Второй том Н.В. Гоголя "Мёртвые души" существует. И его читает элита последние 160 лет. Почему же учителя нам врали, что он сгорел в огне?

Сюжет: Чичиков ещё долго колесил по России в поисках душ, а затем, совсем отчаявшись, наткнулся на помещика-неудачника. Помещик, живший отшельником в запущенном поместье, решил, что Чичиков — странствующий учёный, и пустил его погостить.

Чичиков быстро прижился в поместье и узнал, что помещик-неудачник влюблён в соседку — прелестную дочь генерала в отставке. Ухаживать за девушкой неудачник не мог, потому что поссорился с генералом. Потому что неудачник.

Наш мошенник воскресает! Разыгрывает комбинацию получше этого вашего Остапа Бендера. Чичиков помирил помещика с генералом, после чего помещик и девушка обручились. Попутно Чичиков раздобыл у генерала мёртвых душ.

Генерал попросил Чичикова объехать его родственников и сообщить им о помолвке. Чичиков отправился в путешествие, познакомился с несколькими помещиками, добыл ещё мёртвых душ и купил поместье.

Некоторое время спустя Чичиков, таки, разбогател и обосновался в городе Тьфуславле(автор жжёт), где затеял ещё одну аферу по подделке завещания богатой старухи. Жадность фраера сгубила. Нашлось более раннее завещание старухи и правда вышла наружу.

Расследованием занялся лично весь такой правильный губернатор, взяток не берущий. Он ужаснулся что вокруг него сплошное жульё(тут Гоголь жжёт не по детски) и чуть не посадил Чичикова в тюрьму. Однако Чичикова спасли его приятели-жулики и он покинул город с пустыми карманами.

Сменив бричку на сани, Чичиков, судя по письмам Гоголя издателю, уезжает в Сибирь. Где его ждёт перерождение.

«Это была… развалина прежнего Чичикова. Можно было сравнить его внутреннее состояние души с разобранным строеньем, которое разобрано с тем, чтобы строить из него же новое; а новое ещё не начиналось…»

А вот третий том про похождение Чичикова в Сибири, увы, был сожжён Гоголем полностью.

Второй том "Мёртвые души" существует, товарищи. Хоть и на 20 процентов сожжённый. 80 процентов тома читается с удовольствием. Это старый добрый прекрасный язык Гоголя. "Узнаю брата Колю." Почему нам всё это время втирали, что второго тома не существует? Категорически непонятно.

Читайте на здоровье.

Современному читателю бывает трудно понять некоторые нюансы произведения классиков, ведь изменились и быт, и нравы. У меня уже были небольшие разборы двух глав «Мертвых душ». На этот раз немного о приятных дамах из девятой главы первого тома.

«Поутру, ранее даже того времени, которое назначено в городе N для визитов, из дверей оранжевого деревянного дома с мезонином и голубыми колоннами выпорхнула дама в клетчатом щегольском клоке, сопровождаемая лакеем в шинели с несколькими воротниками и золотым галуном на круглой лощеной шляпе. Дама вспорхнула в тот же час с необыкновенною поспешностью по откинутым ступенькам в стоявшую у подъезда коляску. Лакей тут же захлопнул даму дверцами, закидал ступеньками и, ухватясь за ремни сзади коляски, закричал кучеру: “Пошел!”» В этом отрывки читатель видит характерную деталь того времени: дворянки, как правило, одни никуда не отправлялись. С детьми и совсем юными девами более-менее понятно, с ними были обычно гувернантки или старшие родственницы. Но в одиночку не ходили и взрослые женщины. Иногда дамы заводили себе компаньонок (чаще всего из числа бедных родственниц), иногда брали прислугу. При этом просто идти пешком по улице тоже было не принято, это было уделом крестьянок и мещанок. Хотели погулять – ехали в парк или иную отведенную под это зону, там и гуляли, в гости или по делу – только в экипаже. И позади более-менее обеспеченной барыни непременно плелись служанка или лакей.

Клок — разновидность женской верхней одежды без рукавов колоколообразной формы. Как видно из названия, этот предмет гардероба пришел в Россию из Англии, и случилось это примерно в конце 18 века. Клетчатые ткани вошли в моду в связи с популярностью романов Вальтера Скотта.

«Приезд гостьи разбудил собачонок, спавших на солнце: мохнатую Адель, беспрестанно путавшуюся в собственной шерсти, и кобелька Попури на тоненьких ножках. Тот и другая с лаем понесли кольцами хвосты свои в переднюю, где гостья освобождалась от своего клока и очутилась в платье модного узора и цвета и в длинных хвостах на шее; жасмины понеслись по всей комнате». Хвостами называли модные в то время меховые боа. Парфюм часто был в виде моноароматов, реже из 2-3 нот. Кто-то благоухал розами, кто-то фиалками, а просто приятная дама – жасмином.

«Восклицание, которое издала в это время дама приятная во всех отношениях, вдруг дало другое направление к разговору.— Какой веселенький ситец! — воскликнула во всех отношениях приятная дама, глядя на платье просто приятной дамы.— Да, очень веселенький. Прасковья Федоровна, однако же, находит, что лучше, если бы клеточки были помельче, и чтобы не коричневые были крапинки, а голубые. Сестре ее прислали материйку: это такое очарованье, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие-узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску всё глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки... Словом, бесподобно! Можно сказать решительно, что ничего еще не было подобного на свете». Ситец в России делали с 18 века из привозных хлопковых тканей. Цена его зависела в том числе от рисунка. Узор наносился сначала вручную, потом появились машины, но они позволяли печатать незатейливые узоры в 2-3 цвета. В 1830-х получила распространение многокрасочная печатная машина «перротина». «Перротина» давала возможность печатать такие сложные узоры, и для многих это действительно было невиданным делом. В том числе из-за появления такой техники в моду вошли «веселенькие» расцветки.

Далее дамы обсуждают моду

— Да, поздравляю вас: оборок более не носят.

— Как не носят?— На место их фестончики.

— Ах, это нехорошо, фестончики!— Фестончики, всё фестончики: пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики, эполетцы из фестончиков, внизу фестончики, везде фестончики.

Оборка – декоративный элемент отделки одежды в виде полосы ткани, собранной с одной стороны в сборку или складку. Он пришивается к одежде собранной частью, образуя красивые волны. Фестон — декоративный элемент, орнаментальная полоса с обращенным вниз узором в форме листьев, цветов, ступенчатых зубцов, равнобедренных треугольников, и т. д. (и речь не только об одежде). Пелерина - безрукавная накидка или съёмный, большой, закрывающий плечи воротник.

— Я сама тоже... Право, как вообразишь, до чего иногда доходит мода... ни на что не похоже! Я выпросила у сестры выкройку нарочно для смеху; Меланья моя принялась шить.

— Так у вас разве есть выкройка? — вскрикнула во всех отношениях приятная дама не без заметного сердечного движенья.

— Как же, сестра привезла.

— Душа моя, дайте ее мне ради всего святого.

— Ах, я уж дала слово Прасковье Федоровне. Разве после нее.

— Кто ж станет носить после Прасковьи Федоровны? Это уже слишком странно будет с вашей стороны, если вы чужих предпочтете своим.

Во времена Гоголя выкройка – действительно редкая и ценная вещь. В ателье и у портних выкройки имелись, но они разрабатывались самостоятельно опытным путем и были исключительно для служебного пользования. Ими никто по доброй воле не делился, также как рестораны не делились рецептами фирменных блюд. Модные журналы долгое время печатали только иллюстрации с одетыми людьми и общими описаниями. А как потом это шить – это уже была проблема портных и заказчиков. Специализированные издания с выкройками появились только в 1820-х. В Англии их публиковала фирма некого Смита, затем во Франции появилась фирма M-me La Poulli. Но и они выпускали свою продукцию ограниченным тиражом, и достать ее было крайне сложно. Еще одной проблемой было то, что выкройки были только в одном размере. Если человек в этот размер не вписывался, то приходилось дорабатывать модель самостоятельно. В 1850 году бумажные выкройки стали публиковаться в качестве приложения к журналу «World Fashion», а в 1860-х активно продавать выкройки стал американский портной Эбенезер Баттерик. Он же додумался делать выкройки одной модели разных размеров. Это считается серьезной вехой в истории моды. А за 30 лет до этого дамы считали выкройку сокровищем, которое действительно трудно достать.

Далее гостья перешла к главной цели визита.

— Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна, если бы вы могли только представить то положение, в котором я находилась, вообразите: приходит ко мне сегодня протопопша — протопопша, отца Кирилы жена — и что бы вы думали: наш-то смиренник, приезжий-то наш, каков, а?

— Как, неужели он и протопопше строил куры?

Протопоп - высший сан белого духовенства, существовавший в Русской православной церкви с XVI до начала XIX века. Протопоп по сути был помощником епископа в конкретном округе епархии, называвшимся благочинием. Это был карьерный потолок для попа, более высокий сан мог занимать только представитель чёрного духовенства, то есть постриженный в монахи. «Протопопша» может показаться словом разговорным и даже пренебрежительным, но в то время социальный статус женщины определялся по мужу, поэтому слова «генеральша», «капитанша» и т. д. были абсолютно нормальны. Строить куры от фр. faire la cour – ухаживать.

Далее красочный рассказ о том, как к протопопше явилась несчастная помещица Коробочка, к которой якобы нагло вломился агрессивный Чичиков и стал требовать мёртвые души.

— Да что Коробочка, разве молода и хороша собою?

— Ничуть, старуха.

— Ах, прелести! Так он за старуху принялся. Ну, хорош же после этого вкус наших дам, нашли в кого влюбиться.

— Да ведь нет, Анна Григорьевна, совсем не то, что вы полагаете. Вообразите себе только то, что является вооруженный с ног до головы, вроде Ринальда Ринальдина

Ринальдо Ринальдини – разбойник, герой одноименного романа немецкого писателя Х.-А. Вульпиуса.

— Ну, слушайте же, что такое эти мёртвые души, — сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки её вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.

Так русский барин, собачей и иора-охотник, подъезжая к лесу, из которого вот-вот выскочит оттопанный доезжачими заяц, превращается весь с своим конем и поднятым арапником в один застывший миг, в порох, к которому вот-вот поднесут огонь.

Иора (ёра) – забияка, удалец, отсюда и глагол ёрничать. Доезжачий - старший псарь, который занимался обучением собак и управлял ими во время охоты. Оттопать – вогнать зверя опять в лес, чтоб снова выгнать на барина.

— Это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чём: он хочет увезти губернаторскую дочку.

Это заключение, точно, было никак неожиданно и во всех отношениях необыкновенно. Приятная дама, услышав это, так и окаменела на месте, побледнела, побледнела как смерть и, точно, перетревожилась не на шутку.

— Ах, боже мой! — вскрикнула она, всплеснув руками, — уж этого я бы никак не могла предполагать.

— А я, признаюсь, как только вы открыли рот, я уже смекнула, в чём дело, — отвечала дама приятная во всех отношениях.

— Но каково же после этого, Анна Григорьевна, институтское воспитание! ведь вот невинность!

— Какая невинность! Я слышала, как она говорила такие речи, что, признаюсь, у меня не станет духа произнести их.

— Знаете, Анна Григорьевна, ведь это просто раздирает сердце, когда видишь, до чего достигла наконец безнравственность.

— А мужчины от неё без ума. А по мне, так я, признаюсь, ничего не нахожу в ней… Манерна нестерпимо.

— Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна, она статуя, и хоть бы какое-нибудь выраженье в лице.

— Ах, как манерна! ах, как манерна! Боже, как манерна! Кто выучил её, я не знаю, но я еще не видывала женщины, в которой бы было столько жеманства.

Надо заметить, что институтское воспитание было предельно консервативным, поверхностным, а кокетство и увлечение косметикой в институтах благородных девиц порицались. Воспитанницы проводили долгие годы изолированно от семей и привычных для их ровесниц вещей. В итоге девушки выпускались вышколенными в плане манер, с типовым набором знаний для поддержания светского разговора, умели петь, танцевать, говорить на французском языке, но совершенно не знали реалий жизни. Дочка губернатора только окончила институт и тут же стала жертвой сплетен опытных «хищниц», которые с энтузиазмом начали уничтожать её репутацию. Разговоры про злоупотребление косметикой или жеманство - это мелочь. А вот утверждение, что девушка собиралась сбежать с мужчиной - совсем другое дело. Такой слух оставил бы жирное пятно на репутации.

До этого были посты про Ноздрёва и Коробочку.

Отрывок из книги

В это время большой паром начал причаливать к берегу. Стоявшая на нем толпа людей еще издали махала руками. Это были козаки в оборванных свитках. Беспорядочный наряд — у многих ничего не было, кроме рубашки и коротенькой трубки в зубах, — показывал, что они или только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистый козак, человек лет пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех, но за стуком и криками рабочих не было слышно его слов.
— А с чем приехали? — спросил кошевой, когда паром приворотил к берегу.
Все рабочие, остановив свои работы и подняв топоры и долота, смотрели в ожидании.
— С бедою! — кричал с парома приземистый козак.
— С какою?
— Позвольте, панове запорожцы, речь держать?
— Говори!
— Или хотите, может быть, собрать раду?
— Говори, мы все тут.
Народ весь стеснился в одну кучу.
— А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на гетьманщине?
— А что? — произнес один из куренных атаманов.
— Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом уши, что вы ничего не слыхали.
— Говори же, что там делается?
— А то делается, что и родились и крестились, еще не видали такого.
— Да говори нам, что делается, собачий сын! — закричал один из толпы, как видно, потеряв терпение.
— Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.
— Как не наши?
— Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править.
— Что ты толкуешь?
— И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.
— Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе!
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
— Э, как попустили такому беззаконию! А попробовали бы вы, когда пятьдесят тысяч было одних ляхов! да и — нечего греха таить — были тоже собаки и между нашими, уж приняли их веру.
— А гетьман ваш, а полковники что делали?
— Наделали полковники таких дел, что не приведи бог и нам никому.
— Как?
— А так, что уж теперь гетьман, заваренный в медном быке, лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему народу. Вот что наделали полковники!

Всколебалась вся толпа. Сначала пронеслось по всему берегу молчание, подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг поднялись речи, и весь заговорил берег.

— Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие мучения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!

Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели запорожцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались всё характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.

— Перевешать всю жидову! — раздалось из толпы. — Пусть же не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!

Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем головам, и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов.
Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили.

— Ясновельможные паны! — кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. — Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не можно сказать, какое важное!
— Ну, пусть скажут, — сказал Бульба, который всегда любил выслушать обвиняемого.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда! Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украйне! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Ей-богу, правда! — отвечали из толпы Шлема и Шмуль в изодранных яломках, оба белые, как глина.
— Мы никогда еще, — продолжал длинный жид, — не снюхивались с неприятелями. А католиков мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с запорожцами, как братья родные...
— Как? чтобы запорожцы были с вами братья? — произнес один из толпы. — Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, поганцев!

Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил:

— Великий господин, ясновельможный пан! я знал и брата вашего, покойного Дороша! Был воин на украшение всему рыцарству. Я ему восемьсот цехинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
— Ты знал брата? — спросил Тарас.
— Ей-богу, знал! Великодушный был пан.
— А как тебя зовут?
— Янкель.
— Хорошо, — сказал Тарас и потом, подумав, обратился к козакам и проговорил так: — Жида будет всегда время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне. — Сказавши это, Тарас повел его к своему обозу, возле которого стояли козаки его. — Ну, полезай под телегу, лежи там и не пошевелись; а вы, братцы, не выпускайте жида.

Сказавши это, он отправился на площадь, потому что давно уже собиралась туда вся толпа. Все бросили вмиг берег и снарядку челнов, ибо предстоял теперь сухопутный, а не морской поход, и не суда да козацкие чайки — понадобились телеги и кони. Теперь уже все хотели в поход, и старые и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по деревням и хлебам, пустить далеко по степи о себе славу. Все тут же опоясывалось и вооружалось. Кошевой вырос на целый аршин. Это уже не был тот робкий исполнитель ветреных желаний вольного народа; это был неограниченный повелитель. Это был деспот, умевший только повелевать. Все своевольные и гульливые рыцари стройно стояли в рядах, почтительно опустив головы, не смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный в деле козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия.

Николай Васильевич Гоголь «Тарас Бульба» — http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0040.shtml

ЧТО ПИШУТ ОБ ЭТОМ В СЕТИ

«Польские магнаты и шляхтичи не были склонны заниматься управлением своими обширными и иногда отдаленными поместьями и сдавали их в аренду евреям, многие из которых фактически стали их экономическими советниками. Нередко помещики и сами умудрялись становиться должниками евреев.

Они с легкостью перепоручали управление евреям-арендаторам, умеющим круто вести дела, не заботясь о памяти истории. Родилась даже польская поговорка: "Каждый граф должен иметь своего Менделя"»

«Еврей мог взять в аренду как корчму, мельницу, пруд, так и целое магнатское поместье, группу сёл и местечек со всеми их жителями, находившимися под юрисдикцией владельца, права которого переходили к арендатору.

Кроме того, сами арендаторы могли приобретать рабов (как правило, на ограниченное время); по сохранившимся свидетельствам, в отдельных случаях рабы, принадлежавшие евреям, принимали иудаизм».

«Восстание казаков под руководством Богдана Хмельницкого против власти Речи Посполитой в 1648—1654 годов сопровождалось массовым уничтожением евреев. И завершилось присоединением Украины к России».

Еврейский хронист Натан Ханновер писал:

«[Евреи] были откупщиками податей для шляхты, и это было обычным делом... среди большинства евреев в украинских землях. Поскольку они были управляющими [то есть арендаторами] во всех имениях... это возбуждало зависть крестьян и послужило причиной массовых расправ».

Еврейский писатель Владимир Жаботинский, о «Тарасе Бульбе».

«Ничего подобного по жестокости не знает ни одна из больших литератур. Это даже нельзя назвать ненавистью, или сочувствием казацкой расправе над жидами: это хуже, это какое-то беззаботное, ясное веселье, не омраченное даже полумыслью о том, что смешные дрыгающие в воздухе ноги — ноги живых людей, какое-то изумительно цельное, неразложимое презрение к низшей расе, не снисходящее до вражды» — Владимир Жаботинский, еврейский писатель о «Тарасе Бульбе».

* * *

«Нет, Николай Васильевич Гоголь объективно не антисемит. В первую очередь, Гоголь — национальный писатель, который написал героический эпос о подвиге казаков.

"Тарас Бульба" — это героический эпос, события которой имели место быть в реальной жизни. Н. В. Гоголь, будучи нормальным русским писателем, отобразил не какие-то свои фантазии, нет и нет. Он отобразил исторические реалии того времени, он отобразил нашу историю и то, что волновало людей. …В России были и остались люди, которые не будут в угоду сомнительным личностям подменять факты, замалчивать и унижаться, и Гоголь как раз был таким. Его могут сколько угодно обвинять в насмешке над трагедией, в издевательстве и жестокости — Гоголь был русским национальным писателем, Гоголь русский национальный писатель, Гоголь всегда будет русским национальным писателем».