Ф. А. Малявин – один из самых ярких и самобытных русских художников 20 века. Его работы не всегда понимали и принимали, но они никого не оставляли равнодушными.

Филипп Андреевич Малявин родился в 1869 году в селе Казанка Самарской губернии в многодетной семье бывших государственных крестьян (крепостных, принадлежавших не барину, а государству). Малявин вспоминал, что уже в 4-5 лет начал рисовать углём на заборах, воротах и колесах, лепил фигурки из глины. Дед будущего художника был известным в деревне резчиком по дереву и охотно учил этому ремеслу внука. Он же подарил мальчику первые карандаши. Затем Малявин пробовал копировать иконы и писать портреты односельчан. Родители же относились к увлечению сына без энтузиазма. В 1885 году вместе с афонским монахом, приехавшим навестить родственников, будущий художник отправился в греческий монастырь святого Пантелеймона. Деньги на дорогу собрали неравнодушные односельчане. Там он планировал учиться в иконописной мастерской. В то время иконописные мастерские были одной из кузниц будущих художников.

В 1891 году работами послушника заинтересовался В. А. Беклемишев, известный скульптор и в будущем ректор Высшего художественного училища при Императорской Академии художеств. По совету Беклемишева в 1892 году Малявин стал вольнослушателем Императорской Академии Художеств.

Из воспоминаний художницы А. П. Остроумовой: «Я держала вместе с ним экзамен в академию. Во время работы моё внимание было зацеплено странной фигурой. Юноша в какой-то необычной одежде. Похоже на монашеский подрясник. На голове шапочка в виде скуфейки, низко надвинутая на глаза. Из-под неё висели длинные волосы до плеч. Лицо плоское, скуластое, корявое. Брови опущены к вискам. Светлые, небольшие глаза.
Лицо монашка, книгоноши. Простецкое лицо.
Второй раз я увидела его в классах академии. Я рисовала недалеко от него.
Перед началом занятий он, ни с кем не здороваясь, с опущенными глазами, прошёл к своему месту и тихонько стал развёртывать свой рисунок. Потом, оглянувшись кругом, он торопливо перекрестился, что-то боромоча про себя, перекрестил рисунок и принялся за работу.
<…> В первый же год, после лета, он привёз отличные этюды своей матери, сестры с книгой… и отца. <…> Малявин страшно одарённой человек. Без образования, из крестьянской среды и выросший впоследствии среди беспутных монахов Афона. Он остался, несмотря на это, таким свежим, чистым, непосредственным. Как в нём сильны такт и врождённое чувство ко всему прекрасному! Здесь он проявляет себя тонким и глубоким наблюдателем и психологом». Когда в 1894 году Академию реформировали, разделив учебную и административную части, Малявин продолжил учёбу в  Высшем художественном училище, работавшем при ней. Художник попал в мастерскую И. Е. Репина, где вместе с ним учились И. Э. Грабарь, К. А. Сомов, А. П. Остроумова, Е. М. Мартынова и А. И. Тхоржевская. Малявин в 1895-96 годах написал их портреты. По воспоминаниям других учеников, Малявин отличался феноменальной работоспособностью и старательностью.

Из воспоминаний Грабаря: «Однажды он принёс свой ящик с красками и, подойдя ко мне, просил попозировать ему для портрета. Я только что укрепил на мольберте подрамник высокого и узкого формата с новым холстом, чтобы начать этюд натурщика. Малявин попросил у меня взаймы подрамник и в один сеанс нашвырял портрет, который произвел сенсацию в Академии. Портрет был закончен в один присест, и это так всех огорошило, что на следующий день сбежались все профессора смотреть его; пришёл и Репин, долго восхищавшийся силой лепки и жизненностью портрета».

Написанная в 1895 году картина «Крестьянка, вяжущая чулок» стала первой, где доминировал любимый цвет художника – красный. Малявин представил три работы на выставке Московского общества любителей художеств. Картины «Крестьянка, вяжущая чулок» и «За книгой» приобрел П. А. Третьяков.  Малявин начал получать заказы на портреты.

В 1899 году была написана выпускная работа Малявина «Смех». Художник создал несколько этюдов, экспериментировал с красками и композицией.  «Смех» был забракован Советом профессоров академии за «бессодержательность». По поводу этой работы в Академии развернулись настоящие баталии. Из воспоминаний М. В. Нестерова: «Его огромная, шестиаршинная картина без названия, или, как её окрестили, “Смеющиеся бабы”, вызвала и вызывает страстные, яростные, то полные негодования, то восторга споры. Его только лишь после огромного скандала среди совета Академии признали достойным “звания”, лишив заграничной поездки. Репин, Матэ и Котов спасли это жалкое «звание» угрозой немедленного выхода из Академии, вызвав бурю страшную – даже юродство. (Профессор Померанцев просил названных заступников остаться – “на коленях”). Вообще изнервничались все до последней степени, наделав при этом массу глупостей». Вспоминал об этом эпизоде и Репин: «По поводу академических выпусков теперь была у нас бурная баталия из-за Малявина. Этот неукротимый, блестящий талант совсем ослепил наших академиков. Старички потеряли последние крохи зрения, а вместе с этим и последние крохи своего авторитета у молодежи. Старая история. Рутинеры торжествуют свое убожество». Благодаря заступничеству Репина, Беклемишева и некоторых других лиц Малявину всё же дали звание художника за портреты, которые были выполнены в менее дерзкой манере.

В 1900 году полотно «Смех» было отправлено на Всемирную выставку в Париже, где получила золотую медаль. Французская пресса отзывалась о работе с восторгом. На выставке Берлинского сецессиона художника тоже ждал успех. А в 1901 году «Смех» продемонстрировали на международной выставке искусств в Венеции, где её приобрёл венецианский Музей современного искусства. За несколько лет Малявин стал известным и весьма не бедным художником.

Художник купил имение под Рязанью, где и проводил большую часть времени с семьей. Он был женат на бывшей вольнослушательнице Академии художеств и также ученице И. Е. Репина, одесской мещанке Наталии Карловне Новаак-Савич. У пары были дочери Зоя и Галина, умершая от эпидемии сыпного тифа в начале 1920-х в Рязани.

Своего рода признанием известности можно считать упоминание художника в книге «Русская школа живописи» (1904) авторитетного искусствоведа и критика Александра Бенуа, которая считается первой попыткой систематезировать информацию о российской живописи, начиная с 18 века: «Малявин - ученик Репина, но к Репину он относится так же, как Гойя к Веласкесу или как Фрагонар к Ватто. Трезвое нормальное искусство Репина, его добросовестное служение искусству в понимании школы 1860-x годов, его рассудочность превратились в Малявине в какую-то вакханалию красок, в самое ухарское виртуозничание, в расплывчатую и беспринципную мономанию. Малявин имеет кое-что общее с Бенаром, он некоторыми особенностями техники приближается к шотландским боям, и, наконец, нельзя отрицать его родства с Цорном. Однако Малявин и хуже их всех, в чисто техническом отношении, и в то же время сильнее и интереснее этих художников. В нём меньше сознательного умения, культуры, взгляды его ограниченнее, краски грубее, живопись неряшливее; но в нем больше "подлинности", он свободнее, стихийнее - это настоящий дикарь-художник, радующийся кумачу как негр, истинный художественный темперамент, не знающий холодного расчета в работе. В этом отношении он подходит к импрессионистам. Но Малявин все же отнюдь не импрессионист, он никогда не задавался изучением красок на натуре, никогда не старался передавать тонкую прелесть отношений, трепет жизни, поэзию неожиданного. Малявин, настоящий, зрелый Малявин только "певец русских баб". Он их пишет во всем их уродливом величии и во всей их яркой красочности. Он влюблён в "русскую бабу", как влюблен язычник в своего идола; из русской бабы, из кумача её, из её грубого кокетства, её горделивой усмешки, всего её аляповатого вида, издевающегося над канонами красоты и всё же красивого особой красотой, Малявин сотворил себе кумира, которому он кланяется и кадит непрестанно».

В 1906 году Малявин получил звание академика и уехал на 3 года за границу. Встретившая художника в Париже Остроумова описала старого знакомого так: «Однажды он пришёл к нам и удивил своей внешностью „европейца“. Был он в пальмерстоне, на голове цилиндр, из-под которого висели длинные пряди неподстриженных волос, на руках ярко-рыжие перчатки, такие же башмаки. Все это висело на нем мешковато и нелепо. В своем желании приодеться он был наивен и трогателен. Возвращались мы в Россию вместе. Он нас смешил и конфузил своим поведением в вагоне. Веё он с собою несколько деревянных змей. Они, если их взять за хвост, держались горизонтально в воздухе и при этом изгибались движением, очень похожим на живых змей. Малявин высовывал сбоку или сверху к соседям такую шевелящуюся змею, и, когда какой-нибудь почтенный немец или немка начинали визжать, он хохотал во все горло. Мы его никак не могли унять, и он, как мальчишка, веселился от всей души».

В 1911 года на 8-й выставке «Союза русских художников» Малявин выставил «Автопортрет с семьей». Критики разнесли картину в пух и прах, и следующие 5 лет Малявин в выставках практически не участвовал.

После революции имение было национализировано, но карьера Малявина в целом складывалась успешно. В феврале 1919 года Рязанский губернский отдел Наркомпроса организовал первую  персональную выставку, приуроченную к 50-летнему юбилею художника. Участвовавшие в ней работы «Старик у очага» и «Старуха» были приобретены Рязанским музее.

Малявина пригласили в Москву, где он писал портреты новой политической элиты. В 1922 году художник с семьей выехал за границу для организации своей персональной выставки и назад не вернулся. Сначала семья жила в Париже. В 1924 году в парижской галерее Шарпентье состоялась его вторая персональная выставка. Она была в карьере художника далеко не последней. В конце 1920-х семья переехала в Ниццу. Во время Второй мировой войны Малявин был задержан в Брюсселе оккупационными властями и обвинён в шпионаже. Позже он был отпущен и вернулся в Ниццу, где скончался в 1940 году.

Другие работы

Автор - Максим Малявин, врач-психиатр

Вообще этот вопрос задавали мне не раз и не два. Он звучал и на амбулаторном приёме, и в ходе консультаций в моём проекте «Найди своего психиатра» — да много где и когда. Просто сейчас его ожидаемо задают чаще. Кое-что из приёмов я озвучивал, теперь же просто сделаю, так сказать, эссе.

Итак, представьте себе ситуацию, когда смутная и неоформленная тревога не просто успела поселиться где-то под ложечкой: она выглядывает оттуда, теребит лапкой вашу тельняшку и, озираясь в поисках ближайшей вакантной зебры, скромно интересуется — а не сходить ли нам в психическую паническую атаку?

Хорошо (и одновременно плохо) было раньше тем, кто с паническими атаками был уже хорошо знаком, обращался к моим коллегам по этому поводу,  алпразолам (ксанакс, хелекс, алзолам и прочие торговые марки) ещё не успели заклеймить, как коварное снадобье. Хорошо тем, что аварийный блистер можно было носить с собой: сунул таблетку или полтаблетки под язык, подождал, пока разойдётся, а то и разжевал — и уже никто ни в какую атаку не идёт. Плохо тем, что к алпразоламу быстро привыкали и уже не мыслили спокойной жизни без него — во всяком случае, такое не было редкостью, но поняли это не сразу.

А там и от других транквилизаторов стали отказываться — всё из-за того же риска привыкания. Замену нашли — сначала была лирика (её тоже быстро убрали, поскольку умельцы тут же научились что-то особо вставляющее из неё бодяжить, и ещё по ряду причин), примерно тогда же появились атаракс и стрезам со спитомином. Они, конечно, действуют не так внятно и не настолько быстро, но хоть привыкания и зависимости не вызывают.

Но вот ведь загвоздка: во-первых, они рецептурные, и чтобы их заполучить, надо идти на приём к психиатру. А во-вторых, даже если есть рецепт, не все догадываются носить блистер в кармане. А чаще всего бывает так, что паническая атака не изволит предупреждать о своем появлении заранее: мол, приключусь такого-то во столько-то, люблю-целую, готовься. И вот она уже здесь, а у тебя на этот случай ничего не припасено. И что делать? Паниковать, как правильно подсказывает пратчеттовский Ринсвинд?

Подскажу три приёма, которые, при старании и некоторой доле удачи, могут помочь вам либо отбить эту атаку, либо выйти из битвы с меньшими потерями. Они не умозрительные, эти приёмы, они применялись и вполне себе срабатывали — просто у кого-то лучше, у кого-то хуже. Итак, перечисляю по мере убывания частоты применения и эффективности.

Приём первый. Дыхание по квадрату.

Принцип простой — весь дыхательный цикл вы делите на 4 такта: 1) вдох, 2) пауза, 3) выдох, 4) пауза. И каждый (каждый, повторяю) из тактов делаете либо на «раз-два-три», либо на «раз-два-три-четыре», кому как удобнее и кому на сколько воздуха хватает. Счёт произвольный, быстрее или медленнее — неважно; люди особо обстоятельные могут включить секундомер, что не обязательно вовсе, но дополнительно отвлекает и успокаивает. Дышать в таком режиме имеет смысл не менее 5 минут, оптимально минут 5-10. А там и паника отпустит.

В чём смысл? Ну, помимо того, что при таком размеренном дыхании будет предотвращена паническая гипервентиляция лёгких (что усугубляет картину при атаке) и отвлечено внимание, есть и третий — пожалуй, самый действенный механизм такого приёма. Это — ритмичная и размеренная работа диафрагмы, которая столь же ритмично и размеренно стимулирует солнечное сплетение и диафрагмальный нерв, а они, в свою очередь, передают сигналы в подкорковые центры, заведующие работой вегетатики. Далее происходит длинная цепь взаимодействий с другими подкорковыми центрами и корой — и выраженность панической атаки идёт на спад.

Это всё теория, и нейробиологи могут меня в чем-то поправить, но главное — эта штука работает. Просто надо дать себе труд упражнение выполнить, причем те самые 5-10 минут.

Приём второй. Орошение лица.

Этот приём известен с незапамятных времён, просто встречался в разных вариациях: особо разошедшуюся кликушу могли просто окатить водой из ведра, кому-то, кто в гневе или страхе совсем до изумления себя довёл, могли в лицо из стакана водичкой плеснуть. Ну а кого-то могли и притопить слегка, если водоём поблизости имелся. Драчунов тоже водой, к слову, разливали.

Опытные санитарки в отделениях делали проще — если кто-то начинал истерить или метаться в панике, они набирали в рот воды и... кто-нибудь ещё помнит, как смачивали простыни, когда их гладили утюгом, а пульверизаторов в ходу ещё особо не было? Да, прямо так изо рта и прыскали, стараясь, чтобы капли были помельче. В лицо — именно в лицо, иначе эффекта такого не будет. Наблюдал лично, когда сам работал в отделении: чаще всего срабатывает. Во всяком случае, на некоторое время человек унимается.

Я понимаю, что будет не очень удобно во время панической атаки просить кого-то набрать полный рот... и далее по регламенту. Да и объяснять долго. Выход — носить всё необходимое с собой. На манер флакона с термальной водой и пульверизатором. Между прочим, и носят. И пользуются. Особенно те, кто опробовал и кому помогло. Косметика потечет? Поверьте — если начинается паническая атака, уже как-то не до косметики. Либо не настолько уж она паническая. Можно найти кран с водой и умыться, но это ещё надо найти, а тут все под рукой, в сумочке.

Приём третий. Отвлекающий предмет.

Может сработать, но уже не столь отчетливо. И чаще в тех случаях, когда только-только начались признаки нарастания тревоги. Поэтому, как говорила та блондинка, пятьдесят на пятьдесят — или сработает, или нет. Но пусть будет в арсенале.

Принцип тоже несложный: собственное внимание можно переключить с собственной же зарождающейся паники на что-то иное. Так-то на что угодно — хоть на подсчёт ворон. Но проще, если предмет можно ещё и в руках подержать, чтобы сосредоточиться было проще. В восточных практиках есть замечательные парные шары, которые медитативно катают в ладони. Есть, правда, уже наш народный риск один сломать, а второй потерять, но можно же попробовать. Другой, тоже вполне себе старинный (и уже не только восточный) метод — чётки. Перебираешь бусинку за бусинкой и либо считаешь их, либо пытаешься рассмотреть, чем они друг от друга отличаются, либо мантру твердишь — кому как нравится, лишь бы отвлекало.

Ну а если у кого есть собственный опыт преодоления панических атак — добро пожаловать в комментарии. Интересно, сколько раз помянут рюмочно-стаканный метод...

Коллектив одной из психиатрических больниц заметил, что их коллега... назовём его, к примеру, Аркадий Павлович, стал частенько задерживаться на работе. Да хорошо так задерживаться, с ночевками в своем кабинете. Ну мало ли какие у человека семейные или жизненные обстоятельства, подумали про себя коллеги. Нет, любопытно-то оно любопытно, даже очень, но коллега же. Так вот в лоб не очень-то и спросишь. Тем более, что человек он пронзительный. Порой и не скажет ничего, только глянет — а чувствуешь себя так, что уж лучше бы наорал. Опять же, с утра на обходах как штык. Ну а то, что от штыка запах характерный такой — может, дезинфицировал? Да ладно, все всё понимают, но видят, что доктор работу тащит, поэтому глаза прикрывают. Неплотно — психиатрия всё-таки — но прикрывают.
А доктор продолжал ночевать в своём кабинете, и однажды, когда любопытство коллектива можно было уже разливать по баночкам и экспортировать в научные лаборатории для повышения градуса исследовательского зуда у тамошней братии, он отвёл в сторонку интерна. И пригласил вечерком, после работы, заглянуть на чашку чая.
Чаепитие прошло в той звенящей атмосфере недоговоренности, когда одному есть что сказать, у другого есть о чем спросить, но оба стараются соблюсти некий неписанный протокол мероприятия. И ни к чему не обязывающая болтовня о работе (тема погоды была бы уже слишком откровенным фарсом, поэтому её сразу проскочили) лишь ещё сильнее электризовала обстановку.
Отодвинув, наконец, пустую чашку, Аркадий Павлович с шумом вдохнул и попросил:
— Открой шкаф.
— Что? — растерялся интерн.
— Шкаф. Открой. Пожалуйста.
Коротко кивнув, молодой доктор подошел к шкафу и распахнул обе створки.
— Загляни внутрь, — последовала просьба-приказ.
— Так пусто же, Аркадий Палыч! — и в самом деле, шкаф был стерильно пуст, зато в углу у диванчика громоздились стопки книг и пакеты с одеждой.
— И ты никого там не видишь, — то ли констатировал, то ли спросил Аркадий Павлович.
— Никого, — подтвердил интерн, — а кого должен был?
— Например, пингвина, — был ответ.
Интерн осторожно отступил от шкафа, аккуратно прикрыл дверцы и присел на краешек стула, выбрав тот, что стоял подальше от доктора.
— Ничего не понимаю, — честно признался он.
— Я бы сказал, что тоже, — вздохнул Аркадий Павлович, — но увы, стаж не позволяет.
— ?
— Дело в том, что в шкафу сидит пингвин. И вижу его только я — твоя реакция это подтверждает. Верно? Не отвечай, вопрос был риторическим. Lege artis это означает что? Что пингвин — не более чем моя галлюцинация. Зрительная. Истинная, если я его вижу, как наяву. А теперь представь себе парадокс. Я психиатр с таким стажем, что столько не живут. И случаев делирия я видел больше, чем ты — голых женщин. И я прекрасно понимаю, что теперь геральдический зверёк коллег-наркологов подкрался и ко мне — не перебивай, это честно заработанная белая горячка! И я столь же кристально ясно понимаю, что никаких пингвинов в шкафу быть не может... чёрт, как это всё напоминает выступление Лавуазье в Парижской академии наук в позапрошлом веке — в общем, неоткуда ему там взяться. Ну ладно бы енот или бобёр, или ёжик — я бы ещё засомневался. А тут знаю: не может, и баста. Но это мне логика говорит, что не может. А он там есть! И это мне говорят органы чувств. Понимаешь? Открыл шкаф — вот он, пингвин. Закрыл шкаф — включается логика, но я-то помню, что только что его видел наяву. Открыл шкаф — да вот же он, никуда не делся!
— И что теперь? — робко спросил интерн.
— Что-что, — проворчал Аркадий Павлович, — лечиться буду. Галоперидол себе колоть, циклодолом заедать, дезинтоксикацию учиню. Прокапать-то сможешь?
— Конечно, Аркадий Палыч! — часто-часто закивал интерн.
— А потом уволюсь нафиг, — грустно и одновременно мечтательно протянул доктор, глядя в окно.
— Почему? — вскочивший было со стула интерн рухнул обратно.
— Видишь ли, коллега, — Аркадий Павлович с силой провел ладонями по лицу и выпрямил спину, — я на психиатрии, можно сказать, женат много лет. Если ты в курсе, Гай, который Юлий, однажды сказал, что жена Цезаря должна быть вне подозрений. Муж психиатрии — тем более, если ты понимаешь, о чём я.


Источник

Автор - Максим Малявин (dpmmax), психиатр.

Как понять, что та или иная медицинская проблема всё ещё толком не решена? Довольно просто: достаточно поглядеть, сколько способов её лечения применяется на практике. И если их слишком много (естественно, в сравнении с подходами к лечению других болячек) — скорее всего, медицина всё ещё в поиске оптимального решения.

Примерно так обстоят дела с лечением алкогольной зависимости: доктора и фармкомпании ищут методы и средства, а учёные ищут, где же тут собака порылась и на что ещё можно подействовать, чтобы отбить таксис к спиртному. Время от времени в научной литературе всплывают довольно интересные находки.

Исследование шведских коллег-биологов из университета Линчепинга, которому посвящена статья в Science Advances — как раз одна из таких находок. В серии экспериментов, которые они проводили, за людей отдувались крыски: схожесть строения отделов мозга позволяет, пусть и с оглядкой, экстраполировать полученные данные. К тому же, спаивать крыс (ну вот такие они затейники, эти учёные) не сильно сложнее, чем человека.

Для начала учёным понадобилось отобрать группу крыс с компульсивной тягой к алкоголю — в человеческом эквиваленте это группа товарищей, выступающая под девизом «Осень, осень, всё равно мы пить не бросим» и сводящая изрядную долю мало-мальски значимых событий к выводу «ergo bibamus!», сиречь «не вижу повода не выпить!».

Отбор шёл в два этапа. Сначала крысок обучали жать на педаль, чтобы им налили. А потом в этот алгоритм ввели элемент страдания: крыска жала на педаль, и наливать ей по-прежнему наливали, но при этом били током (я же говорю, учёные такие лапушки). Две трети крыс, заявив, что нуевонафиг и что ампераж не соответствует сомнительному качеству напитка, отвалилась. Зато оставшаяся треть билась током и плакала, но упорно продолжала надираться.

Ничего не напоминает? Вот и учёные сочли такое поведение вполне эквивалентным человеческому компульсивному влечению к стакану — мол, выпьем же за то, благодаря чему мы, несмотря ни на что и во что бы то ни стало! И занялись этой группой плотнее.

Обнаружилось, что у отобранной партии в центральном ядре миндалины, в боковой его части, есть крохотная группа клеток, которую обозвали PKCδ+ ингибирующими нейронами. Вот они-то и оказались ответственными за это самое «несмотря ни на что». И когда на очередном этапе эксперимента эту группу нейронов удалось (не без химии) подавить — крыски стали более разборчивы в своем выборе и перестали жать на педаль, чтобы получить и удар током, и порцию алкоголя.

В самом эксперименте всё выглядит многообещающе, и учёные полны сдержанного оптимизма: мол, не за горами разработка препарата, который бы и у людей с компульсивным влечением к алкоголю гасил эту группу клеток. У меня же три вполне закономерных вопроса:

1) найдётся ли и в человеческом миндалевидном ядре такая же группа клеток?

2) исчерпывается ли действие этой группы одной лишь тягой к алкоголю, невзирая на последствия, или же она ещё какие-то аспекты нашего поведения регулирует? и

3) не окажется ли так, что лекарство... не то чтобы хуже болезни окажется, но слишком заметно будет влиять на поведение человека?

Источник в ЖЖ https://dpmmax.livejournal.com/1004034.html?noscroll=&amp;ut...

Статья в ScienseAdvances

https://advances.sciencemag.org/content/7/34/eabg9045

Никогда не угадаешь, где тебя подкарауливает прекрасное. Мы вот вчера просто шли по улице и гадали: сильно ли помешал ночной ливень нашим ремонтным службам, которые, судя по энтузиазму раскопок, обнаружили одну пивную и одну коньячную струю? Не превратится ли в итоге траншея, которую они вырыли, в бассейн?
Идём, рассуждаем — и тут вдруг что-то цепляет взгляд. Да, в куче извлечённого грунта. Пригляделись — ну надо же!

А тут ещё мама с пятилетней дочкой мимо идут, и девчонка тоже замечает эту картину: 
— Мама, мама, смотри — Экскалибур!
— Что? — переспрашивает её мама.
— Вы на наш Меч-из-Камня  любуетесь? — включается в разговор рабочий ремонтной службы, устанавливающий мотопомпу на краю траншеи.
— На что? — настороженно переспрашивает мама.
— На Экскалибур! — подсказывает дочь, — Мультик такой был! Там ещё Мерлин с филином Архимедом, он на Бермуды уехал, а мальчишка Клоп, который Артур, стрелу в лесу искал, а нашёл Мерлина, а потом вытащил меч из камня и стал королём!
— Ну строго говоря, — даёт справку рабочий, — вряд ли Мерлин когда-то бывал на Бермудах, и вряд ли его филина, если он вообще был, звали Архимедом, и вряд ли Артура в детстве обзывали Клопом. Да и меч, который он из камня вытащил, так и называли — Меч-из-Камня, а Экскалибур он от потом от Владычицы озера получил, когда...
— Дочь, пойдём, — берёт мама инициативу в руки, — и вообще, не стоит заводить на улице разговор с незнакомыми мужчинами. Вдруг это маньяк?
— Какой же это маньяк? — удивляется дочь, — он же такой умный!
— Вот умные маньяки как раз наиболее опасны, — делится опытом мама, — он тебе что-то умное говорит, ты уши развесила, а потом раз — и ты уже в подвале, на цепи и в сексуальном рабстве.
— Знали бы вы, насколько более опасны умные женщины! — с тенью обиды парирует рабочий. — Она тебе что-то умное говорит, ты уши развесил, а потом раз — и ты уже женат, у тебя трое детей, ипотека, две работы — и ведь она тебе всё это ещё и обоснует!


Источник - https://dpmmax.livejournal.com/999546.html