Жила когда-то давно в деревне девушка Валентина. Ходила как и все на гулянья, на женихов ворожила с подружками в Рождество, на вечорках зимними вечерами с друзьями астречалась. И как-то незаметно пролетело время. Все подружки, её ровесницы, замуж вышли. А Вале-то уж двадцать с лишним лет исполнилось. Для невесты в то время возраст, скажем прямо, неважный, старая, одним словом. Уже и свахи стали дом её обходить. И женихи не заглядывались. Надо сказать, был у Вальки изъян небольшой, глаз один косил маленько, вроде бы и не особо заметно, а всё равно не посватался к ней никто. Так и стала Валька — вековухой, старой девой то есть.
Пока живы были родители её, ещё ничего Вальке жилось, а как померли они, так житья и не стало совсем. В деревне одиноких не любят. Молодым девкам Валька теперь не подруга, перестарок. Замужние тоже её за свою не держат, что Валька в делах семейных может понимать? Бывшие подружки и те отвернулись. На улице поздороваются, конечно, да и всё на этом. Затосковала Валька-вековуха.
Был бы у ней брат иль сестра всё бы легче было, к ним бы пристроилась, по хозяйству помогала бы, с детками водилась, так ведь нет у неё ни братьев, ни сестёр. Сама-то Валька была поздним ребёнком у родителей. До неё двое мальчишек были, один ещё в младенчестве помер, тогда это было не редкостью. А второй уже парнем был, с лошади упал и зашибся, дня два прожил, так в себя не приходя и умер. Вот и осталась Валька-вековуха одна. Хоть волком вой.
Сама-то она девка была хорошая, беззлобная вовсе, да только, когда изо дня в день одни люди тебя сторонятся, а другие травят, тут и самого доброго можно до ручки довести. Как на улицу выйдет, мальчишки вслед кричат: “Валька-коса непетые волоса!», да и коса-то ведь у них в дразнилке была вовсе не та, что причёска, а от слова «косая», вдвойне обидно…
И вот так мало-помалу стала Валька деревенских сторониться, нелюдимой стала, всё больше начала в лес уходить, там ей спокойнее, вольготнее, сядет под деревом, обнимет ствол да наплачется, на судьбу свою горькую нажалуется, долго плачет, пока уж и сил вовсе не останется. А потом лежит долго на траве, на сырых корнях, в небо глядит, да о доле своей горькой думает. Ну а местные опять всё на свой лад переиначили, раз в лесу пропадает да людей чурается — ведьма значит! Колдует поди по ночам-то в своей избе.
Нашлись тут кумушки, которые «видели» как у Вальки-вековухи из печной трубы огненный столб вылетал, не иначе, как змей к ней стал летать, во как! А бабка Фрося видала, как по огороду у Вальки бесы скакали, не иначе Вальке снадобья какие приносят по ночам. На вопросы о том, как сама бабка Фрося, которая и днём-то еле видит, разглядела в потёмках да ещё вдалеке скачущих чертей, бабка умалчивала. Какая беда ни случится в деревне — захворает ли кто, скотина ли у кого падёт, во всём Валька-вековуха виновата.
В общем, молва пошла по деревне дурная. Чего только люди злыми языками не болтали про Вальку-вековуху. И откуда в людях столько злобы-то берётся? Особливо в тех, кто вчера ещё в друзьях ходил у тебя. Одному Богу известно. А Богу Валька-вековуха верила, крепко верила. Остались от маменьки ещё в углу избы образа, от времени тёмные, перед которыми молилась Валька по ночам порою до самого рассвета. В молитве успокоение находила, радость, надежду.
А народ меж тем забрехал, что Валька-вековуха от чёрта понесла. Живот, мол, у ей растёт. Пока беды на всю деревню не накликала, надо её прогнать отсюда. Одни Вальку робко защищали, да их меньшинство было, другие же уверяли, что ведьма она.
И вот вечером окружили деревенские Валькину избу и подожгли. Выскочила Валька на крыльцо, босая, в рубахе одной, коса распущена, волосы русые по плечам раскинулись. Мужики даже притихли, вздрогнули от красоты её величественной, оказывается Валька-то вон какая… А бабы, как увидели, что мужья их рты пооткрывали, в дело включились, орут, мол, это она их околдовала своими чарами, бей её, бей, бабоньки! Да и набросились на Вальку. Крепко они её побили, до крови, рубаху изодрали, волосы потрепали. А потом за деревню вывели, да и сказали:
- Иди на все четыре стороны и в деревню больше не смей возвращаться!
Долго ещё белела в темноте разодранная рубаха, уходящей, пошатываясь Вальки.
Не стало в деревне Вальки-вековухи. Думали деревенские, заживут теперь на радость. Без ведьмы-то. Да только месяца не прошло, как в сильную грозу ударила молния в две избы, вспыхнули они, что свеча, а с них и на другие огонь перекинулся. Много семей тогда погорело.
- Это кара Божья нас настигла, - сказал тогда старый дед Захар, - За то, что Вальку-вековуху мы ни за что обидели.
Задумались люди, когда сами горя-то хлебнули. Да где теперь искать её? Её и в живых-то чай уж нет теперь.
Прошло лет десять после того. Однажды весной, когда всё кругом цвело, на дороге показалась телега, а в ней три монахини. Подъехали они к деревенскому погосту, пошли к могилкам, остановились у одной, перекрестились на все четыре стороны, иконку достали, у креста поставили, да принялись молитвы читать. Деревенские на улицу высыпали, друг друга спрашивают, мол, что за монашки, откуда взялись, что делают в наших краях. Никто не знает. Решили к погосту пойти да понаблюдать, авось что-то и узнается.
Пришли и замерли, словно впервые глаза вдруг открыли — раскинулось под небом царство усопших, всё в зелени, травы шелестят тихим шёпотом, переговариваются, берёзки белоствольные ветви, словно руки к земле тянут, обнимая кресты деревянные, что в небо голубое устремились, ветерок ласковый чуть колышет чёрные ризы монахинь, а они молитвы поют и течёт-течёт над погостом их молитва, голоса их высокие, словно ангельские, душу пробирают, и плывёт молитва дальше — над рекой широкой, что под обрывом внизу раскинулась, над деревней многострадальной, над людьми притихшими, над всем миром Божиим.
У многих слёзы по щекам текли. Вспомнилось им что-то родное, далёкое, светлое. А как закончили монахини, да оглянулись, так и упали деревенские в страхе на колени. Батюшки! Да неужто это Валька? В длинном монашеском одеянии стояла перед ними Валька-вековуха и глядела на них ласково, а на ресницах её дрожали слёзы.
- Ну здравствуйте, родимые, - сказала она людям, - Упросила я нашу игуменью отпустить меня на Радоницу домой, на могилку родительскую, память их почтить. Да вот двоих сестёр со мною отправила, чтобы чего плохого не случилось.
Вспомнили люди про то, то они сотворили, и глаза свои опустили вниз.
- Прости ты нас, Валентина, прости нас, если сможешь, не по-добру мы с тобой поступили тогда.
- Давно уж простила я вас, и за всех молюсь, за всю деревню нашу родную, - тихо ответила Валька, - Да только не Валентина я теперь, а матушка Серафима. Девять лет уже как постриг приняла. Поначалу послушницей была, ну а после уж игуменья благословила в монахини идти. И за это я вам должна спасибо сказать, вы меня к Богу привели, родные. Ну нам пора в обратный путь. Теперь уж чай не увидимся с вами больше. Оставайтесь с Богом!
Матушка Серафима перекрестила людей широким жестом и пошла, прихрамывая на одну ногу, села в телегу, где уже ждали её две других монахини, лошадь тронулась с места и пошла по дороге, всё прибавляя шаг. Вскоре она стала лишь точкой на горизонте. А народ всё стоял и смотрел ей вслед…
