До всего надо бы сначала доходить головой. Но мы предпочитаем сперва ногами, а потом уже подключаем голову туда, куда пришли. И разбираемся со всем навороченным, как, скажем, с аппаратурой, которую собрали и врубили, не глядя в инструкцию. Что ж оно не работает?! Ладно, я тебя победю! Тут переставим, гм, здесь законтачим, воткнём сюда... Почему везде темно? Так ночь просто. Но вольтаж, наверное, всё же неподходящий.

Топча руководство по эксплуатации, Алексей Иванович, мигая циклопическим фонарём во весь лобешник, достоверно выяснил, что свет пропал во всём салоне. Лезть к проводке под обшивкой не хотелось совершенно. Перегнув себя во всех значениях слова, Алексей Иванович снял ногу с утрамбованного документа. Поднимая его, увидел под сиденьем-диванчиком что-то ещё. Карманную совковую книжечку с длинным заглавием: "Релятивисты и реваншисты. Философия для каждого". Так и хлопнулся с ней на сидушку растерянный дядька, цокая фонарём по лбу.

Четыре десятка лет назад, когда Алексей Иванович не водил, дабы дотянуть до пенсии, школьный автобус, а ездил на похожем драндулете оканчивать школу, эта книжка довела старшеклассников до драки. Буйные реваншисты, чьим лидером он был, побили других, ревнителей сытой тихой жизни. Тихони прикрывались релятивизмом: всё вокруг относительно, поэтому мы выбираем личное благо. Реваншисты, понятно, требовали реванша. Причём оригинальной социалистической доктрины — всеобщего равноправия без угодливости мещанам. И без пощады к другим "разным недобиткам", вещал звонкий комсорг Лёшка, начитавшийся тогда собрания ленинских сочинений...

Сейчас у хрипатого Алексея Ивановича (удавленного, по его словам, одышкой) голова разболелась от одних воспоминаний о лозунгах классовой борьбы. Противно забренькало в сосудах, словно холестериновые бляшки справились вдруг с дефицитом железа, жадно поглотив последние его запасы. Водила протяжно и шумно подышал, вытирая набежавшие слёзы. "Вот я старичьё, разнюнился, как столетний дед", — хлопая мягкой книжкой до драни в переплёте, мужчина добавил к самокритике витиеватую ругань. Рявкнул её вслух, на весь салон, и рванул эту философию, отнюдь не для каждого, пополам.

Вылетевшая страничка "Для записей", примыкавшая к оглавлению, синела растёкшимися чернилами. Взрослый корявый почерк призывал не обобщать разочарований, не окрашивать ими всю жизнь. Этот девиз Алексей Иванович тоже помнил: автор слов, Александр Грин, с его светлыми рассказами не только про "Алые паруса", был любимым писателем драчливого и идейного комсорга. И ещё всплыло ни к селу ни к городу (на гриновских волнах, наверно) то больное, чего никакие сосуды не вытерпят.. Как он пробежал мимо своей матери.

Не узнал красивой статной женщины, потрясающе высокой в бордовых сапожках, брючном вельветовом костюме и наброшенной синтетической шубке. Ещё она была без шапки или платка и с распущенными волосами! Не с вечной "ракушкой" на шпильках мама оказалась другим человеком, незнакомкой, молодой и привлекательной. (Он даже жену потом боялся так вот не узнать, годами стеснённо зыркал на женщин с длинными причёсками. И всегда просил супругу подкалывать волосы, она аж постриглась после.)

Мать держал за ручку, как девчонку, главный комсомолец области. Партийное светило не по годам, готовый хоть сейчас говорить с любой трибуны, главный тимуровец, юннат, костровой, звеньевой, сборщик макулатуры, спорщик на собраниях, почётный октябрёнок, пионерский пример... Ориентир для Лёшки-комсорга, истовый реваншист, не для себя старающийся! Если б Лёшка его не увидел, не кивнул ему, краснея, тот же был с девушкой.. То и не задумался бы шагов двадцать спустя: а кто это с ним стоял почти в обжимочку? Вроде знакомое лицо?..

Факт, что это была мама, пришлось принять. Как и другие вводные. Что она — на год вообще-то младше комсомольца-добровольца — бывает молодой, красивой и счастливой. Только не дома. Туше тебе, фантазёр-мушкетёр. Раунд, боец.. Реванш взят без тебя, упрямый мечтатель. Бриг выбросил чёрный пиратский флаг, пустив алую парусину на тряпки. На ветошь для обтирки школьного автобуса...

А мать сказала тогда, не оправдываясь, не хныча, не понукая его невнятную от неприличия ситуации речь, лишь просто закалывая волосы по-домашнему: "Алёша, хоть иногда надевать надо маску здравомыслия. Может, так и привыкнешь".

Кто же сегодня читает эту муть, думал Алексей Иванович, собирая мусор по салону. Он знал всех своих пассажиров. Кто-то из выпускников, кто к ЕГЭ по истории или "обществу" готовится. Так-то в книжке понятно многие вещи написаны, можно использовать. Глупо, что порвал, теперь уж редкая книжка. Из чьего-то шкафчика под стеклом, романтика какого-нибудь престарелого.

Этот-то деятель, второй мамин муж, на юбилее своём ("75 на руках почитателей", бредовее не придумаешь!) так и сыпал афоризмами. Шпарил и Ленина, и Грина, и Гайдара Аркадия, и своё приплетал. А Алексей Иванович хотел ему в ликёр плюнуть, но не приучен, оказалось, нутром к такому. Просто пальцем в эту мензурку влез.. Палец так и вонял с неделю какой-то канавой с затхлой водой. Рассыпной, криво хмыкал пасынок, из большевика буржуй вышел, сдобный холуй любого режима, чуть ли тебе не лорд на англицкий манер. Тот самый, в белой манишке и картинной салфетке поверх, кого они вместе когда-то, на дату Маяковского, на ватмане с рябчиком перекушенным изображали да красным перечёркивали. Прям как ожил теперь тот шарж, сидит с мамой рука в руке, юбилеи празднует. Торжествует, лизоблюд-релятивист, словно порядочный человек..

Перед уходом только Алексей Иванович сорвал маску здравомыслия. Да и сплясал "Валенки" под гармонь из дребезжащего караоке! Мать отвернулась, хохоча в кулачок, а отчим чуть челюстью новой весь фарфор на столе не поколотил — так она у него отвалилась.

Не выйду на линию утром, решил Алексей Иванович, встану на ремонт. В последний раз развернул инструкцию на китайскую приблуду для освещения салона. Окинул взором три страницы иероглифов, потом ногтём отцапал схему, а остальное добавил к рваной книжке. Раздумался было про Мао, великого кормчего, чьи труды он тоже читал, но сам себя испугался: как бы заново не привыкнуть думать. Ишь, разбередило его сегодня, стахановца, тройную норму мыслей в голове обкатал.

Под бумажный костерок, славно горевший прямо на снегу, под языческое ликованье бывшего адепта мировой справедливости, позвонил чёртов телефон. На него снова пришёл штраф за превышение. "Рекомендуем уволиться по собственному, вы ж детей возите, хотя и превышаете пустым", — отчеканил зам зава по какой-то брехливой пустоте, утяжелённой тройным окладом Алексея Ивановича.

Отдышавшись, водила послал в небытие маску здравомыслия и направился вершить революцию. В ней нет победителей, но есть герои. Обычной монтировкой, на которой трещал алый вымпел, он успел покалечить зама, зава и ещё нескольких самодовольных релятивистов с отдельными кабинетами. Реванш так реванш, гадюки семибатюшные! И только женщина с распущенными волосами, оглушительно завизжавшая, остановила это одиночное неумолимое шествие.

Сидеть теперь в знаменитой "двойке" Алексею Ивановичу долго. Но он очень занят, пишет книгу "Новый пролетарский поток", уже проданную издательству как "маньячные хроники". И лучше его не тревожить. Он дошёл сюда своими ногами. Теперь добирается припоздавшей головой.

Жили - были старик со старухой и детей у них не было.  Так начинаются многие сказки и в конце - жили они долго  и счастливо.  Но, иногда,  сказка становится былью.   В одной деревне  жили, уже не молодые, Фёдор Иванович и его жена  Елизавета Петровна.  У них был единственный сын, но он трагически погиб.  Поэтому они жили  одни.  Имели небольшой, ветхий деревянный  домик. Чтобы он не завалился, его  поддержали балками, вкопанными в землю.  Большой двор  был огорожен  забором из кольев  сухих веток.  Во дворе  постройки  для содержания  живности. Всё было в плохом состоянии: дырки, щели, прохудившиеся крыши.   По осени  по деревне ездили оптовики, скупали всякую  живность - на это и жили.  Фёдор и Лиза держали десять свиней, две коровы, две козы, много гусей, уток и кур. 
 Однажды по деревне ходил  мужчина, искал работу с проживанием, предлагал  месяц  работать только за еду.  Никто  из селян не  брал, принимая его за афериста, а Фёдору  Ивановичу  и  Елизавете  Петровне, он приглянулся.  Работник оказался трудолюбивым и сговорчивым.  Сгребал и вывозил навоз,  косил траву, заготавливал сено, кормил птиц,  пас коров и коз, помогал полоть картошку в огороде.  Хозяева не пожалели, что взяли его помощником по хозяйству и даже пообещали по осени, когда  сдадут живность, выплатить ему немного денег. 
 По прошествии месяца, ко двору  подъехал автобус  с людьми и несколько грузовых машин, которые  были  загружены добротной доской, кирпичём, песком и ещё чем то в мешках.  Никто из машин не выходил.  Заблудились, наверное - решила  Елизавета Петровна.  Тут подошёл их работник  и сказал, что надо поговорить.  Оказывается, он очень богатый,  обеспеченный человек.  Ему надоела беспечная жизнь:  заграница, бары, рестораны, лучшие вина, изысканные блюда,  поток женщин. ( вот, уж -действительно - у богатых, свои причуды ).  Он почувствовал бессмысленность жизни и интерес к ней. А ведь  он сельский парень, бизнес начинал с нуля.  Верил, что  всё будет хорошо, а когда  достиг этого хорошо - в душе появилась пустота.
  Надо было себя спасать, ощутить  какие то давно забытые эмоции,  откуда то черпать силы.  Вот он, иногда и совершает такие поступки, как работает простым скотником, рабочим по хозяйству.  И чем  работа тяжелее и грязнее, тем он больше обновляется и ценит свою  богатую жизнь.  Фёдор Иванович и Елизавета Петровна  слушали молча, не веря, что так бывает в жизни. А  мужчина скомандовал - ребята, выгружайся и  всё, как в сказке.  Домик обложили кирпичём,  немного его расширили,  новая крыша, окна, в доме полы и новая мебель. Для свиней и коров, вместо дырявого база, отстроили добротные  крытые постройки. На месте саманных курятников - домики для птицы. Забор вокруг дома обнесли  сеткой.  Фёдор и Елизавета  до конца не понимали, что у них твориться.  Вся деревня слюной изошла от зависти, злобы и сожаления, что не увидели в невзрачном  мужичке, такого богача.  Фёдор и Лиза спрашивали  этого мужчину, как его зовут, но он ответил называйте, как хотите.  Паспорт  они не смотрели и называли его именем своего сына.  А когда он прощался с ними,  опять спросили - скажи, сынок, как всё таки твоё имя,  за кого молиться?   Рома, меня зовут Рома, сказал мужчина. И это я должен за вас молиться.  У меня давно нет родителей и я, как будто побывал в детстве,  где у меня ещё были папа и мама.  Пожилая пара прослезилась и пожелала Роману долгой, успешной  жизни и что двери этого дома для него всегда открыты.   Вот так закончилась сказка, ставшая былью. И в конце  - все они жили долго и счастливо! Вот бы всем в такую сказку...............

Возрастил как-то раз Дед дхарму. Выросла дхарма большая-пребольшая.

Стал он ее тогда излагать. Созвал бабок, внучек, жучек и прочих домочадцев, взобрался на невысокий помост, да минут за пятнадцать все и рассказал.

Прослушали они сообщение, и давай эту дхарму знать да понимать.

Знают-познают, а отбросить не могут. Так и мучились всей сангхой тридцать лет и три года. На их счастье, пробегала мимо какая-то совсем бестолковая мышка. Ну, там, хвостом задела, все и рассыпалось.

Дед плачет, бабка плачет, о внучках-жучках и говорить не приходится -- горючими слезами заливаются. Да и то сказать -- шуточное ли дело, когда весь смысл рассыпается?

Мышь-то, понятное дело, за такое святотатство умучали, но разве же чужими слезами своему горю поможешь?

Видя такое дело, Будда Амитабха, приняв из сострадания облик курицы-несушки, обратился к семейству со следующей краткой гатхой:

-- не плачь, уважаемый Дед. Не плачь, прекрасная Бабка. Не горюйте, прочие домочадцы. В свой срок принесу я вам новую дхарму, еще пуще прежней -- не простую, а золотую. Вот ту вообще хуй поймете, не говоря уж чтобы отбросить. Намасте и ом.

И с этими словами растворяется в радужном свете.

Тут, собственно, и сказке конец, а кто ее читал -- тот совершенно напрасно это делал.

Можно даже сказать -- зря.