Данная статья относится к Категории: Приемы организации труда

«Многим, например, для того чтобы писать, необходимо спокойствие, равновесие, даже, я бы сказала, одиночество. Отстоянность стакана воды, который долго стоял неподвижно и уложил на дно речную муть.

До известной степени я принадлежу к их числу. Я завидую тем, которые умеют писать в тревоге, в жару, в опасности, в тоске и в счастье. Я же такая машина, за которой надо следить в оба, чтобы не портила сырья. Когда я пишу, я не должна быть отвлечена ничем посторонним, не должна быть слишком утомлена, ни очень счастлива, ни очень несчастна. Я не должна разрешать себе лишних мыслей, лишних ударов сердца, никаких слишком жарких лихорадок, никаких «слишком». Мне надо думать об одном, вкопаться в него, затаить дыхание, чтобы сердце не билось на постороннее. Тогда выходит.

Если при писании подумаешь об удаче или неудаче вещи, то потеряешь дыхание и начнешь захлёбываться. Дышать же надо ровно, как при плавании. Стоит мне подумать о чем-нибудь постороннем или постороннее почувствовать, сейчас же образуется утечка. Сок вещи просачивается во внешний мир, а сама вещь становится сухой и мёртвой.

Таким образом, это недавно столь «гордое» одиночество писателя, его признак и гордость, его отличие от «толпы» снимается с повестки дня. Его уже не существует более. Оно выпадает из быта писателя и, следовательно, из его сознания. Оно уже не материал для творчества, а помеха. Пустая оболочка, пережиток, своего рода психологический аппендикс, обречённый на отмирание. Отмирание этого ненужного ощущения чувствуем мы все. Мы не одиноки: это ясно. Но это общее для всех положение, эта аксиома эпохи отнюдь не избавляет от необходимости каждого из нас решать свои личные творческие задачи. Выше я говорила о «производственном секрете». Я хочу вернуться к нему.

Лично мой «секрет» таков: необходимо писать каждый день в определённые часы, лучше всего утром. Это делается для того, чтобы работа делалась составной частью дня, его правилом, а не исключением. На одних, пускай даже самых счастливых, исключениях далеко не уедешь. Научившись писать каждый день, мы тем самым выработаем нужное нам равновесие, устойчивость, которых нам не хватает.

Ежедневное писание - это работа, хотя и творческая, но обычная. Это упорное и ровное усилие, а не бурный пароксизм, изматывающий нас на долгое время, не краткая вспышка, а хорошее горение. Научаясь писать каждый день при всех обстоятельствах и при всех условиях, мы становимся спокойнее, здоровее, менее восприимчивы к душевным простудам. Кроме всего этого, большое значение имеет накопление инерции работы. Это материал драгоценный, и им нужно уметь пользоваться. Работая равномерно, мы постепенно накапливаем громадные запасы этой инерции, которые немыслимы при работе толчками. Чем больше у нас позади рабочих дней, тем легче писать. Нельзя давать себе останавливаться. Толчок, необходимый для того, чтобы сдвинуть себя с места, должен быть очень силен, и он может обессилить надолго. Во время простоя необычайно быстро разрастается инерция бездействия. Она, как сорная трава, глушит рабочую инерцию.

Не следует делать слишком больших перерывов не только в процессе писания одной вещи, но и в промежутке между двумя разными вещами. Лучше оставлять себе немного старой теплоты для затравки. Писатель, как доменная печь, не должен остывать. Растопить себя заново дорого и трудно.

Иногда опасно бывает услыхать обрывок песни, вокзальный гудок, плеск воды, ощутить запах, увидеть цвет. Не успеешь опомниться - и тебя отнесло за тысячу верст... Всё это доказывает, как неустойчиво, как неналаженно наше творческое хозяйство. Каждая мелочь может нарушить налаженный ритм.

Мне, например, иногда даже газеты мешают, когда я пишу. Перестаешь их читать, а пока их не читаешь, в мире происходят события, не зная которых нельзя писать. Особенно вредны иногда бывают книги. Чем талантливее автор, тем он опаснее. Одним из самых опасных я считаю Толстого Льва. Он, как настоящий лев, оставляет следы своих когтей на влажном песке чужой фразы. Начитавшись Толстого, начинаешь пользоваться стилевыми его особенностями, отдельными его словечками. Попробуйте читать Толстого, когда сами пишете, и вы увидите, что толстовские «ежели» и «которые» так вопьются в вас, что не оторвать. Лично мне очень вреден Андре Моруа с неизменностью его сознания среди меняющихся форм бытия, с его «вечными» категориями иронии и великодушия. Всё это, изложенное очаровательно и умно, заставляет меня улыбаться. А улыбка такого рода - это уже почти сочувствие. Из всего сказанного ясно, что какие-то коррективы в нашу работу должны быть внесены. В первую очередь необходимо пересмотреть одиночество, ещё недавно столь необходимое писателю. Оно имеет свою историю и свои традиции.

В буржуазном обществе писатель чаще всего бунтарь-одиночка. Обычно он бунтарствует не слишком, он стоит не за изменение общественного строя, а лишь за некоторое его улучшение, но этого уже достаточно. Он взят уже на заметку. Он, как электрический ток высокого напряжения, окружен опасливым и неласковым вниманием.

Чем выше вольтаж писателя, тем более он одинок. Он одинок. И вот для того, чтобы не изнемочь в одиночестве, писатель превращает своё горе в необходимость. Одиночество становится объектом и материалом для творчества.

Это была трагическая для писателя эпоха. И если бы кто-либо вздумал составить стандартную писательскую биографию того времени, мы увидели бы замкнутое, ущемлённое существование с трагической смертью в конце.

В наше время и в нашей стране дело обстоит совершенно иначе. Типичная писательская биография у нас ещё не написана, она ещё только пишется. Но уже и сейчас видно, что в ней нет места одиночеству. Никогда ещё нигде писатель не был так связан с жизнью, как у нас. Он не одинок. Он вмонтирован в породу страны, он из той же породы, что и его читатель. В нашей работе надо работать в такт со всей страной и дышать вместе с ней. Это очень важно.

Необходимо произвести точный учёт издержек нашего производства и по возможности снизить их. К таким издержкам я отношу чрезмерную восприимчивость к чуждым ветрам, настороженность к книгам, гудкам, песням, звёздам, ко всему, о чём говорила выше. Здесь нужно строго отделить то, что действительно вредно (а это всегда бывает), от того, что просто царапает слишком нежную кожу.

Многим во время писания требуется строгая душевная диета. Определение не вполне удачное, но лучшего я не нашла. Кроме того, оно все же выражает главное. Именно диета, а не что-либо иное. А раз диета - значит, и болезнь. Но ведь это не ново. Ещё Гейне сказал приблизительно так: «Творчество - это болезнь души, подобно тому как жемчужина - болезнь моллюска».

И вот я думаю: нельзя ли наладить производство жемчуга без всяких болезней, на совершенно здоровой основе?»

Инбер В.М., Жемчужная болезнь / Собрание сочинений в 4-х томах, Том 4, М., «Художественная литература», 1966 г., с. 8-11.

Источник — портал VIKENT.RU

Дополнительные материалы

Мастер-класс И.Л. Викентьева по написанию статей и книг

Плейлист из 9-ти видео: ТЕХНОЛОГИИ БУДУЩЕГО

Изображения в статье

Вера Михайловна Инбер — отечественная поэтесса, прозаик / Public Domain

Изображение Pexels с сайта Pixabay

Изображение Steve Johnson с сайта Pixabay

Франция, Париж, 1270 год.

стихи Веры Инбер

Собачье сердце устроено так:
Полюбило — значит, навек!
Был славный малый и не дурак
Ирландский сеттер Джек.

Как полагается, был он рыж,
По лапам оброс бахромой,
Коты и кошки окрестных крыш
Прозвали его чумой.

Клеенчатый нос рылся в траве,
Вынюхивал влажный грунт;
Уши висели, как замшевые,
И каждое весило фунт.

Касательно всяких собачьих дел
Совесть была чиста.
Хозяина Джек любил и жалел,
Что нет у него хвоста.

В первый раз на аэродром
Он пришел зимой, в снег.
Хозяин сказал: «Не теперь, потом
Полетишь и ты, Джек!»

Биплан взметнул снежную пыль,
У Джека — ноги врозь:
«Если это автомобиль,
То как же оно поднялось?»

Но тут у Джека замер дух:
Хозяин взмыл над людьми.
Джек сказал: «Одно из двух —
Останься или возьми!»

Но его хозяин все выше лез,
Треща, как стрекоза.
Джек смотрел, и вода небес
Заливала ему глаза.

Люди, не заботясь о псе,
Возились у машин.
Джек думал: «Зачем все,
Если нужен один?»

Прошло бесконечно много лет
(По часам пятнадцать минут),
Сел в снег летучий предмет,
Хозяин был снова тут...

Пришли весною. Воздушный причал
Был бессолнечно-сер.
Хозяин надел шлем и сказал:
«Сядьте и вы, сэр!»

Джек вздохнул, почесал бок,
Сел, облизнулся, и в путь!
Взглянул вниз и больше не смог,—
Такая напала жуть.

«Земля бежит от меня так,
Будто я ее съем.
Люди не крупнее собак,
А собак не видно совсем».

Хозяин смеется. Джек смущен
И думает: «Я свинья:
Если это может он,
Значит, смогу и я».

После чего спокойнее стал
И, повизгивая слегка,
Только судорожно зевал
И лаял на облака.

Солнце, скрытое до сих пор,
Согрело одно крыло.
Но почему задохнулся мотор?
Но что произошло?

Но почему земля опять
Стала так близка?
И почему начала дрожать
Кожаная рука?

Ветер свистел, выл, сек
По полным слез глазам.
Хозяин крикнул: «Прыгай, Джек,
Потому что... ты видишь сам!»

Но Джек, припав к нему головой
И сам дрожа весь, Успел сказать:
«Хозяин мой,
Я останусь здесь...»

На земле уже полумертвый нос
Положил на труп Джек,
И люди сказали: «Был пес,
А умер, как человек».

Баянометр, вроде молчит. Так что выложу это здесь) решила поделиться хорошим современным стихотворением😌