Именно поэтому так ярко запоминаются исключения.
Санитарка Маша работала в одном из самых тяжёлых для младшего медперсонала отделении - неврологическом. Причем специфика отделения была такова, что свозили туда преимущественно стариков и полумаргинальных личностей, в основном, инсультных, за которыми не особенно рвались ухаживать родственники.
То есть вся тяжесть ухода за этими лежачими больными ложилась на санитарок.
Маша была монументальная женщина, высокая, лет тридцати пяти, косая сажень в плечах, малоразговорчивая, похожая на тяжелоатлета. Если на твое дежурство приходилась смена Маши, можно было быть спокойным, что пациенты все будут ухожены, перевёрнуты, вновь поступившего больного будет кому переложить с каталки на кровать. Маша умудрялась делать это в одиночку.
Если у пациента были родственники, которые не могли или не хотели ухаживать за пациентом сами, она за символическую плату брала их под свою опеку (что-то около ста рублей в сутки, это было больше 10 лет назад, но и тогда нанять сиделку со стороны стоило кратно дороже).
Маша, в отличие от большинства санитарок того отделения, была непьющей и очень деликатной в общении.
Однажды я разговорилась с ней, интересно же было, почему она при таких физических данных выбрала такую тяжёлую, неблагодарную и низкооплачиваемую работу.
Оказалось, что для Маши это не просто работа, это служение.
Маша была то ли детдомовкой, то ли из маргинальной семьи, когда она начала катиться по наклонной, остановить ее было некому. К концу третьего десятка Маша пила по-черному, до потери человеческого облика, и, как она сама говорила, в ближайшие годы должна была умереть под забором.
Практически в буквальном смысле из-под забора вытащила ее соседка, которая совершенно не случайно уже работала санитаркой в этой же больнице, только в терапевтическом отделении.
Терапевтическая санитарка Таня привела не до конца протрезвевшую Машу на собрание христиан. Это была какая-то неосновная ветвь христианства, кажется, баптисты, но я за давностью лет не уверена, в городе было несколько общин, адвентисты, может, ещё.
Члены общины посадили ее в центр круга и несколько часов с ней разговаривали (подозреваю, не обошлось без своего рода нейропрограммирования), после чего отпустили её с наказом устроиться санитаркой именно в самое тяжёлое отделение, регулярно посещать собрания и вносить десятину.
И лет пять уже к тому моменту Маша работала в отделении.
Я и сейчас нерелигиозна, а по молодости и вовсе была воинствующим атеистом, но тогда я прям прониклась уважением к этим товарищам. Я все понимаю и про их прямой интерес, и про десятину... Но Маша считала, что они ее спасли, да так, собственно и было. И служить ее направили в богоугодное место, хотя очевидно, что таким образом они сильно уменьшали величину причитающейся им десятины.
И санитарка Таня, как оказалось, в свое время прошла практически тот же путь, только, видимо, глубина ее падения была меньше, потому и служение ей досталось не такое тяжёлое.
Я вообще прониклась уважением к людям из той общины. Они заботились о своих, ухаживали за ними лучше любых сиделок. В отличие от православных богомолок. Одна из глубокоправославных, помнится, спросила меня, чем она может помочь своему родственнику, а когда услышала, что надо бы за ним ухаживать, менять памперсы, мыть, сказала: "Нет, Вы знаете, лучше я за него молиться буду".
Вспомнился, правда, забавный случай. Попал в отделение с гломерулонефритом один из членов их общины. Надо отдать должное, они своими силами фактически организовали в его палате круглосуточный пост, что в условиях нехватки персонала не могло не вызвать прилива благодарности к ним. Они действительно по несколько человек, сменяя друг друга, сидели с ним, разговаривали и молились.
И вот наконец под утро у пациента по мочевому катетеру появились первые капли. "Размочился! -выдохнули мы. "Отмолили!" - возликовали они. И, несмотря, на свою антирелигиозную направленность, я не стала портить радостный момент напоминанием о том, что помимо братских молитв пациента ещё лечили и пульс-терапией преднизолоном))
