Припадок закончился, кровавая муть схлынула, обнажив каменистое, болезненное дно – он даже не пытался встать и лежал, широко раскрыв глаза. Он смотрел в потолок и там вместо аляповатой грубой лепнины, вместо пышнотелых нимф и ангелочков, похожих на сельскую выставку окороков и копченостей, вместо яркой лазури потолочной росписи – вместо всего этого Иерон видел серое небо, брызги грозовых облаков и черные силуэты чаек в вышине. Чайки кричали "Уа-у! У-а-у!". Было холодно, ветер дул справа – порывами. Щеку холодило. "Уа-у!", крикнула чайка Иерону. Он моргнул в ответ, раздул ноздри и глубоко вдохнул. Твердые прозрачные струи потянулись через нос в грудную клетку, наполняя ее стеклянной прохладой, как наполняет отворенная кровь цирюльничий таз. Стало совсем хорошо. Ветер пах йодом и болью. И покоем.

Прошла вечность.

Барон поднялся – тело висело на нем, как лишний груз; словно он раскрашенный ярмарочный болван и несет себя на костяке. Он донес болвана к зеркалу, долго разглядывал и остался доволен: показываться гостям в таком виде было категорически нельзя. Празднование можно было считать завершенным.

Впрочем, гости, наверное, и сами обо всем догадались. Несомненно.

Я, кажется, кричал – равнодушно вспомнил барон.

УБИЙЦА

Смерть похожа на кошку с содранной кожей.

Она бесшумно ступает, но иногда выдает себя.

У меня невероятно острый слух, знаете ли.

БАРОН

Вы что-то сказали, милейший?

- Я говорю: прикажете одеваться, вашмилость? – повторил слуга; у него были крупные ладони и глаза со слюдой – бегающие. И этот боится. - Куда после изволите?

- В псарню, - сказал барон.

Иерон гладил всех, чесал за ушами – собаки млели, толкались, вываливали розовые языки, совали породистые морды; капала слюна, пятная камзол и штаны, в воздухе висел густой запах песьей рабской радости – а барон гладил, чесал, похлопывал по янтарным чистокровным телам, щупал мышцы и смотрел зубы. С него сходил седьмой пот, а на подходе был восьмой. Иерон работал.

В углу сидел, и наблюдал за стараниями барона внимательно и хитро, единственный, кого он по-настоящему любил здесь, в этой кузнице чистопородства – худой голенастый пес грязно-серого окраса; с черным пятном вокруг левого глаза. Помесь, ошибка. Зовут – Джангарла. В переводе с эребского: ублюдок.

Человеку нужно кого-нибудь любить, верно?

- Господин барон! Ваша милость! – закричали в дверях. – Ландскнехты напали на деревню!

* * *

- Как твое имя, бродяга?

- Великий Эсторио, ваша милость.

Барон медленно поднял голову.

- Слишком громкое имя для бродячего жонглера. Ты, конечно, владеешь магией?

- Ээ. Не совсем. – бродяга смутился. – Я, видите ли, скорее лекарь.

Магические умения для жонглера – обычное дело, но – лекарь? Иерон посмотрел на лейтенанта.

- Деревенские говорят, что жонглер действительно лечил, - подтвердил лейтенант, – двоих или троих.

Иерон хмыкнул.

- Ну то, что лечил, я не сомневаюсь. А вот вылечил ли?

Жонглер встрепенулся.

- Старого Ила от подагры, - начал он перечислять с легкой обидой в голосе. – Жену Ила – от грудной жабы, дочку старосты...

- От девственности, - закончил за него барон. – Ладно, допустим. Что у тебя там?

- Где?

- В сундуке.

Жонглер встряхнул лохматой головой, блеснул глазами. Возможно, не только дочку старосты от девственности подлечил, но и еще кого. Парень красивый, ловкий, язык подвешен.

- Куклы.

- Что?

* * *

Иерон разглядывал кукол, брал их аккуратно, чтобы не помять. Октавио, плут, ясно. А это кто? Похожа на Силумену, хозяйку гостиницы. Пальчиковые куклы. Правильно, сундук и есть театр, понял Иерон. Настоящий, передвижной. Барон усмехнулся. Поставить сундук набок и раскрыть – вот и сцена. И говорить разными голосами. Великий Эсторио, надо же такое имя придумать.

- Вы разве меня не убьете? – спросил вдруг жонглер.

Барон поднял голову – оторвавшись от рассматривания. Интересный у куколок хозяин.

- Почему я должен тебя убить? Ты вор?

- Нет.

- Насильник?

- Нет.

- Убийца?

- Нет, я…

- Может, ты выкапываешь трупы и сношаешься с ними при полной луне?

Эсторио передернуло.

- Конечно, нет!

- Тогда чего тебе бояться, лекарь? – барон насмешливо прищурился. – А?

Жонглер помолчал.

- Человеческой жестокости, - сказал он наконец. Смелый, подумал Иерон мимоходом, продолжая перебирать куколок в сундуке жонглера. Сделаны не то чтобы очень искусно, но старательно и с фантазией. Вот Климена – Возлюбленная, в нежно-белом платьице с блестками. Полидор – ее отец, громогласный тупица, глуповатый папаша и комичный тиран. Пузан в красных чулках, с круглым лицом. Тощий Капитан – тоже комический персонаж – огромные усы в разные стороны, рапирка едва не с него ростом. Смешной. Молодец, жонглер. Барон Профундо, злодей или обманутый муж – в зависимости от пьесы. Лапсалоне, доктор, в маленьких жестяных очках. Каждая куколка завернута в отдельную тряпицу, видно, как о них заботятся. На самом дне сундука лежал последний сверточек. Иерон развернул и засмеялся.

Убийца.

Почему люди испытывают к Убийце такое уважение? Ведь самая жалкая из масок. У нее даже собственного имени нет.

Иерон надел куколку на палец. Попробовал. Ага, вот так. Убийца согнулся в поклоне. Медленно выпрямился. Темный камзол, темный плащ, серая шляпка и крошечный ножик из фольги.

- Почему ты боишься жестокости, лекарь? – спросил Иерон тихим бесцветным голосом – как если бы заговорил Убийца. Получилось неплохо. Обычно этого персонажа делают зловеще-крикливым, таким мрачным типом. А Убийца должен быть… никаким.

Жонглер вздрогнул.

- Смерть похожа на кошку, - сказал Убийца на пальце. Эсторио смотрел на него расширившимися глазами. – Отвечай на вопрос, лекарь.

- Потому что жестокость – это та же чума.

Брови Иерона поползли вверх. Интересно.

- Ну-ка, объясни, - потребовал крошечный Убийца. Взмахнул ножичком. Жонглер наблюдал за ним, как зачарованный. Просто не мог оторвать глаз.

- Вы разносите собственную жестокость как чуму, - сказал лекарь. – Это как черное облако. Что сделают товарищи ландскнехтов, увидев это дерево? Они пойдут и разорят деревню, вырежут мужчин, изнасилуют женщин, перебьют скот и запалят дома.

- Скорее всего, так и будет, - сказал Убийца на пальце барона. – Смерть похожа на кошку, ступающую по стеклу. Так и будет.

* * *

- Хочешь спросить? Спрашивай.

Эсторио мотнул головой в сторону «висельного» дерева.

- Кто это был?

- Ландскнехты. Наемники, живущие мечом и грабежом. Сброд. Вон тот, видишь, слева... - барон даже не повернулся, чтобы проверить. Зачем? Он и так помнил. – Ян Красильщик, прозванный так за синие, по локоть, руки. Насильник и вор. В центре – убийца. Кажется, его звали Палочка, впрочем, я могу ошибаться... Был найден моими людьми над трупом и тут же, после короткой молитвы с рукоприкладством, повешен.

- Это... – жонглер помедлил. – Это был единственный способ?

Иерон пожал плечами.

- Ты про жестокость? Подобное лечится подобным. Разве ты не знал, лекарь?

- Сомневаюсь, что я лечил бы отравленного – ядом.

- Интересный пример, - заметил барон. – Но подожди, лекарь. Кажется, я забыл рассказать тебе про третьего из наших героев.

Налетел ветер. Волосы барона растрепались, упали на глаза. Смотри-ка ты, уже седина, подумал барон. А мне и сорока еще нет. На висельном дереве покойники задвигались, заволновались.

- О! – сказал Иерон. – Крайний справа. Это у нас знаменитость. Сам Вилли Резатель. Мы его месяц ловили... и тут случайно попался. Знаменит тем, что обесчестив девушку, отрезал ей левую грудь.

- Зачем?!

Барон пожал плечами.

- Может быть, на память. Не знаю. Он был сумасшедший, мне кажется. Но мечом владел, как рыжий дьявол. Четырех моих солдат уложил, прежде чем его догадались подстрелить с безопасного расстояния… Так чем ты, говоришь, лечил бы отравленного?

* * *

- Каков вердикт, лекарь? Опять что-нибудь на чертовой латыни, как у вас принято?

- Увы, нет, господин барон. Я плохо ее знаю.

Барон усмехнулся.

- Это радует. А что думают об этом остальные лекари?

Жонглер пожал плечами.

- Я умею лечить, они знают латынь – по-моему, все честно.

Барон расхохотался. Ему определенно нравился этот мошенник.

- Отлично сказано, жонглер! Тогда к делу. Что там с моей болезнью?

- На вас лежит проклятье. – начал жонглер. Ну еще бы. Иерон бы удивился, если бы бродяга сказал нечто иное. - Вы пользуетесь магической защитой?

- При моем образе жизни я был бы глупцом, если бы не пользовался. Хочешь сказать, лекарь, этого недостаточно?

Жонглер покачал головой.

- Тогда в чем дело?

- Защита у вас великолепная, господин барон...

- Но?

- По вам ударил один из тех, кому вы доверяете... или доверяли. Скорее всего, это подарок. Амулет? Куртка с отталкиванием дождя? Шпага? Нечто с массой полезных заклятий, под которыми можно спрятать одно, не очень полезное.

Барон вдруг почувствовал холодок в груди. Пенелопа. Он слепо нащупал кулон на груди, резко дернул. Цепь порвалась, звенья посыпались в траву. Жирный желтый отблеск ударил по глазам. В висках отдалось болью.

- Взгляни на это, лекарь.

Великий Эсторио взял кулон в ладонь, закрыл глаза. И почти тут же открыл.

Лицо его изменилось – так, что барон без слов понял: это оно. Источник проклятия.

- ...и она из вас выплескивается. Вас тошнит ненавистью, господин барон. Отсюда ваши припадки.

* * *

Иерон закрывал глаза и видел: серый пляж с длинными клочьями водорослей, семенящий краб в корке грязи – а на песке оплывают следы собачьих лап.

Потом он открывал глаза – и лицом врезался в реальность. Как в воду с льдинками.

...- Я люблю вашу жену.

Иерон долго смотрел на виконта и не мог понять: неужели молодой хлыщ действительно думает, что ему это интересно? Что это вообще кому-нибудь интересно?

- И что? – спросил он наконец.

- Вы не понимаете – я люблю вашу жену!

Барону представилось вдруг: ночь в темной спальне, постель как горный пейзаж и висящая над всем этим равнодушная белая луна. Пахнет воском и холодом. Как ее можно любить? – думал барон, и не находил ответа. Может быть, дело во мне, думал он позже, но тут же отбрасывал эту мысль – потому что чувствовал в ней фальшь и некую искусственность. А потом Иерон как-то внезапно понял все, связал единым мысленным движением разрозненные ниточки в общий узор. Виконт любит ее, она любит виконта, а он, дурной никчемный глупый старый муж, стоит тут и все узнает последним – как и положено дурному, никчемному, глупому, старому мужу. Стоит и слушает. Барон моргнул. Одиночество приблизилось и ударило наотмашь; стальное лезвие прошло от макушки до пят и гулко стукнулось в мрамор. Барон умер.

- Вы меня слышите? – настаивал виконт.

Веки стали вдруг ободранными до мяса.

- Вот и любите на здоровье, - сказал Иерон, плавая в красноватой темноте. Губы плавали где-то совершенно отдельно. - Я-то тут причем?

ОКТАВИО

Вы злой человек, господин барон.

БАРОН

Да что вы говорите? Перегорио! Перегорио!

Старый солдат, где ты?

СТАРЫЙ СОЛДАТ

Я здесь, вашмиласть!

БАРОН

Сколько тебе лет, служивый?

СТАРЫЙ СОЛДАТ (чеканит)

Сто сорок восемь!

БАРОН

Вот как? Интересно. А от рождения?

СТАРЫЙ СОЛДАТ

Сорок восемь.

БАРОН (раздражаясь)

Тогда почему врешь, дурак? Зачем целый век себе прибавил?

СТАРЫЙ СОЛДАТ

Виноват, господин барон. Не с той ноги встал. С утра попил воды, справил нужду, полез за табачком и чудится мне, что сто лет уже как служу. До восемнадцати просто жил, и сто лет под ружьем.

Как отслужу, дай бог еще тридцать протянуть.

Как раз и будет ровно.

БАРОН(показывает на Октавио)

Видишь этого человека?

СТАРЫЙ СОЛДАТ (чеканит)

Как прикажете, вашмиласть! Зарежу в ваше удовольствие!

БАРОН

Молчи, дурак.

Миру опять сделали кровопускание – черная густая кровь брызнула тяжело и нехотя; барон моргнул; потом наконец отворилась и с облегчением и звоном полилась в медный цирюльничий тазик. Через двери в залу наступал черно-красный прилив – медленно подползал к ногам Иерона; неподвижное тело виконта всплыло и теперь равнодушно покачивалось в багровых волнах. Лицо мертвеца парило белесым пятном. Барон посмотрел в окно. Сад был уже полностью затоплен, вишни и акации торчали из багряной глади, как прутики из песка. Местами гладь запеклась – черные островки виднелись тут и там; солнце плыло в крови словно купальщик. Цвета вокруг стали режуще яркими, кричащими. Начинался припадок.

* * *

- Хотите, я попробую снять проклятие? – предложил Эсторио. – Я не уверен, что получится, но...

- Не надо, - сказал барон. Ему все было ясно. – Это не проклятье. Это… - он скривил губы. На языке была горечь. Пенелопа. – справедливость, кажется? Так это у вас, у хороших людей, называется?

Пенелопа. Пенелопа.

Барон слепо нащупал на поясе мешок с монетами, попытался отвязать – не получилось. Не глядя, Иерон достал нож и обрезал шнурок. Бросил мешочек наугад. Судя по звуку, не промахнулся.

- Благодарю, господин барон. Ваша щедрость поистине...

Иерон махнул рукой: не надо. В темноте было хорошо. В темноте было спокойно.

Прошла вечность.

- Вам плохо, господин барон? Господин барон?!

Иерон поднял голову.

- Ты еще здесь, лекарь? – барон огляделся. Ничего не изменилось – только за окном посинело. - Почему ты не ушел? Ах, да. Мои люди. Я забыл. – он помолчал, потом снова заговорил – глухо: - Но раз ты все еще здесь, ответь мне на один вопрос... Тебе случалось обижать кого-нибудь так, чтобы у того кровь сердца брызнула? Скажи, лекарь, случалось такое?

- Н-н... нет.

- А вот мне приходилось.

* * *

Круглое лицо в темноте спальни белело, как луна. Плоское, равнодушное. Луна вызывала приливы и отливы, но ее саму это не трогало. Луне было откровенно плевать.

Барон поднялся, накинул халат и, сказав жене, что хочет выпить, вышел.

С той ночи он спал отдельно.

* * *

Зеленая накипь акаций, белый налет праздничной мишуры. Чудовищно яркие синие, желтые, оранжевые бумажные фонари, с горящими внутри огнями – глядя на них, барон чувствовал подступающую дурноту. Он щурился на свет, чтобы не дать краскам ни единого шанса. Мимо проплывали знакомые физиономии.

Жена с лунным лицом.

Празднество. Конец празднества.

Иерон шел среди гостей, неся голову гордо, как военный трофей. Он кивал знакомым, улыбался дамам, вежливо раскланивался с врагами.

Псарня, вот что это такое, думал барон. Одному почесать за ушами, другого одернуть, третьему купировать хвост. Бессмысленные морды, вываленные языки – и полное отсутствие преданности, что интересно. Брак породы. Одна ненависть – иссушающая, вязкая, как смола, и пахнет горелым воском. В одном человеке ее больше, в другом – меньше. И вся разница. Мы – больны. Все люди. Будь это моя псарня, я бы забраковал собак до единой – пристрелил, чтобы не мучились. Чтобы дать породе шанс. Как обычно бывает? Один больной пес – и целая свора пропала.

А их здесь их вон сколько. Больных-то.

Барон шел. Кивал, улыбался, кланялся.

- Бесноватый! - летело вслед шепотом, шорохом, невысказанной мыслью, взглядом украдкой. - Бесноватый!

Лоб и щеки горели. Он наклонился к фонтану, зачерпнул воды в сложенные ладони. И замер. Из горстей на барона смотрел незнакомец. Лицо его было как смятый однажды лист бумаги, который затем спохватились и расправили. А потом еще сотню раз смяли и расправили. Протерлось на сгибах.

Это я, подумал барон. Надо же. Как странно.

Я убийца.

Он выплеснул лицо на дорожку. К чертовой матери. Лицо впиталось в красные, специально подкрашенные к празднику, камешки. Барон поднял взгляд – почти над его головой, на ветке акации покачивался фонарик из лимонно-желтой бумаги.

Человеку нужно кого-нибудь любить?

Краски внезапно обострились – словно очищенные от любого искажения, любой грязи; стали в мгновение ока живыми и быстрыми. Барон не успел закрыться.

Желтый вдруг извернулся и броском змеиного тела впился под веко, заполз в голову, заполняя ее болью. Желтый все не кончался – вползал и вползал, пока в голове барона совсем не осталось места. Боль стала невыносимой. Иерон почувствовал, как начинает трещать черепная кость. Желтый двигался уже медленно, но упрямо – давил и лез, умещая свое толстое тело дюйм за дюймом. В следующее мгновение Иерон понял, что у него сейчас лопнут виски.

Барон открыл рот и закричал.

УБИЙЦА

Я ненавижу убийц.

Человеку нужно кого-нибудь любить.

А если некого? Барон сидел на ступенях крыльца – мрамор был холоден и гладок, как могильная плита. Если нет ни детей, ни родителей, нет ничего, а вместо жены – холодная восковая луна с глазами – что тогда?

Остается только смотреть, как под акациями носится, с развевающимися по ветру ушами, будто вот-вот взлетит, худой голенастый пес.

Из кустов раздалось жизнерадостное «р-рвав!». Джангарла смотрел на барона из тени ветвей – внимательно и хитро. Барон усмехнулся. Любимчик – и знает это.

- Иди сюда, мальчик, - сказал Иерон. – Посиди со мной. Что ты сегодня делал?

Человеку нужно кого-нибудь любить. Иначе ему трудно чувствовать себя человеком. И вообще – трудно.

Пес открыл пасть и широко зевнул.

(с) Шимун Врочек

...продолжение следует

Итоги.

Легкая музыка разливалась вокруг. Кроме нее нарушали тишину лишь редкие и тихие покряхтывания людей да позвякивания столовых приборов.

Андрей неуверенно ворочался, стараясь устроиться на изящном стуле.

– Расслабься, – рассмеялся мужчина напротив, – тебе надо привыкать к таким местам и таким компаниям, – он обвел рукой помещения ресторана.

– Пожалуй, – ответил Андрей и улыбнулся.

– Нам выделили финансирование на изучения феномена и расширение больницы. Твое предположение, что деньги польются к нам рекой, оказалось пророческим, – засмеялся собеседник, – поэтому я тебя и пригласил сегодня. После успешно проведенных опытов и оценок независимых комиссий уже можно говорить свободно о том, что моя больница располагает единственным в мире лекарем, способным излечить, предположительно, любой недуг. Но глупо все это начинать, если ты вдруг решишься отказаться, поэтому, – он вынул из портфеля толстую папку, – предлагаю тебе заключить контракт с больницей.

Андрей неуверенно взял предложенную папку и хотел было ее открыть.

– Там много интересного, поэтому изучить стоит внимательно, вряд ли ресторан лучшее для этого место, – улыбнулся Виктор, – и постарайся не замарать их, если не хочешь потом заново перечитывать новую кипу бумаг.

Андрей аккуратно отложил папку на подоконник.

– Но это не все, зачем я тебя позвал. Я вижу, что в последнее время ты какой-то хмурый. Это странно для человека, который дарит людям жизни и вскоре неплохо на этом будет зарабатывать. В чем дело, партнер? – последнее слово Виктор произнес словно невзначай.

– Я услышал недавно, что большая часть средств на развитие этого проекта была переброшена с актуальных медицинских исследований, это правда?

Виктор молча посмотрел на собеседника, потом аккуратно отрезал кусочек стейка, проживал его и только после ответил:

– Допустим. Мне интересно, откуда ты это узнал. Я хотел тебе сам это рассказать, когда бы ты подписал контракт. Но раз ты уже знаешь, не вижу причины это скрывать.

– Но бросать такие средства в область, о которой еще ничего не известно, абсурдно. Да, есть доклады независимых экспертов, что они наблюдали исцеления. Но почему никого не волнует, что это все может быть обманом? Но не это главное. Что меня правда тревожит, так это то, что эти средства были переназначены с актуальных медицинских исследований. Что если я единственный, и этот феномен больше никогда не повторится? Средства, которые сейчас вливаются в его изучения, могли бы помочь в изучении болезней и настоящих способов их лечения, а не чудес.

Виктор покачал головой:

– Деньги это ресурс. Они всегда кому-то принадлежат. В основном они принадлежат небольшой группе людей, которая и распоряжается ими в своих интересах. Если ты думаешь, что причина перераспределения средств только в тебе, то ты ошибаешься.

Среди наших пациентов уже спасены жизни пары влиятельных людей. Эти люди хотят быть уверены, что при необходимости, они смогут снова быть исцелены. Им плевать на какие-то общечеловеческие блага, их волнуют только свои интересы. Когда они боялись рака, то направляли средства на его изучение. На сегодняшний день он им не страшен и зачем им его исследования? Чтобы этого не допустить, ты должен был с самого начала, как только мы заподозрили в тебе этот дар, прекратить участие. Теперь поздно. Они уже попробовали это чудо на вкус, и оно им понравилось. Они во чтобы то ни стало захотят найти его источник. И я не вижу способов это остановить, так пользуйся моментом, наслаждайся тем, что спасаешь жизни и не думай о том, что изменить не можешь.

Андрей нахмурился и резко встал, нервно подхватив папку:

– Я обязательно изучу эти документы, Виктор, – сказал он и направился к выходу.

– Не сглупи, такой шанс выпадает крайне редко! – громко бросил Виктор уходящему собеседнику.

Люди вокруг недовольно посмотрели на него.

– Не упущу, – прошептал Андрей, двигаясь к выходу.

***

Пасмурное небо скрывало луну, а по уже мокрому асфальту шелестел дождь. Два человека в плащах с накинутыми капюшонами стояли рядом с закрытой металлической дверью.

– Почему тайком? – удивленно спросил один из них.

– Все сеансы уже расписаны на многие месяцы вперед. Поскольку больница это собственность Виктора, я не могу без его разрешения здесь что-то делать.

– Вот оно как. Но я все равно удивлен, что все так серьезно, – в этот момент мимо них прошел третий мужчина, гораздо более крупный и высокий. На руках он нес маленького мальчика, аккуратно прикрытого одеялом.

– Семен Олегович, куда? – спросил он.

Мужчина повернулся к Андрею и молча переадресовал вопрос.

– Сейчас нам должны открыть, – ответил санитар и нервно посмотрел на часы.

– Может мне лучше Диму обратно занести, – неуверенно спросил рослый.

Семен снова посмотрел на Андрея. В этот момент щелкнул замок двери. На ее пороге появился молодой врач, поёживаясь от холодных капель дождя. Оглядев гостей, он коротко бросил: «Быстрее», – и освободил проход.

– Все в порядке, Антон? – прошептал санитар, раздеваясь на ходу.

– Вроде да. Из палаты выписали больного только пару часов назад. Я вас закрою и до конца моей смены вас никто не должен потревожить, – также шепотом ответил друг.

– А этого хватит? – вмешался Семен.

– Да, хватает даже восьми часов, – ответил Андрей.

Они, стараясь не шуметь, добрались до одноместной палаты. Рослый мужчина аккуратно положил мальчика на больничную кровать, бережно накрыв сверху новым сухим одеялом, а затем спросил:

– Мне здесь остаться или уйти, Семен Олегович?

Мужчина вопросительно посмотрел на медработников.

– Лично мне все равно, – ответил Андрей.

– Мне тоже, но я вас закрою и, возможно, ни разу не смогу навестить до конца смены, – предупредил врач.

– Тогда оставайся, Павел, – решил босс.

– Прежде чем начнем, покажите документы.

Семен хмуро посмотрел на Андрея, но потом повернулся к охраннику и сказал:

– Павел, покажи господину документы.

Охранник полез во внутренний карман и вынул оттуда сложенную пару листов в полиэтиленовом файле. Их он протянул Андрею.

Санитар аккуратно достал документы и быстро пробежал по ним глазами:

– Я понимаю, что у вас будет возможность их забрать, – сказал Андрей, оценивая взглядом охранника, – но я поверю вашему слову. Пообещайте, что документы, если ваш сын проснется здоровым, останутся у меня. Что вы покинете больницу, и мы больше не встретимся в ключе данного вопроса.

Черты и так хмурого лица стали темнее. Морщины стали более глубокими, а взгляд тяжелым. Он пристально посмотрел на санитара, потом повернулся к охраннику:

– Павел. Если мой сын проснется здоровым, я хочу, чтобы ты вынес его отсюда и увез домой. Ты не тронешь этого господина и оставишь ему документы, несмотря на то, что я скажу или сделаю. Понял меня?

– Конечно, все будет сделано, – серьезно кивнул охранник.

– В свою очередь, я, Семен Олегович, обещаю, что оставлю вам эти документы, если мой сын проснется здоровым. Обещаю, что не попытаюсь их вернуть и оставлю их вам. Вас устроит такое обещание, Андрей? – хмуро спросил мужчина.

– Да, спасибо, – санитар повернулся к Антону, – ладно, давай начинать.

Друг кивнул, хлопнул Андрея по плечу и вышел из палаты, закрыв за собой дверь на замок. Помещение погрузилось в тишину.

– И что, как это будет? Вы что-то будете делать? – спросил Семен.

– Время все сделает само, – устало ответил Андрей и устроился в кресле, намереваясь вздремнуть.

Охранник напряженно посмотрел на начальника. Тот лишь махнул рукой, и они так же устроились в креслах. Секундная стрелка начала свой отсчет, в этот раз никому не мешая уснуть.

Источник: https://vk.com/public188668336

по М.С. Норбекову

"В любви, на войне и в частном предпринимательстве

все средства хороши!"

Поговорка

Слёг император вдруг в постель

От тяжкой недомоги…

Не столь трудились, верь не верь,

Но, отказали ноги.

Лежал, не год, не два, не три,

А целых двадцать лет.

Здесь, кто бы, как ни говорил,

Не лечит время, нет!

В отчаянье отдал приказ --

Всех лекарей казнить!

Решил, однако, как-то раз,

Визиря расспросить.

-- Полмира я завоевал,

И окунал народы в бездну.

Могущим, вдруг перед болезнью

Бессильным, почему-то, стал!

Где лекари твои, ответь?

-- Их, повелитель, больше нет!

Я по приказу всех казнил.

Остался лишь один… дебил*.

Всех оскорбляет вечно,

Но лечит, как известно!

Сумел недавно заявить

Тут верь ему, иль нет,

Чтоб император смог ходить --

Он знает сей секрет!

Предстал уже перед больным

Известный всем чудак.

-- Ну, что, бродяга, говори,

Лечить ты будешь как.

Ведь о тебе молва не врёт!

Чудак ответил смело:

А, это вовсе не твоё,

Отнюдь, собачье дело!

То, что глаза уже на лбу,

Понятно стало сразу.

-- Казнить, коль выбрал сам судьбу! –

Уже скрутила стража --

За жизнь свою не видел я

Столь наглого невежду!

Ан лекарь крикнул: Я твоя,

Последняя надежда!

-- О, Господи! Лечи, давай!

Но, более не зли!

-- Тогда скорее принимай

Условия мои.

Я скакуна бы попросил,

Ждать у ворот чтоб смог.

На самом быстроногом был,

Чтоб золота мешок.

Когда начну тебя лечить.

Чтоб целый битый час,

Во всём дворце не должен быть,

Кто б видел, слышал нас.

Отдал приказ уже больной.

Вдвоём. И речь звучит:

-- А, кто сказал, осёл ты мой,

Что я могу лечить?

В ловушку ты мою попал.

Никто не слышит нас.

В своей я жизни повидал,

Таких козлов, не раз.

Ждёт у ворот меня скакун,

Ждёт и мешок со златом.

На край земли скакать могу.

Прощай, мой император!

Больного гнев не передать.

Лишь плюнуть смог вослед.

-- Скорей, скорее меч подать!

Но никого уж нет!

На ватных, на своих ногах,

Поднявшись, ох, с трудом,

Добрёл до стойки, кое-как,

Меч вытащил потом.

И еле-еле до крыльца

Доплёлся всё же он.

И только у ворот дворца

Вдруг понял, что… не сон!

-- Поймаю, коль тебя, злодей,

Себя не удержу! --

Стал отчего-то крик сильней --

О, БОЖЕ! Я ХОЖУ-У-У!!!

............

*во втором значении

Дурак, тот, кто поступает глупо