Джамбаттиста Базиле родился в городке Джульяно (одном из предместий Неаполя) в феврале 1566 года и 25-го числа того же месяца был крещен в местной церкви Святого Николая.

Фамилия Базиле, распространенная и поныне, имеет греческое происхождение.

Прежде ее и произносили на греческий манер: Василе.

Надо полагать, предки писателя обосновались здесь в те далекие времена, когда Неаполь был греческим полисом, а сами земли Юга Италии назывались Великой Грецией.

Мелкий дворянин, вассал могущественных герцогов Пинелли ди Ачеренца, Джанджакомо Базиле и его жена Ландония имели шестерых сыновей и трех дочерей.

Богатством семья не отличалась, зато талантов и пассионарности ей было не занимать.

Все братья и сестры Базиле достигли успеха на музыкальном поприще; в том числе брат Лелио был одаренным композитором, а сестры – известными певицами.

На фото внизу - Андреана, известная итальянская певица и композитор, сестра поэта Джамбаттисты Базиле.

Она считалась одной из величайших певиц своего времени:

О юности, образовании и занятиях будущего писателя в раннюю пору его жизни мы почти ничего не знаем.

Известно, что Базиле с юности писал стихи, надеясь некогда стяжать славу поэта.

По частым цитатам и аллюзиям из древнеримской и итальянской литературы можно судить о его хорошей, но не слишком выдающейся начитанности. Греческую литературу наш герой, по всей видимости, в оригинале не изучал, зная ее разве что по латинским переложениям.

На поэтов – от Овидия до Петрарки и Саннадзаро – он ссылается много и охотно, иногда по-школярски их пародируя; зато имена философов и обрывки их изречений проходят у него только в порядке шутки, из чего можно сделать вывод, что ни Аристотель, ни Фома Аквинский в годы учебы его не привлекали.

Если он и поступал в университет, то навряд ли его закончил.

В сказках и эклогах Базиле подчас так живо касается темы разбитной молодости, что возникает вопрос, не о себе ли он пишет:

…Сынок растет, как на навозе сорняки,
цветет и крепнет, что твоя капуста.
Ты в школу шлешь его, бесчисленные дни
слепить глаза премудростями книг;
и вот, когда в твоих мечтах
он без пяти минут эксперт наук,
нежданно увернувшись из-под рук,
он ускользает на опасную дорогу,
с бабенками якшается дрянными,
проводит дни в компании прохвостов,
в каких-то в драках бьет, иль бьют его,
грозит то писарям, то брадобреям…
И так упарит, в пот введет такой —
из дому сгонишь собственной рукой! («Парная»)

В 1603 году Джамбаттиста Базиле, тридцатисемилетний холостяк, поступил наемным солдатом в войско Венецианской республики.

Венеция считалась одним из главных врагов Испанской империи, подданным которой был Базиле; условия службы могли заставить его воевать против сограждан и, как следствие, навсегда оторвать от родины.

Весьма вероятно, что на этот шаг его вынудили какие-то чрезвычайные обстоятельства, о которых, в отсутствие точных данных, лучше не гадать.

Около пяти лет Базиле служит в гарнизоне Кандии – венецианской колонии на Крите, участвуя в обороне острова от турецких нападений.

Вероятно, здесь он выказывает немалое мужество и боевую сноровку, так как вскоре делается офицером.

В периоды затишья он посещает литературный клуб, носивший, в духе времени, название юмористическое – «Академия чудаков», который объединял любителей слова из числа венецианской знати, военных и чиновников.

Продолжая поэтические занятия вдали от родины, Базиле в это время сочиняет стихи не только на литературном итальянском, но и на неаполитанском наречии.

Впрочем, если первые, весьма подражательные, он подписывает настоящим именем и стремится обнародовать печатно, то для вторых, куда более искренних и ярких, придумывает анаграмматический псевдоним: Джан Алессио Аббаттутис, и они доходят до читателей лишь устным путем или через переписку.

Все, написанное Базиле на диалекте, будет опубликовано только после его смерти.

В 1608 году Базиле возвращается в Неаполь в звании капитана пехоты, но без средств,

ибо бедному солдату
с военной службы суждено уйти
в обносках с дырами или с дырой в груди, -
как напишет он спустя много лет.

Пока Джамбаттиста вел суровую и полную опасностей жизнь среди грохота пушек, его сестра Андреана благодаря голосу, артистическому таланту и красоте получила известность в качестве лучшей певицы Неаполитанского королевства.

Андреана, будучи младше брата на четырнадцать лет, стала для него настоящим добрым ангелом.

Состоя в то время в придворной капелле одного из богатейших магнатов Юга, князя Луиджи Карафа ди Стильяно, она помогла и брату поступить в свиту своего покровителя, любившего окружать себя талантливыми и умными людьми.

Базиле становится придворным стихотворцем, устроителем маскарадов и спектаклей.

На несколько лет его жизнь обеспечена и укрыта от внешних невзгод за стенами роскошного княжеского дворца.

Но как угнетала его эта роскошь, возносящаяся, как остров, над морем нищеты городского плебса, можно понять из его собственных стихов.

…Кто гонится за нравами двора <…>
колдуньей злою будто зачарован,
бежит за тенью, ловит буйные ветра,
глотает запахи с чужих жаровен,
надеждами надув себе кишки,
ловя из мыльной пены пузыри,
что лопаются на лету! Он, рот открыв,
дивится этой роскоши, как пьян,
сменять готов бесценную свободу
на бархатный засаленный кафтан,
на право слизывать подливку с сковородок! («Капель»)

Очевидно, что жизнь придворного, среди лести и паутины интриг, не удовлетворяла Базиле.

Правда, теперь он каждый год мог издавать книжицы своих стихов, пестрые по жанру и содержанию, неизменно посвящая их своему патрону, – «Увлекательные злоключения», «Эклоги любовные и траурные», «Покинутая Венера», «Плач Девы» и другие.

Но обмануть себя насчет их достоинства автор не мог, да и давались эти внешние знаки успеха слишком дорогой ценой.

Ведь придворный поэт, как пишет сам Базиле,

тех славит, кто ни в грош его не ставит,
тех возвышает, кто ему грозит,
тем памятник навеки воздвигает,
кто даже час ему не уделит.
Ночей бессонных вдохновения лелеет
для тех, кто фиги вяленой ему жалеет!
Как свечка оплавляется, горя,
так век его задёшево растрачен;
других бессмертной славою даря,
он сам – от униженья плачет. («Капель»)

В эту же пору Базиле устанавливает связи в среде неаполитанских литераторов и интеллектуалов, войдя в так называемую «Академию досужих», где дружески общались не только итальянцы (поэты Дж. Б. Марино и Дж. Б. Мансо, физик и алхимик Дж. Б. де ла Порта, юрист Дж. А. ди Паоло, писатель и историк Дж. Ч. Капаччо и ряд других), но и просвещенные испанские аристократы и чиновники; среди них – поэт и прозаик Франсиско Кеведо, служивший секретарем вице-короля.

Однако наиболее существенное значение и для карьеры, и для литературной судьбы Базиле имело не столько общение в среде городской элиты, сколько преданная любовь младшей сестры.

В 1610 году Андреану пригласил в свою певческую капеллу Винченцо Гонзага, герцог Мантуи.

Его сын Фердинандо, услышав ее пение в Риме, писал своему отцу:

Она оставила бессмертную славу о себе в этом городе, изумив его, как поистине первая женщина в мире не только по искусству пения, но также и по скромности и чести.

Напоминание о чести и скромности певицы было не лишним для старого герцога, известного как страстью к музыке, так и женолюбием. Андреана поехала вместе с мужем и детьми; судя по тому, что мы знаем, она пользовалась при дворе огромным уважением.

За десять лет, проведенных в Мантуе, она действительно, как предчувствовал Фердинандо Гонзага, получила всеевропейское признание.

Среди блеска и почета Андреана не забыла о братьях и сестрах, выпросив для них места в герцогской капелле.

В 1612 году прибыл в Мантую и Джамбаттиста.

Как автор текстов мадригалов, арий, музыкальных драм, с которыми выступала сестра, он получил от герцога то, о чем дерзко было и мечтать мелкопоместному дворянину, – графский титул.

Даже не подкрепленный большими земельными владениями, он давал шанс на высокие должности при дворах всей Священной Римской империи, то есть в Австрии, Германии, Испании и в вассальных государствах последней.

Вскоре после этого на родине, в Джульяно, сорокашестилетний Базиле отпраздновал свадьбу с двадцатичетырехлетней местной уроженкой Флорой де Альтерио. То, что в церковных архивах Джульяно не сохранилось записей о детях этой пары, не обязательно свидетельствует о бесплодии брака.

В годы службы в разных городах и феодах Южной Италии Базиле мог там и крестить своих детей.

Описания рождения ребенка и родительских эмоций, которые мы встречаем в «Сказке сказок», носят очень непосредственный, интимный характер, – и хочется думать, что нашему герою довелось познать радость отцовства.

Но, как бы то ни было, прямые продолжатели его рода неизвестны.

В последующие годы Базиле служил во владениях герцогов и князей Юга Италии. Феодальные домены имели автономную систему управления и суда, подчиненную аппарату вице-короля в Неаполе.

Звеном этой системы Базиле будет оставаться, с небольшими паузами, до самого конца жизни.

В поздних стихах он вложит в уста одного из своих персонажей:

…И коль чиновник из суда идет домой
с такой же чистою сумой,
как совесть в нем чиста —
что было в жизни и со мной
не меньше чем двенадцать раз! – во всех устах
одно звучит: «нам здесь его не надо,
здесь служба для людей другого склада,
вы зря его поставили сюда:
ни заработать, ни украсть – кругом беда!» («Крюк»)

Существующее мнение, что Базиле пишет здесь о себе, проверить нечем. Его административная карьера видится довольно гладкой; отлично зная, как нравиться владыкам мира, ценя жизненный комфорт, он не для того искал хлебных мест, чтобы прослыть чудаком-нестяжателем или гонимым правдолюбцем.

А вот картина, явно списанная с натуры, дающая представление о том, каких сцен ему приходилось быть свидетелем, а вероятно, и соучастником.

Типичная, по словам самого поэта, жизненная ситуация. Синьор, видя, что его крестьянин немного разжился добром, начинает его систематически обирать.

Тот, доведенный до отчаяния, отваживается на бунт, и…

…Коль так,
то, бедный, лучше б мама не рожала
тебя на свет, сломил бы лучше шею,
когда был маленьким! В тот же миг, схватив,
тебя забросят в яму, как в могилу,
забив в колодки ноги, руки – в кандалы,
на шею – цепь наденут, на решетку —
дощечку с эпитафией: «Указ:
к преступнику не подходить
под наказанья страхом;
кто смеет с ним заговорить,
заплатит шесть дукатов штрафа!»
Кричи что хочешь, жалуйся, все средства изведи —
не выйдешь, разве после всех страданий,
всех пыток, разорений и скорбей,
каким-то чудом ты сумеешь умягчить
мучителя. А коли не сумеешь, —
когда, как волк, насытившись терзаньем,
решится наконец тебя убить,
за милость будешь ты его благодарить. («Крюк»)

Базиле изображает участь одной из жертв системы, которой служит сам. То, что в течение двадцати лет он входил в административную касту, получая все более высокие посты, не склоняет к мысли, что его стиль управления мог слишком отличаться от общепринятого.

Андреана продолжала поддерживать брата и когда его жизнь стала довольно обеспеченной.

С ее помощью стихотворные сборники Базиле не раз выходили в типографиях Мантуи.

В 1622 году она вместе с семьей вернулась в Неаполь, где ее восторженно встретила не только знатная публика, но и высшие чины испанской администрации, вплоть до вице-короля дона Альвареса де Толедо, герцога Альба.

Находясь в зените славы, Андреана помогла и брату получить доступ к вице-королю, имевшему репутацию знатока и ценителя прекрасного.

К тому времени Базиле занимал не самое низкое положение в местной иерархии – от лица князей Караччоло (одна из знатнейших неаполитанских фамилий) он управлял округом Авеллино; но теперь он приблизился к вершине олимпа вице-королевства, занимавшего половину итальянских земель.

Здесь пригодились режиссерские способности Базиле, о чем говорит хотя бы тот факт, что в 1630 году ему было поручено написание сценария и стихов для маскарадного спектакля «Гора Парнас», по случаю визита в Неаполь Марии Австрийской – сестры короля Испании Филиппа IV.

Уже довольно пожилым человеком он освоил испанский – и настолько хорошо, что писал на нем стихи, поддерживая свой престиж при дворе еще и таким способом.

Последней ступенью карьеры Базиле стал пост управителя его родного города Джульяно, находившегося в феоде герцогов Пинелли (1631).

Базиле исполнилось шестьдесят пять, но он, по-видимому, был еще бодр и энергичен.

Его синьор Джан Галеаццо Пинелли, бывший тридцатью годами моложе, относился к нему с почтением, как к одному из признанных поэтов Юга Италии. Заседания «Академии досужих» теперь были перенесены из Неаполя в Джульяно и устраивались во дворике местного монастыря.

Покровительство герцога и солидный пост могли обеспечить Базиле безбедную старость, но в следующем 1632 году он умер во время жестокой эпидемии гриппа.

В рукописях остались незаконченная героическая поэма «Теаген» (переложение романа Гелиодора «Эфиопика») и произведения на неаполитанском диалекте, которые автор не отдавал в печать при жизни.

Это были цикл поэтических картин «Неаполитанские музы» и сборник из пятидесяти сказок, которым и суждено было составить славу Базиле у потомства.

Их народный язык, неистощимый юмор и сильные ноты социального обличения резко контрастировали с обликом феодального администратора и ловкого придворного.

Деньги на издание – а речь шла, напомним, о пяти томах – пожаловал герцог Пинелли.

Подготовку текстов к печати и все издательские хлопоты взяла на себя Андреана, оказав брату последнюю и самую главную услугу.

Практически все, в чем Базиле полагал свой литературный успех, вскоре оказалось забыто.

И лишь оставленная в рукописи книга сказок не только обеспечила ему бессмертие, но стала ярким, поистине символическим явлением в культурной истории Неаполя, едва ли не впервые открыв миру – точно, сильно и достоверно – его неповторимый и не стареющий в веках облик.

Сказка сказок

Наибольшую известность, в том числе за пределами Италии, среди произведений Базиле приобрёл двухтомный сборник «Сказка сказок или забава для малых ребят» (неап. Lo cunto de li cunti overo lo trattenemiento de peccerille, 1634 и 1636; другое название «Пентамерон»), изданный посмертно под анаграммным псевдонимом Gian Alesio Abbattutis его сестрой Адрианой.

Он включает 50 сказочных новелл, написанных на неаполитанском диалекте и связанных обрамлением: десять молодых людей и дам поочередно рассказывают сказки в течение пяти дней — отсюда название «Pentamerone» (буквально «Пятиднев», от греческих слов греч. πε'vta — «пять» и ἡ μέρα — «день»).

В их основу лёг сельский фольклор, обработанный в стиле барокко.

Это - первый в истории европейской литературы сборник народных волшебных сказок.

Как мы уже сказали, все новеллы Базиле представляют собой фреймовое или кадровое повествование - рассказ персонажа внутри истории📖.

А чтобы Вы наглядно в том убедились, я покажу Вам один большой отрывок из данного произведения:

"И когда уселись под шатром, который оплетали со всех сторон виноградные лозы, а в середине бурлил фонтан – главный учитель в школе придворных, ибо он учил их шептаться целыми днями,– Тадео обратился к собравшимся, говоря:

– Нет на свете занятия более желанного, почтеннейшие мои сударыни, чем слушать о делах других людей, и не без глубокого смысла некий великий философ сказал, что для человека наибольшее удовольствие – слушать занятные рассказы.

Ибо, когда он слышит приятное, тревоги улетают, тяжкие мысли увядают и жизнь продлевается. Я видел, как ради этого желания ремесленники оставляют мастерские, продавцы – прилавки, адвокаты – судебные дела, а негоцианты – счетные книги и, открыв рты, целыми днями просиживают в цирюльнях или в кружках болтунов, слушая фальшивые новости, сочиненные вести и газеты из воздуха.

По этой причине должен я извинить и свою супругу, что вбила себе в голову столь тягостное для меня желание – слушать сказки.

Ради этого, если вам угодно будет, как говорится, подставить горшок под струю моей благородной княгини, да и моему желанию угодить, будьте любезны в течение ближайших четырех или пяти дней, собираясь всегда в этом месте, ради наилучшего ее разрешения от бремени, рассказывать сказку за сказкой из числа тех, которыми обычно старухи тешат малых ребят.

Каждое утро после завтрака полагая начало беседе, мы будем завершать ее некой стихотворной эклогой, которую прочтут наши слуги, чтобы в веселии проводить нам жизнь; ибо достоин сожаления тот, кто умирает.

Сказав эти слова, Тадео кивнул собравшимся головой, и они ответили согласием; затем были приготовлены столы и поданы кушанья, и все принялись за еду; а когда окончили, князь подал знак Цеце Хромой запалить, что называется, фитиль у пушки.

И она, сделав почтительный поклон князю и его супруге, начала рассказывать.

День первый

Сказка про орка

первая забава первого дня

Антуон из Марильяно, которого матушка, по причине невыносимой его бестолковости, выгнала из дому, поступает в услужение к орку и трижды, желая вернуться к себе домой, получает от орка чудесный подарок, но каждый раз дает обмануть себя хозяину гостиницы, где останавливается на ночлег; наконец орк дает ему палку, коею наказывает его за невежество, воздает должное обманщику и, наконец, приносит богатство его дому

Кто первый изрек, что Фортуна слепа, понимал больше, чем маэстро Ланца, много рассуждавший на эту тему.

Ибо поистине она действует вслепую, вознося таких людей, кому самое место пастись на бобовом поле, и безжалостно свергая с высоты на землю тех, которые суть истинный цвет человечества. Об этом я и предлагаю вам сейчас послушать.

Рассказывают, что жила некогда в селении Марильяно добрая женщина по имени Мазелла, у которой, кроме семи уже взрослых девок-замухрышек, длинных как жерди, был сын – такой бездельник, такая бестолочь – впору хоть со скотиной на лугу пасти, что не сгодился бы зимой снежки лепить, не то что к какому доброму делу.

И до того было ей лихо, как той свинье, что под нож ведут. И не проходило дня, чтобы она не говорила ему так:

– Что ты сидишь еще в этом доме, нахлебник проклятый? Сгинь от меня, кусок мерзости!
Уйди с глаз моих, халдей эдакий! Иссохни, чертополох окаянный! Вон проваливай, поросенок!

Подменили мне тебя в колыбели и вместо куколки, вместо красавчика, вместо ангельчика, вместо миленького моего мальчика подложили борова ненасытного!

Вот какие слова Мазелла говорила сыну, ругательски его ругая.

И наконец, потеряв всякую надежду, что Антуон (так звали сына) повернет голову в добрую сторону, в один из дней, хорошенько намылив ему голову без мыла, схватила Мазелла скалку и начала снимать у него со спины мерку для кафтана.

Антуон, не ожидавший такого поворота дела, когда увидел, как матушка по хребту его обмеривает, как по ребрам оглаживает, да какой знатной подкладкой задницу ему подбивает, еле вырвался у нее из-под скалки и дал деру.

И шел без роздыху чуть не до полуночи, когда в лавках у тетушки Луны уже зажглись фонарики.

И пришел к подножию гор, да таких высоких, что с облаками в чехарду играли, кто кого выше.

И тут, на корнях тополя, близ устья пещеры, выруб-ленной в скале, сидел орк; и – матушка моя! – какой же он был страшный!

Был он маленького роста и безобразен телом, с головой больше индейской тыквы.

Лицо в шишках, брови сросшиеся, глаза косые, нос приплюснутый, ноздри как две дыры в отхожем месте, рот как мельница, с двумя клыками до колен, грудь мохнатая, руки как ткацкое мотовило, ноги кривые, ступни широкие, как гусиные лапы.

А если вкратце, похож он был на демона, как рисуют на картинах, где его архангел Михаил копием поражает, на пугало огородное, на сонное наваждение, на злое привидение, что словами невозможно описать, а разве только сказать, что он навел бы дрожь на Роланда[39], ужаснул бы Скандербега[40] и заставил бы побледнеть самого отпетого деревенского драчуна.

Но Антуон, которого было и камнем из рогатки не испугать, не смутился, а, будто и добрый человек, сделал орку почтительный поклон и начал такой разговор:

– Бог в помощь, сударь! Как дела? Как здоровьице? Не надо ли чего? Не знаешь ли, сударь, сколько еще осталось ходу до места, куда я путь держу?

Орк, услышав дурацкую речь – с пятого да на десятое, – засмеялся и, поскольку пришелся ему по сердцу нрав дуралея, сказал ему:

– Слушай, парень, хочешь жить у хозяина?

Антуон говорит:

– А это смотря сколько мне в месяц положишь.

Орк ему на это отвечает:

– Постарайся служить мне честно, как договоримся, и будет тебе у меня хорошо.

Ударили они по рукам, и остался Антуон служить у орка.

И было у орка в дому столько еды, что на землю сыпалась, а работы – хоть весь день на овчине лежи и не вставай.

И таким манером за четыре дня стал он толстый, как турок, упитанный, как вол, нахальный, как петух, красный, как рак, крепкий, как чеснок, пузатый, как кит, и кожа на нем натянулась как на барабане, что и глаз не открыть.

Рассказ о несчастьях что претерпела бедняжка Лиза, вызвал сочувствие в каждом сердце и у многих глаза были красные от слез, потому что больше всего возбуждает людей к состраданию когда кто-то мучиться без вины. И поскольку пришла очередь Чометелле дальше вертеть прялку рассказов она начала так:

"Советы завистника всегда бывают отцами бедствий, под маской доброжелательства тая лицо погибели; и тот кто держит фортуну за волосы должен сознавать, что в каждый миг сотня других людей натягивает бечевки через его тропу, чтобы он запнулся и упал. Так и случилось с одной бедной девушкой, которая послушав злого совета сестер упала с самого верха лестницы счастья; и только по милости неба не сломала шею."

ЖИЛА НЕКОГДА одна матушка с тремя дочерьми и от великой нищеты, прочно завладевшей их домом, как сточной канавой, куда стекались потоки бедствий, посылала их собирать милостыню чтобы как-то поддержать жизнь; и в одно утро подобрав несколько листьев капусты выброшенных поваром из богатого дворца, и надумав их сварить стала она говорить старшим дочерям чтобы принесли воды из источника, но они сваливали это поручение одна на другую как кошка что забавляется со своим хвостом.

Так что бедная матушка сказала: "Ну что же, вставай, хозяйничай, делай сама..." и взяв кувшин собралась идти поводу, хоть от старости уже еле ноги таскала.

Тогда Лючиелла,  самая младшая, говорит:  "Дай ка мне, матушка, правда у меня маловато сил для кувшина, но я хочу избавить тебя от этого труда."

И, взяв кувшин вышла за город, туда где был источник, который видя цветы побледневшими от ночного страха,плескал им воду в лицо, и увидела там красивого юношу слугу, который сказал ей: "Красавица моя если ты дойдешь со мной до пещеры неподалеку отсюда, Я подарю тебе много хороших вещей."

Лючиелла, которая всегда была в ожидании какой-то милости от жизни, отвечала: "Позволь Я отнесу эту воду матери и тут же вернусь."

Она отнесла кувшин домой и под предлогом, что хочет подобрать по дороге пару поленьев, побежала обратно к источнику, где застала того слугу и пошла за ним следом; и он повел его через некую пещеру, сверху осененную папоротником и плющом в прекрасный подземный дворец, весь блистающие золотом, где немедленно был накрыт богатый стол и вышли две красивые девушки служанки, чтобы снять с Лючиеллы худоя тряпье, что она привыкла носить, и одеть её самым великолепным образом.

Вечером они приготовили ей постель на ложе вышитом жемчугом и золотом и как только погасли свечи, кто-то пришёл туда и лёг рядом с нею. Так продолжалось сколько-то дней и вот наконец пришло желание девушке поведать матушку и сестёр, о чём она сказала слуге.

И слуга, отойдя в одну из комнат и поговорив неизвестно с кем, вернулся и протянув ей целый кашель денег сказал, чтобы она отдала деньги матушке, а дорогу во дворец не забывала и скорее возвращалась, не говоря никому куда ходила и где была.

Девушка пришла домой, и сестры, увидев как она красиво одета и как похорошела едва не лопнули от зависти. А когда Лючиелла захотела идти обратно, матушка и сестрицы захотели идти вместе с ней, но она отказавшись от провожатых вернулась во дворец через туже пещеру. Прожив в полном покое еще несколько месяцев она снова захотела побывать дома и с теми же дарами и предостережениями отпустили ее к матушке.

Так повторялось три или четыре раза, и с каждым разом всё сильнее поднимался "Сирокко"  (дующий в определенные месяцы в Средиземноморье ветер из Сахары. Перенося массы песчаной пыли оказывает болезненное и угнетающее воздействие на людей) зависти у этих грыж; и под конец эти гарпии уже нарыли носом землю что с помощью одной орки разузнали-таки все, что была с Лючиеллой.

И когда она снова вернулась домой, сказали: "Хоть ты не пожелала рассказать нам о своих наслаждениях, знай что нам всё известно. Каждую ночь тебе дают снотворное и ты не знаешь что рядом с тобой спит прекрасная юноша и всегда ты будешь радоваться в пол радости, если не послушаешь советы от тех кто тебе хочет добра. Как-никак ты нам родная кровь и мы желаем тебе только пользы и счастья. Так вот, когда вечером будешь ложиться спать, и придет слуга поднести тебе легкого вина, ты потихоньку вылей вино из бокала а не пей, чтобы могла бодрствовать ночью. И когда твой муж уснёт ты открой задвижку на ставнях, потому что тогда, хоть он того и не желает, чары пропадут и ты станешь самой счастливой женщиной на свете."

Бедная Лючиелла, не подозревая, что бархатное седло скрывает гнойную рану, что среди цветов таится змея и что на золотом подносе ей подали яд, поверила словам сестёр и когда вернулась в подземный дворец и настала ночь сделала всё как научили ее завистницы.

Как только всё вокруг затихло она зажгла огнивом свечу и увидела рядом с собой цвет красоты юношу, которого не с кем было сравнить разве что-ли с лилиями и розами (возможно мотив из песни песней, одно из тех мест у Базиле, которые наталкивают на мысль о мистическом подтексте некоторых сказок. Католическая церковь в своих обрядности, поэзии и искусстве, использовать розы и лилии в качестве христологических символов, о чём читатели книги хорошо знали)

И видя столь чудесную красоту она сказала, клянусь ты у меня из лап больше не выскочишь; и схватившись за задвижку открыла окно и увидела на улице несколько женщин, что несли на голове много мотков доброй пряжи. У одной из них упал моток, и Лючиелла, что была кладезем доброты, забывшись громко закричала: "Подними пряжу, Госпожа моя!"  

С этим криком юноша пробудился, и столь был огорчен тем, что Лючиелла его обнаружила, что в ту же минуту позвал слуг и обрядив ее в прежнее тряпье, выслал вон, побледневшую так, будто ее выставили из больницы.

А когда она вернулась к сестрам, они прогнали из позорными словами и поступками, которые были хуже слов.

С такого горя Лючиелла пошла бродить по свет,у прося подаяние и после тысячи страданий вот-вот готовая разродиться, она добрела до города Торре Лунга (высока башня) и пришла в королевский дворец, прося приютить себя на ночь где-нибудь на соломе.

И одна придворная девушка, имея доброе сердце, приняла ее у себя . А когда настал час разгрузить живот, Лючиелла произвела на свет мальчика, столь красивого, будто колос золотой, и в первую ночь после родов, когда все спали, появился в комнате прекрасный юноша и стал говорить: "О милый мой сын, если бы узнала о тебе моя матушка она бы тебя в золотой чаше купола, золотой пеленой бы тебя пеленала, если бы никогда не запел петух чтобы никогда не разлучиться мне с тобой!"

И с первым криком петуха он испарился словно капля ртути. Притворная девушка подсмотревшая это явление, и видя, что тот юноша приходит каждую ночь с одними и теми же словами,сказала об этом Королеве. И та - лишь только Солнце как главный врач выписало из больницы неба все звезды, повелела огласить жесточайшие указ, чтобы зарезали всех петухов в этом городе, в одночасье сделав остриженными вдовами всех здешних кур. (на юге Италии в 19 веке существовал обычай, вдова сразу после смерти мужа коротко остригла волосы и после этого имела право выходить замуж, только когда они вновь отрастут до обычной длины)

И когда вечером вернулся тот же юноша, Королева, что уже было наготове, как пушкарь  с зажженным фитилем; и только ждала этого мига, выбежала ему навстречу, признав своего давно пропавшего сына, и обняла его изо всех сил. И поскольку проклятие наложенное на принца злой оркой состояло в том, чтобы он уходил и скитался вдали от жилища, пока матушка не обнимет его до первого крика петуха. То теперь, как только он оказался в объятиях королевы, распались чары и прекратилось горькое заклятие.

Таким образом матушка обрела и сына и внука. Сверкающего словно драгоценный камень Люяиелла вернула своего мужа, прекрасного как волшебник.

Тут и сестрицы, узнав о счастье, пришли с каменными лицами что-нибудь получить от неё, но теперь вместо праздничного пирога они получили только по куску лепешки и поскольку оплачено им было их же монетой с великим огорчением поняли они, что

зависть в сердце рождает несварение в желудке!

Когда Антонелла закончила свой рассказ, все до единого похвалили его как добрый пример для любой честной девушки. И Чулла, которой выпал черед в лотерее, сказала:

Кто родился принцем, тому не подобает иметь повадки уличного прощелыги. Человек важный не должен подавать дурного примера тем, кто ниже его, ибо маленький олененок пытается жевать солому, глядя на большого осла, и нечего потом дивиться, если Небо посылает ему тяготы до избытка. Это и случилось с одним принцем, на которого за то, что он оскорбил бедную старуху, беды, будто слепни, налетели, так что он был уже на волосок от смерти.

Был некогда в восьми милях от Неаполя в сторону Астрони густой лес фИговых деревьев и тополей, где застревали и ломались стрелы солнца, не в силах его пробить. И стоял среди леса наполовину развалившийся домишко. А в нем жила старуха, столь же бедная зубами, сколь богатая годами, со столь великим горбом, сколь мало имела в жизни счастья; с сотней шишек на лице да с гладкими карманами; с головой в серебре, а в руках ни медяка, чем душу утешить, - так что бродила она и по шалашам пастухов, и по токам молотильщиков, собирая милостыню, что бы хоть немного жизнь протянуть. Но ведь нынче скорее насыплют полную сумку торнезе подлому доносчику и соглядатаю, чем подадут три квалло нуждающемуся бедняку. Вот и старуха, протаскавшись по людям всю молотьбу, набрала только миску фасоли - и это в сезон, когда в округе было во всем полное изобилие и чуть не в каждом дому фасоль мерили  тумулами* (52,5 литра).

Но ведь правду говорят: "Старому котлу то вмятина, то дырка" и : "Тощему коню Бог мух посылает", и еще: "Дерево упало - руби его, руби". Итак, бедная старуха, очистив фасоль и положив в кастрюлю, выставила ее на подоконник, а сама пошла в лес собрать малость сучков да веток на растопку печи.

Пока она ходила туда и обратно, шел мимо её жилища Нардо Аньелло, сын короля, направляясь на охоту. Увидал кастрюлю на окне, и вскочило ему в голову желание позабавиться: заключив пари со слугами, принц стал прицельно метать в нее камни. Увлекшись расстрелом неповинной кастрюли, он с третьего или четвертого раза удачным попаданием выбил из нее душу.

Старуха вернулась в дом, когда шутники были уже далеко; обнаружив свое горькое горе, она пустилась в проклятия, крича: "Да будет клято и заклято, чтоб не хвастал, чтоб не скакал, довольный собою, этот вонючий козел, что разбил мне кастрюлю, сын своей бабушки, что разорил могилу, куда ее кости сложили, хам и невежа, что посеял фасоль мою не по времени! Коль не нашлось у него ни капли сочувствия к моему убожеству, хоть бы сам себе во вред не делал, не бросал бы наземь герб собственного дома, не кидал бы под ноги то, что на голове носят. Но да сбудется, умоляю Небо на голых коленях и с кровоточащим сердцем, да сбудется, чтоб влюбился он в дочь какой нибудь орки, которая его на обед себе сварит; чтоб ему тещенька ребрышки пересчитала, чтоб по нем по живом, как по мертвому, плакали,  что бы связали его по руки да по ноги прелести девицы и чародейства ее матушки, чтоб никуда сбежать не мог, чтоб разрывался у мерзкой гарпии под когтями, чтоб весь век свой мучился, чтоб на ниточке у ней дергался, чтоб ему хлеб из арбалета стрелой посылали, чтобы ни раз и ни два икнулось ему фасолью моей, что он, подлец, по земле разметал".

И вот расправили крылья проклятия бедной старухи, да полетели птицами в самое небо, так что, хоть и говорят: "Что бабе орать - мужику насрать", и еще: "У коня клятого лучше шерстка блестит", однако попало то слово принцу прямо в яблочко да чуть из кожи вон не выбило. Итак, не прошло и двух часов, как остановился он среди леса, отстав не много от компании, и вдруг увидел он прекрасную девушку, что подбирала с земли улиток и, забавляясь, приговаривала:

Тяни-вытяни рожок,

тебя мама обстрижет,

на терраске обстрижет

и мальчишечку снесет.

Принц, видя, что предстоит перед этим сейфом высших драгоценностей природы, банком богатейших вкладов неба, арсеналом жесточайших оружий амура, не понимал, что такое с ним случилось; ибо лучи взоров, исходивших от этого хрустального личика, упали на трут его сердца и воспламенили его всего, так что принц стал словно печь, где пережигалась известь мечтаний для постройки дома надежд.

А Золотая Куделька (такова было имя девушки), тоже не растерялась: принц был парень видный и с первого взгляда пронзил ей сердечко, и стояли оба, глазами прося друг у друга милости; и хотя на языке у обоих будто типун вскочил, зато очи трубили, как фанфары викариатского суда, возвещая всему свету секреты их душ.

И долго они оставались, будто набравши полон рот песку, не в силах вытянуть наружу ни слова, пока наконец принц. прочистив трубу голова и воздев руки, выговорил: "С какого луга произошел этот цветок красоты? С какого неба одождила эта роса грации? На каком золотом прииске добыто это безмерное сокровище прелести? О счастливые леса. о чащи благословенные, где обитает эта роскошь, где сверкает иллюминация праздников любви! О леса, о чащи, где не черенки для метел строгают, не перекладины для виселиц пилят, не крышки для ночных горшков вырезают, но двери для храма Красоты, но стропила для жилища Граций, но стрелы для лука Амура!".

- Опустите руки, мой рыцарь, - отвечала Золотая Куделька. - Слишком большая милость с вашей стороны, ибо целиком дело вашей доброты, а не моя заслуга - та похвальная надпись, что вы мне начертали. И я, как женщина, знающая свою меру, не хотела бы носить платье не по росту; но какова уж есть - красивая или безобразная, темная или светлая, тонкая или толстая, щебечу я или хриплю, страшила я или фея, куколка или жаба, - вот я вся к вашим услугам, ибо эти прекрасные черты истинного мужчины рассекли мне сердце, вид этого прекрасного благородного лица пронзил меня насквозь, и я отдаю тебе себя, как рабу в цепях, отныне и навсегда.

То были не слова, но звук трубы, который протрубил принцу: "Все к столу!" радостей любовных, который возбудил его сигналом "Все по коням!" на битву под знаменами Амура, и он, увидев, что ему протянули пальчик чувства, ухватился за него всею рукою, лобызая крючок из слоновой кости, зацепивший его сердце. Золотая Куделька на этот жест принца сделала личико маркизы (покраснела) - а лучше сказать, лицо ее стало как палитра живописца, где смешались карминовая краска стыдливости, вишневая - боязни, медная - надежды и киноварная - желания.

Но когда Нардо Аньелло хотел продолжать, речь его внезапно оборвалась - ибо в этой несчастной жизни не подают вино удовольствия без осадка неприятности, не наливают жирный бульон радости без пенки горя, -  потому что в эту самую счастливую минуту точно вилкой вонзилась матушка Золотой Кудельки - орка, такая страшная, что ее, видно, нарочно произвела Природа, что бы вызвать у женщин выкидыш.

У нее были космы точно веник из сухих веток - не для того, что бы очищать дома от копоти и паутины, но что бы коптить и покрывать чернотой сердца; лоб словно генуэзский камень, чтоб затачивать нож страха, рассекающий груди; ее глаза были - кометы, предвещавшие дрожь в коленках, червей в кишках, озноб дыханья, колики души, понос тела. Лицом она внушала ужас, взглядом - трепет, шагами - отчаяние, словами - недержание. Пасть у нее была клыкастой, точно у кабана, огромной, как у чудища, оскаленной, словно у того, кто мучится столбняком, слюнявой, как у мула. Словом, с головы до ног она была дистиллятором безобразия, госпиталем уродства.

Схватив за грудки Нардо Аньелло, орка проговорила: "Тревога! Сыщики! Птичка, птичка, железная ручка!"

"Все свидетели" - ответил принц - "Назад каналья!", он вдруг замер, как овца при виде волка, и не смог больше ни пальцем двинуть; и как осла, потащила его орка на веревке к своему жилищу.

Когда пришли, она сказала ему: "Смотри у меня, служи, как пес. коль не хочешь сгинуть, как свинья. Вот тебе первая служба: эту пустошь за сегодня вскопать да засеять, да всю выровнять, что этот пол, и берегись, коль вечером приду  и  не будет сделано - проглочу тебя!" И велев дочери присматривать за домом, пошла болтать с другими орками, жившими в том лесу.

Видит Нардо Аньелло, в какой его угол загнали, и стал, заливаясь слезами, проклинать свою судьбину, куда она его занесла. А Золотая Куделька его утешает, и велит ему бодриться, и говорит, что всю кровь свою готова отдать, что бы только ему помочь. говорит ему: "Не зови судьбу злою, коль туда занесла, где любовь тебя нашла. Неужто ты совсем ни во что любовь мою не ценишь, что в такое отчаяние впал?".

Принц ей отвечает: "Не то мне горько, что я из коня быстрого стал ослом, не то, что дворец королевский сменил на эту конуру, столы с прислугой на черствую горбушку, свиту работ вокруг моей катеры на рабскую поденщину, скипетр на мотыгу, не то, что раньше моего голоса полки солдат боялись, а теперь сам боюсь уродины вонючей. Ибо удачей считаю свои горести, коль я рядом с тобой, коль лаская тебя хоть глазами моими. Но сейчас пронзает мне сердце, что предстоит мне взяться за мотыгу и сотню раз на мозоли плюнуть, когда прежде не плевал я ни на один прыщ; и, что хуже, должен сделать я голыми руками то, что не смог бы за день сделать парой волов; а если не закончу к вечеру, проглотит меня твоя  матушка. И не так страдаю от того, что разлучусь с моим несчастным телом, как от того, что лица твоего прекрасного больше не увижу!".

Говоря так он изливал ведрами рыданья и черпаками слезы.

А Золотая Куделька , оттирая слезы с его лица, говорила: "Жизнь моя, не думай, что придется тебе возделывать другое поле, кроме огорода любви, и что матушка моя хоть один волосок на тебе тронет. Коль при тебе Золотая Куделька. нечего бояться: воду могу сделать твердой, а солнце темным; скажу - и сбудется. Держись веселее, ибо к вечеру будет вся пустошь вспахана и засеяна, а тебе не надо мотыги и пальцем касаться".

Услышав это, Нардо Аньелло сказал ей: "Если ты - фея, как говоришь, о краса мира, почему не уйти нам отсюда, что бы стать тебе королевой в доме моего отца?" И Золотая Куделька отвечает: "Сочетание созвездий не позволяет ныне этого сделать; но скоро оно изменится, и мы будем счастливы".

В таких и тысяче других ласковых разговоров прошел день; но вот орка вернулась и кричит дочке с улицы: "Золотая Куделька, опусти свои волосы!" Ибо дом не имел лестницы, и поднималась она всегда по косам дочери.  И Золотая Куделька, слыша матушкин голос, распустила прическу и свесила волосы, словно золотую лестницу для железного сердца. И орка, только взобравшись, сразу побежала в огород и. увидев его полностью возделанным,осталась в изумлении, ибо невероятным ей казалось, что столь изнеженный юноша поднял такую адову работу.

И утром - прежде чем солнце успело немного обсохнуть после купания в водах Ганга - орка, уходя из дому, наказала Нардо Аньелло приготовить к вечеру шесть поленниц дров, расколов на четверо каждое полено из наваленных во дворе. "А если нет" - пригрозила она ему, - "нашинкую тебя, как сало, и будет у меня жирный гуляш на ужин".

Бедный принц, услышав такое предписание, чуть было с жизнью не расстался; а Золотая Куделька, видя его бледным и помертвевшим от страха, говорит ему: "Ох и слаб же ты на понос! Клянусь, ты и перед тенью своей обкакаться готов!"

"Да что же, или это тебе от холстины очески - переколоть шесть поленниц дров до вечера? - возражает принц. - Каждое полено начетверо расколоть? Ох, скорее проклятая старуха меня самого пополам разрежет да на зубок положит!"

"Да о чем ты тревожишься? - отвечает Золотая Куделька. - И без всякого твоего труда все дрова, расколотые как следует, улягутся в поленницы, а ты пока, будь так добр, не раскалывай мне душу своими бесконечными жалобами!".

И вот - когда солнце закрыло мастерскую лучей, что бы не продавать свет ночным теням, - вернулась домой орка и, забравшись наверх по все той же золотой лестнице, увидела дрова наколотыми и сложенными в порядке; и заподозрила, не дочка ли уж второй раз обыгрывает ее в шахматы.

И на третий день, что бы испытать принца в третий раз, орка велела ему вычерпать цистерну в тысячу бочек воды, ибо хотела наполнить ее заново; а если не сделает, пообещала она, то будет из него к ужину либо острая подливка, или копченая грудинка.

Ушла она, и опять принялся Нардо Аньелло ахать и охать; а Золотая Куделька, видя, что напасти его не прекращаются и матушка, словно на осла, грузит на него беду за бедой, сказала ему: "Замолчи и не хнычь; зашли те звезды, что препятствовали моим чарам, и сегодня же, прежде чем солнце скажет: "Позвольте откланяться!", мы скажем этому дому: "Счастливо оставаться!". Довольно; в нынешний вечер придет моя матушка в пустое жилище, а я уйду с тобой - хоть на жизнь, хоть на смерть".

Принц, услышав эту новость, умилился сердцем, готовый разрыдаться, и, обняв Золотую Кудельку, говорит ей: "Только ты - ветер попутный моему утопающему кораблю, душа моя; только ты - опора надежд моих!"

и когда стало вечереть, Золотая Куделька прокапала лаз в большую водопроводную трубу, проходившую под огородом, и они вдвоем выбравшись наружу, направились в сторону Неаполя. И как дошли до грота, что со стороны Поццуолли* (Этот грот в начале 16 в. был превращен испанцами в тоннель для быстрого перемещения войск и артиллерии. Здесь же проходила и городская черта.) Нардо Аньелло говорит Золотой Кудельке: "Счастье мое, нехорошо будет вести тебя во дворец пешком и вот так одетой. Подожди меня в этой гостинице, а я скоро вернусь с лошадьми и каретой, со свитой, одеждой и всем прочим".

И, оставив там Золотую Кудельку. поспешил в город. Между тем орка вернулась домой и, не услышав ответа Золотой Кудельки а обычный зов, почуяла неладное. Она бросилась в лес, срезала длинный шест и, приставив его к окну, вскарабкалась, как кошка, наверх. Обшарив весь дом внутри и снаружи и не найдя никого, она наконец обнаружила лаз и увидела, что он ведет в сторону города. О ярости она выдрала на себе волосы, не оставив целым ни единого клочка, проклиная дочь и принца и умоляя небо, что бы при первом поцелуе, который дадут ему дома, он навсегда позабыл о ней.

Но оставим орку твердить свои дикие мольбы и вернемся к принцу. Его приход во дворец, где его уже считали мертвым, поверг всех в изумление и произвел великую молву. Все бежали ему навстречу, говоря: " Наконец-то. с возвращением! Вот он, цел и невредим! Ох, ты вернулся, краса наша!" - и тысячи других ласковых слов.

Он побежал наверх, и матушка, встретив его на середине лестницы, обняла его и принялась целовать со словами: "Сынок мой, драгоценный мой, зеница очей моих, где же ты был? Как ты мог задержаться настолько, что мы чуть не поумирали с горя?" И принц не знал что говорить, ибо надо было ему рассказать о своих приключениях, но, как только матушка его поцеловала, он, по заклятию орки, позабыл все, что с ним произошло.

И когда матушка выговорила ему, что пора уж бросать привычку охотиться и растрачивать свою жизнь по лесам и что она найдет ему супругу, он ответил: "В добрый час! Я готов исполнить все, что захочет государыня матушка моя".

"Вот так и поступают добрые дети", - отозвалась королева; и они договорились, что через четыре дня  приведут ему невесту, благородную госпожу из Фландрии, что оказалась тогда в Неаполе.

И стали готовить великий праздник и пиршество. Тем временем Золотая Куделька, видя, что жених ее слишком задерживается. и слыша от всех молву о будущем празднике, высмотрела на постоялом дворе паренька, подобного ей ростом, и в один вечер, когда он лег спать, потихоньку взяла с изголовья кровати его одежду. Сняв свое платье, она переоделась в мужское и в таком виде пошла к королевскому дворцу, где повара, которым предстояло много работы и не хватало рабочих рук, приняли ее в помощники.

И настал нареченный день; и - в час, когда солнце разворачивает на столе неба список привилегий, пожалованных ему природой, за круглой печатью света, и продает екарства, проясняющие зрение, - под звуки волынок и рожков прибыла невеста; и все уселись за накрытые столы. пока разливали напитки, стольник разрезал большой английский пирог, который Золотая Куделька приготовила своими руками, и оттуда внезапно вылетела голубка, до того красивая, что все присутствующие забыли о еде, а только любовались и дивились на эту красоту красот, а голубка заговорила нежнейшим голосом:
"Или ты, принц, наелся мозгов кошачьих, что забыл свои обещания и все дела любви твоей Золотой кудельки? Неужто выпало у тебя из головы все, чем тебе она услужила, что уже и вспоминать о ней не хочешь? Так ты платишь за добро, что на сделала тебе, неблагодарный? За то, что вырвала тебя из оркиных лап? За то, что подарила тебе жизнь и себя самое? Это ли твоя великая благодарность бедной девушке за любовь ее беззаветную? Говори, ты, который даешь и отбираешь! Говори, ты, который обсасываешь кость, пока не подали жаркое! О, несчастна женщина, что слишком легко беременеет словами мужчин, которые у них всегда наготове, вместе с похвалами неблагодарности, с ласками беспамятства, с подарками забвения! Вот бедняжка думала испечь вместе с тобой пиццу в Донато* (метафора, означает вместе зачать ребенка), а теперь забавляется тем что лапшу  режет! Как мог ты провернуть такой трюк: вывел ее на позор всей улицы, а она тебя в самом сердце носила; подложил ее себе под хвост, а она тебя выше головы поднимала; и, когда она тебе как мать родная услужила, оставил  ее там, куда  с потаскухами ходят! Но если у неба глаза повязкой не закрыты, если боги пробками уши себе не заткнули, то узнают они о грехе, что ты сотворил, и, когда ты не ждешь, будет тебе и сочельник с праздником, и молния с громом, и жар с поносом! Но довольно, продолжай вкусно кушать, дай волю желаниям, веселись и торжествуй со своей новобрачной, а бедная Золотая Куделька, порвет нитку своей жизни и оставит тебя на вольной воле наслаждаться с новой супругой!"

Принц, услышав это голубиное воркование, долго сидел будто каменный; наконец он спросил, откуда принесли пирог, и, узнав, что его сготовил парень, которого наняли по случаю помогать на кухне, велел призвать его сюда. И бросилась Золотая Куделька к ногам Нардо Аньелло, изливая из очей лаву горючих слез и одно только твердя: "Что ты наделал, паршивый пес, что ты наделал?".

И тогда принц, под действием красоты и волшебства Золотой Кудельки, стал припоминать обязательства, которые взял на себя перед нею в трибунале Любви. И наконец, все вспомнив, подбежал, поднял ее и, усадив с собою, стал рассказывать матушке о своем великом долге перед этой прекрасной девушкой, обо всем, что она для него сделала, и о данном ей слове, которое он обязан исполнить. И матушка, что не имела в голове ничего другого, кроме счастья сына, отвечает на это: "Делай то, что тебе угодно; только, конечно, соблюдая честь и желание вот этой госпожи, которую ты нарек себе женой".

"Не беспокойтесь, - отвечала девица. - Ибо я, по правде сказать, неохотно оставалась в этой стране. И. видя, что само небо указывает мне путь, я с вашего позволения вернусь в мою Фландрию повидаться с дедушками тех кубков, что в ходу у вас в Неаполе, где, надеясь засветить большой фонарь, я чуть было не загасила маленький светильник моей жизни."

Принц с великим удовольствием предоставил ей корабль и свиту, а Золотую Кудельку нарядил. как подобает принцессе. И, убрав столы, впустили музыкантов, и начался бал, продолжавшийся до вечера. А когда Земля облачилась в траур по случаю похорон Солнца, принесены были факелы и на лестницах раздался гвалт колокольчиков; и, слушая его, принц сказал матушке: "А сейчас начнется великолепный маскарад, что еще больше украсит наш праздник. Поистине, неаполитанские кавалеры весьма довольны: а они любят потешить себя хоть сырым, хоть жареным".

И когда он еще говорил, внезапно явилась посреди зала фигура в страшной маске, что высотой была не более трех пядей (примерно 80 см), а толщиной больше боченка. И, приблизившись к Нардло Аньелло, сказала ему: "Знай, это твои забавы и дурые выходки ввергли тебя в гущу несчастий, через которые ты прошел. Я - тень старухи, которой ты разбил кастрюлю; я умерла, истощенная голодом. Это я послал тебе проклятие, что бы мучиться тебе у орки, и услышаны были мои мольбы. Силою прекрасной феи смог ты убежать от этого несчастья, но тут тебя настигло оркино проклятие, что бы после первого поцелуя, который получишь в родном доме, ты забыл Золотую Кудельку. Поцеловала тебя твоя матушка и потерял ты любимую; силой ее волшебного искусства , имеешь ее рядом с собой. Но теперь снова пришла я по твою душу: что бы век помнил ты зло, что мне сотворил, что бы всегда были у тебя перед глазами те фасолины, что ты по земле раскидал, и что бы сбылась пословица: "Кто фасоль сеет, у того рожки растут".

С этими словами она испарилась, точно капля ртути, и ни пылинки от нее не осталось.

Фея, увидев, что принц побелел лицом от этих слов, ободрила его: "Успокойся, мой супруг; выслушал - и забудь, счет объявляю недействительным*  (В подлиннике поговорка имеет рифму, а также созвучна словам: шах и мат, что придает дополнительный смысл, практически противоположный буквальному: забудь - но уже не забудешь, это останется с тобой навсегда, как приговор объявленный, но не приведенный в исполнение.), из любого огня тебя вытащу. И когда праздник был окончен, молодые направились в опочивальню, и здесь, что бы лучше подтвердить новые обязательства, прикрепили к договору два кое-каких свидетельства, после прежних горестей, с большей охотой вкусив новых радостей; ибо так и бывает в плавильне превратностей сего мира, что

кто, споткнувшись, не падает,

тот сделает шажок вперед.