час настал, могу двигаться. И я решил, что вся моя жизнь будет посвящена многолетним поискам денег на эту картину. И тут мне судьба стала сыпать просто подарок за подарком. Нашелся человек прекрасный, просто бизнесмен толковый. Я ему благодарен невероятно. Он сказал, я возьму на себя расходы по картине. «Госкино» тогда поддержало меня тоже. Я очень быстро собрал деньги. Пришла дивная команда просто. У меня лучшая команда вообще, наверное. Хотя я всегда работал с хорошими людьми. Но на этот раз были вот лучшие из лучших.

– Хорошее тянется к хорошему. Вы когда начинали карьеру рисовальщика (вы же рисовали карикатуры, делали подписи к карикатурам Кукрыниксов), вы тогда знали, допустим, Шагала и Малевича?

– Я его любил всю жизнь, просто всю жизнь. Он великий художник и он…

– Почему тогда, извините, я вас перебью, почему вы тогда поступили в МИСИ, это настолько далеко от живописи?

– Я вырос в семье, которая называется семья врагов народа. У меня отца, слава Богу, не арестовали, а мать ни за что сидела в лагерях, ее сестра сидела.

Этих мужчин постреляли, они все были там академики, или министры, и послы. Но так по ним прошелся сталинский каток. Когда дети подрастали, то их высылали. Старших сестер моих выслали.

– Они все Рабиновичи были?

– Нет, разные были фамилии. Ну, по родителям, так сказать, по отцам. Ну и, как бы так сказать, подползало и ко мне это. Нужна была просто профессия для того, чтобы в лагере…

– Лагерная профессия? Для того чтоб лес не валить?

– Ну, у меня сестры глупые. Они не понимали, что художник это тоже для лагеря хорошая профессия. Мой учитель Константин Павлович Ротов, великий карикатурист-рисовальщик, он был посажен ни за что, но он в лагере оформлял газеты, плакаты, и, в общем, нормально жил не на общих работах. Ну, а архитектор, то бишь строитель, тоже хорошая лагерная профессия. Но мне, конечно, судьба послала невероятный подарок в МИСИ, потому что там преподавал Константин Степанович Мельников, самый великий русский архитектор-авангардист, автор прекрасных проектов. Ну и самое главное, его просто концептуальные идеи были очень хороши.

– Вам-то это пригодилось в профессии режиссера, продюсера, сценариста?

–Да, очень часто, очень. Практически это меня сформировало, потому что я все свои картины рисую самым подробным образом.

Причем, раньше было усердие, нарисовал три раза. Вначале, когда сценарий сочинял. Потом, когда подготовительный период вел и тогда выходили люди смотреть на придурка, который разрисовывает картину, которую предстоит оператору снять. А потом на площадке я уже рисовал уже конкретно.

Но когда я стал преподавать в Германии, то оказалось, что там это норма. Прежде, чем студент не нарисует полностью весь фильм, в полной раскадровке ему павильон не открывают. Это грамотно, это правильно. Сейчас и мы к этому приходим.

– А вы в Германии преподавали без знания немецкого языка?

– Ой, это ужасно. Там довольно много русского народа, и они меня так окружили, что парализовали мою активность по изучению немецкого языка.

– То есть вы нашим соотечественникам читали, да?

– Нет, немцам я читал. Немцам по-английски и по-немецки. Но всегда был английский и немецкий переводчик. Классная школа, вы знаете. У нас два ученика получили «Оскар» студенческий, а одна женщина получила большой «Оскар» за короткометражку. Ни одна школа в мире не имела такого успеха. Но немцы очень жесткие люди. Шефу пришло 65 лет. Он великий немецкий режиссёр. И он думал, что его это ну, обезопасит, и не беспокоился. В 65 лет его так пырнули.

– На пенсию?

– Ну, да, выкинули, и все, и заняли его место. И через два года школа развалилась.

Команда вся ушла, естественно совершенно.

Но это был очень хороший опыт, потому что я старался минимизировать слова и все переводить в визуальный ряд. Поэтому сейчас я преподаю с большим блокнотом, и все рисую.

Люди хотят снимать кино для того, чтобы почувствовать себя свободными. Чем больше вы им даете правил, тем тяжелее у них эти правила висят на их крыльях. Вот я до минимума свожу все, что надо знать. Сделали положение – определитесь. Поняли, пошли дальше – определитесь. Поняли – дальше пошли. Вот к тому времени, когда хотите сесть писать сценарий, забудьте все, пишите свободно, а там разберемся уже.

В этом смысле у американцев поставлено хорошо. Но все-таки у них в перспективе Голливуд. У них в перспективе только жанровое кино. Они с презрением относятся к реализму, хотя артисты у них прекрасные, но, в общем, для них самое главное построить действие так, чтобы зритель открыл «варежку» и не закрывал до конца. Тот же саспенс совершенно. А мы все-таки полагаемся на Константина Сергеевича Станиславского, школу художественного театра и на Сергея Михайловича Эйзенштейна, который привел эту систему в кино и ее трансформировал для того, чтобы тоже удивление зрителей поражало уже при такой быстрой смене кадров.

– А актёры у нас есть хорошие сейчас?

– У нас нет плохих актеров сейчас. У нас все актеры хорошие.

– Хорошо. Ну а, допустим, вот актеры, с которыми вы работали в советскую эпоху, и нынешняя плеяда молодых звезд, в чем принципиальное различие?

– Принципиальное различие есть. Оно заключается в том, что я работал с Олегом Николаевичем Ефремовым, Олегом Павловичем Табаковым, Евгением Павловичем Леоновым, мы были ровесники. Мы общались и до съемок, и после съемок. И я должен был снимать Юру Никулина, Юрия Владимировича, а он застрял в Австралии.

– В какой ленте вы должны были снимать его?

– В ленте «Гори-гори моя звезда».

И я думаю, чего мне делать. Пошел к Ефремову, говорю, Олег, пожалуйста, выручи меня. Он говорит, ну хорошо. Я говорю, слушай, у меня там слов мало, потому что я под Юру это писал, а он прекрасно молчит. Я тебе допишу монологи. Он говорит, не надо. Ты меня снимай, а я буду думать про свое. И он снял абсолютно немую роль. Мы его сняли за пять дней. Даже не заметили, как сняли. А оказалось, что это одна из лучших его ролей. Когда вы знаете артистов, когда вы с ними дружите, когда вы одной крови, конечно, это проще, чем когда режиссер приезжает, ему эти кастинг-директора, отборщики приводят артистов, вы должны в них определиться, они все красивые девушки, все хорошие, надо понять, и совершаете ошибку, конечно.

– Про девушку я вспомню, что мне рассказывали, что у вас же блестящая была эротическая сцена в «Экипаже» с Яковлевой, которая, говорят, с трусами рассталась, чтобы, в общем… Эта сцена не вошла просто. Она смыта полностью, даже не осталось этого эпизода?

– Конечно, она сразу же не просто была смыта с триумфом и с позором для меня, это был акт. Эти женщины, которые должны были каждое утро смотреть, нет ли технического брака… А знаете, любовная сцена нормальная с Яковлевой и Лёней Филатовым. Значит, Лёня сказал, я ничего снимать не буду, как хочешь, так и…

– Вообще ничего?

– Ну, рубашку снял, а дальше – нет. Я должен был только ориентироваться на Сашу. Она была не против. Но вы знаете, нельзя обнаженную женщину – внимание, мотор, – снимать долго. Значит, я ей определил круг движения, и длинным куском её снимал, понимая, что я вырежу где там ненужные части тела засветились, все будет нормально.

– Какие ненужные, там все нужные, по-моему.

– Ну, там были недопустимые по тем временам. И я бы это вырезал тут же. Но тут это все пошло, и у этих баб шары, пошли они с криком, что происходит, Митта на съемках устраивает оргии и снимает их на пленку. И погнали меня к директору на позор. Но умный был директор у нас. Редактура сидела и говорила, какой ужас, какой ужас, какой ужас. Все хором совершенно. А Сизов посмотрел, знаете, давайте дадим возможность режиссеру ввести эти сцены в наши этические нормы. «Нет, нет, нет, это невозможно ввести». Но я ввел, потом еще раз, потом ничего не осталось. А легенда осталась. Ну и слава Богу.

– Легенда осталась. Все, что вы делали, это на самом деле легенда.