Galateya1

У бабы Нюры потекла крыша. Почему-то до наступления дождей. Оно, может, и к лучшему. Как говориться, латай крышу с молоду, свистай всех родственников наверх.

Весь день у бабы Нюры во дворе шла бурная деятельность. Баба Нюра вообще любила всё делать бурно, соседям на зависть.
— Присланивайте лестницу! Сюды присланивайте! – сложив руки рупором, командовала она. Родственники, примчавшиеся из Москвы для починки бабиной крыши, пристегнувшись страховочными поясами, бодро лезли наверх, чем-то стучали, что-то срывали, что-то поднимали. Это напоминало парное фигурное катание, только вместо льда был шифер.

— Гляди-ко, тут всё прогнило! – радостно кричала женщина с окающим волжским акцентом, что выдавало её не московское происхождение.
— А у меня здеся вообще осино гнездо! – хвастался мужчина из тех же краёв.
— Харю-то, харю замотай! Закусают! – советовала снизу баба Нюра и приветливо махала перемоточной тряпкой.

Примчавшаяся на помощь дополнительная родня торопливо обобрала созревшую бабы Нюрину вишню и умчалась, раздавив при развороте соседский куст хрена и забыв какого-то ребёнка лет двенадцати. За это ему тут же вручили гвоздодёр и молоток и направили в сарай разбирать старые доски.

Оголодавшие синхронисты на поясах хотели спуститься вниз, но баба Нюра с угощением не торопилась – делу время, а табачок врозь.
— Вон тама поправь! Вон туды залезь! – по-капитански расставив ноги, кричала она и указывала путь ножом, которым давеча резала лук.
— Куды ж я залезу? – жаловался мужик, подвывая животом. – Я туды не пролезу.
— Я, я пролезу! – рвалась в бой его напарница. – Струменты давай, чёрт неуклюжой! Да не лезь туды, не лезь! Провалисся!
— Ты меня, Любаша, сильнее всех заводишь, – заигрывал мужик. – Как пойдёшь орать, так я и завёлси.
— Спускайси, заведённой, – ревниво сетовала баба Нюра.
— Боюсь, – хохмил мужик. – Я спущусь, тут мне и конец.
— Эт почему ж? – удивлялась та.
— Вон ножом как лихо машешь. Чисто Будёный с шашкой! – отвечал он.
— Пошли обедать! – смущённо хихикала баба Нюра. – Любаша, присланивай шифер да слезай!
Застывшая в эротической позе Любаша отбивалась от ос и обещала быть через пять минут.

Ушли на обед. Вспомнили, что забыли в сарае гвоздодёр и ребёнка. После обеда баба Нюра обследовала улицу на предмет наличия зрителей. Оных, к её досаде, не оказалось, поэтому крышу дочинивали почти молча. О наличии ребёнка можно было догадаться по грохоту досок в сарае.

Ночевать у бабы Нюры никто не решился, кроме ребёнка, у которого не было выбора.
— Москве привет! – счастливо улыбаясь, кричала она, махала платочком вслед уезжаюшим родственникам и косо поглядывала на вышедшего из гаража соседа. Всё-таки хорошо, что сегодня у неё потекла крыша.

Помню время, когда подземные переходы были большими, точнее, таковыми казались. В пресловутые девяностые нормальный переход вмещал в себя среднестатистический рынок, игорный дом, воровской притон, музыкальную площадку, небольшой цыганский табор и приют для лиц без определённого места жительства. Кафельные стены сартирной укладки сверкали полуобвалившейся плиткой. Пройти мимо развалов одежды, обуви и различной дребедени и ничего не купить было сложно. Весь этот подземный мир жил по принципу напёрсточников «кручу-верчу – запутать хочу».

Но речь не об этом. Одним из признаков подземного перехода была непроходимая грязь. И если в жару она засыхала и достигала состояния мелкодисперсной пыли, то после дождя или зимой людям приходилось перемещаться по щиколотку в грязной луже. Обойти такое препятствие было невозможно, поэтому сердобольные продавцы для удобства потенциальных покупателей устраивали «шоу канатоходцев» – раскладывали на полу кирпичи и картонки, но это было лучше, чем шлёпать по грязи.

Как давно это было. Появились новые технологии, миллиарды бюджетных рублей тратятся на восстановление и замену инфраструктуры, подземные переходы опустели, на месте былых выбоин теперь новые старые плитки из советских запасов, но лужи... Лужи никуда не делись. Капает ли дождь, падает ли снег, вода всё так же стоит от края до края тоннеля, и кто-то невидимый продолжает раскладывать кирпичи и картонки под ноги потомков тех, кто шагал здесь в девяностых. И бегут по ним мужчины в ботинках, подростки в кроссовках и женщины в босоножках, рискуя оступиться и изгадить обувь и одежду. Бегут, потому что надо и потому что привыкли.

Уходит вода – кирпичи и картонки исчезают. Может быть, это дух неупокоенного челночника или таинственная сущность переходного? Или существует должность «раскладывателя и уборщика камней в переходе», ведь это дешевле, чем устроить правильные водоотводы и ливнёвки? Наверное, всему есть объяснение, как и провалившимся тротуарам с поплывшим, в трещинах, асфальтом, колдобинам и ямами на проезжей части, полуистлевшим баракам в запарадном центре города. Несомненно, оно есть. И я думаю, что заключается оно в отсутствии хозяина и беспробудном чиновничьем воровстве. Причудливо тасуется управленческая колода, тузы, короли и дамы администрации сменяют друг друга, мы живём в совершенно иной эпохе, но константа остаётся прежней – грязь в переходе.

Долговязая соседка не унималась, развивая бурную огородную деятельность, поэтому вот уже неделю баба Нюра сидела в засаде, в которую сама себя и засадила. Не то что бы ей это нравилось, но приходилось, потому что она была профессиональным бдуном, или бдуньей, это кому как нравится. Бдила она из-за забора на улицу с утра до вечера и за всеми подряд, почти не прерываясь на просмотр телевизора. Конечно, деревенская улица – это вам не богемный бомонд и персонажи здесь не Джигурды с Волочковыми, но зато натурпродукт, в житейском, так сказать, естестве.

Взять, к примеру, Аську. Сидит цельными днями дома, на работу не ходит, на огороде не пашет, токма и действий у неё – по телефону трёкать, на крылечке курить да местных котов подкармливать. Обложилась по периметру участка пластиковыми тарелками с кормом – не дом, а минное поле – ни дать ни взять, старая дева! Так ведь и мужик у неё есть и дочка. Но те хоть на работу да в школу ходют, а Аська нет. Ленивица, тьфу! Небось, она бабы Нюриного Барсика извела своими кормами. Как есть отравила! Баба Нюра ей так и сказала, мол, убийца ты проклятая, Аська, выдай хоть тело убиенного тобою кота. А та только пальцем у виска покрутила – видать, гайки подтянула – окурок в жестянку бросила и в дом ушла. Чистая ведьма!

А вот у Лёльки сын дурачок. Как есть, дурачок! С детства был дурачком, дурачком и помрёт. Не свой смертью, ясен перец, с такими-то товарищами. Баба Нюра помнит времена, когда договязая соседкина дочь была маленькой и сидела вся в ветрянке на карантине. Гулять выпускали зелёного леопарда не дальше собственного двора, а чтоб не скучно было, вручили страдалице ножницы и неисчислимый урожай породистого чеснока. Как уж туда просочился сопливый Данька, и откуда он взял котёнка, не известно. Только через десять минут долговязая взвизгнула и заревела, а ещё через полсекунды, Данька выскочил за калитку и скрылся в неизвестном направлении. Швырнул, дурачок, котёнка в деваху, а у той руки чесноком заняты. Котёнок с перепугу когти-то и выпустил, притормозил, значит, об её бриллиантово-зелёную личину. Данька поначалу заржал, а когда увидел наливающиеся кровью царапины, перепугался, паршивец, и удрал. Только Лёлька его не наказала, его вообще не наказывали, а потому вырос он полный сюрпризов и внезапностей: то машину батину по синьке разобьёт, то деньги прогуляет, то детей на стороне наделает, а главное, тоже не работает. А куда его возьмут с незаконченной ПТУшкой? Всё это баба Нюра знала, но орать на повзрослевшего и раскабаневшего Даньку побаивалась. Всё же какой никакой мужик. А мужик, даже слабый, – это сила! А силу баба Нюра очень уважала, пусть и дурную, поэтому к соседям мужского пола обращалась вежливо.

Баба Нюра вздохнула, вспоминая былое. Были же засады так засады! Никаких Санта-Барбаров не надо! Тут тебе и розы в навозе, и богатые нифига не плачут, и рабыни Изауры на каждой фазенде. И женились, и разводились, и детей рожали – всё на виду. А теперь отгородились заборами да стенами, а посреди улицы лужа – ни дать ни взять крепостной ров! Не засада – тоска смертная.

Кто-й та? Баба Нюра метнулась на всполох нежно-розового. А-а-а, Верка невестку да внука выгуливает вдоль рва. Нос задрала, будто наследного принца в коляске везёт, а Полинка-то при ей, чиста светска львица! Грива белая ниже ягодного места и платье шёлково короткое, ляхи как раз для местной комарильи на прокорм! Ишь, вышагивают. Раут у них или рандеву – не поймёшь, в общем, ритуал вечернего моциона. Сейчас до дома дошкандыбачат, Верка с внуком дальше пойдут гулять, а Полинка сядет на вкопанную в землю покрышку, блонды свои блестючие по плечам размечет и с томным взором станет мужа с работы поджидать. И псина, ей под стать, тоже мелкая и блондинка, со двора выкатилась и к хозяйке на руки. Не собака, а срамота!

Вот прежде были собаки! Кобели цепные! Хозяйство сторожили – к дому можно было подойти, только предъявив имена-пароли-явки и обратившись к другу человека по имени и отчеству. Баба Нюра уважала псов даже больше, чем мужиков! А вот у энтих, долговязых, что напротив, собак отродясь не было. Потому никакого бабы Нюриного уважения они не снискали. Она даже в ночи экспроприационные рейды устраивала на соседский чеснок. А куды им столько? Против упырей что ль?! Сами виноваты, ибо неча без собаки жить.

А Полинку жалко. Такая красота в крепостных рвах погибает, чистая картина! А муж у неё, тьфу, плюгавенький, хрипатый! Дом – полная чаша, конечно, но вот сараюшку свою к баба Нюриному огороду они зря прилепили! Разум её возмущённый прям вскипел до белого пару. Пришлось супостатов децибелами брать. И ведь взяла. Снесли они сараюшку – уважили старость. Вот что значит правильный подход к людям.

О, врачиха на барбухайке к соседкиному дому прикатила! Никак плохо соседке-то? Да что-то быстро укатила. Небось, соседка придурает. На ней ещё пахать да пахать! За её ж всю жизнь муж всё делал, не то что за бабой Нюрой – у ней три мужика было, и все скоропостижно почили.

Комары, однако, повылазили. Пора бы из засады домой вертаться, там скоро передачи всякие начнутся про личную жизнь звёзд.

Баба Нюра не находила себе места. К недавно овдовевшей соседке приехали гости – долговязая дочь и мелкая блондинистая пигалица. Так мало того, что приехали, ещё и машину поставили прямо на её, бабы Нюры, лужайку. Казалось бы, поставили и поставили – место у соседского дома заросло бурьяном, не припаркуешься, а у её дома хоть автопарк ставь. Но в голову лезли навязчивые мысли про многолетнюю стрижку российских сорняков на манер аглицких газонов, про то, что теперь именно к этому месту, у дома быбы Нюры, не подъехать ни скорой, ни газовой службе, ни лихому цыгану-ассенизатору, заведующему всеми выгребными ямами в окрестностях.

«У собственного дома им не ставится!» – неистовствовала баба Нюра, мечась у окошка. И вообще, чего припёрлись? Ведь так славно было – соседка совсем немощная, одинокая да несчастная, не чета ей, верховодящей невестками да зятьями. А теперь что выходит? Не такая уж и несчастная эта соседка, не такая одинокая? Выходит, лужайку она прячет под бурьяном сознательно, чтобы досадить бабе Нюре? Баба Нюра схватилась за горло – её душила жаба.

Наконец долговязая и пигалица вышли из дома и направились к машине. Баба Нюра кобанчиком метнулась на улицу и включила режим «бензопилы», мол, кто на машине ко мне на лужайку заехал, тот на машине и уедет, токма оплёванный с ног до головы.
— Вот, приезжал цыган мне яму откачивать, – самозабвенно врала баба Нюра, потрясая сухоньким кулачком, – а место занято! Так и уехал! Нужно опять вызывать! А вдруг скорая?! А вдруг газовщики?!
Девицы, интеллигенция хренова, лишь недоуменно качали головами и с улыбкой обещали, что так больше не будут.

И ведь не стали. Последующие дни доказали, что баба Нюра своими криками вызвала цунами. Долговязая соседкина дочь развила бурную деятельность по расчистке бурьяна – с утра до ночи полола, резала и триммерром стригла траву, кромсала секатором сухие колючие ветви не в меру разросшейся облепихи, набивала мешки мусором и собственноручно таскала на свалку. Ещё эта лошадь здоровенная перекатывала годами сидевшие в земле камни, явно расчищая площадку для подъезда транспорта. А может, не лошадь, а ведьма! Законы физики бабе Нюре знакомы не были, зато про ведьм она знала всё.

По мере того, как дом соседки хорошел, бабе Нюре становилось всё хуже и хуже. Она немедленно вызвала газовую службу и всех родственников. Чтобы долговязая видела, озадачила стрижкой травы на огородных полях и злосчастной лужайке зятя. Когда тот, вымученно улыбаясь, с видом былинного богатыря‐косаря вышел на просторы с бензиновой газонокосилкой, баба Нюра радостно сообщила соседям, что её газон стричь приехали из самой столицы России Москвы, и изложила подробный план структуры стрижки газонов и борьбы с бурьянами. Соседи отмахивались и испуганно прятались по домам.

Одной огородной работой долговязая не ограничилась. Она вечно что-то таскала из магазина, возила куда-то мать на такси и, вот зараза, постоянно чему-то лыбилась. Баба Нюра продолжала шпионить за вражескими действиями, в глубине души понимая, что ещё немного, и ей придётся вызывать скорую или, на худой конец, цыгана-ассенизатора.

Флора и фауна в средней полосе нынче буйствует, стремясь побить рекорды тропических джунглей, населённых всякими дикоразмерными тварями. Приехала в родительский дом – пришлось с боями пробиваться сквозь заросли бурьяна и крапивы к калитке. Ощущение, что если тут кто-то и проходил, то след его тут же затянулся лианами вьюна и жёстким ковром молодого подорожника.

На огороде так же наблюдается повсеместный гигантизм. Всё здесь «о, какое», «фигаси» и «мать моя, женщина». Полынь – во! Выше моей ста восьмидесятитрёшной головы на голову. Мочалки мокреца, как причёска Анжелы Дэвис. Иван-чай, цикорий – полезняшки в свежем виде, вставай и жуй с грядки!

Патушья сумка... Да такой сумке позавидует ленинградский почтальон, а австралийский кенгуру стыдливо умчится вдаль! А клевер! В его листья можно заворачивать голубцы, а цветы напоминают раскиданные по периметру помпоны от шапки.

Подорожник! Боже ж ты мой, какой здесь подорожник! Его соцветием можно нанести оскорбление офицеру, отхлестав его по сусалам, а в листья заворачиваться всем изъеденным гнусами телом, до полного морального и физического исцеления.

Крапива, как много в этом звуке для тела голого сплелось. Крапива догнала по параметрам роста полынь, покрылась отравленной недельной щетиной и опутала корнями земной шар – теперь, если их выдернуть, планета может не устоять. Я пробовала – карабельный канат тоньше – с одного рывка вскопала пологорода.

Одуванчик опознала с трудом. Ещё бы, листья по пояс, корень достиг центра многострадальной земли и питается ацким пламенем, цветочки вообще размером с хризантему! Если срезать созревшие белые шапки и привязать к ним корзину, можно участвовать в нижегородском фестивале воздушных шаров.

А ещё в полисадник пробрался хвощ, придав пейзажу экваториальной тропичности. В хвоще вполне могли бы прятаться велоцерапторы, но ходят ежи и коты. Из зелёного моря торчат хвосты-перископы. Скоро я возьму трезубец и обездолю тварюшек – вырву сорняки.

Есть трава, названия которой я не знаю, но она красиво краснеет стеблями, а листьями притворяется смородиной. В общем, плетучая, зараза! Впрочем, смородина тоже зараза – ягод наплодила величиной с чупа-чупс, красных и чёрных, и сладких. Вкусно. Половник фруктозы в силосной яме.

Комары. И писк, сродни взлетающему боингу, если стоять на взлётной полосе. Увернуться от них так же сложно, как от вражеского беспилотника. Судя по следам, сцуки явно отрастили зубы, а некоторые согрешили с пиявками. Яд их так ядрёноматерен, что на месте укуса возникает зудящий отёк, а потом гемотома. Нашла под камнем лягушку. Говорит, что прячется от комаров. Кстати, видела паука – лучше б не видела.

И вообще, все пошли в разнос. Улитки орут, только тронь. Лягухи квакают, кузнечики скачут, сверчки сверчат. Какая-то вакханалия. И я её полола, стригла триммером и буду продолжать в том же духе. И ходить с кровоподтеками на ногах тоже буду, по самому пеклу, чтоб его, ведь жизнь – это борьба и единство противоположных начал.

Маша была совсем маленькой, но это ничуть не мешало ей ощущать себя «владычицей морскою» и вершительницей судеб. Ощущение это давало ей основания бесконечно напоминать об этом окружающему миру, дабы тот не расслаблял булки в её, Машином, присутствии.

Сейчас Машин мир сосредоточился в вагоне поезда «Адлер – Киров», поэтому она не умолкала ни на секунду, постоянно требуя у мамы чипсы, жвачку, «кофе с молочком», «и мне котлетку», немедленно дать телефон, установить игру, скачать «Тик-ток», остановить поезд, чтобы пойти погулять, сменить поезд на другой и «пописать». Отказов практически не было, в том числе «остановить поезд», а те, что всё-таки случались, «царица полей Кукуруза» встречала театральными рыданиями, упрёками, угрозами «Тебя Боженька накажет» и попытками ударить непослушную рабыню-мать.

Пребывая в хорошем настроении на верхней полке, Маша лязгала железной игрушкой по какой-то железной детали жалюзи, скидывала сверху подушки и полотенца и, в итоге, скинула саму себя. Гуттаперчиво сделав сальто и с хохотом приземлившись в проход, она вызвала шок у окружающего мира. Поняв, что это успех, закрепила результат рёвом и упрёками в адрес мамы «Почему же ты за мной не уследила?» и традиционным «Тебя Боженька накажет!».

Равным себе Маша считала лишь молчаливого пятилетку из соседнего купе. Парень не возражал против дружбы, но в бой не рвался, давая подруге простор для маневров и лёгких женских манипуляций, проявляющихся в бесконечной заботе о его жизни, здоровье и времяпровождении. Глядя на них можно было сказать, что они – идеальная пара. Родители мальчика назвали их «сообщниками», а старший брат объявил «Я щитаю, Макар снова влюбился и скоро "женится"». Выводы его были поспешными, потому что интереса к брачеванию пара не выказывала, а вот к играм и совместным вылазкам по вагону – очень даже. В такие моменты, все могли расслабиться и продолжать путешествие.

Вечером Маша, пробегая по вагону, с виртуозностью старого куряки харкнула на кнопку вызова проводника. А до селе молчаливый Макар немедленно наябедничал об этом самому проводнику. До глубины души задетый этим обстоятельством проводник, сообщил Машиной маме о том, «что ваша девочка плюнула на кнопку, я, конечно, вытер, но примите меры». Мама была в шоке и сообщила Маше, что за ней уже идут полицейские, и если она немедленно не спрячется и не ляжет спать, то её непременно заберут в тюрьму. Маша не знала, что такое тюрьма, кроме того, что там есть решётки. По посещению зоопарка она знала, что решётки – это плохо, поэтому забралась на верхнюю полку, отвернулась к окошку, с головой укрылась одеялом и закрыла глаза. Так её полицейские точно найти не могли. И не нашли. До утра.

Маша была совсем маленькой, но это ничуть не мешало ей ощущать себя «владычицей морскою» и вершительницей судеб. Ощущение это давало ей основания бесконечно напоминать об этом окружающему миру, дабы тот не расслаблял булки в её, Машином, присутствии.

Сейчас Машин мир сосредоточился в вагоне поезда «Адлер – Киров», поэтому она не умолкала ни на секунду, постоянно требуя у мамы чипсы, жвачку, «кофе с молочком», «и мне котлетку», немедленно дать телефон, установить игру, скачать «Тик-ток», остановить поезд, чтобы пойти погулять, сменить поезд на другой и «пописать». Отказов практически не было, в том числе «остановить поезд», а те, что всё-таки случались, «царица полей Кукуруза» встречала театральными рыданиями, упрёками, угрозами «Тебя Боженька накажет» и попытками ударить непослушную рабыню-мать.

Пребывая в хорошем настроении на верхней полке, Маша лязгала железной игрушкой по какой-то железной детали жалюзи, скидывала сверху подушки и полотенца и, в итоге, скинула саму себя. Гуттаперчиво сделав сальто и с хохотом приземлившись в проход, она вызвала шок у окружающего мира. Поняв, что это успех, закрепила результат рёвом и упрёками в адрес мамы «Почему же ты за мной не уследила?» и традиционным «Тебя Боженька накажет!».

Равным себе Маша считала лишь молчаливого пятилетку из соседнего купе. Парень не возражал против дружбы, но в бой не рвался, давая подруге простор для маневров и лёгких женских манипуляций, проявляющихся в бесконечной заботе о его жизни, здоровье и времяпровождении. Глядя на них можно было сказать, что они – идеальная пара. Родители мальчика назвали их «сообщниками», а старший брат объявил «Я щитаю, Макар снова влюбился и скоро "женится"». Выводы его были поспешными, потому что интереса к брачеванию пара не выказывала, а вот к играм и совместным вылазкам по вагону – очень даже. В такие моменты, все могли расслабиться и продолжать путешествие.

Вечером Маша, пробегая по вагону, с виртуозностью старого куряки харкнула на кнопку вызова проводника. А до селе молчаливый Макар немедленно наябедничал об этом самому проводнику. До глубины души задетый этим обстоятельством проводник, сообщил Машиной маме о том, «что ваша девочка плюнула на кнопку, я, конечно, вытер, но примите меры». Мама была в шоке и сообщила Маше, что за ней уже идут полицейские, и если она немедленно не спрячется и не ляжет спать, то её непременно заберут в тюрьму. Маша не знала, что такое тюрьма, кроме того, что там есть решётки. По посещению зоопарка она знала, что решётки – это плохо, поэтому забралась на верхнюю полку, отвернулась к окошку, с головой укрылась одеялом и закрыла глаза. Так её полицейские точно найти не могли. И не нашли. До утра.