Рассказ, написанный супругой Стивена Кинга, Табитой, в конце 70-х, когда всеобщее мнение насчёт её мужа было таково: он безумен, как большинство его чудовищ.

В своих письмах вы спрашиваете у него, пьёт ли он, бьёт ли детей, случаются ли у него приступы ярости. Вы признаётесь, что сразу поняли, что у него не всё в порядке, потому что и сами через это прошли.

Вы спрашиваете, где он берёт свои идеи, предполагая, что в детстве мама запирала его в чулане, пока он не раскаивался в своих проступках, что что-то ужасное произошло с ним в детстве или он родился с отклонениями.

Большинство ваших писем остаётся без ответа, потому что ему пришлось бы нанимать секретаря, а потом объяснять ему, что писать в ответ - это бы заняло почти столько же времени, как если бы он отвечал лично. Как бы то ни было: нет, он не алкоголик и никогда не был (просто напивается время от времени), он не бьёт детей (может иногда шлёпнуть по попке) он не псих (хотя у него бывают вспышки). А вот случилось ли с ним что-то в детстве или родился ли он с отклонениями? Ответ на эти вопросы, одновременно очевидный и не имеющий значения: Да, конечно, и с ним надо держать ухо востро.

Такие вопросы задают ему и репортёры, только они ещё и приезжают к нему домой, чтобы своими глазами посмотреть на человека, который пугает до ужаса ничего не подозревающих читателей в Америке и Англии, Японии и Бразилии - короче, очень многих, и далеко не всегда ничего не подозревающих. Зачастую эти репортёры оказываются разочарованными встречей с обычным янки, который носит размер XL, пьёт пиво и смотрит бейсбол, пока дети играют на полу, а жена тратит его деньги.

Вот таков он - Стивен Кинг.

Он любит говорить, что пишет о простых людях, попавших в необычную ситуацию. То же относится и к его собственной жизни. В ней постоянно происходит что-то необычное, но, насколько я знаю, это случается и с другими людьми.

Несколько лет назад мы отправились с детьми (тогда их было только двое) на выступление Стива. На задней стене зала висел плакат с рекламой мероприятия, и наш сын Джо, который тогда только учился читать, подошёл, чтобы изучить его.

- Что там написано, Джо, - спросила я.

Он повёл пальцем вдоль строк: "Сти-вен Кинг"

Он взглянул на меня, довольный собой. Я улыбнулась, показывая, что он прав. Его палец передвинулся к следующей строчке с незнакомым словом "Писатель".

"Па-па?" попытался угадать он.

Для него казалось естественным, что на выставленном на всеобщее обозрение плакате будет написано о роли Стивена Кинга в его жизни, роли отца.

Джо Хиллу не кажется необычным, что его отец - знаменитый писатель, такой же, как люди на картинках, с которыми он играет (он называет их "афтеры"). Позднее, во время самого выступления, он спросил меня, станет ли папа Президентом. Многие дети всерьёз думают, что такое может случиться, прежде чем узнают, что Отец, который кажется им всемогущим, обычный дантист, бакалейщик или школьный учитель. Сейчас Джо Хилл спрашивает меня, правда ли, что папа написал все книги на свете и сценарии всех фильмов. Больше всего его восхищает тот факт, что Стив однажды встречался со Стэном Ли, создателем Человека-Паука.

Суть в том, что необычное чаще происходит с отдельным человеком, чем с остальным миром.

Вернёмся к вашим фантазиям. Какой он, Стивен Кинг? Монстр? Уменьшитесь ли вы в размерах, если посмотрите ему в глаза?

Что ж, он крупный мужчина, немного сутулится, как и все очень высокие и очень близорукие люди. Его глаза, которых почти не видно за толстыми линзами очков, светло-голубые, миндалевидные и слегка косят, в них есть черты ирландца, как и во всем остальном его лице. На снимке, сделанном в восемь или девять лет, он похож на Джо, у него чудной и мечтательный взгляд. Выражение его глаз заставляет всматриваться в фотографию. Это лицо монстра, который не напугает ни единой живой души.

На другом снимке, сделанном его одноклассником десять лет спустя, в его взгляде царит безумие, веселье, мания, он пугает сильнее, чем дуло ружья, нацеленного в камеру. Двойное дуло было увеличено при печати фото, чтобы быть под стать глазам. В нём есть поразительное сходство с Чарльзом Мэнсоном, этим и запоминается снимок. Это лицо немного напугало моих родителей, когда я впервые привела его к нам в дом. Оно говорило что-то такое, что вам совсем не хотелось слышать. Да, при виде него можно было уменьшиться в размерах. Но лишь до тех пор, пока вы не понимали, что всё это напускное.

В нём умер отличный актёр. Загляните в комнату и послушайте, как он читает детям. Это могут быть комиксы "Марвел", или "Властелин Колец", или история, которую он написал специально для них. Даже самый младший замирает, чтобы послушать, как папа читает на разные голоса. Он разыгрывает для них импровизированное представление, где герои "Улицы Сезам" встречаются с придуманными им самим вампирами, драконами и прочей Нечистью.

Мораль этих историй всегда остаётся одинаковой: Бойтесь, мои дорогие, потому что мир полон страхов. Не бойтесь своих страхов, не отвергайте их; это путь к самому страшному из кошмаров - отрицанию реальности, зла незаметного и зла торжествующего, неожиданной опасности, которая берёт над вами верх. И, прежде всего, не закрывайте глаза, когда идёте в темноте. Незнание - это не невинность, а лишь глупость и трусость. Поэтому мы берёмся за руки, ждём прихода темноты и рассказываем под её покровом истории.

Есть детский рассказ о мальчике, который обнаружил монстров в чулане. Всё заканчивается тем, что он берёт их всех к себе в кровать, потому что оказывается, что они боятся темноты не меньше, чем он. Обожаю эту историю; ведь это моя биография.

Часть первая: Жёлтое утро.

Глава первая: Теннисный Клуб (1)

1

Если бы кому-то понадобился объект, символизирующий странное и лишённое радости настроение Америки и творческий упадок американцев, то Жилой Комплекс Теннисного Клуба неплохо подошёл бы на эту роль. Если бы кто-то захотел изучить нравы граждан этой страны, он или она вполне могли бы подвергнуть изучению обитателей Жилого Комплекса Теннисного Клуба, хотя это дало бы лишь представление о нравах среднего класса Америки со средним возрастом 36 лет. Можно было бы сказать, что другие граждане – очень бедные, очень богатые, очень старые, очень молодые – смотрели на мир совершенно по-другому. Но те, кто жил в Теннисном Клубе минимум год, являлись основными потребителями, служили «белыми воротничками» (а в конце 80-х количество «синих воротничков» стремительно уменьшалось), благодаря им одни фильмы и телешоу становились хитами, а другие проваливались, они бегали по утрам, покупали автомобили, которые не жрали бензин, но при этом выглядели спортивно, редко посещали церковь, но зато охотно записывались на дополнительные образовательные курсы, словом, жили, преимущественно, для себя в эру низкой гражданской ответственности.

Квартиры в Жилом Комплексе Теннисного Клуба были комфортными, но без настоящей теплоты; они были удобными, но не оставляющими следа в памяти, там было безопасно, но на дверях по всему зданию то и дело появлялись непристойные надписи, особенно в полнолуние. Соседей здесь можно было описать, как приветливо-настороженных – жилец изо дня в день видел одних и тех же людей, но ведь никогда не знаешь, а вдруг человек, едущий с тобой в лифте и есть Тот, Кто Пишет В Полнолуние, который оставляет такие глубокомысленные послания как ПОСОСИ МОЙ ЧЛЕН и Е..ТЬ ТЕБЯ В ЗАД. Лучше не быть слишком дружелюбным.

Охранники были вежливые и отзывчивые – им так было приказано – но сам факт того, что в здании круглосуточно находится охрана, меняющаяся каждые 8 часов, а в холле, лифтах и подземном переходе, соединяющем жилой комплекс со спортивным, установлены камеры, вызывал лёгкую тревогу. Он намекал на то, что в этом мире есть вещи пострашнее Того, Кто Пишет.

Вид из всех окон жилого комплекса лучше всего описывался словом «стерильный». На севере окна выходили на крупный торговый центр (сорок четыре магазина на двух этажах) с гигантской парковкой перед ним. С восточной стороны находилась ещё одна парковка и похожий на улей кинокомплекс под названием «Киномир», в котором было не менее семи кинотеатров. С южной стороны был перекрёсток дорог, ведущих к торговому центру, улью кинотеатров, парковкам и жилому комплексу – шоссе 22, вдоль которого располагались магазины, забегаловки всех существующих под солнцем ресторанных сетей (включая ресторан китайской кухни «Вок-Ин», «Безумный Тако» и кафе-мороженое «Молочная Гончая»), школы боевых искусств, массажные салоны, оружейный магазин и маленькое кирпичное здание, в котором находился салон видеоигр под названием «Голова Робота», шоссе 481, по сторонам которого находились более-менее схожие заведения, но вдобавок был роликовый каток, боулинг, фешенебельный ночной клуб с рекламой грядущего выступления «Сестёр Следж» у входа, два кинотеатра под открытым небом (в одном сейчас шли два фильма для взрослых, в другом – два фильма студии «Дисней») магазин сантехники под названием Стрит Флеш {игра слов – Straight Flush можно перевести как «Стрит Флеш» и как «Прямой Смыв»}; и, наконец, магистральное шоссе, съезд №5 которого вёл к торговому центру и жилому комплексу. В целом перекрёсток оставлял впечатление оживлённой, но бесцельной суматохи, а в том месте, где три дороги сливались в одну, постоянно раздавались звуки автомобильных сирен и ударяющихся друг о друга бамперов. Рядом было место, которое боссы из муниципалитета называли «зелёное насаждение», видимо, стыдясь назвать это громким словом «лес» или «парк». На самом деле, растительность, состоящая из деревьев и подлеска была довольно густой, и если взглянуть в этом направлении из окон нижних этажей жилого комплекса, создавалась греющая душу иллюзия жизни в пригороде (если забыть про вой автомобилей, стук бамперов и звук воды из душа соседа сверху). Из окон верхних этажей иллюзия становилась ещё полнее. Жители квартир на седьмом и восьмом этажах, окна которых смотрели на запад, видели пригородные дома, построенные за насаждениями, а ещё дальше - золотые арки «Макдональдса».

В каждой квартире имелась мощная система кондиционирования, но на всех панелях и термостатах красовалась надпись, призывающая жильцов БЕРЕЧЬ ДРАГОЦЕННУЮ ЭНЕРГИЮ. В каждой квартире было кабельное телевидение, но раз в месяц – опять-таки, во время полнолуния – оно полностью выходило из строя. Для местного кабельщика за три года со дня открытия комплекса это уже стало рутиной. Он поднимался на крышу, открывал дверь маленькой будки, за которой все кабели сходились в один главный, и заново подключал кабели к консоли. Подобно тому, как в Комплексе орудовал Тот, Кто Пишет В Полнолуние, здесь налицо было дело рук Вандала Полнолуния. Большинство жильцов, у которых имелись хоть какие-то мысли на сей счёт, сходились на том, что Тот, Кто Пишет и Вандал – это один и тот же человек, но в обличье Вандала он или она вызывали больше тревоги. В конце концов, любой человек с ключом от внутренних дверей Комплекса мог осквернить двери ключом или складным ножом. Будка на крыше - совсем другое дело. Она открывалась служебным ключом, которого не было даже у кабельщика. Ему самому приходилось брать его в офисе на втором этаже. А если у Вандала был такой ключ (на дверях будки не было ни малейших следов взлома), возможно, у него есть и другие ключи. Ключи от всех дверей, например?

Всем хорошо было кабельное телевидение, да только рождало у некоторых не совсем приятные мысли.

Возможно, всё это свидетельствовало о том, что в Жилом Комплексе Теннисного Клуба были проблемы – не огромные, как утром 19 июля 198. года, а так себе – мелкие. В Комплексе не было голода, бедности, эпидемий, напряжённой политической обстановки… но при этом в нём не было дружбы, любви, заботы и открытости. В каждой двери Комплекса на высоте ровно пять футов и три дюйма находился дверной глазок. Когда жилец смотрел в этот глазок, чтобы узнать, кто к нему пожаловал, он видел гротескно раздутое лицо монстра – даже лицо родной матери заставляло замереть на минуту. Сквозь дверной глазок, предназначенный для того, чтобы давать максимальный обзор зоны опасности (а зона опасности – это то самое место, где жильцы стелют коврики с надписью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ), все лица становились искажёнными и зловещими. Устройство, созданное для безопасности, создавало это искажение и добавляло ненормальности жизни, царившей в Комплексе до 19 июля.

2

Строительство жилого комплекса началось два года спустя после открытия Теннисного Клуба и Бассейна, которые располагались на обочине узкой второстепенной дороги, соединяющей торговый центр и шоссе. Теннисный Клуб и Бассейн стали пользоваться огромной популярностью с первого дня приёма заявок на членство.

Жилой комплекс был построен тем же консорциумом городских бизнесменов, что и спортивный комплекс; так было спланировано ещё в начале семидесятых.

В то время большей части построек, о которых было сказано ранее, не существовало. Вместо куцей зелёной полосы на западе, значительная часть территории была покрыта лесом – местами очень густым. В нём водилось несколько оленей, и там, где сейчас находилась парковка, то и дело мелькал белый олений хвост; на месте жилого комплекса бегали лисы и еноты. Это место называлось Беличий Холм, а позднее это стало названием торгового центра.

Эти бизнесмены, количеством семь человек, оказались очень прозорливыми и предугадали наступление иного десятилетия – возможно, даже двух! – пришедших на смену беспокойным шестидесятым, с их маршами, визгливой риторикой и военными потерями. Они смогли заранее увидеть наступление времени, когда люди – особенно представители среднего класса в возрасте, скажем, около 36 лет – выключились из общественной жизни и решили, что после того, как они посвятили, по меньшей мере, пять лет попыткам сделать мир лучше, маршируя, уклоняясь от призыва, слушая пластинки Боба Дилана и пытаясь положить конец войне во Вьетнаме, пришло время посвятить ещё пять лет – или пятьдесят – попыткам сделать лучше своё место в этом мире.

Эти бизнесмены - они предвидели Десятилетие Эгоизма.

Эти семеро просто выкупили весь Беличий Холм целиком – в то время им владело полдюжины фермеров и, пожалуй, две дюжины мелких дельцов; даже большинство магазинов вдоль шоссе 22 и 481 было построено на арендованной земле.

Вначале появился Торговый Центр, за ним Теннисный Клуб и Бассейн и, наконец, Жилой

Комплекс с различными предложениями аренды квартиры. Он был построен за два года – громадина из грязно-коричневого кирпича высотой в восемь этажей. Жилой Комплекс сразу же стал пользоваться популярностью не меньше, чем Теннисный Клуб, Бассейн и Торговый Центр до него. Жильцы могли работать (и делать покупки) в Торговом Центре, жить в жилом комплексе, заниматься в атлетическом клубе и смотреть фильмы в «Киномире». Для этого даже не требовалось выходить на улицу: жилой комплекс соединялся со спортклубом подземным переходом, а в Торговый Центр можно было попасть на бесплатном трамвае. Все было упорядочено, всё спланировано. Лишь иногда в этой колоде появлялся джокер, вроде Того, Кто Пишет В Полнолуние.

В здании было 198 квартир: на четырёх этажах было по 23 квартиры с тремя спальнями, на двух этажах по 26 квартир с двумя спальнями и двух - по 27 квартир с одной спальней. Ещё две квартиры были отведены под офис и жильё управляющего комплекса. Управляющий работал здесь со дня открытия комплекса. Его фамилия была Ринальди. Имя же, данное ему при крещении (если предположить, что он или его родители вообще были христианами) не знал никто из жильцов, хотя оно наверняка было где-то в документах на владение жильём. Он всегда был одет в форму защитного цвета, и она всегда была чистой. Когда с ним заговаривал кто-то из жильцов, он всегда делал долгую паузу, прежде чем ответить. От этого жилец чувствовал себя вынужденным добавить ещё каких-то подробностей к предмету обсуждения – будь то выброшенный не в том месте мусор, шум из соседней квартиры или небольшое послание от Того, Кто Пишет В Полнолуние. Жильцы выходили из офиса управляющего взмокшими от пота, словно только что чудом избежали допроса с пристрастием в каком-нибудь нуар-фильме сороковых годов. Ринальди выглядел так, словно может и укусить, если дать ему такую возможность. У него не было ни жены, ни детей, ни машины. Никто никогда не видел Ринальди за пределами Комплекса. Возможно, он никогда и не покидал его.

Здание стояло, отделённое дорогами, торговым центром и тонкой полосой деревьев. Жильцы приходили и уходили. Никто никогда не умирал в здании; призраков в нём не водилось. И если жильцы испытывали какое-то общее чувство – если у этого здания была некая низко звучащая струна – то это было чувство незавершенности, ощущение, что что-то забыли добавить этому дому, или того хуже, что-то умышленно убрали. Ни детей, ни домашних животных. Холлы, залитые светом белых шаров. И если попытаться описать настроение этого дома музыкальным термином, сюда бы идеально подошло слово «цезура».

3

Однажды ранним майским утром, за два месяца до начала событий, описываемых в этой истории, Томми Хилл пришёл домой с телестудии, где он работал, очень поздно и в ужасном состоянии. Передачи телеканала были прерваны для репортажа о торнадо, который пронёсся через северный пригород, уничтожив всё на своём пути и став причиной смерти сорока семи человек. Томми был измотан и напуган, в ушах у него до сих пор стояли крики раненых и искалеченных людей, которых привезли во временный лазарет, организованный в спортивном зале Средней Школы Питтстауна.

Он подошёл к двери своей квартиры на шестом этаже. В голове у него крутилась только одна мысль: суп. Чашка горячего супа. Впервые эта мысль появилась у него за пять минут до третьего прямого включения из Средней Школы Питтстауна. Когда она возникла, он наблюдал, как сотрудник телекомпании делает на полу отметку для Андреа Доррати. За опустившимся на колено сотрудником стоял мужчина, державший своего сына. Мальчику было около четырёх лет, ему отсекло руку летящим куском ветрового стекла. Мальчика накачали обезболивающими до бессознательного состояния, но отец с отсутствующим выражением лица и мешками под глазами все продолжал убаюкивать его на руках. И Томми подумал: Чашка супа. Куриная лапша. И тогда я, может быть, смогу уснуть. Позднее он вспомнил, что это средство всегда рекомендовала его мать – еврейский пенициллин, как она это называла – но даже это не умерило его желания.

И вот он думал о супе, открывая ключом дверь домой. От усталости он едва держался на ногах. На двери его ждало послание от Того, Кто Пишет В Полнолуние. СЪЕШЬ МОИ ВОЛОСАТЫЕ СТАРЫЕ ЯЙЦА, гласило оно.

И вдруг Томми испытал какое-то извращённое чувство всепоглощающего облегчения. Он повернул ключ в замочной скважине и внезапно начал плакать, понимая, что плачет он об отце маленького мальчика, потерявшего руку и что никто во всём комплексе не в силах понять его горя, кроме, пожалуй, Того, Кто Пишет В Полнолуние, единственного, кто пытался заполнить звуком эту цезуру. Он вспомнил своего профессора английского языка из колледжа, так выразившего смысл существования: Лучше делать добро, чем зло; лучше делать зло, чем ничего. Когда ты свернул на всех поворотах своего пути, именно эти слова ты видишь на кирпичной стене тупика.

Томми налил супа и, всё ещё плача, смотрел как от него исходит пар. Он подумал, что если когда-нибудь встретит Того, Кто Пишет В Полнолуние , то, пожалуй, купит этому засранцу выпивку.

4

Ни домашних животных, ни детей. Автоматические лифты. Но 19 июля…

Глава II: Том Хилл в холле.

(19 июля, с 4-00 до 5-00 утра)

1

Насколько он сам знал, Томми Хилл стал первым, кто столкнулся с проблемой, возникшей 19 июля. Никого другого – например, Бэмфорда, охранника, дежурившего с 23-00 до 7-00, поблизости не было.

Томми проживал в квартире №610 Жилого Комплекса Теннисного Клуба чуть более двух лет; начался последний год его договора аренды. Втайне он гордился своим решением заключить договор на три года, а не на один – не потому, что так выходило немного дешевле, чем заключать договор ежегодно, а потому что его уверенность в своей способности контролировать собственную карьеру блестяще оправдалась. Он снял квартиру на три года, несмотря на то, что его первоначальный контракт с WKMT был испытательным: шесть месяцев, а если ты нам не понравишься, то скатертью дорога, Чолли. И мы ничего не обязаны объяснять.

WKMT возобновило контракт ещё на шесть месяцев, и Том, который приехал в город с послужным списком, состоявшим из работы третьим помощником режиссёра на независимой станции в Кливленде, а до того – работы на канале PBS в колледже, получил повышение до второго помощника. «Теперь ты не только подаёшь скрепки для бумаги, но и ведёшь их учёт», - сказал ему один из сотрудников. «Мои поздравления».

Но Том был доволен. Он стал получать на 4 000 долларов в год больше; сумма, отложенная про запас, которую сильно истощила трёхгодичная аренда, вновь стала увеличиваться. Что ещё важнее, его карьера была на взлёте. Нужно лишь двигаться вперёд, а не то кто-нибудь другой обойдёт тебя. Проще простого.

Тот же самый инстинкт, что подсказал ему арендовать квартиру на три года, теперь говорил ему не возобновлять договор аренды, хотя следующий контракт с WKMT был фактически уже у него в кармане. Настало время двигаться дальше – двигаться на восток. Каждый его шаг был шагом на пути в Нью Йорк. Так работает этот мир … или, по крайней мере, должен работать.

2

Будильник зазвенел в 4 часа утра, и Том поднялся с кровати, как всегда в рабочие дни – шаря в темноте в поисках дребезжащего будильника и не веря в то, что и в самом деле проснулся так рано. Ещё на втором курсе колледжа он понял что вся эта хрень со старым будильником на прикроватном столике не для него. Слишком уж просто было нажать кнопку, заглушив звонкого маленького засранца, а потом повернуться на другой бок и снова уснуть. Он начал ставить будильник в другом конце комнаты. Когда тебе приходится вставать, становится проще заставить себя двигаться.

Он схватил будильник, отключил, стянул с себя пижамные брюки, зашёл в туалет, опорожнил мочевой пузырь (пара пива с Андреа Доррати накануне вечером – политика, ребята, она всегда принесёт плоды, так что вот оно, пиво, так точно, сэр), смыл за собой, включил душ, постоял под ним около четырёх минут, изредка проводя по телу мочалкой. По утрам ты стоишь под горячим душем до тех пор пока это ощущение что-же-я-так-рано-встал не пройдёт, а мозг постепенно не включится в окружающую реальность.

Он выключил душ, насухо вытерся, надел свежее бельё и босиком пошлёпал на кухню. Нижнее бельё было знаком подчинения ещё одному закону его матери: только невоспитанные люди готовят или едят голышом.

Он любил готовить, и даже теперь, после двух с лишним лет жизни в квартире №610, кухня была единственной комнатой носившей на себе отпечаток его личности. На холодильнике висел плакат, изображавший Френка Заппу, выступавшим перед собранием стейков и отбивных с маленькими ножками. МЫ ВСЕ МЯСО, гласила надпись внизу. Над безликими полками для посуды была прикручена полка для приправ – не короткая, а тянувшаяся на целых четыре фута. Рядом был стеллаж для вина, который он сделал сам и заполнил исключительно местными винами – в основном, Мондави. На стене косо висел календарь с мисс Пигги – напротив большинства дат были коряво написаны напоминания о встречах и заметки. Над кухонным столом висели кастрюли. Он ненавидел электрическую плиту с надписями РАЗОГРЕВ, МАЛЫЙ ОГОНЬ, СРЕДНИЙ ОГОНЬ и СИЛЬНЫЙ ОГОНЬ, но покупка новой была бы равносильна продлению договора аренды. Так что приходилось мириться.

Рядом с тостером стоял маленький «Панасоник» всё-в-одном – ТВ, радио и кассетный проигрыватель – причём настолько маленький, что почти умещался в кармане. Он вставил в плеер кассету с блюзом и начал готовить завтрак – музыка была ещё одним средством, помогающим включиться в рабочий день.

Яйца, три штуки, болтунья. Сверху тёртый чеддер. На другой сковороде немного колбасы со щепоткой тимьяна – странное сочетание, но когда ты живёшь один, ты можешь готовить всё, что тебе заблагорассудится. Дерьмовая компенсация за жизнь в одиночестве, но тут уж ничего не поделаешь. Тост из грубого белого хлеба; тостер у него был старомодный, из тех, в которых хлеб надо переворачивать, чтобы поджарить с обеих сторон. Может доставить хлопот, если забудешь перевернуть, но зато можно совать в него домашний хлеб, не боясь, что он там застрянет и тебе придётся лезть внутрь лезвием ножа, рискуя при этом жизнью. Удар током – и ещё один глотает пыль. Все мы мясо.

Он поставил на стол апельсиновый сок, клубнику в банке, столовые приборы. К тому моменту, как на столе стояли яйца, жареная колбаса и тост, он вновь почувствовал себя живым человеком. Он завтракал, слушал Джона Хёрта из Миссисипи и думал о предстоящем дне.

В город по шоссе 481, которое было перекопано, когда Том переехал сюда, и, вероятно, останется таковым, когда и если Том приедет сюда десять или тридцать лет спустя. Заскочить к Дэвиду МакГинну, который был мудаком в 5-30 утра, мудаком в 3-30 пополудни и нестерпимым мудаком, когда напивался. Дэвид скоро собирался оставить работу в WKMT ради должности первого помощника режиссёра на телевизионной станции в Филадельфии (не очень большой, но всё же шаг по направлению к Нью-Йорку), и Том надеялся, что ему предложат должность Дэвида… от которой он откажется. Внутренний голос – Голос Карьериста – приказывал ему отказаться, а когда этот голос говорил, Том слушал. Ты должен поддерживать темп. Если ты доберёшься до Нью-Йорка только к сорока, Нью-Йорку ты уже будешь не нужен.

Затем – подготовка к утреннему шоу – стопятисотое утреннее шоу в его жизни. Оно выходило в эфир с восьми до десяти (WKMT транслировало только один час программы «Доброе Утро, Америка») и имело весьма высокий рейтинг. Оно предлагало подборку местных новостей, темы первых полос газет, информацию о дорожных пробках и, конечно же, гостей студии, с которыми в уютной обстановке беседовала Рэнди Фречетт, если они были Мелюзгой, или Даг Стейпс, если они были Тяжеловесами. Рэнди была 23-летней блондинкой с прекрасной фигурой. Скоро она двинется дальше (в сторону Нью-Йорка, можно надеяться, хотя таких Рэнди на телевизионном рынке Америки было пруд пруди, и Том не верил, что, помимо влажных губок и наивно потупленного взора, у Рэнди есть ещё и необходимый в их профессии инстинкт убийцы – умение вцепиться человеку в горло и разорвать его на части, пока он мечтает облапать твою попку). Дагу Стейпсу, напротив, было уже за шестьдесят, и он никуда не собирался с WKMT. Дети, которые смотрели мультики Дядюшки Даги в пятидесятых, сегодня уже сами нянчили внуков. Рэнди доставались женщины, которые рекламировали новинки литературы в рубрике «Новая Ты», дерматологи, которые рассказывали (в отведённые им семь минут), как успокоить боль во рту при помощи использованных чайных пакетиков, клоуны из Цирка Шрайна, дрессировщики дельфинов и паралитики, которые пересекли страну в инвалидном кресле. Даг Стейпс беседовал с личностями, вроде генерала Вестморленда (во время его приезда в город), Роберта Редфорда («А скажи-ка мне, Боб, тебя часто узнают на улицах. Тебе приходится носить солнечные очки?»), Джона Андерсена и прочих.

Перерыв на кофе и выслушивание этнических анекдотов про поляков и французов от рабочих студии. Паршивый ланч после предварительного совещания для программы «Новости в Полдень» с Андреа Доррати, которой требовалась лишь крупица везения, чтобы добиться в жизни всего. Затем – окончательное утверждение новостей для «Новостей в Полдень»; эфир; подготовка к программе «Призовой Фильм», совмещавшей в себе идеи программы «Звонкий Доллар» с кучей дешёвых фильмов из сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов; перерыв на кофе; разговор с детьми, которые сегодня стали Маленькими Гостями в программе «Трали-Вали»; дорога домой. Если, конечно, можно было назвать квартиру №610 домом.

Звучало мрачновато. Подчас так и было. Но иногда удавалось получить награду. Репортаж из пригорода, разрушенного ураганом, был жутким, но там был безумный впрыск адреналина и чувство важности – осознание того, что их труд имеет значение. Но не всегда чувство удовлетворения было таким полным. Зачастую Маленькие Гости появлялись в студии напуганные, бледные и в полной уверенности, что по эту, незнакомую доселе, сторону камеры с ними непременно произойдёт что-то ужасное («Меня будут транслировать?» - однажды спросила Тома маленькая девочка, едва сдерживая слёзы). В большинстве случаев ему удавалось убедить их, что всё будет хорошо и их поднявшееся настроение передавалось и ему. Он по-прежнему учился (хотя и догадывался, что его внутреннее беспокойство проистекало от понимания того, что WMKT уже не может научить его ничему новому); он знал всё – от технологии «Хромакей» и современной компьютерной графики до того, почему иногда из программы новостей льются целые реки дерьма. Хотя, собственно, почему дерьма? Иногда это просто ложь, но ты должен быть к этому готов. Если ты хочешь оставаться в игре и говорить правду настолько, насколько это вообще возможно, держи своё мнение при себе.

Нет, в работе были свои прелести. Он по-прежнему был один, хотя в течение шести месяцев своего первого года здесь он думал, что что-то может измениться – до тех пор, пока разногласия между ним и той девушкой не стали слишком большими, чтобы не обращать на них внимания – и иногда он чувствовал себя одиноким, но справлялся достаточно хорошо. У него были друзья (однако, не в Жилом Комплексе Теннисного Клуба) и когда он возвращался с работы, он мог отключиться от происходящего - большую часть вечеров, по крайней мере – и почитать книгу. Его амбиции никуда не делись, но они не приобретали нездорового оттенка. Он за этим следил.

С завтраком было покончено. Он выкинул остатки с тарелки в мусорку, ополоснул сковородки, поставил всё в посудомоечную машину и включил её. Затем побрился, одел рубашку, джинсы, мокасины «Кводди» и причесал волосы. Расчёску он убрал в задний карман вместе с бумажником и с тоской посмотрел на свои волосы в зеркало. Они были светлые, с первыми признаками седины и, определённо, редеющие.

Ключи и мелочь он разложил в передние карманы. Затем выключил Джона Хёрта из Миссиссиппи – с сожалением – и вышел из квартиры.

В холле играла фоновая музыка; набившая оскомину фоновая музыка, лившаяся из динамиков у него над головой. Когда-то она забавляла его, затем стала раздражать, ещё какое-то время спустя ему стало слышаться в ней что-то зловещее. Теперь он вовсе перестал её замечать до тех пор, пока кто-нибудь не обращал его внимание на неё, и тогда для него это становилось очередным напоминанием, что пора сменить обстановку.

Он шёл вдоль холла, его мокасины негромко шуршали по ковру. Он, как всегда, чувствовал себя не в своей тарелке от всех этих закрытых дверей и нацеленных на него дверных глазков.

Он на секунду остановился и посмотрел на дверь квартиры №602, прежде чем повернуть налево, к лифтам. Тот, Кто Пишет В Полнолуние снова нанёс удар, правда, на этот раз послание вышло загадочным. ПЕРДЁЖ НА ЮПИТЕРЕ, было нацарапано карманным ножом или ключом чуть пониже дверного глазка. Буквы были написаны вкривь и вкось. Может это Томас Пинчон написал название своего нового романа, подумал Том. Он слегка улыбнулся – не подозревая, конечно, что вот-вот столкнётся с ещё более загадочными вещами, и повернул за угол. Он нажал кнопку ВНИЗ, а, когда приехал лифт, вошёл в него и поехал навстречу крупным неприятностям.

3

Холл Жилого Комплекса Теннисного Клуба был одновременно роскошным и голым и Том Хилл несколько раз ловил себя на мысли (один раз – после неудачной попытки объяснить зловещую суть этого места своему хорошему другу Блейку за пивом после работы), что понятие голой рос-коши обретает смысл только лишь тогда, когда ты своими глазами видишь этот холл.

Когда ты выходил из лифта, прямо перед тобой оказывались ряды почтовых ящиков – по одному на каждую квартиру. Ящики открывались не ключом – на каждом из них было десять кнопок с цифрами от 1 до 0. Когда ты заключал договор, то выбирал четырёхзначный код - предположительно, такой, который сможешь вспомнить, даже будучи пьяным. При нажатии этих четырёх кнопок ящик открывался. Родителей Тома Хилла уже не было в живых, а связей со своими школьными друзьями он не поддерживал, поэтому его почта состояла, в основном, из рекламных буклетов ста десяти магазинов, располагавшихся в торговом центре за жилым комплексом.

Рядом с почтовыми ящиками висела доска объявлений. Каждое объявление должно было получить одобрение Ринальди, который ставил на него печать с датой и вывешивал. Неделю спустя он лично снимал его с доски. В основном там висели объявления от женщин, предлагавших услуги по уборке квартир. Том нанял одну из них. Она была помешана на астрологии, но в остальном нормальной.

Справа – опять-таки, когда ты выходил из лифта – располагались две двери. Одна из них была дверью чёрного хода – отсюда отправлялся курсировавший между жилым комплексом и торговым центром с 10 утра до 9 вечера дизельный микроавтобус «Мерседес» (настолько маленький, что Майерс, толстый мужик с четвёртого этажа, с которым Том обменивался кивками при встрече, называл его Крошкой). За второй дверью находился лестничный пролёт, ведущий к туннелю, соединявшему жилой комплекс и спортивный клуб.

Слева находился непосредственно сам холл. На полу лежал толстый коричневый грубый ковёр. В центре стоял диван без спинки, обитый рубчатым вельветом ещё более темного оттенка коричневого цвета, нежели ковёр. Иногда Тому доводилось видеть, как на этом диване сидели люди, ожидавшие кого-то или чего-то. Они всегда выглядели не в своей тарелке от того, что им совершенно некуда было смотреть, за исключением огромной картины на стене, которая представляла собой скопление цветных пятен – синих, зелёных и алых. Она была столь же абстрактна, как и диван. Стены были цвета сливок. Больше в холле не было ничего, за исключением двух коридоров, ведущих к квартирам первого этажа.

Том вышел из лифта и, подбрасывая в руке ключи от машины, повернул налево и пересёк коридор. В столь ранний час на диване никого не было, и он казался чужеродным, словно некое существо, извлечённое из морских глубин. Он толкнул дверь холла и вышел в фойе. Он размышлял о ежедневной рубрике «Уголок Повара» в Утреннем Шоу. Возможно из-за того, что он любил готовить самостоятельно, он так и не смог смириться с одним из главных обманов телевидения. Поскольку еда в жарком свете студийных ламп выглядит не слишком аппетитно, зачастую её приходится покрывать жидким пластиком. В результате, отбивные, салаты и десерты, хоть с виду и напоминают еду, на самом деле представляют собой несъедобное месиво, которое ежедневно отправляется прямиком в мусорный бак. Том твердил себе, что в мире, который держится на таких вещах, как кассеты с молитвами от ассоциации «Восславь Господа», альбомы Слима Уитмана и средствах от геморроя, подобный обман не должен беспокоить его… однако он беспокоил. В мире полно голодающих, так как же, чёрт возьми, можно оправдать то, что персиковое мороженное покрывают пластиком, чтобы оно казалось аппетитным жирной домохозяйке из Бризвуда, которая гладит бельё перед телевизором, попутно жуя «Доритос»? Брось это, Хилл, думал он, но его разум по-прежнему возвращался к этой мысли. В лучшем из миров такому дерьму бы не нашлось места, но в лучшем из миров люди бы не голодали, на атомных электростанциях не случалось бы аварий, а внезапно налетевший торнадо не отрывал бы руки маленьким мальчикам. Брось это, Хилл.

окончание в комментарии

Наверху и внизу, в закоулках и коридорах - шла вечеринка. Музыка была громче, смех был громче, крики были громче, и Льюису Тонеру они всё меньше напоминали возгласы наслаждения и удовольствия и всё больше - крики предсмертной агонии. Возможно, таковыми они и были. В отеле жил монстр. Более того, монстр владел этим отелем. Его имя было Хорас Дервент.

Льюис Тонер, который пришёл на бал в костюме собаки (по просьбе Хораса, конечно), поднялся на второй этаж и пошёл по коридору к своему номеру. Собачью голову с оскаленной мордой он держал подмышкой.

Он повернул за угол и наткнулся на парочку, обжимавшуюся возле пожарного шланга, одна из секретарш Дервента...

Пэтти? Шерри? Мэрри?

... и один из молодых подающих надежды подчинённых Дервента, Норман Как-Его-Там. Вначале ему показалось, что на девушке надето облегающее трико телесного цвета, но потом он понял, что это её кожа - она была обнажена ниже пояса. На Нормане было какое-то одеяние из "Тысячи и одной ночи", дополненное туфлями с загнутыми носками. Его тонкие, похожие на ворсинки зубной щётки усы, которые он отпустил, чтобы быть похожим на хозяина, нелепо контрастировали с одеждой.

Пэтти-Шерри-Мэрри хихикнула, завидев его, и даже не попыталась прикрыться. Она безо всякого стеснения ласкала Нормана. Вечер превращался в оргию.

- Это Льюис, - сказала она, - Гав-гав, пёсик.

- А ну-ка покажи, что ты умеешь, - заплетающимся языком сказал Норман, дыхнув на него скотчем, - Служить, мальчик, служить! Перевернись! Дай лапу.

Льюис перешёл на бег, вслед ему доносился пьяный хохот. Мы ещё посмотрим. Посмотрим, когда он начнёт обращаться с тобой так же, как со мной сегодня.

Поначалу он не мог попасть в свой номер, потому что дверь была закрыта, ключ лежал у него в кармане брюк, брюки были под костюмом собаки, а молния костюма была на спине. Он потянулся и ухватился за застёжку молнии и, наконец, смог её расстегнуть, зная, что для них он выглядит гротескно, как женщина, пытающаяся выбраться из вечернего платья. В конце концов, жаркий шерстяной костюм соскользнул с его плеч и сложился вокруг ног.

Позади него продолжал звучать их смех, механический и скрежещущий, который напомнил ему свидание с его первым любовником, моряком родом из Сан-Диего. Его имя было Ронни, но все звали его Даго из Сан-Диего. Просто Даго. Они отправились на ярмарку, там была комната смеха, а слева от сцены, под огромным куском холста с надписью «Дом Тысячи Страхов», стоял механический клоун, который всё время смеялся, точь-в-точь, как сейчас смеялись над ним они, пока он пытался достать ключ от номера. Клоун смеялся и смеялся, повинуясь воле зацикленной плёнки с записанным звуком где-то в глубинах его нутра, и смех этот уходил в тревожную ночь, наполненную криками с каруселей, гуляющими людьми, пивом и режущими глаза яркими лампами. Его механическое тело наклонялось вперёд и назад, и Льюису казалось, что клоун смеётся над ним, очкастым, худеньким пареньком девятнадцати лет, гуляющим рядом с крепким моряком за тридцать, прикасающимся своим бедром к его бедру, высекая жалкие искры. Клоун надрывался от своего хриплого смеха, как сейчас эта полуголая парочка, как все эти гости внизу, в бальном зале, где Хорас выставил его на посмешище.

Гав-гав, пёсик. Перевернись. Дай лапу.

Ключ повернулся в замке, он вошёл в номер, закрыв за собой дверь.

- Слава Богу, - пробормотал Льюис и прислонился лбом к двери. Он подёргал засов и закрыл его. Накинул дверную цепочку. Наконец, он сел на пол и полностью стянул с себя костюм собаки. Голову он бросил на кровать, оскаленная морда глядела на своё отражение в зеркале туалетного столика.

Как давно они с Хорасом были любовниками? С 1939 года. Неужели прошло уже семь лет? Ходили слухи, что Хорас спит и с мужчинами, и с женщинами, но Льюис им не верил. Хотя дело было в другом.

Для тебя это было неважно, казалось, нашёптывали ему стены.

Он огляделся с благодарностью. Верно, так всё и было. Он утроился к Дервенту счетоводом десять лет назад, в 1936 году, сразу после того, как Дервент в эпоху депрессии купил киностудию. Ошибка Дервента, называли эту студию люди. Они просто не знали Хораса, подумал Льюис.

Хорас был не таким, как другие, с которыми у него был быстрый перепихон в парке, моряки, толстые и потные мальчишки в старших классах, проводившие слишком много времени в туалетах кинотеатров.

Я знаю, кто я такой, говорил он Льюису, и давно заржавевшие цепи и замки его сердца пали, словно Хорас дотронулся волшебной палочкой до какой-то сокровенной части Льюиса. Я предпочитаю принимать себя таким, какой я есть. Жизнь слишком коротка, чтобы мир мог диктовать тебе, что тебе можно делать, а что нет.

Льюис стал старшим бухгалтером "Предприятий Дервента" в начале 1940 года. У него была квартира в Ист Сайде и бунгало в Голливуде. У Дервента были ключи от обоих домов.

Иногда он лежал без сна рядом с этим огромным мужчиной (Льюис весил 60 килограмм, а Хорас почти в два раза больше), пока серый рассвет не заглядывал в окна, и слушал, как Дервент говорит обо всё подряд, как делится планами стать самым богатым человеком на Земле.

Надвигается война, говорил Дервент. Мы вступим в неё не позднее апреля 1942 года, и если нам повезёт, она продлится до 1948 года. "Предприятия Дервента" могут рассчитывать на прибыль в три миллиона долларов в год только от строительства самолётов. Сам подумай, Лью. Когда война закончится, "Дервент" станет самой большой компанией в США.

Разговор не всегда шёл о делах. Это были сотни разных вещей. Дервент рассуждал, сколько можно заработать на финале бейсбольного чемпионата, если получится прибрать к рукам парочку судей. Хорас говорил о Лас Вегасе и о планах, которые имели на него он сам и его деловые партнёры - в 60-х годах Вегас станет увеселительным местом для всей Америки, если всё сделать правильно, Лью. О том, что панически боится рака, который свёл в могилу его мать в сорок шесть и стал причиной смерти всех четырёх бабушек и дедушек. О своём интересе к геологии, долгосрочному прогнозированию погоды, машинам для изготовления фотокопий и возможности производства трёхмерных фильмов. Льюис как зачарованный слушал эти долгие раскатистые монологи, редко вставляя пару слов. Он думал: Хорас рассказывает об этом только мне.

Поэтому, когда люди говорили, что Хорас укладывает в кровать всех молодых актрис прежде чем заключить с ними контракт, что он снял своей нынешней любовнице роскошную квартиру в пентхаусе на пересечении Бродвея и Пятой Авеню, что Хорас - это превосходный образчик аморальности, считающий себя единственным живым человеком на Земле, Льюис только смеялся. Они не знали Дервента так, как знал его он, они не слышали, как он говорит всю ночь напролёт, перескакивая от одной темы к другой, как балетный танцор... или, если взять более опасное сравнение, как фехтовальщик, лучший мастер всех времён.

Он заставил себя подняться на ноги, пошёл в ванную. Его тело было скользким от пота. Голова болела. В желудке начиналась буря. Он знал, что даже горячая ванна не поможет ему сегодня заснуть. А снотворное он оставил дома. Ему несказанно повезло, что он успел сесть на рейс Нью-Йорк - Денвер. Его не пригласили полететь чартерным самолётом вместе с друзьями Хораса. Даже его приглашение пришло поздно. Ещё одно продуманное оскорбление.

Выложенная белым кафелем ванная была просторной и безнадёжно старомодной. Льюис заткнул ванну пробкой и открыл горячую воду. Он будет всю ночь лежать в своей кровати, слушая крики веселья, доносящиеся снизу, прокручивая в мозгу сегодняшний кошмар снова и снова... почему он забыл снотворное?

Перевернись, пёсик. Умри. Гав-гав.

Хорас посадил его на золотую цепь в 1939 году и спускал его с цепи, когда хотел позабавиться. Это и произошло сегодня.

Льюис был брошен на растерзание толпе.

Неужели он не видел, к чему идёт? сокрушённо спрашивал он себя, сидя в ванной с сигаретой. Ключи от квартиры и бунгало вернулись к нему в конверте "Предприятий Дервента" с безличной припиской личного секретаря Хораса, что Льюис, скорее всего, забыл их где-то. Ему внезапно стало сложно встретиться с боссом, потому что тот вечно был занят. Льюиса обошли при назначении на открывшееся место в совете после того, как старик Ханнеман умер от сердечного приступа. Это место обещал ему Хорас ещё в 1943 году. Хораса видели в Нью-Йорке, гуляющим по Бродвею с какой-то актриской (до чего Льюису не было никакого дела), и с новым секретарём (до чего Льюису определённо было дело). Его новый секретарь был британец, маленький аккуратный мужчина на десять лет моложе Льюиса. И конечно, куда красивее Льюиса. И самое худшее - что Хорас купил отель "Оверлук", даже не сказав ему, своему старшему бухгалтеру. Один из исполнительных директоров в авиастроительной компании - его звали Берри - сжалился над Льюисом и поведал ему, что теперь он главный бухгалтер только на бумаге, только по контракту.

- Он решил довести тебя, парень, - сказал Берри, - У него в руках заострённая палка с твоим именем. Он не станет увольнять или понижать тебя в должности, это не в его стиле. Наш Бесстрашный Вожак развлекается по-другому. Он будет тыкать в тебя своей заострённой палкой. По ногам, по животу, по шее, по яйцам. Будет тыкать в тебя, пока ты не сбежишь. А если ты ещё будешь рядом, когда ему наскучит эта игра, он ткнёт тебя своей палкой в глаза.

- Но почему? - воскликнул Льюис, - Что я сделал? Я хорошо работал, я... я... - но говорить об этом с Берри было бесполезно.

- Ты ничего не сделал, - терпеливо сказал Берри. - Он не такой, как другие люди, Лью. Он как большой, смышлёный ребёнок с кучей игрушек. Он берёт одну из них и играет, пока она ему не надоест, а потом выбрасывает её и берёт новую. Этот англичашка Харт - его новая игрушка, а тебя выбросили. И мой тебе совет: не зли его. Иначе он заставит тебя горько пожалеть.

- Он говорил с тобой? В этом дело?

- Нет. И больше я не скажу тебе ни слова. Потому что у этих стен есть уши, а мне нравится моя работа. Я хочу вкусно есть. Хорошего дня, Лью.

Но он не смог смириться. Даже, несмотря на то, что приглашение пришло поздно (и в нём не было ни слова о чартере из Нью-Йорка в Колорадо), он не смог смириться. Хорас приписал в низу приглашения своим уверенным почерком, как подписывал деловые бумаги: Если придёшь, нарядись собакой.

Даже тогда, несмотря на то, что всё сказанное Берри оказалось правдой, он не смог смириться. Он предпочёл увидеть в этом желание Хораса видеть его, пусть и написанное в резкой форме. Он отправился к самому дорогому костюмеру в Нью-Йорке, и даже выходя от него с большим свёртком в коричневой бумаге, отказывался смотреть на приглашение Хораса как-то иначе. Он хотел, чтобы это значило: Приезжай, дорогой, я простил тебе всё, а если ты не приедешь, я выколю тебе глаза - это последнее предупреждение.

А сейчас он знал, О да, он знал. Всё.

Ванна наполнилась. Льюис выключил воду и медленно снял с себя одежду. Говорят, что горячая ванна помогает расслабиться, помогает заснуть. Но сегодня ему не поможет ничего, кроме его таблеток. А они сейчас лежат в аптечке в двух тысячах миль отсюда.

Он со слабой надеждой взглянул на шкафчик для лекарств, висевший на стене. В отелях в подобных шкафчиках не найти ничего, кроме упаковки салфеток. Тем не менее, он открыл дверцу и уставился внутрь с изумлением. Там действительно лежала пачка салфеток "Клинекс", а ещё стакан, упакованный в вощёную бумагу и маленький пузырёк, на котором было написано просто: Секонал. Он взял пузырёк и открыл его. Внутри были крупные розовые таблетки, абсолютно непохожие на секонал.

Приму только одну, подумал он. Глупо пользоваться чужими лекарствами. Глупо и опасно. Отель пустовал с 1936 года, напомнил он себе, в том году последний владелец разорился и пустил себе пулю в лоб. Неужели эти таблетки лежат здесь с 1936 года? Эта мысль тревожила его. Может быть, не стоит их принимать.

Служить, мальчик, служить! Гав-гав! Хороший пёсик... вот тебе косточка, пёсик.

Хорошо, только одну. И в горячую ванну. Может, я смогу заснуть.

Но когда он тряхнул пузырёк, на ладонь выпали две таблетки, а когда он вытащил стакан из обёртки, то решил принять и третью. А потом - в ванну. Утром ему станет лучше.

***

Его нашли в три часа пополудни следующего дня. По всей видимости, он уснул в ванне и захлебнулся, хотя коронер из Сайдвиндера не был уверен, что подобное могло произойти, если только человек не был пьян или под наркотиками. Вскрытие не показало следов ни того, ни другого. Коронер попросил поговорить лично с Хорасом Дервентом, и тот принял его.

- Послушайте, - сказал коронер, - при первом опросе вы сказали, что вчера здесь была большая вечеринка.

Хорас Дервент признал, что так оно и было.

- Мог ли кто-нибудь подняться в номер к этому Тонеру и утопить его? Шутки ради, я имею в виду.

Шутки, которая зашла слишком далеко.

Дервент решительно отверг подобное.

- Что ж, я знаю, вы занятой человек, - сказал коронер, - и меньше всего мне хотелось бы причинять беспокойство человеку, который помог нам выиграть войну, или человеку, который планирует вновь открыть отель "Оверлук"... в котором всегда брали на работу местных жителей из Сайдвиндера, понимаете...

Дервент поблагодарил его за комплимент и заверил, что "Оверлук" и впредь будет использовать рабочую силу из Сайдвиндера.

- Но, сказал коронер, - вы должны понимать, в каком положении я оказался.

Дервент сказал, что сделает всё от него зависящее.

- Учитывая присутствие воды в лёгких Тонера, окружной патологоанатом говорит, что причиной смерти стало утопление. Но люди не тонут в ванне просто так. Если он уснул и погрузился под воду, его рефлексы, если они только не угнетены чем-то, разбудят его. Но у него в крови обнаружено лишь немного алкоголя, ни барбитуратов, ни чего-то другого. На голове нет ушибов, которые могли бы свидетельствовать о том, что он поскользнулся, выбираясь из ванны. Всё это выглядит необъяснимым.

Дервент согласился, что это действительно загадка.

- Поэтому мне пришлось заподозрить, что кто-то убил его, - продолжал коронер. - Самоубийство исключено. Нельзя утопиться в собственной ванне. Но убийство! Что ж...

Дервент осведомился насчёт отпечатков пальцев.

- Хороший вопрос, - восхищённо сказал коронер. - Вы, вероятно, думаете об уборке, которую делали за месяц до вашей вечеринки? Шеф полиции тоже о ней подумал, потому что одной из женщин, делавших уборку, была его сестра. Всего их было около тридцати, и они отдраили это место сверху донизу. А поскольку прислуги на вашей вечеринке не было, шеф распорядился прислать человека из полиции штата и обработать тут всё. Они нашли только отпечатки Тонера.

Дервент предположил, что это сильно пошатнёт гипотезу об убийстве.

- Вовсе нет, - сказал коронер, с глубоким вздохом из самых глубин своего живота. - Могло бы, если бы у вас, ребята, была обычная вечеринка. Но она была не обычная, а костюмированная. Одному Богу известно, сколько гостей пришли в перчатках или с искусственными руками или лапами. Знаете этого Харта? Англичашку?

Дервент признал, что он знаком со своим личным секретарём.

- Этот парень сказал, что пришёл в костюме дьявола, а вы - в костюме циркового укротителя. Так что вы оба были в перчатках. Кстати, и сам Тонер был в перчатках, учитывая, что он был в костюме собаки. Вы видите, как мы увязли?

Дервент сказал, что видит.

- Меня не радует необходимость говорить вам, что большое жюри вынесет вердикт "смерть в результате невыясненных причин". Это попадёт во все чёртовы газеты страны. Промышленник-миллионер. Загадочная Смерть. Ночная Оргия на Горном Курорте.

Дервент с некоторой резкостью возразил, что это была вечеринка, а не оргия.

- Ой, да для ребят из бульварных газет это одно и то же, - сказал коронер, - Они способны найти даже говно в букете лилий. Ваше имя окажется запятнанным ещё до того, как вы откроете этот отель. Это омрачит открытие. Что может быть хуже?

Хорас Дервент подался вперёд и начал говорить. Он рассуждал о множестве аспектов жизни и благосостояния маленькой общины в затерянном в горах городке Сайдвиндер. Он рассказал о контрактах, которые отель "Оверлук" заключил с городским советом Сайдвиндера. Он затронул вопрос необходимости построить в городе детскую библиотеку. Он попрекнул коронера за его же - коронера - мизерную зарплату, совершенно недостойную ушедшего на покой врача общей практики. Коронер улыбнулся и закивал. И когда Хорас встал, выглядя чуть бледнее обычного, коронер поднялся вместе с ним.

Я думаю, что у него случился припадок, - сказал коронер, - Смерть наступила в результате несчастного случая.

Эта история попала только на вторые страницы газет, даже в местной прессе. "Оверлук" открылся точно в намеченный день, почти половина персонала была из Сайдвиндера. Это было хорошо для города. Новая библиотека, дар от "Компании Штата Колорадо по Обслуживанию Оборудования" (принадлежавшая "Американской Компании по Обслуживанию Оборудования", которая, в свою очередь, входила в "Предприятия Дервента"), тоже была благом. Шеф полиции получил новый патрульный автомобиль, а пару лет спустя купил себе домик в Аспене. Коронер ушёл на пенсию и переехал во Флориду.

"Оверлук" оказался для Хораса Дервента непосильным предприятием, хотя и не смог обанкротить его. Дервент считал его очень дорогой игрушкой, которая перестала приносить радость, когда Льюис посмел отомстить ему, так необъяснимо умерев в ванной.

Ему пришлось подкупить целый город, прежде чем начать вести там дела, но дело было не в унижении, и он не ненавидел Льюиса за то, как он умер. Хуже было то, что он позволил шантажировать себя ухмыляющемуся коронеру из захолустного городка и поддался на этот шантаж. Много лет спустя, когда он уже избавился от "Оверлука", Дервент просыпался от того, что ему снилось, как коронер медленно и неуклонно загоняет его в угол, и Хорасу приходится платить, чтобы выбраться.

Он лежал, проснувшись в темноте, и думал: Рак.

Моя мать умерла от рака, когда ей было столько же, сколько мне сейчас.

И конечно, он так и не смог до конца избавиться от "Оверлука". Он оборвал все связи с отелем, но не отель - с ним. Просто эта связь стала тайной. Она существовала в секретных книгах, хранившихся за крепкими дверями, в местах, вроде Вегаса или Рино. Она принадлежала людям, которые оказали ему услугу, сделали его своим должником. Людям, которые время от времени всплывали на поверхность на каких-то громких сенатских слушаниях.

Перестановки в руководстве. Отмывание денег. Тайное убежище и тайный секс.

Нет, он так и не смог полностью избавиться от влияния "Оверлука". В этом месте произошло убийство - каким-то образом - и произойдёт снова.