Ад — это не огонь. Ад — это вода. Безграничность черного моря, без перерыва играющего горькими мускулами волн. Первобытный хохочущий великан одной рукой запросто вскидывает корабль так, что его нос почти упирается в зенит, а потом, гулко ухнув, чудовище бросает игрушку, и все летит в бездну — палуба под ногами, сумеречный свет иллюминаторов, старое фото среди карт на стене. А собственный желудок упирается в горло. Затем — удар, и корабль захлестывает с бортов. И так — каждую минуту — десять секунд покоя, полминуты на подъем, судорожный миг на вершине, и — полет. Шестьдесят раз в час. Тысячу четыреста сорок раз в сутки. О годе — страшно думать. Но именно этими перекатами вахтенные меряют время: треснувший немецкий хронометр мертв уже восемьдесят пять лет.

А день не наступает. Из года в год черная ночь сменяется штормовым сумраком совершенно произвольно — сводя с ума, выбивая из души последнюю стабильную опору, как волны — палубу из-под ног. Ночная буря бесконечна. И это их ад. Больше полувека вода раскачивает корабль, и уже непонятно — взлетает он на волну или падает с нее: верх и низ заменила вода. Порой кажется, что даже если машины и набрали бы мощности, достаточной, чтобы судно взлетело с гребня очередного вала, то реальность поменялась бы местами, и полет превратился бы в очередное падение. Просто без переломной секунды.

Мрак, сырость, качка, многолетняя борьба со штормом. Люди превратились в тени. С глухим отчаянием выходят на вахту, борются, работают... А потом — молча расползаются по своим углам и словно исчезают во мраке. Можно было бы сойти с ума, но безумие — рай, здесь этой роскоши нет. А вот боль разума от вечного балансирования на грани сумасшествия — сколько угодно. Это часть ада. Эрнст назначает вахты и следит, чтобы все на них выходили. Пресекает ссоры и отчаянные драки сходящих с ума людей. Требует следить за внешним видом и одеждой — моральное падение человека начинается с беспорядка в вещах, с равнодушия к себе. Одно время он пробовал собирать свободных в кают-компании, но затея провалилась: люди слишком отчаялись, чтобы забыться в беседах и песнях. Все почти сорвались, почти обезумели. Эрнст — капитан двух тысяч человек. Он не имеет права на срывы. Это — непозволительная для него роскошь, когда речь идет об экипаже.

Котлы едва набирают мощность — мазут больше похож на отработку. Он, как и все вокруг — отвратительного качества. Лампы — едва светят, огонь — почти не греет. Одежда — всегда полусырая и холодная. Еда без вкуса, и ее куски стынут в горле. Никто из коков не виноват — это тоже часть ада. И каждое утро любой матрос просыпается, дрожа от холода в мраке. Каждый матрос с отвращением глотает безвкусную тушенку со стылой лапшой. Каждый матрос, чуть разогнав работой кровь, целый день летит к черному небу и падает с него. Чтобы через две отбитые рынды снова при камбузе проглотить свою порцию, и, упав под сырое одеяло, спасительно отключиться.

Порты бывают редко. Там также вечная ночь и сырость. И также негде согреться, нет яркого света. Лишь день отдыха от волн, чтобы залить в цистерны новый дрянной мазут и загрузиться провизией. На новости надежды нет. У всех одна и та же вечная буря. И капитаны других судов молча пожимают плечами при встрече. А у портовых работников свой ад — не лучше.

Лишь иногда можно услышать о встрече с Иными, для которых ад — вполне себе комфортная жизнь после земной. Здесь они и черти, и ангелы, и помощники, и каратели. Да вот только даже в них не верится. Быть может это — лишь спасительные байки для ломающегося разума, этакаяя религия в аду. Лично Эрнст за восемьдесят пять лет не встречал ни одного, хотя наслышан предостаточно. Редкие портовые байки об Иных... А еще — куда более редкое слово... Искупление...

Но сутки заканчиваются, и корабли снова уходят в многомесячную болтанку. Этого не избежать. Пожелай они искать порт раньше времени — просто не нашли бы его. Да и просто искать его — не выходит. Порт сам негаданно появляется по курсу, когда горючее и припасы на исходе. Или — когда давно закончились. И лучше не пытаться все истратить быстрее, в расчете на скорую встречу. В первый год так и сделали. Порт не появился и голодный экипаж три месяца мерз у остывших котлов, а потерявший ход корабль болтало куда больше и наполовину затопило. Дезертиров нет. Эрнст допрашивал — кто-то сознавался в намерении сбежать в порту, но, как они все говорили, всегда их планы просто вылетали из головы по прибытии.

Ад оставался адом. Ничего нельзя изменить и ни к чему нельзя привыкнуть.

Корабль глух и слеп. Сняты вахтенные с радиодальномера и все связисты. Радиосвязь не принимает даже помех и бесполезно что-то передавать в мертвый эфир. Это приводит дежурных в отчаяние. Пришлось дать им вахты матросов, чтобы уберечь от срыва. Акустиков же, напротив, не загонишь к наушникам. Это стало понятно в первую же неделю пребывания здесь. Ребята отказываются работать на шумопеленгаторе, но связно объяснить ничего не могут. По их рассказам, вместо шума течений они слышат крики — надрывные, бессвязные... Иногда в многоголосом хоре боли кто-то начинает выкрикивать их имена, просит, проклинает, требует капитана... Беднягу Гюнтера хватило на одни склянки, потом он сутки рыдал в углу, все повторяя: "это не вода! Мы не по воде плывем! Это не вода! Она знает нас! Это не вода!" Впрочем, колбасник оказался крепким малым — скоро оправился и даже сумел сам убедить себя, что ему померещилось. Но к наушникам все равно не подходит. Эрнсту совершенно плевать — что это за вода и вода ли вообще. Здесь обо всем можно только гадать. А у него другие заботы — на нем экипаж. Все две тысячи парней, которые еще чего-то ждут.

Вахта в капитанской рубке — опостылевшая рутина. Ничего нового из года в год — только бесконечные горбы морских валов. И Эрнст вздрогнул, увидев на носу чужака. Почти сотню лет никто новый не появлялся на корабле. И неоткуда ему было бы взяться в такую бурю. А этот спокойно держится одной рукой за леер и глядит по курсу. Внутри Эрнста все рухнуло и ноги предательски подкосились впервые за все время здесь — Иной. Не так много ходило о них слухов, но этот был описан точно — средний рост, непокрытая голова, военная куртка непонятно какой страны. И тонкие языки пламени, непрерывно струящиеся по одежде и коже. Отчего-то было понятно, что этот огонь не будет греть, сколько не тяни к нему руки, но при касании оставит незаживающий ожог. Волны сторонились чужака, а летящие брызги испарялись, даже не успев зашипеть.

Палач. И помощник. Нет имени — только клички. Одни называли его Лютым, Злым, Мясником, другие — Солдатским Ангелом. В одной байке говорилось, что даваным-давно один из Падших Богов назвал его Светлячок. За что и был растерзан Иным.

Сейчас он просто держался за ограждение борта, а старый корабль трепетал и гудел каждым бронелистом, готовый по воле пришельца превратиться в пиратское судно, в плавучий таран, в легкий бриг, и лететь туда, куда прикажет хозяин.

Эрнст одернул китель и, спустившись с рубки, уверенно двинулся к пришельцу, стараясь не поскользнуться на мокрой палубе. Что бы ни сталось потом — это его корабль и его команда. И если придется — он прикажет чужаку покинуть борт. Невзирая на последствия. Ведь собственное достоинство — это то единственное, что еще держит на плаву их разум, что еще оставляет в душе горсть веры друг в друга.

Иной обернулся, и Эрнст вздрогнул, столкнувшись взглядом с пустыми белками чужих глаз. Губы пришельца растянулись в довольном оскале...

---

— "Гузно в мыле, грудь в тавоте, но, зато — в торговом флоте!" — бесконечно повторяет Андрей замшелую остроту. Она изрядно надоела, но Пашка с ней согласен. Флот, зарубежная командировка, романтика африканских морей... Это домашние дебилушки бы намечтали. По факту — духота, жара, от блеска нагретого металла болят глаза, да пересушенная солью кожа лопается на руках. "Не ходите дети в Африку гулять!" Ибо чего в этой самой Африке смотреть? Море и порты везде одинаковы, а кедровые рощицы да бомжацкие деревушки на берегу и в первый день восторга не вызвали. Да и все это, сказать по чести, видно только тогда, когда после работы разогнешься. А ее, родимой, на судне всегда с избытком! Ибо этот мелкий самоходный перегружатель строили еще при Сталине, износили при Хрущеве, на ремонт заявку отправили при Брежневе, хрен на нее забили при Андропове, а плавает у побережья "братской" республики Сомали до сих пор. А экипаж еще и сократили.

"Ваше благородие" Федор Игнатьевич — капитан. Редкостная скотина. говорить по-человечески вообще не умеет. Дружит только с рулевым, с которым же и надирается в порту. Рулевой Александр Залипало (Пашка про себя зовет его немного иначе). Он же радист. Кто сказал, что так нельзя? За два оклада — можно. А за три он бы еще и бычьим гинекологом подработал. А если что случается — виноват кто угодно, только не он. Моторист Андрей — пошляк, хохмач и доминошник. Этот хотя бы человеком быть умеет. И еще Федька-мозголюб. Тезка капитана. И матрос, и крановщик в одном флаконе. Человек абсолютно "дивный". Имея за плечами сельскую школу и ПТУ, уверен, что знает все. И очень любит этими знаниями делиться — и про плоскую Землю, и про "новую хронологию", и про тайный еврейский заговор, и про мировое правительство, и про инопланетное вторжение. Очень любвеобильный до мозгов человек. Ну, и вот — сам Пашка, второй матрос, он же юнга, он же кок, да за один оклад. И до конца контрактика не сорваться...

— Так я тебе и говорю: Австралия — не континент, а часть Америки!

— Федька! Отлюбись уже! — машет на бездельника Андрей, продолжая ковыряться в клапанах лодочного мотора.

— Не, ну ты сам скажи! — не отстает Мозголюб — Ты сам сам Австралию когда-нибудь из космоса видел?

— Можно подумать, что ты видел!

— Я умных людей читал. Они все нормально объяснили...

— Ты этих умных людей у пивного ларька нашел?

— Дурак ты, Андрюха! Тебе "серые" жиды мозги промыли, вот ты им и веришь! А я, пока сам не увидел — ни во что не верю!

— Слышь, Федяра, а ты мозги свои когда-нибудь видел? Нет? Так с чего ты решил, что они у тебя есть? Вдруг это жиды тебя обманывают?

— Да пошел ты! — Федька вскакивает, и, увидев проходящего Пашку, радостно бросается его просвещать.

— Слышь, Мозголюб! — останавливает его Андрей — я очень люблю свой мозг, и очень не люблю, когда его любит кто-то кроме меня! И для Пашки сейчас дело есть!

Пашка же быстро соображает, что может быть хуже, и покорно идет к движку.

— Прокладку смени, крышку надень, да закрути! — указывает Андрей и уходит.

Крановщик ушел еще раньше.


— "Снова к делу приставили?" — звучит в голове знакомый мягкий голос

— Привет! — здоровается Пашка с уже давно привычной "шизофренией".

Новая паронитовая прокладка туго надевается на шпильки и не очень удобно садится на место.

— Я так и не понял тогда, почему я могу тебя только слышать, а увидеть или пощупать — нет?

— "Да, честно сказать, ты меня и не слышишь. Это вроде радиосвязи. Мы на одной частоте и можем друг с другом говорить. Принимать сигналы, точнее."

— Телепатия?

— "Я никогда не слышал этого слова..."

— Забей.

— "Ну, так вот... А попытаться стать материальным... Ну, мы знаем, что в твоем организме есть тепло, а сера — легковоспламеняющийся материал. Сумеешь зажечь спичку ладонью?"

— Только если тереть долго.

— "Не сумеешь. Для нас обрести плотность так же неимоверно тяжело, как для тебя поднять температуру тела до возможности зажечь спичку. Хотя, конечно, пример тут не очень удачный. Иногда мы можем обрести плотность. Ненадолго. И это занимает столько сил, что большинство из нас почти сразу гибнет..."

— Призраки гибнут? Вы же мертвые.

— "Перестаем существовать вообще. Даже в виде души... Нет! Гайки на шпильках не по кругу надо заворачивать, а по-диагонали! Иначе один край будет выше, не обожмет прокладки!"

— Ага! Так а вы там все после смерти обитаете?

— "Нет. Там где я, только неприкаянные. Какое посмертие у других — я не знаю."

— Что за неприкаянные?

— "Преступники. Только не маньяки..."

— Отморозки?

— "Кажется, да. У нас такого слова еще не было. Ты меня сбил."

— Извини.

— "Ничего. Вот... Может, где-то есть и другие места для посмертия. Я не знаю. Не встречал. Кому-то, быть может, рай. Кому-то — индийское перерождение. А кому-то — ничтожество..."

— Что?

— "Ну, полное небытие. В общем, нам за свой круг не выйти, потому не знаю".

— А медиумы вызывают духов, чтобы те им про все рассказывали.

— "И сразу видно шарлатанов! Откуда же духам знать больше вашего, если мы заперты каждый в своем аду?! И нас попросту никак не вызвать оттуда! лентяи зарабатывают ложью на дураках! Впрочем, в мое время было так же... ничего не меняется. Количество обманщиков и дураков, ведущихся на обман — во все времена величина постоянная."

— Кстати, о дураках. Ты с Федькой не общался?

— "Глупая шутка. Общаться можем только ты и я. Вроде радио. Я же говорил..."

— Ладно, не обижайся. Все-таки ты — зануда.

— "Мне очень долго было не с кем говорить о чем-то новом..."

— Как долго?

— "Очень долго."

Голос замолчал. Пашка только, было, распрямился, как собеседник коротко указал:

— "Заверни на шпильки контргайки и подтяни их друг к другу."

— Зачем?

— "Выбрация разболтает гайки."

— Ты техник?

— "Нет, просто ходил в плаванье..."

— Ясно. Ты не обижайся. Складывается мнение, что мне пора к доктору обратиться с нашими разговорами.

— "Н-да? — в голосе послышалась насмешка — ну, давай попробуем."

— Что попробуем?

— "Травмы головы, приступы головокружения, внезапные головные боли, отказ зрения или слуха — были?"

— Да нет, только от жары, бывает, жбан раскалывается...

— "Случаи лунатизма, потери памяти, временный паралич?"

— Нет. О чем ты?

— "Значит, серьезных патологий мозга быть не должно. Теперь иначе. Мысли о суициде?"

— Нет.

— "Уверенность, что мир грядет к катастрофе, и что ты избранный в войне добра и зла?"

— Что за ересь?

— "Значит, не манихейский бред, а потому онейроидный синдром исключается. А приступы непреодолимого страха, уверенность, что кто-то неотвязно тебя преследует? Или, что твои эмоции и мысли — проекция чужой воли?"

— Никогда такого не замечал...

— "Значит, не параноидальная шизофрения. А ведь именно она чаще всего сопровождается галлюцинациями. При паранояльном синдроме, например, они не встречаются".

— Убедил уже!

— "Прости, старался тебя успокоить, покуда ты не навнушал чего-то себе до настояящего сумасшествия. Самодиагностика всегда чревата подобным."

— Ты был судовым доктором?

— "Нет! — голос откровенно смеялся. — Просто в доме матушки было очень много книг. А я, в юности, был очень любопытен! Кстати, напоследок — галлюцинации всегда навязчивы."

— Тут ты прав. Никогда не командовал мною, и я могу легко от тебя закрыться.

— "А еще, плод шизофрении никогда не знает того, чего не знает больной ею. Ты до сего дня о психиатрии много знал?"

— Черт!

— "Нет. Я к ним не отношусь, и никогда не видел."

— Да, ты говорил... Кстати, ты, значит, тоже преступник?

— "В какой-то мере..."

— И кто же?

— "Никто."

— Не хочешь говорить?

— "Неприятная тема. Скажем так, преступником здесь считается и тот, кто не боролся с преступником. Не боролся — значит соглашался, пассивно поддерживал, соучаствовал. Ну, и прочие, кто поддерживал бесчеловечность правящего режима. Вольный или подневольный был — тут все едино."

— Там у вас, тогда, наверное, девять из десяти людей.

— "Меньше, наверное. Но все равно — много. Я не считал. Впрочем, тем, кто не был идейной мразью, могут дать шанс на искупление."

— А что потом, когда искупаете... Или когда наказание — все?

— "Не знаю... Хороший, конечно, вопрос — есть ли жизнь после искупления? Почти как "есть ли жизнь после смерти". Впрочем, второй, кажется, уже закрыт."

— Ага. Как Андрей шутил — "видимо, в раю хорошо, раз оттуда никто не возвращался, чтобы рассказать". А как случилось, что ты связан со мной?

— "Иногда мы помогаем людям..."

— Как джинн из лампы?

— "Нет. Желаний точно не исполняем. Так — советуем, помогаем..."

— Теперь понимаю. Отец тоже говорил, что его защищает какой-то бешеный японский шиноби.

— "Да. Может быть и так. Ничто не мешает твоему отцу тоже быть связанным с кем-то из мира духов."

— Так, матрос!!! Ты что, уснул над собранным движком?! — Залипало появился в своей обычной манере, то есть сзади и неожиданно.

— Тебе плохо?! В водичку макнуть?! — продолжал он словесный понос, уже стоя лицом к лицу — или тебе делать нефиг? Так ты доложи — я найду, чем тебя занять!

Пашке было что сказать. И даже вырисовывалось направление, куда рулевому следует рулить. Но спорить с любимчиком кэпа не рискнул. Молча сгреб инструменты и понес к рундучку Андрея...

Вообще, судно-перегружатель было обязано всегда находиться в порту приписки или где-то рядом с оным, согласно распоряжению. Но Федор Игнатьевич периодически левачил, то подряжаясь что-то доставить или разгрузить, то шерстил прибрежные воды после шторма, надеясь разжиться чьим-то потерянным грузом.

Вот и в эту ночь судно привычно стояло на якоре далеко от порта, прибыть в который кэп планировал завтра. На вахте был Федька-мозголюб. Он-то и приметил четыре надувные моторки, плывущие к ним от берега. От растерянности он не нашел ничего умнее, чем отчаянно колотить в рынду. На лодках послышался смех с улюканьем и в воздухе протрещали две экономные предупредительные очереди.

— Пираты! — орал Федяра.

Экпиаж выскочил на палубу. Рулевой, оценив ситуацию, тут же куда-то исчез. Мозгоклюй, сочтя работу сделанной, тоже испарился. "Ваше благородие" судорожно глотал воздух, сжимая одеревеневшей рукой табельный "макаров".

— Дай сюда! — Андрей отобрал у него пистолет — отпугнуть попробуем!

— Предупредительный надо... В воздух... — прохрипел Федор Игнатьевич.

— Сам и предупреждай! — прогудел в усы Андрей, выцеливая кого-то, и нажал на спусковой крючок.

С лодок ударила уже совсем не экономная очередь, прошившая стенку кубрика и ногу стоящего перед ним моториста. Капитан, закрывая руками голову, убежал в рубку и Пашка услышал, как хлопнула дверь. С лодок полетели "кошки", и две дюжины негров, ругаясь по-своему, сноровисто залезли на борт.

Пашка шустро втянулся в кубрик и закрыл дверь. В иллюминатор было видно, как полуголая орда потрошит рундучки, вскрывает контейнер, как кто-то протащил мимо собранный им недавно лодочный мотор. А двое самых озлобленных уже забивали ногами раненого Андрея.

— "Так!" — знакомый голос в голове перекрыл шум на палубе. В этот раз собеседник был краток и деловит:

— "Слушай и выполняй! Без геройств! Понял?"

Пашка кивнул, не успев даже подумать, увидит ли призрак кивок. Тот, тем не менее, понял.

— "На секунду выгляни в иллюминатор и пригнись!"

Матрос подчинился. А голос продолжил:

— "Без инициатив! Сейчас быстро бьешь со всей дури по двери, выскакиваешь, толкаешь негра! Потом — швыряешь Андрея в кубрик и запираешь дверь! Не тащишь, а именно швыряешь!На все у тебя только три секунды! Усек?"

— Да, но...

— "Пошел!!!"

Распахнувшаяся дверь ударила пирата, державшего в руках автомат. Оружие у его товарища висело за спиной, и тот успел только что-то проблеять, когда Пашка оттолкнул его от Андрея. Дальше — ухватить раненого за ремень и швырнуть в кубрик! Моторист весил почти центнер, и парень услышал, как от рывка хрустнули все суставы сразу. И Пашка, чуть замешкавшись, уже видел, как разгибается первый пират, как достает грязный "калаш" его напарник, и еще некоторые уже поворачивают головы на шум... Дверной замок успел щелкнуть прежде, чем дверь вздрогнула от удара. Воздух треснул очередью, и в стене появилось два пулевых отверстия.

— "Не опасно! — сказал голос — пули не стальные. те, что пробьют, убойной силы уже не сохранят!"

Ночь накалялась. Озлобленные сопротивлением и скудной добычей пираты лаялись меж собой, и тон их беседы все больше повышался. Стонал, не приходя в сознание, Андрей. Пашка выглянул в иллюминатор. Среди толпы оборванных негров (на одном уже сидел капитанский китель Федора Игнатьевича) выделялся здоровяк, который указывал товарищам на канистры и в чем-то убеждал.

— Подожгут... — у Пашки пересохло горло.

— "Дело дрянь." — печально согласился голос в голове.

— Я это... Не боюсь смерти... Ты оттуда же... Значит не все закончится. Только гореть не хочу — больно это...

Голос молчал. Пашка решил уже, что шоковая встряска от происходящего запоздало вылечила шизофрению. Но тот появился снова, и был очень тихим.

— "Сейчас все хорошо будет. Ты, главное, не пугайся. Ладно?"

И исчез, прежде чем парень успел спросить — чем еще его может напугать эта ночь?

Туман в прибрежных водах Сомали — явление нередкое. Он мешал потрошить суда, но знавшие воды пираты, в целом, его большой помехой не считали. И появившаяся в воздухе взвесь никого не напугала — просто чуть сложнее до берега добираться будет. Только молодой внук деревенского колдуна замер на ходу, к чему-то принюхиваясь. А потом, закинув автомат за спину, скользнул с борта в одну из лодок.

— Эй! Ты испугался воды в воздухе? — окликнул его вожак.

— Не хочу потом вымаливать искупление, — буркнул беглец и завел мотор.

— Должен будешь мне новую лодку! — крикнул ему вслед главарь и кивнул другим — Нам больше достанется!

А туман, между тем, стал совсем густым и непривычно морозным. Где-то вдали загалдела испуганная стая чаек. Люди заторопились, стараясь догрузить добычу, чтобы потом, запалив перегрузчик, уйти невидимыми. С носа раздался крик:

— Тревога!

Пираты разом повернули головы. Серо-синеватая хмарь почтительно расползалась в стороны — от волн до луны. Нечто огромное уверенно шло через туман, и впереди его, низким предупреждающим рыком летел гул работающих паровых котлов.

Вожак собрался отдать команду прятаться, в надежде потом продолжить грабеж, но не успел.

Пашка увидел в иллюминатор, как, разом сбросив хмарный плащ, из темноты вышел огромный корабль. Жесткий, прямой и изящный, как старинный рыцарский меч. И, хотя ни одно из его орудий не было направлено на их судно, пираты вразнобой заголосили и посыпались в лодки. Кряхтя и кашляя заводились моторы. А огромный линкор все наступал, проходя малым ходом почти вплотную к низкому борту перегрузчика.

Пираты устремились через туман в сторону берега. Завтра лишь одна лодка из трех оставшихся благополучно дойдет до земли. Прочие перевернутся стараниями испуганных рулевых.

А линкор, не сбавил и не увеличил ход. Выйдя из ночного тумана, он, не меняя курса, уходил обратно в серую пелену. Мимо Пашки величественно проплывали орудия, спасательные шлюпки, краны, два ряда бортовых иллюминаторов... А у самого борта стоял пожилой капитан с резкими чертами усталого лица и смешными ушами. Увидев Пашку, он виновато улыбнулся и отвел взгляд. Какой-то внутренний толчок развернул голову матроса по направлению к гроту. Там на топе тяжело шевелился отсыревший и линялый флаг со свастикой.

"Ты, главное, не пугайся. Ладно?" — вспомнил Пашка.

Горло сжал спазм, а мысли и чувства заскакали внутри испуганными блохами.

Туман уже смыкался за кормой уходящего корабля.

— Я же говорил! — проскрипел высунувшийся Мозголюб — я же говорил, что фашисты перебрались на базу в Антарктиде! Вот!

— "Прости, малыш... — голос в голове был слаб и едва различим — наверное, я должен был сказать раньше... Не хотел пугать... Мы все давно уже не... Впрочем, не важно..."

---

Капитан остановился в трех шагах от чужака. Спокойное достоинство офицера чуть портила необходимость держаться за трос ограждения. Иной же, напротив, отпустил леер и развернулся полностью, совершенно невероятно удерживая равновесие при штормовой качке. Кошмарный оскал стал еще шире. А затем произошло чудо — Иной чуть заметно склонил голову в приветствии. Сердце капитана замерло на долгую секунду, чтобы потом заколотиться втрое быстрее. Горло сперло судорогой.

— Ис...купление? — едва прохрипел Эрнст.

Чужак уже отчетливо кивнул и довольно расхохотался, заглушая рев волны...

---

Постскриптум.

...Андрей шел на поправку в родном Ярославле. Все грозился приехать к Пашке в Питер и закатить грандиозного морского "гуляя". Федька-мозголюб связался со сталкерами. Благодаря истории о морской встрече быстро завоевал у них авторитет, и теперь активно инстаграмил результаты своих поползновений по заброшенным бункерам. Кэп с рулевым набрали новых дураков в команду и все еще болтались на своем корыте где-то по морям. А Пашка... Пашка просто жил, а жизнь проходила как-то мимо сознания. Не хватало "голоса" — его советов, рассуждений, редкого юмора и постоянного участия. Еще давило странное чувство вины. "Это занимает столько сил, что большинство из нас почти сразу гибнет..." — вспоминал он последний спокойный разговор. Это так невозможно и смешно — быть человеком, который добил карманный линкор 3-го рейха. Потом истерика проходила и становилось стыдно.

— "Ты не против?" — услышал он однажды, и, не поверив, завертел головой, боясь, что дошел до настоящего сумасшествия.

---

Ад — это не огонь. Ад — это вода. Линкор давно пуст, и лишь морские боги ведают, каким образом он живет и слушается команд Эрнста. Бесконечный шторм, иссиня-черное небо, бугры волн до горизонта. Изо дня в день — борьба. Корабль снова прокладывает курс через бурю. Одежда иногда просыхает. Еда бывает горячей и имеет вкус. И эти мелкие радости делают жизнь сносной. Даже приятной. А буря и безлюдие корабля даже нравятся Эрнсту. Кажется, теперь он начал понимать Иных. Тех самых ангелов и карателей, которым жизнь в аду кажется вполне сносной.Быть может, и путь Эрнста не зациклен на вечном штормовом походе.

— Помнишь, ты спрашивал про искупление, а я не знал, что ответить? Теперь я знаю. Тогда наша команда заслужила его. Поступок, жертва... А еще — намерение. Этим мы доказали, что изменились, и что заслуживаем теперь иной участи. Знаешь, искупление — это выбор. И каждый сделал свой — блаженство, перерождение, вечный покой...

— "А ты?"

— "А я решил остаться с тобой."


Эрнст зафиксировал штурвал так, чтобы линкор резал волны, не переходя на бортовую качку, а сам мысленно обратился к подопечному:

— Теперь мы снова займемся мореходной астрономией. Насколько время в точке 1715Е отличается от времени Гринвичского меридиана?

И, услышав страдальческий стон Пашки, искренне рассмеялся.

Мракопедия.

Ссылка на первую часть: Странные дети

Маленьких пациентов было много. Хорошо, что большинство из них были вполне обычными детьми. Многие действительно одарённые, настоящие интеллектуалы, тем не менее, они оставались просто детьми. Но были и такие, при встрече с которыми по коже пробегали мурашки.

Шестилетняя Анечка сидела напротив меня и со скучающим видом озиралась по сторонам. Ей было не интересно. Ни глянцевые весёлые картинки, ни маленькие яркие куколки, предложенные мной, не произвели на неё впечатления. При виде вазочки с конфетами, стоящей на моём столе, глазки девочки оживились, ручонка потянулась к лакомству, но тут же замерла в воздухе и вернулась к хозяйке с … огромным краснобоким яблоком, в которое она тут же впилась зубками. Чёрт возьми, оно появилось не откуда-то из кармашка, а прямо из воздуха! Ага, девочка умеет материализовывать предметы. Хотелось бы узнать как. Я молча наблюдала за Анечкой и в душе восхищалась, но когда было съедено второе яблоко, а потом третье, решила всё-таки сделать перерыв в незапланированном перекусе. Вот тут-то всё и началось. Стоило мне сделать шаг навстречу ребёнку, как в лицо мне ударило такое же яблоко. От неожиданности я плюхнулась на свой стул, но это было последнее, что я успела сделать. Мои руки накрепко прилипли к столу, а ноги сдавила невидимая бечёвка, затягивающаяся всё туже и туже. Теперь удары сыпались на меня со всех сторон, и отнюдь не яблоками. Чьи-то руки хлестали меня по щекам и мёртвой хваткой вцепились в волосы, оттягивая голову назад. Из разбитого носа стекала кровь, а в рот мне уже лезло такое же яблоко, раздирая уголки губ и лишая меня возможности даже пискнуть. Господи! Да где же этот Сергей Назарович, он что, вообще ничего не видит? Им что, мало того, что уже засняли камеры!

Очнулась я от того, что кто-то поднёс к моему разбитому носу нашатырь. Сознание выдернуло склонившуюся надо мной озабоченную физиономию Сергея Назаровича и несколько расплывчатых фигур.

«Ты, чего, дурёха, инструкции не читала, на герань почему сразу не посмотрела?» - зашипел мой спаситель.

Только сейчас, с трудом повернув голову, я заметила на окне почерневшие и поникшие кустики недавно цветущей герани.

- Что это было? – прошептала я, морщась от боли.

- Будем считать, девчонка с воображаемыми друзьями. Мала ещё, так они её охраняют. Любое желание дитятки для них закон. А в тебе угрозу почуяли, вот на защиту и стали.

- Такое сейчас бывает?

-Здесь и не такое бывает. Это ещё ничего, а вот если на вызов отправят! Там средств защиты не очень-то, а риска куда больше.

Про вызов на дом я уже не раз слышала, но всё как-то мельком, не вдаваясь в подробности, хотя поломанные рёбра и сломанные шеи говорили сами за себя. Я думала, что меня это не касается, не моя сфера, не моё дело. А сейчас думать о чём-то другом после встряски, у меня не было ни сил, ни желания, ни воображения. Я просто закрыла глаза, не слушая больше торопливые объяснения Сергея Назаровича о загадках парапсихологии и шутках судьбы.

***

Вызов. По-моему представлению, всё это должно выглядеть, как визит врача к больному. Раз вызвали, значит, помощь нужна. Учитывая специфику моей работы, это беседы с родственниками, с самим «больным», с пострадавшими, если таковые имеются, в общем, как-то так. Вот и сейчас, когда Сергей Назарович объявил, что завтра мы едем на вызов к десятилетнему мальчишке, страдающему лёгкой формой ДЦП, я сразу представила летающие по комнате игрушки, моего воображения на большее нем хватило. Да и какие странности может показать ребёнок, который с трудом удерживает в непослушных руках предметы и нуждается в постоянной заботе взрослых.

-Сергей Назарович, вы уверены, что это именно наш случай? Я даже не знаю, с чего и как начинать, о чём спрашивать.

- Вера, начинать первый визит нужно просто с наблюдения. Охотиться мы будем за тем, что не замечают другие. Наблюдатели и без нас своё дело знают, а вот мы посмотрим на всё со стороны.

- А что искать, ведь информация какая-нибудь должна уже быть, почему мы?

- Ну, посуди сама, может ли ребёнок с таким заболеванием раскрыть клетку с попугаем, стоящую довольно высоко, или написать упражнение каллиграфическим почерком лучше всякого прилежного ученика, да так, что приходящим на дом учителям, остаётся только удивляться и радоваться.

- Только-то!

- Вера, ты считаешь, что это не повод приглядеться повнимательней? А вот отчим, с лица которого слезли лоскуты кожи, потому что чайник взбесился и выплюнул ему в лицо всё содержимое, состоящее из двух с половиной литров кипятка, так бы не сказал. Если бы он только знал, как тяжело мальчишка переживает из-за каждой ссоры отчима с матерью, если бы он видел, этот взгляд, наполненный злостью и обидой! Хотя, после такой порции кипятка, хорошего зрения ему не видать!

***

Воскресенье. Мы с Сергеем Назаровичем уже битый час сидим на скамейке у детской площадки и наблюдаем за резвящейся малышнёй. Молодые мамы не сводят глаз со своих сокровищ, степенные бабульки охают и грозят пальцем своим чадам, если видят то, что запрещено их семейным уставом. Несколько мальчишек чуть поодаль возбуждённо гоняют мяч, выписывая ногами замысловатые кренделя. Белокурая женщина с голубыми уставшими глазами рассеянно смотрит на всю эту кутерьму, положив руку на плечо бледному мальчику, сидящему в инвалидной коляске. Сергей Назарович чуть заметно кивнул, давая понять, что они и есть предмет нашего наблюдения.

Женщина сделала два шага назад, переключив своё внимание на разговор с такой же молодой мамашей, наблюдавшей за весёлой вознёй в песочнице. А вот в лице мальчика, что-то изменилось, и это заставило меня насторожиться. Всё это время он с завистью следил за сорванцами, пасующими мяч друг другу. А вот теперь его глаза застыли, уставившись в одну точку, а на лице появилась маска безразличия и отрешённости. Его фигурка съёжилась и обмякла, сливаясь с креслом. Зато среди играющих началось оживление, послышались удивлённые возгласы и обиженные упрёки. Мяч увёртывался от мальчишек и скользил между их ног, живя своей жизнью. Они бросались из стороны в сторону, крича что-то друг другу. Их удары не достигали круглой цели, которая ловко увёртывалась, дразня и разжигая их злость.

- Ишь, разорались, ноги сейчас переломают друг другу, а то и попадут кому-нибудь по голове, хулиганы малолетние. Куда матери смотрят! – качала головой одна из бабулек, обращаясь к своим соседкам.

Знакомая картина. Седовласых любительниц перемыть чужие косточки около подъездов можно встретить всегда и никак не меньше двух.

-Да никуда не смотрят, нарожали и путёвкой в жизнь по заднице. А потом удивляются, откуда у нас проститутки да наркоманы, - пухлая матрона в очках с толстенными стёклами, нарочито громко высказала своё мнение, оглядываясь по сторонам.

- А алкашни сколько, пьют и о детях не думают. Потом и появляются, - одна из бабулек метнула хищный взгляд в сторону замершего мальчика. – Ирка из десятой квартиры вон родила, а теперь и сыну и ей всю жизнь маяться. А кто тот отец, поди разберись.

«Понесла кобыла, да лягнуть забыла»,- подумала я, морщась от того, что стала невольной свидетельницей этих гнусных сплетен.

- Да и со вторым её муженьком не всё гладко. В больнице лежит, она ему всю харю кипятком сварила.

-Да не она, её и дома не было, а я точно знаю…

Что она знала, по-видимому, останется пока тайной. Мяч прилетел со стороны играющих мальчишек и глухо шлёпнул по хитрой физиономии, раскрошив очки. Голова бабульки судорожно дёрнулась, и она завопила, прикрывая глаза пальцами, сквозь которые показалась кровь. Её соседка вскочила, всплеснула руками и попятилась, раскрыв рот в беззвучном крике, и тут… Это был не удар, не толчок, не подножка. Я увидела то ли тень, то ли полупрозрачный сгусток, то ли облачко пыли, поднявшееся под её семенящими ногами. Через несколько секунд она неловко грохнулась, неестественно вывернув ногу и клацнув зубами о цементный бордюр. Замешательство длилось мгновение. Мальчишки бросились врассыпную с криками: «Это не я!». К стонущим бедолагам кинулись мамаши, кто-то испуганно охнул, раздался детский плач и срывающийся крик: «Да вызовите скорую!»

«Вера, ты это видела, видела?» - взволнованно прошептал мне над ухом Сергей Назарович.

«Ага», - буркнула я в ответ, не зная, бежать ли на помощь, или оставаться на соседней лавочке. Признаться, я не поняла, что видела. Стечение обстоятельств, полтергейст или игру воображения. Украдкой посмотрев на мальчишку в коляске, заметила, что сейчас в его глазах не было отрешённости, любопытства или испуга. Они светились довольством, зато побелевшая, как мел, мать лихорадочно кинулась к своему сыну, увозя его от толкотни и криков.

***

- Ну и как тебе зрелище? – насмешливо спросил Сергей Назарович, когда мы ехали назад в свой санаторий.

- Не из приятных. Что дальше?

- А знаешь, напарница, такие люди были всегда, с самого зарождения человечества. Они учатся, адаптируются, и просто живут, растворяясь среди обыденности. Представь, кто может вырасти из такого малявки, если не заметить, отмахнуться или растоптать. Он же, засранец, не просто предметы перемещает, сам из тела выходить может. Видела, как бабку об бордюр? А дальше только индивидуальная работа.

Мог бы и не объяснять. Я знаю, что будет дальше. С нашей стороны – полные отчёты с описанием происшедшего. За дело возьмутся специалисты следующих уровней – психиатры, парапсихологи, даже духовные лица. Да, да, хоть и проработала я здесь недолго, а про одержимость тоже наслушалась. Вообще, теперь это не моё поле битвы. Завтра я встречусь с тем самым маленьким ангелочком и услышу её божественный голос.

***

Судя по записям наблюдателей, ничего особенного за последние два месяца не произошло. Сашенька, так звали поющего ангелочка, исправно посещала детский сад, участвовала во всех мероприятиях и дарила только радость окружающим. Инсульт пожилой воспитательницы не в счёт. Это произошло во время тихого часа. У неё внезапно закружилась голова, звон в ушах сменился тошнотой и онемением руки, а потом провал и госпитализация. Сашенька в это время беззаботно спала в своей кроватке. Правда, её мама накануне устроила скандал по какому-то поводу, может, это и послужило толчком к болезни.

Сейчас девочка сидела передо мной и поминутно оглядывалась на дверь, за которой осталась её мама. Потом она смешно наморщила носик и сказала:

- А я сегодня опять петь буду?

- Ну, если, ты, конечно, захочешь!

- Не хочу! Я к маме хочу!

- В прошлый раз тебе понравилось играть вон с той куклой, - я показала на полки шкафа, уставленные разными игрушками, - хочешь ещё поиграть с ней?

После минутного колебания девочка тряхнула кудряшками и подбежала к вожделенным сокровищам. Сдёрнув с полки сразу несколько игрушек, она хитро посмотрела на меня и швырнула их на пол.

Так, начинается, сейчас мы будем показывать свой характер. Сашенька тут же пнула их и по-прежнему глядя на меня, потянулась за другими. Через секунду на пол посыпались разноцветные кубики, покатились карандаши, разлетелись в разные стороны разноцветные пазлы.

- Саша, мне кажется, что это не самая лучшая идея, устраивать такой беспорядок. Теперь нам придётся всё это убрать, - сказала я строго, делая шаг вперёд.

- Не хочу убирать, ты мне не нравишься, ты злая!

Девочка отпрыгнула к двери и завертелась волчком, приговаривая нараспев: «Злюка-колюка». «Это что, такая детская песенка?» - промелькнуло у меня в голове. Точно, эти слова она напевала, как будто поддразнивая меня. Перед глазами всё начало двоиться, в ушах что-то застонало, зазвенело, боль как пуля пронзила виски и переползла в затылок, грозя пробуравить его насквозь. По губам поползло горячее и солёное. Пошатываясь и зажимая уши руками, чтобы и мозги не поползли за ворот, я с трудом раскрыла дверь и выбралась в коридор. Вот она, тварь!

Вытянутая морда и злобный оскал, сквозь который с шумом вырывался воздух, огромные глаза с воспалёнными набрякшими веками – вот что встретило меня за дверью. Вот она, мамочка со своей фанатичной любовью к избалованному ребёнку. Все, кто не нравится ангелочку, превращаются в инвалидов как бы по естественным причинам.

В этот удар я вложила всё: и злость, и душу, и последние силы. Мамаша распласталась, вереща и ругаясь, как сапожник, а я опёрлась о стену, слыша топот бегущих ног и знакомый голос Сергея Назаровича.

Боль в голове медленно отступала. Вот я опять побывала в переделке, и даже умудрилась не отключиться.

***

- Вера, ты когда догадалась, что дело совсем не в ребёнке?

- После последнего отчёта, в котором говорилось, что воспитательница с инсультом была доставлена в больницу. Там ведь тоже мать фигурировала. Кстати, что там с ней?

- О, от её голосочка даже стёкла лопаются. Её голосовым связкам любая сирена позавидует, и не только связкам, знаешь, как она может своё лицо менять, до неузнаваемости.

- Заметила, - усмехнулась я, вспоминая ту рожу в коридоре.

У меня был недельный отпуск. Времени поразмыслить над спецификой своей работы, было предостаточно. Людей им всегда не хватает! Детский рисунок пытается тебя сожрать, невидимая тварь пробует накормить яблоком, а любящая мамочка хочет выпустить мозги через нос и уши. И всё это должно быть зафиксировано, чтобы другие смогли продолжить начатую работу. Представляю, с чем они там имеют дело. И всё-таки уходить не хочется. Сейчас, смотря в глаза своему ворчливому напарнику, мне хочется просто расплакаться. А он, будто угадал моё настроение.

- Не жалейте себя, Верочка, поверьте, другие подвергаются куда большему риску. Вы что-нибудь слышали про синдром подарка феи? Ну, сказку в детстве читали? У героини при смехе изо рта сыпались лепестки роз, а при плаче слёзы превращались в жемчужины.

- Сказку читала, а про синдром не слышала.

- Не хотите ли посмотреть?

- Сейчас? Посмотреть запись?

- Запись, но в реальном времени. То, что будет происходить там, вы будете видеть на мониторе в соседней комнате. Пойдёмте, правое крыло на втором этаже.

***

Малюсенькая комнатушка примыкала к кабинету, в котором сейчас работал специалист другого уровня. Две симпатичные девчонки, похожие друг на друга как две капли воды, сидели за столом и занимались каким-то важным делом.

-Знакомься, Ирина и Марина, сёстры-близнецы, ученицы пятого класса. Примерно год назад явили миру такой феномен: при обиде, страхе, злости, даже грусти выдают окружающим целые полчища насекомых! Это про них в прямом смысле слова можно сказать: «Им нельзя раскрыть рот». Мы уже видели и гусениц, и мух, и маленьких домашних паучков. Что интересно, всё самое настоящее, судя по многочисленным анализам и довольно агрессивное. Гусеницы ползают, мухи кусаются. Объяснения нет, но девчонкам всё это портит жизнь. Интересно, какой подарок они приготовили нам сегодня.

- Надеюсь не змей и скорпионов, - пошутила я, уставившись в монитор.

Гладкая поверхность стола, за которым сидели девчонки, была абсолютно пуста. Специалист применил излюбленный приём – показывал карточку с каким-нибудь изображением и внимательно наблюдал за реакцией. Сёстрам было весело, они смеялись, болтали друг с другом и непринуждённо отвечали на вопросы. Но вот из стопки карточек специалист вытащил ту, при виде которой, реакция сестёр изменилась. Они переглянулись и замолчали, не отвечая на заданный вопрос. Сергей Назарович напрягся: «Их учат сдерживать свои эмоции, иногда это получается. Не хотелось бы, что бы сёстры ходили всю жизнь с пакетами у лица».

Я буквально готова была залезть в монитор, так мне хотелось рассмотреть происходящее. Им опять задали вопрос, и одна из них заелозила на стуле, испуганно глядя на сестру. В уголке её рта показалась большая чёрная точка, а потом растворилась в воздухе. Ещё одна точка, ещё одна. Девочка больше не могла себя сдерживать. Она вскочила со стула и завопила, стараясь остановить поток, вырывающийся изо рта вместе с криком. Чёрные точки садились на стены, падали на стол, бились о стекло большого окна, но большая их часть атаковала женщину, размахивающую руками.

- Это что, осы? – вскочила я, оглядываясь на Сергея Назаровича.

- Хуже, Вера, оводы, чёрт бы их побрал!

- Чего стоишь, отсекай её от них, аэрозоль давай, - закричал мой напарник, подскакивая к замершему сотруднику.

Скоро комнату заволокло белой дымкой, и я осталась одна, боясь ослушаться сурового приказа Сергея Назаровича сидеть и ждать.

Ждала долго, не сводя глаз с монитора, но дымка так и не рассеялась, скрыв от меня дальнейшие действия сотрудников. Когда Сергей Назарович появился в комнате, вид у него не предвещал ничего хорошего.

- Всё так плохо?

- Плюс в том, что одна из сестёр смогла совладать со своими эмоциями. Если бы обе проявили себя, то хуже уже и быть не могло. Заметь, в отличие от взрослых, у детей это всегда защитная реакция. Что ж она им там показала?

- А со специалистом всё будет в порядке?

- Dermatobia hominis. Человеческий овод. Искусали, заразы. Знаешь, как личинок овода из-под кожи удаляют? Подцепят пинцетом и тянут белую жирную мерзость. Зрелище не для слабонервных. Остаётся надеяться, что заражения паразитами не было, а сейчас врач всё сделает как надо, чтобы в дальнейшем не пришлось прибегать к хирургическому вмешательству. Учись, Вера, запоминай. Придёт время, твои знания пригодятся, если не сбежишь, конечно.

***

Дни тянутся однообразной вереницей, навевая на меня тоску. Как ни странно, это тоска по адреналину, который играет в крови при общении с очередным пациентом. Практически три недели я не видела странных. И вот передо мной отчёт, который я так долго ждала.

Мама очень удивилась, когда шестилетний Вовка, отказываясь идти спать, заявил, что скоро придёт отец. Отец был в командировке, и приехать обещал только через несколько дней. А через час он уже довольный стоял на пороге, потирая натруженные руки. Сонный малыш прижался к его ногам, бормоча, что знал о приезде папки, потому что слышал, как его машина ехала по дороге. Но в то время, как он об этом заявил матери, машина отца находилась в пятидесяти километрах от дома. Следующий случай не заставил себя долго ждать. Придя с улицы, Вовка стал смеяться над тем, как бабушка Поля ругается с соседкой из-за плохо вымытой лестницы. При этом он повторял слова и выражения, услышанные им самим. Бабушка действительно ругалась в тот день с соседкой, только вот жила она на другом конце города…

Конец записи

Да у этого ребёнка феноменальный слух, скорее всего, избирательно воспринимающий звуковые волны! Значит, завтра наше первое знакомство. Страшно ли мне? Да, никогда не знаешь, что преподнесёт тебе эта первая встреча. Хочу ли я уйти? Нет, по той простой причине, что эта работа мне нравится. Не каждому судьба преподнесёт личное знакомство со странными детьми.

"Они всегда жили среди нас, жили, живут и будут жить.

Их запирают в психушки, о них снимают фильмы, им завидуют.

А вот мне страшно, потому что я вижу обратную сторону медали, я с ними работаю."

Чего-чего, а такого удара ногой в самое яблочко, Валентина Андреевна никак не ожидала. Крепко держа ручонку своего нерадивого ученика и выговаривая ему о важности правильного наклона и старании при письме, она терпеливо выводила буковки на узенькой строчке помятой тетрадки. Рука мальчишки была безвольной, податливой и не принимала никакого участия в этом трудном деле правописания. Сам он брезгливо морщился и потешно надувал губы, показывая всем видом, что эта наука ему неинтересна, трудна и просто отвратительна. Валентина Андреевна, учительница начальных классов, годами выработавшая в себе умение сдерживать негатив, чувствовала сейчас подступавшую злость на этого ни к чему не способного мальчишку. Ни читать, ни писать, ни считать! Далеко не глупый, а просто обленившийся чертёнок. Была бы её воля, такого бы ремня дала. Поначалу, мог запросто показать ей язык в ответ на требование стараться, потом кинуть в её сторону матерное словцо, показать неприличный жест, опустив руки под парту. Или просто объявить бойкот, демонстративно отвернувшись и бросив ручку на пол. В таких случаях учительница отступала, не просила, не объясняла, не ругала, а давала время перебунтовать и успокоиться. Хорошо, что на весь класс вот такой один трудный ученик. Сегодня оставила после уроков на дополнительное занятие, надо же как-то учить.

Ощущая усталость и боль в спине, она тяжело выпрямилась и тут же почувствовала удар пониже спины, от которого слабо охнула и резко повернулась к обидчику. Серёжа Коваленко, ученик первого класса, смотрел исподлобья на свою учительницу, явно радуясь, что удар достиг своей цели. Во взгляде чувствовался вызов: «Ну и что ты мне сделаешь?» Валентина Андреевна, удивлённая, рассерженная, покрасневшая от негодования, сделала шаг навстречу первоклашке, с усмешкой наблюдавшему за её действиями. Тетрадка, лежавшая на парте, поднялась в воздух и с силой шлёпнула оторопевшую учительницу по лицу. Обыкновенная шариковая ручка, которую минуту назад сжимали тонкие детские пальчики, сейчас выскользнула, подпрыгнула вверх и застыла в паре сантиметров от левого глаза, намереваясь вонзиться в зрачок по велению своего маленького хозяина, сложившего руки на груди и откинувшегося на спинку стула.

Конец записи.

Вонь в квартире появилась сравнительно недавно. Павел Сергеевич, работавший патологоанатомом в местном морге, сначала не придал этому значения. Ну. воняет, и воняет, на работе не такого нанюхаешься. А специфический запашок, связанный с его работой, давно въелся и в одежду, и в душу. Жена год назад ушла, бросив ему в лицо обидное: «Да пошёл ты со своей работой, да своими трупаками». Пытался ей что-то возразить, объяснить, но получил очередную порцию обидных слов с очень тонким, но понятным смыслом: « Закрой свой рот и не воняй здесь больше в мою сторону!» Слова эти он слышал и раньше от неё, обижался, тайком обнюхивал свою одежду, себя. Долго скрёб тело в ванне, ещё раз принюхивался к себе, и ничего особенного не замечал. Нормальный мужик, нормальная работа, нормальный запах. Разве её объяснишь, что там у них всё строго, стерильно и в какой-то мере, даже уютненько, чего не скажешь о квартире, хозяйка которой вечно ворчит и воротит от него нос. Переживал, конечно, но в себе. Не хотел, чтобы сын видел, ему учиться надо, а не в дела взрослых вникать. Без хозяйки трудно, но ему с женой легко никогда и не было. Всё как-то само собой пошло, поехало: работа, дом, быт, который никак не хотел слушаться мужских рук. Отварные пельмени, яичница,, бутерброды и дежурные фразы в сторону сына: «Как в школе? Ты ел? Уроки сделал? Приду поздно, не жди». Артём, семиклассник, в общем-то особо и не переживал развод родителей, а, может, делал вид, что не переживает. У него был свой мир, свой круг общения, свои интересы и вопросы. Отца в этом созданном мире не было. Зато были такие интересы, узнай о которых отец или окружающие, то навряд ли Артём встретил понимание с их стороны. Какое понимание может быть, когда у тебя в шкафу, в который никто не заглядывает, есть своя кунсткамера собственного производства. Серые подвальные крысы с белыми головками и вытаращенными бусинками глаз. Белые крыски с серыми головками, застывшие в самых вычурных позах. Сам резал, сам сшивал, сам раствор готовил. Привлекал Артёма не процесс экзекуции над бедными тварями, а процесс их оживления. Да, именно их оживления. Подержишь такую сборную крыску в руках, почувствуешь, как ладони начинает распирать жгучей пульсирующей болью, направишь мысленно эту пульсацию на то, что когда-то было двумя разношёрстными зверьками, и чудо – пушистое произведение зашевелится, завозится, а потом вцепится в чужую половинку тела маленькими зубками, стараясь отгрызть и уничтожить чужеродную плоть. Правда, усилий хватает ненадолго, вскоре движения зверька становятся хаотичными, вялыми, а потом он замирает бесформенной массой уже навсегда и находит своё место в очередной банке. В шкафу стояло уже штук восемь таких банок, а места требовалось побольше, ещё хотелось бы поэкспериментировать не только на крысах. То, что Артём может то, что не могут другие, он понял не так давно, случайно. Тогда исходным материалом послужила хомячиха Лепёшка, прозванная так за свои габариты и случайно раздавленная тяжёлой ногой отца. Неся хомячиху на место погребения под каким-нибудь кустом, Артём и почувствовал эту жгучую пульсацию в ладонях, а потом изломанное тельце ожило и заскребло коготками, желая освободиться из темницы сомкнутых рук. Лепёшка жила каких-нибудь пять минут, но она точно жила, скреблась, попискивала. Если тогда Артёму казалось, что это случайность, то впоследствии он убедился, что действительно может оживлять, пусть ненадолго, но его руки дарили жизнь. Придушенный воробей, пойманный соседской кошкой, бездомная дворняга, сбитая машиной, мышь, смачно прихлопнутая мышеловкой, всё это в его руках получало маленькие порции жизни. Хотелось большего. Этим большим стали две разношёрстные крысы, благо достать их не составило большого труда. Намного трудней было соединить голову одной с телом другой, не имея специальных знаний и инструментов. Возился долго, заляпав при этом половину своей комнаты, но результат! Пульсация, жжение, слабое головокружение, и его творение уже со страхом стреляет глазами по сторонам. Потом опять бесформенная вытянутая тушка. В банку её. Опять хочется большего.

Конец записи.

Нежное и удивительное создание пяти лет в длинном пышном платьице с блёстками стояло на небольшой сцене актового зала детского сада «Солнышко» и мило улыбалось. Девочка улыбалась папе и маме, не сводивших глаз с любимой дочери, а также всем, чьи любопытные взгляды были прикованы на этого ангелочка. Глядя на неё, никто бы и не подумал, что десять минут назад ангелочек выгибался в истеричном крике и захлёбывался потоком льющихся слёз. Мишка Лескин толкнул, обозвал её дурочкой и задавакой, да ещё в придачу плюнул на красивое пышное платье, приготовленное мамой для выступления. Слёзы были потушены многочисленными обещаниями забросать малышку подарками, но обида ещё клокотала в маленьком сердечке, заставляя его обладательницу поминутно оглядываться на самодовольного надутого Мишку. Воспитательница заиграла мелодию детской песенки, малышка шумно вздохнула и запела, кокетливо и уморительно сложив пухлые ручки. Присутствующие заулыбались, голосок был звонкий, чистый, не фальшивил, а старательно выводил каждую нотку. А вот за кулисами происходило что-то непонятное. Кто-то испуганно охнул, потом все забегали, засуетились, раздались испуганные возгласы. Миша Лескин, виновник недавних девчачьих слёз сначала исполнения песенки стал почёсывать оттопыренные уши, потом замотал головой, болезненно морщась. Лицо мальчика побледнело, и присев на корточки, он закрыл уши ладошками, сквозь которые показались тонкие струйки крови. Такие же струйки потекли из носа, окропляя штанишки и белую рубашонку. Мальчик привалился к стенке и закричал от боли, в то время как вокруг него засуетились взрослые. И только ангелочек победно задрал носик вверх, заканчивая весёлый куплет песенки.

Конец записи.

- Ну и что вы об этом думаете? – спросила меня немолодая женщина, настороженно наблюдавшая за мной в течение всего времени.

Что я могла думать? Знала, что будет собеседование, ожидала всяких вопросов, заглядывавших вглубь моего резюме, но изучение подобных опусов с моментальным анализом, как-то не укладывалось в моей голове.

- Думаю, что это явно не медицинский отчёт и даже не какой-то документ, а, скорее всего, воссоздание проблемной ситуации с целью выявления моей компетентности. Тогда скажу сразу. В первом случае у ребёнка трудности в адаптации к школе, полное отсутствие мотивации к учёбе и плюс к этому сверхспособности, заставляющие предметы покидать свои места, если конечно, это всё не выдумка. Во втором случае перед нами встаёт социопат с садистскими наклонностями. Детство без внимания и любви привели к пагубным изменениям детской психики и галлюцинациям, в корне которых лежит полная уверенность в умении оживлять мёртвые объекты. Ну, в третьем случае, все описанные события – это стечение обстоятельств. Ребёнок не может целенаправленно причинить вред одному силой звуковых волн, воспроизводимых его голосовыми связками, и в то же время не влиять на других. У мальчика могло повыситься внутричерепное давление, да мало ли каких причин, но я не берусь утверждать, что причиной случившегося послужила невинная детская песенка.

- Не песенка, а исполнитель, - мрачно сказала собеседница. По всему было видно, что особого впечатления мои ответы не дали. Так чего же она ожидала, от меня, детского психолога с семилетним стажем из небольшого провинциального городка. К тому же по поводу дребедени, написанной на трёх листочках. В чём подвох?

- Скажите, а вы допускаете сам факт того, что дети с очень необычными способностями, зачастую выходящими за рамки общепринятого понимания, всё-таки живут среди нас?

Странный вопрос. За свою практику я насмотрелась и на девиантное поведение, и на жертв бытового насилия.

- Смотря, что мы понимаем под этими рамками. Лично мне не приходилось сталкиваться и работать с такими детьми, но весьма вероятно, таковые есть.

После небольшой паузы, женщина повернулась ко мне и просто поставила меня перед фактом.

- Вы совершенно правы, они живут среди нас, растут, учатся, становятся взрослыми. Первые две истории, с которыми вы познакомились довольно старые. Они имеют продолжение и конец. Неусидчивому первокласснику сейчас шестнадцать лет, и он находится в изоляции, скажем, на лечении, по той причине, что представляет большую угрозу для окружающих. А вот герой второй истории, мальчик, как вы выразились с садистскими наклонностями, стал очень хорошим врачом, который работает в нашем центре. Здесь мы работаем именно с такими детьми: милыми, добрыми, замкнутыми, агрессивными, но здесь их называют просто странными. Все они имеют определённый дар или способности, и наша задача помочь им разобраться в себе, научить управлять этим даром, не причиняя окружающим вреда. У нас большой штат сотрудников и каждый выполняет свою работу согласно своему уровню. Записи, с которыми вы познакомились, именно отчёты, предоставленные сотрудниками первого уровня, отвечающими за поиск и сбор информации, далее идут наблюдатели, которые долго и кропотливо наблюдают за индивидуумами, прежде, чем те попадут в наш центр. А вот тут за дело принимаются психологи, которые должны увидеть сам дар и понять, сможет ли такой ребёнок справиться с ним, и что будут делать специалисты следующих уровней. Психолог должен понять, что перед ним: особенности характера, неустойчивость психики, или та самая странность, которую надо изучать, направлять, или объявлять ей войну.

Признаться, всё сказанное не укладывалось у меня в голове, я даже начала сомневаться, смогу ли я работать с таким контингентом и вообще, чего от меня ждут. Тем не менее, первый мой вопрос касался третьей незаконченной истории.

- Вы ничего не сказали о поющем ангелочке. Кем же стала она, и что всё-таки случилось с обидевшим её мальчиком?

- Девочка ещё ходит в детский сад. Она окружена любовью и заботой своих близких, и как все малышки её возраста, любит играть, бегать и петь весёлые детские песенки. А мальчик… он практически ничего не слышит. А вот виновата ли в том юная леди, придётся разбираться вам. За три сеанса, что она была у нас, мы совершенно ни в чём не продвинулись.

***

Первым чувством, охватившим меня, было чувство скрытой радости. Работа очень нужна мне сейчас. Хотелось оставить позади месяцы депрессии и боли, забыть всё: гибель мужа и сына, сочувствующие взгляды, алкогольный угар, пожирающий душу изнутри, ощущение бесполезности и одиночества. Да, новая работа, новое место, новая осмысленная жизнь. Куда я только не отсылала своё резюме, и предложения были, но вариант оказаться вдали от города, в тихом уютном месте, называемом детским санаторием, для меня оказался лучшим подарком судьбы. Час неутомительной поездки, и вот я уже стою на асфальтированной дорожке, ведущей к двухэтажному зданию, скрытому под кронами деревьев. Чистота, порядок, свежий воздух, цветы, фонтанчики, тишина. Как раз эта тишина и настораживает, нет самых главных звуков, которыми должно быть наполнено это место – детских голосов. Нет, детей я всё же увидела. Несколько взрослых, вероятно родителей, расположились в вестибюле и приглядывали за своими чадами, бегающих, скачущих и орущих на разные голоса. Охранник, встретивший меня, молча показал на дверь, уходящую в длинный коридор. Я бы совсем запуталась в глянцевой пустоте, если бы мне навстречу не вышла эта женщина и не пригласила войти вслед за ней в небольшую комнату.

Я принята, правда с испытательным сроком, но у меня есть работа. И шуть с ним, что мой наставник – пожилой ворчун, кабинет напоминает бункер, напичканный непонятным оборудованием, и что мне нужно ознакомиться с двумя толстенными папками разных инструкций. Как оказалось, людей именно моего уровня не хватает, и мне сразу придётся учиться новым премудростям на рабочем месте, с помощью Сергея Назаровича, конечно.

***

Ну что ж, новый рабочий день, и судя по документам, изученным накануне, моим пациентом будет Дмитрий Белов, мальчик шести лет, доведший до сумасшествия уже трёх человек: родную бабушку, соседского мальчишку-одногодку и преподавателя развивающего центра. Связи между этими людьми никакой, кроме того, что они тесно общались с Димой, а вот исход одинаковый – сильнейшее нервное расстройство, причём у бабушки случился инфаркт и в данное время она полный инвалид. Дима сейчас сидит передо мной и с любопытством поглядывает на шкаф, уставленный игрушками. Впечатление вполне нормального жизнерадостного ребёнка.

- Димочка, тебе нравятся игрушки?

Мальчик утвердительно кивнул.

- Хочешь поиграть? Можешь взять любую, какая тебе нравится.

Мальчик спрыгнул со стула и направился к шкафу. Внимательно осмотрев его содержимое, он потянул на себя альбом и карандаши, не яркую машину с пультом управления, не конструктор с миниатюрными ключиками и гайками, а простой альбом для рисования.

- Ага, значит, ты любишь рисовать? – продолжаю я.

- Да, - слышу в ответ несмелое утверждение.

- А что ты любишь рисовать?

- Животных.

- Ну, вот и нарисуй, а я тебе помогу.

Дима покосился на дверь.

- Мама не разрешает рисовать.

Я была удивлена, в его возрасте рисование нужно не только для развития моторики руки, а вообще для познания и самовыражения. Запрещать ребёнку рисовать!

- Дима, здесь рисовать можно! Ну, что ты хочешь, смелее.

Карандаши замелькали в пухлых ручках и скоро на листе бумаги проступили ясные очертания какого-то животного. Мальчик погружался в работу с головой и даже высунул кончик языка от усердия. С каждой минутой я убеждалась, что талант художника на лицо. Какая мелкая моторика! Рисунок ничуть не напоминал работу шестилетнего малыша. У существа, которого рисовал Артём, отчётливо проступала каждая чешуйка, и это была не маленькая рыбка из домашнего аквариума. На листе извивалось безобразное круглое кольчатое тело с огромной пастью, усеянной несколькими рядами зубов-треугольников. Ни глаз, ни подобия носа, огромный провал с рядами зубов, по спирали уходящими внутрь глотки. Самое страшное, что эта спираль двигалась, наподобие механизма мясорубки, только мяса в ней сейчас не было. «Этому мальчишке только арты к ужастикам рисовать», - промелькнуло у меня и исчезло в приступе паники. Тело монстра поднялось над поверхностью листа и полезло на стол, вытягивая кольца сантиметр за сантиметром. Дима застыл в безмолвном крике и поднял ручки, защищаясь от своего творения. Но целью этого творения явно была я. С невероятной быстротой, тварь оказалась на краю стола и шлёпнулась вниз, обдав меня брызгами зелёной слизи. Мгновение, и носок моей туфли оказался в пасти этого существа, которое просто стало натягиваться, ежесекундно сокращая отвратительные подвижные кольца. Я не закричала, не кинулась прочь, я впала в ступор и смотрела вниз, будто ожидая, когда моя нога окажется в спиралевидной зубастой глотке. Мясо для мясорубки.

«Вера, за черту!» - пронзительный голос выдернул меня из ступора, и только тогда я почувствовала нарастающую боль в кончиках пальцев. Этот шаг за белую еле заметную черту на полу кабинета дался мне с большим трудом. Левая нога налилась тяжестью и отказывалась слушаться, я поволокла её вместе с пульсирующей тварью, которая добралась практически до голеностопа. Как только круглое тело коснулось белой черты, эта полоса завибрировала и выплюнула маленький язычок голубого пламени, который как резак мягко вошёл в копошащуюся плоть и бесшумно разделил её на две половины. Хвост ещё сокращался какое-то время, вот глотка тут же ослабила хватку и повисла на ноге бесформенным комком. Через минуту от мрази остались только две шипящие лужицы и несколько чешуек, прилипших к полу.

- Всё, зафиксировали! Вера, ты молодец, - ласково теребил меня за плечо Сергей Назарович, в то время как молодой человек в белом халате присел около мальчика.

- Ну что, Димка, страшно? А для бабушки ты что нарисовал?

- Собаку, я её у нас во дворе когда-то видел, - вздохнул мальчик.

От испуга у него не осталось и следа, к картинкам своим он давно уже привык.

- Ну что, Вера, перед тобой типичный худмин. То есть умеющий оживлять свои рисунки. До сих пор не знаю, как это у них получается. Ну, вот представь, показывает бабушке рисунок собаки, а собака с альбома прыгает и гавкает так ласково. Интересно, что он там учителю и соседскому мальчишке нарисовал.

Я уже пришла в себя, глядя на невозмутимого и весёлого Сергея Назаровича.

- Это точно не глюк?

- А камера может глюк заснять? Здесь этих камер не меньше десятка натыкано. Свою работу ты сделала. Мальчишка себя проявил, а дальше - работа специалистов другого уровня. Давай чайку, а потом за отчёт.

Вот так и прошёл мой рабочий день и первое знакомство с девиантом. Конечно, мне сразу было многое непонятно, я недоумевала, возможно, задавала много вопросов, боялась, а вот уйти мне не хотелось. Тем более, первый успех сразу открыл мне дорогу, отменив испытательный период. Со временем я узнала, что центр располагает довольно большим штатом сотрудников, которые выполняют свою работу, следуя инструкциям, и ни при каких обстоятельствах не вмешиваются в дела других специалистов. А их здесь было не мало. У каждого уровня свои обязанности, своя площадь деятельности, свои подходы и свои правила. Здесь каждый хранил свои секреты, не распространяясь о своих пациентах, не сетуя на неудачи и не хвастаясь успехами.

(Продолжение следует)

Сид опять проспал.

Когда он ехал в вагоне подземки, его мутило - напоминало о себе выпитое накануне вино. Сид закрывал глаза, и в его голове вспыхивал образ вчерашней ночи: чёрная в свете фонарей бутылка катится по мостовой, над ним высится Тощий Свен, от Свена пахнет перегаром, мятным "орбитом" и табачным дымом; его холодная рука, ложась на плечо Сида, сразу же становится тёплой, словно срастаясь с ним, словно всегда и была там, а над опустевшей площадью вдруг доносится откуда-то тоскливый голос саксофона.

Сид открыл глаза.

На сиденьях - прямо и левее от него - устраивался бродяга. С собой у него было очень много сумок, забитых книгами. И - даже так! - рядом, на почётном месте справа, примостился саксофон. У бродяги не было кейса, и инструмент в такой обстановке показался Сиду каким-то одушевлённым, будто присутствующим здесь по своей воле.

Сид расслабился, приняв позу задремавшего в поезде человека - колени в стороны, костлявый позвоночник растёкся по синей спинке кресла, голова клонится к груди. Его длинные, мышиного цвета волосы упали на лицо, как занавеска.

Готово. Парень принялся разглядывать саксофониста из своего укрытия.

Интересная, должно быть, личность. Лет пятидесяти, только вот такой пропитый и такой потёртый, что сказать точнее никак не получится. У него было полноватое, поплывшее лицо, грязные пальцы, покрытые жёлтыми сухими язвами, густые чёрные кудри, выдававшие в нем цыгана, и борода, которая выглядела так, будто мужчина вдохновлялся пластиковыми масками Гая Фокса. Он ехал, спокойно сложив руки на животе и чуть улыбаясь. Иногда его подвижное лицо меняло выражение, и Сид с любопытством отмечал, как мирная улыбка на мгновение смешивается с чем-то неприятным и даже яростным. "Когда-то он был красивым". Когда-то. Лет двадцать тому назад.

Бродяга мучительно зевнул и вдруг уставился на него.

Сид вздрогнул от неожиданности. Бомж ведь не увидел, как он пялился? Ему стало не по себе. Только в этот момент парень заметил, что в этой части вагона никого, кроме них, не было. Конечно, это не так уж и странно, если подумать: сегодня воскресенье, и все, кто должен работать, уже допивают свой кофе из автомата и приступают к делам, а иные счастливцы пока спят, потеплее укутавшись в одеяла.

Итак, они здесь одни. Ситуация неприятна. Поезд, оглашая тоннель упрямым рёвом, несётся по бесконечному перегону между Парад Штассе и Платц-дер-Люфтбрюк. Бродяга смотрит на него - внимательно, цепко, и Сид замечает, что его хитрющие глаза похожи цветом на внутренность тыквы. Его улыбка становится всё шире. Он начинает вставать...

Когда поезд остановился, Сид взвился в места, рванув на себя рюкзак, и бросился к дальним от бродяги дверям. Он, сам не зная, почему, обмирал от ужаса. Ноги понесли его привычной дорогой к эскалатору, оттуда наверх, на переход, где его чуть не сбил таксист, по мокрой, плаксивой от дождя улице к бару, где он работал официантом - он бежал и бежал, не сбавляя скорости, и внутри него что-то обрывалось каждый раз, когда его сапоги встречали твёрдый чёрный асфальт.

Сид ворвался в бар, тяжело дыша. Пара постоянных клиентов лениво подняли головы от своих завтраков; толстуха Фишер, барменша, цокнула языком и поставила на стойку стакан стаута.

- Даже не хочу слышать, Рауш, - сказала она, когда Сид, поправляя свой форменный фартук, вышел к ней из подсобки. Она была бледнее обычного, и, кажется, болела. - Тебе повезло, что я сегодня добрая. Не скажу Остербанну, что ты опять проебался.

- Спасибо, Молли, - кисло ухмыльнулся Сид, - Ты понимаешь, я...

- Неважно, - перебила она, - Иди-ка убери с третьего стола. Гости уходят.

∗ ∗ ∗

Свен сменил его в восемь, вплыв в бар, как огромное насекомое. Сид исподтишка наблюдал, как тот ковыряется в карманах, выуживая блокнот, мобильник, сигареты и спички, и перекладывает своё добро в поясную сумку, какие носили здесь все официанты. Холодно поздоровавшись, они вместе спустились в подвал, где находилась раздевалка для персонала - Сид собирался надеть сапоги и куртку, а Свен, наоборот, переобуться в сменку.

Внизу они порывисто обнялись. Отошли друг от друга, обмениваясь изучающими взглядами, словно пытались понять, насколько они изменились со вчерашнего вечера.

- Как день? - наконец, подал голос Тощий, - Выглядишь, как заблёванная собака.

- Одни мудаки потоком, - Сид беспечно улыбнулся, но тут же увидел, что Свен в эту улыбку не поверил - тот недовольно нахмурился.

- Тебя кто-то обидел? Ты какой-то... в себе.

- Просто выпил вчера лишнего. До сих пор голова гудит.

- Понимаю.

Свен повязал фартук. Снял с магнитной доски над зеркалом свой бейджик. На секунду Сид увидел его отражение, искаженное дешёвым стеклом - белые брови вздрагивали, будто он собирался заплакать. Поколебавшись, Свен обернулся, быстро шагнул к Сиду, наклонился и поцеловал его в лоб.

- Если хочешь, я наберу тебе после смены, - предложил Свен, - Если снова будет бессонница - можем пойти шататься. Всяко лучше, чем обои грызть.

Сид неопределённо хмыкнул.

- Я что-то не то делаю, да? - тихо спросил Свен, - Тебе неприятно... Во что всё вылилось? Надеюсь, ты помнишь, что всегда можно попросить меня остановиться. Мы же друзья. Только не переживай, Сид. Тебе нельзя. Ты же не хочешь опять... как тогда?

Сид не ответил.

Сверху раздался крик Молли Фишер, которая желала знать, куда подевался второй официант.

∗ ∗ ∗

Сид шёл по Дэмиенштрассе, с удовольствием зачёрпывая ногами бурую листву. Днём выходило солнце, и теперь улицы были сухими и тёплыми. Чуть покачивались над дорогой клёны, жёлтые, как грушевый сидр, и скрывали своими лапами окна жилых домов. Мимо прошла компания молодых панков, распространяя в остром осеннем воздухе запах пива и счастливый хохот; через полквартала встретились две однокурсницы, которые брели, взявшись за руки (Сид старательно закрылся волосами, чтобы не пришлось здороваться). Он шёл, удаляясь от центра; ему встречалось все меньше людей. Голова была приятно пуста. Сначала он, только выскользнув из бара, гонял набившие уже оскомину мысли о Свене, о том, "во что это вылилось" (умеет он всё-таки загнуть канцелярщину, где не просят!), потом почему-то о своём отце, о работе, о колледже. Утреннее происшествие в подземке уже давно выветрилось из головы, и, когда Сид вышел из переулка на маленькую площадь, раскинувшуюся у подножия старой лютеранской церквушки, он вообще ни о чём не думал. И уж точно не ожидал, что увидит там бродягу из вагона.

Бродяга продавал свои книги.

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, Сид пошёл к церкви. Из открытых дверей неслись звуки органной музыки - воскресная служба ещё не закончилась. Он постоял немного в пятнистом свете витражей, размазанном по земле; колени дрожали, внутри всё скручивалось в тугой грубоватый кулёк. Затем он, набравшись решимости, повернулся к церкви спиной и двинулся обратно на площадь.

Бродяга сидел на том же месте. Он раздобыл где-то складной стульчик, из тех, что обычно носят с собой рыбаки. Когда Сид подошёл, мужчина делал себе самокрутку. На бережно разложенных прямо на брусчатке газетах лежали старые книги. Сид испытывал понятную нежность к букинистическим изданиям - в колледже он учился на искусствоведа, а книги ему нравились с самого детства. Товар бродяги был, как на подбор, просто потрясающим. Сид, забыв обо всём на свете, присел на корточки и начал перебирать книги.

- Кхм.

Парень быстро поднял глаза. Бродяга, довольный, что смог привлечь его внимание, улыбался и - неужели! - протягивал ему руку. Сид, не позволив себе колебаться, обменялся с ним рукопожатием.

- Как тесен этот город, - голос у бродяги был неожиданно высоким, - Это ведь вас я видел сегодня утром в метро? Вас, конечно. Память меня пока не подводит. Как вас зовут?

Сид представился. Бродяга закивал.

- Я - Сойер. Приятная встреча. Вы быстро ушли сегодня, Сид, я так и не успел к вам подойти.

- З-зачем? - опешил Сид. Бродяга вновь улыбнулся ему щербатым ртом.

- У меня есть книга специально для вас. Я, как вас увидал, сразу понял, что она ваша. Это осенняя акция. "Книги ищут дом".

- Я думал, в ней участвуют только книжные магазины и букинисты, - Сид решил проигнорировать ширящуюся ухмылку Сойера, - Вы разве букинист?

- А разве нет? - поддразнил его бродяга, - Я бы и так вам её подарил, но, раз уж вы здесь, можете присмотреть себе что-то ещё. У меня много книг.

- Знаете, я, наверно, пойду, - Сид поднялся, отметив, что, как и в первую встречу, вокруг них нет ни души. Музыка в церкви смолкла, но из дверей никто не вышел. Почему-то резко стемнело - кажется, небо опять затянуло.

Бродяга тоже встал. Его улыбка мигом исчезла с помятого лица.

- Простите. Я не хотел вас обидеть. Мне очень жаль... Наверное, зря я тогда решил подойти к вам. Не нужно было.

Сид вдруг почувствовал укол совести. Мужчина оказался, в сущности, довольно приятным - теперь он был похож не на бомжа, а на таинственного, но доброго любителя искусства. И этот саксофон, примостившийся у каменной стены... Сид питал глубокую нежность к духовым инструментам. Люди, играющие на них, ему безотчётно нравились. Он вздохнул, надевая на лицо извиняющуюся улыбку.

- Нет, это вы меня простите. Я был резок. У меня выдался непростой день... Я бы с удовольствием посмотрел на ваши книги.

Бродяга расплылся в улыбке.

Сид выбрал "Тошноту" Сартра. У него дома, конечно, уже давно лежала одна, но в новом издании от "Фабера и Фабера" - эта же была в прекрасном синем переплёте из мягкой ткани, с золотым тиснением и на оригинальном языке. Сид неплохо знал французский, а свою любимую книгу последних лет, как ни странно, ни разу не читал в оригинале.

Расплатившись (бродяга спросил с него так мало, что Сиду показалось, будто он ослышался), он собрался уходить, но продавец остановил его.

- Акция, - напомнил он, - Одна книга хочет к вам домой. Вот, - он достал из стоящей на земле сумки какую-то книжку и протянул её Сиду, - Это вам. Пусть она изменит вашу жизнь.

"Ночные песни". Сборник стихов в обтянутой кожей обложке. Никакого автора, только пояснение на титульном листе: "Народный фольклор Германии".

Издание датировалось 1940 годом. Сид удивлённо поднял брови.

- Я думал, в тот период такие дорогие вещи даже не делали. И вообще... Художественные книги... Война ведь. Неужели правда - сороковой?

Бродяга таинственно улыбнулся.

- Были частные издательства. Тягу к прекрасному в крови не утопишь. Посмотрите, кто издатель.

- Издательство "Фавн", - прочёл Сид, - Никогда не слышал о таком.

- Маленькая мануфактура. Они печатали некоторые книги небольшими тиражами. На заказ. В этом тираже, например, книг было всего пять. Взгляните на задний форзац. Скорее всего, вы держите в руках последнюю.

Сид недоверчиво посмотрел на него.

- Тогда я не могу её взять. Она очень ценная.

- Возьмите, юноша, пожалуйста! Вы меня очень обрадуете. Она подойдёт вам.

"Она подойдёт вам…"

Словно он говорил о шляпе или паре новых сапог. Как книга может "подойти"? Сид, немного поломавшись для вида, убрал обе книги в рюкзак и собрался уходить. Бродяга поклонился ему.

- Надеюсь, вам придутся по вкусу эти ночные песни, Герр Сид. Они изменят вашу жизнь, вот увидите. Прощайте, прекрасный человек.

Сид, не найдя слов, смущённо кивнул и быстро зашагал в ночь.

∗ ∗ ∗

На рассвете он проснулся от странной вязкой тишины. Тишина звенела. Тишина звала. Он потёр лицо ладонью, не открывая глаз; повернулся направо, чтобы обнять спящего Свена, и, наткнувшись на что-то липкое, ойкнул.

Он открыл глаза и закричал в голос.

Кровать просела под весом двух тел - живого и давно, давно уже мёртвого. Взгляд в панике цеплялся за сгнившие зелёные простыни, которые от прикосновения расползались по ниткам, за чёрную коросту на обнажившихся пружинах матраса... Просто чтобы не видеть Свена. Того, что ещё осталось от Свена.

Заходясь криком, Сид упал с кровати и, как был, в одних трусах, пополз по голому полу, собирая ладонями слой жирной пыли. Его вопль отражался от стен с облезшими выцветшими обоями, возвращаясь прямиком в мозг - многократно помноженный на самое себя, пугающий тем, что кто-то вообще может так кричать. Когда Сид отполз к коридору, он наткнулся на маленькую мумию, давно высохшую в лужице собственных телесных жидкостей. Это была Синичка, маленькая кошка, которую добрый Свен подобрал на улице этой весной. Синичка выглядела так, словно умерла по меньшей мере год назад. Маленькая оскаленная пасть, высохшие глаза, смотрящие прямо на Сида... Животное словно пыталось позвать на помощь.

Сид вскочил и бросился к двери. В голове всё раскачивалось, как будто он бежал по палубе во время сильного шторма. Не с первого раза справившись с замком, рыдая от ужаса, он вывалился на лестницу, больно ударившись коленями. Поднялся, кинулся на соседскую дверь, осыпал её градом ударов и воплей.

Ответом ему была тишина.

Когда он выбежал на улицу, уже встало солнце. Одуревший от ужаса и слёз Сид не сразу увидел, в каком мире он оказался.

Его окружала смерть.

Крыльцо дома, где снимал квартиру Свен, выходило на обычно оживлённую улицу. Сейчас на ней не было ни души. Парковка была полупустой, но то, что осталось от немногих припаркованных автомобилей, выжало из груди Сида отчаянный вопль. Истерически всхлипывая, он медленно побрел вдоль парковки в сторону главной улицы. Ржавые остовы машин и искорёженные фонарные столбы выглядели так, словно кто-то огромный жевал их своим беспощадным ртом. Ледяной асфальт под босыми ногами юноши покрывали чёрные густые пятна, в которых обнаруживались иногда кости и фрагменты ткани. Один раз Сид напоролся пяткой на чью-то челюсть.

Он шёл в неизвестном направлении, не переставая звать непонятно кого в этом новом мире, смердящем отчаянием и смертью. Пока он спал, прежний мир умер. Умер город. Умер Свен. Умерли все.

Дойдя до бывшей табачной лавки, от которой остался сгоревший остов, Сид без сил опустился прямо на грязный асфальт. Ноги его больше не держали. Слёзы закончились. Безумным взглядом он блуждал по пустой улице, замечая все больше трупов - кошки, голуби, люди, среди которых уже никого нельзя было опознать.

Поднялся ветер. Сид судорожно вздохнул, открывая рот, и почувствовал вкус бензина на языке. Ветер подхватил его волосы, как флаг, и махнул ими в сторону дома. Сид зажмурился и протяжно завыл.

Он не помнил, когда потерял сознание, но возвращаться в мир было страшно и холодно. Он пришёл в себя от того, что кто-то разговаривает с ним. Кто-то чужой.

Сид попытался вскочить, но тут же был схвачен и мягко обездвижен. Рот ему, однако, не закрыли, поэтому он закричал так громко, как только был способен.

- Наркота, - устало произнёс мужской голос откуда-то сверху, - Скорая тут? Сажайте его в машину.

Сид заморгал, пытаясь сориентироваться.

Его окружала жиденькая толпа людей - первые прохожие, привлечённые суматохой около табачного магазинчика. Прямо перед ним словно бы в воздухе висело печальное лицо немолодого копа; второй полицейский в такой же форме держал Сида сзади, не давая ему пошевелиться.

- Что происходит? - попробовал спросить Сид, но с губ сорвался только хриплый стон. За спинами зевак тем временем замелькало что-то белое – приехала, наконец, скорая помощь.

∗ ∗ ∗

- Тебя нашли почти голого. Лежащим посреди дороги...

Сид закрылся рукой. Он всегда с трудом мог понять, злится Свен или грустит. Сейчас он окончательно запутался.

- Ты лежал, и... - голос друга дрогнул, однако тот взял себя в руки, - И плакал. Говорил, что все умерли. Никого не осталось. Это я виноват. Я же знал, что нельзя давать тебе пить. Это вызывает рецидивы. Зачем я только...

- Свен, не надо, - перебил его Сид, - Ты не виноват. То, что я видел... Такого раньше никогда не было. Это не галики, чувак. Это правда БЫЛО. Везде были тела. Всё было разрушено. Я попал в другой мир, Свен. Это правда. И я не знаю, как мне удалось выбраться.

Свен с жалостью посмотрел на него.

- Тебе нужно к врачу, Сид. Не к муниципальному. К Герру Харту. Он уже помогал тебе. Помнишь, мама советовала его, когда ты...

- Это другое! - взвился Сид, - Я был в другом месте, в другой вселенной! Это было реально! Неужели ты мне не веришь?!

- Я верю, что ты веришь в это.

- Ты, блядь, даже говоришь, как твоя мать! Откуда в тебе это?

Лицо Свена сморщилось.

- Да потому что я беспокоюсь за тебя, больная ты башка! Ты едешь с катушек! Неужели ты предлагаешь мне просто за этим наблюдать?..

- Я не собираюсь пить таблетки, - нарушил наступившее молчание Сид, - У меня от них член не стоит.

- Боже, Сид, какой же ты мудак…

Когда плачущий Свен вышел из комнаты, Сид откинулся на подушку и закрыл глаза. Его снова мутило.

∗ ∗ ∗

Дни потянулись тоскливой чередой рабочих смен и однообразных пар. Город посерел. Однажды утром Сид выглянул в окно и увидел, что деревья в парке скинули свои золотые листья и теперь стояли голые, дрожа на ветру.

После своего "рецидива" Сид вернулся в общежитие - он понял, что не может спать в комнате, которая привиделась ему такой мёртвой и жуткой. Синичка начала его избегать, но Сид не находил в этом ничего странного - в первый же день, когда он увидел её, пьющую воду из своей мисочки, он так громко закричал, что животное в панике шарахнулось от него: ему показалось, что через светлую шкуру вылезает позвоночник.

Свен, конечно, пытался его оставить. Бедный, заботливый, влюблённый Свен. Свен, который всегда на подхвате. Умница Свен, которому не хватило мозгов выбрать кого-то нормального, чтобы его полюбить. Закончилось всё тем, что Сид собрал вещи, пока друг был на работе, и тихо ушёл (сбежал), бросив ключи под коврик.

Не было сил смотреть на эти стены. На эту кровать. На эту кошку.

Когда он ковырялся в рюкзаке, разбирая вещи у себя в общежитии, ему в руки попались "Ночные песни". Сид без интереса пролистал их. Он заглядывал в книгу в первый же вечер, но так и не успел её почитать, потому что Свен соблазнил его пиццей и новой игрой на приставке. Теперь он плюхнулся на свою койку и начал бесцельно переворачивать жёлтые страницы.

Сборник его разочаровал. В нем не оказалось ровным счётом ничего таинственного, даже ничего такого, что он бы не встречал раньше. Обычный местечковый фольклор, какие-то песни, стишки и сказки про фей, полевых духов и блуждающие огоньки. Муть. Даже культурологам будет неинтересно.

Само издание, конечно, оказалось красивое, спору нет. Бумага была приятно плотной и какой-то тёплой. Пахло от неё замечательно - не как пахнет от старых книг, поеденных жучками, но чем-то древесным и немного цветочным. Впрочем, подумал Сид, поднеся обложку к носу и принюхавшись, в этом запахе было что-то еще. Что-то гнилое...

Ночью Сид снова проснулся в Тишине. Он не спешил открывать глаза, потому что сразу узнал её. "Хотя бы Свена тут нет", - отстранённо подумал он. Хорошо. Хорошо. Смотреть на его труп ему больше не хотелось.

Справившись с первой волной тошноты, парень мысленно досчитал до трёх и открыл глаза.

Он не удивился и даже не испугался, увидев, во что превратилась его комната. Здесь произошёл пожар, только, похоже, уже давно, потому что в воздухе ничем не пахло. На соседней кровати лежала обуглившаяся потолочная балка. Сид мысленно поблагодарил небеса за то, что ему не пришлось увидеть сгоревшее тело Али - сосед ему нравился.

Он поискал свою одежду и с удивлением обнаружил её около кровати, сложенную точно так же, как и вчера вечером. Не спеша оделся, зашнуровал ботинки, взял рюкзак. Подумав, вытащил из него книгу и полистал её. Слабая надежда на то, что после этого ритуала царящее вокруг безумие прекратится, умерла, когда Сид услышал за дверью высокое хихиканье.

Он почувствовал, как волоски на руках встают дыбом. Хихиканье повторилось.

Сид тихо убрал книгу в рюкзак и достал из кармана складной нож. Он не представлял, что будет делать дальше - даже от живых противников нож был довольно посредственной защитой. Тот, кто хихикал за дверью... Сид готов был поклясться своей жизнью, что этот юморист не был человеком.

"Кто бы мог подумать, что этот ебаный пост-ап может быть населён".

С другой стороны, почему он должен быть единственным, кто нашёл сюда дорогу?

Дверь со скрипом, до отвращения похожим на звуки из ужастиков, отворилась. Сид выпучил глаза в темноте. К несчастью, света, проникающего в разбитое окно, было достаточно, чтобы он мог увидеть...

На пороге стояла его мать. Или это так только поначалу показалось: сутулилась она непривычно, голова клонилась под странным углом, улыбка на лице была ненормальной. Да и что вообще нормального могло быть в том, что она находилась здесь, в этом мертвом мире? Впрочем, подумал Сид, отползая к стене и невольно закрывая лицо руками, для неё, умершей шесть лет назад, это могло быть самым подходящим местом.

И это было самым ужасным. Мама стояла в дверях, отсекая путь к спасению, и под её синим халатом что-то ворочалось, что-то множественное, но цельное, что-то сильное и многоликое, и оно смеялось на разные голоса, смеялось над ним, Сидом, и над ней. Над его бедной мамой. Сид сжал лицо ладонями и зарыдал от страха и жалости.

- И как это каждый раз заканчивается?

Сид хмуро зыркнул на врача. Герр Харт вежливо смотрел на него через свои тонкие очки с увеличивающими линзами, покойно сложив чистые маленькие руки на столе. Лицо не выражало ничего, кроме мягкого любопытства.

- Я прихожу в себя, когда начинаю плакать. Но я плачу и до этого. Просто в какой-то момент это становится совсем невыносимым.

- Вы не думали о том, что виденное вами отражает только то, что вас действительно беспокоит? Мёртвыми вам предстали ваш молодой человек, ваша питомица, ваша мать, ваш папа, девушка, к которой вы неравнодушны...

- Нет, - перебил его Сид. От обнаружил, что грызёт ногти, и злобно отдернул руку от лица, - Нет, не думал. Я видел кучу других людей и животных. Это вы как объясните?

- Страх одиночества, Сид, свойственен всем людям. Это социальный момент. Экзистенциальный ужас... Вы же читали Сартра, вы должны знать... Это присутствует в той или иной мере в каждом из нас. В вашем случае он принимает весьма гротескные формы. Вы - юноша с богатым воображением, образованный, читающий. И, насколько мне помнится, у вас в прошлом были определённые эпизоды... К тому же, в анамнезе у вас есть не только хроническая депрессия. Раньше вы употребляли галлюциногенные вещества в большом количестве? Сид? Вы поссорились с родителями на почве вашего увлечения наркотиками? Они знали? Они знали, что вы употребляли кислоту? Отец видел эту книгу? Никому нельзя видеть эту книгу, вы об этом знаете, Сид? Знаете?

Сид вскочил с кресла. Лицо Харта вытянулось от удивления. Из его левой ноздри показалась тонкая змеиная головка.

- Куда вы собираетесь, мой дорогой? Поезда больше не ходят, а площади закрыты. Останьтесь лучше здесь.

То, что носило маску врача, начало подниматься из-за стола. Сид попятился к дверям, наткнулся на журнальный столик и чуть не упал. Харт, существо в побагровевшем от крови халате, начал оседать, как горящее полено. Из-под резиновой маски (лица, это было просто снятое с доктора лицо) потекли блестящими ручейками змеи.

- Останьтесь, Сид, и спойте мне этих ночных песен. Поезда больше не ходят... Площади закрыты...

∗ ∗ ∗

Ночной город ухал голосами сов и звенел детским хохотом. Сид бежал по проезжей части, загроможденной остовами машин. Он не плакал и не кричал. В нем кипела ярость.

Ночные песни. Проклятый бродяга.

Поезда действительно не ходили. Это его не удивило - город изменился, но изменился совсем не так, как в прошлые разы. Это продолжалось уже долго, так долго, что сейчас он мог, оглядываясь назад, увидеть, что его безумие сбегало вниз по спирали, набирая обороты с каждым витком. Небо больше не было небом, и он боялся смотреть в этот чёрный котел, который мог болезненно отражать землю с её горящими глазами живых домов, нежно стонущими висельниками, мимо которых он бежал через парк, сшитыми воедино десятками людей и сгустками живого тумана, дремлющими вокруг фонарей. Сид мчался, не узнавая вокруг ничего. Но ему не нужна была карта. Его вело сердце. Безумное от ужаса, бьющееся от праведной ярости.

Лютеранская церковь светилась красным, и её огромный рот пережевывал что-то, смутно похожее на кричащих в экстазе людей. Алый свет языками лизал старую площадь.

Когда Сид увидел бродягу, кислотная пляска этой новой реальности замерла - будто в предвкушении, как замирает с удовольствием человек в тёмном зале кинотеатра, ожидая развязки.

Бродяга играл на саксофоне.

Сид остановился так резко, что чуть не упал. Бродяга был нормальным.

И он играл.

Сид сразу же узнал композицию. Чарли Паркер, My Melancholy Baby. Тягучая, сладкая музыка, полная тёплой грусти. Так звучит улыбка отчаявшегося человека. Так звучит любовь. Сид видел, как луна, изогнув лиловые брови сатира, склоняется к музыканту, и из её пустых глазниц начинает изливаться тоска.

А бродяга играл. Его глаза были закрыты. Он стоял в свете бушующего пожара - в огне, сжигающем остатки разума - и казалось, что инструмент играет сам по себе, что бродяга нужен лишь для того, чтобы удерживать эту музыку на земле, и что он всё-таки слишком мал, слишком слаб, чтобы сделать это. Музыка поглощала всё. Сид, ощущая тянущий ужас в сердце, пошёл к нему.

Он подождал, пока Сойер доиграет. Опустит свой инструмент, тут же лишившись столь мощного щита.

И только затем набросился на него, повалив на землю и сжав его горло руками.

Сойер захрипел, ужасно округляя глаза. Саксофон отлетел в сторону, зазвенев, как пустая кастрюля.

- Ты убил меня, - Сид закричал и не смог узнать свой голос - крик был похож на лай и явно не принадлежал ему, - Ты убил мой мир!

Бродяга схватил его за руки. Чёрные глаза наполнились слезами - боли или страха, Сид так и не понял.

- Сид... Сид... - он хрипел его имя, пытаясь ослабить хватку костлявых пальцев. Длинные волосы мальчишки пологом накрыли его лицо, и Сойер почувствовал запах безумия, исходивший из каждой поры этого несчастного существа, - Сид, я хотел подарить тебе счастье!

От неожиданности парень отпустил его, и бродяга воспользовался этим, чтобы столкнуть с себя тощее тело. Он сел на земле, хрипя и растирая грязное горло.

- Сид, - снова обратился он к юноше. Тот лежал подле и выл от страха, - Я думал, что дарю тебе счастье.

- Эту книгу мне подарил человек, который играл романсы на площадях в Зальцбурге, в Австрии. Двадцать лет тому назад. Он сказал, что она изменит мою жизнь. Он сказал, что я достоин. С тех пор я собираю старые книги, потому что чувствую их... Чувствую, кому они действительно нужны. Я почти никогда не ошибаюсь. Каждая книга - это дверь, мой мальчик. Некоторые двери по-настоящему велики...

- О каком счастье... О каком, блядь, счастье ты говоришь? - закричал Сид, - С тех пор, как я владею этой книгой, мир погрузился в безумие! И погружается все глубже! Я уже потерял всех, кого люблю! Меня окружают чудовища! Неужели ты не видишь?!

Бродяга изумленно открыл рот.

- Сид... - пробормотал он, - Чудовища? Я думал, что дарю тебе счастье. Посмотри вокруг...

И Сид посмотрел. На мгновение он увидел то, на что показывал ему этот странный, ненормальный человек.

…Вокруг была тихая, тёплая ночь. Перекликались вечерние птицы. У церкви стояли, держась за руки, люди, и негромко, счастливо пели. Луна в бархатном круге неба улыбалась, заслушавшись этой песней. Воздух пах корицей и кардамоном – так, как в детстве пахнет самый лучший октябрь.

- Книги - это двери, - печально повторил Сойер, - Просто двери, и больше ничего. Правда, вот в чём дело... Они всегда приводят тебя только к самому себе.

Городок, в котором я живу, совсем маленький - всего на семнадцать с лишним тысяч человек, но в нём постоянно что-нибудь случается. Притом, как правило, нехорошее. Как-то так издавна повелось, что всевозможные маньяки, извращенцы и прочие социально опасные персонажи заводились не где-нибудь там в Ставрополе или Ростове, а именно у нас, в глухой провинции. Не удивительно ли? Из того, что происходило на моей памяти, могу назвать, например, бойню на Кольцевой 47 - отец семейства внезапно поехал крышей и зарезал свою спящую жену, тёщу и двоих детей, а после этого самоубился. Притом КАК самоубился - вспорол себе живот и яростно рвал наружу кишки, пока не истёк кровью. Ну или всего год назад - аллея на Фрунзе. Глухая ночь, парочка, оба в стельку пьяные. Видимо, решили уединиться в кустах. Наутро - два изуродованных трупа. Голова парня валялась в канаве в десяти метрах от тела, голову девушки так и не нашли. Убийца, кем бы он ни был, тоже не нашёлся. Один свидетель преклонного возраста, плохонький фоторобот. Уже год ищут по всему ЮФО, без толку.

Как вы уже поняли, в наших реалиях люди стараются лишний раз ночью по задворкам не шляться. Да и не только по задворкам, по улицам даже. После наступления темноты мало кого можно встретить гуляющими пешком, молодёжь особо храбрую, разве что. Днём все ходят по делам, с работы на работу, бабки сидят на лавочках, дети копошатся на площадках под строгим присмотром мамаш - и, в принципе, все живы, все довольны. Но только всегда была и сейчас есть одна категория людей, которым плевать на правила и которые постоянно сбегают из-под присмотра в самые НЕ подходящие для тусовок места - к заброшенным домам, в чащобу брошенного парка, на свалку. Подростки. К этой категории относится в том числе мой племянник Максим. Чрезмерное количество бродящих в организме гормонов вкупе с шилом в заднице делают его абсолютно неуправляемым четырнадцатилетним придурком, который уже незнамо какой по счёту раз просачивался на улицу "просто погулять" и исчезал на весь день. Часто он и вовсе по темноте домой возвращался. Сестра его наказывала, конечно, но это было бесполезно. Когда перестали выпускать из дома - стал сбегать с последнего урока до того, как его заберут. Я почти наверняка могу сказать, что он там с компанией таких же непутёвых тайком пил пиво или даже что-то покрепче. По возвращении от него вечно разило мятной жвачкой, будто он пытался скрыть подозрительный запах. Что поделать, свою голову не приставишь...

Насколько мне было известно, сбегал Макс чаще всего в одно и то же место, которое в его среде называли Барахолкой или Барахland'ом. Уж не знаю, отчего такое название прицепилось к несанкционированной свалке под окнами заброшенного вытрезвителя - может быть, крупный бытовой мусор, бывший на этой свалке в изобилии, на их сленге называли барахлом. Находилось это безобразное местечко в запустелом дворе в трёх кварталах от нашего дома, и для всех местных подростков там было словно мёдом намазано. Что же так их привлекало? А неясно. Если придерживаться версии про распитие алкоголя, видимо, изолированность Барахолки, её закрытость от посторонних глаз. Я как-то раз ходил туда, осматривал местность. Двери вытрезвителя - одноэтажного сарайчика, облицованного серым, потрескавшимся гипсокартоном - давно были выбиты. Внутри под обрывками глухих занавесок ещё стояло несколько коек, вокруг которых были разбросаны пачки из-под сухариков, чипсов и прочей вредной сухомятины. Интересно, как кто-то в этой затхлости и вони умудряется невозмутимо есть чипсы. Банки из-под газировки, пивные бутылки тоже были, но не сказать, что много. Нехорошее место, всё равно. Двор, как правило, пустует. Лишь изредка можно увидеть местных жителей-пенсионеров, неторопливо прогуливающихся до мусорки и обратно. Неусыпными стражами Барахland'а были и остаются лишь возвышаюшиеся над ним трубы котельной.

Была ещё одна вещь, из-за которой сестра сильно беспокоилась, когда этот дурень в очередной раз надолго пропадал. Как-то так сложилось, что Макс дружил с Коленькой. И, по факту, был его единственным другом. Коленька этот - старший сын местной шлюхи, пытавшейся в одиночку воспитывать пятерых детей от разных самцов, имён которых она, кажется, не то что не помнила - не знала никогда. Ключевое слово "пытавшейся". Ничего не скажу, её потомство всегда выглядело здоровым, сытым и было адекватно одето. Но только внимания она им не уделяла от слова совсем. Дети росли как трава. Я даже не уверен, ходили ли они в школу. Младшие, наверное не ходили, потому что две сестрёнки, лет шести и восьми, все будни напролёт торчали во дворе, пытаясь хоть чем-то себя занять, и заодно нахватывались всякого от не очень трезвого дворового контингента. Знаете, когда маленькая девочка, спотыкаясь и падая, вместо того, чтобы хныкать и звать маму, начинает своим тоненьким голосочком материться на чём свет стоит - не понимаешь, как реагировать. Грустно, конечно.

Ладно, что-то я ушёл не в ту степь. В общем, Коля этот был козлом отпущения. Не столько даже из-за своего происхождения, сколько из-за того, что воровал он. Притом воровал даже не деньги, а книги, всего-навсего. В основном обычные учебники - мать ему не покупала же. Дожидался, когда школота посбрасывает на траву портфели и побежит налегке дурачиться, и шарился в них. Любознательный был, любил читать. Ну и когда выяснилось, кто книги крадёт - не стало житья пареньку. Началась какая-то вакханалия, настоящая травля: каждый стремился нагадить Коленьке посильнее, как-нибудь унизить, подставить, порой и просто били его. Стаей собирались и избивали бедного пацана, который находил в себе силу воли, чтобы терпеть все издевательства. Он просто поднимался с колен, облизывал разбитые вкровь губы и уходил дальше по своим делам с ничем не омрачённым выражением лица. Максим пытался защищать друга, но заканчивалось тем, что увестые пинки дворовых задир доставались и ему тоже. Они с Колей всегда были в меньшинстве. Порой под моими же окнами кипели такие разборки, что я всерьёз волновался, как бы племянника там совсем не пришибли.

Хуже было, когда компания этих подростков уходила всей кучей в Барахland. Там они были одни, без намёка на присмотр, и бояться нужно было даже не одичавших собак или каких-нибудь маньяков-каннибалов, захотевших отведать молоденького мясца, а того, что сами малые перессорятся и в запале драки поубивают друг друга каким-нибудь металлоломом. Макс, по всей видимости, тоже в этих сходках участвовал. И Коля ходил туда же. Когда тусы случались в моём дворе и я мог наблюдать за тем, что происходит, он держался в стороночке, но в то же время не бежал без оглядки, завидя своих мучителей. Даже шансы в очередной раз нарваться его не останавливали - видимо, одиночество для него было страшнее любых издёвок. В какой-то мере я его даже понимаю. Выть волком совсем одному, зная, что где-то веселятся, танцуют под модные треки, спорят и проспаривают, пытаются подкатывать к девочкам. Да, девочки тоже ходили на эту свалку. Я знал, буквально тушёнкой чувствовал, что добром не кончится. Но ничего не предпринимал. Да, я в курсе, что я трусливая тряпка. Откосил от армии, пишу код на дому, в уютной тёплой квартирке за железными дверьми. Ничего не поделаешь.

Плохое случилось этой осенью, в сентябре. Барахland был в трёх кварталах от дома (кажется, я уже это говорил), но даже из моего окна всё было отлично слышно. Надрывный крик боли, рычание собаки, два девчачьих голоска визжали от ужаса, созерцая расправу. Даже треск рвущейся одежды доносился до форточки по влажным после ленивого осеннего дождя сумеркам. Я пытался делать вид, что это меня не касается. Смотрел в свой тусклый монитор с унылыми разноцветными строками, сдерживаясь, чтобы не косить взглядом в окно. Но тревога - такое простое и понятное человеческое чувство - неминуемо сгустилась внутри и липким чёрным комком подступила к горлу. Я перестал щёлкать клавишами и внимательно вслушивался в эти ужасные звуки, боясь услышать вопль племянника. В тот день он снова улизнул. К счастью, обошлось. Раздались звуки хлёстких ударов, собака заскулила. Кто-то из мальчишек зарычал от досады, другой выплюнул с чувством пару ругательств, но оба они быстро заткнулись. Больше я ничего не мог разобрать. Из-за того, что я так внимательно прислушивался к происходящему на улице, барабанные перепонки натянулись до предела, как и нервы, и потому внезапный стук в дверь заставил меня подскочить в кресле и пролить на ковёр остывший чай. За дверью топтался на месте, растянутый вширь кривой линзой глазка, Максим. Он выглядел напуганным.

Я небрежно отпёр двери и встретил его со словами, мол, какой же он говнюк мелкий, что шляется до темноты где ни попадя, но он, перебивая меня, едва ли не крикнул:

- Быстрее, вызови скорую! Кольку подрали!..

Он запыхался, голос у него дрожал. Мне показалось, он плачет. Следом за племянником в квартиру ввалился этот беспризорник. Рукава в лохмотья, кисть левой руки тоже в лохмотья... Правой рукой он зажимал левое ухо, и из-под ладони струилась кровь, залившая уже всю куртку по грудь.

- Только маме не рассказывай, она меня убьёт, она меня убьёт... - ныл Макс, путаясь у меня под ногами, пока я пытался оказать Коле хоть какую-то помощь. Пакет с замороженным фаршем, перекись, бинты. Кровь не останавливалась. Когда он убрал ладонь, мне сделалось плохо: ухо было почти полностью оторвано, висело на тонком лоскуте кожи.

- Ничего, не страшно. Я же не оглох, всё слышу. Больно только, - Коля, весь окровавленный, бледный, как смерть, легонько улыбнулся, и боже, как это было страшно... С этой его словно замороженной мимикой он походил не то на зомби, не то на призрака, носящего своё тело в том плачевном состоянии, в котором оно было на момент смерти.

Наконец приехала скорая, мальчишку повезли в травмпункт. Его требовалось сопровождать взрослому человеку, поэтому поехал со мной - зная его маман, можно было не ждать, что она удосужится уделить внимание раненному сынку. По дороге кое-что вскрылось: собака, напавшая на Колю... это была не бездомная собака. И она не просто так напала. Этой весной Сергею - главному местному задире, который больше других издевался над Коленькой - родители подарили щенка. Беспородного, но что-то в нём определённо было намешано от бультерьера: крепенький, морда как у свиньи, глазки-бусинки. Но не будь обманут милым внешним видом этого существа. Подавляющее большинство бултерьеров - тупые монстры, которых люди почему-то иногда содержат в качестве питомцев. Дарить такого щенка пацану, склонному к насилию, было в перспективе очень плохим решением. Хотя я не в праве кого-либо обвинять. Подозреваю, что родители даже не догадывались, что он вытворял, пока никто из взрослых не видит. И вот Серёга, оборзевший от безнаказанности и совершенно утративший понимание грани дозволенного, натравил теперь уже молодого дурного пса на беззащитного пацана. Ему повезло, что у остальных ребят здравый смысл всё же сохранился. Они оттащили собаку, а самому Серому, по всей видимости, набили рожу - после я его видел с синяком под глазом.

Из травмпункта Колю первым делом быстро потащили в хирургию пришивать оторванное ухо, пока оно было ещё пригодно. Потом загипсовали руку. На осмотре выяслилось ещё и то, что ключица у него была давно сломана и нормально не срослась, сформировав подобие дополнительного сустава. По словам врача, пареньку было больно даже просто шевелить рукой. Лечение этой застарелой проблемы уже не было срочным и не входило в программу "скорой помощи". Нужны были некоторые документы, страховой полис и направление из поликлиники, кажется, это так называется, не помню - сам, к счастью, на здоровье не жалуюсь из всех врачей посещаю разве что окулиста. И вот тут встала проблема: оказывается Коля не был определён ни в местную поликлинику, ни в какую-либо из райцентровских, и полиса у него тоже не было. Пробили по базе, и ничего. По нулям. Сомневаюсь, что он вообще когда-либо бывал на приёме у врача до того дня. Я объяснил медперсоналу, что никаким родственником ему не прихожусь, и попробовал в двух словах пояснить за ситуацию в его семье. От моего откровения у них глаза полезли на лоб. После некоторой возни полис пацану всё же великодушно заказали и отправили его перебинтованного домой, но...

Наверное, я зря это вот так просто вывалил всё врачам. Они, как назло, оказались людьми ответственными и "сочувствующими". Во всём дворе ведь никто за эти годы не решался настучать властям на неблагополучную семью. Никому не было до них дела, они жили словно за ширмой, в слепой зоне. А теперь... Не прошло и недели, как к шлюхе приехали из органов опеки. Чужой автомобиль надолго во дворе не задержался. Увезли всех пятерых. Мамаша сперва сопротивлялась, но потом поняла, что бесполезно, и растеряла весь энтузиазм. Стояла и опустевшими, потухшими глазами смотрела на то, как её плачущих и барахтающихся детей запихивали в машину. Коленька сопротивлялся сильнее всех. Кричал, что у него здесь дом, и друзья, и Тузик... У него, оказывается, тоже была собака. Приручил, прикормил бродячего кабысдоха какого-то. Стояла так несчастная мать ещё долго после того, как машина уехала, а потом поплелась в дом. Кажется, она была нетрезва. В иной ситуации я бы много не думал о том, что из этого получилось, но я тушёнкой чувствовал, что виноват в этом сырборе. Именно я - кто же ещё? С другой стороны, приют всё же лучше, чем такое вольное, беспризорное существование. Там, возможно, у них у всех появится шанс стать нормальными людьми.

Прошло ещё около месяца, возможно, чуть больше. Ночи неотвратимо становились холоднее, и трубы котельной наконец задымили, кипятя жидкую ржавчину в старых батареях. Именно в это противное, межпогодное время по двору прокатился слух, что Коленька сбежал из детского дома. Это звучало так, как будто он сбежал из тюрьмы: отчасти с пренебрежением, отчасти с опаской. Слух распространяли, как можно догадаться, подростки. От Макса я узнал, что Колю якобы видели в нашем районе в сумерках, и не где-нибудь там в подворотнях - именно на Барахолке. Его рука всё ещё была в гипсе. Я предостерёг племянника, чтобы он не пытался за ним гоняться. Зная его, можно было предположить, что он однозначно захочет повидаться с товарищем, но самому этому товарищу по-хорошему нельзя было ни с кем контактировать. Он был в бегах, он скрывался. Что-то снова заставило меня думать о нём. Тягучими вечерами я куковал у себя в комнате, слушал собачий вой за окном и гадал, как Коля выживает на воле. Как добывает пищу, где ночует. Может быть, шарит по мусорным бакам и делит с кошками подвалы. Хотя он изначально был приучен к беспризорной жизни... Но крыша над головой у него была, хоть и негостеприимная. Я долго и безрезультатно гадал, зачем же он сбежал, а потом забыл об этом.

Просто мне быдо очень жалко пацана. Бомжей у нас в городке практически нет, а те, что заводятся, ну... не выживают долго. Последнего серийного убийцу у нас выловили четыре года тому назад, и он специализировался именно на бездомных. Семь трупов на одного, подлавливал пьяных, или спящих... У него даже не было никаких мотивов, ему, блин, просто нравилось убивать людей. Это ещё полбеды. Если полиция хоть как-то справляется со своими обязанностями, то службы по контролю за безнадзорными животными у нас просто нет. Конкретно моему району повезло, потому что здесь не базируется ни одна стая, и по крайней мере днём можно спокойно и уверенно гулять по улицам. А по другую сторону от реки, бывает, прямо на оживлённом тротуаре нападают. Больше всего страдают дети и пожилые люди. Хотя как на этих псов посмотришь - десять раз подумаешь, а под силу ли с ними взрослому мужику справиться? Порой кажется, что нет. На городских улицах выживают сильнейшие, вот они и остались, исправно размножаются каждый год, крепкие псы, чем-то напоминающие овчарок. Даже "догхантеры", которые у нас появились, если память не изменяет, в 2014 году, не смогли их одолеть. Иногда я всерьёз думаю, что наш город проклят. И Фёдорович отчасти эту мою точку зрения разделяет.

Ах да, я же вам совсем забыл рассказать про Фёдоровича. Какое упущение! В общем, наверное, у каждого двора есть свой чудак-пенсионер, проповедующий разнообразные теории заговора, политику, суеверия и прочую дичь, порой прилюдно. И у нас вот был Геннадий Фёдорович. Он по обыкновению заседал на скамейке во дворе, страшно ругал Америку, но при этом, по моему личному наблюдению, любой водке предпочитал бурбон. Так вот, он был уверен, что город стоит на некоем разломе в земной коре, из которого сочится "негативная энергия". Отсюда, по его мнению, и общее неблагополучие, и преступность, и периодически сходящие с ума "слабые личности", и микроклимат гадкий, и монстры. Последний пункт вообще был его излюбленной темой. Его историями о разнообразных жутких тварях, якобы существующих бок о бок с нами, можно было заслушаться. И всё было бы ясно как день, если бы он говорил о каких-нибудь нормальных мифических существах вроде упырей-вурдалаков, оборотней, леших, йети и прочих таких, но нет же! Откуда он своих образин вытаскивал, я не знал: искал о них в интернете и ничего не находил. Про медуниц он рассказывал, которые расклёвывают черепа пасечникам, про симопсов, про кожаных котов каких-то, которые ползают по вентиляции и разносят по квартирам споры чёрной плесени... Грибком у нас многие дома страдали. Интересный дедок, да.

Собственно, я бы не знал об этой причуде соседа так подробно, если бы не довелось один раз с ним спорить на эту тему. Помню, как-то раз он сидел у себя на скамейке, а я вышел во двор размяться немного, а то засиделся в четырёх стенах. Услышал, что он что-то про симопсов снова ворчит, и из чистого любопытства начал у него спрашивать побольше.

- Эх, вот во что сейчас молодёжь верит, - говорит. - Рейки там, слендермены... херня пиндосская. Всё это басни. А у нас, известно дело, существуют, вполне себе существуют ЕЖики и БАЖики...

От этих слов у меня тогда перед глазами мгновенно раскрутился старый клип на песенку "Йожин с бажин". То ли болгарскую, то ли чешскую, не помню. Я не сдержался и хихикнул.

- А чо ты смеёшься? - Фёдорович, кажется обиделся. - Это вполне себе общепринятые аббревиатуры - естественные животные, типа кошечек, собачек и всего того, к чему мы привыкли, и биологически аномальные животные. Реликты, мутанты, а то и вовсе искусственно созданные. Вот, взять хотя бы тех же симопсов - слышал, два дня назад женщину на набережной загрызли? Насмерть... Твари проклятые, никакого житья от них нет. Горло разодрали, горррло! Запомни, юнец: когда нападает собака, она кусает за руки или за лицо, а когда нападает симопс - вцепляется сразу в глотку, чтобы ты не смог закричать...

На самом деле женщину, возвращавшуюся с базара с сумкой продуктов, загрызла стая собак.

Когда в начале ноября куда-то пропал пёс Серёги, первой моей мыслью, естественно, было "завалили догхантеры". Доигрался, довыпускал своего монстра на вольный выгул. Но тушки собачьей нигде не могли найти, тогда моя мысленная версия номер один сменилась на "загрызли бродячие псы". Я лично видел как эти зверюги натурально жрали кошку, выволокли её за задние ноги из-под машины и начали разрывать на части. Так почему бы не случится каннибализму? Никогда ведь не знаешь, чего от этих собак ждать. У Фёдоровича, как обычно, во всём были виноваты симопсы. Вместо того, чтобы по обыкновению тусить со всеми в Барахland'е, Сергей целыми днями нарезал круги по району, обшаривая каждый закоулок и надрывно выкрикивая имя своего недо-бультерьера:

- Абрэк! Абрэк!

Я подолгу сидел у себя за компом, потому что в то время меня наняли для работы над одной инди-игрой, и вынужден был выслушивать всё это, и, наверное, впервые мне стало жаль Серёжу. Всё-таки любил он эту псину. Наверное, у меня слишком много свободного места в мозгу, что я так часто задумываюсь о совершенно чужих мне людях.

- Абрэк! Абрэк!..

Так продолжалось с двух часов дня до темноты... не знаю, дней пять, может шесть. Потом крики стихли. Нет, Абрэк не нашёлся, ни живым, ни мёртвым. Сергей пропал.

Это событие оказалось мне неожиданно близко. Вряд ли вы можете представить, насколько становится не по себе, когда всю жизнь думаешь о том, что твою улицу беда минует, а потом раз! - и вот она, беда-то, прямо в доме напротив... Моя сестра живёт в этом доме. А я живу один. Родители давно перебрались в деревню, подальше ото всех этих ужасов. Мне и прежде бывало очень одиноко по вечерам, но тогда стало вовсе невыносимо. Не знаю, что на меня нашло, но я попросился к сестре пожить недельку. Она была не против. Так что всё происходящее я наблюдал даже с более близкого расстояния, чем мог бы из своей укромной норы. Полицейские опрашивали всех дворовых на тему того, где Серёжа обычно гулял, с кем общался, чем увлекался, и т.д., и т.п.. Конечно же, они быстро разузнали про Барахland. Прочесали там каждый сантиметр, осмотрели и чердак вытрезвителя, и полуразвалившийся сарай, и все окрестные гаражи прошерстили. Знаете, что они нашли? Браконьерскую чёрную икру. Но не мальчишку. Никаких признаков его присутствия. Искали они так вместе с волонтёрами, всем скопом четыре дня. Загрызли собаки? Даже если сожрали бы совсем, остались бы как минимум кровь и обрывки одежды. Проверены были и все канализационные люки по району, те, что шатались или были открыты, осмотрели и изнутри тоже - и снова ничего. На пятый день было решено расширить область поисков, а двое полицейских остались дежурить на Барахолке ночью. Начали спрашивать про подозрительные, незнакомые автомобили. Пошли слухи, что Серёгу похитили.

На вторую же ночь дежурства на свалке выловили Коленьку. Где он всё это время так успешно скрывался, отвечать он отказался. Я почти уверен, что перед тем, как возвратить беглеца в детский дом, его допрашивали со всей строгостью. Так уж получилось, что эту новость я узнал первым. Рассказал сестре и племяшу за чаем после припозднившегося завтрака, и знаете... Максим очень странно отреагировал. Новость для него, как для единственного друга этого оборванца, должна была быть грустной. Но то, что увидели мы с сестрой, грустью было никак не назвать. Это был страх. Едва я заикнулся про то, что его будут допрашивать как вероятного свидетеля, он замер, чрезмерно крепко сжав в пальцах чайную ложку. Макс думал о чём-то, и по мере хода мысли в его глазах нарастал ужас. Когда я спросил, что случилось, он просто сказал, что не хочет чай, и ушёл в свою комнату. Мы остались на кухне вдвоём. Это был повод для серьёзного разговора. Сестра рассказала мне, что в тот вечер, когда исчез Сергей, Максим возвратился домой поздно - тихим, бледным. Да и всю эту неделю он был сам не свой. Я, правда не заметил никакой разницы, но, в конце концов она его мать, ей должно быть виднее. У меня начали зарождаться ещё больше неспокойных мыслей. Неужели мой родной племянник в этом замешан? Коленька... Вот у кого-кого, а у него была более чем очевидная мотивация. Ненависть. Месть. Из-за него вся его привычная жизнь пошла под откос, терять было нечего.

Надолго моего терпения не хватило. Вечером того же дня, когда сестра уехала по делам, я без стука вошёл в комнату Макса и сел на табурет напротив его кровати. Он, оторвавшись от телефона, таращился на меня ошалевшим взглядом, но молчал.

- Выкладывай, - говорю.

Повисла тишина, продержавшаяся минуту-другую. Он не желал отвечать.

- Я ведь внятно сказал. Твоей матери нет дома, она ничего не услышит.

- А ты ей расскажешь. Ты копам расскажешь!

- Ты считаешь, я такой смелый?

Мальчика вскочил с места и рванул к двери. Я с трудом успел схватить его за рукав и усадил, брыкающегося, обратно на кровать.

- Ключ у сестры, - говорю. - Второй у меня. Если выпрыгнешь в окно, лечить тебя никто не будет.

- Его посадят! Ему уже есть четырнадцать!

- За содеянное нужно отвечать, - хладнокровно ответил я. - И он ответит. Его уже поймали, так что терять нечего. Тебя я знаю, ты дурак, конечно, круглый, но никак не убийца. А теперь выкладывай. Только тогда племянник наконец понял, что не отвертится.

- У Коли есть тварь. Ручная. Тузиком зовут. Он сначала пса серёжкиного ей скормил, а потом и его самого. Я не знал, честно...

Макс всхлипнул. Он приготовился плакать, чтобы вызвать у меня жалость. Старая, детская привычка.

- Мы вечером встретились, он мне сказал, что Серёже нужно отомстить. Сказал, что где-то на Барахолке есть глубокая яма, что мы его обманем и заставим туда спуститься, а потом лестницу унесём, и пускай он там до утра кукует. Сказал, что у него рука всё ещё болит, и что он один лестницу не дотащит. Я согласился ему помочь. Сержа мы быстро нашли: он ходил с фонариком, всё свою собаку звал. Увидел Колю, удивляется, мол, ю, чмо ходячее, чё припёрся, а тот ему говорит - знает, где его Абрэк. И за нами он пошёл без разговоров. Ну и привели мы его к яме. Честно, я и знать не знал, что там она есть. Сколько раз мимо ходил, не было! И вниз лестница уходит. Серёжа наклонился и посветил вниз фонариком - а там на дне ошейник валяется. Видимо, его пса ошейник. Он вниз едва ли не летел, снова кричал, звал Абрэка. Там внизу какой-то туннель, он пошёл по нему глубже, а мы с Колей вдвоём вытащили лестницу... Пока уносили её подальше, Серж понял, что произошло, и начал нам снизу орать, какие мы ублюдки. Знаешь, что Коля сделал? Он эту яму просто накрыл сверху листом фанеры. Наглухо. Сверху надвинул поддон, на него положил шифер, а сверху ещё и розовую тумбочку взгромоздил. Я ему говорю, типа, зачем ты так стараешься, всё равно утром ему лестницу вернём, вернём ведь? И тут снизу раздался ТАКОЙ вопль... После не было уже никаких криков, никаких звуков снизу... Клянусь, я не знал, что так всё закончится!..

Максим плакал. Я ему почти верил.

- И что это было? - спрашиваю.

- Да не знаю я, не видел, всё же закрыто было! Я там чуть в штаны не наложил. Коля сказал, что внизу живёт Тузик, а Серёга стал для него ужином...

Мне оставалось лишь вздохнуть. Я оставил племянника в покое и ушёл к себе в гостинную.

Я не привык верить в чудовищ. Но знаете, тогда я уже не вполне ясно понимал, во что мне верить. Я сложил ноутбук и лёг спать в надежде, что мой мозг за ночь систематизирует полученную информацию и приведёт меня к логическому решению, но вместо этого он просто не давал мне заснуть. Голова была перенасыщена вводными данными. Я думал о том, почему в нашем районе так мало бродячих собак. Почему так редко показываются на глаза бездомные кошки. Сколько у нас по ближайшим окрестностям было необъяснимых исчезновений детей и подростков? Даже не залезая в интернет, я вспомнил три случая. Особенно уцепился за последний. Уже не вспомню, как звали того паренька, но он был "диггером", то есть шарился по подвалам, бомбоубежищам и прочим подземным структурам. Вот он и не вернулся однажды с очередной своей вылазки. Может, его тоже сожрали? Из того, что я когда-либо слышал о подземных чудовищах, самое близкое - таинственный зверь из Кобякова городища в Ростове. Когда-то очень давно смотрел передачку об этом. Якобы в древних катакомбах живёт ящер, похожий на крокодила, только в шерсти и с большими клыками. Он якобы похищал у местных скот, а когда в сорок девятом году вниз на разведку пошли солдаты - нашли потом только растерзанные тела, кто-то, вроде как, даже пополам был перекушен. Никогда не верил в такую чушь.

На следующий день я всё же решил пойти за советом к "специалисту" в данной области. Найти Геннадия Фёдоровича было несложно, так что я спросил у него про существо, живущее под землёй, которое может съесть и собаку, и человека.

- Чего это ты вдруг в загадки решил со мной поиграть? - дед рассмеялся. - Знаю я, к чему ты клонишь. Да, есть такой зверь, живёт под землёй и человека умеет сожрать целиком, не оставив и косточки! Зайцеголовиком зовётся, по-мудрёному - Lepocephala pilosa. Реликтовый зверь, ещё со времён динозавров доживает. Может быть ты слышал, что в Крыму рыбаки встречают иногда диковинного морского змея: он весь бурой шерстью покрыт, а голова у него заячья. Наверное, он нашим обыкновенным, норным, ближайшим родственником приходится...

Эти слова меня ничуть не успокоили. Даже если я мог допустить, что мальчишку сожрала неведомая тварь, суть была не в этом. А в том, что я знал, кто виновен в случившемся, и ничего не делал, чтобы помочь правосудию. Да, вы снова можете ткнуть в меня, сказать, что я тряпка, что боюсь связываться с полицией. Да, это так. Но речь всё-таки шла о моём племяннике, а не о ком-то постороннем. Виноват он, хоть не ведал, что творит... Я много думал о том, в какой форме мне придётся давать показания. Письменно ли, или может быть за полиграф посадят. Боялся, что соврать не смогу. Не смог бы. Откуда бы я в таком случае знал о деталях произошедшего? В то же время я не мог оставить всё как есть. Совесть просто уничтожала меня изнутри.

Продолжение в комментариях

Мелкие клочья прошлогодней листвы катились по узкой асфальтированной дорожке, ведущей к стадиону. Их торопил ветер: быстрее, быстрее, а то растопчут. Но иногда они не успевали, и слышался тихий сухой хруст. Каблуки-шпильки женских туфель искусственной кожи почти бесшумно касались асфальта, а завитые высветленные волосы трепетали, когда ветер с опаской проскальзывал мимо.

Школьное здание отбрасывало на дорожку холодную тень.

Ветер был местный, с района. Он подул от гаражного комплекса, но ему уже хотелось поменять направление. Ему совсем не нравилось здесь, между школой и сквером, где во второй половине дня ученики оттягиваются пивасом и смолят настрелянные сигареты. Но это в обычные дни, не такие, как сегодняшний. Сейчас здесь была лишь эта женщина, недоуменно оглядывающаяся по сторонам. Она одиноко брела вслед за удирающей листвой, и, казалось, не совсем понимала, что это всё такое.

И, загляни кто в ее глаза - подумал бы о многом.

∗ ∗ ∗

Часы пробили шесть, и чуда, конечно же, не случилось.

Встреча состоялась в конце мая – через двадцать лет, день в день, ну или почти. Так же, как тогда, солнце клубком желтой шерсти ластилось к редким облакам, в распахнутые форточки веяло свежестью поздней весны, а из рекреации несло хлоркой и туалетами. И пятиэтажка напротив осталась прежней – подъезды настежь, заходи, располагайся. Но на этом сходства заканчивались. Потому что, конечно же, участники встречи изменились, и мало кто в лучшую сторону.

На несколько щемящих мгновений каждый вернулся ТУДА, но тут же упругое, не терпящее перемены мест слагаемых, время переписало уравнения как положено. Двадцать лет назад прозвенел последний звонок, и они смеющейся толпой вышли из актового зала, чтобы, транзитом через выпускные экзамены, начать взрослую жизнь у кого как получится.

Парты сдвинули торцами. Леся Зайцева и Неля Кербер разложили нарезку, расставили банки с корнишонами и оливками, Боря Коновал откупорил вино, а Вера Агапова каллиграфическим почерком написала на доске: «1981-1991. Добро пожаловать!». Полюбовалась, положила мелок и вытерла ладони о кепку Макса Царева, опрометчиво брошенную им на учительский стол. Царевич лениво ухмыльнулся.

Пластиковые стаканчики жалобно потрескивали в руках. Десятый «Б» собрался не в полном составе. Те самые, заядлые прогульщики отсутствовали на сей раз по уважительной причине, и за них выпили молча и не чокаясь. Взрослая жизнь кого-то уже отчислила по неуспеваемости, а кому-то пока выдала авансом: мешки под глазами, намеченные морщины и проседь в волосах. И никто ни в чем не преуспел; только Гарик Езарян, барыга и фарцовщик, пролез помощником к депутату госдумы, но он не явился, и за это выпили отдельно. Да еще Борька, он приехал за рулем престижной с виду иномарки. Рядом Царев припарковал синюю «пятеру», не бита - не крашена, три иконки на торпеде, все по уму. Другие добирались на метро и маршруткой, а Паштет Селеднёв работал в здешнем ДЭЗе, и прибыл пешком, вразвалку.

Педсостав представляла географичка Белкина - она приняла «бэшек» второкурсницей заочного отделения, да еще подтянулся трудовик Сейпотапыч, но он больше не преподаватель труда, а пьющий пенсионер. Сейчас он тоже набрался, уложившись в норматив - полчаса, и нет-нет вскрикивал с пьяным отчаянием: «Парни!... Девчата!... Ну, за вас, мои дорогие! Здоровья вам, удачи вам! Не прохлопайте годы лучшие!» Ему деликатно не возражали: хуле, всё давно прохлопано.

Кому и было, чем похвастаться, так это Борьке, но он не стремился доминировать над одноклассниками. Никто и не в курсе, что поляну он накрыл за свои деньги, только Неле Кербер географичка шепнула на ухо: какой же Боря молодец, всех угощает. Накануне ночью Неля много думала про Борьку. Она читала на женском форуме темы о том, как через годы подростковая симпатия пробивает яркой искрой, и тогда, тогда… Что – тогда? У Нели разнылась верхняя губа. Погода испортится. «Через годы», может быть, но не через два раза по десять лет.

Трепались на отвлеченные темы, стараясь не спросить и не сказать лишнего. Пашка Селеднёв, по кличке «Человек-жопа», выделялся мутным жирным пятном, успешно подменяя филонящего Езаряна. Два десятилетия беспощадно его отрихтовали, оставив для узнавания глаза: выпуклые, пустые и отсвечивающие внутренней тупизной. В девяностые его отец был советником мэра, и Паша обладал депутатской неприкосновенностью в миниатюре. Он доводил учителей до слёз, издевался над младшими школьниками и, закинув ногу на ногу, отчитывал директрису за недостаточное к нему, Паше, почтение. С назначением нового градоначальника Селеднёв-старший скукожился в рядового гражданина, а затем и вовсе скоропостижно врезал дуба. Паша, лишившись всех привилегий, опустился до «командира сантехников» в опольцевском ДЭЗе («менеджер старшего звена», с понтом сформулировал он). Помимо глаз, у Паши сохранилась имбецильская манера повторять за собеседником последнюю фразу. Он так задолбал всех самопиаром, что Царевич велел ему заткнуться, и Селеднёв, уставившись баран бараном, продублировал: «Заткнись, Паштет». Географичка Белкина поспешно вмешалась: ребятки, ребятки, чур не ссориться!

Неля Кербер ютилась на самом краю, и пофиг на предрассудки: замуж ей по-всякому не светит. Зато хоть локтем в ребра не отоварят, как Зайцеву, которая в туалете замывала брызнувший на юбку апельсиновый сок. Да и ей привычно на «камчатке», подальше от суеты. Паштет на географичку бычит (нашел себе жертву, герой), Дашка Пилатова с Юрцом Ивановым полусухое на брудершафт хлебают… Сейпотапыч косеет чем дальше тем хуже. Борька Коновал дает какое-то интервью, его так и обстреливают вопросами, а он всем отвечает и каждому успевает улыбнуться. О чем там речь – не поймешь, Неля начало пропустила. «Борьк, а исполни моё желание, а?» Боря кивал, что-то записывал в кожаный блокнот. «Сбытчик мечт», отпустил шутку Царев. Опа как. Попросить, что ли, пусть губа болеть перестанет? Ха-ха.

Кому бы вообразилось, что этот рохля, растяпа и троечник, регулярно огребавший от пацанов, через двадцать лет поведёт себя как душа компании! Неля перебирала в памяти эпизоды. Вот они с Коновалом – лохматым и в очках - пересиживают физру на скамейке для «справочников»… вот бредут домой за дневниками… вот томятся в очереди в поликлинике, провалявшись с гриппом по три недели…

Школьницей Неля была ни о чем, да и сейчас не красотка, но с возрастом набрала чисто женской привлекательности, а Борька аккуратно подстрижен и без очков. Интересно, контакты носит или лазер делал? Неля неосторожно закусила губу, изгоняя прочь дурацкие фантазии, и чуть не застонала вслух от боли. Ну, нравились они друг другу по-детски, ну перекинулись сегодня парой реплик – рояли не играет. Мужчин она тихо, но жестоко ненавидит – есть повод, хотя и жаль, что так. Но… кто она, а кто Борька? Живет на Новинском бульваре, в сталинке, и рулит не то ценными бумагами, не то еще чем покруче. А, точно – желания исполняет! «Борьк, а моё? А у меня…»

Около восьми нарисовалась Юлька Султанова, и шестерёнки вечера завертелись вразнобой. Вскинув над головой тонкие руки, Султанова исполнила на пороге короткий танец живота и воскликнула: «Привет всем, сегодня мы вместе!». Неля протерла глаза. Она надеялась, что этого не произойдет. Битых два часа надеялась. Она никогда не бывала в дурке и не состояла на учете в ПНД, но институтская подруга – профессиональный психиатр – предупреждала: симптомы, мать, налицо, глюканёт в самый неподходящий момент. Юльке ответил нестройный хор приветствий, аплодисменты и ехидное Дашкино замечание: «О, Султанова, как всегда – к третьему уроку!». В школе Юлька постоянно просыпала и опаздывала. Сначала потому, что отчим кирял и буянил, а Юльку выгонял на лестничную клетку, а после, став постарше, Султанова сама стала кирять и легко могла снять лифчик за бутылку пива.

Неля отодвинула стул и спряталась за спиной у Царевича.

- Ты че, Нельк? – полуобернувшись, спросил Макс. Как был флегматиком, так и остался. Разведенный, никому не нужный флегматик. - Нормально… - пробормотала Неля. – Просто мне эта звезда в глаза светит!

Макс хмыкнул и долил ей вина.

«Хрен там, нормально!». Пока толклись у входа, никто про Султанову не упоминал, и вот тогда еще всё было нормально.

«Ну и чего ты приперлась, сучка?»

Не одна Неля Кербер задавалась этим вопросом: вся женская половина «Б» класса взвилась на дыбы. В свой неполный сорокет Султанова смотрелась на двадцать пять – тридцать, не более. С ее-то повадками! Она ж и алкашка, и потаскуха, и далее по списку. «Девочки» истекшего срока годности стремительно теряли остатки тщательно отполированной к вечеру красоты. Юлька переключила внимание на себя, будто тумблеры перекинула. Боря Коновал улыбался и откровенно радовался, что его оставили в покое. Неля приглядывалась к Султановой и так и этак, но видела именно то, что видела: Юльку Султанову, задорную, молодую, энергичную и светящуюся счастьем. «Мальчишки» - огрузневшие, с обрюзгшими лицами – лапали Юльку взглядами, и она купалась в лучах обожания. Агапова – главная Юлькина соперница по части ****ства – вполголоса прикололась, что Султанова переспала с дьяволом за вечную молодость.

«Комплимент» от Верки Султанова хладнокровно пропустила мимо ушей, она всегда так поступала с ненужной ей информацией. Расцеловала географичку – Людмила Ивановна, как здорово, что вы опять с нами! – нежно обняла трудовика и чмокнула по очереди всех одноклассников. Селеднёв налил ей «штрафную». Юлька лихо проглотила «штраф», откинув со лба крупные светлые кудри. Тусклый невеселый вечер быстро превращался в разнузданную попойку, и те, для кого Султанова успела побыть первой и безответной любовью, пили больше других. В эти минуты они верили, что прошлое разрешит вернуться, если задурить мозги спиртным. Громче всех о своих правах на Юльку заявлял Селеднёв, оттеснивший конкурентов рыхлыми, но широкими плечами. Юлька о чем-то щебетала; птицы за окном – и те примолкли.

Лишь Боря Коновал созерцал вакханалию, так же отстраненно улыбаясь чуть кривой улыбкой. Он словно говорил: «Всё будет ровно и параллельно, ребята». Выложив на парту огромный айфон, Боря включил музыку, и ностальгический саундтрек усилил иллюзию возврата.

Постепенно страсти улеглись настолько, что «ребята» стали замечать окружающий мир. Не досчитались Дашки Пилатовой и Лёхи Шульцмана: Галка Павленко, стоявшая со стаканом у окна, оповестила всех, что Шульцман и Пилатова подались в соседний дом, в третий подъезд. О, это было памятное место! В третьем подъезде подростки сводили знакомство с бухлом и куревом, гоняли на кассетнике «Модерн Токинг» и предавались другим порокам, за которые Султанову даже выгнали из школы, но потом взяли обратно под личную ответственность классной руководительницы. Там же, в третьем подъезде Гарик Езарян пробовал себя в «активных продажах», сбагривая неискушенным сверстникам импортный ширпортреб с браком.

Юрец Иванов, чей брудершафт с Дашкой не получил дальнейшего развития, пил теперь с трудовиком Сейпотапычем «за старые добрые времена». Сейпотапыч был уже в дрова, и не столько пил, сколько проливал на пол. Географичка Белкина, номинально играя роль хозяйки, потчевала гостей нехитрой снедью. У нее были добрые, кроткие и грустные глаза. Она лучше других знала, что прошлое обратно не принимает.

Солнце закатывалось за пятиэтажку напротив. Скоро начнет темнеть.

∗ ∗ ∗

Неля задержалась до половины десятого. Ей хотелось быть уверенной, что на школьном дворе она не столкнется с Юлькой Султановой. Даже Селеднёв, век бы его не видеть, беспокоил ее меньше. Прежде у Султановой не водилось глупой привычки ошиваться поблизости от школы, но прежде – это прежде. Впрочем, оба слились задолго до того, как географичка с искренним сожалением объявила о завершении банкета. Мешаясь с запахами еды, плавал над партами запах дешевых, но очень чувственных Юлькиных духов, перебивающих даже хлорку. Единственный Юлькин талант – делать из себя конфетку при помощи дерьма. За душой ни копейки, работать не любила и не хотела, жила подачками от мужиков, свой гардероб и косметику обновляла на рынке. А всё равно мужики на нее облизывались…

Она прикрыла за собой дверь 27-го кабинета. Негромко пропела пружина замка… а, может, эта песня эхом донеслась из прошлого. ТОГДА, отхалтурив свою долю генеральной уборки, Неля в последний раз вышла из класса и услышала именно этот звук. На лестничном пролете она задержалась, и, взявшись за перила, осторожно наклонилась вперед, вглядываясь вниз, в полумглу. Ей почудился привкус крови во рту; она вновь стояла у раковины в женском туалете, и географичка Белкина помогала ей умываться, а по кафелю быстро-быстро стекали розовые струйки. Кровь капала с расквашенной губы, и десна тоже сильно кровила. Белкина утешала ее и спрашивала, не надо ли вызывать неотложку.

Белкина до сих пор не знает, и никто не знает, где и почему Неля упала, и от чего теперь ее мучают головные боли, и что ей снится по ночам. И только сама Неля могла бы рассказать, как надоело прикрашивать шрам на верхней губе помадой, и как часто у нее на помаду аллергия.

За обнесенной забором школьной территорией находилась автостоянка. Неля юркнула туда, отыскала Борькину машину. Ждала, репетируя про себя диалог. Борька что-то знает про сегодняшний вечер. Несильный ветер шуршал листьями деревьев над головой, мешая сосредоточиться.

Коновал вышел из школы минут через тридцать. На крыльце попрощался с Белкиной, пожал руку Сейпотапычу. Увидев Нелю, он прибавил шагу, улыбнулся.

- Ты меня ждешь? Помогал Белкиной убираться. Хорошая она, добрая тётка. Таким на роду написано жить в нищете. Я дал ей денег, сколько с собой было, но в ресторанах принимают карту. Окажешь честь?

Неля не нашлась, что ответить, и Борис истолковал паузу как полусогласие.

- Понравилась тебе наша встреча? - Похабень, - буркнула Неля.

Коновал приподнял бровь.

- Пожалуй, ты права. Нас нет больше – таких, какими мы друг друга помним. Сегодня каждый подвел какой-то личный итог и признал себя биологическим мусором.

Видя, что она не отвечает, он постарался раскрыть тему.

- Нам нет места там, в девяносто первом. А здесь, в настоящем… всё не такое. Мы в нем будто поддельные. Как лосины, которыми Езарян барыжил. - Ага. Султанова их купила за пятерку, а они после стирки полиняли и сели на два размера. - Про нас можно сказать то же самое. - Но не про тебя. Прости, что спрашиваю… чем ты занимался двадцать лет? - Да разным… - Борис пожал плечами. – Учился, работал по контракту в Штатах переводчиком. Потом наследство получил, ну и живу, честно сказать, в свое удовольствие. А ты? Замужем? Если это не очень секрет…

Неля пропустила каверзный вопросец мимо ушей. У нее своих вопросов хватало.

- А всё это бла-бла-бла про исполнение желаний? У тебя бизнес такой, что ли? Ой, извини. Я ведь женщина, мне можно побыть любопытной. Тем более, твоя одноклассница… - Это не то, что ты сказала, а… вроде хобби. Понимаешь… если желание не противоречит возможному в мире, оно сбывается. Я могу отчасти… хмм… способствовать этому. Конечно же, не любому желанию, а только самому заветному. - А в блокнотик ты записывал заветные желания ребят и девчат?

Неле срочно понадобилось чем-нибудь занять руки, она нащупала в сумочке пачку сигарет и вытянула одну. Борис поднес ей зажигалку.

- Нет, крестики-нолики рисовал для виду. По-настоящему они ничего не хотят. Представляешь? Ни-че-го! Настолько устали от жизни и от самих себя, что даже захотеть ничего не могут. Разве что быстрого секса. Как, допустим, Человек-жопа. Неделю назад я приехал сюда, побродить по местам детства, и наткнулся на него. Повидался с детством, блин! Ну, мы поговорили, и он загадал желание. У меня были причины ему не отказать.

Неля недоверчиво покосилась на Борьку сквозь струю дыма.

- Так вы с ним вдвоем придумали вечер встречи? – спросила она. - Боже, разумеется, нет! Селеднёв клинически не способен что-либо придумать. Слушай, а поедем, правда, где-нибудь посидим? - Подожди, я еще не всё спросила, - Неля помотала головой. – Давай про вечер. - Идея целиком и полностью моя, воплощение тоже. Ты верно подметила, что получилась фигня. Но я хотел кое в чем убедиться… Видишь ли, мой дар… он изначально проявлял себя в другой форме. Я не мог управлять событиями, но в какой-то мере мог их видеть. Например, я смотрел на наших девчонок и видел, какими они станут. Кстати, потому я не женился: я видел своих подружек в старости. - Вон чего… - протянула Неля. – То есть, в ресторан ты приглашаешь не меня, а древнюю бабульку… Послушай, а вот если желание не сбылось? Что это значит? - Значит, оно подцензурное. Запрещено.

Во двор словно вошло что-то зловещее, нездешнее и остановилось неподалеку от беседующих. Неля торопливо затянулась, отгоняя это чувство, но оно никуда не делось. Ветер наверху завозился сильнее и как-то беспокойнее.

- Когда-то Юлька Султанова заявила: даже если мы встретимся через двадцать лет, я буду супер, а вы будете барахлом. Сегодня так и вышло. Приходит такая в Дольче Габана а ля Китайская республика, духи контрафактные, тушь поддельная, а сама – королева королевой, хоть и дешевка. Признавайся: ты руку приложил?

Борис смущенно пожал плечами.

- Юлька шла по жизни с этим слоганом, и он, пожалуй, прокатит за очень заветное желание. Короче… в один прекрасный день я почувствовал, что МОГУ. И мне подумалось о Юльке. Я ведь тоже был в нее влюблен. Захотелось что-нибудь для нее сделать. Мне что-то мешало… что-то непонятное, но сложное, но я пересилил. В тот момент я казался себе всемогущим… - Да, ну а как ты всех отыскал? В смысле - всех наших... - Запросто, как и тебя. Фейсбук, вконтакт и так далее. Аккаунта нет только у Царева, но Агапова знала его городской телефон. - Угу. Султанова тоже не заводила аккаунтов. Кто ее пригласил?

Борис потер ладонью подбородок.

- Не скажу. Не в курсе. Точно не я, может, Белкина, или Царь... С кем-то же она поддерживала связь! - Поддерживала. Со мной. Редко и мало, но...

Оглянувшись по сторонам, Неля убедилась, что рядом никого нет, а если и есть, то невидимый, и поманила Бориса пальцем. Он сделал полшага вперед.

- Этот «прекрасный день», в который ты ее осчастливил… дату не припомнишь ли? - А зачем? - Очень важно. - Ну, припомню. Летом две тысячи второго, я месяц, как сделал ручкой своему американскому боссу. Почему ты спрашиваешь?

Неля отшвырнула окурок.

- А просто дело в том, что в две тысячи втором, в августе, Султанова умерла. В бильярдной с мужиками попила палёной водочки и загнулась. Это точный факт, потому что я помогала ее хоронить. Как по-твоему, не это ли тебе мешало? – Борис захлопал глазами. – Ну и в каком качестве она сегодня к нам присоединилась? Призраком, дублем, или как там это называется? В одном я уверена: у нее не было сестры-близнеца. Боря, ты можешь это как-нибудь объяснить?

…Вечер потёк быстрее, как при ускоренном воспроизведении.

- Призраки не пьют и не едят, а мы все видели, как она… - ответил Борис машинально, будто не дойдя еще до сути вопроса.

Он нахмурился.

Неля ждала.

Внезапно резким движением Борис выхватил из кармана брелок и снял машину с сигнализации. Фары дважды мигнули.

- Садись, - велел он и отрывисто проговорил, почти силком запихивая Нелю на переднее сидение: – Только не ври, что тебе хочется чесать до остановки по району. Юлька еще где-то здесь.

- Что? Что? Что это было? – переспрашивала Неля, пока Борис запускал двигатель, снимался с ручника и закладывал руль вправо, к выезду с парковки. Всё это он проделал за несколько секунд, будто специально тренировался. – Что ты про нее знаешь?

Борис вывернул на дорогу и утопил педаль газа. Машина понеслась, оставляя сзади школу и забытую на доске надпись мелом: «1981-1991. Добро пожаловать!». Завтра ее сотрут дежурные. За окнами клубилась сухая майская пыль и потревоженный колесами пух тополей.

- Ничего не знаю… - пробурчал Борис. – Я умею совсем невинные вещи, корректировать события… я просто исполнял ее желание! Ничего слишком волшебного: веры в себя, оптимизма, ну и да… не пропить красоту. И однажды вновь всех затмить, как она и мечтала. А, оказалось, выдернул ее из мертвых. И это, выходит, не запрещено. Я ощущал, как она сопротивляется, а она… Да и я ли это сотворил? Нель, а почему ты сразу ничего не сказала?! - А что я должна была сказать? – огрызнулась Неля. – Юлька мёртвая, держитесь от нее подальше? Или: ребят, за Юлькой косяк, она покойница! Заверещать? Ментам позвонить? - Ты не ошибаешься? - Нет, - отозвалась Неля. – То есть, я надеюсь, что сплю, но ошибок никаких. Там всё железно. Ее же не только я провожала, но и отчим, и соседи, и те мужики из бильярда… Вообще-то, я думала, что наконец-то рехнулась, и у меня видения. С того момента, как засекла ее - она за школу шмыгнула, втихаря. И потом кружила два часа. Словно стеснялась заходить… - Правильно, - изумленно кивнул Борис. Он нервно тёр то подбородок, то переносицу. – Она наверняка стеснялась. Она понимала, что ей там не место. Она носила дешевые шмотки, пользовалась контрафактными духами, и сама в итоге стала пиратской копией. И… она должна была проверяться… не выдает ли ее что-то внешне. Господи… не вылезет ли синюшное пятно из-под рукава.

Неля поперхнулась.

Машина вылетела на шоссе Петля, подрезав черный, пиратского вида джип-крузер. Тот яростно засигналил, и Борис вильнул в правый ряд, но тут же оторвался от «помехи». Крузак ушел в точку, успев выразить своё негодование вспышкой дальнего света.

- Черт, она могла вообще не помнить, что умерла! Она насколько-то была Юлькой, но не полностью… Но она понимала – что-то не так, пыталась разобраться. И, в конце концов, пошла туда, где были люди, которые ее знали. - Но как такое может быть?! - Понятия не имею. Это за пределами моих представлений. Говорю же – я не волшебник, и ни фига в этом не смыслю. У меня другой диапазон навыков. Я думаю, ее на несколько часов… отпустили.

Это прозвучало совсем дико.

- Но… ей ведь надо обратно, да? – взмолилась Неля. Теперь она поймала себя на мысли, что побоится войти в собственную квартиру. – Она ведь уже ушла, да? - Я видел, как она ушла, - устало подтвердил Борис. – Вместе с Селеднёвым. Ну, логично, че. У Паштета тоже было заветное желание. Он собирался ее трахнуть. - Че-е-е-его?!!! – взвизгнула Неля. - Именно что ты услышала и никак иначе. Селеднёв озвучил мне открытым текстом, он же всегда базарил только о себе. Тогда-то я и подумал о вечере встречи… Но я же ни сном ни духом, что Юлька… - Сейчас он с ней? – напряженно спросила Неля. - Его счастье, если нет. Если он передумал. У Султановой должен быть какой-то отличительный знак ее… хм… статуса. Иначе ее назад не пустят. - В смысле – знак?! - Вот такой, - указательный палец Бориса прорезал в воздухе несколько линий, и Неля, впервые целиком осознав весь нескончаемый ужас ситуации, сообразила – это секционные швы от вскрытия. – И вопрос лишь в том, как быстро Паштет это обнаружит.

∗ ∗ ∗

В ресторан они так и не попали. Неля уже и хотела согласиться, и убеждала себя так и по-другому… не смогла. Даже страх перед одинокой квартирой и ночными кошмарами не перевесил страха хотя бы ни к чему не обязывающих отношений с мужчиной. Он до нее дотронется, а она может закричать. Конечно, она не старая дева, но редкие перепихи почти не доставляли ей удовольствия, а потом она неделями маялась реактивной депрессией.

Всю последующую неделю Неля в панике шерстила новости по интернету, но ничего ОСОБЕННОГО там не упоминалось. По пути на работу она озиралась через плечо, не крадется ли за ней Султанова. Заодно она проверилась у психиатра и едва не разревелась от отчаяния, когда тот определенно заверил, что нервное расстройство у нее есть, но галлюцинациям она не подвержена.

Психиатр порекомендовал легкие успокоительные. Пустырник. «В баню пустырник», мрачно подумала она.

На восьмой день она получила в соцсети сообщение от Коновала.

«Как я сказал, так и было, - писал Борис. – На чердаке пятиэтажки нашли тело женщины, личность не установлена. Следак уверен, что труп уже побывал в морге. Кстати, опросили Шульцмана и Дашку, они там паслись час или полтора, но Селеднёва не видели, и женщину с ним – тоже. Этот отвратительный жлоб потащил Юльку именно на чердак, а не к себе домой, хотел сэкономить на кофе и коньяке. Ты же помнишь историю, как он повёз подругу на Черное море, а в гостинице вымогал у нее деньги за путевку? Здесь тот же вариант. Как ответственный сотрудник ДЭЗа, он имел доступ к ключам от технических помещений, и один из них захватил на вечеринку.

Сомневаюсь, что дело дошло до секса. Паштету надо было только стянуть с нее кофточку, а то и порвать – он же вечно строил из себя мачо. А дальше… не знаю, как, но он понял всё и сразу. И ломанулся с чердака, а там при выходе торчит из стены обрезок кабеля. Кабель пришелся ему в лицо. Не берусь оценивать, как ему это удалось, но Паштет собрал с пола ошметья левого глаза, вызвал лифт и доковылял до детской площадки. На его вой сбежалось полрайона.

Неля, мне вовсе не доставляет удовольствия излагать тебе подробности. Меня самого дважды вырвало, пока смотрел запись с мобильника: Паштет сидит на скамейке, в одной руке комкает свой глаз, а другой пытается застегнуть ширинку. Делаю это лишь потому, что теперь ты сможешь простить и жить дальше. Я ведь тогда видел, как Селеднёв приставал к тебе в раздевалке, зажал в угол, а ты вырывалась. И он столкнул тебя с лестницы. Я видел, но побоялся заступиться. Я понимал: папашка его отмажет; и ты это понимала. И ты никому не пожаловалась. Но все двадцать лет прожила с одним желанием: лишь бы он ответил за то, что поломал тебе судьбу.

Паштет преставился в больнице, и, стало быть, ответил. Я выполнил именно твоё желание, хотя Паштет не сомневался, что я ублажаю персонально его. Но, видимо, одно без другого невозможно. То же и с Юлькой: если одно, то и другое… но никогда меня про нее не спрашивай.

P.S. Может, всё-таки встретимся? Мы можем себе это позволить, мы ведь – живые.

P.P.S. Шрам тебя не портит».

Неля несколько часов придумывала ответ, выкурив полпачки ментоловых, которые после нового года безобразно подорожали. Вспомнила: «…в один прекрасный день я почувствовал, что МОГУ. И мне подумалось о Юльке». До какой же степени Борис остался одиноким по жизни, коль в прекрасный день и подумать не о ком было, кроме как о Султановой.

Потом она улеглась на диван, раскрыла ноут и набрала в окне диалога:

«А почему бы и нет?

P.S. Я не замужем».

Автор: Олег Новгородов