На этом фото две русские актрисы Нина Сазонова и Галина Яцкина в фильме "Женщины" - он вышел на экраны ровно 60 лет назад, 7 марта 1965 года.
Это здесь Сазонова, игравшая солдатскую вдову, поет пробирающий "Вальс расставания".
...Кружится, кружится пестрый лесок
Кружится, кружится старый вальсок
Старый, забытый
Старый, забытый вальсок
Сыгравшая в этом фильме девушку Альку из послевоенного поколения Галина Яцкина на съемках допытывалась у Сазоновой: ну как же вам удалось выжить тогда, в 42-м, под Харьковом?...

Позже их объединит не только совместная съемка - в жизни каждой их них каждой из них была война. У Нины Сазоновой в прошлом, у Галины Яцкиной в будущем. Войны разные, а судьба одна - русской женщины, актрисы.

У Нины Сазоновой - Великая Отечественная, на которой она дала три тысячи концертов и выходила из окружения наперегонки со смертью. У Галины Яцкиной - Афганистан, куда она приехала первой из советских актрис.

Первое концертное выступление Нины Сазоновой прошло в июне 1941 года, в первые дни войны, на Белорусском вокзале - здесь уже формировались эшелоны на Запад. Главный режиссер Театра Советской Армии Алексей Попов сказал: "Едем на Белорусский, будем петь".
И выбрал в певицы 24-летнюю Сазонову - знала много русских песен.

Вскоре фронтовыми дорогами отправились и артисты Театра Армии, Сазонова - в первых рядах. В составе творческих бригад они давали концерты в госпиталях, блиндажах... По ночам пробирались лесными тропами из одной части в другую.

Так и добрались вместе с действующей армией до сорок второго года, оказавшись в харьковском "адском котле" под Харьковом. Погибла почти вся группа, раненые не могли идти...
Ей приказали - выживи за всех нас.

Нина выжила. Пройдя через ад - чудом. Потом была долгая дорога в Москву, где ее не узнали в родном театре - худую, седую. А она, придя в себя, вновь на фронте с концертами. И с песней будущая Народная артистка СССР встретит на своей родной сцене вернувшихся с Победой бойцов.

1980 год. Уже популярная советская актриса Галина Яцкина представляет фильм "Женщины" в Индии. Вдруг - срочный звонок из Москвы. Один из руководителей Госкино предлагает лететь в Афганистан, но не настаивает - поймем.
- Надо так надо. Берите билеты, - ответила Галина.

И оказалось первой женщиной из советской творческой интеллигенции, кто прилетел в Афганистан после ввода наших войск.
Вечером по прилету ее пригласили поужинать с бойцами, штурмовавшими дворец Амина. Заслуженная артистка РСФСР Галина Ивановна Яцкина вспоминала:

На следующий день мы ужинали в том же доме, но напротив меня стояла рюмка водки, сверху кусочек черного хлеба. Это же был Сережа, который еще вчера сидел здесь, и мы говорили и смеялись. Теперь напротив меня стояла Смерть.

С того момента она будет ходить за ней по пятам.
...На "Афганфильме" во время мастер-класса раздастся мощный взрыв, за окном как спичечный домик сложится трехэтажка министерства транспорта.

...Взлеты и посадки в аэропорту Кабула, когда гражданские самолеты брали в кольцо вертолеты - в это время по ним стреляли из стингеров. Поездки по простреливаемым дорогам в госпитали. Отель, рядом с которым падали снаряды, и осколки стекла разлетались по номеру...

Шансов погибнуть у актрисы было больше, чем выжить, многие десятки раз. Но она все равно летала - пять лет подряд. Было страшно, но все как рукой снимало, когда она видела глаза наших бойцов в госпиталях. При ее появлении в них будто загорался свет. Этот свет она будет помнить долго.

Галина Ивановна ушла год назад, в марте 2024 года. В последнее время жила затворницей, а за пять дней до кончины постриглась в монахини с именем Вера.

Как-то у Галины Ивановны спросили - зачем, зачем вы летали столько лет в Афганистан?
- Ты что, не понимаешь?! Просто русские женщины своих не бросают.

С 8 марта!

Русская история 20 века - авторский канал без либеральной цензуры

Нерадивые «наблюдатели» Второго героического взвода пробудились под воздействием злого голоса взводного, зашевелились, начали подниматься на ноги и затаскивать себе на спины сто раз клятые вещмешки. Рогачев, как мог, ускорял процесс потоками отборной брани. Вскоре бойцы выстроились в колонну по одному, двинулись над кишлаком Ваглу вверх по течению реки.

Впереди колонны шагал сапёр со щупом, в середине Рогачёв со связью и личной охраной, замыкал построение здоровенный замкомвзвод Джуманазаров.

Нашему взводу пришлось идти по предгорьям. Внизу, вдоль берега, по более-менее ровной поверхности, шел Замполит, а мы должны были переть по кривому косогору и при этом догнать его.

На первом же подъёме на скат буерака, у всех сбилось дыхание. Лёгкие, как кузнечные меха, свистели и хрипели, самопроизвольно делали чуть ли не два вдоха в секунду. Гимнастёрки под вещмешками моментально сделались мокрыми и липкими. Нестерпимо захотелось пить.

Взвод начал растягиваться, дистанция между бойцами сбилась. Рогачёв шел в середине колонны и постоянно крутился. Он делал какое-то количество шагов, старался наступать в отпечатки подошв армейских ботинок, затем останавливался оборачивался, орал, хрипя и задыхаясь, чтобы бойцы ступали строго по следам и не протаптывали проспект, чтобы крутили головами, высматривали противника и укрытия для себя. Но всем уже было всё похер. Все задохнулись, понурили гривы, скорчили страдальческие хлебальники и закатили глаза в предобморочное состояние. Топавший в хвосте колонны Ульянов сильно отстал. Вместе с ним отстал замыкающий Джуманазаров.

Взвод прошел пять или шесть буераков, уперся в коричневые корявые глыбы скал, обрывами свисавшие в воду реки Панджшер.

Бойцы влезли в скалы, кряхтели-потели, пробрались по каким-то страшным, жутким расселинам и вышли на небольшую площадку.

- Стой! Привал! – Рогачёв повалился на тропу. Несколько секунд жадно хватал открытым ртом воздух. Казалось, что заглатывает его прямо до желудка. Несколько минут он хрипел, дышал, затем медленно высвободил руки из лямок вещмешка, тяжело поднялся на ноги. Взводный задыхался, поэтому говорил обрывками фраз:

- Вот… жопа… отстали! Где бля … Джуманазаров? Кого ещё ... нет? Ульянов … чмо! Всю рожу … расторцую!

На площадке среди корявых скал мы валялись минут двадцать. Ждали Ульянова. За это время отдышались, пришли в себя, почесали за ухом. В конце концов Ульянов появился. Он настолько амплитудно мотался из стороны в сторону, что если бы периодически не упирался боками и плечами в скалы, то грохнулся бы, задрав кверху тормашки. Серое от налипшей пыли лицо перекосила гримаса великомученика. Струйки пота, стекавшие из-под панамы, прочертили по грязному лицу белые полосы. В руках Ульянов держал ручной пулемёт. За Ульяновым из скал вывалился Джуманазаров. Он тяжело ступал, обвешенный двумя вещмешками. На спине тащил свой, на груди – Вовкин.

- Что, падла? – Рогачёв двинулся навстречу Ульянову, переступая через сидевших на площадке бойцов. После каждого шага с бровей Рогачёва падали крупные, искрившиеся на солнце капли пота.

- Сдох, скотина? Я не хочу из-за тебя потерять замкомвзвода! Джума, отдай ему вещмешок, носильщиков у него нету! Пинками, пинками его, как драную кошку!

Рогачёв вскипел, как БТР на подъёме, перешел на визг:

- Взвод задачу не выполняет! Из-за одного ублюдка! Не сможет идти – потащим на плащ-палатке. Только сначала я собственноручно пристрелю! Дохлого тащить проще, понял, Ульянов?

- Понял. – Вова выдавил из себя звук бледно-грязным лицом.

- Взвод! Подъём! Вперёд прежним порядком!

Мы снова влезли в корявые коричневые скалы. Вышли из них к реке, на край площадки, плавно уходившей в воду. Среди булыганов, тут и там, сидели и лежали бойцы трёх взводов нашей роты, ждали нас. Мы догнали группу Замполита.

По краю площадки, мимо нас, неслась речная вода с большой скоростью. Волны перескакивали через камни, плескались, брызгались и шумели. В прозрачной воде, на ярком солнечном свете, искрились желтым сиянием мириады маленьких крупинок какого-то минерала. То ли частички слюды, то ли кварцевые песчинки, сверкали настолько ярко, что мне казалось, будто они сделаны из золота.

На долю секунды я усомнился следует ли пить эту воду. Ещё нажрусь золотой пыли, будет потом у меня золотой стул. Но, жажда прогнала прочь сомнения и напомнила, что деньги - это грязь, а золото - навоз. Решительно и гордо я встал на четвереньки, свесил с прибрежных камней рожу прямо в реку и принялся жадно пить. О том, что делаю дурость, подумал только после того, как из кармана моего «лифчика» выпал магазин с патронами и булькнулся в воду. В этот момент до меня дошло, что в стоянии на четвереньках нет ничего гордого, а значит надо прекратить скотское поведение. Бойцу Советской Армии не следует уподобляться животной скотине, не следует лакать воду, как свинья из корыта.

Магазин, к счастью, не унесло теченьем, я выловил его из реки и воткнул обратно в карман, после чего плеснул ладонями в лицо несколько пригоршней воды, сделал вид, что умываюсь, а не свинячу. Затем вытащил из висевшего на боку чехла комбинированный котелок,

прополоскал его в сверкающем золотыми искорками потоке, зачерпнул воды, развалился на камнях, как помещик на свежей соломе, принялся культурно пить из котелка. Изо всех сил притворялся, что пью не спеша. В такой позе я нормально воспринимал оперативно-тактическую ситуацию вокруг себя и это было правильно в боевой обстановке.

К узкой полоске каменистого берега, один за другим, выходили остальные бойцы нашего взвода. Они кидали под ноги вещмешки, ковыляли к воде, вставали коленями на прибрежные камни, руками по локоть заходили в ледяную воду, опускали лица в искрящиеся золотом буруны, задыхались и пили. Отпившись и отдышавшись, окунали в воду головы по самые плечи, роняли из нагрудных карманов в пучину речную снаряженные патронами магазины. Те, кто уже отпился и охладился, вылезали из воды, ходили по берегу в поисках своих брошенных вещмешков, булькали переполненными животами. Пацаны из группы Замполита, тем временем, пристроились среди камней в тени тутовников, натянули себе на глаза намоченные в реке панамы и сладко посапывали. За полоской каменистого берега реки раскинулся шелковичный сад. Он располагался на террасах и давал плотную качественную тень. Деревья в саду росли старые и толстые, листва на них развилась густая. Лучшего места для культурного времяпрепровождения придумать было сложно.

- Касьянов, Кондрашин! – Рогачев вышел на середину каменистой площадки и принялся командовать. - Вещмешки оставьте здесь, выдвигайтесь с оружием на пятьдесят метров в сад. Займите там позиции и ведите наблюдение.

Мысль взводного была понятной, я подхватил стоявший на сошке пулемёт и пошагал в сад. Старался наступать на большие валуны, под которые невозможно поставить мину, перепрыгивал с одного на другой, не ставил ногу между камней. Без болтающегося за плечами вещмешка прыгать было легко, я порхал над поверхностью планеты и сам поражался своей способности к полётам. Рядом со мной, точно так же, скакал по булыжникам Серёга Кондрашин.

По крупным камням мы вошли в сад, расположенный на террасах. Они спускались с горы к реке, их стены были выложены огромными валунами. Мы зашли по третьей снизу террасе в глубь сада на пятьдесят метров и заняли позиции: я залёг между толстым деревом и стенкой, Кандер засел с автоматом чуть выше меня между большим валуном и стенкой четвёртой террасы. Ногами мы расположились в сторону нашей роты, головами и стволами прямо по направлению движения.

Позиция у нас получилась замечательная, мы находились в тени деревьев, солнце нас не жгло, с гор через плотную листву нашу позицию разглядеть было невозможно. В случае, если началась бы стрельба, мы были надёжно укрыты от пуль, а если в ход пошли бы гранаты, мы имели возможность прыгать с террасы на террасу и прятаться от осколков.

В тени мне стало хорошо, с чувством глубокого удовлетворения я высказался:

- Как в Минске, в Парке Челюскинцев.

- Нихрена. Расслабляться здесь нельзя. Мне зёма со второго батальона рассказал, как весной, в начале Панджшерской операции, на такой же проческе пацаны зашли во двор, двенадцать рыл, и нашли матоцик, «Яву», по-моему.

А под матоциком духи зарыли ведро тротила и засыпали щебёнкой. Пацаны столпились возле «Явы», решили покататься, стали заводить. Тут ка-а-ак долбануло! Тех, кто был возле мотоцикла, порвало в фарш. Кто стоял подальше, тех побило щебёнкой. Целым не остался никто. Шестеро погибло сразу на месте, остальных увезли в госпиталь. Дальше хрен знает, что с ними стало, кто из них выжил, кто не выжил. Так что, расслабляться на войне нельзя. Не ты что-нибудь сморозишь, так рядом найдутся «добрые люди». Или дУхи подлянку придумают. Поэтому, када я служил в Баграме, када ходил в Чарикарскую зелёнку, там у нас всё чётко было: поймал духа, если нашел у него 50 афошек, то сразу его в расход.

- Не понял. Как в расход? За что?

- Ну, чтобы он тебя не застучал.

- За что не застучал?

- Слушай, почему ты такой тугой? Вот ты забрал у него 50 афгани. А он пойдёт и застучит замполиту. Тебе это надо?

- Блин, Серый, вы ограбили бачу на 50 афгани и грохнули без суда и следствия? Вы чё, идиоты что ли? – Удивился я, но потом подумал, что Кондрашин, скорее всего, понтуется передо мной, «молодым». Он служил сержантом в Фергане, в учебке, в нашу роту прибыл в Термезе вместе с Виталиком Теценко и ни в какой Чарикарской зелёнке никого не расстреливал. Наверное. Ну, я хрен его знает, похоже, Кандер трындит больше чем весит. Иногда в армии попадаются такие балаболы, у которых былью быль не была, но будет. В Советском Союзе не каждый юноша в 18 лет имел опыт насчёт зарезать курицу. В республиках Средней Азии не каждый пацан успевал зарезать барашка или козлика. А тут ЧЕЛОВЕКА убить за какие-то дурацкие бумажки достоинством 50 афгани. Это сколько составляет на советские рубли? За какую сумму ассигнаций советский пацан морально готов убить живого человека? Врёт Кондрашин – вот о чем я подумал.

Тем временем, Серёга засунул себе в клюв мокрую от солдатского пота сигарету и полез в карман за спичками.

- А вот так вхерачивать по жаре и по минам мы не идиоты? Это хорошо ещё, что по низу идём, возле воды, я так её насосался, что мочевой пузырь щя прям в штанину вывалится. Надо слить, пока клапан не сорвало.

Серёга зажал дымящуюся сигарету в оскаленных зубах, поднялся на ноги, сделал вперёд два шага, расстегнул штаны, и вскоре тугая струя мочи ударила в каменную стенку террасы, зажурчала каскадом водопадов по камням и растеклась обширной лужей.

- Блин, Серёга! А ты бы не вставал! Лил бы прямо под себя, хренля тут церемониться, – я поднялся, сделал назад несколько шагов, уступил место разливающейся луже.

- Нихера себе! Смотри! – Кандер вытянул палец на своё творение. В самом центре лужи образовалась воронка и всосала всё содержимое с чавканьем под землю.

- Ты видал?! Там, наверное, духовская зашкерка! – Серёга выхватил шомпол из автомата и принялся ковырять раскисшую от мочи почву. – Духи часто роют в саду яму, потом ныкают туда оружие и маскируют! Прикинь! Щяс бакшиш возьмём на первой же операции!

Серёга лихорадочно ковырял шомполом землю. Он добрался до плоских камней, выковыривал их, разбрасывал рядом с собой, всё расширял и расширял площадь раскопок.

Мне было очень интересно, как из про-моченной земли Кандер выкопает пулемёт или танк, но я решил всё-таки оторвать взор от чарующего зрелища. Надо было немного провести по окрестностям пятаком, я оглянулся и офигел. Вдоль реки, прямо по кромке воды, шли какие-то два чувака, обмундированные в зелёную форму. У обоих на головах болтались длинные кучерявые волосы. Военнослужащим советской армии не положено шастать по горам с такими причёсками, значит это были не наши. А кто?

- Серёга, с нами были царандойцы? – Тихим голосом спросил я у Кандера.

- Нет. Какие, нахрен, царандойцы, где?

- Вон, смотри. Оглянись, – я перешел на шёпот.

Серёга оглянулся от своих раскопок, увидел, как два чувака шли со стороны нашей роты по бережку, мимо нашей позиции. Яркий солнечный свет не позволил им разглядеть нас в плотной тени густой листвы тутовников, а шум воды заглушил возню Кандера с шомполом и плоскими камнями. Чуваки настолько вальяжно себя чувствовали, что, похоже, их руки были по локоть засунуты в карманы. У каждого на плече болтался АКМ.

- Не понял, чё за херня? – Серёга изменился в лице. Только что он улыбался, а теперь улыбка сползла, рожа стала очень серьёзная, на ней округлились глаза.

- Да не, нихрена, это форма не царандойская. – Серёга навёл в сторону чуваков автомат, тихо, без щелчка, снял с предохранителя. – Это ХАД, наверное.

- С нами не было ХАДа. Мы уже вторые сутки лазим. Откуда они сегодня, нахрен, с неба упали? – Я тоже снял с предохранителя пулемёт, направил в сторону чуваков. Они уже прошли мимо нас и продолжали неспешно топать вдоль реки. – Давай их захерачим? Я - левого, ты - правого?

- Ты долбанись! Наши должны их видеть. Они идут со стороны нашей роты в пределах прямой видимости. Рогачёв тебя самого захерачит, если ты ХАДовца на его глазах завалишь.

- Пойдём тогда доложим Рогачёву. А то скажет, что охренеть у нас дозор: ХАДовцы с автоматами разгуливают, а мы даже не мявкнули.

Мы бесшумно поднялись на ноги, двинулись к Рогачеву. Сделали двадцать или тридцать широких шагов, выскочили из тени деревьев на залитую солнцем площадку и остановились как вкопанные. На площадке наших не было. Лишь два огромных вещмешка сиротливо стояли, прислоненные к камням.

- Не понял. – Я стоял в центре площадки с пулемётом наперевес, крутил башкой, пытался понять, что произошло. - Кажись, это были духи. Наша рота урыла, а духи вылезли из своего укрытия. Только не понятно где они прятались и почему не тронули наши вещмешки? Может не заметили? Да как тут можно что-то не заметить? Всё как на ладони!

- А ты потрынди-потрынди. - Кандер затащил свой неподъёмный мешок себе на спину. – Ты потрынди, постой тут, пожуй сопли. А рота вон уже куда ушла! -  Серёга кивнул головой в сторону горного склона. По нему вверх карабкались маленькие фигурки зелёных человечков и оставляли за собой след поднятой пыли.

- Давай, порыли! – Кандер подтолкнул меня к вещмешку. – Хлебалом не щёлкай, пока не вылез десяток духов. Валим отсюда, пока не поздно.