После он подумал, что и карту надо было сжечь. И машину затопить, и одежду закопать... Но откуда всё это знать, по сериалам разучивать? Так он их не смотрит. Полыхали какие-то детские обрывки про Штирлица, только сейчас те навыки и не применишь. Кругом электроника, следящая за тобой, с чипами и сигналами. В разведшколах он тоже не учился, в графе спецзаданий — пусто, как в кармане. Один субботник организовал в десятом классе, и то однокашники загнобили за инициативу. И с таким отрицательным опытом он развозил то, что у него в багажнике...

Оставалось, хвала святым, немного. Но на предпоследней локации, отмеченной на старой карте-раскладушке, дверь ему открыл очень белокожий седой мужчина, побелевший при виде визитёра сильнее на столько, на сколько это было от природы возможно. Но не сказал ни слова, забирая пакет, лишь очень громко захлопнул дверь. Курьер, сползая по кусту бузины, не мог отдышаться, дверь эта гремела в ушах прощальным колоколом, давая вибрации от лба к затылку.

Последней клиенткой оказалась молодая кокетливая женщина, завлекшая его куда дальше прихожей. Он только в комнате опомнился, устыдясь снова тех колоколов. А женщина уже вносила на блюде чью-то голову, заслоняя собой путь к отступлению. И облизывала тонкие губы, будто прорезанные гравёром... Он, обезумя от испуга, начал искать окно. Но вся комната была увешана коврами, падающими на пол прямо со стен. Он заорал на неё и бросился тараном, свалив ведьму. С подноса скатился и подпрыгнул пузатый чайник — ох, у страха глаза велики! — но похожий на голову, правда. Баба, ошпаренная, в горячей дымке, мерзко заверещала ему вслед.

Он долго стучал руками по рулю. Закурил. Опять.. Глотнул из фляжки травяной настойки. Какой-то чёрный квадрат грехов — и нету отсюда выхода на белую рамку! Ступнуть некуда, повсюду напачкано чёрной краской. И всё узнается, вскроется. Следят за ним сейчас верховные, наблюдают как никогда: чин ему предложен большой, а он вон чем занимается! Мука какая — спасу нет. Он тёр багажник, отдраил машину, омывался сам. Трижды. Не мог уняться до рассвета, разрывая карту на чешуйки, всовывая в матрасную вату телефон, скатывая одежонку курьера в валик-подголовник. И всё проверяя и перепроверяя..

Он не был экстремистом, дилером, бандитом. Он был отцом, задолжавшим алименты. В далёкой юности, полной ошибок, у него-студента и рыженькой дьяволицы семнадцати лет родился ребёнок. Он не знал об этом ничего до прошлой недели. Но голос на том конце бесконечных проводов признал с первого слова.. Она потребовала денег, которых у него не было. Даже если бы он продал всё до нитки. И тогда она озвучила задание. С условием, что отстанет навсегда и разрешит разок увидеть дочку. С внучкой...

Только она была язычницей, жуткой даже сегодня, когда это на самом деле и всерьёз: совершала обряды по культу типа вуду. А он был православным монахом, готовящимся принять обитель: стать отцом-настоятелем. И он развозил её варварских кукол по соседним городкам, по её клиентам.

Только одно смущало и стращало его пуще, чем собственные грехи. Чем даже невольно брошенная дочь... В часы отмаливаний он вспоминал седого бледного заказчика — предпоследнего. Который закрыл дверь так, словно колокольню запустил. Этот человек возглавлял семинарию.

Нельзя такое и вообразить, но истину придётся принять. Квадрат чернее и безысходнее, чем нарисованный тобой или Малевичем, существует сам по себе.

Край огорчений для меня — место конкретное. Находится в пустом "киндере". Попался такой однажды. Совсем без ничего, даже без деталек, которые собирались в какую-нибудь лесенку для сушки мухоморов, висящую в воздухе.. Когда самого здания нет!! Но лучше б эта лестница Якова, чем ноль. И такая у меня возникла злая обида, что я сделала из пустой капсулы солонку. Чтобы ещё одну пустышку, если уж попадётся в полосе неудач, сразу превратить в перечницу.

Сейчас солонку, хоть она точно цела, не найти под завалами моей коллекции. Причём я собираю не только сами сюрпризы, но и капсулы. Это отнимает площадь у жизни до самого потолка, но мне нравится моё ненормальное увлечение. Я лучше так всё сложу, чтобы не мешать коллекции. Сняла вот календарь в прихожей — и на пустой гвоздь сапоги повесила. Потом зеркало убрала, полку, везде обувь висит теперь с зонтами там, сумками. Расчистила пространство. Показала в блоге свои идеи по вещевой эргономике. И меня пригласил заняться его бытом коллекционер спорных исторических параллелей.

Работать с ним непросто, но интересно. Жить дядьке негде совершенно. У него в одной комнате мелюзга, вроде плошка с маслом и тряпкой супротив фонарика, а в другой стул рядом с пнём. И не только контрасты в размерах впечатляют или подписи под экземплярами "параллель не доказана" с научным объяснением.. Но и другие странности. Пустая, например, кухня с объявлением "Паттерны, которых нет". Стоит одна плита газовая. Я думала: тоже экземпляр. А это подъезд восстал, не дал плиту свернуть, чтобы или не рвануло, или газ у всех не отрубили. Тем не менее нашлось пространство, я давай туда вещи таскать, хоть подкоп до ванной сделать. Так скандал вышел! Оказалось, паттерны, которых нет, тоже место занимают. Это неправильные мысли, которые мы сами себе навязываем для удобства.

Что всё в истории человечества параллельно. Мы не сможем признать: лучший кирпич сегодня хуже древнеегипетского, и сравнивать их нельзя. Тогда придётся дальше признаться — мы не переросли, а не доросли до своих пирамид. До фантазма Вавилонской башни. До масляных светильников, веретена, пня в лесу вместо стула-полипласт в захламлённых давильнях жилищ... Я слушала, заставляя подкоп обратно, пока двери в ванную снова не стало видно.

Приближаясь к дому глубоким вечером, трясясь каждой усталой мышцей, вспомнила про круглосуточный киоск на остановке. И закупилась на стрессе, хотя уже отметила полгода "трезвости".. (Моя созависимость от своей коллекции была так велика, что я выполняла программу сепарации от неё, как взрослое чадо психолог отделяет от мамкиной юбки.) Шесть месяцев я не пополняла экспонаты ничем крупнее обычных "киндеров". Но в этом киоске перекатывалось огромное яйцо за 500 рублей. Оно затмевало всю витрину, весь городской неон. Оно покрывало Луну и готовилось вылупить Лунтика... Прекрасное, желанное, моё. Я несла его, потешаясь над глупыми пирамидами и всеми прялками с момента сотворения овцы. Трясясь теперь от власти над ним, я вскрыла пуды скотча.

В громадном основании болталось почти ничего. Коробка с карандашами за полушку от юаня... Перечница рядом с найденной солонкой выглядела Вавилонской башней.

А карандаши я под ту плиту подпихнула, не сообщив хозяину. И кухню для себя переименовала в "Пустоту, которая есть". Не захожу туда больше, аж душит меня она. Так, гвоздики довбиваю кое-где да развешиваю хоть чего, что под руку попадётся.

Коллекцию продала, солонку с перечницей нет, даже пользуюсь ими. Пускай не очень удобно, зато покупать не надо. Наборы для специй ведь исторически не менялись, только формы если, вид да материалы.. Доказано моим работодателем.

До всего надо бы сначала доходить головой. Но мы предпочитаем сперва ногами, а потом уже подключаем голову туда, куда пришли. И разбираемся со всем навороченным, как, скажем, с аппаратурой, которую собрали и врубили, не глядя в инструкцию. Что ж оно не работает?! Ладно, я тебя победю! Тут переставим, гм, здесь законтачим, воткнём сюда... Почему везде темно? Так ночь просто. Но вольтаж, наверное, всё же неподходящий.

Топча руководство по эксплуатации, Алексей Иванович, мигая циклопическим фонарём во весь лобешник, достоверно выяснил, что свет пропал во всём салоне. Лезть к проводке под обшивкой не хотелось совершенно. Перегнув себя во всех значениях слова, Алексей Иванович снял ногу с утрамбованного документа. Поднимая его, увидел под сиденьем-диванчиком что-то ещё. Карманную совковую книжечку с длинным заглавием: "Релятивисты и реваншисты. Философия для каждого". Так и хлопнулся с ней на сидушку растерянный дядька, цокая фонарём по лбу.

Четыре десятка лет назад, когда Алексей Иванович не водил, дабы дотянуть до пенсии, школьный автобус, а ездил на похожем драндулете оканчивать школу, эта книжка довела старшеклассников до драки. Буйные реваншисты, чьим лидером он был, побили других, ревнителей сытой тихой жизни. Тихони прикрывались релятивизмом: всё вокруг относительно, поэтому мы выбираем личное благо. Реваншисты, понятно, требовали реванша. Причём оригинальной социалистической доктрины — всеобщего равноправия без угодливости мещанам. И без пощады к другим "разным недобиткам", вещал звонкий комсорг Лёшка, начитавшийся тогда собрания ленинских сочинений...

Сейчас у хрипатого Алексея Ивановича (удавленного, по его словам, одышкой) голова разболелась от одних воспоминаний о лозунгах классовой борьбы. Противно забренькало в сосудах, словно холестериновые бляшки справились вдруг с дефицитом железа, жадно поглотив последние его запасы. Водила протяжно и шумно подышал, вытирая набежавшие слёзы. "Вот я старичьё, разнюнился, как столетний дед", — хлопая мягкой книжкой до драни в переплёте, мужчина добавил к самокритике витиеватую ругань. Рявкнул её вслух, на весь салон, и рванул эту философию, отнюдь не для каждого, пополам.

Вылетевшая страничка "Для записей", примыкавшая к оглавлению, синела растёкшимися чернилами. Взрослый корявый почерк призывал не обобщать разочарований, не окрашивать ими всю жизнь. Этот девиз Алексей Иванович тоже помнил: автор слов, Александр Грин, с его светлыми рассказами не только про "Алые паруса", был любимым писателем драчливого и идейного комсорга. И ещё всплыло ни к селу ни к городу (на гриновских волнах, наверно) то больное, чего никакие сосуды не вытерпят.. Как он пробежал мимо своей матери.

Не узнал красивой статной женщины, потрясающе высокой в бордовых сапожках, брючном вельветовом костюме и наброшенной синтетической шубке. Ещё она была без шапки или платка и с распущенными волосами! Не с вечной "ракушкой" на шпильках мама оказалась другим человеком, незнакомкой, молодой и привлекательной. (Он даже жену потом боялся так вот не узнать, годами стеснённо зыркал на женщин с длинными причёсками. И всегда просил супругу подкалывать волосы, она аж постриглась после.)

Мать держал за ручку, как девчонку, главный комсомолец области. Партийное светило не по годам, готовый хоть сейчас говорить с любой трибуны, главный тимуровец, юннат, костровой, звеньевой, сборщик макулатуры, спорщик на собраниях, почётный октябрёнок, пионерский пример... Ориентир для Лёшки-комсорга, истовый реваншист, не для себя старающийся! Если б Лёшка его не увидел, не кивнул ему, краснея, тот же был с девушкой.. То и не задумался бы шагов двадцать спустя: а кто это с ним стоял почти в обжимочку? Вроде знакомое лицо?..

Факт, что это была мама, пришлось принять. Как и другие вводные. Что она — на год вообще-то младше комсомольца-добровольца — бывает молодой, красивой и счастливой. Только не дома. Туше тебе, фантазёр-мушкетёр. Раунд, боец.. Реванш взят без тебя, упрямый мечтатель. Бриг выбросил чёрный пиратский флаг, пустив алую парусину на тряпки. На ветошь для обтирки школьного автобуса...

А мать сказала тогда, не оправдываясь, не хныча, не понукая его невнятную от неприличия ситуации речь, лишь просто закалывая волосы по-домашнему: "Алёша, хоть иногда надевать надо маску здравомыслия. Может, так и привыкнешь".

Кто же сегодня читает эту муть, думал Алексей Иванович, собирая мусор по салону. Он знал всех своих пассажиров. Кто-то из выпускников, кто к ЕГЭ по истории или "обществу" готовится. Так-то в книжке понятно многие вещи написаны, можно использовать. Глупо, что порвал, теперь уж редкая книжка. Из чьего-то шкафчика под стеклом, романтика какого-нибудь престарелого.

Этот-то деятель, второй мамин муж, на юбилее своём ("75 на руках почитателей", бредовее не придумаешь!) так и сыпал афоризмами. Шпарил и Ленина, и Грина, и Гайдара Аркадия, и своё приплетал. А Алексей Иванович хотел ему в ликёр плюнуть, но не приучен, оказалось, нутром к такому. Просто пальцем в эту мензурку влез.. Палец так и вонял с неделю какой-то канавой с затхлой водой. Рассыпной, криво хмыкал пасынок, из большевика буржуй вышел, сдобный холуй любого режима, чуть ли тебе не лорд на англицкий манер. Тот самый, в белой манишке и картинной салфетке поверх, кого они вместе когда-то, на дату Маяковского, на ватмане с рябчиком перекушенным изображали да красным перечёркивали. Прям как ожил теперь тот шарж, сидит с мамой рука в руке, юбилеи празднует. Торжествует, лизоблюд-релятивист, словно порядочный человек..

Перед уходом только Алексей Иванович сорвал маску здравомыслия. Да и сплясал "Валенки" под гармонь из дребезжащего караоке! Мать отвернулась, хохоча в кулачок, а отчим чуть челюстью новой весь фарфор на столе не поколотил — так она у него отвалилась.

Не выйду на линию утром, решил Алексей Иванович, встану на ремонт. В последний раз развернул инструкцию на китайскую приблуду для освещения салона. Окинул взором три страницы иероглифов, потом ногтём отцапал схему, а остальное добавил к рваной книжке. Раздумался было про Мао, великого кормчего, чьи труды он тоже читал, но сам себя испугался: как бы заново не привыкнуть думать. Ишь, разбередило его сегодня, стахановца, тройную норму мыслей в голове обкатал.

Под бумажный костерок, славно горевший прямо на снегу, под языческое ликованье бывшего адепта мировой справедливости, позвонил чёртов телефон. На него снова пришёл штраф за превышение. "Рекомендуем уволиться по собственному, вы ж детей возите, хотя и превышаете пустым", — отчеканил зам зава по какой-то брехливой пустоте, утяжелённой тройным окладом Алексея Ивановича.

Отдышавшись, водила послал в небытие маску здравомыслия и направился вершить революцию. В ней нет победителей, но есть герои. Обычной монтировкой, на которой трещал алый вымпел, он успел покалечить зама, зава и ещё нескольких самодовольных релятивистов с отдельными кабинетами. Реванш так реванш, гадюки семибатюшные! И только женщина с распущенными волосами, оглушительно завизжавшая, остановила это одиночное неумолимое шествие.

Сидеть теперь в знаменитой "двойке" Алексею Ивановичу долго. Но он очень занят, пишет книгу "Новый пролетарский поток", уже проданную издательству как "маньячные хроники". И лучше его не тревожить. Он дошёл сюда своими ногами. Теперь добирается припоздавшей головой.