Возможно, я сейчас оттопчу слишком много мозолей, но если регулярно просматривать Политику, то начинают потихоньку раздражать две группа людей: одни постоянно цитируют Умберто Эко, хотя его не читали, а другие постоянно копипастят одно и то же стихотворение Бродского, хотя о самом Бродском имеют весьма смутное представление.
Итак, мне кажется, нет нужды далее доказывать очевидную истину - аббат Фариа вполне подходит на роль одного из прародителей шеренги великих сыщиков. И полагаю, любителям детективной литературы не составит большого труда назвать тех героев, которые состоят в прямом родстве с узником замка Иф.
Первым на ум приходит, конечно же, патер Браун, рожденный воображением Гилберта К. Честертона, далее - менее знаменитый, но от того не менее привлекательный монах-бенедиктинец брат Кадфаэль, герой детективно-исторического сериала английской писательницы Элис Питерс; запоминающийся брат Вильгельм Баскервильский из романа Умберто Эко «Имя розы».
И даже раввин Дэвид Смолл, блистательно раскрывающий загадочные преступления в романах американца Гарри Кемельмана. Словом, те персонажи детективов, которых условно можно назвать «сыщик в рясе» (рабби Смолл, правда, предпочитает таллит и тфиллин), иными словами - священнослужитель, занимающийся раскрытием преступлений.
Но это, так сказать, ипостась героя, предназначенная для решения Загадки. Если читатель помнит, в главе «Баскервильская мистерия» я писал о том, что в основе классического детектива лежит не только Загадка - логическая задача, сводящаяся к поиску ответа на вопрос: «Кто убил?» (и вытекающие из него), но и Тайна - тот подтекст, раскрыть который в процессе расследования не представляется возможным в реалистических декорациях.
В основе детектива лежит извечная парадигма языческих мифов - древняя гностическая мистерия об извечном противоборстве Добра и Зла, к тому же мы говорили (на примере «Собаки Баскервилей») об удивительной связи главного героя - сыщика - с миром темным, потусторонним, миром Смерти, присутствие которого постоянно ощущается на страницах рассматриваемых произведений.
Мало того, мы охарактеризовали детектива, борющегося с силами Зла, как существо, с этими силами связанного, несущего печать порождения или, во всяком случае, причастности к миру Смерти, из которого эта самая смерть и прорывается в мир реальный, обыденный. Собственно, проникновение иррационального (т. е., смерти) в рациональное и есть суть детективного произведения.
И вдруг - милейший патер Браун… Или добрейший целитель брат Кадфаэль… Не правда ли - вышесказанное кажется нелогичным? Уж не ошибаемся ли мы, пытаясь усмотреть в их чертах - черты иные, древние, темные и пугающие? Но не спешите с выводами. Давайте-ка присмотримся к фигуре прародителя - аббата Фариа. Кто он такой? Почему, говоря о родстве детектива с мифом (через сказку и эпическую поэзию), мы вспомнили именно об этом герое? Политический заключенный, сокрытый в подземелье зловещего замка Иф? Или фигура более могущественная - и древняя?
Общаясь с новообретенным другом, Дантес однажды оказывается свидетелем приступа странной болезни, во время которой Фариа, по сути, превратился в …мертвеца: «…Дантес посмотрел на посеревшее лицо аббата, на его глаза, окруженные синевой, на белые губы, на взъерошенные волосы…» Аббат предупреждал его об этом заранее и сообщил, как тот сумеет ему помочь: «…Есть только одно средство против этой болезни, я назову вам его; бегите ко мне, поднимите ножку кровати, в ней вы найдете пузырек с красным настоем…
Когда вы увидите, что я застыл, окостенел, словом, все равно, что мертвец, тогда - только тогда, слышите? - разожмите мне зубы ножом и влейте в рот десять капель настоя; и может быть, я очнусь…» Что же это за средство и что за болезнь такая овладела нашим героем? Заглянем через плечо склонившегося над похолодевшим аббатом Дантеса. Что он делает? «Он… влил одну за другой десять капель красного настоя и стал ждать… Наконец, легкая краска показалась на щеках; в глазах, все время остававшихся открытыми и пустыми, мелькнуло сознание; легкий вздох вылетел из уст; старик пошевелился…»
Впечатление жутковатое. Мертвец, красная жидкость, возвращающая его к жизни… Сырое подземелье, каменный мешок, непроглядная тьма… Остановившееся время… Никаких ассоциаций не вызывает? Уж не склеп ли это графа Дракулы? Или какого-то другого вампира? Похоже, весьма похоже.
Перелистаем десяток-другой страниц, перейдем в другую часть романа. Как читатель, я надеюсь, помнит, после «окончательной» смерти аббата, Дантес, заняв его место в зашитом мешке-саване, совершает дерзкий побег из замка Иф - с тем, чтобы, вступив во владения сокровищами аббата, приступить к мести врагам. И вот, чуть ли не на каждой странице мы встречаем странные намеки, да что там намеки! Точные указания на изменившуюся природу моряка Эдмона Дантеса. Вот, например, графиня Г.: «Послушайте! - отвечала она. - Байрон клялся мне, что верит в вампиров, уверял, что сам видел их, он описывал мне их лица… Они точь-в-точь такие же: черные волосы, горящие большие глаза, мертвенная бледность…»
А вот дальше: «Граф стоял, высоко подняв голову, словно торжествующий гений зла». «Глаза красноватые с расширяющимися и сужающимися по желанию зрачками, - произнес Дебрэ, - орлиный нос, большой открытый лоб, в лице ни кровинки, черная бородка, зубы блестящие и острые, и такие же манеры… Уверяю вас, он окажется вампиром. - Смейтесь, если хотите, но то же самое сказала графиня Г., которая, как вам известно, знавала лорда Рутвена…» Лорд Рутвен - вампир, герой рассказа Д. Полидори, личного врача Байрона.
А вот слова самого «графа», которые он произносит перед дуэлью, долженствующей стать кульминацией его мести: «Мертвец вернется в могилу, призрак вернется в небытие…»
Хочу заметить, что тема воскрешения из мертвых повторяется на страницах второй части знаменитого романа весьма навязчиво: воскресшим из мертвых оказывается Бенедетто - незаконный сын прокурора де Вильфора: «Мой отец взял меня на руки, сказал моей матери, что я умер, завернул меня в полотенце… и отнес в сад, где зарыл в землю живым…» Восстает из мертвых отравленная Валентина - возлюбленная Максимилиана Морреля.
Воскресает якобы умершая (проданная в рабство на Восток) дочь Али Тебелина Гайдэ. И так далее. Обращаю ваше внимание на то, что, за исключением случая с Валентиной, все прочие истории - истории мести за предательство - мести воскресшего покойника: Бенедетто мстит коварному отцу; Гайдэ - предателю де Морсеру; сам граф Монте-Кристо являет нам еще один парафраз «Коринфской невесты», вдохновившей в свое время Гете - возвращение мертвого жениха к не сохранившей верность невесте. Жениха-вампира, одержимого жаждой мести живым.
Каким образом моряк Дантес, невинно оклеветанный и посаженный в замок, стал вампиром, воскресшим мертвецом? Думаю, именно таким перерождением обеспечил его аббат Фариа, сделав гостя своего темного царства своим «сыном» - в довесок к сокровищам островка Монте-Кристо («Христова Гора», то есть, Голгофа, смертное место): «- Это сокровище принадлежит вам, друго мой, - сказал Дантес, - оно принадлежит вам одному, я не имею на него никакого права; я не ваш родственник. - Вы мой сын, Дантес! - воскликнул старик. - Вы дитя моей неволи!..» Или могилы, добавим мы, ибо тюрьма, подземелье замка, подземная камера - аналог могилы (разумеется, в сказке - см., например, работу В. Проппа «Исторические корни волшебной сказки»). Эдмон Дантес изъят из мира живых - как и положено сказочному герою, в день свадьбы, то есть, в канун зрелости. И отправлен в подземелье, перенесен в мир смерти, потусторонний мир.
Подземное царство.
Конечно же, как и следует герою волшебной сказки, он не может не встретиться с повелителем этого темного мира, с его истинным владыкой - аббатом Фариа. Фариа слеп (во всяком случае, таким он воспринимается), но прекрасно ориентируется во тьме: тьма - это его среда обитания, его дом. Он всесилен в своем царстве - из ничего (из «подручных средств») создает волшебные предметы. Он владеет несметными сокровищами, которыми распоряжается по своему усмотрению, которыми может одарить всякого, кто в него поверит (очень важный момент для любого культа): инспектор тюрем ему не верит - и много лет спустя получает жалкие франки от поверившего и разбогатевшего графа Монте-Кристо. Правда, с сокровищами дело обстоит не так просто.
Согласно В. Проппу, в клад превращались магические предметы, утратившие свое первоначальное предназначение. Впрочем, сокровища острова Монте-Кристо не являются темой настоящих заметок. Вернемся к аббату Фариа и отметим еще две особенности: всесилен Фариа только в своем царстве (в верхнем, земном мире он изгой, преступник). И он требует жертвоприношений - помните о «красном настое», о «соке особенного свойства» (Гете), без которого инициация этого подземного владыки, оживление - невозможны? Кстати, согласно греческим мифам, покойники, чтобы обрести память, нуждались в крови. Одиссей, чтобы получить пророчества от прорицателя Тиресия, пришел под землю, к вратам Аида и напоил тень Тиресия кровью:
«В это время душа Тиресия старца явилась,
Скипетр держа золотой; узнала меня и сказала:
- Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!
О несчастливец, зачем ты сияние солнца покинул,
Чтобы печальную эту страну и умерших увидеть?
Но отойди же от ямы, свой меч отложи отточенный,
Чтобы мне крови напиться и всю тебе правду поведать…»
Только напившись «красного настоя», умерший Тиресий возвращает себе память, а вместе с памятью и возможность провидеть будущее. Давать советы.
И, возможно, решать логические загадки, добавим мы. С помощью дедуктивного метода.
Итак, перед нами - истинный лик того, кто прятался под рубищем жалкого узника замка Иф. Нет, он не вампир, как могло показаться поначалу. Вернее, вампир, но более древнего происхождения, имеющий природу демоническую - или даже божественную, подземного, хтонического божества, древнего Диониса. Его слепота - оттуда же; для него закрыт мир материальный, но он прекрасно видит мир иной. Он всемогущ в своем царстве, он взыскует крови и владеет профетическим даром, но не имеет возможности вернуться в мир живых.
А что же Дантес? Похоже, и для него такая возможность закрыта: в мир вернулся не моряк Эдмон Дантес, а таинственный граф Монте-Кристо. И таинственность его, сопряженная с тайной, ощущающейся за текстом, не раскрывается до конца, оставляя читателя в неведении: так все-таки, что же мы прочли? Я уже высказывал предположение, что во второй части романа действует покойник - мертвец, одержимый жаждой мести живым, вампир, инициированный Властелином подземного царства, ставший его слугой. Он не устоял перед соблазном: принял дар властелина подземного царства, царства мертвых. Но ведь во всех сказках существует запрет на пользование пищей, питьем, богатством подземного царства. Не устоявший перед искушением и принимающий коварный дар навсегда остается в мире смерти…
И выходит наверх, к живым только в роли вампира, ожившего мертвеца.
Есть и еще одно объяснение, не противоречащее предыдущего, а дополняющее его. Мне представляется, что роман построен по той же схеме, что и знаменитый рассказ Амброза Бирса «Случай на мосту через Совиный ручей». Вкратце сюжет таков: во время Гражданской войны в США южане вешают пойманного разведчика северян. Во время казни веревка обрывается, осужденный падает в воду (повешение происходило на мосту через Совиный ручей - отсюда название рассказа), уходит от преследователей, добирается домой, встречается с горячо любимой женой, но… все это оказывается лишь видениями несчастного, посетившими его гаснущее сознание в те короткие мгновенья, когда тело его падало с моста и до момента, когда петля затянулась навсегда.
Иными словами, вся вторая часть романа (после смерти Фариа) - предсмертные видения тонущего Дантеса, так и не сумевшего выбраться из мешка-савана. Может быть, потому в истории графа Монте-Кристо так много аляповатых, неестественных деталей, откровенно сказочных (упрощенно-сказочных, почти китчевых). И по той же причине, возможно, столь часто на страницах второй половины романа встречается образ воды, влаги, водной стихии - это реальность врывается в предсмертные грезы несчастного узника замка Иф - подземного царства. Живой не может выйти из мира смерти… Впрочем, предмет нашего рассмотрения - не роман Александра Дюма как таковой, а образ аббата Фариа - предтечи великих сыщиков. Вернемся же к это теме.
Что же выходит? Природа любимых персонажей детективного жанра столь отталкивающа? Ну, прежде всего, отнюдь не отталкивающа. Просто - нереальна. При том, что они «хорошо маскируются». В это легко убедиться, рассмотрев многочисленных потомков «аббата Фариа», появившихся на страницах книг спустя десятилетия и даже столетия после него и частично названных в начале этой главы. Пожалуй, каждому из них и с гораздо большим основанием, нежели Дантесу, старый узник замка Иф мог бы сказать: «Вы - мой сын…»
«Баскервильская мистерия», Даниэль Мусеевич Клугер, 2005г.
Тремя характерными чертами обладает герой Дюма - и три, если можно так выразиться, группы его наследников, для каждого из которых какая-то из этих черт стала доминирующей, мы можем выделить в последующей детективной литературе, вплоть до сегодняшнего дня.
Первое: обратим внимание на его звание - «аббат Фариа». «Аббат», священнослужитель, монах - сия ипостась чрезвычайно важна, не меньше других, о которых разговор впереди. К слову сказать, в самом романе «Граф Монте-Кристо» временами, словно для того, чтобы подчеркнуть: «Я - инкарнация Фариа», - Эдмон Дантес является в сутане и тоже зовется «аббатом». Аббат Бузони - таким он то и дело приходит к своим недругам и недоброжелателям - или к тем, кого избрал орудиями своей мести. И - заметьте - именно в этом облике он оказывается неуязвимым, бессмертным:
«…- Черта с два! - воскликнул Кадрусс, выхватывая нож и ударяя графа в грудь. - Ничего ты не скажешь, аббат!
К полному его удивлению лезвие не вонзилось в грудь, а отскочило…»
Все-таки, почему именно монах становится образом, связанным, как уже было сказано выше, с хтоническим, подземным божеством? В «Баскервильской мистерии» я говорил о том, что детектив представляет собою извечную мистерию борьбы Добра и Зла, персонажи которой обряжены в современные читателю одежды, но сквозь более-менее узнаваемые пейзажи проступает мерцание инфернального мира, мира смерти, находящегося в двух шагах от нашего. Действие происходит на пороге иной реальности. И неважно, как этот порог, этот край называется в конкретом случае: Гримпенской трясиной, цистерцианским монастырем или Негритянским островом - все это символы Порога, врат Смерти.
Священнослужитель уже своим статусом в минимальной степени связан с миром реальным (слишком мало связей - он не имеет своего дома, он не нуждается в деньгах, он живет в безбрачии), строго говоря, его функция - бороться с грехом и «с самим Прародителем зла» (повторяя слова Шерлока Холмса), но еще важнее то, что он - Посредник. Проводник из этого мира в иной, своеобразный Харон-перевозчик. Аббат, монах, отрешившийся от суетного мира, т. е. от мира живых и остановившийся на пороге мира мертвых, он - Страж, Охранитель, Стоящий у Врат… И как таковой, он - Познавший, ему открыты потусторонние тайны.
В романе Германа Гесса «Игра в Бисер» есть изумительная новелла «Средневековое жизнеописание», рассказывающая о жизни раннехристианских исповедников. Один из двух главных героев - отец Дион Пугиль - на вопрос главного героя Иосифа там, говоря о приходящих к исповеди грешниках, произносит весьма знаменательную фразу: «Это не они греховны, а мы. Потому что мы познали Грех, познали Добро и Зло». Вот это познание и обеспечивает образу священнослужителя место в череде «сыщиков в сутанах». И патер Браун, и брат Вильгельм, и брат Кадфаэль, все прямые потомки таинственного узника замка Иф - «люди с прошлым». И это прошлое - темно и тяжко.
Например, брат Кадфаэль, монастырский целитель и добровольный сыщик, придуманный английской писательницей, в пору бурной молодости был крестоносцем, сражавшимся в Святой Земле с неверными и убил не один десяток людей, виновных в сущности лишь принадлежностью к иной вере: «Он помнил каждый год и день своего пребывания в миру и был благодарен судьбе за беззаботное детство, полную приключений юность, за женщин, которых знал и любил, за то, что ему посчастливилось принять крест и сражаться за христову веру в Святой Земле и бороздить моря у берегов Иерусалима.
Вся его жизнь в миру была как бы долгим паломничеством, которое привело его в эту тихую обитель. Однако ничто в прошлом не пропало даром - ни ошибки, ни промахи, - ибо все так или иначе сделало его таким, каким он был ныне, и подтолкнуло к принятию обета. Господь дал ему знак, и у него не было нужды ни о чем сожалеть, ибо прошлое и настоящее составили ту жизнь, судьей которой мог быть один Всевышний…» Ныне этот скромный и незаметный персонаж «не просто удалился от мира, но воистину вернулся домой, ибо жить именно здесь было предначертано ему от рождения».
Как же он живет сейчас, в скромной бенедиктинской обители в графстве Шрусбери? «Брат Кадфаэль лежал в темноте неподвижно, словно в гробу, вытянув руки вдоль тела. Полузакрытые глаза ловили сквозь дрему слабые отблески света на переплетении потолочных балок. В эту ночь молнии не сверкали, но дважды, до и после полуночного молебна, прозвучали отзвуки отдаленных раскатов грома, такие тихие, что остальные братья их вовсе не заметили, но брату Кадфаэлю, отчетливо слышавшему их, когда он поднимался на службу и когда снова укладывался спать, они показались знамением…» Из Палестины, из Азии он приходит, к слову сказать, некоей ипостасью уже упоминавшегося нами Диониса (тоже уроженца Азии), с незнакомыми растениями, культивированием которых и занимается в монастыре: «…Редкостные сокровища брата Кадфаэля - восточные маки, вывезенные из Святой Земли и заботливо взлелеянные здесь…» Восточные - опиумные - маки, дар Востока Западу, подобный чудесному соку - вину, тоже привезенному, кстати, из Азии, все тем же Дионисом.
Садовод с бурным прошлом, проведенным на Востоке, сыщик, легко раскрывающий преступления, но более всего обожающий возиться в собственном садике и по возможности не покидающий стен обители - он очень напоминает в этом отношении еще одного сыщика, жившего не в Англии XIII, а в Америке ХХ века, которому мы далее посвятим отдельный, более подробный рассказ. Связь монаха-крестоносца с растениями, с дарами земли прослеживается во всех романах Элис Питерс: «Садик Кадфаэля окружала живая изгородь из кустов боярышника, усыпанных белоснежными цветами, и орешника, на которых покачивались серебристые сережки. Из травы выглядывали анемоны, поднимали плотные, тугие головки ирисы.
Даже розы, судя по набухшим бутонам, вот-вот должны были распуститься, а круглые коробочки пионов, полные пахучих семян, которые брат Кадфаэль использовал при приготовлении целебных снадобий…» Коль скоро мы уже говорим об этом, не могу не вспомнить еще одного из ранних предшественников современных героев детективных романов: сыщик Кафф из романа Уилки Коллинза «Лунный камень» интересовался разведением роз куда больше, чем расследованием преступлений…
Впрочем, ни брат Кадфаэль, ни бывший инквизитор Вильгельм Баскервильский из романа У. Эко «Имя розы» не могут сравниться по популярности с героем Гилберта Честертона - скромным патером Брауном. В образе этого сыщика можно отметить сразу же одну особенность (каковой обладают и некоторые другие герои английского писателя - например, весьма любопытный «разгадчик» мистер Понд): если, например, Шерлок Холмс по ходу следствия собирает улики, обращает внимание на «рифмы» детективного повествования, то патер Браун строит свои умозаключения, практически не интересуясь такой «чепухой», как отпечатки пальцев, пятна крови, следы на траве или сорта табачного пепла, его расследования - уж коли воспользоваться терминологией, связанной с поэзией, - скорее верлибры или белые стихи.
«Отец Браун с обезьяньей прытью кинулся не вниз, а наверх, и вскоре его голос донесся с верхней наружной площадки.
- Идите сюда, мистер Боэн, - позвал он. - Вам хорошо подышать свежим воздухом… Вроде карты мира, правда? - сказал отец Браун.
…Два человека на башне были пленниками неимоверной жути: все смещено и сплющено, перспектива сдвинута…
- По-моему, на такой высоте и молиться-то опасно, - сказал отец Браун. - Глядеть надо снизу вверх, а не сверху вниз… Отсюда опасно падать - упасть может не тело, а душа…»
«И вознес он его на высокую гору, и показал все царства мира и славу их…»
Как странно, что маленький патер, вознося преступника на самый верх готического собора и показывая ему «царство мира и славу его», явно пародирует в этой сцене знаменитую сцену из Евангелий об искушении Христа! И при том он словно бы всеведущ: «Вы отчаянно молились - у окна с ангелом, потом еще выше… и отсюда увидели, как внизу шляпа полковника ползает зеленой тлей… В вашей душе что-то надломилось и вы услышали гром небесный.
Уилфрид прижал ко лбу дрожащую руку и тихо спросил:
- Откуда вы знаете про тлю?»
Мог бы и не спрашивать. Несколькими абзацами выше он задал другой, более точный вопрос: «Ты дьявол?!» И получил на него ответ: «Я человек, - строго ответил отец Браун, - и значит, вместилище всех дьяволов…» Случайна ли его обезьянья прыть? Стоит ли напоминать, кого называют «обезьяной Бога»?.. Таков этот персонаж, может быть, самый странный персонаж детективной литературы двадцатого века. Таким он заявлен в самом начале - в рассказе «Молот Господень», первом рассказе первого сборника, повествующего о его приключениях - «Неведение отца Брауна».
В другом рассказе из того же сборника - «Сапфировый крест» - патер Браун демонстрирует поразительную осведомленность о самых изощренных методах преступлений и даже пыток. На вопрос пораженного Фламбо, его постоянного антагониста, а затем друга, откуда он все это знает, патер Браун отвечает: «Наверное, потому, что я простак-холостяк. Вы никогда не думали, что человек, который все время слушает о грехах, должен хоть немного знать мировое зло?» И вновь у нас возникает ощущение легкого лукавства, хитрецы, кроющихся за простодушной улыбкой румяного священника.
Одним из самых необычных рассказов Честертона является рассказ «Сломанная шпага», повествующий о чудовищном преступлении, совершенном генералом Сент-Клэром. Строка из этого рассказа стала настоящим афоризмом: «Где умный человек прячет лист? В лесу…» По внимательном прочтении обнаруживается странная вещь: у патера Брауна на деле нет ни одного действительного доказательства вины генерала. Он всего лишь сопоставлял дневниковые записи свидетелей трагедии. Тем не менее, рассказывает обо всем с поразительной убедительностью. Вновь мы сталкиваемся с тем, о чем говорили выше - умозаключения патера Брауна (так же, как аббата Фариа) не связаны с вещественными доказательствами… Откуда же он знает все? Как ему удается раскрывать хитро задуманные и изощренно совершенные убийства?
В рассказе «Тайна отца Брауна» он отвечает на этот вопрос: «Видите ли, всех этих людей, на самом деле, убил я…» И тут же поясняет, что мысленно ставил себя на место убийцы, «влезал в его шкуру». Согласитесь, нужно обладать не только фантазией, но и определенными сходными качествами - биографическими или душевными, - чтобы столь точно ощущать то же, что ощущает убийца… Да, эти герои чувствуют свою связь с темным миром и потому понимают его порожденья: «А вы, отец Браун? Кого вы увидели в зеркале? - Черта, - смущенно ответил патер Браун…» И опять дает вполне разумное, нисколько не пугающее объяснение: то, что в своем смутном отражении он принял за рога, на деле были всего лишь загнутыми полями его шляпы. Но мы уже не раз повторяли, вслед за Кестхйи (хотя и несколько в ином смысле, нежели венгерский литературовед): «Все разгадки, все объяснения в детективе - фиктивны»…
Связь образа монаха с таинственным и страшным, с инфернальным давно уловлена и использована литературой: чуть ли не во всех готических романах (близких родственниках детектива) присутствует зловещий монах. Высшей точки образ достигает в гофмановских «Эликсирах Сатаны». И, чтобы закончить это суждение, напомню: в еврейских волшебных сказках злого волшебника зачастую зовут Клойстер. «Клойстер» - монах. Конечно, тут есть и отражение гонений на евреев со стороны именно «черного духовенства» - но и отголосок сказанного выше.
По какой причине образ монаха в фольклоре столь часто оказывается связанным с миром смерти, остается лишь догадываться. Хотя догадаться можно: народное сознание легко превращает, например, чудо пресуществления, евхаристию - в атрибут темного жертвоприношения и чуть ли не черной магии. К этому можно прибавить и тот, вполне объяснимый исторически факт, что большинство средневековых алхимиков и чародеев были монахами (кем же еще - самый образованный слой населения). Ну, а о родстве детектива с волшебной сказкой и низовой мифологией мы уже говорили, так что странные черты сыщиков-монахов - всего лишь родимые пятна, наследственные признаки, пришедшие не от религии, а от эпоса, отзвуки профанированных Дионисийских мистерий и сохранившихся суеверий и предрассудков.
Чтобы завершить рассмотрение фигуры сыщика-священнослужителя, обратимся к одному из последних по времени романов, в которых таковой появляется - к роману Артуро Перес-Реверте «Кожа для барабана или Севильское причастие». Вообще, книги испанского писателя являются на сегодняшний день (наряду с произведениями Умберто Эко и Рэя Брэдбери) самыми характерными для изучения «подсознания детективного текста» - мифологических архетипов жанра. В «Севильском причастии» действует сыщик - посланец Ватикана отец Лоренсо Куарт, фигура весьма своеобразная. Монах, выполняющий щекотливые поручения римской курии, ее «особого отдела» - так называемого Института внешних дел, нынешнего правопреемника средневековой инквизиции, карающая десница католической церкви - собственным начальником, кардиналом Спада характеризуемый короткой фразой: «Он хороший солдат».
Перес-Реверте дал своему герою острый аналитический ум, «пунктуальность и тщательность в выполнении мирских дел» («мирскими делами» в романе называются фактически уголовные преступления, выполняемые во имя церкви - шантаж, шпионаж и даже убийства неугодных), привлекательную внешность (не без толики дьявольщинки): «Швейцарский гвардеец… с любопытством обозревал темный безупречного покроя костюм Куарта, черную шелковую рубашку со стоячим воротником и черные же, ручной работы ботинки из темной кожи…. Мужчина… был слишком молод для подобного сана, хотя в его по-военному коротко подстриженных волосах довольно густо пробивалась седина… Вновь прибывший был очень высок, худ, уверен в себе. Ухоженные ногти, часы с белым циферблатом, простые серебряные запонки…» Примечательная внешность - серебро с чернью, невозмутимость, эдакий современный крестоносец… или служитель темных сил.
Главное же, что отличает отца Лоренсо Куарта - отстраненность, чужесть окружающему миру и человеческим страстям, характерная для всех его литературных предшественников. Занимаясь расследованием загадочных событий вокруг севильской «церкви, которая убивает, защищаясь», этот воин-монах, с одной стороны, демонстрирует дедуктивные способности, роднящие его с патером Брауном (или, если угодно, с аббатом Фариа), с другой - решимость совершать поступки, мягко говоря, не очень законные, но вполне соответствующие, например, вкусам и характеру графа Монте-Кристо…
Вернемся же к главному герою этой главы - аббату Фариа. Его вторая особенность, переданная по наследству другим персонажам детективной литературы - ограниченность перемещений. Он не может покидать определенного ему пространства - здесь его власть безгранична, здесь его царство. Выражается ли эта особенность тем, что герой, подобно родоначальнику «династии», является заключенным и решает детективные загадки, сидя за решеткой - как, например, дон Исидро Пароди - герой цикла детективных рассказов, написанных Хорхе Борхесом и Адольфо Касаресом «Шесть задач для дона Исидро Пароди» или доктор Ганнибал Лектер из трилогии Томаса Харриса; или же он чрезмерно тучен и малоподвижен, подобно Неро Вульфу, придуманному Стаутом, - но он функционирует нормально в очень ограниченном пространстве.
Тут я позволю себе остановиться и поговорить немного о доне Исидро Пароди, бохесовско-касаревского сыщика. Эту книгу («Шесть задач для дона Пароди») почему-то упорно называют пародийной. Мне кажется, что приключения дона Исидро - не пародия, а игра. Игра в детектив - или, вернее, игра в мировую литературу по детективным правилам. Среди героев мы обнаруживаем, например, патера Брауна. Только здесь он неожиданно (а может, и не совсем неожиданно) окажется предводителем международной банды убийц и грабителей (помните? «Всех этих людей убил я…»). А охотится он - ни много-ни мало - за господином Голядкиным, евреем из России (поклон Достоевскому; о загадке и тайне романа «Преступление и наказание» мы еще поговорим на страницах этой книги).
В «Двенадцати знаках мироздания» некий друз по имени Ибн-Халидун (в русском переводе его назвали почему-то Абенхальдун), завязав глаза одураченному простаку, водит его по кругу, якобы приобщая к тайнам эзотерической секты - и тем самым пародирует средневекового арабского историка Ибн-Халидуна, автора теории цикличности истории, заставившего все человечество ходить по кругу. И так далее, и тому подобное. Откуда только, с каких только страниц не сошли многочисленные персонажи «Шести задач»! Но, разумеется, интереснее всех - дон Исидро Пароди, великий сыщик, невинно осужденный пожизненно, сидящий в камере и периодически щелкающий заковыристые загадки с легкостью необыкновенной.
Да, а подкидывает ему задачки расфуфыренный франт по имени Граф Монте-Кристо… то есть, я хотел сказать - Гервасио Монте-Негро… При столь обильных совпадениях вряд ли такое имя такому персонажу дано случайно. В нем легко усматривается изрядно шаржированная фигура зловеще-обаятельного графа из романа Александра Дюма. В самом деле, если дон Исидро Пароди - почти калька с образа аббата Фариа, вплоть до сходства «земных», фиктивных биографий (пожизненно осужденный за политическую деятельность, на самом деле - невиновный, с блестящим интеллектом), почему бы его другу и поклоннику («высокому, видному, слегка потрепанному господину романтической наружности») не быть шаржем с Дантеса-Монте-Кристо? Кстати, дон Исидро действует так же, как аббат Фариа: у него нет улик, он не может следить за подозреваемым, не может беседовать со свидетелями - он может лишь выслушивать рассказчика и делать выводы исключительно на основании его слов.
Что же до предисловия к сборнику рассказов о доне Пароди, написанного вымышленным же автором, то в нем скрупулезно перечисляются все литературные предшественники этого сыщика: «Дону Исидро принадлежит честь быть первым детективом-заключенным. При всем том критик с острым нюхом сможет установить несколько соответствий: Огюст Дюпен не покидает уединенного кабинета… Князь Залевский, закрывшись в своем отдаленном дворце, решает загадки Лондона… Макс Каррадос - не в последнюю очередь! - заперт в переносной тюрьме своей слепоты…» (на последнего я обращаю ваше внимание и обещаю вернуться к нему и ему подобным позже).
Отсутствие в скрупулезно перечисленных предшественниках-сыщиках самого первого в шеренге, так сказать, правофлангового - аббата Фариа - представляется мне куда более важным, чем ежели бы его имя в этот список внесли. Борхес и Касарес - старые и хитрые игроки, они играют во все - в том числе, и в незнание (ни дать-ни взять - отец Браун о двух головах!). Кстати сказать, список - и предисловие - они приписали тому самому Гервасио Монте-Негро - с него и спрос… Чтобы закончить с Борхесом - во всяком случае, в этой статье - я приведу его суждение о детективе: «Детектив - это фантастический жанр, в котором предполагается, будто преступление можно раскрыть только лишь интеллектуальным усилием…»
Поставим пока точку на этом рассмотрении прямых потомков аббата Фариа и перейдем к иным - непрямым, но весьма важным для понимания природы детективного жанра.
«Баскервильская мистерия», Даниэль Мусеевич Клугер, 2005г.
Ненависть - истинная природная страсть. Аномальна как раз любовь. За нее Христа и распяли.
Никогда люди с таким энтузиазмом и полнотою не творят зло, как когда они его творят во имя религии.
Вот я и убеждался, что продавать идею заговора можно так: не предлагать вообще ничего оригинального, а только и предельно то, что уже известно или могло бы быть известно из других источников. Все верят только тому, что уже знают. В этом и есть красота Универсальной Формы заговора.
Еще я слыхал от кого-то, что с течением лет революционеры становятся защитниками трона и алтаря.
Чтоб защищать закон, необходимо и побывать в шкуре нарушителя.
Сильно много сенсаций разом – напрасная трата. Публика поохает и забудет. Необходимо их дозировать, сенсации. Подавать маленькими порциями. И при каждой новой сенсации следует активно напоминать о предыдущих.
Нельзя никогда создавать опасность с тысячью разных лиц. У опасности должно быть одно-единственное лицо. Иначе публика отвлекается.
Какой-то франтик в Париже в его присутствии пошел распространяться о происхождении первобытного человека и низших расах. Дюма сказал: «Конечно, сударь, я потомок обезьяны. А вы ее предок».
Есть на свете такие люди. Чем обрадоваться, что счастливая судьба посылает ему вкуснейшие шербеты и шармантных синьор, ему неймется получить ещё парочку пуль в полу шинели.
Кто-то мне говорил: женщины - замена одинокого рукоблудия, только с ними нужно больше фантазии.
Разоблачения должны всегда быть исключительными, дерзкими, романтичными. Только тогда они вызывают доверие и негодование.
Без разницы, рассказываешь ли о коридорных амурах Пия Девятого или о мужеложстве сатанистов-масонов. Читатель хочет запретного. Точка.
Не существует критериев, чтобы знать с самого начала, хороша аналогия или плоха, ибо любая вещь напоминает любую другую вещь под определенным углом зрения. Например, картофель перекликается с яблоком, потому что оба растительные и круглые. Яблоко со змеем - по библейской ассоциации. Змея с кренделем, если змею закрутить хорошенько, крендель со спасательным кругом, спасательный круг с океаном, океан с мореплавательной картой, карту печатают на бумаге, туалетная бумага, туалет с одеколоном, одеколон со спиртом, спирт с алкоголем, алкоголь с наркотиками, те со шприцем, шприц с дыркой, дырка с ямкой, ямка с грядкой, грядка с картошкой - и круг замкнулся.
Истина отыскивается путем скрупулезной реконструкции лжи.
Если вы написали роман из жизни Южных штатов, героя зовут Ретт Батлер, а героиню Скарлетт, а потом вам это не понравилось, надо только дать команду, и Абу поменяет всех Реттов Батлеров на князей Андреев, всех Скарлетт на Наташ, Атланту на Москву, и готова война и мир.
По-моему, наибольшее воспитательное значение для ребенка имеет то, что он слышит от родителей, когда они его не воспитывают. Роль второстепенного огромна.
Трагедия самоубийцы в том, что обычно, выпрыгнув из окна и пролетая между седьмым и шестым этажами, он всей душою взывает: «Ах, если бы я мог переиграть!»
Я богословьем овладел, над философией корпел, юриспруденцию долбил и медицину изучил. Однако я при этом всем был и остался дураком.
Невозможно влюбиться вдруг. А в периоды, когда влюбление назревает, нужно очень внимательно глядеть под ноги, куда ступаешь, чтобы не влюбиться в совсем уж не то.
Меня поражала непристойность этой картины: гениталии дизелей, вагины турбин, глубокие глотки, готовые изрыгать огни, дымы, шумы.
Иезуиты великолепно понимали, что для того чтобы дестабилизировать неприятеля, лучшая техника – сформировать секретные секты, дождаться, пока самые опасные энтузиасты там обоснуются, и арестовать всех сразу. Иными словами: если опасаешься заговора, организуй его. Тогда все, кто мог бы к нему присоединиться, окажутся у тебя под колпаком.
Рассказывая однажды, что он встречался с Понтием Пилатом в Иерусалиме, он досконально описал жилище наместника и перечислил блюда, поданные к столу. Кардинал де Роган, полагая, что слушает вымышленный рассказ, обратился к камердинеру графа Сен-Жермена, седоволосому и с виду почтенному: «Друг мой, сказал он, мне трудно верить всему тому, что рассказывает ваш патрон. Что он чревовещатель, это я допускаю, что он умеет изготовлять золото – пусть и так; но что ему лет уже две тысячи и что он обедывал с Понтием Пилатом – чересчур для меня. Это ведь шутка, не правда ли?» – «Не могу знать, милостивый государь, – отвечал с наивным видом камердинер, – я на службе у господина графа всего только четыреста лет».
Изменяя книгу, изменяешь мир, изменяя мир, изменяешь тело.
Надо иногда вынимать пробку. Чтобы избежать взрыва. Надутый человек находится в опасности. Вытащив пробку из зада, п-ш-ш-ш, вы возвращаетесь в натуральное состояние.
Всякому дизайну свое время.
Я хочу понять, кто такие мы. Мы, считающие, что Гамлет более настоящ, чем наша консьержка. Имею ли я право судить их, я, который бегает за мадам Бовари, чтобы устроить ей сцену ревности?
Я углубился в философию гуманизма и обнаружил, что , не успевши выбрести из сумерек Средневековья, люди не нашли ничего лучше, чем ухватиться за Каббалу и чародейство.
Двадцатый век породил множество экспериментаторов. В искусстве, науке, моде, политике. Закономерно, что в таких революционных условиях рука экспериментаторов коснулась и социума. Одним из неудачных продуктов времени стал фашизм. Сейчас, как я заметил, этим словом называют всё подряд, как минимум, путая его с нацизмом. Но что же это за чёрный зверь? Всё-таки, стоит попытаться ответить на этот вопрос, ведь врага нужно знать в лицо, а фашизм несомненно представляет опасность цивилизованному обществу. В 1995 году в этом попытался разобраться писатель Умберто Эко в своём эссе «Вечный фашизм», пробовали выделить общие черты Лоуренс Бритт и Роже Бурдерон, а также множество других деятелей, имеющих или совсем не имеющих отношения к политике. Одни критикуют их работы за то, что столь сложную тему нельзя рассмотреть на нескольких страничках, другие наоборот говорят об универсальности выделенных ими признаков, которые можно в отдельности приписать любому обществу. Я не политик, не экономист и не историк, но темой заинтересовался, поэтому ниже приведу основные черты, которые собрал по всем этим иногда противоречащим друг другу источникам. Получилось очень много и бессвязно, но как уж есть.
1. Культ традиции. Фашизм ищет ответы на все вопросы в сакральных текстах прошлого, смешивая абсолютно разные источники и интерпретируя их в универсальном ключе. При этом любые различия в философиях опускаются, ведь главное – глубинное содержание. При этом чем более бессвязна данная основа, тем лучше – тому, кто верит во всё подряд, плевать на исконные каноны, а потому ему можно внушить любую истину. Серьёзно, можно даже смешать царизм и коммунизм. В качестве примера представим выдуманное государство. На определённой территории соседствуют монотеизм (например, вера в Бога Императора), спиритизм и язычество. Фашизму противна свобода вероисповедания, но в попытке охватить всё, он смешает их. Так языческие праздники приобретут святых покровителей из Вархаммера, экстрасенсы нарекутся носителями силы Императора, а всё остальное будет оправдываться его волей. Далее будет сформулирован размытый список традиционных ценностей и принят на уровне законов, а нынешнего правителя буквально нарекут их охранителем. Всё это сверху приправят коллективизмом империи Тау, и вуаля – коктейль готов. Можно прописывать его в колледжах магии на обязательной основе.
2. Акцент на большинство. Фашизм ориентируется на души наибольшей группы людей, выделяя в них общие элементы, которые использует, как тонкую нить, связывающую общество воедино. Страх, ненависть, жажда общности, чувство причастности – всё идёт в общий котёл, чтобы наварить великий суп. При этом интересы любых меньшинств игнорируются, а в идеале они сами объявляются нежелательными элементами и внутренними врагами. Не страшно потерять единицы для объединения большинства, ведь их всегда можно восполнить. Либо ты – часть команды и корабля, либо ты – часть пепла в топке парохода фашизма, несущего эту конструкцию в воронку небытия.
3. Демонизация либерализма. Любые системы, противоречащие идеологии конкретно взятого фашизма, извращаются. Система высмеивает их или обличает, наделяя эти убеждения и их сторонников яркими отрицательными чертами, которые никогда не являлись обязательными. В принципе, для фашизма любые другие взгляды потенциально опасны, но он неплохо воспринимает монархизм, феодализм, авторитаризм и олигархию. Но стремление к свободе и равенству не приемлет никогда.
4. Связь религии и правящего класса, но отделение религий от государства. Для фашизма важна возможность интерпретирования сакральных содержаний религиозных текстов, они важны в качестве инструмента манипуляции. Тот, кто верит, сразу зарабатывает дополнительный балл в свой чёрный дневничок. Элита показывает важность религии, потому что верит народ, и народ в это верит, потому что это отражает элита. Но при этом церкви и объединения не учитываются при принятии важных политических решений – они могут выступать лишь инструментом продвижение идеи о святости, как идеале. Между государством и церковью выстраивается капиталистическое партнёрство.
5. Контроль над СМИ. Фашитская машина не терпит свободы слова и любой критики, поэтому новостные издания контролируются. Здесь и спонсирование, и цензура, которую не стоит бояться, ведь всем известно, что истинная свобода кроется в запретах. Так даже анекдоты в сугубо развлекательных изданиях могут быть расценены, как провокации и грубые сообщения. Оппозиционные издания могут даже оставаться в каком-то виде до определённого момента, но либо они оставляются для иллюзии свободы, либо приобретают особый статус. Это как если бы все маги в Гарри Поттере знали, что «Ежедневный пророк» публикуется за счёт магловских средств, а работают в нём грязнокровки. Вроде кто-то и будет почитывать, но сам факт такого увлечения характеризует самого читателя не в лучшем свете.
6. Неприятие модернизма. Логично, что общество, чтящее традиции, будет презирать новое. Но фашизм поступает иначе – проявляя двоемыслие (да, как у Оруэла, которого, кстати, при реальном фашизме исключили бы из рекомендованной школьной программы вместе с Хаксли), он восхваляет свои собственные достижения в науке, но при этом делает из них лишь декорацию. Прорывы других государств либо высмеиваются, либо рассматривается с точки зрения нарушения традиционного человеческого уклада. Например, некое государство (например, Валинор из Средиземья) постоянно объявляет жителям о том, какие чудесные корабли были ими построены, сколь прекрасные осадные орудия изобретены и какие ответы Мордору подготовили их волшебники. Но по факту единственное, что они продолжают делать вдохновенно – выращивать кукурузу и добывать мифрил. На продажу Мордору, конечно.
7. Защита власти корпораций. Бизнес – экономическая основа фашизма. Многие воспринимают эту систему, как извращённый капитализм, пытающийся преодолеть предел перепроизводства и снижения покупательской способности. Дело в том, что корпорация не может развиваться вечно, а остановка для бизнеса равна проигрышу. Поэтому в фашистской системе корпорация вступает в симбиоз с государством, финансируя его империалистические амбиции и вечную войну, но получая полный доступ к рынку, ресурсам и дотациям. Высший менеджмент может влиять на решения правительства, а правительство – на работу компании. С наибольшей вероятностью компаниями владеют лояльные верховному правительству люди, а некоторыми из них даже его друзья, родственники, одноклассники и т.д. Если бы Альфред стал мэром Готема, а Гордон возглавил полицию, то ситуация была бы очень похожей – здесь и власть, и бизнес и правосудие были бы в руках одних людей.
8. Действие ради действия. Фашист не должен думать – он должен исполнять. Критическое мышление и неудобные вопросы практически приравниваются к предательству, а мыслители высмеиваются. Культура при этом строится на восхвалении своего строя и осуждении строя других государств, так как именно иноземная культура противоречит традициям. Представьте, как вам говорят, что врага нужно уничтожить. Вы уничтожаете. В качестве причин приводятся эфемерные недоказуемые вещи. Если вы спрашиваете, почему так, то вы объявляетесь врагом, ибо отказались от действия. Если кто-то другой спрашивает, почему вас объявили врагом, то он присоединяется к вам, ибо усомнился в правильности действия. Если ещё кто-то заявляет, что уничтожение кого-либо – это зло, то он враг, ибо покусился на само действие. А врагов фашизма нужно если не изолировать, то хотя бы как-то уничтожить. И об этом не нужно думать – нужно воплощать в жизнь.
9. Приравнивание несогласных к предателям. Если кто-либо пытается осмыслить реальность и оценить её, то он – враг. Ни о какой многопартийности (во всяком случае, реальной) и плюрализме мнений не может идти речи. Допустим, в государстве существует лидер, которого выбрало колоссальное большинство людей. Если ты сомневаешься в истинности этого выбора, то ты саботируешь сам процесс демократии. Если ты создаешь партию, способную составить конкуренцию правящей, ты объявляешься шпионом независимо от того, являешься ты им или нет. Шпионом можно назвать кого угодно. С высокой вероятностью в конечном счёте ты лишишься либо доходов, либо свободы, либо жизни. Беспроигрышная лотерея.
10. Боязнь инородного. Чужая культура, если это не культура союзников, осуждается и извращается, так как несёт чуждые традиционным ценности. Тот, кто выглядит, мыслит или говорит не так, как все, считается чужим. Это действенный способ создания обширных образов внутреннего и внешнего врагов, при этом часто наличие этих врагов является результатом государственной политики. Внутренний враг интересен ещё и тем, что при должной ловкости рук может переходить в разряд внешнего. Если у внутреннего врага есть национальность и его можно отправить на историческую родину, то ненависть к нему будет отзеркалена на представителей нации фашистов, находящихся уже на "его" земле. Так носителей национальности народа, порабощённого фашизмом, начнут притеснять. А ненависть к соотечественникам (даже если они таковыми не являлись сотни лет) на национальной почве – крайне весомый аргумент, чтобы в вечной войне открыть новый фронт, когда старые иссякнут. Для лучшего понимания вновь обратимся к фэнтезийным образом. Представьте мир, в котором существует общество магических существ, и одна из проблем этого общества – вампиры, пьющие кровь других. Например, кровь хоббитов. Они оказываются в этом мире неслучайно, а потому что это выгодно руководству, но в обществе зреет ненависть не к тем, кто привёз вампиров в качестве дешёвых гемотестеров, а к самим вампирам, которые ходят под луной и боятся крестов. При этом большинство понимает, что далеко не все вампиры нападают на других - многие из них, как Калены из «Сумерек», тихонечко пьют свиную кровь, прячась под крышей, и никого не трогают. Но массам хоббитов плевать – они хотят ненавидеть всех разом, потому что толпе не хочется думать и анализировать, а хочется наказывать. Руководство общества при этом смотрит сверху на недовольство и продолжает пить кровь из хрустальных бокалов, пока на родине вампиров эта ненависть не вызывает преследование хоббитов и их культуры. После этого можно спокойно вводить свои войска во имя разумного, доброго и вечного.
11. Ориентирование на недовольных жизнью. Фашизм делает акцент на тех, кто в прошлом пережил какой-либо кризис, выжил и теперь боится его повторения, являясь средним классом. Пропаганда работает именно на эту группу. При этом чем шире будет гипотетический средний класс, тем лучше. Ибо солидарность со стороны большинства – это главная сила фашизма. На самом деле это сложный пункт. Представим, что королевство распадается, а одно из графств терпит не лучшие времена из-за иностранного влияния. Проходит время, всё нормализуется, но люди помнят, а прихвостни графа не забывают подливать масла в огонь, объявляя даже тех, у кого едва хватает монет на хлеб, потенциальными жертвами будущего кризиса, которого не избежать, если не потерпеть. Ведь никто не хочет, чтобы было так, как ТОГДА.
12. Национализм. Факт рождения и проживания на территории именно этого государства объявляется главным достоянием в жизни. В совокупности с этим, как утверждает Эко, насаждается идея внешнего заговора против родины. Враги со всех сторон, они хотят завладеть людьми/землёй/природой, они засылают своих агентов и промывают мозги обычным людям, которые тоже автоматически становятся врагами. Это как война Воландеморта против грязнокровок, если бы он оправдывал сие действо тем, что любые раскачивающие метлу грязнокровки – шпионы коварных маглов.
13. Сильный, но слабый враг. Тот, кого объявили врагом, выставляется в образе ужасной химеры, обладающей неистовыми силой и влиянием. Но именно народ фашистского государства может и должен противостоять этому воплощению зла, и он легко победит противника, потому что фашист лучше, умнее и традиционнее. Да, снова двоемыслие – враг обладает невообразимой силой, но при этом мы легко победим, если будем вместе. У врага сателлиты по всему миру, он подмял под себя всю экономику, но мы победим, ибо воины света обречены на победу. А враг фашиста не имеет права не проиграть.
14. Жизнь ради борьбы. Фашист должен сражаться, потому что он воин, несущий добро. Никто другой не сможет сразить зло, а потому война должна продолжаться до абсолютной победы. Солдат должен взять пример со своих предков, и погибнуть за великую цель. Война – основа всего. Даже мир – это война. А если враг ещё не напал, то нужно опередить его, ведь враг всегда опасен.
15. Милитаризация. Там, где стать героем – это мечта любого мальчика, военная мощь должна нарастать лавинообразными темпами. Государство выделяет субсидии, особо акцентируя внимание именно на данной сфере. Потому что враги не дремлют, а война… война никогда не кончается. Да и всем известно, что от стрессов и лишений войны люди становятся разумнее, а их головы светлеют – разве не чудесно?
16. Возведение в культ. Культ традиции, культ героизма, культ достижений прошлого. Фашизму нужна своя собственная система ориентиров и образов, на которые удобно опираться при пропаганде. Разумеется, система манипулирует их положительным содержанием, извращая контекст – так любого сомневающегося всегда можно уличить в измене. Критикуешь эксплуатацию подвигов прошлых поколений? Значит, насмехаешься над предками и оправдываешь врагов. Обличаешь преступления чиновников? Значит, выражаешь неуважение государственному аппарату. Осуждаешь решения верховного правителя? Значит, унижаешь весь народ, который его «выбрал». И так во всём. Особенно в культе личности. В идеале владыка должен восприниматься, как посланник Бога, мессия, который послан на землю, чтобы защитить великий народ и всё человечество.
17. Подавление рабочих объединений. Профсоюзы либо уничтожаются, либо низводятся до инструмента выявления несогласных. Или же, например, любая организованная деятельность рабочих может быть приравнена к государственной измене, террору и т.д. Но зато на праздник все гребцы на галерах могут получить дополнительный набор пайка. Больше такая система своему народу ничего не должна.
18. Власть капитала. Особый порядок перераспределения бюджета в интересах капитала выражается в форме дотаций и прямого финансирования. Капитал работает на государство, государство работает на капитал. Мелкий бизнес тоже важен, но намного лучше он смотрится под покровительством крупной монополии. Ты можешь производить свои шоколадки, но если рынок сбыта помешает Вилли Вонке, тебе не жить.
19. Социал-дарвинизм в экономике. Помогать сильнейшим и принижать слабых – тоже часть фашистской идеологии. Крупному предприятию всегда нужна помощь, а вот мелкое само виновато в том, что так плохо работает. Топ-менеджмент двигает экономику, а рабочий должен быть рад, что помогает такой великой стране развиваться. Директор предприятия такой один, он нужен будущему, а вот рабочих много, и за забором штабелями лежат их копии на любой вкус и расценку. Будь счастлив, что после смерти попадёшь в рай – больше ты ни на что не годен. К сожалению, там, где личность рядового гражданина не имеет значения, теряет ценность и его жизнь.
20. Одержимость преступлением и наказанием. Нет, не романом Достоевского. Система должна работать чётко и по законам. Их фашизм родит в избытке, и чем более размытыми и открытыми к интерпретации они будут, тем лучше. Разумеется, правоохранительная система тоже раздута, но работает она, что не удивительно, в интересах монополий и власти. Как у Носова в детской сказке, только в реальности.
21. Элитаризм. Эко, например, говорит, что для фашизма характерна концепция исключительности народа. Это значит, что каждый руководитель в таком обществе – избран из числа избранных. И именно поэтому в открытую им восхищаются, но тайно ненавидят, при этом вышестоящих руководителей ненавидят за то, что они сверху, и перед ними нужно пресмыкаться, а нижестоящих за то, что они не столь элитарны. В итоге почти все в своих глазах является элитой, но в то же время все ненавидят всех. Только представьте, как в Камелоте рыцарями круглого стола становятся только лучшие из лучших, но всем понятно, что по факту так высоко поднимаются только придворные Артура, его верные поварихи и слуги. Всем это понятно, но Мерлин по хрустальным шарам передаёт, что такое возможно только у них, там, заграницей, а в Камелоте всё по справедливости. И если слишком громко говорить о такой очевидной искусственной элитарности, то нарушишь с десяток законов и лишишься головы.
22. Протекционизм и коррупция. Если государство строится на связи крупного бизнеса и власти, то это не честно, но при фашизме это вполне логично и закономерно. Хотя это можно назвать коррупцией в привычном понимании обывателем. Если импортные товары вымещаются с рынка, а их место при содействии государственной машины занимают отечественные, то это нормально для фашизма. Народ может быть недоволен их качеством, ценой или всем сразу, но если кто-то открыто об этом заявляет, то объявляется предателем. Элита умнее рядового гражданина, поэтому ей лучше знать, что правильнее.
23. Подтасовка результатов выборов. Пункт из признаков, выделенных Лоуренсом Бриттом. На самом деле, как таковых выборов при фашизме быть не может. Если же они есть, то либо откровенно подтасовываются, либо организовываются с учётом непосредственного влияния извне путём давления на членов партий, объединений и государственных учреждений. Фашизм не терпит критики, поэтому старается оправдать узурпацию любыми способами. Это может быть невозможность выборов в военной время (а у фашизма это время длится вечно), отсутствие достойных альтернатив (которых никогда не появится в такой системе) или уровень одобрения власти народом выше ста процентов. Власть при этом отождествляется не только со страной, но и государством.
24. Культ героизма. Фашистское государство ориентируется на героев из прошлого, делая современных героев новой элитой (на словах, а не по факту, конечно). Гражданин должен мечтать стать героем, совершить подвиг и погибнуть в сражении. А подвиги компенсируют всё, даже преступления (!), ведь герой в итоге попадает в Валгаллу. Просто если у викингов закончатся добровольные герои, и даже Валгалла перестанет будоражить сердца, придётся привлекать самых бешеных из них. Конечно, это не очень понравится народу, но народ сам виноват – он же сам не хочет вставать на место вооруженных преступников.
25. Внимание к сексуальным вопросам. Есть только традиционный уклад, а всё, что выбивается за его пределы – извращение и ересь. Женщина не может быть героем, поэтому должна варить луковый суп, отказаться от высшего образования, рожать больше фашистиков и подчиняться мужчине (феминизм вне закона), неестественные связи не могут дать потомство, а потому должны быть запрещены. И логика понятна. Вот представьте: в одной отдалённой республике появилась странная тенденция – поцелуи в лоб. Отродясь в тех краях так никто не целовался, поэтому всем стало очевидно – во всём виновата вражеская организация, развращающая умы доброго люда. Конечно все соглашались, что если целовать друг друга во лбы в закрытых помещениях и без свидетелей, это никому не навредит, но на всякий случай объявили всех лобных целователей нарушителями традиций, экстремистами и плохими людьми. И от греха подальше уничтожили все закрытые помещения с этими подлецами.
26. Отрицание значимости социального неравенства. Деньги – это всего лишь бумажки, они не имеют значения. Для тебя. А другому в карман смотреть запрещается, потому что это очень подозрительно напоминает шпионаж. Твои деньги – это то, за что ты должен быть благодарен, а деньги элиты – это не твоё собачье дело. Нужно понимать, что багеты всегда стоят одинаково, а прожить на 30 лир можно вполне неплохо. В конце концов, главное богатство в жизни – быть частью нации, частью великой страны. Разве ты не счастлив, что жители всех государств тебе завидуют?
27. Личность – ничто, государство – всё. Да, дорогой друг, для фашизма ты в отдельности от остальных ничего не значишь. Даже больше, само общество насмехается над твоим правом на индивидуальность: если тебя бьют за странный внешний вид, то ты сам виноват; если ты желаешь для себя лучшей жизни, то «иш чё удумал, не жили хорошо, нечего и начинать»; если ты занимаешься творчеством, то его смешают с грязью. И примеров масса. Просто ты – винтик в военной машине, и это твоя единственная роль в жизни. Твоя личность имеет отрицательную ценность, потому что государство – это ты, и в нём нет места нетакусикам. Обычный серый герой не пойдёт против Палпатина, не присоединится к фрименам, не потащит бижутерию к жерлу вулкана, он даже не станет спорить с Кирсановым о традициях и не будет выносить мозг фамусовскому обществу длинными монологами. Серость аморфна, а потому удобна.
28. Стремление к монополизации экономики. Капитал очень важен для фашизма, но только правильный капитал. Поэтому многие сферы стремятся к монопольному типу, в лучшем случае распределяя ресурс между двумя-тремя правообладателями. Это не так важно, ведь капитал в любом случае одинаково связан с властью. А какой уж ресурс будет монополизирован, зависит от ситуации: это может быть право на добычу специи, право на выпуск дредноутов, право на выпас драконов, но главное – право на людей, которые будут за это платить.
29. Популизм. Так любое решение объявляется волей народа, а если отдельный индивид имеет другое мнение, то он должен поменять его, так как идти против народа = совершить предательство. У народа есть представители, и они лучше знают, что ты хочешь, чего желаешь и во что веришь. Государство – это ты, а ты – это государство. Кажется, что цены растут быстрее официальных значений? Нет, это не так, ведь сведущий в ростах цен этого не видит. А если не согласен, то вон из нашей утопии.
30. Подчинение экономики государству, а государства – экономике. Фашизм может ограничивать экспорт, может запретить импорт, может приватизировать своевольное предприятие. Но только до тех пор, пока это не вредит серьёзным людям. Так же и с капиталом – ему будет прощено всё, пока он действует в интересах государства. Всем остальным остаётся только держаться.
31. Приватизация доходов и социализация потерь. Ты и есть государство, поэтому должен нести ответственность за экономические неудачи, ты должен терпеть и превозмогать, как герой аниме в бесконечном конце сезона. Но государство – это ты, поэтому успехи должны радовать тебя сами по себе, а главные дивиденды останутся там, где они нужнее. Довольствуйся самореализацией.
32. Стремление к империалистичности. Вечную войну сложно вести с одним единственным врагом, поэтому в какой-то момент появляется новый, потом ещё один и ещё. В идеале враг – весь мир, а фашистское государство стоит в Фермопилах и обороняет традиции и духовные ценности. Помимо этого, народ должен видеть результаты работы, а капитал – получать новые экономические зоны. Поэтому фашизм всегда разрушается, не в силах бесконечно расширяться, но там, где значение имеет только прибыль, после себя можно оставить и потоп. Или обращённый в труху мир, а после свалить в свою маленькую Аргентину.
33. Влияние на общество через обучение. Важным инструментом для фашизма является образование. Помимо манипулирования историей и выбора удобной для ознакомления литературы, он влияет на саму атмосферу, уделяя колоссальное внимание вопросам милитаризации и уничтожения инакомыслия. На детей проще всего повлиять, поэтому фашизм пользуется этим на всю катушку, превращая весь Хогвартс в один большой Слизерин, где все рады выискивать врагов и ходить строем. Многим это не нравится, но общество быстро рихтует их до идеальной формы пустого шара, ведь дети – это главный вклад в будущее.
34. Новояз. Фашизм изобретает новый язык. Это могут быть как совершенно новые слова, так и новые смыслы в хорошо знакомых старых. Например, власть, свобода, страна, государство, глубинный, патриот, провокация, оправдание или либерализм. Новые значения могут отличаться лишь небольшим дополнительным значением, а могут приобретать совершенно противоположные смыслы.
Я ни в коем случае ничего не оправдываю, а наоборот осуждаю. Статья не несёт ничего, кроме моих личных субъективных выводов об историко-политическом явлении на основе информации из открытых источников, я ни на кого не намекаю, не цитирую, а если вы вдруг видите знакомые фразы, то это всё из-за моих скудных кругозора и словарного запаса, я не призываю ни к чему, кроме мышления. Ещё раз, я не историк, не экономист и не политик. Поэтому мне сложно судить о правомерности приведённых признаков, да и не уверен я, что они были поняты мною верно. Скорее нет, иначе половину современного мира можно было бы заподозрить в фашизме, а это ужасно. Серьёзно, это было бы настоящей трагедией, ибо развиваться такое общество не способно, и обречено на неминуемое разрушение. Если я неправ, то готов ознакомиться с разумными доводами.
Думаю, на самом деле, если я не допустил серьёзных ошибок, стоит обращать внимание на всё вкупе: использование символики, схожей с фашистской, поддержка фашистских философов и деятелей лидерами государства, присутствия в том или ином виде (например, тенденции) большей части приведённых ранее признаков. Только при проявлении всего этого следует начинать волноваться, ибо фашизм – это зло, противоестественное и враждебное разумному человеку. И будет очень стыдно допустить его воскрешение хоть в одном уголке мира. Даже в самом свободном и демократичном. Даже у соседей. Хотелось бы избежать катастрофы.
Лео Псематов
Мы живем ради книг. Сладчайший из уделов в нашем беспорядочном, выродившемся мире.
Если прикасаться к запрещенным книгам грех, зачем бы дьявол удерживал монахов от греха?
Ничто так не подбадривает струсившего, как трусость другого человека.
Всегда полезно, чтобы те, кого ты боишься, сами испугались тебя.
Дьявол - это не победа плоти. Дьявол - это высокомерие духа.
Ад - это рай, увиденный с обратной стороны.
Так вот учти, что первейший долг порядочного следователя – подозревать именно тех, кто кажется честным.
В истинной любви важнее всего благо любимого.
Любовь имеет свойство вредить любящему, если она чрезмерна.
У Еккклесиаста сказано, что горче смерти женщина, потому, что она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы. Другие говорят, что она сосуд диавола.
Сумасшедшие и дети всегда глаголют истину.
Молодежь не смотрит на старших, наука в упадке, землю перевернули с ног на голову, слепцы ведут слепцов, толкая их в пропасть, птицы падают не взлетев, осел играет на лире, буйволы пляшут.
В сказках часто доказывается истина.
И природа терпит чудищ. Ибо они часть божественного промысла, и чрез немыслимое их уродство проявляется великая сила Творца.
Кто сейчас способен сказать, Гектор был прав или Ахилл, Агамемнон или Приам, в их войне за улыбку той женщины, которая ныне - прах праха?
Никогда не стоит без особой необходимости множить объяснения и причины.
Существуют знаки, притворяющиеся значащими, а на самом деле лишенные смысла.
Готов поспорить, что этот пост не зайдет в "горячее", но он и не для всех.
Это не формальная рецензия на книгу.
Про “Имя Розы” уже почти все написано.
Считайте текст ниже экскурсией, а вот куда: в прошлое или в настоящее, судите потом сами. Может, вообще в будущее.
Умберто Эко - не гений. Но человек, чьи ум и эрудиция находятся на недосягаемой высоте. Ему можно памятник поставить только за четырнадцать признаков фашизма, но я и не о памятниках. А “Имя Розы” - не детектив, хотя в романе и описано расследование жуткой череды убийств в средневековом монастыре.
Мы входим в книгу, как в машину времени и переносимся в эпоху мутную и смутную, которую представить себе не можем, так далека она от нас. Исторически. Культурно. Морально. И как близка местами. Но это чертовски интересное путешествие и так же чертовски важное. Мы попадаем в четырнадцатый век. В аббатство на севере Италии, а в нем происходит жуткая череда смертей. А еще там есть библиотека, может быть, лучшая на то время в Европе. И все крутится вокруг нее.
В романе в аббатстве собираются ученые мужи и светочи христианства. Формально их умы заняты решением крайне насущной проблемы: владел ли Христос имуществом. Не смейтесь и не удивляйтесь, поскольку это непростой и очень важный вопрос. Краеугольный камень. Коль скоро Спаситель был нищ, какого хрена вы, ребята, копите несметные богатства и кичитесь ими (речь-то у нас о четырнадцатом веке) перед народом, когда людям жрать нечего? Если Иисус был беден, как церковная мышь, надлежит ли князьям церкви не владеть богатством? Или нет? Или богатство есть синоним и спутник величия, могущества и власти, то, за чем следует паства, или, как их называют персонажи Эко, простецы. И величие и мощь церкви подтверждает величие и мощь того мужика, что сидит на облаке и грозит геенной огненной за невыполнение … ну а чего, это священники растолкуют в два счета. И оттого богатство лучше помогает наставлять паству на путь праведный?
Безотносительно христианства, или католической церкви, о которой речь идет в романе, этот вопрос не имеет однозначного ответа, хотя каждый из нас, почти наверняка, знает, что он думает по этому поводу: может и должна ли та организация (или организации), которая представляет религию, быть богатой? На что она должна свое богатство расходовать? Где граница, за которой начинается неприличие и мерзость? Или же нет предела и величие наместников Всевышнего на Земле, какой бы веры мы ни придерживались, должно быть подтверждено величием материальным, великолепными храмами, горами золота, землями, банковскими счетами и прочим.
Но самое важное, что встает во весь рост и романе, тихо так встает, поначалу незаметно совсем, зато распрямляет плечи в финале и остается нет, не укором и не назиданием человечеству, мудрецам, которые считают, что их поставило Провидение вести за собой простецов, это вопрос о знании. Даже два вопроса.
Первый, и самый простой, это можно ли давать всем подряд доступ к источником знаний? Надо ли давать всем возможность узнать все, добраться до всех книг, а сегодня - сайтов, результатов исследований и прочего? И я знаю, что и на этот вопрос нет разумного ответа. Если послушать умненького Юваля Харири, например, то преград не должно быть вообще. Никаких. Свобода или смерть (в смысле, смерть науки и развития). Государство (или другая кормушка) платит деньги, но не смеет сказать ученым, как им правильно эти деньги тратить и на что. Никаких ограничений. По своему, это разумно. Ибо без свободы трудно развиваться.
Но надо ли ограничить, скажем, исследования искусственного интеллекта, пока мы не поняли, чем нам это грозит? И надо ли, доведем до абсурда, делать общедоступными знания о технологиях массового уничтожения? Что будет, если условную технологию психозомбирования получат парни типа … не буду тут список нехороших парней приводить, у каждого он свой, но все согласятся, что плохим ребятам у власти такое в руки давать нельзя. Атомную бомбу? Химическое оружие? Искусственный интеллект на страже недемократического фашистского режима в какой-нибудь стране?
А второй, он, по своему, еще круче. Ибо это спор между тем, как развиваться человечеству, которое, в большинстве своем, еще не вылезло из пещер ментально. Некоторые герои романа искренне полагают, что все разумное, правильное, заслуживающее изучения, уже написано. Надо обернуться назад, обратиться к прошлому и там найдутся все решения, все мудрые советы, вообще все. Впрочем, даже к этому знанию нельзя всех подряд подпускать, чтобы слишком умными не сделались.
Веками человечество так и существовало. Двигаясь вперед, но уверенно глядя назад, лишь изредка бросая взор на свою дорогу. Не в плане политики и планирования. В плане знаний, постижения нового. Массово перемены стали случаться позже описанных в романе событий, в Европе по крайней мере. Церковь тормозила, что могла и пока могла. Но с какого-то момента слишком много людей в христианском мире начало смотреть вперед, и церковь не могла больше их удерживать. И с нами случилось то, что мы называем наукой.
Сегодня, когда мы задаем себе вопросы, мы можем спланировать исследование, поставить его. Мы можем получить ответы без обращения к прошлому, в котором их может вообще не быть, поскольку мы, человечество, о таких вещах раньше и не задумывались. Такая шокирующая перемена случилась всего-то за несколько столетий, когда перед нами открылась перспектива для взгляда вперед. Кругозор - это триста шестьдесят градусов, глупо ограничиваться его половиной, но, читая “Имя Розы” видишь именно таких людей. Назадсмотрящих. А потом закрываешь книгу и видишь их наяву. И это жутко.
Впрочем, и те, кто смотрит только вперед, не оглядываясь, тоже пугают. Не знаю, кто больше.
Знаете, почему роман назван “Имя Розы”? Есть разные объяснения. Мне нравится то, что роза - вещь настолько сложная и “богатая значениями, что от нее едва ли остался какой-то смысл”, как сказал сам Эко. Сложная, как целый мир. Непостижимая, как мир. Древняя и молодая. Объемная. Трехмерная. Растущая и движущаяся в будущее. И, если вглядываться, она разная, смотря под каким углом зрения посмотреть. Может, и книга об этом.
© Юрий Супоницкий
#Книги_без_наркоза.
