При каких условиях происходит расцвет науки и страна становится центром создания инноваций? Интересен пример с одним из самых известных членов Академии наук России Леонардом Эйлером. Наряду с Луи Лагранжем он считается одним из величайших математиков в истории, который внес также фундаментальный вклад и в другие науки. Область его познаний и научных работ включал как прикладные сферы — баллистику, кораблестроение, гидродинамика, так и, например, теорию музыки. Леонард Эйлер знал несколько европейских и древних языков, а так же внес существенный вклад в становлении науки в России.

Любовь Эйлера к математике заронил еще его отец. Он был пастором в швейцарском селении Риен недалеко от Базеля и готовил сына к карьере священника. Но так как он сам интересовался математикой, то решил, что она пригодится и сыну в качестве «интересного и полезного занятия». В возрасте 13-ти лет, когда Леонард учился в гимназии, он был допущен к посещению публичных лекций в Базельском университете. Именно тогда на него обратил внимание профессор Иоганн Бернулли, который после смерти Ньютона стал лидером европейских математиков. Разглядев талант в юном слушателе, Бернулли стал заниматься с ним индивидуально. Леонардо оправдал его ожидания и впоследствии превзошел своего учителя.

После получения степени магистра искусства в 1724 году Эйлер по настоянию отца начал изучать восточные языки и богословие, чтобы идти по духовной карьере. Но сам он стремился к науке. Так как юный возраст не позволял ему занять место профессора в университете, то он искал другие возможности. Сыновья Иоганна Бернулли в это время получили приглашение в Санкт-Петербург, где по указанию Петра I была организована Академия наук. Там они смогли рекомендовать Эйлера, но свободным было место только для физиолога при медицинском факультете. И Леонардо стал изучать медицину, чтобы получить это место и заниматься наукой.

В Петербурге были созданы благоприятные условия для науки, сосредоточены лучшие специалисты того времени в области математики. В таких условиях Эйлер смог реализовать свой потенциал, а Петербургская Академия стала одним из центров передовых достижений в мире по математике. Леонардо не нужно было думать о том, как обеспечить себя материально, где жить и где публиковать результаты своих исследований. Своими открытиями Эйлер делился также и в активной переписке с другими учеными, не дожидаясь официального издания, что сделало его известным среди широкого круга коллег. И уже через несколько лет его наставник Иоганн Бернулли признал выдающиеся достижения своего ученика, превзошедшего учителя.

В созданной Петербургской Академии наук был непростой период, когда в 1740 году к власти пришла регентша Анна Леопольдовна. Общая тревожная обстановка вынудили Эйлера принять приглашение короля Фридриха II, который занимался возрождением Курфюршеского Бранденбургского научного общества в Берлине, созданного еще в 1700-м году Готфридом Лейбницем. Эйлер не только занимался теоретическими исследованиями, но и применял свои знания на практике. По поручению Фридриха Великого он в 1749 году изучил работу канала Фуно между Гавелем и Одером, а также водоснабжения в городе Сан-Суси. В результате этого Эйлер написал более 20 работ по гидродинамике, а разработанные им уравнения позднее были названы в его честь.

Но и после переезда, Леонардо не только продолжает плодотворную научную деятельность, но и поддерживает связи с Петербургской Академией наук. Он оставался ее членом и получал ежегодную пенсию. Со своей стороны он закупал для Академии книги, научные приборы, помогал подбирать сотрудников и активно участвовал в работе математического отделения. Эйлер продолжал делиться научными открытиями, а в его доме в разное время жили студенты из России, ставшие позднее академиками. Он так же вел активную переписку с М.В. Ломоносовым и давал блестящие отзывы на его работы, исходя из научных критериев, а не следуя враждебного отношения немецких чиновников к Михаилу Васильевичу.

В 1766 году Эйлер принял приглашение от Екатерины II, которая предлагала вернуться в Петербургскую Академию наук на любых условиях. Императрица сдержала свое обещание и, помимо выделения средств на покупку дома, лично принимала участие в решении возникающих проблем. Сыновья Эйлера стремились тоже переехать вслед за отцом — Иоганн Альберт стал академиком по физике, Карл получил должность в медицинском ведомстве, а младшего Христофора Фридрих II не хотел отпускать с военной службы. Личное вмешательство Екатерины II помогло решить вопрос с его переездом в Россию, где он стал директором оружейного завода в Сестрорецке.

Примечательно, что спустя почти 300 лет в Москве пытались повторить этот опыт и построить отечественную Кремниевую долину в Инновационном центре Сколково. Изначально планировалось создание автономной и саморазвивающейся экосистемы, где должны быть все условия для создания инновационных продуктов и развития предпринимательства. К сожалению, даже наличие желания у власти и деньги не смогли создать нужные условия, а ряд ошибок привели к постепенному сворачиванию проекта к обычной зоне со льготным налоговым режимом при соблюдении некоторых условий. А содержание инфраструктуры постепенно передают на баланс города Москвы.

Но создание нужных условий для научной работы не решает всех проблем. Нужно, чтобы и сам учёный обладал работоспособностью. И Эйлер поражает до сих пор количеством и качеством своих исследований. Всего за свою жизнь он написал около 900 научных работ. Одни из них стали фундаментальными исследованиями, другие обобщали накопленный опыт, третьи демонстрировали поразительную результативность. Например, в 1735 году Эйлер за 3 дня произвел сложную работу по расчету траектории кометы, на которую по оценки ученых требовалось несколько месяцев.

Подобная интенсивная работа давалось непросто — в результате напряжения сил по расчету траектории Эйлер заболел нервной горячкой, которая стала причиной потери глаза. После 60 лет зрение ухудшалось, он мог писать только мелом на черной доске, а в 1773 году он окончательно ослеп, нарушив предписания врача не читать после операции по удалению катаракты. Но и тогда он продолжает интенсивно работать — с 1769 года до самой своей смерти в 1783 году он надиктовал ученикам и помощникам почти 380 статей и сочинений.

Автор: Алексей Александрович Морозов

Интересно? Еще можно почитать

1) «… во многих случаях Тейлор был немилосерден к окружающим. Иногда такая немилосердность доходила до жестокости или откровенной грубости. Разве это делалось во имя великой цели или как часть революционной борьбы? Вовсе нет. Причины кроются внутри человека. Тейлор относился, скажем так, жёстко к другим потому, что не щадил себя, предъявляя к себе очень высокие требования. Если я суров к себе, то почему должен либеральничать с другими? Это несправедливо. Вот мотивационная пружина поведения Тейлора. Но только ли его? Может быть, и тысяч других организаторов производства, руководителей, в том числе и Гастева?

„Суровая моральная дисциплина“

Это выражение было любимым у Тейлора. Оно как нельзя более полно отражало суть его нравственной жизни и отношения к жизни — своей собственной и окружающих его людей, включая и родителей».

Источник: Этот и еще 65 материалов VIKENT.RU по теме Работоспособность творческой личности

2) Видео: РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ и КАЧЕСТВА ТВОРЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ https://youtu.be/EN9XhDSurTs

3) Видео: СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ / ПРЕОБРАЗОВАНИЯ России Петра I, Часть 2 https://youtu.be/y5pwlejb_74

Источники

1. Леонард Эйлер на портале VIKENT.RU https://vikent.ru/author/140/

2. Самин Д. К., 100 великих ученых. — М.: Вече, 2004. — 592 с. (100 великих) с.113-119

3. Москва въезжает в Сколково // Коммерсантъ, Дата публикации 25.03.2024 Режим доступа: URL https://www.kommersant.ru/doc/6592171 (Дата обращения: 14.04.2024)

Фото:

1. Портрет, выполненный Я. Э. Хандманном (1756))

2. Иоганн I Бернулли

3. «Апофеоз царствования Екатерины II». Худ. Г. Гульельми, 1767

4. Титульная страница книги Эйлера Methodus inveniendi lineas curvas

Министерство науки и высшего образования Российской Федерации (Минобрнауки) сообщает о том, что в Московском государственном техническом университете (МГТУ) им. Н.Э.Баумана созданы первые в мире микропроцессор и суперкомпьютер, в которых на аппаратном уровне реализован набор команд дискретной математики DISC (Discrete Mathematics Instruction Set).

Вычислительный комплекс получил название «Тераграф»: он предназначен для хранения и обработки графов сверхбольшой размерности. Применять суперкомпьютер планируется для моделирования биологических систем, анализа финансовых потоков в режиме реального времени, для хранения знаний в системах искусственного интеллекта и пр.

В основу комплекса положен уникальный микропроцессор «Леонард Эйлер» (Leonhard), который содержит 24 специализированных гетерогенных ядра DISC Lnh64. Чип берёт на себя ту часть вычислительной нагрузки, с которой плохо справляются традиционные процессоры или ускорители.

Отмечается, что «Леонард Эйлер» занимает в 200 раз меньше ресурсов кристалла, чем один микропроцессор семейства Intel Xeon. Энергопотребление при этом меньше на порядок. Тактовая частота решения составляет около 200 МГц. Благодаря параллелизму при обработке сложных моделей данных процессор способен обрабатывать до 120 млн вершин графов в секунду.

Что касается системы «Тераграф», то она может работать с графами сверхбольшой размерности — до одного триллиона вершин. Такие графы могут использоваться при анализе больших данных в биоинформатике, медицине, системах безопасности городов, компьютерных сетях, финансовом секторе, при контроле сложного промышленного производства, для анализа информации социальных сетей и во многих других областях.

https://3dnews.ru/973284/otechestvennie-mikroprotsessori-bil...

У каждого педагога есть свой кумир. У каждого!

Это, кстати, лайфхак для студентов. Если вы не знаете предмет, но вдохновенно расскажете на экзамене преподавателю о его кумире, то вы уже железно заслуживаете четвёрку.

Моя бабушка была математиком. Её кумиром был Леонард Эйлер. Она с гордостью говорила, что, не смотря на своё происхождение, он – русский, так как любил Россию и просил считать себя русским.

Моя старшая сестра – преподаватель физики. Её кумир – Никола Тесла. Она даже своего сына, от большой любви, называет не зайчик и не котик, а Тесла. Мальчик, в свои неполные 4 года, о том, кто такой Никола Тесла, прекрасно знает и с удовольствием рассказывает.

А вот у моего школьного учителя химии кумиром был, что вполне ожидаемо, Дмитрий Иванович Менделеев. Он жёстко пресекал и грозил поставить двойку, если сказать Менделеев, или Дмитрий Менделеев, вместо Дмитрий Иванович Менделеев.

- Это что, твой сосед по парте, что ты его по фамилии называешь?

- Что значит Дмитрий Менделеев? У него что, отечества нет?

Даже спустя годы, если я вдруг при тех или иных обстоятельствах вспоминаю этого великого учёного, то называю его только полным именем – Дмитрий Иванович Менделеев.

Есть здесь ещё педагоги? Расскажите о своих кумирах!

Или даже если вы не педагог. Всё равно, есть ли у вас тот, кого вы безмерно уважаете? Поделитесь!

P.S. Я – тоже педагог. Мой кумир – Антон Семёнович Макаренко.

Был у одинокой бабы Малуши сынок, Демьяном звали. Покладистый, трудолюбивый, добрый, слабый - всей шпане окрестной отрада, на осмеяние да избиение.

Побои от сверстников Демьян переносил стойко, хныкать уже в девять лет зарекся, все "силу" свою пестовал да копил. Он так рассудил: слабость в вещах очевидных, прекрасно скрывает мощь в делах скрытых, от неискушенного обывателя недоступных.

Таланты потаенные, еще обнаружить самому надобно, а то ой как непросто. Демьян и помыслил: "Не может человек без способностей уродиться, по крайней мере тот, кто таковых всем сердцем жаждет, а значит, найдет он их в себе, рано или поздно. Просто ждать, точно у моря погоды - способ слабейший из всех возможных. Встречать нужно призвание свое во всеоружии."

Стал Демьян пестовать навыки, что на виду обретаются: память улучшать, книги умные читать да терпение из железных запасов души ковать.

Что и говорить, парни деревенские Демьяну сильно досаждали, проходу нигде не давали. По закоулкам села, искать шпане его было трудно, да и недосуг, но подкарауливать на мосточках через реку - милое дело. Ведь село то, на двух речных островках находилось - один остров четырьмя мостками с большой землей соединялся, второй двумя, и седьмой мост был переброшен между островами. Шпана над Демьяном так пошутить решила: "Идешь по делам, иди. Корзинами торгуешь? Да ради бога, но если заметим, что ты, обходя село с товаром, дважды за день на одном и том же мосту обьявился, то пустим тебя по реке, в дырявой твоей корзине, аки в челне..."

И бывал Демьян в воде ледяной с побоями искупан дюжину раз, ибо не мог он найти пути, чтоб дважды на одном мосту не обьявляться. Но парень то был упертый, нашел таки задачку схожую, в книжке заумной.

Измыслил тогда Демьян план хитрый: письмо сельскому старосте Григорию Иванычу подбросил, якобы от Митрополита Смоленского Феофана. Писалось в нем о следующем:

" Чрез неделю, в твое село сам Черт пожалует, да не по делам своим бесовским, а гонимый семикрылым Серафимом. Хром нынче демон, посему и в скорости потерял, а расстояния меряет не в верстах,а в душах человеческих, покамест по земле ковыляет. Тем дальше черт от преследователя сваго, чем больше душ живых на своем пути повстречал. Слыхал я, Григорий Иваныч, что село твое на двух островах да о семи мостах стоит. Так вот, распорядись ка ты милок черту путь проложить россыпями белых каменьев, или из мела, да такой путь, чтобы Сатана обошел все семь мостов, но дважды ни на один не заступил. Коли заступит второй раз, унесет с собою все души, встреченные на повторном пути. Итак, сроку тебе, поменьше недели будет, таков вердикт, на высшем синоде утвержден, да светлыми умами святых отцов продуман."

Подивился премного сельский староста Григорий Иваныч, да делать нечего, митрополиту верить принято поболее чем себе самому, да и письмо, похоже подлинное: на бумаге годной, с почерком ладным да сургучной печатью справной.

Собрал он вкруг себя самых башковитых мужиков, стали думу думать: как пройти семь мостов, ни разу повторно не заступив. Три дня головы ломали, ведь и карту села нарисовали, и чиркали на ней и так и сяк...ничего не выходит. 

Бросили, наконец, клич по всему селу: мол, кто решит задачу, тому вечное уважение, и пять мешков овса впридачу.

Все село мозгами заскрипело, аж сна лишилось. На исходе пятого дня, к Григорюю Иванычу Малуша приходит, и говорит, что сынок ее - Демьян, выход из положения нашел.

Собрались тогда сельские умники у дома Демьяна, просят решению вопроса поспособствовать. Демьян их на бережок позвал, и веткой на речном песке расписал дилемму ту, и решение ее. Пол дня бился парень, чтобы уяснили умники сельские науку доказательную, мудреную из книги ученого иноземного, что единственный выход из положения - построить восьмой мост.

Поняли! За оставшиеся два дня всем селом хлипкий мосток в узком месте и сообразили.

Путь единый, да неповторяющийся по всем мостам да сквозь село мелом пообсыпали. А ночью дождь случился, смыл меловую поземку, народ и решил: "прошел чертяка мирно, да опасность миновала".

Григорий Иваныч, с тех пор Демьяна зауважал, шпане строго настрого наказал не трогать его, да пятью мешками овса одарил.

И жить бы Демьяну в селе, да не тужить более, но тесно ему стало разумом на родном краю обретаться. Собрал он в один прекрасный день узелок с пожитками, с Малушей простился, и отправился восьмым мостом в город Санкт Петерсбург в математический класс Михайло Васильевича Ломоносова пробиваться. По слухам, в то самое время, российской академией наук, был нанят лектором прусский математик Леонард Эйлер. Уж больно хотелось Демьяну взглянуть на гениального ученого, доказавшего неразрешимость дилеммы "о семи мостах Кенигсберга", и тем самым заложившим основы новой математической дисциплины "Комбинаторики", а также, невольно помогшего одному сельскому пареньку найти свое призвание.

«Сегодня правильные представления о теплоте дети усваивают уже в седьмом классе».

(Из сборника «Шутки больших учёных»)

В неодушевлённом веществе, которое подвержено действию только физических и химических законов, вопросы с калориями должны быть совершенно прозрачны? Речь ведь идёт не о тех явлениях, которые обнаруживаются на ускорителях и коллайдерах. Речь идёт о явлениях, которые любой желающий может воспроизвести у себя на кухне. Казалось бы, колоссальный практический опыт должен был отлиться в совершенно ясные представления о теплоте.

Но мы расскажем, во что этот опыт отлился на самом деле.

Ещё античные философы в вопросе о природе теплоты делились на два лагеря. Одни полагали, что теплота – это самостоятельная субстанция; чем её больше в теле, тем оно теплее. Другие полагали, что теплота – это проявление некоторого свойства, присущего веществу.

В средние века доминировала первая из этих концепций, что легко объяснимо. Представления о строении вещества на атомарном и молекулярном уровнях были тогда совершенно неразвиты – и поэтому было загадкой то свойство вещества, которое могло бы отвечать за теплоту. Философы, в подавляющем большинстве своём, не заморачивались в попытках отыскать это загадочное свойство – а, ведомые стадным инстинктом, придерживались удобной концепции о теплоте, как о «теплотворной материи».

Ох, как же цепко они её придерживались – до судорог в хватательных мышцах. Вникайте: теплотворная материя, как бы, передаётся от горячих тел к холодным при их контакте. Чем больше теплотворной материи в теле, тем выше температура тела. А что такое температура? А это как раз мера содержания теплотворной материи. Если теплотворная материя передаётся справа налево, то справа температура выше. И наоборот. Если же теплотворная материя не передаётся ни направо, ни налево, то температуры справа и слева одинаковые. Пусть понятия «теплотворная материя» и «температура» получались связаны логическим порочным кругом, зато в остальном всё было изумительно. Можно было даже делать практические выводы: чтобы нагреть тело, нужно добавить в него теплотворной материи – по сравнению с тем, которая у него уже имеется. А для такого добавления требуется более нагретое тело, иначе теплотворная материя не передастся. Блеск! На основе этих представлений делались работающие тепловые машины! Был даже сформулирован принцип неуничтожимости теплотворной материи, т.е., фактически, закон сохранения теплоты!

Конечно, сегодня нам легко рассуждать о наивности этих средневековых закидонов. Сегодня-то мы знаем, что теплота – это одна из форм энергии, а закон сохранения энергии не работает для какой-то одной из её форм - этот закон работает для энергии в целом – с учётом того, что одни формы энергии могут превращаться в другие.

Но в ту эпоху, когда неотъемлемой частью Мироздания считалась теплотворная материя, принцип её неуничтожимости, из-за претензий на Вселенский размах, приводил философов в благоговейный трепет. Для экспериментального подтверждения этого принципа – правда, не во вселенских, а в локальных масштабах – изобрели и ввели в обиход эти коробчонки с двойным дном, называемые калориметрами.

Поразительно: по ходу научно-технического прогресса, от механических секундомеров перешли сначала к кварцевым, а затем и к атомным часам, от землемерных лент перешли к лазерным дальномерам, а затем и к GPS-приёмникам – и только калориметры оказались совершенно незаменимыми в деле прямого определения тепловых эффектов. До сих пор калориметры служат своим пользователям верой и правдой: пользователи в них верят и думают, что с их помощью знают правду.

А в средние века на них молились, берегли их от сглаза, и даже окуривали ладаном – что, впрочем, мало помогало. Вот, смотрите: исследуемый процесс протекал в стаканчике с теплопроводящими стенками, который находился внутри большого стакана, заполненного буферным веществом. Если при исследуемом процессе теплотворная материя выделялась или поглощалась, то температура буферного вещества, соответственно, повышалась или понижалась. Измеряемой величиной в обоих случаях являлась разность температур буферного вещества до и после исследуемого процесса – эта разность определялась с помощью термометра. Вуаля!

Правда, быстро обнаружилось небольшое затруднение. Повторяли измерения при одном и том же исследуемом процессе, но с разными буферными веществами. И оказалось, что разные буферные вещества одинаковые по весу , приобретая одно и то же количество теплотворной материи, нагреваются на разные количества градусов. Недолго думая, тепловых дел мастера ввели в науку ещё одну характеристику веществ – теплоёмкость. Это совсем просто: теплоёмкость больше у того вещества, которое вмещает больше теплотворной материи для того, чтобы, при прочих равных условиях, нагреться на одинаковое количество градусов.

Стойте, стойте! Тогда, чтобы определить тепловой эффект калориметрическим способом, требуется заранее знать теплоёмкость буферного вещества! А откуда это знать? Тепловых дел мастера, не напрягаясь, дали ответ и на этот вопрос. Они быстро смекнули, что их коробчонки являются приборами двойного назначения, которые пригодны для измерения не только тепловых эффектов, но и теплоёмкостей тоже. Ведь если вы измеряете разность температур буферного вещества и знаете количество поглощённой им теплотворной материи, то искомая теплоёмкость – у вас на блюдечке! Так и повелось: тепловые эффекты измеряли на основе знания теплоёмкостей, а теплоёмкости узнавали на основе измерений тепловых эффектов. И если кто-то, не по злому умыслу, а чисто из любознательности, спрашивал: «А что вы измерили сначала – теплоту или теплоёмкость?» - то ему отвечали в таком духе: «Слушай, умник, а что было сначала – курица или яйцо?» - и умник понимал, что не надо задавать дурацкие вопросы.

Короче: если не задавать дурацких вопросов, то всё было распрекрасно в калориметрическом методе, за исключением одного нюанса. Этот метод с самого начала был основан на ключевом постулате о том, что теплотворная материя способна перетекать только от более нагретых тел к менее нагретым. Тогда никто ещё не додумался до простой вещи: если этот ключевой постулат верен, то со временем температуры всех тел выровняются – и, как говорится, аминь. Впрочем, если кто и додумался бы, то ему резонно возразили бы, что Божий замысел не может вмещать такой глупости – и на этом все бы успокоились.

Словом, концепция теплотворной материи в науке уютно пригрелась. Поэтому наш Ломоносов, со своей деревенской простотой, в эту идиллию не вписался. Он ведь не придерживался тех или иных концепций, он их исследовал – и предлагал взамен более адекватные.

В «Размышлениях о причине теплоты и холода» (1744) Ломоносов достаточно ясно сформулировал причину теплоты – которая заключается «во внутреннем движении» частичек тела. Кстати, он сразу же сделал феноменальный вывод: «должна существовать наибольшая и последняя степень холода, состоящая в полном покое частичек». Сегодня используется более высоконаучный термин – «абсолютный нуль температуры», но имя Ломоносова при этом не упоминается. Он ведь имел неосторожность разгромить концепцию теплотворной материи!

Так, он писал, что философы не показали – «чем именно теплотворная материя вдруг загоняется в нагреваемые тела».

«Спрашиваю: каким образом в самую холодную зиму, когда всюду лютый мороз, …порох, зажжённый малейшей внезапно проскочившей искрою, вспыхивает вдруг огромным пламенем. Откуда и в силу какой удивительной способности материя эта собирается в один момент времени?» 

Если бы у философов были тогда в ходу методы квантовой механики, они бы придумали какую-нибудь «редукцию тепловой функции». Хотя, при всём «средневековом мракобесии», считалось неприличным так откровенно идиотничать – это стало обычным делом лишь в ХХ веке. Ждать было ещё долго…

А Ломоносов разобрал следующее заблуждение – насчёт весомости «теплотворной материи».

«Философами, а особенно химиками, принимается, что этот блуждающий огонь показывает своё присутствие в телах не только увеличением объёма их, но и увеличением веса. Весьма известный Роберт Бойль… доказал на опыте, что тела увеличиваются в весе при обжигании».

Увы, известный Роберт Бойль начудил: при обжигании металла, на нём образуется окалина, и вес образца увеличивается – но за счёт вещества, присоединённого в результате окислительной реакции.

Ричард Бойль

«Хотя окалины, удалённые из огня, сохраняют приобретённый вес даже на самом лютом морозе, однако они не обнаруживают в себе какого-либо избытка теплоты. Следовательно, при процессе обжигания к телам присоединяется некоторая материя, только не та, которая приписывается собственно огню… Далее, металлические окалины, восстановленные до металлов, теряют приобретённый вес», причём, «восстановление, так же как и прокаливание, производится тем же – даже более сильным – огнём».

Но Ломоносов проделал ещё и контрольные...

«...опыты в заплавленных накрепко стеклянных сосудах, чтобы иссследовать, прибывает ли вес металлов от чистого жару. Оными опытами нашлось, что славного Роберта Бойля мнение ложно, ибо без пропускания внешнего воздуха вес сожженного металла остаётся в одной мере».

По сравнению с этими убийственными доводами, всё учение о теплотворной материи было детским лепетом – это понимали даже подмастерья в химических лабораториях. Но академические мэтры не признавали правоту Ломоносова – они мудро хранили гробовое молчание. «По делу нам возразить нечего, - прикидывали они. – Но не может же такого быть, что мы все дураки, а он один – гений». Причём, эта мысль навязчиво приходила во все академические головы. Хотя академики не сговаривались, внешне это проявлялось как стопудовый мировой заговор. И это всё были честнейшие и благороднейшие люди. Как на подбор – один другого честнее и благороднее. Честный на честном ехал и благородным погонял.

Взять хотя бы Эйлера, который считался другом Ломоносова.

Леонард Эйлер

Когда Парижская Академия наук объявила конкурс на лучшую работу о природе теплоты, то выиграл конкурс и получил премию Эйлер, который в представленной работе писал: «То, что теплота заключается в некотором движении малых частиц тела, теперь уже достаточно ясно» (1752).

Но этот случай с Эйлером был исключением. Остальные «честные и благородные» помалкивали и терпеливо ожидали кончины Ломоносова (1765). И лишь после этого, выждав для верности ещё семь лет, они снова завели свою шарманку про теплотворную материю.

Понимаете, признавать правоту Ломоносова было никак нельзя. Вот если бы он сделал какую-нибудь малость – например, разоблачил заблуждения того же Бойля, и всё – то был бы сейчас в учебниках закон Ломоносова, как есть закон Бойля-Мариотта. А Ломоносов увлёкся и перелопатил всю тогдашнюю науку. Согласитесь, не писать же в учебниках «первый закон Ломоносова», «второй закон Ломоносова», и т.д. – когда счёт идёт на многие десятки! Ученики запутаются! Вот почему свежие экспериментальные факты, которые можно было истолковать в духе теплотворной материи, прошли «на ура».

продолжение во второй части

источник