В июле 1817 года в Берлине стояла невыносимая жара, пожары вспыхивали то в одном месте города, то в другом. И добрались до центра - на бульваре Унтер-ден-Линден загорелось здание знаменитой оперы. Огонь начался внутри, со сцены, пламя уничтожало декорации оперы «Ундина», первого и единственного масштабного музыкального произведения известного в Берлине советника Апелляционного суда Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Он также был автором необыкновенной книги «Фантазии в манере Калло» и популярным карикатуристом.

Пожар означал одно - закат музыкального и сценического творчества. Как композитор и дирижер Гофман не мог больше претендовать на повышенный интерес к себе со стороны антрепренеров. Забыть о гастролях в Вену, Мюнхен, Прагу.

В 1817 году Гофману исполнился 41 год, он грустил, единственным утешением после рабочих заседаний в судебной палате, разбора склок и противоправных деяний оставалась его музыка, опера, написание странных сказок. А теперь что?

Он не был берлинцем, появился на свет в 1776 году в Кенигсберге, рано лишился родителей, они расстались через два года после его рождения, воспитанием ребенка занималась бабушка по материнской линии, затем тетка и дядька.

Счастливым назвать его детство нельзя. Мать, чувствительная натура, страдала нервическими припадками. Своего отца, придворного адвоката и двух старших братьев Эрнст практически не знал. Негативные семейные и бытовые неурядицы не могли не подействовать на впечатлительного юношу. Его спасал уход в мир музыки, поэзии, рисунков, сказки.

Он проявил себя музыкально одаренным, освоил игру на скрипке, виолончели. Но согласно семейным традициям шестнадцатилетнего Эрнста в 1792 году направили на учебу в университет Альбертуса, изучать юриспруденцию. Лекции известного философа Иммануила Канта особого интереса у юного студента не вызвали. В дальнейшем он ни словом не обмолвился о Канте и его знаменитом труде - «Критика чистого разума». После выпускного экзамена Гофман служил в Верховном суде Кенигсберга. Свое свободное время посвящал игре на клавесине, когда успокаивался, то садился за стол, сочинял свои сказки и рисовал. В его ранних произведениях прослеживался интерес ко всему необычному, скрытому, загадочному. Правда, при этом проявилась одна особенность: в рисунках была заметна карикатурность, в музыке пугающий настрой, в ранних сказках - реальность заменялась пугающим волшебством. Проявлялась раздвоенность сознания: в нем зарождались два человека - сухой чиновник на службе, а дома он становился талантливым композитором, способным сочинять музыку, потом перевоплощался в художника, рисовал картинки и был автором мрачных сказок-загадок.

В 1793 году семнадцатилетний юноша пережил первую любовную драму. В письмах своему душевному другу Гиппелю он признавался, что давал уроки музыки одной женщине, ее звали Дора Хатт, она была счастливо замужем, имела пятерых детей. Очень хорошенькая, только вот беда, Дора оказалась на девять лет старше Эрнста. Но он влюбился. Признался Доре в своем чувстве. И, как следовало из переписки, замужняя Дора, мать пятерых детей, ответила ему взаимностью.

Через некоторое время у нее родился шестой ребенок. От кого, от «любимого» мужа или от молодого, страстного учителя музыки? Назревал скандал. Эрнсту пришлось срочно покинуть Кенигсберг. Родственники тотчас организовали его помолвку с кузиной Вильгельминой, к которой он был равнодушен.

В тот период полыхания страстей к Доре Гофман написал два романтических произведения «Мемуары графа Юлиуса из С.» и «Сплошные тайны», к сожалению, обе эти его работы оказались утерянными. Но бушевавшая в нем любовная страсть к Доре бесследно не прошла. Ее образ в качестве баронессы появился в одной из его страшных новелл, которая называлась «Майорат» и была написана в 1816-1817 годах.

В 1798 году Гофман выдержал второй государственный экзамен по своей специальности на «превосходно» и получил право выбора - он остановился на Судебной палате в Берлине. Положенные каникулы использовал для поездки в Богемию, Саксонию, посетил Дрезден, много читал, писал свою первую комическую музыкальную пьесу Singspiel «Маска». Позднее еще одну комическую музыкальную пьесу, Singspiel, сюжет заимствован у Гёте, «Шутка, хитрость и месть», которую поставили в ряде театров.

В 1801 год был переломным в его жизни, он дослужился до звания правительственного советника с соответствующим содержанием, его, усердного чиновника, отправили с повышением на службу в Варшаву. Но из Варшавы ему пришлось перебраться в Познань. Началась скучная однообразная чиновничья служба, вокруг чужой язык, ему надо сидеть над гроссбухами, а потом с коллегами идти пить пиво. Зато в Познани он встретился с Марианной Теклой Михаэлиной Рорер, дочерью ответственного работника бургомистрата, красивой полькой. Эрнст влюбился. Так у него появился повод расторгнуть помолвку с Минной. А Михаэлина, Миша, вскоре стала его верной подругой и оставалась ею до конца его жизни.

Казалось, настали годы благополучной спокойной службы, семейной и творческой жизни. У него родилась дочь Цецилия, Эрнст и Миша оказались заботливыми родителями. Однако это благополучие было разрушено. Наполеон с войсками вошел в Варшаву. Французы стали изгонять пруссаков со всех государственных постов. Гофман лишился заработка, жилья, его музыка и сказки оказались никому не нужны. Настал период нищеты. К общему несчастью добавилось самое чувствительное - умерла дочь Цецилия.

Крушение налаженного уклада жизни плохо сказалось на здоровье Гофмана. У него произошел нервный срыв, он уехал в Берлин, где перебивался случайным заработком. В 1808 году ему предложили место капельмейстера в театре крошечного городка Бамберга. Там начался этап его музыкально-творческой и педагогической деятельности. Гофман писал статьи для лейпцигской «Всеобщей музыкальной газеты», в ней опубликовал свою новеллу «Кавалер Глюк» о раздвоении личности - безумец музыкант излагал свою теорию музыки и в конце назвал себя умершим композитором Глюком.

В Бамберге у Гофмана среди учениц появилась Юлия Марк. Гофману пошел 33 год, Юлии 16 лет. Она еще нежный цветок. А учитель? Пожилой мужчина. Ходил в одном и том же коричневом фраке. Иногда на голову надевал цилиндр, во рту держал короткую трубку. Когда говорил с собеседником, его большие темные глаза насмешливо щурились, на лице появлялась саркастическая улыбка. Таким он запомнился Юлии. Она, конечно, не могла не заметить, что этот странный взлохмаченный человечек, ее учитель, оказывает ей повышенное внимание. Он улыбался ей совсем по-другому. Он говорил с ней совсем другим тоном. Он, женатый человек, влюбился в нее?

Когда в 1812 году Юлия объявила о своем бракосочетании с банкиром Греппелем, то в дневниках бамберского учителя появилась трагическая запись - он был готов совершить самоубийство…

Гофман уехал из Бамберга. Точнее, сбежал от Юлии, от осуждающих взглядов, от пересудов. Убежать от своих чувств не смог. После скитаний вернулся в Берлин и, чтобы забыться, занялся подготовкой к постановке оперы «Ундина»…

Здание Королевской оперы на Унтер-ден-Линден восстановили только в 1821 году. Появились афиши с репертуарным списком. Гофман останавливался перед ними, читал. «Ундины» среди них не было. Он горестно вздыхал и двигался в направлении улицы Шарлоттенштрассе, 49, где располагался столь любимый им винный подвальчик «Люттер и Вегнер». Он заказывал бокальчик пенистого шампанского или бургундского. Там он мог просидеть пять - десять часов кряду, слушая других, делал свои остроумные замечания, иногда произносил целые монологи.

Домой возвращался под утро. Но спать не хотел, садился за письменный стол. Лицо у него горело, руки подрагивали. Из-под пера выходили корявые фигурки. Он правил их, они начинали оживать, двигаться, озорно гримасничали. Они плясали под его музыку. Так рождались рассказы, которые снискали ему славу черного романтика, мистика, раздвоенного человека, знавшегося с потусторонними силами. Он буквально сжигал себя в вине, давал волю своей разыгравшейся фантазии.

Именно берлинский период, как ни странно, с 1817 года оказался наиболее плодотворным в его писательской деятельности. В своих сказках он изливал душу, в них гротескно, иногда чудовищно жутко изображал окружавший его мир. Не музыкальные произведения, а именно черные сказки принесли ему мировую известность: «Крошка Цахес» об уродливом карлике, министре, захватившем власть над людьми и их душами; «Щелкунчик и мышиный король», по мотивам которой в России был создан балет Чайковского; немногим ранее роман «Эликсиры сатаны» о монахе Медарде, который поддался искушению дьявола и пил волшебный эликсир, пробудивший в нем низменные страсти; затем вышли «Житейские воззрения кота Мурра», где были представлены две сюжетные линии - «автобиография» кота Мурра и история капельмейстера Иоганнеса Крейслера.

Он писал до одури, изнурял себя, его давно мучили боли в позвоночнике, трудно было сидеть за письменным столом. Когда невозможно стало писать самому, он стал диктовать. Под диктовку был написан рассказ «Угловое окно», ставший вехой в истории литературы. Он принялся за новеллу «Враг». Но закончить не успел. Его парализовало, голос смолк, он замер.

Жарким летом 23 июня 1822 года в Берлине в возрасте 46 лет Эрнст Теодор Амадей Гофман скончался. До последней минуты он шутил, гримасничал, что-то сочинял и саркастически улыбался. Похоронили композитора, сочинителя, романтика, судью в районе Кройцберг. Его сгубили вино и прогрессировавший паралич спинного мозга. Он оставил после себя столько долгов, что жена была вынуждена отказаться от прав на его литературное наследство.

«100 великих удивительных людей», Михаил Николаевич Кубеев, 2019г.

Вряд ли кто станет отрицать мистическую гениальность Эрнста Теодора Гофмана. Тем более его потрясающую интуицию и прозорливость, одним из ярчайших образцов которой и стал Крошка Цахес. В отечественном литературоведении последний представляется довольно упрощенно - этакий возвышающийся над раболепной толпой немецко-нацистский диктатор, предсказанный мудрым Гофманом и явившийся на свет только в первой половине XX столетия. Эта примитивизация фатальным шлейфом закутала от нашего взора одну из страшнейших раковых опухолей человечества, которая изо дня в день точит и тянет к могиле все общество.

Ныне не уважаемый уважающими себя интеллигентами В.И. Ленин в своей книге «Империализм как высшая стадия капитализма» скромно включил свойства Крошки Цахес в ряд специфических черт загнивающего капитализма. Сегодня, после развала СССР, по этому поводу много шутят, по-ленински забывая, что история спешки не любит и что сто лет для нее не срок. Однако многочисленные плоды цахесианства все чаще и чаще дают о себе знать, и замечать это стали даже не склонные к аналитическому мышлению люди. И если у Гофмана Цахес является читателю по воле доброй, но недалекой волшебницы и низвергается тоже по воле доброго, но весьма благоразумного волшебника, то в реальной жизни он восстал из недр нравственной нечистоплотности людской и оказался не только неистребим, но и благополучно процветает под сенью Фортуны.

Эрнст Теодор Вильгельм (Амадей) Гофман (он же композитор Иоганн Крейслер) (1776-1818) родился в Кёнигсберге в семье адвоката при городском верховном суде Кристофа Людвига Гофмана.

Старший Гофман был человеком весьма капризным, страдал запоями, но окружающие признавали в нем большой талант и даже избыточную мечтательность. Мать будущего писателя, Иоганна Якоба Дерффер, была женщиной невротической, склонной к душевной болезни и истерикам. Вскоре после рождения Эрнста родители развелись, и мальчик остался с матерью, отца он больше никогда не видел. Воспитывался Гофман под присмотром своего дяди Отто Вильгельма Дерффера - юриста, человека умного и талантливого, но до болезненности педантичного и законопослушного.

Мальчик рано выказал замечательные способности к музыке и рисованию. К двенадцати годам Эрнст свободно владел четырьмя музыкальными инструментами - органом, скрипкой, арфой и гитарой. Однако когда Гофман вырос, клан Дерфферов настоял на том, чтобы молодой человек продолжил традицию их семьи и изучил юриспруденцию, из мира которой впоследствии Эрнст, сколько ни пытался, не смог вырваться до конца жизни. В 1795 г. Гофман окончил Кёнигсбергский университет и отправился на службу судейским протоколистом в Глогау,[129] под присмотр его двоюродного дяди и крестного отца Иоганна Людвига Дерффера.

Когда дядю перевели служить в Берлин, он выхлопотал местечко и для Эрнста. В 1798 г. Гофман перебрался в столицу Пруссии, где стал референтом в Берлинском апелляционном суде. В то время он уже пытался создавать оригинальные музыкальные произведения, но пока безуспешно.

Через два года юридическая карьера привела будущего писателя в древний польский город Познань, куда Гофман был направлен асессором[130] при верховном суде. Там произошел роковой перелом в его судьбе. Местное общество приняло умного талантливого молодого человека очень радушно, так радушно, что Гофман даже не заметил, как стал хроническим алкоголиком. Излечиться от алкоголизма он не смог до конца дней.

Здесь же в Познани впервые на сцене был поставлен зингшпиль[131] Гофмана «Шутка, хитрость и месть» на текст Гёте. Публика была в восторге, но после нескольких спектаклей театр сгорел вместе с партитурой оперы, с которой композитор не успел снять копию. Гофман впал в глубокую депрессию, попытался заглушить ее пьянством и однажды допился до галлюцинаций: из углов комнаты на него полезли разнообразные чудища, домовые и прочие химеры, ставшие впоследствии героями сказок писателя.

В 1802 г. Эрнст женился на позненской дворянке Марии Михалине Рорер-Трциньской, которая стала его верной спутницей до самой смерти.

Поворотом в судьбе Гофмана оказался карнавал-маскарад 1802 г., где переодетые незнакомцы стали раздавать гостям карикатуры на самых именитых прусских аристократов города. Оказалось, что так вздумал пошутить Гофман. На автора карикатур послали в Берлин донос. И вскоре он был отправлен служить в маленький заштатный городок Плоцк, правда, государственным советником, то есть выше чином.

Но нет худа без добра. В Плоцке от скуки Гофман решил заняться литературой и сочинял много музыки. В 1803 г. в берлинской «Независимой газете» появилась первая в жизни писателя публикация - эссе «Письмо монаха к своему столичному другу». Любопытно, что психиатры определили образ жизни Гофмана в глухой провинции как явное проявление шизофрении, признаки которой далее стали только усиливаться.

Хлопотами друзей в 1804 г. Гофман был переведен в Варшаву в качестве государственного советника прусского верховного суда. Там он вскоре оказался заметной фигурой в музыкальном мире - его комические оперы ставились на сцене Варшавского театра, он выступал и как дирижер. 6 апреля 1805 г. состоялась премьера гофманского зингшпиля «Веселые музыканты», на партитуре которого впервые вместо третьего имени автора Вильгельм появилось имя Моцарта - Амадей, которое с тех пор и принято записывать как официальное имя писателя.

А в 1806 г., вскоре после победы в Аустерлицком сражении, в Варшаву вошла армия Наполеона. Тридцатилетний Гофман к этому времени был известен как талантливый композитор, что не приносило особых доходов, а поскольку прусские юристы Царству Польскому оказались не нужными, он остался без средств к существованию. Хуже, Гофмана обвинили в шпионаже в пользу прусской короны и выкинули из квартиры. Пришлось ему с семьей ютиться на чердаке Музыкального собрания Варшавы.

В январе 1807 г. по дороге в Познань почтовая карета, в которой отправилась к родителям Михалина Гофман с маленькой дочкой, опрокинулась. Девочка погибла, а Михалина получила серьезное ранение в голову. Когда Гофман узнал об этой трагедии, с ним случилась нервная горячка, сопровождавшаяся несколькими приступами безумия.

С трудом оправившись, в июле 1807 г. писатель уехал в Берлин, где несколько месяцев нищенствовал и голодал. Только в 1808 г. он получил пост театрального капельмейстера в Бамберге! Родители Михалины, выдававшие ее замуж за асессора с перспективой карьерного роста, были возмущены тем, что их зять стал «шутом», и отказались отпустить дочь к Эрнсту. Пришлось Гофману самому ехать за Михалиной. Именно в Познани, в дни отстаивания прав на собственную жену, писатель создал свою первую новеллу «Кавалер Глюк», позже открывшую сборник «Фантазии в манере Калло». Героем новеллы стал музыкант, а содержание составляют размышления Гофмана о музыке и ее месте в жизни человека.

Музыкальная карьера Гофмана в Бамберге не сложилась, и в 1813 г. он перебрался в Дрезден, где устроился капельмейстером в частную труппу. Там-то и была создана в 1814 г. знаменитая повесть «Золотой горшок. Сказка из новых времен», позже также вошедшая в сборник «Фантазии в манере Калло». Отличительной чертой повести является наличие в ней очень зыбкой грани между миром фантазии и миром реальным. Другими словами, перед читателями явился тот самый писатель Эрнст Теодор Амадей Гофман, которого мы ныне знаем и любим.

Создавался «Золотой горшок», когда в окрестностях Дрездена шли ожесточенные бои союзников с агонизировавшей армией Наполеона. Гофман писал: «В эти мрачные, роковые дни, когда со дня на день влачишь свое существование и тем довольствуешься, меня тянуло писать как никогда - будто передо мной распахнулись двери чудесного царства; то, что изливалось из моей души, обретая форму, уносилось от меня в каскаде слов».[132]

Гофман был непосредственным свидетелем военных действий и несколько раз находился на краю гибели. Однажды рядом с ним пушечным ядром разорвало трех человек. Писатель только сказал:

- Вот она, жизнь! И как же все-таки хрупко человеческое тело, если оно не в силах справиться с осколком раскаленного железа.

Вскоре после разгрома Наполеона Гофман приступил к подготовке своей первой книги. Примерно тогда же он увидел знаменитые гравюры Жака Калло и решил назвать свой сборник «Фантазии в манере Калло».

Первые две книги «Фантазий…» из четырех появились в мае 1814 г. на средства бамбергского виноторговца Кунца. С этого времени Гофман стал популярным писателем. Впрочем, гонорары были мизерными, и ему вновь пришлось вернуться на государственную службу. С 26 сентября 1814 г. Гофман приступил к исполнению обязанностей юриста при Королевском Берлинском апелляционном суде. Каждый вечер после службы писатель проводил в погребке «Лютера и Вегенера» за бокалом вина. Возвращаясь же домой после очередной попойки, Гофман мучался бессонницей и садился писать, создавая таким образом свои великие произведения.

Одновременно он завершил работу над своей единственной большой оперой «Ундина» в трех актах, которая была поставлена в 1816 г. и стала первой в музыкальной истории Германии романтической оперой. Автору от этого легче не стало - Гофман сам признал себя несостоятельным композитором и целиком отдался литературе.

В 1815 г. вышел роман «Эликсир сатаны» - блистательное исследование проблемы двойничества; затем появились третья и четвертая части «Фантазий в манере Калло».

С 1816 г. Гофман стал писать сказки для детей, причем одной из первых стала знаменитая «Щелкунчик и Мышиный король».

Писатель никогда не отличался крепким здоровьем, а берлинский образ жизни не способствовал его укреплению. Несколько лет Гофман почти не спал. В результате весной 1818 г. у него развилась болезнь спинного мозга. Начиная с этого времени состояние писателя только ухудшалось. Впрочем, Гофман не собирался бросать литературную деятельность.

Летом того же, 1818 г. друзья подарили ему полосатого котенка, которого назвали Мурром. В компании с Мурром, любившим спать на его письменном столе, Гофман в 1819 г. написал повесть в духе волшебной сказки «Крошка Цахес по прозванию Циннобер».[133]

Вкратце содержание повести таково. Добрая фея Розабельверде пожалела злобного мерзкого уродца Цахеса и подарила ему три волшебных золотых волоска, благодаря которым всем окружающим он стал казаться красивым, стройным и очень умным, кроме того, кто бы рядом с уродцем ни сделал что-либо умное, прекрасное, талантливое, всем казалось, что сделал и сказал это именно Цахес.

Благодаря подарку феи Циннобер очень скоро стал первым министром в маленьком княжестве со столицей в Керепсе. Истинную сущность злобного карлика видел только студент Бальтазар, у которого Цахес отнял поэтический успех и невесту. С помощью волшебника Альпануса Бальтазар разоблачил Цахеса и открыл всем глаза на его истинный облик. Спасаясь от всеобщего гнева, уродец погиб, задохнувшись в ночном горшке, где прятался от преследователей.

Гофман создавал свою повесть в самом начале расцвета капиталистического общества, когда идеи и продукты художественного творчества еще только становились дорогостоящим товаром. В XVIII в. известны лишь единичные случаи борьбы за украденное авторское право.[134] Его как такового фактически не было.

Лишь по мере превращения продуктов творчества во всех его видах в товар началась борьба за собственность на них. И только с этого времени, уже после кончины Гофмана, Крошка Цахес начал по-настоящему осваивать наш мир.

Сегодня благодаря развитию средств массовых коммуникаций он расцвел с особой пышностью. С одной стороны, на основе семейно-корпоративных связей господствующей финансовой олигархии и с использованием средств массовой информации в общественном сознании формируются фальшивые образы кумиров, в сущности не представляющих собой ничего достойного и искажающих истинные, веками выверенные на практике ценности человечества. На этой фальсификации делаются гигантские капиталы. С другой стороны, те же семейно-корпоративные слои посредством финансового и морального давления в условиях плотного перекрытия доступа к средствам массовой информации, а зачастую и простым насилием принуждают талантливых людей отдавать права на их идеи и произведения навязанным обществу избранным кумирам, на чем опять же делаются огромные капиталы.

Все это ярко и искусно описано Гофманом. Все это и есть цахесианство… Остается только воскликнуть, перефразируя тоже нелюбимого ныне Карла Маркса:

- Крошка Цахес бродит по планете, пожирая умы и таланты и возвеличивая ничтожество и бездарь!

Таково могущество денег в мире толпы.

Виктор Николаевич Еремин, «100 великих литературных героев», 2009г.

Культовое произведение, не оставлявшее равнодушным никого - ни взрослых, ни детей. Даже один из самых злобных критиков в истории русской литературы, "неистовый Виссарион" Белинский называл сказки Гофмана «единственными во всей всемирной, человеческой литературе!» и требовал от родителей, «чтобы не было ни одного грамотного дитяти, который не мог бы их пересказать почти слово в слово!».

Делать собственные версии этой сказки не чурались даже самые популярные писатели тех лет, вроде... Гофмана.

Нет, я еще не сошел с ума. Просто в Германии иметь фамилию Гофман - примерно то же самое, что иметь фамилию Мюллер (кстати, не только в Германии, Дастин Хофман не даст соврать).

В общем, в Германии в середине 19 века был еще один очень популярный детский писатель (и взрослый психиатр) по фамилии Гофман.

Генрих Гофман.

Не вру. Его книга Struwwelpeter, то есть «Неряха Петер» была мегабестселлером второй половины девятнадцатого века.

К примеру, русский перевод под названием "Степка-Растрепка" до революции издавался, наверное, стопицотмиллионов раз.

И на стыке веков обзавелся множеством пиратских сиквелов вроде "Новый Степка-Растрепка"

или пропагандистским продолжением "Степка-растрепка доброволец".

Да и после революции ничего не закончилось - даже великий Евгений Шварц, когда был молод и ему были нужны деньги, сочинял в голодные 20-е годы за три копейки тексты для бульварных изданий "Чужой против Хищника", извините, "Война Петрушки и Степки-Растрепки", соединяя под одной обложкой двух мега-популярных персонажей.

Так вот, этот самый Генрих Гофман, автор великого «Штрувельпетера» в 1851 году сочинил, вдохновившись своим однофамильцем, сказку «Король Щелкунчик и бедный Рейнольд».

Там в лачугу к бедному больному мальчику явился ангел и пригласил встречать Рождество в Волшебную страну игрушек, где правит Король Щелкунчик на деревянной лошадке.

В итоге все кончилось хорошо, не волнуйтесь - поскольку писал не Андерсен, а Гофман, мальчик не помер самой жалостливую смертью, а наоборот - проснулся совершенно здоровым.

Но самое смешное - все эти многочисленные Щелкунчики, которыми буквально наводнена Германия перед Рождеством, берут свое начало не из книжки Эрнста Теодора Амадея Гофмана "Щелкунчик и Мышиный король", а от давно забытой сегодня сказки Генриха Гофмана «Король Щелкунчик и бедный Рейнольд».

Именно ей вдохновлялся ушлый и предприимчивый столяр Фридрих Вильгельм Фюхтнер, который в 1870 году запустил массовое производство деревянных сувениров-щелкунчиков - ведь тогда сказку Гофмана-второго знал почти каждый ребенок в Германии. Так что не принц Щелкунчик, а король Щелкунчик положил начало огромной индустрии, которая вот уже восемь поколений облегчает карманы туристов, которым, как всем известно, деньги постоянно жгут ляжку.

Другую известную версию Щелкунчика выдал не кто иной, как Александр Дюма-отец, да-да, тот самый, что "Три мушкетера" и "Граф Монте-Кристо".

Однажды в 1844 году он вместе со своей дочерью Мари Александрин (вот они вместе чуть позже) пошел на детский праздник, который устраивал «граф де М.».

Там классик французской литературы, похоже, накатил вместе с другими взрослыми (а чем еще можно заниматься на детском празднике?) и, спрятавшись от шума в пустующей комнате, счастливо задремал в удобном кресле.

Проснулся он от гомона детей, которые привязали его к креслу и требовали выкуп за освобождение. Предложенный писателем фейерверк или авансом оплаченное разграбление кондитерской их не устроили - они потребовали интересную историю. Дюма посетовал, что интересные истории в пять минут не сочиняются, тем более в стрессовых обстоятельствах плена - и тогда ему милостиво разрешили рассказать чужую.

Как всякий приличный писатель, Дюма, разумеется, обиделся - «Признаться, я был немного оскорблен тем, сколь мало настаивала моя аудитория на том, чтобы услышать мое собственное сочинение» - но все-таки пересказал детям по памяти недавно прочитанную сказку Гофмана (первого).

А, вернувшись домой, рачительный романист записал рассказанную историю - ну, чтобы добро не пропадало - и в том же году издал в каком-то детском сборнике под названием «История Щелкунчика» (Histoire d’un casse-noisette).

И все французы историю про солдатика, колющего орехи и мышиного короля знают в версии своего великого классика, которая, по отзывам критиков, является гораздо более легкой и светлой, чем гофмановский вариант.

Самое интересное - именно повесть Дюма, а не повесть Гофмана, стала основой для либретто балета Петра Ильича Чайковского - поскольку вдохновителя этого балета Мариуса Ивановича Петипа по-настоящему звали ВиктОр Альфонс Петипа, и был он французом, родившимся в Марселе. Поэтому в детстве Петипа читал Дюма, а Гофмана вообще не читал, так как не знал языка бошей. Но об этом мы еще поговорим позже.

И это только прямые отражения гофмановского "Щелкунчика" в литературе. Если же говорить о влиянии, которое оказывала и оказывает сказка пьющего немца на другие сказки, то здесь мы, боюсь, просто утонем.

Достаточно вспомнить черпающего вдохновение в Гофмане Льюиса Кэрролла — в сюжетах «Щелкунчика» и «Алисы» слишком много совпадений для простого совпадения. Оба автора написали истории о девочке, попавшей в страну чудес, и меняющей по дороге размеры вместе с проводником. Сказки, где причудливо и очень красиво переплелись страшное, абсурдное и смешное.

Дело не в мышах, выступающих двигателем истории, не в короне королевы как награде за испытание и даже не в живых девочках, ставших прототипом героини с таким же именем.

Просто и там, и там есть зрелость - автор в виде помогающего эксцентричного персонажа. И есть молодость, для которой воображаемый мир становится роднее реального.

Ну и еще обоим девочкам — семь лет.

Но отражения сказки Гофмана мы видим не только в истоках английской литературной сказки - но и русской тоже.

Как известно, первое авторское произведение литературы для детей на русском языке — это сказка «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского, человека, свободно владеющего немецким и очень любившего Гофмана.

И вновь мы видим то же самое - сказка, рассказанная реальному ребенку, давшему имя главному герою сказки. Который, уменьшившись, попадает в волшебный мир. В данном случае в этой роли выступил племянник "Погорельского" - будущий писатель Алексей "Порядка только нет" Константинович Толстой.

Как и у Гофмана (и у Кэррола), в "Черной курице" чудеса начинаются в реальном мире. Мари привязана к подаренному Щелкунчику, Алеша защищает черную курицу. Как обращает внимание исследовательница Н.В. Литвякова в статье "Рецепция сказки Э. Т. А. Гофмана "Nussknacker und Mäusekönig" в России XIX в.": "Во время пребывания в чудесной стране герои падают в обморок или погружаются в сон, а приходят в сознание уже в реальном мире. Реакция Алеши на отъезд подземного народца также сходна с реакцией Мари во время битвы кукол с мышами".

Погорельским, естественно, дело не ограничилось. Далее, в общем-то, везде - аллюзии и прямые цитаты из сказки Гофмана мы видим у множества русских и советских сказочников до Эдуарда Успенского включительно.

Не, ну а чо?

Вы "Гарантийные человечки" читали? Я сейчас даже не про неожиданные новогодние мотивы этой "летней" сказки:

"Все мышата стали вставать на задние лапы и вытягиваться во весь рост. Генералы попрыгали с коней и вытянулись в струнку. То же сделали и кони. И все запели:

В лесу родилась ёлочка,

В лесу она росла,

Зимой и летом стройная,

Зелёная была.

— Странный у вас гимн, — сказал Буре.

— Это я предложил. Лучшая песня. В Новый год её дети поют. Много шума, веселья. Много конфет на полу остаётся.

Но, наверное, не все мышата хорошо знали слова своего гимна. Потому что некоторые пели так:

В трусишках зайка серенький

Под ёлочкой скакал.

Порою волк, сердитый волк

С овцою пробегал.

А вместо «Мороз снежком укутывал: „Смотри не замерзай!..“» доносилось: «Матрос с мешком запутывал: „Смотри не вылезай!..“»

А пока ёлочка жила в лесу, пока скрипел снег по лесу «частному» и бежали всякие «лошадки мокроногие», мышиные лошади незаметно, шаг за шагом переходили на колбасную сторону.

В результате счёт окончательно и бесповоротно изменился в сторону колбасы".

Я о другом.

Помните, я в прошлой главе рассказывал, как военные заклепочники препарируют описанные Гофманом битвы кукольной армии с мышиным войском? Все исследователи сходятся на том, что мыши выиграли первую битву с кукольной армией Щелкунчика благодаря появлению мышиной кавалерии. Но самые честные смущенно добавляют: "Автор умалчивает, на ком эта кавалерия ездила".

И только Эдуард Николаевич нам все разъяснил - Мышкин и Подмышкин, лейтенанты кавалерии, а также "Мышкин Подмышкина везет!".

Возвращаясь к проблеме, с которой я начал эту главу, хочу заметить вот что. Как я уже сказал, одно время "Щелкунчик" второго Гофмана был гораздо популярнее оригинала.

Но вышел срок и сегодня этот автор давно забыт. Даже от невероятной популярности "Степки-Растрепки" ничего не осталось - только статьи исследователей меловых отложений прошлых веков вроде меня.

А странная сказка Эрнста Теодора Амадея не только выжила, но даже продолжает давать отражения.

Спору нет, балет "Щелкунчик" Петра Чайковского - гениален, но это только одно отражение старой сказки.

А всего их - сотни, если не тысячи.

Очень разных, невероятно непохожих. Только в русской культуре разброс идет в диапазоне от сладенькой костюмно-павильонной водевильности советского телефильма "Орех Кракатук" Леонида Квинихидзе, наспех сделанного под девизом "Это на Новый год!"

до почти предельной жесткости гитарно-виолончельной баллады Канцлера Ги "Страшная сказка":

От того-то бьют на башне полночь в Новый Год куранты так зловеще,
Некого тебе позвать на помощь, ведь игрушки — это просто вещи.
Ты не жди спасительного чуда, пусть в груди от горя станет тесно
Помощи не будет ниоткуда — ночью умерла твоя принцесса.
Ты изгрызен и переломан, перемешан в кровавом меле...
Крысы помнят, о мастер Гофман, как всё было на самом деле.

Если книга и несколько столетий спустя не только жива, но и преломляется в умах людей столь причудливым образом - это очень непростая вещь.

Тут никакой отраженный свет балета не поможет.

В самом оригинале должно быть что-то...

Живое.

Действующее.

Что-то, что заставляет сердце сжиматься, а роящиеся в голове слова - начинать собираться в новые строчки.

"Ты последнюю ставишь точку, выткав сказку при лунном свете...".

______________________

Моя группа во ВКонтакте - https://vk.com/grgame

Моя группа в Телеграмм - https://t.me/cartoon_history

Моя страница на "Автор.Тудей" - https://author.today/u/id86412741

Заметив в племяннике тягу к прекрасному, дядюшка решил плюнуть на вековые семейные традиции и сделать из мальчика не юриста, а художника. Невзирая на советы родни, он нанимал для племянника учителей по живописи и музыке. Орган, скрипка, немецкая лютня, карандаш и кисть с легкостью покорялись Эрнсту, но с самых первых пор своих «художеств» он всегда сомневался в том, что сможет зарабатывать на жизнь творчеством.

Когда пришло время, Гофман, хорошенько покумекав, отправился учиться в Кенигсбергский университет на юрфак. К неудовольствию преподавателей он слишком мало времени уделял профильным дисциплинам, зато его было за уши не оттянуть от лекций Иммануила Канта.

В свободное время студент зарабатывал на жизнь уроками музыки. Однажды его ученицей стала Дора Хатт, немка была старше Гофмана на семь лет и уже родила мужу пятерых детей. Когда спустя девять месяцев после начала органного музицирования она разродилась шестым карапузом по городу и университету поползли слухи, что отцом мальчугана был Гофман. Дядя Отто, попросил племянника на время покинуть Кенигсберг.

Уехав из города, Гофман работал на разных чиновничьих должностях, а по вечерам писал, сказочные истории и рисовал к ним иллюстрации. Денно и нощно в борьбе за его душу юридические законы скрещивали шпагу со сказками.

Работая в Варшаве, он впервые предал огласке свои литературные и музыкальные произведения. У него появились поклонники, просившие его как можно больше сочинять. После того, как в 1807 году Наполеон создал из польских территорий «Великое Герцогство Варшавское», чиновник Гофман лишился работы.

Ладно бы он был один, но теперь ему предстояло заботиться о жене и дочери. Через знакомых Гофману посчастливилось найти работу капельмейстера театрального оркестра в Бамберге. В этом городе он написал три десятка музыкальных произведений и заложил основы германской музыкальной критики, его виртуозностью восхищался сам Бетховен.

Отпахав на службе, Гофман спускался в алкогольный ад местных кабачков и забегаловок, где в подпитии ему грезились страшно-увлекательные сказочные истории.

Влюбившись в свою 15-летнюю ученицу Юлию Марк, сказочник борясь с дьявольским искушением бежал в Лейпциг.

С прогрессирующим алкоголизмом писателя читателям перестали нравится его сказки, они стали слишком не детскими, в них порой добро не наказывало зло, а любовь не всегда побеждала смерть. Реальная жизнь не позволяла автору придумывать в сказках счастливый конец.

25 июня 1822 года пьянство, ненависть к жене, застарелый сифилис привели Эрнста Теодора Амадея Гофмана к смерти.

Самой «коронной» сказкой Гофмана считается «Щелкунчик и Мышиный король», которую он написал для Мари и Фрица Гитциг, детей своего лучшего друга.