Общеизвестно, что одним из краеугольных камней, положенных в основу советской модели общественного устройства являлся т. н. принцип распределения по труду. Не стану вдаваться в генезис этого феномена, приписываемого обычно буржуазному экономисту Прудону, отмечу лишь, что в силу своей расплывчатости и неопределенности он может быть декларирован где угодно и как угодно, к выгоде заинтересованных в том социальных групп и классов.

В первой конституции советского государства от 1924 года никакого такого «принципа» помянуто не было, но в Статье 12 Конституции СССР 1936 г. уже провозглашалось: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: «кто не работает, тот не ест».В СССР осуществляется принцип социализма: «от каждого по его способности, каждому — по его труду».

Далее этот принцип утверждался во всех партийных документах, решениях съездов, постановлениях, сначала осторожно, с оглядкой на настроение масс, потом, после разгрома «левой оппозиции» более откровенно, даже вызывающе, на правах победителя, диктующего свою волю поверженному противнику.

С тех далеких пор всякая идейная внутрипартийная борьба обрела форму кадровых разборок и организационных выводов. Полемику подменили приговоры, а доводы – лагерные заборы и расстрельные стенки. Значение стало иметь не истинность суждений, не соответствие их марксизму-ленинизму, а личность крамольника, его связи и возможные покровители. Не тянется ли ниточка к Троцкому? К Радеку? К Зиновьеву? Как проявил себя в трудное для партийной бюрократии время дискуссий 1920-х годов?

Бюрократию можно понять.

Во-первых, она не обладала серьезными теоретическими познаниями в марксизме-ленинизме, и ей было удобнее и безопаснее полагаться на официальную точку зрения, на изрекаемые с самого верха истины. Организация победила Идею.

Во-вторых, партийная верхушка интуитивно чувствовала угрозу своему привилегированному положению, исходившую из малопонятных книжек классиков, в которых слова о равенстве вопиюще диссонировали с практикой коммунистического строительства в советском обществе.

И урок пошел впрок. Желающих вступать в теоретические дискуссии по вопросам распределения при социализме уже не осталось. Если даже сейчас, у бывалых людей клеймо «троцкиста» или «уклониста» вызывает чувство смутной тревоги и страха, то в 1930-х оно могло означить далеко не только «персональное дело» и крах карьеры.

Свое идейное воплощение «принцип социализма» - распределение «по труду» нашел в курсе «Политэкономии социализма» - дисциплины, обязательный к изучению в советских вузах. В программах он стоял сразу после «Политэкономии капитализма», с тем, чтобы студент мог ориентироваться в общих вопросах, касающихся общественного производства, освоить терминологию, познать азы марксизма-ленинизма в экономической области. Надо сказать, что в отношении капитализма изложение если и имело какие-то изъяны, то это, пожалуй, перекос в излишнюю академичность, бесстрастность, которые предмет явно не заслуживал. Таким высоким слогом описывать можно явления природы, физические законы, ход движения небесных светил, но не общественную систему, основанную на грабеже, разбое, насилии и терроре по отношению к человеку.

Весьма любопытным будет исследование хода ученой мысли по обоснованию законов социалистического производства, учитывая печальный исторический опыт последних десятилетий и цену, которую заплатили советские люди за излишнюю доверчивость к разным авторитетным суждениям. Нельзя сказать, что труженики идеологического фронта не знали трудов классиков. Проблема была в другом. Носителем Истины было Руководство Партии, которое и разрешало теоретические трудности в соответствии со своим пониманием должного, в согласии с требованиями текущего политического момента. А понимание должного у каждого вождя оказывалось разным, часто не просто не совпадавшим с научными представлениями об обществе, но и прямо противоположное им.

Вопрос распределения при социализме был неудобен. Сохранение товарно-денежных отношений, наемного труда, заработной платы предполагало необходимость какого-то их внятного обоснования. А «теория» в те времена, шла не от жизни, не от реальности - она сводилась к подбору подходящей цитаты, которая вскоре и нашлась:

«Ф. Энгельс писал: «...распределение, поскольку оно управляется чисто экономическими соображениями, будет регулироваться интересами производства, развитие же производства больше всего стимулируется таким способом распределения, который позволяет всем членам общества как можно более всесторонне развивать, поддерживать и проявлять свои способности» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 206).»

Здесь Энгельс обосновывает принцип коммунистического общества – от каждого по способностям, каждому по потребностям. Действительно, если потребности людей будут удовлетворяться не в равной мере, то как можно будет ожидать от них проявления всех их способностей в интересах общественного производства?

Каким образом номенклатурные «ученые» узрели в данном отрывке из «Анти-Дюринга» оправдание придуманного ими «закона социализма» - распределения по труду остается загадкой. Возможно, они исходили из отлаженной «логики» рассуждений риторически вопрошая – у нас нет частной собственности на средства производства? Нет. Значит у нас социализм. Значит, у нас социалистические товарно-денежные отношения и эксплуатация человека человеком невозможна в принципе. А распределение по труду, как и писал Энгельс, обусловлено интересами производства на данном уровне развития производительных сил.

Вот так, скороговоркой, без углубления во всякие этические тонкости, партийной бюрократией был определен важнейший принцип общественной жизни при социализме – «оплата по труду». Но из того, что у нас был провозглашен этот «принцип» никак не следовало, что это было обусловлено интересами производства. Такое утверждение требует весьма убедительного доказательства, а не просто ссылки на сложившийся порядок вещей. Косвенно, это свидетельствовало в пользу того, что, не смотря на чрезвычайно важную тему распределения при социализме, сочинители принципа «каждому по труду» понимали уязвимость своей позиции и отнюдь не стремились к содержательной полемике по данному вопросу.

Исторически принцип распределения по труду связано с мелкотоварным производством и отражает представления мелкобуржуазных экономистов о справедливости. Действительно, кто больше потрудился, тот больше и получил от общества благ. Что не так? Ведь и сам Маркс, вроде не возражал против такого распределения: «То же самое количество труда, которое он дал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме».

Еще одной лазейкой для утверждения новоявленного «принципа социализма» послужило высказывание Ленина, в котором он критикует буржуазное понимание равенства:

«Идея равенства, сама являющаяся отражением отношений товарного производства,

превращается буржуазией в орудие борьбы против уничтожения классов, под предлогом будто бы абсолютного равенства человеческих личностей. Действительный смысл требования равенства состоит лишь в требовании уничтожения классов».

Просто находка для опытного демагога. Раз при социализме сохраняются классовые различия разных видов деятельности, раз труд не стал еще однородным, значит при социализме неравенство вполне допустимо, если только оно справедливо отражает различный трудовой вклад каждого в общественном производстве. А равенство вполне можно заклеймить как буржуазный предрассудок и троцкизм в чистом виде.

Виртуозно, не так ли? С какой же целью делается социалистическая революция, если не с целью уничтожения классов? Не с целью ликвидации такой непотребности, как частная собственность, в том числе и на такой специфический товар, как рабочая сила? При социализме человек освобождается от унизительной роли товара на рынке труда со всеми вытекающими последствиями. Его труд становится непосредственно общественным, не подлежащим какой-либо стоимостной оценке и «пропорциональному» воздаянию свыше, милостью профессиональных оценщиков и распределителей, взваливших на себя тяжкое бремя вершителей человеческих судеб.

Какие классы остаются после упразднения частной собственности? Никакие. Различия в профессиональной деятельности не служат причиной появления классов. Нет классов врачей, учителей, слесарей, сельскохозяйственных и промышленных работников, как нет и никаких «прослоек» между ними. Однако партийную бюрократию такая бесклассовость не устраивала. Она придумала «социалистические» классы, в противоположность буржуазным, не антагонистические по своей природе. Так «теория» издевательски была соблюдена. Раз есть классы, значит, есть и неравенство, значит, одному жизненных благ полагается больше, а другому - меньше. По труду!

Если называть вещи своими именами, то была «обоснована» дискриминация людей по роду их деятельности в системе общественного разделения труда. Но, в отличие от прямой классовой дискриминации при капитализме, разделение людей на «важных» и «второстепенных» производилось партийной бюрократией весьма произвольно, особенно, когда дело касалось руководящих постов. Излишне напоминать, что все кадровые решения спускались сверху и зачастую отражали субъективный интерес влиятельного начальника. Таким образом, дискриминация осуществлялась не только материальная, но и статусная, вызывающая ассоциацию со средневековой привилегированностью аристократической знати.

Количественной мерой труда является рабочее время. Качественная сторона труда никакой меры не имеет и не может быть положена в основу какого-либо «пропорционального» воздаяния. Но именно качественную сторону труда партийные «теоретики» намеревались «оценивать» для чего делили труд на квалифицированный и неквалифицированный, физический и умственный, простой и сложный, ответственный и не очень. Тем самым в «оценке» труда допускался полный произвол, позволявший «на глазок» выводить цену труда работника, руководствуясь тарифными сетками, штатным расписанием, нормами выработки, с добавлением разных коэффициентами и надбавок, с точностью до копейки определяющих цифры в графах платежных ведомостей.

Это совсем не так безобидно, как может показаться. То, что некоторые политики, пытаются оправдывать советское неравенство, ссылаясь на то, что оно не идет ни в какое сравнение с сегодняшними привилегиями новоявленной знати, свидетельствует об их полном непонимании значения равенства в формировании общественного сознания. Делаются туманные ссылки на «пятую колонну», на «перерождение» руководства партии, «забывая» о том, что бытие определяет сознание и у каждого следствия непременно есть причина. В данном случае социальное неравенство, индоктринированное в виде «принципа распределения по труду» и являлось важнейшим фактором, формировавшим мелкобуржуазное, мещанское сознание не только рядовых тружеников, но и высшего руководства страны и партии. Сознание наемного работника, продающего свою рабочую силу капиталисту или государству, как и любого торговца, не может быть коммунистическим. Рабочий, испытывающий удовлетворение от того, что он «заработал» больше своего товарища, вряд ли будет способен к восприятию идеи равенства. Жизнь уже породила в нем понятие «моё», которое стало ему намного ближе понятия «наше». Оставался всего один шаг до классового предательства.

Мера труда, вне зависимости от его характера, есть рабочее время. Это совершенно не значит, что при социализме царит «повременная» оплата труда. Поскольку отсутствует сам товар «рабочая сила», то нет и её купли-продажи, следовательно, не может быть и никакой платы за неё, ни большой, ни маленькой, ни «заслуженной», ни «справедливой». Равенство в труде и равенство в плате – истинный, научный, марксистско-ленинский принцип социализма. Всё остальное – социальные утопии и мимикрия бюрократических хамелеонов, именем Ленина осквернивших дело Октябрьской революции, предавших великие идеи Равенства и Справедливости. И чего ради, хочется спросить? Чтобы сладко есть, тешить тщеславие, упиваться всевластием, вешать друг другу ордена за «заслуги» в непродолжительной бренности своего существования? И много ли песен о вас народ сложил, не считая матерных частушек? Много ли легенд о вас останется в вечности, не считая издевательских анекдотов? У вас был шанс остаться в памяти народной идейными вождями, отважными героями, первопроходцами, посвятивших свои жизни бескорыстному служению людям. Вы же покрыли себя несмываемым позором предательства и останетесь лишь напоминанием о непростительном невежестве и глупости, прихотью истории вознесенной к вершинам власти.

Оно того стоило?

Негативный Энгельс.

О развитии капитализма. Ч2.

Во всяком обществе со стихийно сложившимся развитием производства, — а современное общество является именно таким, — не производители господствуют над средствами производства, а средства производства господствуют над производителями.

В таком обществе каждый новый рычаг производства необходимо превращается в новое средство порабощения производителей средствами производства. Сказанное относится прежде всего к тому рычагу производства, который вплоть до возникновения крупной промышленности был наиболее могущественным, — к разделению труда.

Уже первое крупное разделение труда — отделение города от деревни — обрекло сельское население на тысячелетия отупения, а горожан — на порабощение каждого его специальным ремеслом. Оно уничтожило основу духовного развития одних и физического развития других. Если крестьянин овладевает землёй, а горожанин — своим ремеслом, то в такой же степени земля овладевает крестьянином, а ремесло — ремесленником. Вместе с разделением труда разделяется и сам человек. Развитию одной-единственной деятельности приносятся в жертву все прочие физические и духовные способности. Это калечение человека возрастает в той же мере, в какой растёт разделение труда, достигающее своего высшего развития в мануфактуре.

Мануфактура разлагает ремесло на его отдельные частичные операции, отводит каждую из них отдельному рабочему как его пожизненную профессию и приковывает его таким образом на всю жизнь к определённой частичной функции и к определённому орудию труда.

«Мануфактура уродует рабочего, искусственно культивируя в нём одну только одностороннюю сноровку и подавляя мир его производственных наклонностей и дарований… Сам индивидуум разделяется, превращается в автоматическое орудие данной частичной работы» (Маркс), — в автоматическое орудие, которое во многих случаях достигает своего совершенства лишь путём буквального физического и духовного уродования рабочего.

Машины, применяемые в крупной промышленности, низводят рабочего от положения машины до роли простого придатка к ней. «Пожизненная специальность — управлять частичным орудием, превращается в пожизненную специальность — служить частичной машине. Машиной злоупотребляют для того, чтобы самого рабочего превратить с детского возраста в часть частичной машины» (Маркс).

И не одни только рабочие, но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, также оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опустошённый буржуа порабощён своим собственным капиталом и своей собственной страстью к прибыли; юрист порабощён своими окостенелыми правовыми воззрениями, которые как некая самостоятельная сила владеют им; «образованные классы» вообще порабощены разнообразными формами местной ограниченности и односторонности, своей собственной физической и духовной близорукостью, своей изуродованностью воспитанием, выкроенным по мерке одной определённой специальности, своей прикованностью на всю жизнь к этой самой специальности — даже и тогда, когда этой специальностью является просто ничегонеделание.

Овладев всеми средствами производства в целях их общественно-планомерного применения, общество уничтожит существующее ныне порабощение людей их собственными средствами производства. Само собой разумеется, что общество не может освободить себя, не освободив каждого отдельного человека.

Старый способ производства должен быть, следовательно, коренным образом перевёрнут, и в особенности должно исчезнуть старое разделение труда. На его место должна вступить такая организация производства, где, с одной стороны, никто не мог бы сваливать на других свою долю участия в производительном труде, этом естественном условии человеческого существования, и где, с другой стороны, производительный труд, вместо того чтобы быть средством порабощения людей, стал бы средством их освобождения, предоставляя каждому возможность развивать во всех направлениях и действенно проявлять все свои способности, как физические, так и духовные, — где, следовательно, производительный труд из тяжёлого бремени превратится в наслаждение.

Всё это в настоящее время уже отнюдь не фантазия и не благочестивое пожелание. При современном развитии производительных сил достаточно уже того увеличения производства, которое будет вызвано самим фактом обобществления производительных сил, достаточно одного устранения проистекающих из капиталистического способа производства затруднений и помех, расточения продуктов и средств производства, чтобы, при всеобщем участии в труде, рабочее время каждого было доведено до незначительных, по нынешним представлениям, размеров.

https://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Antiduering/antid-3-03...

Материалистическое понимание истории исходит из того положения, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественного строя; что в каждом выступающем в истории обществе распределение продуктов, а вместе с ним и разделение общества на классы или сословия, определяется тем, что и как производится, и как эти продукты производства обмениваются.

Таким образом, конечных причин всех общественных изменений и политических переворотов надо искать не в головах людей, не в возрастающем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена; их надо искать не в философии, а в экономике соответствующей эпохи.

Пробуждающееся понимание того, что существующие общественные установления неразумны и несправедливы, что «разумное стало бессмысленным, благо стало мучением», — является лишь симптомом того, что в методах производства и в формах обмена незаметно произошли такие изменения, которым уже не соответствует общественный строй, скроенный по старым экономическим условиям.

Отсюда вытекает также и то, что средства для устранения обнаруженных зол должны быть тоже налицо — в более или менее развитом виде — в самих изменившихся производственных отношениях. Надо не изобретать эти средства из головы, а открывать их при помощи головы в наличных материальных фактах производства.

О Роберте Оуэне.

Итак, как же, в связи с этим, обстоит дело с современным социализмом?

Всеми уже, пожалуй, признано, что существующий общественный строй создан господствующим теперь классом — буржуазией. Свойственный буржуазии способ производства, называемый со времени Маркса капиталистическим способом производства, был несовместим с местными и сословными привилегиями, равно как и с взаимными личными узами феодального строя; буржуазия разрушила феодальный строй и воздвигла на его развалинах буржуазный общественный строй, царство свободной конкуренции, свободы передвижения, равноправия товаровладельцев, — словом, всех буржуазных прелестей.

Капиталистический способ производства мог теперь развиваться свободно. C тех пор как пар и новые рабочие машины превратили старую мануфактуру в крупную промышленность, созданные под управлением буржуазии производительные силы стали развиваться с неслыханной прежде быстротой и в небывалых размерах.

Но точно так же, как в своё время мануфактура и усовершенствовавшиеся под её влиянием ремёсла пришли в конфликт с феодальными оковами цехов, так и крупная промышленность в своём более полном развитии приходит в конфликт с теми узкими рамками, в которые её втискивает капиталистический способ производства. Новые производительные силы уже переросли буржуазную форму их использования.

И этот конфликт между производительными силами и способом производства вовсе не такой конфликт, который возник только в головах людей — подобно конфликту между человеческим первородным грехом и божественной справедливостью, — а существует в действительности, объективно, вне нас, независимо от воли или поведения даже тех людей, деятельностью которых он создан. Современный социализм есть не что иное, как отражение в мышлении этого фактического конфликта, идеальное отражение его в головах прежде всего того класса, который страдает от него непосредственно, — рабочего класса.

В чём же состоит этот конфликт?

До появления капиталистического производства, т. е. в средние века, всюду существовало мелкое производство, основой которого была частная собственность работников на их средства производства: в деревне — земледелие мелких крестьян, свободных или крепостных, в городе — ремесло. Средства труда — земля, земледельческие орудия, мастерские, ремесленные инструменты — были средствами труда отдельных лиц, рассчитанными лишь на единоличное употребление, и, следовательно, по необходимости оставались мелкими, карликовыми, ограниченными. Но потому-то они, как правило, и принадлежали самому производителю.

Сконцентрировать, укрупнить эти раздробленные, мелкие средства производства, превратить их в современные могучие рычаги производства — такова как раз и была историческая роль капиталистического способа производства и его носительницы — буржуазии. Как она исторически выполнила эту роль, начиная с XV века, на трёх различных ступенях производства: простой кооперации, мануфактуры и крупной промышленности, — подробно изображено Марксом в IV отделе «Капитала». Но буржуазия, как установил Маркс там же, не могла превратить эти ограниченные средства производства в мощные производительные силы, не превращая их из средств производства, применяемых отдельными лицами, в общественные средства производства, применяемые лишь совместно массой людей.

Вместо самопрялки, ручного ткацкого станка, кузнечного молота появились прядильная машина, механический ткацкий станок, паровой молот; вместо отдельной мастерской — фабрика, требующая совместного труда сотен и тысяч рабочих. Подобно средствам производства, и само производство превратилось из ряда разрозненных действий в ряд общественных действий, а продукты — из продуктов отдельных лиц в продукты общественные.

Пряжа, ткани, металлические товары, выходящие теперь из фабрик и заводов, представляют собой продукт совместного труда множества рабочих, через руки которых они должны были последовательно пройти, прежде чем стали готовыми. Никто в отдельности не может сказать о них: «Это сделал я, это мой продукт».

Но там, где основной формой производства является стихийно сложившееся разделение труда в обществе, там это разделение труда неизбежно придаёт продуктам форму товаров, взаимный обмен которых, купля и продажа, даёт возможность отдельным производителям удовлетворять свои разнообразные потребности. Так и было в средние века. Крестьянин, например, продавал ремесленнику земледельческие продукты и покупал у него ремесленные изделия. В это общество отдельных производителей, товаропроизводителей, и вклинился новый способ производства.

Среди стихийно сложившегося, беспланового разделения труда, господствующего во всём обществе, он установил планомерное разделение труда, организованное на каждой отдельной фабрике; рядом с производством отдельных производителей появилось общественное производство. Продукты того и другого продавались на одном и том же рынке, а следовательно, по ценам, по крайней мере, приблизительно одинаковым.

Но планомерная организация оказалась могущественнее стихийно сложившегося разделения труда; на фабриках, применявших общественный труд, изготовление продуктов обходилось дешевле, чем у разрозненных мелких производителей. Производство отдельных производителей побивалось в одной области за другой, общественное производство революционизировало весь старый способ производства.

Однако этот революционный характер общественного производства так мало сознавался, что оно, напротив, вводилось именно ради усиления и расширения товарного производства. Оно возникло в непосредственной связи с определёнными, уже до него существовавшими рычагами производства и обмена товаров: купеческим капиталом, ремеслом и наёмным трудом. Ввиду того что оно само выступало как новая форма товарного производства, свойственные товарному производству формы присвоения сохраняли свою полную силу также и для него.

При той форме товарного производства, которая развивалась в средние века, вопрос о том, кому должен принадлежать продукт труда, не мог даже и возникнуть. Он изготовлялся отдельным производителем обыкновенно из собственного сырья, часто им же самим произведённого, при помощи собственных средств труда и собственными руками или руками семьи. Такому производителю незачем было присваивать себе этот продукт, он принадлежал ему по самому существу дела. Следовательно, право собственности на продукты покоилось на собственном труде. Даже там, где пользовались посторонней помощью, она, как правило, играла лишь побочную роль и зачастую вознаграждалась помимо заработной платы ещё и иным путём: цеховой ученик и подмастерье работали не столько ради содержания и платы, сколько ради собственного обучения и подготовки к званию самостоятельного мастера.

Но вот началась концентрация средств производства в больших мастерских и мануфактурах, превращение их по сути дела в общественные средства производства. С этими общественными средствами производства и продуктами продолжали, однако, поступать так, как будто они по-прежнему оставались средствами производства и продуктами отдельных лиц. Если до сих пор собственник средств труда присваивал продукт потому, что это был, как правило, его собственный продукт, а чужой вспомогательный труд был исключением, то теперь собственник средств труда продолжал присваивать себе продукт, хотя последний являлся уже не его продуктом, а исключительно продуктом чужого труда.

Таким образом, продукты общественного труда стали присваиваться не теми, кто действительно приводил в движение средства производства и действительно был производителем этих продуктов, а капиталистом.

Средства производства и производство по существу стали общественными. Но они остаются подчинёнными той форме присвоения, которая своей предпосылкой имеет частное производство отдельных производителей, когда каждый, следовательно, является владельцем своего продукта и выносит его на рынок. Способ производства подчиняется этой форме присвоения, несмотря на то, что он уничтожает её предпосылку. В этом противоречии, которое придаёт новому способу производства его капиталистический характер, уже содержатся в зародыше все коллизии современности.

И чем полнее становилось господство нового способа производства во всех решающих отраслях производства и во всех экономически господствующих странах, сводя тем самым производство отдельных производителей к незначительным остаткам, тем резче должна была выступать и несовместимость общественного производства с капиталистическим присвоением.

Первые капиталисты застали, как мы видели, форму наёмного труда уже существующей. Но наёмный труд существовал лишь в виде исключения, побочного занятия, подсобного промысла, переходного положения. Земледелец, нанимавшийся время от времени на подённую работу, имел свой собственный клочок земли, который на худой конец и один мог его прокормить. Цеховые уставы заботились о том, чтобы сегодняшний подмастерье завтра становился мастером. Но всё изменилось, как только средства производства превратились в общественные и сконцентрировались в руках капиталистов.

Средства производства и продукты мелкого отдельного производителя всё более и более обесценивались, и ему не оставалось ничего иного, как наниматься к капиталисту. Наёмный труд, существовавший раньше в виде исключения и подсобного промысла, стал правилом и основной формой всего производства; из побочного занятия, каким он был прежде, он превратился теперь в единственную деятельность работника. Работник, нанимающийся время от времени, превратился в пожизненного наёмного рабочего. Масса пожизненных наёмных рабочих к тому же чрезвычайно увеличилась благодаря одновременному крушению феодального строя, роспуску свит феодалов, изгнанию крестьян из их усадеб и т. д.

Произошёл полный разрыв между средствами производства, сконцентрированными в руках капиталистов, с одной стороны, и производителями, лишёнными всего, кроме своей рабочей силы, с другой стороны. Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением выступает наружу как антагонизм между пролетариатом и буржуазией.

Нет надобности разъяснять здесь, что если форма присвоения и остаётся прежней, то характер присвоения претерпевает вследствие вышеописанного процесса не меньшую революцию, чем характер производства. Присваиваю ли я продукт своего собственного или продукт чужого труда — это, конечно, два весьма различных вида присвоения.

Заметим мимоходом, что наёмный труд, в котором уже содержится в зародыше весь капиталистический способ производства, существует с давних времён; в единичной, случайной форме он существовал в течение столетий рядом с рабством. Но этот зародыш мог развиться в капиталистический способ производства только тогда, когда были созданы необходимые для этого исторические предпосылки.

Мы видели, что капиталистический способ производства вклинился в общество, состоявшее из товаропроизводителей, отдельных производителей, общественная связь между которыми осуществлялась посредством обмена их продуктов. Но особенность каждого общества, основанного на товарном производстве, заключается в том, что в нём производители теряют власть над своими собственными общественными отношениями.

Каждый производит сам по себе, случайно имеющимися у него средствами производства и для своей индивидуальной потребности в обмене. Никто не знает, сколько появится на рынке того продукта, который он производит, и в каком количестве этот продукт вообще может найти потребителей; никто не знает, существует ли действительная потребность в производимом им продукте, окупятся ли его издержки производства, да и вообще будет ли его продукт продан. В общественном производстве господствует анархия. Но товарное производство, как и всякая другая форма производства, имеет свои особые, внутренне присущие ему и неотделимые от него законы; и эти законы прокладывают себе путь вопреки анархии, в самой этой анархии, через неё. Эти законы проявляются в единственно сохранившейся форме общественной связи — в обмене — и действуют на отдельных производителей как принудительные законы конкуренции. Они, следовательно, сначала неизвестны даже самим производителям и могут быть открыты ими лишь постепенно, путём долгого опыта. Следовательно, они прокладывают себе путь помимо производителей и против производителей, как слепо действующие естественные законы их формы производства. Продукт господствует над производителями.

В средневековом обществе, в особенности в первые столетия, производство было направлено, главным образом, на собственное потребление. Оно удовлетворяло по преимуществу только потребности самого производителя и его семьи. Там же, где, как в деревне, существовали отношения личной зависимости, производство удовлетворяло также потребности феодала. Следовательно, здесь не существовало никакого обмена, и продукты не принимали характера товаров. Крестьянская семья производила почти всё, в чём она нуждалась: орудия и одежду, так же как и предметы питания. Производить на продажу она начала только тогда, когда стала производить излишек сверх собственного потребления и уплаты натуральных повинностей феодалу; этот излишек, пущенный в общественный обмен, предназначенный для продажи, становился товаром.

Городские ремесленники должны были, конечно, уже с самого начала производить для обмена. Но и они добывали бо́льшую часть нужных для собственного потребления предметов своим личным трудом: они имели огороды и небольшие поля, пасли свой скот в общинном лесу, который, кроме того, доставлял им строительный материал и топливо; женщины пряли лён, шерсть и т. д. Производство с целью обмена, товарное производство ещё только возникало. Отсюда — ограниченность обмена, ограниченность рынка, стабильность способа производства, местная замкнутость по отношению к внешнему миру, местное объединение внутри: марка в деревне, цех в городе.

С расширением же товарного производства и в особенности с появлением капиталистического способа производства дремавшие раньше законы товарного производства стали действовать более открыто и властно. Старые связи были расшатаны, былые перегородки разрушены, и производители всё более и более превращались в независимых, разрозненных товаропроизводителей. Анархия общественного производства выступила наружу и принимала всё более и более острый характер.

А между тем главное орудие, с помощью которого капиталистический способ производства усиливал анархию в общественном производстве, представляло собой прямую противоположность анархии: это была растущая организация производства как производства общественного на каждом отдельном производственном предприятии. С помощью этого рычага капиталистический способ производства покончил со старой мирной стабильностью.

Проникая в ту или иную отрасль промышленности, он изгонял из неё старые методы производства. Овладевая ремеслом, он уничтожал старое ремесло. Поле труда стало полем битвы.

Великие географические открытия и последовавшая за ними колонизация увеличили во много раз область сбыта и ускорили превращение ремесла в мануфактуру. Борьба разгоралась уже не только между местными отдельными производителями; местные схватки разрослись, в свою очередь, до размеров борьбы между нациями, до торговых войн XVII и XVIII веков. Наконец, крупная промышленность и возникновение мирового рынка сделали эту борьбу всеобщей и в то же время придали ей неслыханную ожесточённость. В отношениях между отдельными капиталистами, как и между целыми отраслями производства и между целыми странами, вопрос о существовании решается тем, обладают ли они выгодными, естественными или искусственно созданными, условиями производства.

Побеждённые безжалостно устраняются. Это — дарвиновская борьба за отдельное существование, перенесённая — с удесятерённой яростью — из природы в общество. Естественное состояние животных выступает как венец человеческого развития. Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением воспроизводится как противоположность между организацией производства на отдельных фабриках и анархией производства во всём обществе.

В этих обеих формах проявления противоречия, присущего капиталистическому способу производства в силу его происхождения, безвыходно движется этот способ производства, описывая «порочный круг», который открыл в нём уже Фурье. Но Фурье в своё время ещё не мог, конечно, видеть, что этот круг постепенно суживается, что движение производства идёт скорее по спирали и, подобно движению планет, должно закончиться столкновением с центром.

Движущая сила общественной анархии производства всё более и более превращает большинство человечества в пролетариев, а пролетарские массы, в свою очередь, уничтожат в конце концов анархию производства. Та же движущая сила социальной анархии производства превращает возможность бесконечного усовершенствования машин, применяемых в крупной промышленности, в принудительный закон для каждого отдельного промышленного капиталиста, в закон, повелевающий ему беспрерывно совершенствовать свои машины под страхом гибели. Но усовершенствование машин делает излишним определённое количество человеческого труда.

Если введение и распространение машин означало вытеснение миллионов работников ручного труда немногими рабочими при машинах, то усовершенствование машин означает вытеснение всё большего и большего количества самих рабочих машинного труда и, в конечном счёте, образование усиленного предложения рабочих рук, превышающего средний спрос на них со стороны капитала.

Масса незанятых рабочих образует настоящую промышленную резервную армию, как я назвал её ещё в 1845 г. поступающую в распоряжение производства, когда оно работает на всех парах, и выбрасываемую на мостовую в результате неизбежно следующего за этим краха; эта армия, постоянно висящая свинцовой гирей на ногах рабочего класса в борьбе за существование между ним и капиталом, служит регулятором заработной платы, удерживая её на низком уровне, соответственно потребности капитала.

Таким образом, выходит, что машина, говоря словами Маркса, становится самым мощным боевым средством капитала против рабочего класса, что средство труда постоянно вырывает из рук рабочего жизненные средства и собственный продукт рабочего превращается в орудие его порабощения .

Это приводит к тому, что экономия на средствах труда с самого начала является, вместе с тем, беспощаднейшим расточением рабочей силы и хищничеством по отношению к нормальным условиям функционирования труда ; что машина, это сильнейшее средство сокращения рабочего времени, превращается в самое верное средство для того, чтобы обратить всю жизнь рабочего и его семьи в потенциальное рабочее время для увеличения стоимости капитала.

Вот почему чрезмерный труд одной части рабочего класса обусловливает полную безработицу другой его части, а крупная промышленность, по всему свету гоняющаяся за потребителями, ограничивает у себя дома потребление рабочих масс голодным минимумом и таким образом подрывает свой собственный внутренний рынок.

«Закон, поддерживающий относительное перенаселение, или промышленную резервную армию, в равновесии с размерами и энергией накопления капитала, приковывает рабочего к капиталу крепче, чем молот Гефеста приковал Прометея к скале. Он обусловливает накопление нищеты, соответственное накоплению капитала.

Следовательно, накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной деградации на противоположном полюсе, т. е. на стороне класса, который производит свой собственный продукт как капитал» (Маркс, «Капитал», стр. 671) . Ждать от капиталистического способа производства иного распределения продуктов имело бы такой же смысл, как требовать, чтобы электроды батареи, оставаясь соединёнными с ней, перестали разлагать воду и собирать на положительном полюсе кислород, а на отрицательном — водород.

https://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Antiduering/antid-3-02...