Смерть — одна из центральных тем человеческой культуры и деятельности. Мы пытаемся осмыслить то, что смертны, и противостоим этому. Развитие технологий, в том числе медицины, увеличило продолжительность жизни с 20—30 до 66 лет и продолжает это делать. Помимо привычной медицины, от смерти нас пытается спасти крионика — практика использования сверхнизких температур для «консервации» живых существ. «Луна» поговорила с людьми, которые подписали контракты на крионирование мозга, и узнала, почему они это сделали, боятся ли смерти и зачем они стали популяризаторами крио-движения.
На самом деле между жизнью и смертью тяжело провести однозначную черту: сейчас считают, что смерть наступает через 4—6 минут после остановки сердца, но уже появляется лечение, способное предотвратить смерть через 10 минут после остановки сердца. Возможно, в дальнейшем срок реанимации увеличится до 60 и более минут. То есть тот, кого сегодня считают мёртвым, завтра им считаться не будет. Если кратко, то на это и рассчитывают крионисты: начать процедуру крионирования в течение нескольких часов после остановки сердца. По их мнению, это время — крионическое окно, когда человека можно заморозить с надеждой на технологии в будущем.
С самого начала здесь начинаются проблемы: крионисты могут начать работать только после того, как государство признает вас мёртвым. Для этого нужно удачно умереть, желательно в хосписе, иначе у вас есть всего несколько часов.
Если сработало, вас витрифицируют: выкачают из тела кровь и заменят её на медицинский антифриз, а ещё через три часа температура вашего тела достигнет –124º C — это ключевая точка, которую называют «температурой стеклования» — жидкости в теле становятся такими вязкими, что их молекулы не могут двигаться. Вы официально станете аморфным телом, как стекло — то есть будете витрифицированы.
Всё это делается, чтобы сохранить структуру мозга — ваши воспоминания, знания и остальное, что делает вас вами хранится именно там. Крионисты считают, что будущие технологии помогут пришить, грубо говоря, ваш мозг к новому телу или воссоздать его в виртуальной реальности.
Если человеческие технологии развились до уровня, когда вас можно оживить, если криокомпания не облажалась и не случилось ничего, что могло бы уничтожить хранилище, то поздравляем — время просыпаться.
У тебя подписан контракт на сохранение мозга, верно?
Да, страховой вариант.
Что это значит?
Я внёс не всю сумму. Плачу каждый год страховку криокомпании «КриоРус», а она берёт на себя обязательства. Это негосударственное страхование. Цена зависит от возраста и того, как далеко ты живёшь от Питера или Москвы.
Это стоит около миллиона?
Да, около него.
Как это устроено?
Я пришёл в московский офис, заключил обычный договор. Важно обменяться контактами: их контакты — семье, друзьям. И наоборот.
Никаких медицинских исследований они не делали?
Нет.
Ты подписал контракт где-то год назад?
Нет, в октябре.
Как семья отнеслась к решению заморозить себя?
С мамой ещё не обсудил, с папой поговорил. Он сказал, что любит меня, но не понимает. Ему кажется, что это какие-то жулики, которые меня опустили на деньги.
Я не беспокоюсь. Я знаю, что четыре года назад они существовали и сейчас у них есть уже 40 человек в хранилище.
Сейчас у меня есть год, чтобы спокойно посидеть, посмотреть и понять, точно ли можно с ними работать, но контракт уже подписан.
Как ты об этом узнал и какие первые мысли были на этот счёт?
Восемь лет назад прочитал в Less Wrong у Юдковского и сразу подумал, что это хорошая идея. Но понимание того, что я это сделаю, пришло не сразу — больше трёх лет прошло. Большим моментом были деньги. Студентом подписывать контракт и платить 40 тыс. в год — не очень трезво. Потом я устроился на первую работу и подумал, что сейчас сделаю, но быстро ушёл в стартап, где с чистой совестью забил — денег не было. Постфактум это кажется не самым правильным решением.
Насколько это связано с тем, что у тебя недавно погибла знакомая?
Прямая связь. Я планировал это сделать, когда ушёл из стартапа, незадолго до Валиной смерти. Я хотел начать откладывать на психолога и крионику, но не уверен, что стал бы это делать, не случись её смерти. Сложно сейчас отделить. В Валиной смерти нет ничего, с чем я не сталкиваюсь: я тоже перехожу дорогу, внимательно смотрю по сторонам — то же самое могло произойти со мной. И это происходит каждый день с людьми вокруг.
А зачем умирать? Я не вижу причин умирать
Что чувствуешь, когда думаешь о смерти?
Нет одного ответа. В разное время по-разному. Скорее всего, печаль. Чаще думаю не о своей, а о смерти других людей. Наверное, и о своей тоже. Я не готовился к этому вопросу, поэтому не знаю, насколько искренен сейчас. Я всегда стараюсь больше смотреть на жизнь. Что можно делать прикольного сейчас, сегодня, в будущем. Смерть для меня — потерять мобильность, получить что-нибудь, что будет мешать полноценно жить.
Чем больше я думаю о том, что делают люди: проекты, искусство и дети, тем больше мне кажется, что это попытка так или иначе остаться здесь. Когда я думал о крионике, мне показалось, что это немного читерский способ задержаться здесь.
Это не билет в бессмертие. До этого очень далеко. Очень много вещей должно правильно сложиться. Если я забуду надеть жетон с телефонами, по которым нужно позвонить, или пролежу больше семи часов в тепле, если повредится мозг, если в процессе крионирования возникнет проблема, произойдёт экономический коллапс — конец. Крионика — дополнительная страховка, но не повод расслабляться. Есть множество мотиваций что-то делать, кроме попытки остаться здесь.
Ты подписался на это, чтобы дольше жить. Но зачем оно тебе?
А зачем умирать? Я не вижу причин умирать. Зачем как статус-кво воспринимать то, что люди умирают, и почему люди должны оправдывать желание жить? Если я увижу причину умереть, я думаю, у меня такая возможность будет. Люди тратят деньги, чтобы сделать дом уютнее, а я потратил деньги на вероятную возможность немного пожить.
После подписания криоконтракта изменилось ли как-нибудь твоё поведение и отношение к себе, своему телу, здоровью?
Одно маленькое заметное. Я чуть ответственнее отношусь к снятию рисков. Теперь это не только моя проблема: если со мной что-то случится, люди должны будут выплатить страховку. Поэтому я стал чуть аккуратнее. Раньше это были только мои риски, а сейчас есть люди, которые со мной их разделяют.
А до этого ты часто попадал в рискованные ситуации?
Нечасто. Никаких экстремальных видов спортов, мне это не нравится. Непонятно. А большинство рисков — очень банальные, например пристегнуться в автомобиле, не переписываться, когда едешь. Важно сокращать то, что кажется незначительным, но на деле очень опасно.
Я правильно понимаю, что смерть в другой стране — это однозначно конец для тебя, потому что ничего не успеют сделать?
Необязательно. В разных компаниях по-разному. По идее, если отложены деньги на перевозку, то компания её организует. Или представитель компании прямо на месте пичкает меня криопротекторами.
А в чём твой интерес говорить про крионику? Чтобы это становилось дешевле? Или «больше людей — больше технологий»?
Я не робот, не могу точно взвесить мотивацию. Мне хочется, чтобы больше людей потенциально спаслись. Я хочу, чтобы как можно меньше людей умерло.
Зачем сокращать количество людей, которые умирают? Есть некий естественный ход происходящего.
Что такое «естественно»? С одной стороны, естественно всё, что происходит. Люди начали носить очки, потому что у них есть естественное желание видеть мир лучше. Другой взгляд на естественное — смотреть, как там жили наши недалёкие предки, в худшем — животные, которые чуть меньше на нас похожи, и говорить: «Вот так естественно». Первый слегка тавтологичный: «Ну, всё происходит потому, что происходит». А второй — не всегда обоснованный. То, что древние люди как-то жили, не обязывает меня так жить, если это делает меня несчастным.
Может, мысль, что крионика неестественна, имеет за собой обоснованный страх, что это может привести к каким-то последствиям.
Какие могут быть негативные последствия у крионики?
Самое распространённое — меньше смыслов жизни. Аргумент, который, наверное, быстро прорабатывается со многими людьми.
Как?
Каждый день, каждый год, который ты не проживаешь, — уходит. Поэтому лучше сейчас пойти к той девушке и спросить, нравишься ли ты ей. Может, вы этот год сможете провести вместе.
Мне кажется, что с крионикой необязательно всем разбираться до конца. Потому что это ещё одна вещь, которая медленно приходит в наш мир. Мы пользуемся множеством вещей, не до конца осознавая, что это такое и как это работает.
А каким ты представляешь себе будущее, в котором тебя оживили?
Я стараюсь его никаким не представлять, это бесполезная штука — будущее предсказывать. Стандартный ответ на большое количество вопросов, который кажется верным: «Я не знаю». Мне интересно, что там будет, но это невозможно предсказать.
Возвращаясь к смерти. Когда я спросил тебя о смерти, ты сказал про печаль. А страх?
Страх? Сложно. Я могу бояться ехать в машине с неадекватным водителем, который быстро и опасно едет, и это будет просто сигнал, что я хочу поменять ситуацию. А так это печаль, печаль оттого, что это кончается, прямо сейчас проходит.
Сколько времени прошло с момента знакомства с идеей крионики до подписания криоконтракта?
Несколько лет. Прочитал статью Тима Урбана «Почему крионика имеет смысл?» Но воспользовался я этим в октябре.
А почему ты решил подписать контракт?
У меня погибла жена, и я крионировал её мозг, как она завещала. После этого решил, что дальше некуда откладывать, поэтому подписал контракт и на себя.
Насколько ты уверен в этом? Это довольно крупная сумма. Это же не билет в счастливое будущее, почему ты всё-таки подписал?
Да, это не билет в будущее. Но с одной стороны, и правда нет гарантии, а с другой — есть классический сценарий и это абсолютно гарантированное отсутствие возможностей. Условно ты выбираешь не идеальный вариант, а лучший из возможных.
Я правильно понимаю, что смерть в другой стране — это конец?
Это сильно понижает шансы на удачное крионирование, но это не конец. Можно предупредить родственников и компанию, чтобы они были готовы к такому развитию событий. Но это, конечно, и от страны зависит.
А каким ты себе представляешь мир, в котором ты проснулся?
Это мир, в котором достаточно ценят человеческую жизнь и договорённости, чтобы оживить меня. Думаю, что если существует какая-то «природа человека», то в будущем людям будет проще реализовываться в её направлении. Я верю, что среди этих направлений будут гуманность и тяга к познанию. Мир, в котором больше свободы и разнообразия.
Насколько подписание контракта в твоём случае связано со страхом смерти?
Конечно, я не хочу умирать. Жизнь куда более интересна. Существование набора атомов в виде меня гораздо интереснее, чем существование этих же атомов в составе других вещей. Меня пугает смерть. Я могу ярко представить последствия смерти, поэтому могу честно оценить свои эмоции на этот счёт — это сильные и неприятные эмоции, в них много страха. Большинство людей это испытывают, но они не до конца осознаны и открыты.
Ефим говорит, что он хочет распространять понимание и принятие крионики. Можно ли про тебя сказать такое же?
Да, я хочу распространять идеи крионики и трансгуманизма. Я этим занимался раньше: делал лекторий и дискуссионный клуб.
Зачем их распространять и популяризировать?
Это часть прогресса. Придумывать, понимать и формулировать всё лучшим образом какие-то важные идеи. Это тактика жизни: помогать людям разбираться с жизнью. Мне бывает тяжело разбираться: возникает много сложных вопросов, в которые закапываешься, заседаешь, а когда разбираешься с ними, становится легче. И было бы круто, если кто-то с этим мог помочь. Я был бы благодарен этому человеку. Поэтому я и хочу распространять эти идеи.
Будущее, в которое мы движемся, многовариантно. И насколько мне по силам сдвигать мир к тому варианту, который симпатичнее, настолько нужно стараться это делать.
Когда я думал о крионике мне показалось, что это неестественно. Люди умирают и рождаются. Почему не оставить это так, как есть?
У нас почему-то есть представление об естественности и ощущение превосходства естественного над искусственным. При этом, если посмотреть на то, что делает человечество, — оно от естественного забирается всё дальше к искусственному, и это движение как раз естественно.
Само по себе сопротивление «естественному» ходу вещей — естественно. Если посмотреть на уровень клетки или на любой другой, то жизнь — это штука, которая сопротивляется тому, чтобы естественное движение — энтропия — раздробило это всё в равномерное месиво. Поэтому для меня это, наоборот, естественное — попытка удержаться не 100 лет в этом состоянии, а больше. Всё, что делали люди до этого, — то же самое. Медицина тоже сопротивляется естественному ходу вещей: половина из нас должна была умереть в детстве. По этой логике мы должны отказаться и от медицины, и от всех приспособлений, которые придумали, и продолжать естественное существование в виде высших приматов. Большинство людей не готовы быть последовательными до такой степени.
Тебе не кажется, что крионика может лишать людей смысла жизни? У меня есть много времени, зачем мне что-то делать?
Короткий ответ — нет. Когда люди представляют себе длинную жизнь, они представляют её в том формате, в котором прожили. Объясню на примере моих родителей: их жизнь выпала на тяжёлое время, им пришлось много стараться и тяжело жить. Развитие человечества было на той стадии, когда сопротивление среды ощущалось гораздо сильнее, а сейчас у них много возрастных болячек, жить ещё 100 лет их совсем не возбуждает. Мы живём гораздо комфортнее, а если говорим про долгую жизнь, значит, мы умеем обращать процессы разрушения клеток тканей вспять. То есть это тела двадцатилетних, которые можно подвергать трансформациям, с которыми можно заниматься интересными задачами. Всякие скучные физические задачи выброшены на роботов. Когда говоришь людям, что они будут жить долго, то нужно давать им подробное описание. Иначе люди переносят свои представления о жизни и физическом ощущении тела и получают не самые притягательные образы.
А помимо всяких физических вещей есть психотерапия, фармакология, которые тоже дадут людям гораздо больше возможностей ощущать себя счастливыми.
Поменялось ли как-нибудь твоё поведение после подписание криоконтракта?
Мне сложно отделить подписание контракта и гибель жены. После подписания мы с Ефимом сделали жетоны с телефонами «КриоРус», чтобы с ними быстро могли связаться. И то, что каждый раз перед выходом из дома его нужно надеть, — невольное напоминание о ненадёжности мира.
В конце октября я ездил в Грузию, там отследил некоторое беспокойство по поводу отдаления от Москвы и, соответственно, от криохранилища, что повышает риск неудачного крионирования.
А как родители отнеслись к этой идее?
Они сначала не поняли, о чём я говорю. Я давал им почитать статью Тима Урбана, а они говорили, что им всё это не нужно. Потом мы ещё раз вернулись к этому разговору, и выяснилось, что у них есть представление, что крионика — это двести лет в постоянно стареющем теле. Наш последний разговор закончился на том, что они не против, чтобы я их заморозил.
Мне кажется, на их мнение о крионике влияет то, что мы живём в культуре, которая сотню тысяч лет создавалась сознаниями существ, понявших, что им предстоит умереть и нет никакого способа отвратить это. Люди тысячи лет придумывали различные культурные обработки этого страха. Поэтому в нашей культуре много мудростей, которые кажутся спасительными или худо-бедно решают проблему экзистенциального страха, а мы в них поверили. Сейчас это нужно пересмотреть и критически обработать с учетом того, что мы приближаемся к ситуации, когда действительно можем что-то сделать со смертью.
