Вечная глупость и вечная тайна. Глава двадцать пятая
Глава двадцать пятая. Новый брак.
За три месяца хождения на курсы я привык к многим из тех, с кем учился. Это были интересные для меня люди, хотя они и были эксцентриками, мечтателями, оторванными от действительности, иногда неадекватными. Без них мне стало не с кем общаться, кроме своей мамы. В один из выходных я предложил всем своим знакомым по курсам собраться вечером в кафе, посидеть, пообщаться. И к моему удивлению, собралось достаточно много народу, и даже пришел один из преподавателей. Было очень весело. А после этого я взялся проводить одну очень полную экзальтированную девицу, которая утверждала, что она свободный художник. С этого начались наши с ней отношения, которые дошли до совместного проживания.
Любви между мной и Екатериной Коняшкиной не было. Это была затянувшаяся дискуссия о том, почему её никто не берет замуж. Она утверждала, что во всем виноваты мужики, которые боятся ответственности, а я утверждал, что мужики тут не при чем, что все дело в ней, что с ней явно что-то не то. И чтобы понять, что с ней конкретно не то, я предложил ей пожить немного гражданским браком. Конечно, перед этим у нас было несколько романтических свиданий. Во время последнего она сильно нервничала, психовала, и я не мог понять почему. Наконец при прощании она просто сгребла меня в охапку и страстно впилась в мои губы своими. И только тогда я понял в чем дело. Потом мы нашли место, где заняться сексом, и после этого я сделал ей свое абсурдное предложение, на которое она охотно согласилась.
Для меня после общения с Верой было как-то в диковинку то, что на меня не орут во время секса, что она не устраивает истерик, не дерется. И к тому же Катя работала в магазине всякой индийской дребедени, и сама нашла съемное жилье для нашего совместного проживания. Это была небольшая комнатка с раковиной на пятом этаже дома в подворотне на улице Ктолю, как раз напротив православного храма всех святых. С крыши этого дома был виден профиль старого города. Окно нашей комнаты выходило в колодец двора и из него были видны только окна дома напротив, до которого было каких-то метров десять. В квартире был холодильник, два дивана, большой стол, двухдверный шкаф Туалет был на лестнице и там стоял нормальный унитаз, правда общий на четыре квартиры.
Помимо того, что Катя была весьма полной, вид у неё был неряшливый, какой-то совсем неухоженный. Пользоваться косметикой она совсем не умела, хотя и старательно мазала свое лицо. На её голове вместо прически было нечто кошмарное, так что мне пришлось её постричь и запретить ей красить свои губы, глаза и пудрить щеки. Как только мы начали жить вместе, с работы она уволилась, а на другую все никак не могла устроиться. За квартиру надо было платить пятьдесят лат, и еще примерно пятерку за электричество. Было еще холодно, когда мы туда переехали, потому так же приходилось покупать дрова – мешок за два лата. Денег на еду катастрофически не хватало, но она говорила, что еда – это мелочи, что главное, это любовь и согласие, так же творчество, без которого она не могла. Она целыми днями размазывала гуашь по фанере, утверждая, что создает неповторимые произведения искусства. В академии художеств она проучилась полгода и то на искусствоведа, но меня это не смущало, главное, что она не скандалила и не дралась.
Прошел месяц, потом еще один, а Катя прекратила даже попытки устроиться на работу. Целыми днями она лежала в постели, курила и начинала ныть своим писклявым голосом, когда я приходил. Она хотела квартиру с красивым видом из окна, с ванной и красивыми обоями. Наконец, она просила у меня поесть и чего-то жирненького. Иногда она психовала и уходила из дому, но быстро возвращалась, правда пьяная. Чтобы хоть на время решить свои финансовые проблемы я придумал хитроумный ход – велел Кате позвонить в курьерскую фирму, представиться моей подругой и сказать невзначай о своей работе в трудовой инспекции. Она не смотря на серьезные пробелы в образовании, хорошо говорила на латышском. И что удивительно – это сработало. Уже через пару часов мне позвонила директриса и пригласила заехать в офис за всем долгом сразу. Это было примерно двести пятьдесят лат. Катя заныла о том, что хочет праздника, но я решил тратить эти деньги постепенно и только на самое необходимое.
Часто к нам в гости заходили наши однокурсники, и мы даже записывали на кассетный диктофон наши авторские передачи. Мама Кати тоже свободный художник, как и её дочь, подрабатывала тем, что изготавливала различные сувениры. И она давала дочери возможность тоже этим подработать. Катя должна была расшивать бисером куски кожи. Конечно, вышивала она ужасно медленно и мало, вечно просила у меня помощи, и я порой на это соглашался. Пару Катиных клякс, заключенных в рамки, я продал одному из своих тогдашних коллег, деревенскому несмышленому мужику, который этим жестом хотел доказать мне, городскому, что он тоже много чего понимает в искусстве. С продуктами из деревни заходил и он к нам в гости. А один раз к нам в гости зашли даже Игорек с Покемоном. Катя видела их на фотографиях, и случайно встретила их на улице, после чего попросила их пригласить. Пришли еще несколько наших однокурсников и случилась грандиозная пьянка. Это было уже поздней весной.
Той весной из-за финансовых проблем я стал платить Вере не пятьдесят лат, а тридцать и она подала на развод и алименты. Для меня это было полной неожиданностью. Ранее я заменил номер телефона, чтобы она, напившись, мне не звонила и не трепала нервы. Просто пришла повестка в суд и мне пришлось поехать в Прейли. И Катя и моя сестра взялись меня сопровождать, тот самый деревенский коллега предложил переночевать у него, дело в том, что его деревня была совсем недалеко от Прейли. В суд я явился без адвоката, мою сестру, как свидетеля, на заседание не пустили, так как надо было заранее предупредить об этом судей. Я был в своем панковском прикиде со своей вызывающей прической, в очень агрессивном расположении духа. Суд проходил на латышском языке, но я воспользовался правом на переводчика. Однако, по ходу соблюдения различных юридических формальностей я понял, что все давно было решено заранее - ребенок остается с матерью, а мне назначают алименты в размере четверти от минимальной зарплаты. Я предоставил справки о том, что я безработный и никаких доходов у меня нет.
Понимая всю бессмысленность своих действий, я все же решил не молчать в этом сиротском суде. Для начала я спросил судью о том, могу ли я потребовать психиатрической экспертизы моей бывшей жены, но мне пригрозили штрафом за оскорбление личности. Потом я задал вопрос инспектору органов опеки, которая заявила, что в доме у Веры, вернее у её мамы есть все, что нужно ребенку, что живут они в достатке. Я спросил, откуда взялся достаток, если ни Вера, ни её мама не работают и уже давно. Наконец я заявил, что у меня есть специальность, есть стаж, и если ребенка отдадут мне, то у меня есть шансы найти приличную работу и обеспечить сыну условия жизни лучше, чем у его матери. Я много еще чего наговорил эмоционального и необдуманного, того, что было не совсем к месту. Но судья в завершении сказала, что ребенка мне доверять нельзя, потому что я слишком злобный человек, что видеть ребенка я могу в присутствии бывшей жены. Что я должен регулярно к ней приезжать и помогать по хозяйству, потому что она живет с мамой, без мужчины.
С трудом я подавил ту ярость, которая меня захлестнула, когда Вера, выходя из зала суда, торжествующе посмотрела на меня. Ей, конечно, досталось только двадцать лат в месяц, а не пятьдесят, как она требовала, но она знала много благотворительных организаций, в которые можно обратиться за помощью в виде продуктов питания, ношеной одежды, подержанной мебели, к тому же в Прейли матерям одиночкам давали бесплатно муниципальные квартиры. Как я буду приезжать к ней на выходные и ночевать у неё я даже представить был не в состоянии. Слишком свежи были в памяти те скандалы, которые она мне устраивала. Драться с ней при ребенке я больше не собирался. Оставалось только надеяться на то, что ей в конечном итоге надоест нищета, и она все-таки откажется от сына, отдаст его мне. После этого суда, совет адвоката нанять детектива и собрать на Веру компромат казался мне уже не таким абсурдным. Но откуда же было взять на это деньги, когда я еле сводил концы с концами?
В начале лета случилось ужасное – у меня на работе угнали мой велосипед. В тот день я забыл дома ключи, потому не пристегнул свое любимое чудо техники. Конечно, после работы курьером зимой, он был в очень плохом состоянии, ему нужен был ремонт за немалые деньги, но все равно стоил он достаточно дорого, и мне его было очень жаль. Пришлось купить новый велосипед в лизинг за сто восемьдесят лат. Хоть он и был достаточно дешевый, но рама была алюминиевая, и все остальное достаточно приличное, так что год я на нем ничего не менял, кроме ходовой цепи и тормозных колодок.
На новом велосипеде я решил совершить путешествие в Зилупе, заехать в гости к Наполеоновичу. Во время праздника Лиго как раз было пять выходных дней. Моя сестра Ксения тоже купила велосипед, и тоже захотела поехать посмотреть на границу с Россией, познакомиться с необычным человеком. Когда я сказал об этом Кате, она тоже захотела поехать во что бы то ни стало. Она взяла на время кошмарный старый велосипед у своего дяди, который был фактически без тормозов, но ехать на нем было так трудно, что эти тормоза едва ли нужны были ему. У нас были ужасные спальные мешки из супермаркета, как и коврики. Моя маленькая палатка не была рассчитана на троих, она была однослойная из непромокаемого материала и потому потела. Специальных сумок для велотуризма у меня не было, потому вещи у нас были в заплечных рюкзаках. Рюкзак увеличивал давление на седалище, а седалище – это первое, что устает во время дальних поездок на велосипеде.
Выехали мы из Риги вечером после рабочего дня, доехали до Саласпилса, попали под дождь и были вынуждены там заночевать. Утром Катя упрямо не хотела вставать, но я просто вытряхнул её из спального мешка, сложил палатку, сунул ей под нос котелок с овсянкой с сухофруктами и орехами. Погода выдалась хорошая, но особенно разогнаться из-за Кати мы не могли, и тогда я поменялся с ней велосипедами. Дело пошло немного лучше, но все-равно двигались мы достаточно медленно. Поздно вечером мы миновали город Кокнесе, проехав меньше ста км. На следующий день обещали сильный южный ветер, потому надо было по ночи добраться до Екабпилса пока ветра не было. Но Катя взвыла, что она устала, что она больше не может ехать, что она ненавидит велосипед, что хочет умереть. В общем, пришлось заночевать в не очень уютном месте, где не было воды для ужина и завтрака. Пришлось Ксении идти на ближайший хутор за водой, пока я ставил палатку.
За ужином Катя вспомнила о том, что эта ночь праздничная, заныла о том, что она хочет шашлычка с водочкой, что хочет веселья, предложила развести костер, потом захотела меня отвести в лес поискать цветок папоротника и разрыдалась, когда я отказался. Утром её снова пришлось вытряхивать из спального мешка. Ехать дальше она категорически отказалась и попыталась даже запретить нам. Она хотела, чтобы мы вместе с ней сели на поезд и отправились в Ригу. Но я дал ей денег на билет на поезд, и мы с Ксенией уехали, не оглядываясь. Ехать до Екабпилса против ветра было очень тяжело, на это у нас ушло полдня, когда повернули на Резекне ехать стало намного легче, ветер уже дул в бок, да и вдоль дороги в основном был густой лес.
Латгальская глубинка поражала своей запущенностью – брошенные избы, заросшие кустарником поля, неприбранные сельские магазины с бедным ассортиментом. Лишь в ночи мы добрались до Резекне. И только вечером на следующий день, наконец въехали в Зилупе. Я решил сделать Наполеоновичу сюрприз, не написал ему письма с предупреждением о визите, дозвониться до него было почему-то нельзя. Однако случилось то, чего я не ожидал. Дверь нам отворил вроде и Наполеонович, но лицо его было очень сильно деформировано, на лбу была глубокая вмятина размером с кулак. Узнать его было трудно. А когда мы зашли и сели с ним ужинать, до меня быстро дошло, что повреждено у него не только лицо, но и рассудок. Я много раз повторял ему, что Ксения моя сестра, а он все равно называл её моей новой женой. А в один момент он вообще забыл кто я. В квартире был ужасный беспорядок. У него поселилась кошка, за которой он не убирал. На следующий день приехал его давний друг, с которым я был знаком заочно. Он, как и я, ничего не знал о том, что случилось с Юркой. Вместе мы попытались его расспросить об этом, но тот ничего внятного нам не ответил. Вроде бы ездил в какой-то санаторий, и там упал с лестницы.
Дальнейшее общение с Наполеоновичем только подтверждало то, что он практически ничего не помнит и тем паче не может запомнить того, что случилось только что. У меня было такое ощущение, что мой друг давно умер, а передо мной находится только его покореженное тело, которое почему-то функционирует. Ксения сказала, что обратно намерена поехать вечерним поездом. Я решил её проводить, а потом быстро добраться до Риги за оставшиеся свободные сутки на своем новом велосипеде. И поехал я обратно достаточно быстро, но, когда я проезжал Резекне поздним вечером, начался ливень. Я не сдавался, крутил педали в темноте, весь промокший, намереваясь добраться до Екабпилса до полуночи, но поднялся еще и сильный ветер, и я сдался, заночевал под железнодорожным мостом, чтобы палатка не намокла. Утром дождь продолжал лить, я доехал до Плявиняс и там сел на поезд, крайне недовольный собой. А дальше последовало примирение с Катей и продолжение семейной жизни.
Катя была просто виртуозом в поиске повода для своего нытья. В основном это было недоедание. Я для того, чтобы она скорее устроилась на работу, стал приносить меньше продуктов домой, и все больше ел сухомятку по дороге на работу и с работы. В результате моя подруга похудела так, что стала даже немного привлекательной. Поначалу я иногда позволял ей что-то приготовить, но после того, как она пару раз испортила последние продукты, готовил только я. Поначалу она носила стирать белье к маме, но после того, как с ней поссорилась, стирать все пришлось мне в тазу, на специальной доске. После того, как она сожгла большой кипятильник и сломала электроплитку, я запретил ей пользоваться электроприборами. Мылась она сначала тоже у мамы, потом я пару раз сводил её в баню, но ей там мыться очень не понравилось, да и накладно это было для меня, потому пришлось мне долго и упорно учить её мыться дома в тазике.
К середине лета жизнь с Катей мне начала надоедать. До меня наконец начало доходить, что она, как и Вера психически не здорова. Она, в отличии от Веры признавала это, и даже лечилась, когда жила с мамой лечилась у всяких экстрасенсов и прочих народных целителей. Один раз я стал свидетелем того, что она устроила кошмарную истерику своей маме. Посмотрев на это, я подумал о том, что ей нужна помощь не каких-то народных умельцев с их методами тыков, а профессиональных психиатров. Наконец, Катя и в отношении меня повела себя агрессивно. Она заявила, что все, кто ходят на работу являются проститутками, а так как она не проститутка работу искать она не собирается, и в то же время она потребовала у меня тортик со сливочками. И тут уже я сказал ей, что если она не в состоянии продать свои картины, не хочет продавать свою рабочую силу, то пусть идет продает свое тело, чтобы съесть свой тортик со сливочками. За это она начала меня бить ногами, а мне стало смешно, когда я увидел на её лице советского пупса свирепое выражение.
Это было последней каплей в чаше моего терпения, я быстро нейтрализовал её, собрал вещи первой необходимости и вышел за дверь с велосипедом. Она попыталась открыть дверь и побежать за мной, но я эту дверь держал. Тогда она начала эту ветхую дверь выламывать. Я резко отпустил дверь, когда она уже издала отчаянное скрипение, и побежал вниз по лестнице. Катя, споткнувшись о порог, рухнула на пол. Переночевал я ту ночь у родителей и думал с тех пор только об одном, как бы покультурнее, повежливее расстаться с ней. После работы на следующий день я вернулся на съемное жилье, как ни в чем не бывало. Жизнь вернулась в прежнюю колею, но я постоянно убеждал свою гражданскую жену в том, что для семейной жизни я не гожусь, что лучше ей найти мне замену. Она не соглашалась, клялась в любви, а потом опять ныла и клянчила, словно маленький ребенок, всякие тортики, новые наряды, мольберт и кисточки.
Она умоляла меня пойти в церковь и покреститься или хотя бы помолиться вместе с ней дома. Её мечтой было поехать со мной в Латгалию, какому-то мятежному попу, которого чуть ли не от церкви отлучили за его слишком вольное трактование библии. Она часто угрожала мне тем, что расскажет моим родителям о том, что я не хожу в церковь. Поверить в то, что мои родители и их родители тоже никогда не ходили в церковь, она была не в состоянии. Порой моя подруга выставляла мне счета за то, что она не только молится за меня богу, но и медитирует одновременно, так же занимается сновидением, описанным у Кастанеды. Сначала все это казалось мне забавным, но через полгода совместной жизни я стал отдавать отчет в том, что это не чудачества, а симптомы серьезной болезни, которую надо лечить.
Наконец я придумал, как расстаться с Коняшкиной! Я просто заявил, что у меня нет больше денег платить за квартиру. Сначала она объявила, что обязательно достанет деньги, что идет немедленно устраиваться на работу, но её попытка начать работать в рыбном магазине закончилась тем, что она, получив какие-то деньги за день работы, купила ни них два баллона очень крепкого и дешевого пива, выпила их и пьяная устроила мне скандал. Меня её неудачи в поисках работы только радовали. Я сказал хозяевам о том, что мы живем еще месяц, а потом съезжаем. Иногда она пускала слезу по поводу того, что нам предстоит далее жить в разных местах, иногда молила меня найти другую, более денежную работу, чтобы снять квартиру со всеми удобствами, а иногда и радовалась тому, что вернется к маме, где есть ванна, где из окна видны не только окна дома напротив с маргиналами в них.
Наконец я перевез все свои вещи со съемной квартиры домой. И казалось бы, на этом должен был закончиться мой роман с Катей, но она еще долго трезвонила мне по телефону, угрожала разбить окна в квартире, если я не буду с ней встречаться. Она исполнила свою давнюю угрозу – рассказала моей маме о том, что я не ходил в церковь. Мама на это только рассмеялась, и рассказала ей, что у нас в семье никто в церковь никогда не ходил и крещен не был. Тогда она открыла маме еще одну мою тайну – рассказала, что я давно употребляю наркотики, продал музыкальный центр и живу в притоне. Я в это время жил с родителями, и в тот момент находился в комнате, читал книгу и слушал свой музыкальный центр.
После этого она прислала мне на телефон сообщение о том, что у неё есть очень важная для меня новость. Я согласился с ней встретиться, чтобы узнать эту важную новость, уже догадываясь о том, что она мне хочет сказать. Я даже детально продумал то, что скажу ей в ответ на эту новость. Конечно, она сказала мне о том, что беременна. На этот случай я приготовил для неё двадцать пять лат, чтобы она как бы сделала аборт. Но эти деньги давать ей даже не пришлось. Когда она услышала, что я принимаю российское гражданство и уезжаю к родственникам в Читу, она перестала предъявлять ко мне претензии и как бы забыла о своем положении. А я еще напомнил ей о том, сколько она мне должна за квартиру, ведь она клялась, что за жилье мы будем платить пополам. Таким образом я сохранил свои двадцать пять лат.
