После долгого и изнурительного похода в чужие земли, Алан, наконец, возвращался домой. В потрепанном от времени и путешествий доспехе; с походным рюкзаком за спиной, на котором болтался пробитый в трех местах шлем — три вмятины, словно три истории, о которых он молчал; с мечом на поясе и мечтой в глазах, что потускнела, как старый клинок.
Его путь пролегал по знакомой уже дороге, что петляла в густом лесу. «Словно змея, ведущая к потерянному раю», — подумалось ему. Изредка попадались небольшие мостики через узкие, но глубокие ручейки. Ветер качал верхушки деревьев, сбивая с них свежевыпавший снег. Первый снег, который уже медленно таял, пригретый последними теплыми лучами выглянувшего из-за серых облаков солнца. Алан поймал снежинку на ладонь — она растаяла, как его юношеская вера в справедливость войны.
Шаг за шагом, Алан приближался к дому. Он уже предчувствовал, как там, за одним из очередных поворотов, появится родной город. Наверное, он все так же прекрасен, наполненный шумом и весельем. Интересно, а Ульфред все так же торгует на углу «Чаши и иглы»? Той самой таверны со скрипучей вывеской, где Алан впервые выпил эль и поклялся, что вернется героем. Он сглотнул слюну, представляя зарумяненные на жаровне колбаски. Чуть острые, сочные… Такие же, как в тот день, когда он прощался с матерью.
Рыцарь замедлил шаг. Остановившись, он огляделся и, шумно выдохнув, сошел с тракта. Подойдя к ближайшему дереву, на стволе которого кто-то вырезал смешной цветок — точь-в-точь как на щите того юнца —, он лениво ногой разгреб остатки снега, положил на землю свой походный рюкзак и, насобирав на скорую руку несколько тонких веток, аккуратно сложил их друг на друга. Потом, порывшись в рюкзаке, он достал небольшую бутыль и, подняв его повыше, вгляделся в темное стекло.
— Последнее… — тихим голосом проговорил Алан. Голосом, который больше подошел бы старику, а не парню, едва перешагнувшему двадцать.
Вылив остатки на ветки, рыцарь извлек из рюкзака металлическую трубку и короткий нож. Чиркнув ножом по трубке пару раз, он извлек сноп искр, что тут же превратились в пламя, едва коснулись тонких веток. Искры напомнили ему ту ночь: драконьи глаза, сверкающие в темноте, и свой безумный прыжок с башни. Тогда он тоже высек огонь — только это был огонь ярости.
Огонь разгорался. Алан стал действовать чуть расторопнее – он отошел от костра и, поискав на земле подходящие ветки, уже потолще, собрал несколько штук и, подойдя к костру, стал бережно укладывать их поверх пляшущего пламени.
Пламя облизывало сучья, как дракон языком — жадным и беспощадным. Алан провел рукой по шраму на запястье — ожог всё еще ныл при перемене погоды. Тот самый ожог, что оставил этот проклятый дракон!
Он шел со вчерашнего вечера. Надеясь сделать рывок, он неверно рассчитал свои силы и возможности. Теперь, уставший и голодный, он сидел и грелся у огня.
Достав небольшой котелок, он накидал в него снега и, поставив на огонь, принялся ждать, когда тот растает и закипит. Глядя на пар из котелка, Алан вдруг вспомнил, как кипяток лился с крыш…
Осада города началась как обычный штурм, но быстро превратилась в кошмар. Особенно когда защитники, вопреки всякой тактике, ринулись в яростную контратаку прямо у подножия стен, которые с таким трудом были взяты. Они бились не как солдаты — как обреченные, знающие, что терять нечего. Именно тогда Алан впервые убил. Его противником оказался парень лет восемнадцати, с щитом, разукрашенным детской рукой — синей краской выведен неумелый цветок.
Все решил случай. Алан споткнулся о тело в кольчуге союзника, когда враг в яростной атаке оттеснил их обратно на стены, и едва удержал равновесие. Юнец, уже замахнувшийся для удара, на миг открыл грудь — и меч Алана, неуклюжий и дрожащий, скользнул под мышку, порвав ремень доспеха. Не смертельно, но противник отпрянул прямо к краю разрушенной последней атакой стены. Падение длилось вечность. Алан до сих пор иногда слышит, как ветер доносит до него тот самый крик…
«Взяли стену — считай, город ваш», — говаривали ветераны. Но улицы встретили их градом стрел из каждой подворотни. Даже дети швыряли камни, а старухи выливали кипяток с крыш, будто защищали не дома, а свои последние воспоминания. Отряд Алана отступал к центру, превратившись из победителей в затравленных зверей.
Когда заревел рог отступления, было уже поздно. Фланги сомкнулись — свежие силы противника окружили их. С отрядом бойцов Алан ворвался в каменное здание с обугленным гербом на дверях — когда-то там было изображение оленя, теперь остались рога, торчащие как похоронные свечи. Подвал, куда они спустились, пах кислым потом, кровью и страхом.
Они просидели там шесть дней.
Враг не штурмовал убежище — зачем рисковать, если голод сделает работу за них? Лишь иногда под дверью появлялась лужица мутной жидкости, которую подливали враги с той стороны. Она шипела, как разъяренная змея, и испускала удушливый дым, от которого у Алана сводило челюсти. Окон не было, и солдаты дышали воздухом, пропитавшимся запахом мочи (нужду справляли в углу, где теперь росла сизая плесень) и гниющей плоти.
Выбраться из этой западни казалось чудом. Они просто прорвались вперед, обессиленные и едва живые. И удача была на их стороне – несколько бойцов, стороживших выход, не ожидали такой наглости. Но все равно сигнал тревоги был подан…
Из пяти десятков выжило чуть больше двадцати. Семеро умерли в дороге. Один — от лихорадки, шепча имя жены. Другой — от голода, сжимая в руке камень, который принял за хлеб. Остальные же рассеялись по дорогам, как пепел после костра.
Алан уставился на пламя, словно надеясь найти в нем ответы на вопросы, которые больше никто не задавал. Не этого он ждал, когда в шестнадцать лет поставил крест вместо подписи на воинском контракте. Ему обещали звон стали, а не хрип умирающих; блеск золота, а не ржавчину на доспехах; дороги, ведущие к славе, а не тропы бегства.
Уснул он не от усталости — от бессилия. Свернувшись калачиком, как тогда, в подвале, когда делили последний глоток воды. Костер горел до рассвета, а потом умер тихо, словно и ему надоело жечь воспоминания.
Наутро Алан пил остывшую воду, и вкус был точно такой же, как в день поражения — металлический, с примесью пепла. Он встряхнулся, поправил меч и двинулся в путь.
Где-то вдалеке колокола пробили полдень.
Заиграли уличные музыканты.
До дома осталось совсем чуть-чуть…
