Ярость пылала в нём чёрным пламенем, разъедала душу изнутри подобно яду. Он хотел сорваться, побежать навстречу своей смерти, но отчего-то каждый шаг был свинцово-тяжёлым. Мрачная решимость, должно быть — воля Асклепия, вела его на встречу с врагом. Степенной походкой он приближался к серой, ощетинившейся косыми крестами церквушке. Припаркованные кое-как автомобили разных марок — от Жигулей «Шестёрок» до «Шестисотых» Мерседесов — окружили забор. Это сигнал: Гришу ждут. Но ни одного кровососа видно не было, точно кто-то расчистил путь к его, Жреца-Врачевателя, приходу. Раззявленная пасть железных ворот приглашала войти.
Оглядев опустевшие окрестности, Гриша прошёл по деревянному настилу, проложенному по лужам к лестнице. Взглянув на серое, затянутое тучами небо, он краем глаза заметил одобрительно кивнувшую тень — одновременно совсем близкую — только руку протяни — и бесконечно далекую, диктующую свою волю из иных измерений, где человеческому существу нет места. Украшенная бронзой дверь со скрипом отворилась, и здание церкви поглотило Гришу.
Все они были внутри — столпились под иконостасами, как примерные прихожане, сложив руки в беззвучной молитве. Светловолосые и бледноглазые стригои в сутанах алтарников оценивающе глядели на юношу, нервно пощелкивая длинными желтыми когтями. Невыносимо смердели вздутые бруколаки, нервно перетаптываясь грязными босыми лапами. Группка голых мулло сбилась у колонны, засев в черной луже собственных выделений. Здесь были все. Ни строгие взгляды святых с икон, ни кресты, ни удушливый аромат ладана не смущал их — по румяным щекам и влажно блестящим губам Гриша все понял. Увидел в искаженных, перестроенных под человеческую кровь желудках, как плещется внутри освященное поповское семя.
— В очередь, сукины дети! — прохрипел Гриша; в нем кипел самоубийственный кураж и неистощимая жажда мести, но кровососы не двинулись с места. — Ну? Зассали?
Наконец один из бруколаков — бородатый, заросший, похожий на прямоходящего дворового пса — подобострастно кланяясь, принялся расталкивать своих сородичей, открывая путь к алтарной. Отворив дверь, он, изогнувшись в немыслимом книксене, попросил зайти внутрь. Прочие вампиры почтенно разошлись в стороны, пропуская юношу.
В том, что это ловушка Гриша не сомневался ни секунды. Но он будто поезд, разогнавшийся на пути к обрыву, уже не мог остановиться.
Алтарная больше походила на бойню: кровь стекала даже с потолка, огромный деревянный анкх с косой перекладиной пропитался ей насквозь, а на полу валялись в беспорядке кубки, потиры и обычные эмалированные тазики, перепачканные багрянцем.
— Что вы здесь устроили? — недоуменно обратился Гриша к заросшему бруколаку, но тот лишь улыбнулся и раззявил пасть, продемонстрировав серый обрубок языка в окружении крупных желтых зубов. После безъязыкий уродец подналёг на богато изукрашенный и позолоченный жертвенник, медленно сдвигая его с места. Бруколаку было явно тяжело, но он не издал ни звука. Наконец, когда громоздкое каменное сооружение оказалось у стены, глазам Гриши предстал неровный пролом в деревянном полу; от этой тёмной дыры веяло холодом.
— Он что, хочет, чтобы я спустился? — Грише на секунду даже стало смешно, что вот так легко его заманили в собственную могилу. — Твой хозяин. Это ведь его приказ?
Бруколак радостно закивал, радостно указывая на дыру перепачканными в крови лапищами.
— Спасибо, хоть ступени поставили, — усмехнулся Гриша. Деревянная лестница угрожающе скрипела под ногами, пока он спускался, ожидая в любой момент услышать за спиной скрежет камня, но, к его облегчению, жертвенник никто возвращать на место не спешил.
Подвал оказался куда менее шикарной, темной и затхлой копией комнаты наверху. Дешевые парафиновые свечи едва могли перебороть мрак; дрожащее пламя свечей то и дело выхватывало из тьмы образа святых. Иконы были настолько старые, что лица на них казались чернильными пятнами.
Гротескной копией Спасителя в противоположной части комнаты на анкхе висел поп. Видно его распяли совсем недавно: из свежих ран на ладонях и ступнях всё ещё сочилась кровь.
— Дёрнешься — ей амба, — небрежно бросил Михэй. Несмотря на свою уязвимость он, кажется, чувствовал себя хозяином положения. Голову его покрывал терновый венец; острые шипы врезались в кожу, юшка багровыми змейками струилась по синим тюремным татуировкам. Правая рука попа легко соскользнула с гвоздя, из-за набедренной повязки он вальяжным движением выудил что-то продолговатое и приставил его к виску женщины. Это…
— Мама? — Гриша и забыл, как давно произносил это когда-то тёплое и родное слово. В сердце шевельнулось что-то отвратительно жалостливое и постыдное. В носу защекотало.
— Сыночек! — всхлипнула немолодая полная женщина, пытаясь загородить руками обнаженные свои телеса. То тут, то там на бледной коже виднелись синяки, кровоподтеки и — хуже всего — аккуратные парные дырочки.
— Что они с тобой… — Гриша почти машинально шагнул вперед, когда устройство в руках Михэя издало непонятное шипение.
— Я же сказал — не дергайся! — напомнил он. — Рад с тобой наконец познакомиться.
Кивнув юноше, будто старому знакомому, Михэй продолжил:
— Такое дело, в общем… Не знаю даже, хех… — Поп замялся на секунду, но расплылся в улыбке и продолжил. — Короче, всё как в «Звездных Войнах». «Люк, я твой отец!»
— Это…
— Это правда, сынок, — всхлипывая, подтвердила женщина, стыдливо перекрещивая руки, чтобы одновременно заслонить и обвисшую грудь, и небритый лобок.
— Да расскажи ему уже, чего ты? — Михэй ткнул маме в голову продолговатой железкой. — Хочешь узнать, сынок, как мы познакомились? Расскажи, или я вышибу тебе мозги!
— Восемнадцать лет назад, — мама стыдливо смотрела на Гришу, застывшего в нерешительности, — я росла в детдоме, а там было жестко — кто не приносит денег, тот не ест. Пацаны — кто на рынке помогал, кто подворовывал, а девочки… Я слонялась по городу, голодная и замерзшая. Тогда он меня и заметил. Молодой поп, красивый. Заходи, говорит, накормлю, обогрею… Я вырвалась от него на третий день, когда ублюдок уснул.
— Эй, повежливей! — Железяка снова ткнулась женщине в висок.
— Когда я поняла, что… — мама не сразу подобрала слова, — когда меня начало тошнить по утрам, было уже поздно. Я пыталась, честно, я делала все. Пила молоко с йодом, начала курить даже… я все себе искромсала проволочной вешалкой, но каким-то неведомым образом ты цеплялся за жизнь. Я рыдала все восемнадцать часов родов — не хотела, чтобы ты появился на свет. Когда я увидела тебя — маленького, лилового, неподвижного, я почти обрадовалась, когда акушер сказал, что ты не дышишь. Ты воскрес через три часа. Орал как резаный. Я отказывалась, кричала, но тебя принесли ко мне… Лишь бы ты замолчал, я дала тебе грудь. Когда посмотрела на тебя, такого крошечного, беспомощного, моего, родного… Я поняла, что никогда не смогу тебя оставить. Гриша…
Женщина плакала, слезы прочерчивали светлые полосы в засохшей на щеках крови.
— Мама! — У Гриши защипало в глазах, защекотало в носу, но плакать не получалось.
— Ладно, хорош! — перебил Михэй. — Будет сопли разводить!
Зашипело устройство в его руке — пневматический пистолет для забоя скота сухо щелкнул, и Гриша почувствовал, как в мгновение ока у женщины погасли синапсы, издали предсмертный писк нейроны и жизнь истекла из её тела бесшумно и быстро. Не изменив выражения лица, она медленно завалилась на бок и рухнула на земляной пол.
Гриша кричал, кричал истерично, бессмысленно, без слов — лишь бы заглушить эхо этого шипящего щелчка, что металось по его черепной коробке. Его вой метался от увешанных безликими иконами стен к потолку и обратно, оглушая его самого, выплескиваясь болью и скорбью.
— Оно, конечно, неудачно вышло. Вишь, не вышло у меня двух зайцев одним выстрелом… Ну что, ты достаточно зол? — издевательски спросил Михэй, когда крик затух в глотке юноши умирающим всхлипом.
О да, злобы в нем хватало. Тень за спиной разрослась, загустела и поглотила его сознание; Повелитель Ядов и Лекарств стал единым целым с Жрецом Врачевания, наполнив того бесконечной силой, соразмерной лишь ярости, что горела в его сердце.
Настигнув Михэя в два прыжка, Гриша с силой вонзил руку прямо в живот нечестивого богослужителя, без труда преодолев сопротивление плоти. Дотянувшись сознанием до многочисленных родинок и папиллом на спине собственного отца, Гриша наполнил их мощным импульсом бесконтрольного размножения и мутации. По всему телу попа принялись набухать крупные доброкачественные опухоли, мгновенно переходя в категорию злокачественных и выпрыскивая метастазы в кости, мышцы и органы. Поп хрипло смеялся, дергаясь на своем кресте:
— И это все, что ты можешь? Даже в половину не так больно, как я думал!
Гриша зарычал, набивая тело своего создателя всё новыми и новыми опухолями. Печень попа лопнула, упершись в рёбра, и растеклась зловонной жижей. Перестарался…
— Да, вот так, сынок! — в экстазе верещал Михэй. — Воздай мне по делам моим! Дай мне искупить мои грехи!
Лопались под пальцами Гриши альвеолы, тут же разлагаясь и отправляясь в кровь гнилостными тромбами. Юноша сдерживал гибель отца изо всех сил; ублюдок не заслужил быструю смерть.
— Заблудшие овцы возвращены в стадо, сын мой! Кровососы в лоне церкви — ты видишь, им не страшны более ни крест, ни ладан! Я свят, сынок! Свят-свят-свят…
Разум Михэя зациклился на одном слове — лобные доли получили слишком большую дозу едких токсинов, в которые Гриша переработал цереброспинальную жидкость. Господь Врачевателей и Калек направлял своим жезлом руку верного жреца, продлевая агонию и оттягивая блаженную смерть, пока Гриша последовательно уничтожал органы Михэя: скручивал кишечник, выращивал целые булыжники в почках, менял местами ребра и позвонки, пока, наконец, не почувствовал, что «пациент» находится на грани. Последним взмахом он вскипятил каждую живую клетку в организме Михэя.
На долю секунды вспучившись и покрывшись кровавыми пузырями, Михэй лопнул и разлетелся на части. Обессиленный Гриша упал на колени подле трупа матери. Он приложил руку к простреленной голове, взывал к силе своего хранителя, но всё без толку. Владыка трав и металлов умел лечить больных, но не воскрешать мёртвых.
Лишь спустя почти целую минуту Гриша почувствовал, как вокруг что-то разительно изменилось. Свечи теперь чадили особенно рьяно, заливая помещение каким-то багровым, нестерпимо ярким, торжественным светом. Обернувшись, он увидел у лестницы ватагу кровососов. Змеями шевелились щупальца на гениталиях мулло; размежив пухлые губы, стригои показали непропорционально длинные клыки; бурлила, будто варево в котле, толпа бруколаков. Кровососы медленно брали Гришу в кольцо. А за их спинами злорадно скалились бесчисленные иконы, на которых теперь кровавыми разводами был запечатлен лик Михэя.
— Отныне ты — сын божий, парень! — Голос был гулким, звучал будто из какого-то иного пространства, того же самого, в котором обитала чудовищная тень с жезлом. — Но мне, как молодому божеству, не нужны конкуренты! Без обид, ты сам все понимаешь! Гаси его, ребята! Это будет первое жертвоприношение в мою честь!
Гриша успел двинуть локтем бруколака, наступавшего со спины, но усталость и гнев его подвели: черные щупальца мулло впились в шею и под голень, следом за ними подскочили и стригои, крепко прижав его к кресту.
— Не обижайся, сынок, — вещал голос, пока пламя свечей разрасталось багровыми сполохами и тянулось к Грише, — ты сделал то, что от тебя требовалось, а теперь… Они помолятся за тебя. Если тебя это утешит — ты отомстил, да еще с оттяжечкой. Пожалуй, я — самый настрадавшийся мученик из всех! Я стал богом! Это стоило того.
Упыри же, будто по сигналу принялись бормотать на старославянском какие-то слова, напоминающие молитву. Явно отрепетированная литургия быстро слилась в бубнящий, жужжащий ульем хор. Помещение наполнилось неземной, нездешней вибрацией, надрывались грани тонкого мира, мешая явь с навью. Кровавые лики на иконах будто бы обрели плоть, набухли и двинулись в сторону Гриши: толпа кровавых призраков, каждый отдаленно похожий на Михэя. Упыри благоговейно расступались, пропуская их, позволяя им сплетаться во все более плотную и осязаемую фигуру, что собирала пламя свечей в ладонь, и этот багровый «Прометей» шагал к Грише.
— Все позади, сынок! Не надо больше злиться, мстить и беспокоиться. Просто прими мой свет. Да сядешь ты подле меня в моих чертогах и разделишь со мной кагор из собственной крови…
Тень за спиной Гриши ощерилась, замерцала, нарушая границы своего пространства — даже кровососы заметили нечто, что возвышалось над ними возмущенным фантомом. Гриша не слышал — чувствовал эти мысли, пронзающие его, будто электрический заряд: «Как смеет этот выскочка, этот нувориш угрожать моему жрецу? Божок одной церкви, идол кучки упырей, рожденный смертной женщиной, как дерзнул он бросить мне вызов?» Молнией гневная тирада пронеслась через сознание юноши — тысячелетняя литания, от которой лопаются барабанные перепонки и кипит разум, наполняясь чистой властью над здоровьем и болезнью, над плотью и кровью. Почувствовав вмешательство, разделив возмущение и гнев древнего божества, Гриша произнёс стальным голосом:
— Как делает царя свита, так делает бога паства!
Усилием воли Гриша направил все самое гнусное, чудовищное, болезненное и мерзкое, что он только успел повстречать на своем пути. Гнойные язвы и забитые вены наркоманов, цирроз печени и язва желудка отчима, гематома мозга и атрофия мускулов у дочки директора училища, гнилая плоть бруколаков, бескровие стригоев, яд мулло, триппер, гонорея, сифилис, бешенство, чума, грипп, пневмония, водяная гангрена, лихорадка Ласса, Маргбургский вирус, туберкулез и бесконечные мириады инфекций, вирусов и заболеваний, что скопил в своем теле морой.
Заражение, инкубация, подавление иммунитета, опухание лимфатических узлов, понос, кашель, рвота, сепсис внутренних органов, некроз, смерть. Когда Гриша закончил, руки кровососов уже разжались — они валились замертво с выпученными от удивления глазами, так и не поняв, что успели переболеть всеми существующими заболеваниями меньше, чем за секунду.
Фигура Михэя растаяла, осыпалась высохшей кровью, так и не успев дойти до Гриши. Бубнящий хор замолк, а остатки пламени мерцали в багровом пепле умирающим огоньком.
— Ты не сможешь уничтожить их всех, — вяло шелестел уходящий обратно в свои пределы голос Михэя. — Покуда есть те, кто будет произносить мое имя в молитвах — я все еще останусь богом. Бога нельзя убить…
OUTRO
Утомлённый и опустошённый, Гриша возвращался в лагерь. В городе стояла глубокая ночь, а здесь только-только занималось утро. Его паства, его верные друзья, они подхватили под руки своего слабеющего вождя и отвели в прохладный шатёр.
Дали воды. Полегчало.
— Целитель, слышь, мы тут кое-чего намутили! — В шатре появился Ленивец — Думаю, ты захочешь посмотреть.
Гриша с трудом поднялся с лежака и неторопливо проследовал за своими людьми.
Они вошли в просторный шатёр из коричневого брезента. К полу был прибит обезглавленный морой: его крылья пригвоздили к земле многочисленные колья, ноги сковывали увесистые цепи, голова лежала в десятилитровом оцинкованном ведре. Увидев Гришу, морой сипло засмеялся, будто речи его ничто не мешало:
— О! Наш герой-победитель пожаловал. Доволен собой? Ты же понимаешь, что всё прошло по нашему плану? Теперь и у нас есть свой бог! А бог — это вечность! Мы не умираем, выродок Асклепия, а вот вы смертны. Старость, болезни и несчастья покосят вас по одному. Сменятся поколения, захиреет память — так всегда бывает со смертными, я-то знаю. Сгниют колья и заржавеют цепи, и я, наконец, освобожусь. Меня нельзя убить, Сынге Ынкис, как ты не поймёшь?
— Я и не собирался тебя убивать. Слишком лёгкая участь для такого дерьма, как ты. Твоя память — лучшее оружие против моего отца. Ты расскажешь про каждого прихожанина, про каждого кровососа, что уверовал… И когда вся паства вымрет, возможно, я разрешу умереть и тебе.
— Нет! Ты не заставишь…
— Заставлю! Твоё тело — само по себе пыточный инструмент. Каждая выпитая тобой капля крови — целая коллекция болезней и недугов. У меня будет масса времени на то, чтобы найти ключик именно к тебе. С чего мне начать? Резь в аппендиксе или почечные колики? Знаешь, мне думается, ты успеешь пожалеть, что бессмертен…
Морой злобно и испуганно зашипел, но Тамаш воткнул тому в пасть-воронку специально приготовленную консервную банку с острыми краями.
Гриша вышел на воздух. Тёплое солнечное утро и картина недавней бойни плохо сочетались друг с другом.
— Целитель! — Послышался голос за спиной.
Гриша обернулся и увидел изменённого бродягу, чьего лица он не мог сейчас вспомнить. Тот держал в руках большую коробку. Должно быть, из-под телевизора.
— Хозяин, тут это… Мы в город ходили, недобитые кровососы принесли. В знак примирения.
Гриша заглянул внутрь и ахнул: на подстилке из старого пухового платка копошились, кряхтели и постанывали четыре щенка кэпкэуна.
— Найди им молока! Распорядись, чтобы за ними был присмотр. Это неслыханная удача!
Говорят, ночь темнее перед рассветом. Сейчас, когда солнце поднималось в зенит, хотелось верить, что впереди ждёт только хорошее. Должно же хоть когда-нибудь случиться счастье?
Авторы — Александр Дедов и Герман Шендеров
