Возмущённый побитыми стёклами народ как раз стал вываливать наружу. Во многих домах, даже не пострадавших от акта наглого вандализма, стал загораться свет. Собачья солидарность в погоне за свалившимся в буквальном смысле с неба законным драйвом, пронеслась по всей улице. Машина дядьки Сашки как раз въехала в самый эпицентр народных волнений – их, сперва медленное, но постепенно набирающее брыкастый темп движение среди возмущённых граждан, я наблюдал со сваленного под забором хлама. Четыре незнакомые бандитские рожи, высвечиваемые парой фонариков особо бдительных граждан, просто не могли не привлечь к себе всеобщего внимания. Жажда правосудия разгневанных обывателей, жестоко и беспричинно вырванных из рук Морфея, подстрекаемая истошными воплями и завываниями псовой шоблы, взывала к немедленным репрессиям! К преследующим подозрительное авто дворнягам, стали присоединяться и их хозяева, усердно помахивая кто палками, а кто и кетменями, под гордыми знамёнами однотонных труселей.  

Поравнявшись с нужным им домом, дядька смог только разочарованно посмотреть на его ворота и зло выругаться в ночную пустоту за ними, из которой я проводил их глазами. Спугнув пронзительным гудком клаксона особо настырных граждан, блатная тачка, взревев мотором, рванула в темноту соседней улицы.

В доме за моей спиной загорелся свет, и я пошёл к его входной двери. Неуверенное тявканье, доносившееся из интересующего меня жилья, наконец-то возымело успех. Из скудной информации от матери я знал, что эта Наталья не так давно стала вдовой. Надо будет не забыть поинтересоваться у матушки, откуда это у неё адрес женщины, с которой она, по её же словам, и общалась-то всего пару раз…

Тени, показавшиеся за одним из слабоосвещённых окон с открытой за прочной решёткой форточкой, стали прислушиваться к гомону окончательно проснувшихся соседей. Народ продолжал увлечённо митинговать на родном узбекском, обильно дополняя его ёмким русским матом, наделяя этим самым смысловые образы неповторимой гаммой чувств и взрывами эмоций! Союз развалился, коммунизм погребли раньше холодных памятников и бюстов вождей и подхалимов мирового пролетариата, а вот испытанная временем и языками многих народов русская матерщина так и осталась непоколебимым воззванием «дружбы народов»!

В стареньком доме полночный переполох дружной махалли (квартал – узб.) обсуждали исключительно женские голоса. Никто выходить из дома, как я понял не собирался. Я осторожно постучал в дверь рядом с окном.

-Кто там? – спросил на узбекском голос женщины постарше.

-Мне надо поговорить с Натальей, - ответил я по-узбекски, специально делая акцент на русском. Очень часто, помимо уважения и зависти, хорошее знание узбекского языка русскоязычным европейцем, смущает и настораживает.

За дверью послышались перешёптывания. Пёсик, упорно диктующий своё мнение через слово хозяев, был решительно удалён в дальнюю комнату – иного толка от него, по-видимому, всё равно не было.

-Зачем? – спросил голос помоложе, на русском.

Времени на разглагольствования и долгие объяснения не было, поэтому я протянул своё удостоверение-пропуск служащего суда через прутья решётки в открытую форточку.

-Вот, посмотрите, - предложил я. – Можете позвонить в дежурную часть милиции, там вам подтвердят мою личность.

Из моей руки осторожно приняли для изучения весомый документ. Что-то подсказало мне представить себя и с другой стороны, более понятной и приемлемой в данной ситуации этим затворницам поневоле.

-Мне ваш адрес дала моя мать. – Я чётко назвал её имя и фамилию. – Если хотите, то без проблем можете позвонить ей и узнать обо мне. Телефон её, уверен, у вас есть!

Интуиция меня не подвела – после некоторого замешательства и короткой дискуссии на двух языках вперемежку, щёлкнули замки и дверь приоткрылась на длину цепочки. Надо мной вспыхнул свет тусклой лампочки и мой интеллигентный фейс был сравнён с фото на документе. Цепочку сбросили и меня впустили в дом.

В прихожей мою нежданную персону встретили две женщины: пожилая, скрывающая под простынёй ночнушку узбечка, и та самая, славянской внешности Наталья, в лёгкой и модной брючной пижаме.

Почётного возраста, но очень крепкая дама с распущенным для крепкого сна густыми чёрными волосами с обильной проседью, заняла защитную позицию между мной и нужной мне женщиной с приятными чертами лица, скрываемыми налётами тревог и усталости. Наталья, через грозную узбечку, вернула мне моё удостоверение.

-Это моя свекровь – она (мама – узб.) Зульнара, - представила мне родственницу Наталья, беря в расчёт то, что её саму-то я знаю.

-Альберт, - представился я, прикрывая за собой дверь. – Сейчас мне удалось отпугнуть от вашего дома четверых отморозков, но они придут снова и… сделают своё дело.

Женщина, проследив за моим взглядом, беспристрастно смерившим её с красивых пальцев босых ног до её, спадающих на плечи каштановыми локонами мягких волос, верно оценила нависшую над ней и её домашними угрозу. Поёжившись, она непроизвольно сомкнула над верхней частью груди просторную пижаму.

-Это из-за той самой сплетни, которую приписали мне? – больше утвердила, чем спросила назначенная жертва.

Недоумение, страх, разочарование, возмущение – я почувствовал женщину, брошенную в каменный мешок обстоятельств, заполненным губительными эмоциями, разбитыми в миллионы терзающих её душу острых, как стекло соборных витражей, осколков.

-А это не так?

-Я с Идкой вашей давно не общаюсь! – сообщила Наталья. – Да, и не были мы с ней никогда такими прямо близкими подругами, чтобы откровенничать настолько… Я сама то всю эту историю - с убийством Идкой своего мужа - услышала уже с претензиями ко мне, как к её распространителю!

История становилась всё интереснее. Чутьё меня снова не подвело, и я уже нисколько не жалел о своём спонтанном решении метнуться в сторону очередного безобразия. Понятное дело, что владеть неким важным секретом эта женщина не могла, но вот быть ключевой ниточкой, ведущей к чему-то важному – определённо. Оставалось правильно простимулировать дамочку к необходимым для моих дедуктивных упражнений откровениям. Доверие – вот тот самый магнит, притягивающий разбитые души.

-Моя мама так же, как и я, уверена в том, что вас жестоко подставили, - произнёс я внятно, с выжатым на максимум артистизмом человека сочувствия и понимания. – Эта гадина, тётя Ида, и моей матери хорошо так напакостила… - Уверен, слухов о противостоянии «белобрысой бестии» и «уважаемой» в городе семьи хватало с избытком…

-Да, я слышала что-то… - Доверие женщины, на пути к пониманию со мной, попыталось нащупать почву под собой…

-Я так спешил к вам сюда, чтобы как-то остановить этих уголовников, что в горле настолько пересохло… - Для убедительности я слегка сглотнул.

Женщины переглянулись. Пожилая узбечка неопределённо пожала плечами, предоставляя снохе решать о том, как ей со мной поступить.

-Мама, вы не заварите нам вашего зелёного чая с жасмином? – И всё равно эта её просьба оставляла решение за свекровью: если та согласится угостить гостя чаем, то – пусть тот остаётся для дальнейшего разговора, а если нет, то – кружка воды ему в дорогу!

-Конечно, дочка, - дала добро на переговоры пожилая дама с приятным тюркским акцентом. – Проходите в зал, поговорите, а всё сделаю сама и принесу вам туда.

-Большое спасибо, онажон (мамочка – узб.), - поблагодарила Наталья свекровь и пригласила пройти меня за собой в соседнюю комнату.

Мне ли не знать, задирая этих людей – свою кровь, уже давно вычеркнувших тебя из своей родословной, на что они способны?! Но, как показывает опыт, своевременная провокация в моих руках – самый точный инструмент, чтобы добраться до нужных мне тайн злопамятных родственничков.

-И в мыслях не было! – заверил я со своего табурета, упёршуюся в гроб, как в поверженную святыню вражины, родню. – Но жажде в вашем присутствии, всё же придётся сказать – нет! – перефразировал я рекламную замануху популярной газировки, демонстративно отставив кружку с недопитым чаем на подоконник слева от себя.

-С-с-сука! – по-драконьи прошипел дядька, ещё сильнее сжав край гроба со своей стороны. Кружевные рюши, обрамлявшие зев древесного саркофага, затрещали в его стальной хватке.

Но ярость и жажда отмщения со стороны дядюшки меня, в данный момент, сильно не напрягали – дедовская индульгенция в виде вложенных в мою персону (то есть в мою, с перспективой в правовой системе, учёбу, и в продвижения меня в мире, соединяющим два полюса, криминал и закон, уже сейчас) средств и сил, всё ещё была действительна. До того времени, пока мои дядьки и те, кто на их стороне, не выкинут перед дедом свой главный козырь – мою, по их мнению, причастность к смерти бабки. А она – пример попрания святых - была, и до сих пор остаётся, духовным стержнем Семьи! Хотя именно смерть бабки и «раскрутила» сдерживаемый до этого потенциал всех её почитателей, не только развязав им руки, но и подвязав их на более изощрённые подвиги с верою в некую избранность, всё же за жизнь, у неё отнятую, кара будет неизбежна и ужасна.

Религиозность семейства, подтягивающего в свою пробирку общности крови (исходя из их полезности и верности) разношёрстный контингент сродников вплоть до троюродных колен, била рекорды любого богомольного сподвижничества. И не важно какой веры или конфессии придерживался кто-либо из многочисленных родственничков с их мужьями и жёнами, впаянными отныне в особый духовный код – будь ты католик или православный, мусульманин или иудей, да хотя бы тот же массовый атеист – посвященность в чёрт знает какую мистерию мести объединяла их всех.

В который раз, вглядываясь в их глаза со знанием того, на что они способны, ты понимаешь, что тебя окружают самые настоящие брамины мести, жрецы неистовой Фурии – всё той же моей бабки. Интересно, если бы не настоящее время, когда на бескрайние просторы бывшего атеистического Союза хлынула, неизвестными ранее в истории масштабами, религия всевозможных вкусов и пристрастий, то с чем бы пришлось сравнивать моральную опору семьи? С нетленными, вопиющими к красному террору мощами в мавзолее лобной площади? С беретом Че Гевары, требующим отмщения?

-Послушай меня внимательно, Альбертик, - вкрадчиво, но твёрдо обратилась ко мне сестра бабки, с трудом усадив всё ещё злобно сопящего дядьку обратно на диван к перепуганной до одури подруге. – Строить из себя невинного дурачка ты можешь и дальше, мне до лампады негасимой, но вот беспредел среди своих близких, которым ты так увлёкся, уже давно перешёл все границы…

-Слышишь, чёрт, что люди-то говорят?! – Дядька снова, помогая себе упёршимся в грудь подруги тяжёлым и костистым кулаком, вскочил со своего места. – Вот, не поверишь, тётушка, никто его не хотел забирать тогда, из психушки, даже отец его родной! Это ж самое место там было, для башки его ёбнутой! – Взмахи широкой ладони психоаналитика от лагерных институций затушили хиленькую восковую свечечку в руках дяди Лёни. – Но мать его, сука, с этим обсосом, - он показал на голову мертвеца, ткнув пальцем тому в бледный нос, - настряпали бумаг, нацедили баблища, подтянули своих сраных ветеранищ и выкупили этого ублюдка из дурки! «Мальчика спасать надо!» - вопила эта белобрысая! – У дядюшки, от нахлынувшей на него новой волны озверелости, свело даже скулы, и следующие ругательства в сторону моей матери он, с пенной кашей во рту, дорычал в спёртый воздух над покойником.

Вот теперь мне стало ясно, что стальные клешни буйного родственничка, до сих пор не свернувшего мне ими шею, сдерживала не только дедовская индульгенция ловкого пройдохи. В оттягивании исполнения надо мной наипервейшей мести моими горячо любимыми дядьками, была очень важная причина, о которой не знал даже дед. Можно себе представить, каких усилий стоит сдерживаться и дядьке Сашки при виде меня, знающему наверняка, кто порешил его лучших корешей! Титан выдержки! Уважаю!

-Оставь, Слава, оставь! – вновь принялась елейно увещевать племяшку бабка Луизка, взяв, на этот раз, того уже за локоток и настойчиво усаживая его на диван. – Пригладь его, шмара! – властным тоном повелела она ядрёной подружке буйного, от лица которой окончательно отступил весь сок эффектно вызревшей молодухи.

Пульсирующего ненавистью дядьку Славку, из твёрдой и уверенной хватки говорящей со смертью, переняли трясущиеся и опадающие руки ввергнутой в отчаяние временной подружки.  Ей бы бежать отсюда!.. Но как мёртвой плоти в этой комнате уготован гроб, так оценённым и проданным телесам – руки за них заплатившие. Мозг на торги не выставлялся.

-Не стоит, мой хороший, так мучить себя из-за того, за чью жалкую душонку никто уже и ломанного гроша не даст, - вынесла свой вердикт оценщица жалкого существования ещё не забитой человечины. – Этот ведь тоже думал, что Бога за бороду поймал, вояка. – Два чёрных солнца, медленно и не мигая, сместились с мертвеца в гробу в мою сторону. Тёмная сила их притяжения была абсолютно уверенна в том, что отныне задала и мне мою спадающую орбиту в поле их влияния и власти.

Что ж, хотя бы в том, от кого яд получил дядька Славка, сомнений больше не осталось. Но что нам это даёт, кроме как удовлетворения нашего с тобой, дядь Лёнь, любопытства? Правильно, пока что ничего…

«Накажут они её, - подал голос покойник. – Отметелят и изнасилуют. Возможно, и наоборот. А если понравится, то и повторят, не сомневайся!»

Я не сразу сообразил, что имела в виду голова, и, тем более, кого, пока из краткосрочной памяти не выстрелила фраза, брошенная одним дядькой перед уходом другого, пока я ещё был на кухне: «Головастика не забудьте, мстители, в натуре, неуловимые!» Головастик был авторитетным насильником, но не из тех, кого за совершённые на воле преступления опускают на зоне, а тем, кто опускает вне зависимости от места своей прописки, и не только в целях удовлетворения личных извращённых наклонностей, но и по настойчивым «рекомендациям» вышестоящих товарищей. Но вот кто тот человек, расправа над которым не терпит отлагательств настолько, что карательная экспедиция во главе с дядькой Сашкой торпедировалась в столь критичный для них момент? Кого надо было срочно наказать ещё сегодня, до завтрашних похорон, в назидание всем злопыхателям нашей дружной и уважаемой семьи?!

Не имея дерзновения перечить сокровникам в их искусных упражнениях составления проклятий в сторону моей скромной персоны, я, вежливо улыбнувшись на их лай и фырканья, вышел в подъезд, подышать свежим воздухом. Не теряя времени, постучал в дверь соседей и спросил у них разрешения воспользоваться их телефоном. Созвонился со своей «белобрысой» матерью и поинтересовался, не знает ли она случайно, где живёт одна из подруг тётки Идки - Наталья – та самая, не удержавшая за зубами свой длинный язык и натрезвонившая им себе на жесточайшую экзекуцию.

Упрекнуть меня в наличии сострадания не решилась бы даже покойная бабка. Как и предъявить за любопытный нос, внюхивающийся в не касающиеся меня лично дела, постеснялись бы многие. Так что свой порыв, сорваться с места и метнуться по адресу новоиспечённой пыточной, я объяснил себе преследующей с недавнего времени моё сознание интуицией.

Жертва грядущей расправы жила в частном секторе Старого города, заселённого преимущественно узбеками, куда я пешком, срезая путь через пустыри и железную дорогу, всё же рассчитывал добраться не к самому концу позорного аутодафе. Хотя дядька Сашка и был на колёсах, но ему ещё надо было заехать за Головастиком, да и петлявые, плохо освещённые улицы, некогда пусть и большого, но кишлака, с бесконечными тупиками, арыками и высоченными дувалами, навряд ли демоны мщения знали лучше меня. Признаться, место жительства этой Натальи было странным – чуть ли не в самом сердце Старого города, где частота соседства определялась родственной близостью. Хотя, что я знал про эту тёткину, не такую уж, как оказалось, близкую, подругу? Да, практически, ничего. Даже сейчас, чуть ли не на ощупь пересекая заросший колючками и жухлым кустарником пустырь, и пытаясь припомнить лицо болтушки, я сомневался в том, те ли черты всплывали из моей памяти.

Ещё мне было тяжело понять человеческую глупость, потакающую венцу творения в его безрассудных поступках. Неужели эта дамочка, трезвоня на каждом углу о тяжком уголовном преступлении подруги, имеющей за своей спиной не хилую такую мазу в лице и матёрых уркаганов, и лиц причастных к власти, думала отделаться максимум косыми взглядами и порицающими «фи»?! Почему у некоторых в головах не срабатывает «дзинь» кассового аппарата оплаты, когда они совершают свою яркую и эксклюзивную покупку сиюминутной причастности к тайнам местной шляхты?! Это ж как человек, с таким подавленным инстинктом самосохранения, умудрился дожить до стольких-то лет?!  

Или стоит, всё же немного, прислушаться к словам матери, догадавшейся при коротком со мной телефонном разговоре, о чём именно идёт речь, и поделившейся со мной мыслью о том, что эта Наталья навряд ли стала так себя подставлять. Пусть она и знала её плохо, но вот далеко не с глупой стороны. Уверен, что моя родительница просто так мне бы этого не сообщала. Непримиримая противница Семьи, она, обладая незаурядным умом и выдержкой, далеко не всё высказывала вслух, но абсолютно ничего не упускала из виду, касающегося тех, кого презирала до самых тёмных глубин своей души.

©Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.
Часть десятая.
Часть одиннадцатая.

В автобусе «маски-шоу» устроили мне форменный пиздец, отхуярив так, что я чуть на тот свет не отъехал. Били сильно и умело, как умеют бить только они. Долго я потом кровью ссался и стонал, выдавливая из себя эти злосчастные капли. Вопросов мне никто не задавал. Их черед еще не пришел. Сейчас меня хотели просто подготовить. Подать к столу мягким и готовым к сотрудничеству. Конечно, нас с пацанами не раз принимали за мелкие хулиганства, но так еще никого не пиздили.
Следователя я увидел только через два дня. И сразу понял, что мое дело швах. Нет, мне не угрожали, не шантажировали и не избивали всяким, чтобы я дал признательные показания. Мне попросту сообщили, что взяли почти всех, кто был причастен к мошенничеству с квартирами и они сейчас тоже дают показания. И казалось, что настроение, упавшее ниже плинтуса, уже не поднять, толику надежды я все-таки получил, когда увидел своего адвоката. Семена Марковича Рубина. Адвоката, которого мне подогнал Афанасий.

- Врать не буду, Максим, - вздохнув, сказал Рубин, кладя на стол передо мной пачку сигарет. Я тут же чиркнул зажигалкой и жадно затянулся. Впрочем, тут же об этом пожалел, закашлявшись, как припадочный. – Ваше положение откровенно сложное.
- Следак сказал, что остальных тоже повязали, - хрипло ответил я, утирая слюну. – Кого?
- Всех, кто был завязан в этом деле. За вами начали следить сразу же, как только вы переступили порог квартиры Калитина. Я уже переговорил с вашими ребятами. Многие дали признательные показания. Под давлением, конечно, но я буду с этим разбираться.
- Афанасий?
- Его не тронули, - тонко улыбнулся Рубин. – Афанасий Андреевич напрямую в этом не участвовал. С ним побеседовали и отпустили домой.
- Ну, хоть так, - вздохнул я, закуривая еще одну сигарету. – Ладно. Чо мне грозит?
- Пока об этом рано говорить, но ситуация серьезная. Видите ли, Максим, Калитин оказался не так-то прост, как вы думали.
- Чо, мент бывший, что ли?
- Нет, но вы недалеки от истины. К тому же вы не могли знать, что под личиной этого милого старичка скрывается уважаемый оперативный сотрудник, можно даже сказать герой, отдавший государству почти всю свою жизнь и боровшийся против множества криминальных элементов.
- А попроще? – поморщился я. Рубин, как и все адвокаты, любил выражаться витиевато. Такова уж его профессия. Хули тут поделать.
- Проще некуда, Максим. Профессиональную чуйку такого человека сложно обмануть. Раскусил он вас сразу же. И попались вы на сущей мелочи.
- Ха, скажите еще, что продукты, которые мы ему подогнали, виноваты.
- Отчасти. Он знает, как работает соцпомощь. Знает людей, которые вхожи в эту структуру. Знает, что подобных молодцов, как вы с Антоном, там быть попросту не может. Связи у него остались. Пробить ваши липовые ксивы удалось без проблем, а дальше был звоночек старым друзьям в органы. И вас взяли под наблюдение.
- Ладно, с этим худо-бедно понятно. Чо серьезного тогда? Ну, не получилось у деда хату отжать, делов-то. Приняли, будто я, блядь, ОПГ какая-то.
- Как уже говорил, когда вас взяли под наблюдение, то довольно быстро вышли на всех участников ваших афер с недвижимостью. Опросили соседей, которые рассказали много интересного. Нашли, хм… людей, которые оказались на улице, благодаря вашим действиям. Для дела многого не надо, Максим. К тому же кое-кто из ваших друзей почти чистосердечно во всем признался.
- Пиздец, - снова вздохнул я. Осознание накрыло меня неожиданно и мощно. Сперва затряслись руки, потом затошнило и под конец перед глазами поплыли черные круги, словно мне снова врезали сапогом по печени.
- Не хочу вас обнадеживать, но постараюсь приложить все усилия, чтобы минимизировать риски. Иначе Афанасий Андреевич не просил бы меня о помощи.
- Рад слышать. Что мне грозит в худшем случае?
- Пока об этом не будем, - улыбнулся Рубин, подняв руки. – Работы предстоит много, а потому разбираться с проблемами будем постепенно. Афанасий Андреевич просил передать, что вы получите всю необходимую поддержку. Пока же гните свою линию. Ничего не знали, в других аферах участия не принимали, искренне хотели помочь старику. Постепенно выстроим нужную картину и будем работать.
- Вы сказали, что мои пацаны признательные показания дали. Чо говорят? – спросил я. Рубин поджал тонкие губы и задумчиво посмотрел поверх моей головы.
- Не забивайте сейчас себе голову. Сегодня вас переведут в СИЗО. Отдохните, приведите себя в порядок. Чистые вещи и продукты передаст в скором времени моя помощница. Я сегодня же начну работу.
- Спасибо, Семен Маркович, - кивнул я, пожимая протянутую руку. – Тогда буду ждать от вас вестей.

Как Рубин и говорил, после встречи с ним меня перевезли в СИЗО. По ту сторону мне еще бывать не приходилось, но гнетущая атмосфера начала действовать на меня сразу же. Лязг замков, скрип тяжелых решеток, лай собак и резкие, обрывистые крики конвоиров медленно, но верно лишали уверенности любого, кто переступал порог изолятора. Со мной привезли и других. В их погасших глазах не было надежды. Там плескался один только страх. Тягучий и противный.
В камеру меня втолкнул крепкий мужик в форме, а скрежет ключа в замке вызвал шествие неприятных мурашек по спине. В камере было накурено и шумно, однако шум моментально стих и с десяток настороженных глаз уставился на новоприбывшего. За тяжелой дверью не просто клетка. Это коробка без будущего, забитая зловонным дыханием, потом и сыростью, как гнилой шкаф, где давно поселились звери. Одеяла — серые, как пепел, колючие, будто сотканы из старых мочалок. Подушки — просто мешки с комками. Когда кладёшь на неё голову, чувствуешь запах слюны десятков чужих ртов, пыли, табака и времени, которое здесь стоит, а не идёт. Прищурившись, я осмотрел место, где мне предстояло дожидаться суда и, вздохнув, сделал шаг вперед. Однако ко мне тут же подскочил юркий паренек, похожий на лису.
- Кажи масть, - оскалился он.
- Пройти дай, - устало ответил я.
- Масть кажи, - в голосе прорезалась угроза. Но я догадывался, что она показушная. Меня попросту проверяли. Я оттер паренька плечом и подошел к столу, стоящему в центре камеры.
- Кто смотрящий? – последовал логичный вопрос. Сидящий под окном, забранным мелкой сеткой, дюжий мужик усмехнулся и склонил голову.
- Остынь, Куцый, - пробасил он, внимательно смотря на меня. – Не видишь, парень бурый весь. Солидно разукрасили. Как кличут тебя?
- Потапов Максим Валерьевич. Потап, если коротко.
- Что шьют?
- Мошенничество.
- Сто пятьдесят девятую?
- Ага.
- Я – Налим. Ладно, - кивнул мужик в сторону свободной шконки. – Падай. Спросим за тебя завтра.

На следующий день в камеру пришла малява, поясняющая, кто я такой, а юркий Куцый, словно извиняясь, тут же подскочил ко мне с кружкой, где дымился чай. Словно по волшебству на моем матрасе оказалась и пачка «Примы», которой я порадовался сильнее всего, и старое, безвкусное печенье. Отношение сокамерников меня не удивило. Спрашивали тут за всех новеньких. К тому же наверняка не обошлось и без Афанасия, решившего замолвить за меня словечко.
После обеда мне передали чистые вещи, в которые я тут же переоделся. Продукты пошли в общак, как и следовало. Покурив и выпив чаю, я забрался на свое место и, опершись спиной о стену, принялся обдумывать свое положение.
Мысли, как и полагается, были невеселыми. То, что я попал, было и так понятно. Калитина, запустившего всю эту цепочку, я не винил. Не привык искать оправдания там, где был лично мой косяк. Ну и лишний раз убедился, что фортуна бывает капризной. Что ни говори, если идешь по скользкой дорожке, рано или поздно упадешь. А вот расшибешься или, отряхнувшись, поднимешься, зависит только от тебя. Куда сильнее меня волновали слова Рубина о том, что мои пацаны уже дали признательные показания, и что это за признания были. Понятно, что пацаны были в курсе моих делах и принимали участие в большинстве афер, которыми я занимался. Вопрос в том, что они успели рассказать до того, как их навестил знакомый Афанасия. Гадать долго не пришлось.
Меня начали так часто дергать к следакам на допросы, что я попросту одурел от бесконечных, однотипных вопросов. Пусть Рубин присутствовал на каждом из них, уверенности это не прибавляло. Тут и дурак бы понял, что машину правосудия раскачивают на полную. Нулевые начались с жестких чисток и теперь эти чистки достигли своего апогея. По районам носились бригады бывших скинов, громивших наркопритоны и жестоко карающих торговцев смертью. В Думу пролазили бывшие беспредельщики, обещавшие бой тому, в чем некогда сами были замешаны. Полиция трясла всех. И щипачей, и мошенников, и тех, кто промышлял разбоем на темных улицах. Особого внимания удостаивались организованные группировки, на мелочи не разменивавшиеся. Таких пасли долго, втирались в доверие, а потом скопом накрывали хорошо отлаженную сеть и отправляли на нары лидеров движения.
В моей камере тоже обитали такие люди. Еще вчера они гуляли своих баб в ресторанах, швыряли налик в обслугу, а теперь, как и все, пили горький чай и ждали суда, который определит им положенную меру наказания. Например, Каштан, организовавший на Окурке сеть лохотронов, разводивших обычных людей и отжимающих у них последние деньги. Или Фарш, построивший бизнес на выбивании долгов всех мастей. Стася – учитель географии, пятидесяти двух лет, у которого нашли фотки с малолетками и спиртным. По нему видно, спит вполглаза рядом с парашей, жрет тихо, трусит отчаянно и правильно делает. Вадик Лось, близкий хозяина Грязи. Всё, что дышало, плыло к нему: барыги, ларьки, проститутки, охрана на стройках. Говорил мало, бил быстро. Последние пару лет ослаб. Взяли на живце. Видеозаписи, как он давит какого-то комерса за долг. Слили, как и многих… Крест еще. Боец, прошедший девяностые. Когда молчит — гробовая тишина. Когда говорит — слушают даже стены. Но все знают: его эпоха закончилась. Осталась оболочка. Словно скелет в броне. Они храбрились и смеялись, когда их забирали на допрос. И возвращались поникшими, высосанными досуха, как и я. Лишь в редкие моменты я покидал камеру с улыбкой. Когда меня дергал на беседу Рубин, у которого можно было узнать новости, или меня посещали родители.

Для них мое заключение под стражу стало новостью, которая выбила их из привычной колеи. Увидев первый раз за три недели маму, я закусил губу и помотал головой. Она словно потеряла двадцать лет жизни. Потускнела, осунулась. Но все же нашла в себе силы улыбнуться, когда меня втолкнули в комнатушку для свиданок с родными. Бледный отец все наши встречи попросту молчал. Иногда виновато улыбался и дербал ногтем засохшую краску на ладони. Он давно жил в искусстве и реальность не замечал. Уверен, что и тогда он не до конца отдавал себе отчет, что его сын оказался преступником.

- Как ты тут, Максюш? – вымученно улыбнулась мама, теребя в руках носовой платок. Шмыгнув, она утерла слезы и с жалостью на меня посмотрела.
- Нормально, - вздохнул я. – Спасибо за передачи. Семен Маркович все передал. Как вы?
- Тоже хорошо. Ну, если так сказать можно, - ответила она.
- Какие новости? – спросил я. – Ко мне только вы, да Рубин ходите.
- Да какие новости, - тоже вздохнула мама. Вздохнула тяжело, обреченно. Врать она никогда не умела. К тому же было видно, как известия подкосили уверенность этой стальной женщины. – А что, Маша к тебе не приходила?
- Не-а. Я тут три недели уже маринуюсь, а гостей не густо. Ладно, ты мне расскажи, чо там на воле.
- Имущество твое все арестовали, - тихо ответила она. – Машину забрали, дома все верх дном перевернули, когда с обыском приходили.
- У ребят твоих тоже обыски были, - вставил отец и, покраснев от смущения, вновь уткнулся взглядом в засохшую на ладони краску.
- Маша к родителям пока вернулась. Я ее только раз видела, да она мимо прошмыгнула, как мышка. Словно не заметила.
- «Или не захотела заметить», - понял я.
- Полиция свидетелей ищет.
- Да, знаю. Рубин сказал. Ветерана подпрягли, - хмыкнул я. – Сука с радостью обо всем рассказал. В красках. Еще и припизднул неплохо. Ну, моя вина. Не надо было срать там, где живу. Молодой был, глупый. Не фартануло.
- Да и сейчас молодой и глупый, - улыбнулась мама, заставив улыбнуться и меня. – Как же так, Максюш?
- Вот так. Хули сейчас об этом тереть. Рубин работает. Буду надеяться, что сможет договориться со следствием и меня не сильно накажут. Условку там дадут, или вовсе отпустят.
- К нам этот приходил… как его… а, Калитин, - вспомнила мама. – Которого вы… ну…
- Понял, мам, понял. И чо деду надо было?
- О тебе спрашивал. О жизни твоей. О друзьях. С соседями разговаривал.
- Угу. Все в опера играется, еблан старый, - ругнулся я.
- Максюш!
- Нормально все, ма. Эмоций просто гора и маленькая тележка. А то, что Калитин по району шляется, это плохо. Надо Рубину сказать об этом. Пусть приструнит старого пердуна, пока ему башку не проломили в подъезде.
- Максим!
- Ага, ага. Так, пацанов моих тоже забрали, значит. А чо Афанасий?
- А что ему будет? – нахмурился папка. – Гоголем по двору ходит, с бабками беседы ведет. Ласковый и угодливый, как всегда.
- Значит, трясли его не сильно. Ну, оно понятно, - кивнул я. – Афанасий в наших делах не светился. Поди докажи, что он там долю имел. Ладно, черт с ним. Давайте о чем-нибудь хорошем, а? Говно я и так двадцать четыре на семь слушаю.

Через пару дней меня навестил Рубин с крайне неприятными известиями. Неугомонный Калитин каким-то образом вышел на другой наш заработок. Выбивание долгов от клиентов карточных клубов дяди Вени. Вчерашние должники с радостью слили деду, как наглая молодежь у них бизнес и недвижку отжимала, а старик отнес это все друзьям-следакам. Так в моем деле появился еще один пунктик и еще одна головная боль. Заскучавший на пенсии дед с радостью ворвался в привычную среду и работу свою выполнил на совесть, пришив мне еще с десяток обвинений, отмазаться от которых было очень сложно.

- Плохую цель вы нашли, Максим, - покачал головой Рубин, коротко обрисовав мне ситуацию, в которую я попал.
- Может, приструнить пенсионера? – выдвинул предположение я, на что Рубин нахмурился и поджал губы. – Понял, не вариант.
- За стариком очень важные люди, Максим. Такие никакого давления не допустят. Будем разбираться по закону.
- Закон не на моей стороне, Семен Маркович.
- Знаю. Поэтому делаю все, что в моих силах.
- И что удалось?
- Пока собираю положительные характеристики на вас и ваших друзей. Мало их, конечно, но они есть. Учителя, соседи… Сейчас важно любое доброе слово, способное изменить баланс на весах. Но на каждое доброе слово находится с десяток плохих. Уверен, вы сами это понимаете. Следователям, по сути, даже работать не надо. К ним всякие бегут. К примеру, гражданин Сметанин. Знаете такого?
- Ага. Пельмень погоняло. Статуса лишился, когда девчонку на районе изнасиловал, да делу ход решили не давать.
- Зато о вас он рассказал много интересного. И как вы избили его и его друзей в промышленной зоне, и как измывались над ними всю ночь. Но не спешите волноваться. Сейчас доказать это практически невозможно.
- Ну, хоть какая-то хорошая новость, - вздохнул я. – Хотя, хули еще от пидора ждать. Он, как крыса последняя, самым первым помчится, чтобы поднасрать. Ладно, хуй с ним. Какие еще новости, Семен Маркович? Вы уж простите за излишнюю эмоциональность. Стены эти неслабо на психику давят.
- Охотно верю и ничуть не осуждаю вас, Максим, - тонко улыбнулся Рубин. – В таком случае, вернемся к насущным проблемам. Что мы имеем? Ряд свидетелей по делу об аферах в сфере недвижимости. Ряд свидетелей по делу о шантаже и вымогательстве.
- А чо пацаны мои?
- С этим сложнее, - уклончиво ответил он. – Ваша лихая троица сейчас тоже находится в СИЗО и дает показания по делу.
- Троица? – удивлению моему не было предела. – А Блоха?
- Скажем так, ему удалось залечь на дно.
- Вот прощелыга, - усмехнулся я. – Хотя, такой, как он, запросто с любого блудняка соскочит.
- Согласен. Повезло ему заболеть, а потом вовремя сориентироваться, когда прокатилась волна задержаний. В его интересах, я пока умолчу о местонахождении вашего друга.
- Да оно мне и не надо, - отмахнулся я. – Пусть прячется. Так даже лучше, пока весь шум не утихнет. А Зуб, Жмых, Малой? С ними-то чо там?
- Господин Зубарев одним из первых дал признательные показания. Мне стоило трудов, чтобы обратить ситуацию на свою пользу, - в глазах Рубина блеснула хитреца, заставив меня напрячься. Что-то недоговаривал этот холеный мужчина в дорогом костюме. Или же пока придерживал правду, надеясь сыграть ей в нужный момент. – Тарасов и Лихолетов тоже сболтнули много лишнего. Но пока ситуация под контролем. Ах, да. Забыл сказать. Завтра вас навестит Афанасий Андреевич. Хочет самолично убедиться, что с вами все в порядке.

Эта новость вызвала у меня улыбку. Конечно, меня терзали сомнения, что Афанасий будет теперь держаться от меня подальше. И как же приятно было осознать, что сомнения оказались ложными. Мне отчаянно хотелось с ним увидеться и поговорить. Такой уважаемый человек наверняка подскажет, как быть дальше, а может и пару советов действенных даст. Как-никак, именно благодаря его маляве меня так хорошо приняли в камере, что помогло избежать пустых доебов и проверок. Поэтому ожидаемо, что следующего дня я ждал, как на иголках и сразу же подорвался, когда конвоир открыл дверь камеры и выкрикнул мою фамилию.

Афанасий уже ждал меня в комнате для свиданок. Один. Конечно, умом я понимал, что Машка вряд ли придет вместе с ним, но сердце все равно неприятно кольнуло. Она была в курсе моих дел, да и как-то не кривлялась, когда ехала затариваться шмотьем на грязные деньги. Впрочем, мысли о Машке отошли на второй план, когда я увидел улыбающегося Афанасия. Румяного, чистенького, с привычной теплой улыбкой.
- Здравствуйте, Максим, - степенно произнес он. Я кивнул и протянул ему руку, которую он крепко пожал.
- А я уж думал, вы обо мне забыли, - усмехнулся я.
- Как можно, - вздохнул Афанасий. – Вы мне, как сын, Максим. Виной всему и так известные вам обстоятельства.
- Понимаю. Но я рад вас видеть.
- Как вы тут? – поинтересовался он. – Как сокамерники?
- Нормально. На второй день малява пришла и от меня отвязались.
- Славно, славно. Рад, что хоть здесь смог вам помочь.
- И за передачи спасибо. Семен Маркович все оформил, как надо.
- Рубин лучший в своем деле. Поэтому я его и подключил. Но, думаю, вам и так известно, что ситуация донельзя сложная.
- В курсе. Но вы не волнуйтесь. О вас я не трепался.
- О, нисколько в этом не сомневался, - широко улыбнулся Афанасий. Только в глазах блеснул привычный настороженный холодок. – Об этом я бы сразу узнал, уж поверьте. К тому же перед законом я чист. Звери эти сначала пришли, корочками помахали, да ушли, несолоно хлебавши.
- Ну, вы человек уважаемый.
- Давайте без лести, Максим. Она мне чужда, ибо правда куда весомее.
- Так-то правда, - улыбнулся я. – Ладно. Как там Машка?
- В порядке, - уклончиво ответил Афанасий. – Эта новость ее, конечно, расстроила. Но, думаю, вы согласитесь, что ограничить общение было лучшим выбором?
- Наверное.
- Так или иначе, ей надо прийти в себя. Месяц этот тяжелым для всех был.
- Все дед этот сраный. Кто знал, что он опер в отставке?
- Ваше упущение, - поджал губы мой сосед. – К любому делу надо подходить тщательно. Поторопились вы, жажда денег разум затмила, вот и закономерный результат.
- Ну, это да. Херово мы Калитина прощупали, - согласился я. Афанасий промолчал и, вытащив из портсигара папироску, закурил. Закурил и я. Молчание продлилось недолго. Афанасий снова вздохнул и постучал костяшками по столу.

- Я не просто так решил вас навестить, Максим. Как уже говорил, ситуация сложная. Ваша неудавшаяся афера с Калитиным подняла на уши весь город. Тут и там начали возникать другие обманутые. Причем даже левые, к которым вы никакого отношения не имели. Шумиха поднялась серьезная. Газеты, новостные каналы… все об этом судачат. Требуют правосудия. Требуют наказания.
- Ну, хули тут сказать. Людям надо найти виноватого, - криво усмехнулся я. Под ложечкой неприятно засосало, чего со мной давно уже не было. В груди медленно разрастался ком страха, грозя смести и без того хлипкую уверенность.
- Видите ли, сложность и в том, что в ваших ребятах я не уверен, - серьезно ответил Афанасий, смотря мне прямо в глаза. – В первые дни после задержания они много чего наговорили. И могут наговорить еще. На срок тем, кому этот срок даром не нужен.
- Да, ну. Быть не может. Пацаны же ровные, я их давно знаю.
- Как оказалось, возможно все. Один из ваших, как его… а, Жмых. Жмых ваш проговорился насчет клуба моего товарища Вени. Веню из-за этого долго трясли и продолжают трясти до сих пор. А он – человек пожилой. Сердце ни к черту. Я, конечно, попросил Рубина, чтобы он до ребят ваших мое предупреждение языком не чесать донес, да неспокойно мне. В общем, все идет к тому, что один из вас всю вину на себя взять должен.
- Что? – побледнев, удивился я.
- Понимаю, новость не слишком радостная, но ситуацию обдумали со всех сторон. Причем, уважаемые люди. Менты не остановятся, пока до ясной сути не докопаются. А они упрямо идут вперед, все благодаря шумихе, которую поднял Калитин и ваше дело. Хотел бы я дать вам выбор, Максим, но друзья ваши все решили сами.
- В смысле? Меня крайним сделать? А не охуели они часом? – вспылил я. Афанасий мягко коснулся моей руки и покачал седой головой.
- Не шумите. Дайте договорить, - улыбнулся он. – По сути это всего лишь фикция. Нам надо фокус дела на одного сместить, а там Рубин подсуетится. Сами посудите, кому я могу довериться? Жмыху вашему? Или Саше Зубареву? Да, сосед он мой тоже, да нет ему веры.
- Что вы предлагаете? – коротко спросил я, закуривая сигарету. Афанасий одобрительно кивнул и подался вперед.
- Довериться я могу только вам. Единственному, кто за все время заключения так ничего и не рассказал толком. Поймите, Максим. Нам надо все внимание следаков на одного переключить, чтобы других трясти перестали.
- Ага. Типа «признаю вину», хуе-мое?
- Да. Менты понимают, что растрясти всю цепочку легче с самых слабых. Понимаю и я. Потому-то мне и нужен самый сильный. Тот, кому я верить могу. Вы, Максим.
- Ладно, допустим, я признаю вину. Скажу, что сам за всеми этими аферами стою. Мне, чо, пятнарик впаяют? Или на строгача кинут?
- Не кинут, - улыбнулся Афанасий. – Рубин свой хлеб не зря ест. Максимум, что получите, условку. У друзей ваших были приводы уже. К ним снисхождение проявлять не будут. Вы – другое дело. Хорошие характеристики, которые Семен Маркович собрал, это подтвердят. Надо будет, судью подмажем. Так что, максимум, что вам грозит, это условка.
- А пацаны?
- Ребята ваши сообщат следствию то, что мы им скажем. Мол, так и так, были не в курсе, всем один занимался, мы по мелочи: документы оформляли, в гости ходили и все. Если условку получат, то Рубина премии лишу. Такое дело испортить, еще постараться надо.
- Значит, меня за паровоза, - хмыкнул я. В душе ворочались сомнения. С одной стороны я хотел верить Афанасию, с другой – отчаянно этому сопротивлялся. Интуиция кричала о том, что надо заткнуться и уйти в несознанку. Но и перед пацанами было неудобно. Все ж это я их втянул в блудняк. Значит, и отвечать мне. Себя обмануть не получится.
- Я бы выразился помягче, - вновь улыбнулся Афанасий. Постепенно его уверенность и спокойствие передавалось и мне. Правда, будь я повнимательнее, давно бы заметил, как настороженно блестят глаза моего соседа. Как он напряжен, и как прячет свои тревоги очень глубоко. – Со своей стороны обещаю всяческую поддержку. Родителям вашим мы деньгами помогаем, пока вы тут кукуете. А если вас попрессовать решат и в другую камеру кинут, малява в тот же час придет, что трогать вас крайне нежелательно.
- Пустое, Афанасий Андреевич. Я могу за себя постоять.
- Знаю. Но хоть так вам признательностью свою выкажу, - пробормотал он. – Давить на вас не буду, Максим. Однако, не затягивайте с решением. Время сейчас работает не на вас. Подумайте хорошенько и Рубину потом скажете, что решили.
- Хорошо.
- А, да. Грев вам тоже подкинем на днях.
- Не стоило, Афанасий Андреевич.
- Стоило, стоило, - мотнул он головой и задумчиво на меня посмотрел. – Ладно, идти пора. Время в этих стенах тянется неспешно. А дела, как всегда, не ждут. Подумайте над моим предложением, Максим. И хорошенько. Все ж мы не чужие друг другу люди.

В камеру я возвращался с дурной головой и тяжелым сердцем. С одной стороны, предложение Афанасия было разумным и понятным. С другой, на душе скребли сомнения. Как надоедливые кошки, рвали когтями все здравые мысли, да так, что те вонять начинали. Опять же я понимал, что вопрос времени, когда на Афанасия, теть Ирину и других участников наших афер выйдут менты. Может, Малой не выдержит пресса и сольет всех. Или Жмых, оказавшийся в одной камере с суками, лижущими хозяйскую руку. Уверен я был только в себе и понимал, почему Афанасий пришел с этим предложением ко мне, а не к кому-то другому. Осталось сделать выбор. Каким бы тяжелым он ни был.

Глава девятая. Выбор.

Рубин быстро ввел меня в курс дела. Как себя вести, что говорить, что подписывать. Вел он себя донельзя уверенно, словно не раз подобное проделывал. Я же надеялся, что выбор окажется правильным и ситуация разрешится в мою пользу, как обещал Афанасий.
Теперь следствие пошло по другому пути. Начались первые судебные заседания со мной в качестве обвиняемого. Странно, но ни Малого, ни Зуба, ни Жмыха я так и не увидел. Зато прочел их признания, где пацаны валили все на меня. Сердце неприятно кольнуло, потому что на слова они не скупились, вываливая даже то, о чем запросто могли бы умолчать. Но я верил Рубину, верил Афанасию и покорно исполнял свою роль раскаявшегося человека, признавшего свою вину.

Заседаний было много. Много было и людей, присутствовавших на них. Позвали Ветерана, который пришел в своем убогом кителе, обвешанный всевозможными наградами, как клоун. Его голосок дрожал, когда он рассказывал о том, как его кинули близкие друзья и отжали у него квартиру. Странно, но Ветеран ни словом не обмолвился о Блохе, который принимал в разводе прямое участие. Зато обильно поливал говном меня. Тот звоночек, самый первый, я как-то пропустил. А последующие больше походили на похоронный звон тяжелых колоколов.
Следователи нашли много свидетелей. Тех, кого мы развели. Старики, ебанутые, ханыги… все, как один твердили одинаковое. Вот сидящий гражданин Потапов и есть тот самый бандит. Рубин порой их осаживал, задавал провокационные вопросы, самодовольно улыбался, если на них не могли ответить и продолжал излучать уверенность, что дело полностью под его контролем.
Порой задавали вопросы и мне. Где был, что делал, зачем делал. Отвечал я исключительно по шпаргалке Рубина, ни на миллиметр не отклоняясь от текста. Ответы мои были сухими и равнодушными, как и полагалось. Но делалось это максимально тяжело. Свидетели порой срывались на крик, кто-то мог разрыдаться, размазывая слезы по грязным щекам, кто-то проклинал меня и тех, кто надоумил на подобное занятие. Сохранять оптимистичный настрой становилось все тяжелее и тяжелее. В камеру я возвращался вымотанным донельзя и даже злым. Игнорировал вопросы других заключенных и сразу падал на свою шконку, предпочитая в одиночестве вариться в не слишком-то уж радостных мыслях.

- Меня! Ветерана чеченской кампании! – лютовал Ветеран, тыча в меня пальцем. – Ободрал, как липку. Опоил, обманул, лишил квартиры, на которую мать тридцать лет на заводе горбатилась.
- Насколько известно, вы не проходили службу в Чечне и не принимали участие в мероприятиях чеченской кампании, - мягко возвращал его на землю грешную Рубин. Но я знал, что Ветерана подобным было не пронять. Он звенел своими купленными медальками, скакал с одной истории на другую, пока ему не велели наконец-то заткнуться.
- С дружками своими ходил, - причитала старуха, которая барыжила паленой водкой на районе и которую мы с Зубом лишили дома в Блевотне. Что сказать, следаки свою работу делали на совесть. Нашли всех, кто еще был жив, и не сгинул в алкогольном или наркоугаре. Нашли и подтянули к обвинению.
- Насколько известно, вам помогали продуктами, деньгами, - улыбался Рубин. Мне вот только не до улыбок было. Каждый такой свидетель проходился словами, словно бритвой по оголенным венам.
- Таскали гнилье свое. Из магазинов, - фыркала бабка. – А потом опоили, увезли куда-то и на помойку, как блядь дурную выбросили…
- Свидетель! – рявкал судья. Бабка смущалась, бормотала извинения и вновь погружалась в воспоминания о том времени, когда мы с Зубом ее обрабатывали.
- Этот вот там был главный. Сладенько так говорил, заслушаешься. Второй только сумки его таскал, да глазками по сторонам лыстал. Все в сервант мой забраться хотел…
- «Пиздец», - мысленно стонал я, сжимая побелевшими пальцами колено. – «Пиздец».
- Избили еще. Метлу мою об мою спину сломали, - жаловался косой татарин, носивший погоняло Абдул и живший некогда в соседнем дворе и работавший дворником. Его изгаженную комнатушку мы отжали одной из первых. Даже ремонт не стали делать. Толкнули таким же маргиналам, как и Абдул, после чего забыли, как о страшном сне. – Этот вот всем руководил. Сидел в кресле и приказы отдавал…

Купить мои книги можно на Литрес.
И в сообществе ВК.