"...Платье с чужим номером она надевала так спокойно, словно собиралась на прогулку. Это был её личный, добровольный выбор. Даже в Равенсбрюке Лиза не теряла присутствия духа, и теперь приняла самое главное решение в своей жизни. Когда надо встать и идти. Несмотря ни на что. До освобождения этого лагеря Красной армией оставался всего месяц..."

Лиза обожала дом бабушки на Литейном. Бывшая фрейлина императрицы, урожденная графиня Дмитриева-Мамонова, часто приглашала девочку к себе. А родилась Лиза в Риге, 8 декабря 1891 года, но, когда ей исполнилось четыре, семья перебралась в Анапу. Отец унаследовал огромное имение Джемете с виноградниками, и увлечённо занялся работой. Там же, в Анапе, Лиза пошла в школу, потом её перевели в Ялту – отец получил назначение возглавить Императорский Никитский ботанический сад. Но и там семья не задержалась: её глава внезапно скончался в июле 1906 года. Молодая вдова с двумя детьми (у Лизы был младший брат) решила перебраться в столицу.

Романтичная, обожающая поэзию девушка, легко училась в петербургской гимназии и на Высших Бестужевских курсах. В 1908 году она познакомилась с Александром Блоком и долгие годы после этого поддерживала с ним дружеские отношения и переписку. Вскоре выпустила сборник стихов, которые публика приняла весьма благосклонно, а вот Блок творчество раскритиковал:

«Скифские черепки» мне мало нравятся, — признавался поэт, — я знаю, что всё меняются. А вы – молоды очень. Но мне кажется, что Ваши стихи – не для печати».

Лиза попала в круг молодых и талантливых: она общалась с Гумилёвым и Ахматовой, с Мандельштамом и Лозинским. А избранником её стал юрист Дмитрий Кузьмин-Караваев, за которого Лиза и вышла замуж 19 февраля 1910 года. Но блестящее эстетствующее общество быстро разочаровало молодую женщину – богемная жизнь поэтов казалась ей слишком… ненастоящей. Искусственной. Разделял ли супруг её мнение? О, нет. В конце концов, Лиза оставила столицу. В Анапе, любимой ею с детства, она написала об этом разрыве Блоку. Но развод оформила только в 1913-м, в том же году, когда родилась её дочь.

«Был большой перелом, и из него я вышла с Вашим именем, — эти строки Лиза опять адресовала Александру Блоку, — потом были годы совершенного одиночества… И были Вы, Вы. Потом к земле как-то приблизилась, и снова человека полюбила… И теперь месяц назад у меня дочь родилась. Я назвала её Гайана – земная».

У Лизы словно выросли крылья, и она снова начала писать: стихи, философские рассказы, повести, поэмы… Её всё больше занимали вопросы смысла жизни. Периодически ей казалось, что она находится на перепутье, когда только усилие воли даёт возможность встать и идти дальше. И то новое, странное, что произошло в России – февральскую революцию – она приняла с воодушевлением и любопытством. Неужели это начало чего-то большого и светлого? В 1917-м году так думали многие.

Елизавета Кузьмина-Караваева присоединилась к партии эсеров, и даже участвовала в их съезде годом позже. А вот позицию большевиков не принимала, и даже вела против них пропаганду. Но арестовали её не за это, а как раз за сочувствие революции. В марте 1919 года, в Анапе, Лизу задержали деникинцы, и её дело решено было рассмотреть в Екатеринодаре.

Случай, везение, только так это можно называть: за Лизу быстро вступились друзья прежних лет – Толстой, Волошин, поэтесса Вера Инбер. А судья, Данила Скобцов, и вовсе был очарован и влюблён. Лиза вышла за него замуж летом 1919-го, когда обрела свободу.

Но жизнь словно ускорилась – события разворачивались с лихорадочной быстротой. Белое движение на юге потерпело поражение, и Скобцовы, с Гайяной и матерью Лизы поспешно уехали в Грузию, а оттуда – в Стамбул, затем в Сербию. Уже в эмиграции родился сын, Юрий, следом дочь, Анастасия. Семья переезжала много раз, пока не остановилась в Париже.

Эмигрантское общество радушно приняло Скобцовых. Лиза опять занялась литературой, много писала о том, в каком трудном положении оказались её соотечественники, были и очерки из её собственной жизни. Но 1926-й год стал поворотным: умерла младшая дочь, Анастасия. Потрясённая Лиза опять оказалась в том положении, которое уже было ей знакомо: что делать, когда нет сил встать и идти?

Был долгий разговор с мужем о принятом решении: Лиза Скобцова призналась, что готова принять постриг. Она превратилась в монахиню Марию, и теперь всё своё время посвящала помощи другим – собирала средства для детей, организовала общежитие для женщин, оставшихся без крова, участвовала в создании культурно-просветительского общества «Православное дело», а когда началась Вторая мировая, именно в доме монахини Марии собирались участники французского Сопротивления.

Тайком, в мусорных контейнерах, Лиза Скобцова вывозила еврейских детей. Но кто-то сообщил «куда следует», и в 1943-м были арестованы и Лиза, и её сын Юрий (старшая дочь еще в 1935 году уехала в СССР). Монахиню Марию, перевезли в лагерь Равенсбрюк. Сына – в Дора-Миттельбау.

В конце марта 1945 года многих женщин из лагеря должны были вывести из бараков навсегда. Одна молодая мать не находила места от беспокойства – у неё оставался маленький ребенок. Лиза держалась прямо. Снова настал тот самый момент, когда надо встать и идти. И она приняла решение: предложила своё платье. 31 числа, всего за месяц до освобождения Равенсбрюка, Лиза Скобцова добровольно пошла к финалу вместо другой женщины. Она заменила её.

Именем отважной русской монахини названа улица в Париже. В 1985 году в Израиле ей присвоено звание «Праведник мира». В 2004 году Мария (Елизавета) Скобцова была канонизирована.

Источник

Начало

Часть 2

10 июня

-Вы сказали, Роанок? Но мне это ничего не говорит, мистер Филипс, - вынужден был я признать.

Пройдемте-ка ко мне в каюту, там и поговорим поподробнее – ответил Филипс.

Каюта Филипса была немногим просторнее моей. На столике лежали «Опыты» Монтеня и миниатюра. Это был портрет белокурой женщины с лукавыми глазами. Филипс перехватил мой взгляд и положил на портрет шляпу.

Однако я не смог сдержать любопытства:

-Что за красавица! Кто эта леди?

-Никто. Уже никто, – тускло сказал Филипс. Он мгновение помолчал, затем переменив тон на обычный, спросил:

-Раз вы на этом корабле, юноша и являетесь поклонником Дрейка, вы должны кое-что знать о Новом свете, или Америке, не так ли?

-Ну, это новые земли за океаном, открытые и завоеванные испанцами. Они очень богаты и населены дикарями, – ответил я.

-Дикарями, хм, хм. Что же вы еще о них знаете? – посмотрел на меня, казалось, с неодобрением, Филипс.

-Да почти ничего, - развел руками я. – Ведь испанцы ревностно берегут тайны своих колоний, и у нас почти ничего о них не издается. К тому же, книги дороги…

-Тогда слушайте. Всю историю завоевания Нового света я вам пересказывать не буду, это ни к чему. Мы и французы уже лет пятьдесят как подбираемся к этим землям, но пока почти ничего не выходит. Берега Новой Испании, или Мексики тщательно охраняются папистами. Пока удавалось только вести редкую торговлю или грабеж. Однако к северу от Мексики есть земли, которые испанцев мало интересуют. И вот, сэру Уолтеру Рэли пришла в голову мысль… Кстати, вам известно, кто он такой?

-Конечно! – воскликнул я. - Корсар и поэт, он швырнул свой раззолоченный плащ в грязь, под ноги королевы, когда она переходила улицу. Этот смелый и благородный жест привлек ее внимание. Она его приблизила. Говорят, что его глаза и плечи так поразили Елизавету, что они … - тут я смутился.

-Великосветские сплетни меня не интересуют. Когда он познакомился с Елизаветой, ему было чуть больше тридцати, а ей за пятьдесят, и здесь, хм, его, соглашусь, выдающаяся внешность, могла сыграть свою роль. Неважно, в отличие от прочих фаворитов, он всегда думал не только о своем кошельке, но и о благе государства. И вот, Рэли предложил королеве идею об устройстве английского форпоста в Америке, к северу от испанских владений. Там была основана наша колония, Роанок. Ее вторым губернатором стал Джон Уайт, друг Рэли. В 1587 году он был вынужден покинуть колонию, где оставил свою дочь и маленькую внучку. И три года после этого он не мог получить корабли, чтобы навестить поселение, из-за войны с Испанией, или… по другим причинам. Уайт собирается отплыть через пару недель, насколько я знаю. А мы успеем перед ним навестить колонистов.

-Но зачем? - удивился я.

Филипс помолчал немного и ответил:

-Считайте это ревизией. Мы прибываем на место через несколько дней.

20 июня

Ужасные и таинственные обстоятельства не давали мне долгое время продолжать эти записки. За истекшие дни я чуть было не распростился с жизнью. Да и сейчас, когда я пишу эти строки, мы все еще находимся в руках Господа. Вот как это было.

Мы ступили на берег Нового света 12 июня. Колония расположена на острове Роанок, чьим именем и была названа. Сам остров миль десять в длину, да две в ширину. Доступ к морю загораживала такая дьяволова куча островов и песчаных кос, что наш капитан почти исчерпал свое красноречие, пока мы подошли к острову.

«Альбатрос» стал на якорь в двух лигах от берега. Мы подготовили две шлюпки, в которые сели я, мистер Филипс, шкипер и еще человек десять матросов с необходимым снаряжением. Признаюсь, когда мы сходили на берег, меня охватило волнение, ведь я впервые был в чужой земле, да еще так далеко от дома.

Нам пришлось пройти остров из конца в конец. Природа здесь обильна и климат мягок. Сначала мы долго шли по песчаному пляжу, потом углубились в заросли. Пришлось кое-где прорубаться сквозь растительность. Мы шли около трех часов и все взмокли, под тяжестью оружия и припасов. И вот, один из нас показал вперед.

Сквозь листву виднелось что-то, сделанное явно человеческими руками. Чем ближе мы подходили, тем лучше могли рассмотреть, что это частокол. Толстые бревна, утвержденные в земле и плотно пригнанные, заостренные сверху, в два человеческих роста.

Мы покричали на разные голоса, подали сигнал трубой. В ответ была только тишина. Один из матросов крикнул, что ворота слева. Они были растворены. Мы прошли внутрь. Бог ты мой, форт был совершенно пуст! Ни единой живой души, ни строений, ни вещей. Лишь высокая сорная трава. Изумленные, мы оглядывали двор. Филипс тронул меня за плечо и молча указал рукой. Направо от входа, где кора с бревен была очищена, на высоте груди была вырезана большими заглавными буквами надпись. "Кроатон".

***

Я посмотрел на мистера Филипса, как будто ждал от него, что тот немедленно мне все объяснит. Но Филипс, по всему видать, был в таком же недоумении, что и все остальные. Посовещавшись, Филипс и шкипер решили, что, так как время позднее, единственное, что нам остается, расположиться на ночлег. Все согласились, что заночевать внутри частокола это самое безопасное. Мы разожгли огонь и два матроса состряпали немудрящий ужин. Все мы изрядно устали, однако перед сном я, Филипс и шкипер сели в кружок обсудить положение дел.

Филипс начал:

-Признаться, господа, я не приложу ума, куда могли деться поселенцы.

Шкипер пожал плечами и сказал:

-Ушли.

-Может быть, - сказал Филипс.

-Убиты дикарями, - сказал я.

Филипс хмыкнул:

-Что ж, посмотрим завтра повнимательнее.

Матросы сидели возле костра и негромко переговаривались. Нам были слышны лишь обрывки их разговора. Я встал, разминая ноги, и подошел несколько поближе.

- …говорю тебе, не иначе как. Некрещенная земля тут. Сатане приволье. Вот он их и забрал. – это говорил Фландерс, для которого чужие уши всегда представляли охотную цель.

-Что же он христиан-то забрал, тут язычников навалом, – с усмешкой в голосе сказал другой матрос, Келли, и глотнул из фляги.

-А потому что язычники ему служат, – убежденно ответил Фландерс.

-Тебе Сатана сам объяснил, поди с ним постоянно треплешься! – сказал Келли.

Третий матрос, молчавший весь разговор, чье имя я не сразу вспомнил, Мерфи, вдруг сказал хриплым голосом:

-Я его видел.

-Кого, Вельзельвула с рогами и хвостом? – хохотнул Келли.

Молчун замялся и неохотно продолжил:

-Прошлым годом как-то я стоял собачью вахту, спать хотелось, смерть. Тут вижу, возле фальшборта есть кто-то. Я сначала думал, кто из ребят. Потом сообразил. Никто мимо пройти не мог. Приглядываюсь. Черный такой. Лица не видать. А луна-то полная была. Смотрю на него. И он, видать, на меня смотрит. И тут этот черный на меня рукой показывает. А потом пропал. Никому об этом я еще не выкладывал.

Матросы замолчали. Один из них поднялся с земли и сказал сиплым голосом:

-Заткнитесь ребята, треплетесь хуже баб.

Он прошел мимо меня, покосился, и остановился поодаль, по нужде. Это был Салливан, рослый шотландец, самый, пожалуй, сильный человек на корабле. На меня он всегда производил неприятное впечатление своим вечно злобным выражением лица. Я вернулся к Филипсу и шкиперу. Те молчали, думая каждый о своем.

Вдруг где-то далеко за стеной форта раздался полный тоски крик. Все вскочили, схватившись за мушкеты и напряженно вслушиваясь в темноту.

Минуту спустя Филипс громко сказал чуть насмешливым голосом:

-Не беспокойтесь, господа, сие, вероятно, не более чем местное животное. Давайте спать.

Что мы и сделали, оставив часового.

***

Утром мы встали рано и основательно позавтракали. Филипс предложил мне пройтись по форту и внимательно все осмотреть. Около акра земли было ограждено частоколом по всем правилам фортификации. Частокол был построен в форме треугольника, с бастионами по углам.

Пространство было полностью пустым и заросшим сорной травой. Нет никаких строений. Никаких предметов, привычных для людского поселения. Ни утвари, пусть, разбитой, ни мебели, ничего. Впрочем, покопавшись в траве, мы обнаружили несколько брусков железа и пару заржавленных капканов.

Филипс подошел ко мне:

-Итак, юноша, что вы об этом всем думаете?

-Право слово, у меня нет никаких мыслей. – ответил я.

-Учитесь рассуждать. Вы изучали Аристотелеву логику?

-Да, в колледже, - я откашлялся. "Все люди смертны. Сократ человек. Следовательно, Сократ смертен"

-Так пробуйте применить логику для этого случая.

Я замешкался. Силлогизмы выглядели просто, но как их применять? Да и все это было слишком давно.

- Итак. Проверим вашу версию, что на форт неожиданно напали индейцы. Следовательно? – Филипс посмотрел на меня.

Я задумался. - Тогда, наверное, были бы убитые, следы сражения.

Филипс одобрительно хмыкнул.

-Идите сюда.

Мы зашли в один из бастионов на углах частокола.

Филипс махнул кругом рукой.

-Чего тут нет, Джеймс?

Я промолчал.

-У поселенцев были пушки, я это знаю. Пушек нет. На кой черт индейцам сдались пушки. Индейцы, однако, собрали бы куски железа, которые мы нашли. С металлами у них туговато. Есть еще одна версия. На колонистов могли напасть испанцы. Именно испанцы могли забрать пушки. Но опять же, нет следов боя, – он помолчал. - Теперь пойдемте к воротам.

И он подвел меня к загадочной надписи. "КРОАТОН"

-Вырезана хорошо, старательно. Это говорит о том, что...Что именно?

-Вырезал человек старательный? - спросил я.

Филипс досадливо поморщился.

-Нет, это говорит опять же о спокойной обстановке, без всякой горячки. Но что означает эта проклятая надпись, почему именно ее вырезали? И еще меня одно ставит в тупик. Хорошо, самое разумное, что можно представить, это то, что они ушли сами. Но куда, зачем, не имею никакого понятия.

И Филипс раздраженно заходил по двору форта. Затем он закричал, сзывая матросов.

-Так, любезные, прочешите мне весь двор, чтобы ни одного дюйма не пропустили.

Матросы, ворча, разбрелись по территории.

Филипс добавил:

-Тот, кто найдет что-нибудь важное, получит соверен.

Раздалось несколько гораздо более веселых возгласов. Филипс почесал под колетом.

-А мы с вами, юноша, пойдемте, умоемся. На проклятом корабле мало воды и еще меньше мыла.

Мы пришли на берег ручья. Я разделся первым и с большим удовольствием погрузился в воду. Филипс был в дозоре и держал под рукой оружие. После того, как я помылся, Филипс разделся сам. Я увидел у него на спине и груди несколько шрамов. Да уж, мой друг вел жизнь, явно неполезную для здоровья.

Мы разлеглись на песке и нежились под солнцем.

-Что вы думаете об Америке, Джеймс?

Я ответил, не задумываясь:

- Мы должны заселить эти места для блага Англии и Бога. Здесь полно земли, а у нас много безземельных крестьян. Кроме того, возможно тут есть золото.

- А как насчет местных жителей, как им это понравится? – спросил Филипс с любопытством.

-Они ведь дикари, им пойдет только на пользу, если мы их познакомим с цивилизацией и истинной верой.

Филипс покачал головой:

-Напрасно вы считаете всех индейцев нецивилизованными дикарями. Приходилось читать мне книгу одного испанца, Диаса. Индейцы Мексики были очень развитым народом, они строили великолепные здания, у них были науки и искусства. Но потом пришли испанцы с их жаждой золота и искренним желанием принести истинный свет веры. И убили сотни тысяч.

Фанатики приносят несчастья людям, может больше, чем негодяи. Почему вы думаете, что здесь все пойдет по-другому?

Я ответил, снова не раздумывая:

-Всем известно, что испанцы жестоки и подлы. А мы, англичане, другие. Мы принесем местным народам благо.

-Как знать, как знать…Нужно признать, что после того, как испанцы окрестили всех индейцев, и Папа признал их людьми, к индейцам в Мексике стали относиться гораздо лучше. А у нас, англичан, Папы Римского, авторитета для всех верующих ведь нет. Гренвилл здесь уже отметился, убив множество индейцев из-за кражи кубка. Впрочем, достаточно пустых разговоров, у нас еще много дел, - Филипс поднялся.

Мы вернулись в форт. Один из матросов выбежал навстречу, радостно горланя:

-Сдается мне, мистер Филипс, я заработал свой соверен!

Оказывается, матросы обнаружили полузасыпанный ров и раскопали его. Там они нашли несколько сундуков. Мы открыли их. Внутри были книги и карты, прочие личные вещи, и даже заржавленные доспехи. Матросы и я не нашли для себя ничего любопытного. Филипс же быстро ухватил запыленную бутыль с запечатанным сургучом горлом. На вид, внутри были какие-то бумаги. Филипс потом не выпускал ее из рук, и даже лег спать, уложив бутыль себе под бок. Впервые я видел его столь довольным. Когда же я спросил его, что внутри, он ответил довольно резко, что ничего для меня интересного.

Ночь прошла спокойно. Наутро Филипс сказал мне:

-Джеймс, мне совершенно необходимо вернуться на корабль. Для вас у меня есть очень важное, и, возможно, опасное поручение. Позже вы возьмете Мерфи и Эндрюса и осмотрите окрестности на материке. Постарайтесь найти любые следы колонистов. Будьте очень внимательны и осторожны. Не отходите дальше пары лиг от берега. В случае необходимости стреляйте из мушкета, и мистер Грей - тут он кивнул шкиперу - придет вам на помощь.

Филипс помолчал, что-то, как будто собираясь мне сказать, но потом молча кивнул и зашагал с одним из матросов к берегу, где были наши шлюпки.

***

Мы с матросами надели куртки и шлемы, увешались оружием и тронулись в путь. Признаюсь, первый час я представлял себя героем-корсаром. Но потом жара и труднопроходимые заросли стали вызывать желание бросить доспехи, да и оружие, в кусты. Тем не менее, я старался шагать бодро и подавать пример матросам. Мы старались не слишком терять из вида море. Никаких следов ни поселенцев, ни каких - либо других людей не было и признака. Час шел за часом, доспехи накалились под солнцем, и я, и матросы стали идти все небрежней, закинули мушкеты на плечи, сняли шлемы и даже перестали раздувать фитили. За что и были наказаны.

Из кустов отовсюду на нас кинулись полуголые люди. Эндрюс успел скинуть мушкет с плеча и, не целясь пальнуть в кого-то. Мерфи ударили сзади палицей по голове. Я же, вместо того, чтобы стрелять, пытался драться мушкетом, как дубинкой, затем схватился за палаш, но не успел его выхватить. Множество рук схватило меня, град ударов обрушился на мои бока и голову. Спустя несколько мгновений мы были крепко связаны. Дикари понесли нас куда-то.

Впрочем, вскоре дикари устали и развязали нам ноги, и дальше мы пошли пешком, лишь изредка подбадриваемые тычками копий. Лишь Мерфи они продолжали волочь, судя по всему, он не мог отойти от удара и несколько раз извергал съеденное. Вдали показался частокол, и у меня мелькнула нелепая мысль, что язычники почему-то ведут нас к форту. Однако, чем ближе мы подходили, тем больше я понимал, что ошибся. Частокол был более низким, редким и хуже сделанным, чем наш.

Нас провели в проход между кольями. Внутри стояло несколько строений, что-то вроде навесов. По центру было вкопано четыре столба. У двух наверху были вырезаны отвратительные демоны. Два были лишены украшений. Меня и Эндрюса привязали к последним столбам, Мерфи бросили связанным на землю.

Я, несмотря на страх, надеялся выпутаться, и, даже, с некоторым любопытством, рассматривал наших захватчиков. Я слышал, что индейцы краснокожие, но эти были с темно-коричневой кожей, напоминая сильно загоревших испанцев. Они были голые, за исключением набедренной повязки да ожерелий и браслетов. Волосы их были черные, связанные наверху в пучок. Лица многих были раскрашены черной и белой краской. В руках они держали оружие с каменными наконечниками.

Вдруг дикари завопили, и из-под навеса вышел еще один человек. Когда я его увидел, то покрылся потом. По движениям и фигуре это был старик. Его волосы были склеены какой-то темной массой. Лицо было искусно разрисовано под маску Смерти. На груди у него было нечто вроде кирасы. Только сделанной не из железа, или дерева. Она была сшита из человеческих лиц.

***

По всему было видно, что старик имел над дикарями большую власть. Он говорил с ними свысока, они же с большим уважением отвечали на его слова.

Старик начал говорить что-то, постепенно повышая голос. Остальные язычники отвечали ему нестройными восклицаниями. Наконец, он трижды прокричал слово, которое я не сразу разобрал. Кроатоан.

Он повернулся к нам и вынул из-за пояса каменный нож. Затем начал медленно подходить. Мы, догадываясь к чему идет, дергались в своих путах.

Старик подошел к Эндрюсу, вогнал ему в бедро нож и провернул его в ране. Эндрюс завопил что есть мочи. Старик презрительно выкрикнул несколько слов и остальные дикари захохотали. Старик прервал их взмахом руки и скомандовал что-то. Воины, окружавшие нас, наложили стрелы на луки и подняли их. Я закрыл глаза. Господи, прими наши души. Мама, Джейн!

Продолжение следует