Осмысление будущего
1 пост
1 пост
4 поста
21 пост
1 пост
2 поста
Сан-францисский стартап привлёк к работе инженера, который пишет код из… тюремной камеры. Престон Торп, отбывающий 11-й год заключения, прошёл онлайн-собеседования, подписал контракт и теперь полноценно участвует в разработке продукта, получая зарплату и строя карьеру, не выходя за колючую проволоку. Его история ставит под вопрос привычные представления о найме, реабилитации и доступе к технологиям в местах лишения свободы. Может ли дистанционная работа стать новым шансом для тысяч заключённых — и новым источником талантов для IT-индустрии?
Современная экономика переживает глубокий структурный сдвиг, обусловленный бурным развитием цифровых технологий, искусственного интеллекта и автоматизации. Эти технологические достижения открывают путь к потенциальному изобилию, ранее невозможному: производство становится дешевле, быстрее и автономнее. Однако, парадоксальным образом, тот же самый процесс порождает угрозу основополагающим механизмам рыночной экономики, базирующейся на наемном труде и потреблении. Мы сталкиваемся не просто с очередной экономической турбулентностью, а с проявлением фундаментального противоречия между производительными силами и производственными отношениями в духе марксистской теории.
С момента промышленной революции капитализм опирается на принцип повышения производительности через вытеснение ручного труда машинами. Каждая технологическая волна сопровождалась изменениями в структуре занятости, но не её упразднением. Сегодня же ситуация качественно иная. Искусственный интеллект и роботизация впервые делают возможной автоматизацию не только физического, но и умственного труда.
Процесс автоматизации, направленный на снижение затрат, неизбежно подрывает спрос, если потребление зависит от заработной платы. Как отмечают Эрик Бриньолфссон и Эндрю Макафи в книге The Second Machine Age (2014), "мы впервые сталкиваемся с тем, что технологии могут заменить не только мускулы, но и мозги" — подрывая экономическую роль большинства работников.
Согласно отчету МВФ (IMF (2024). AI and the Future of Work), ИИ в той или иной степени затронет около 40% рабочих мест по всему миру. В развитых странах цифра достигает 60%, поскольку в этих экономиках преобладают когнитивные профессии. По данным McKinsey (McKinsey Global Institute (2017). Jobs lost, jobs gained: What the future of work will mean for jobs, skills, and wages), к 2030 году до 800 млн рабочих мест может быть автоматизировано. Уже сегодня ChatGPT, GitHub Copilot и другие системы оказывают влияние на профессии юристов, программистов и преподавателей (OpenAI Research (2023). GPT’s Economic Impact).
Технологии, особенно в цифровой сфере, всё чаще демонстрируют свойства, несовместимые с логикой товарного обмена.
Пример Linux, ядра Android и более 90% серверной инфраструктуры в мире (The Linux Foundation. State of Open Source Report (2023)), показывает, что продукты, создаваемые вне логики прибыли, могут быть устойчивыми, масштабируемыми и критически важными. GitHub объединяет более 100 миллионов разработчиков (GitHub. Octoverse 2023 Report), многие из которых трудятся не за зарплату, а из альтруистических или профессиональных мотивов. Проекты типа Python, Blender, LibreOffice создаются в неиерархических сообществах, где вместо конкуренции доминирует кооперация.
Это соответствует концепции «peer production» (совместного производства), предложенной Йочаем Бенклером в работе The Wealth of Networks (2006), где он утверждает, что цифровые технологии снижают транзакционные издержки настолько, что делают возможным массовое кооперативное производство без рынков и фирм.
Цифровой объект может быть скопирован бесконечно без потери качества, с почти нулевыми затратами. Однако юридическая инфраструктура рынка (авторское право, патенты, DRM) вынуждена искусственно ограничивать доступ, превращая неограниченное благо в искусственный товар. Как подчёркивает Лоуренс Лессиг в книге Free Culture (2004), рынок становится тормозом технологического потенциала, защищая не инновации, а монополии.
Текущая система, хотя и сталкивается с кризисными явлениями, не остаётся пассивной. Наоборот, государственные и корпоративные институты начинают тестировать альтернативные механизмы социальной и экономической интеграции населения.
Южная Корея — глобальный лидер по плотности роботизации: 1012 роботов на 10 000 работников (International Federation of Robotics (2023). World Robotics Report). Это не только показатель технологической зрелости, но и стратегическая ставка на повышение производительности в условиях демографического спада. Однако такой рост делает ненадёжной занятость в промышленных секторах, что требует новой социальной политики.
Финляндский эксперимент с ББД (2017–2018) показал, что доход без условий улучшает психологическое состояние граждан, даже если не повышает занятость (KELA (Finnish Social Insurance Institution). Basic Income Experiment Results). Аналогичные эксперименты проводились в Канаде, Кении, США и Германии. Исследование Stanford Basic Income Lab (Stanford Basic Income Lab) подчеркивает, что ББД рассматривается как возможный способ поддержания спроса при массовой автоматизации.
Эксперимент в Великобритании в 2022 году охватил 61 компанию, более 90% которых продолжили работать в новом формате (4 Day Week Global Report (2023)). Помимо сохранения производительности, были зафиксированы улучшения психического здоровья, снижение текучести кадров и повышение удовлетворенности жизнью (Autonomy Institute (2023). Beyond the 40-Hour Week: Evaluating Working Time Reduction Trials). Эти данные подтверждают, что переход к сокращённому рабочему времени возможен без экономических потерь — при условии технологической поддержки.
Кризис, который мы наблюдаем, имеет не циклический, а структурный характер. Производительные силы вышли за пределы товарной формы. Продукты труда, особенно в цифровой среде, теряют связь с классическим товаром, как это описывал Карл Маркс в «Капитале» — как вещь, обладающая двойственной природой: потребительной стоимостью и меновой стоимостью.
Как отмечает Пол Мейсон в работе PostCapitalism (2015), мы вступаем в эпоху, когда «закон стоимости», описанный Марксом, больше не работает в цифровом мире. Цены всё меньше отражают реальные затраты, а обмен всё чаще осуществляется вне денежного измерения — через файлообмен, open source и бесплатные платформы.
Все рассмотренные явления — от логики автоматизации до экспериментальных моделей социальной поддержки — свидетельствуют о переходном характере современного капитализма. Его фундаментальные принципы — наемный труд, товар, прибыль — всё чаще вступают в противоречие с объективными возможностями технологий.
Мы становимся свидетелями исторической развилки: либо система адаптируется к новым реалиям, приняв не-рыночные элементы (например, через ББД или перераспределение), либо давление внутренних противоречий вызовет трансформацию производственных отношений. Не исключено, что перед нами — зарождение новой формации, в которой труд и производство будут подчинены не закону прибыли, а логике потребностей и устойчивого развития.
Это закономерно, всякий любитель рыночка в той или иной степени людоед, как бы он это ни отрицал. Для существования капитализма присвоение результатов чужого труда, грабёж и даже убийство необходимы всегда. Это аксиома. Начиная с эпохи первоначального накопления капитала до нашей эры развитого империализма.
В политико-экономических дискуссиях эффективность капитализма чаще всего иллюстрируется примерами развитых государств — США, Германии, Великобритании. Эти страны действительно обладают высокими показателями ВВП, уровнем жизни и технологического прогресса. Однако такой подход скрывает фундаментальную логическую ошибку: он исключает из анализа подавляющее большинство других капиталистических стран, которые не только не достигли этих успехов, но и находятся в состоянии хронической бедности, неравенства и нестабильности.
Сравнение Кубы — социалистического государства, находящегося под санкциями более 60 лет — с Соединёнными Штатами, крупнейшей империалистической державой, также является некорректным. Более продуктивно — сравнивать Кубу с другими странами Карибского бассейна, Центральной Америки или Африки, находящимися в условиях капиталистического развития, но не получившими доступа к глобальным экономическим преимуществам. И именно в этом контексте Куба оказывается более эффективной моделью, особенно если эффективность измерять не абстрактным ВВП, а показателями человеческого развития.
Капитализм не является гарантией экономического процветания. Если бы свободный рынок и конкуренция действительно автоматически приводили к росту благосостояния, тогда Гаити, Сомали, Эритрея, Бангладеш, Гондурас или Папуа — Новая Гвинея были бы примерами успешных государств. Но всё наоборот:
Гаити — одна из беднейших стран Западного полушария, где ВВП на душу населения не превышает $1,820, а уровень грамотности около 61% (World Bank, 2023);
Сомали — фактически разрушенное государство с частной фрагментарной экономикой, где уровень бедности превышает 70%;
Эритрея — милитаризованное общество с ограниченной экономикой, экспортирующее рабочую силу и медь;
Бангладеш — несмотря на быстрый рост текстильного сектора, остаётся страной с масштабной эксплуатацией труда, включая детский труд.
Эти государства следуют капиталистической логике: частная собственность, экспортно-ориентированная экономика, низкие налоги, либеральный рынок. Но при этом они не демонстрируют ни экономической стабильности, ни социальной устойчивости.
Причина — структурный дисбаланс капиталистической мировой системы, на который указывали такие исследователи, как Иммануил Валлерстайн и Самир Амин. Согласно мир-системному анализу, капитализм всегда порождает центр (ядро) и периферию, где одни страны богатеют за счёт эксплуатации других (Wallerstein, 2004).
Экономическое процветание стран центра напрямую связано с историческим и текущим империализмом — контролем над ресурсами, рабочей силой и финансовыми потоками стран Глобального Юга.
По оценкам ООН, Африка ежегодно теряет более $88 млрд из-за незаконных финансовых потоков, прежде всего через транснациональные корпорации (UNCTAD, 2020);
Франция извлекает около 500 млрд евро в год от сотрудничества с бывшими колониями в зоне франка КФА (Silva & Ndikumana, 2018);
США и ЕС активно используют санкции, долговую дипломатию и военные интервенции для сохранения экономического доминирования (Ирак, Ливия, Сирия, Афганистан).
Такой порядок делает капитализм глобальной иерархией, где страны центра решают свои внутренние проблемы за счёт ресурсной и трудовой эксплуатации периферии. В этом контексте большинство стран мира в капитализме никогда не смогут выбраться из бедности, поскольку играют в заведомо проигрышной системе.
На фоне этой системы Куба представляет собой исключительный случай. С момента революции 1959 года страна была подвергнута жёсткой экономической, торговой и финансовой блокаде со стороны США (с 1960 года). В дальнейшем были приняты законы Торричелли (1992) и Хелмса–Бёртона (1996), сделавшие эмбарго транснациональным — любая компания, торгующая с Кубой, рисковала санкциями от США.
И всё же Куба смогла выстроить устойчивую модель развития, сориентированную не на рынок, а на человеческий капитал.
Куба демонстрирует поразительную эффективность социалистической модели в условиях изоляции. Это общество, в котором нет неграмотности, нет бездомных детей, нет платного высшего образования, и при этом — один из самых высоких показателей здоровья населения в регионе. Кубинские врачи помогали в борьбе с COVID-19 в Италии и Африке, несмотря на собственные сложности.
Экономические кризисы — неотъемлемая часть капиталистической системы: Великая депрессия 1930-х, кризис 1973 года, азиатский кризис 1997-го, ипотечный кризис 2008-го, пандемия 2020-го. Каждый раз последствия перекладываются на слабейших — в виде безработицы, инфляции, сокращения социальных расходов.
Социализм, в отличие от этого, предполагает планирование, коллективное распределение ресурсов и социальную солидарность, что позволяет не только избегать рыночных крахов, но и концентрировать усилия на базовых потребностях общества: здравоохранении, образовании, инфраструктуре. Даже при бедности социалистическая модель может обеспечить социальную защищённость и выживание, в отличие от капиталистической, где от государства помощи не дождаться.
Сравнивать Кубу с США некорректно: США — крупнейшая военная и экономическая держава с доступом ко всем мировым ресурсам. Кубу следует сравнивать с соседями — Ямайкой, Доминиканой, Гаити, а также с африканскими странами и странами Юго-Восточной Азии.
И на этом фоне Куба выглядит вопиющим исключением, демонстрируя:
более высокую продолжительность жизни;
отсутствие голода;
низкую детскую смертность;
высокий уровень образования;
развитую систему профилактической медицины;
экспорт квалифицированного труда, а не сырья или мигрантов.
«Когда они говорят „капитализм“, они подразумевают Соединённые Штаты. Но капитализм — это также Бразилия, это Гаити, это Гондурас, это Филиппины. Почему они не сравнивают нас с ними?»
— Фидель Кастро, IV Съезд Коммунистической партии Кубы, 1991
Капитализм может показывать экономическую эффективность, но только для небольшого числа стран, которые исторически накопили привилегии и используют империализм как инструмент поддержания своего господства. Для подавляющего большинства государств мира — это путь в никуда, где бедность становится хронической, развитие — иллюзией, а рыночная эффективность работает против населения, а не на него.
На этом фоне Куба — социалистическая страна под санкциями и блокадой — демонстрирует, что возможно иное развитие. Без войн, без нищеты, без безработицы, без платной медицины. Не имея доступа к мировым рынкам, она всё же смогла обеспечить своим гражданам достойную жизнь, недостижимую для большинства стран капиталистической периферии.
И если Куба, находясь в изоляции, достигла этого уровня, представьте, чего бы она могла достичь без санкций, в условиях справедливой мировой экономики?
История Кубы — это вызов идее, что альтернативы нет. Куба доказывает, что социализм — не утопия, а работающая система, способная обеспечить базовые права и развитие, даже в условиях глобального давления. Это система, в которой человек — не ресурс, а цель политики.
По данным ЦентроБанка, в первом квартале 2025 года российский ипотечный заёмщик со средним доходом мог приобрести по рыночной ипотеке всего 10 квадратных метров жилья (год назад — 18 квадратов). На вторичном рынке доступность жилья тоже снизилась и составила 16 против 27 квадратных метров годом ранее.
Выводы ЦБ подтвердила статистика Фонда «Институт экономики города». По информации фонда, доля российских семей, которые могут взять рыночную ипотеку, снизилась за год почти в два раза — с 38,9% до 22%.
То есть лишь 22% семей в России способны впрячься в рабскую ипотеку на несколько десятилетий. Для большинства даже такая кабала остаётся недоступной.
Но ребеночка буржуазное государство настоятельно просит родить как-нибудь и где-нибудь. Вынь да подай господам новых наёмных рабов для эксплуатации.
Тут Госдума приняла закон о запрете фильмов, дискредитирующих традиционные ценности. Наверное, это должно будет помочь. Перестанем смотреть всякое нетрадиционное и начнём рожать как наши предки в царской России: по 10-12 детишек.