puz0

«Поступает приказ в атаку, марш! И тут внезапно замечаю сцену, которую, наверное, можно увидеть только в фильмах про Великую Отечественную войну. Пацаны встают, берут автоматы и начинают прощаться друг с другом». Ветеран СВО Денис Орлов рассказал газете ВЗГЛЯД о том, как его изменил боевой опыт от Сирии до Украины – и почему с войны невозможно вернуться полностью.

Житель Орловской области Денис Орлов прошел военные операции в Сирии и на Украине. Даже после тяжелого ранения и с инвалидностью он продолжает помогать фронту. Какие выводы об истоках терроризма Орлов сделал во время бесед с боевиками ИГИЛ*? Какое поручение командиров в ходе спецоперации оказалось самым сложным с моральной точки зрения? И какие задачи теперь у вернувшихся с войны? На эти и другие вопросы гвардии старший лейтенант ВДВ в отставке Денис Орлов ответил газете ВЗГЛЯД.

ВЗГЛЯД: Денис, почему вы в свое время выбрали профессию офицера?

Денис Орлов: Такова традиция нашей семьи. Я потомственный военный. Мой отец – гвардии майор ВДВ, служил в легендарной 45-й бригаде спецназа, принимал участие в первой чеченской кампании, награжден медалью Суворова. Двоюродный дед был командиром авиаполка. Прадеды почти все воевали, прапрадеды участвовали в Гражданской, а их отцы – в Первой мировой.

Поэтому я не видел для себя другого пути, кроме как военная служба – и поступил в Военный университет Министерства обороны на факультет военно-политической работы.

ВЗГЛЯД: Необычный выбор для представителя офицерской династии. В строевых частях порою скептически относятся к военно-политическим работникам, политрукам.

Д. О.: Такое действительно встречается. В этом виновата разгромная политика властей нашей страны в советское время и в 1990-е годы. Работа политрука ассоциировалась с пропагандой партийной идеологии, но никак не увязывалась с воспитанием морального духа солдат. Это категорически неверный подход.

Но, во-первых, служба политруком для меня – тоже продолжение военной традиции. Мой прапрапрадед был красным комиссаром во время Гражданской войны. И для меня символично, что спустя годы я продолжил путь комиссара. Да и по складу характера я чистейший гуманитарий, мне интересна моя гражданская специальность – социальный психолог и педагог.

А во-вторых, на замполитов надо смотреть не как на массовиков-затейников, а как на тех, кто говорит с солдатами на одном языке, кто понимает проблемы и чаяния бойцов. Главная задача любого политработника – сделать так, чтобы у солдат было четкое осознание, зачем они служат и воюют. И за что они могут отдать свою жизнь и здоровье.

ВЗГЛЯД: Когда вам удалось впервые уже на практике применять военные навыки?

Д. О.: Моя первая командировка произошла еще когда я был курсантом третьего курса, в 2018 году, в Сирийскую Арабскую Республику. Сначала меня назначили переводчиком в 65-ю механизированную бригаду, позже выполнял различные задачи в интересах командования. А еще через три месяца был откомандирован по линии специальной разведки и работал уже по другому направлению.

ВЗГЛЯД: Приходилось допрашивать пленных игиловцев?

Д. О.: Приходилось, и не только игиловцев. Самый интересный случай произошел в одной из стран Африки. Я допрашивал уже опытного боевика «Аль-Каиды*», который организовывал наркотрафик из Иордании через Сирию в Европу. Спрашиваю: как вас завербовали в «Аль-Каиду», где и при каких обстоятельствах?

Оказалось – в молельной комнате в Риме! Любой специалист скажет, что все такие молельные комнаты находятся под присмотром спецслужб, в данном случае итальянских. И вряд ли вербовка этого человека в «Аль-Каиду» произошла по недосмотру этих спецслужб. Скорее всего, наоборот – это была спланированная акция государства – члена НАТО по набору рекрутов для участия в террористической деятельности.

Чем больше я работал на Ближнем Востоке и в Африке, тем сильнее убеждался, что террористические организации не самостоятельны. Например, однажды на допросе боевик ИГИЛ указал на координаты схрона в пустыне. И действительно, мы обнаружили схрон, а там – натовское оружие, израильские аптечки, австралийские системы спутниковой связи, американские бронежилеты. Другие боевики рассказывали мне, что их полевые командиры проходили обучение в турецкой разведке, лечились в Иордании и Израиле. Международный терроризм существует только за счет поддержки больших государств и блоков стран.

ВЗГЛЯД: Почему после обучения на переводчика и политработника вы оказались в Воздушно-десантных войсках?

Д. О.: Сразу после поступления в Военный университет я понимал, что моя дальнейшая служба будет связана исключительно с ВДВ. Был одним из первых по успеваемости, поэтому мне предоставили право выбора места службы, и я реализовал это право в интересах Воздушно-десантных войск. Был направлен в 137-й парашютно-десантный полк 106-й воздушно-десантной дивизии.

ВЗГЛЯД: Как вас там приняли?

Д. О.: Первые недели моей службы были сопряжены с определенным скепсисом со стороны командования. Можно было услышать – «нам нужен командир, а не замполит». Но в короткие сроки это предубеждение удалось развеять.

Я пришел в войска в 22 года, заместителем командира разведроты. У меня были в подчинении взрослые мужчины в возрасте 35-40 лет. Нужно было выстроить такую систему, которая позволяла бы им без дискомфорта подчиняться молодому командиру. Совместные учения, разведвыходы, выполнение задач, умение брать на себя ответственность – все это позволяло укрепить свой авторитет.

А потом как-то раз ко мне перед боем подошли бойцы и сказали: «Товарищ командир, за вами мы готовы идти в бой».

В сложной ситуации на фронте батальон поднялся и пошел за мной и командиром в атаку. Для меня лично – это высшая оценка всей моей деятельности за всю военную карьеру.

ВЗГЛЯД: Перед боем – значит, речь уже о спецоперации? Где вас застало начало СВО?

Д. О.: Я вернулся с Ближнего Востока из очередной командировки в первых числах декабря 2021 года. Наш полк направлялся на учения в Белоруссию. Были сформированы батальонно-тактические группы (БТГ).

Я понимал, к чему это все идет. На Ближнем Востоке для нас не было секретом, что подготовкой боевиков террористической организации «Хайят Тахрир аш-Шам*» занимались офицеры Главного управления разведки Украины (ГУР). Была понятна степень угрозы, которую Украина представляла для России. Я предполагал, что если в Белоруссии идет концентрация сил и средств, то при определенных условиях они могут пойти на Киев.

ВЗГЛЯД: Вы были в составе этих сил?

Д. О.: Я несколько раз обращался к командиру полка с просьбой включить меня в состав одной из БТГ. Но меня в тот момент оставили в полку отвечать за одну из самых сложных задач: общение с женами и матерями наших военнослужащих. Информировать их о том, что происходит с их родными и близкими.

ВЗГЛЯД: Задача не из легких...

Д. О.: Да, морально было очень сложно, особенно когда пошли первые потери. Звонки были порой и в четыре, и в пять утра... Например, звонит жена одного из наших парней. Спрашивает, что ему положить в посылку – теплые носки, сигареты? А я знаю, что парня уже нет. Что ей отвечать? Женщина на позднем сроке беременности...

Передавать родителям информацию о гибели их детей – пожалуй, самая сложная в моей жизни эмоциональная ситуация. И когда в начале марта пришел приказ направиться в зону боевых действий, на специальную военную операцию, я испытал облегчение.

ВЗГЛЯД: Вы были морально готовы к участию в боевых действиях?

Д. О.: Я уезжал с мыслями о том, что война предстоит серьезная, есть риск не вернуться и больше не встретиться с семьей. Подумал, что стоит повидаться с родителями перед отъездом, тем более что был праздник – 8 Марта. Купил для семьи в подарок долговечное дерево бонсай с мыслью: даже если меня не станет, оно будет напоминанием обо мне. Взял такси из Рязани до Подмосковья – и поехал домой, к родителям.

ВЗГЛЯД: Хотели лично сообщить своим родным?

Д. О.: Как раз нет, просто хотел повидаться, но не раскрывать, что ухожу воевать. Но меня выдала моя старая привычка… Когда уезжаю в командировки, я всегда налысо стригусь, потому что так проще.

И вот 8 марта ночью я приехал домой. Мама счастлива, батя тоже был рад. Постриженный под ноль, снимаю шапку – и у мамы истерика: «Когда?». Я говорю: «Завтра». В ответ слезы, плач. Я ее успокаиваю, говорю, что пора бы уже привыкнуть, а мама отвечает: «Как к этому можно привыкнуть?..»

ВЗГЛЯД: Как начался ваш боевой путь в зоне СВО?

Д. О.: Мы на бэтээрах через Белоруссию и далее через чернобыльскую зону отчуждения заходили под Киев.

И кстати, по пути наткнулись на подземную украинскую лабораторию по разработке ядерного оружия. Ее нашли мои ребята. Опять же – к сведению тех, кто до сих пор сомневается в необходимости спецоперации…

ВЗГЛЯД: В чем была тогда ваша боевая задача?

Д. О.: Организация охраны и обороны района применения реактивных систем залпового огня «Торнадо», «Смерч» и «Ураган». Выставлял посты наблюдения, караулы, секреты. Затем мы передислоцировались в Белгородскую область, где сопровождали колонны с топливом, боеприпасами и спецгрузами. Через некоторое время меня направили в район населенного пункта Попасная, на должность заместителя командира парашютно-десантной, по сути, штурмовой роты – и началась штурмовая работа. Именно на этом направлении мы потом в течение шести суток активно наступали.

ВЗГЛЯД: Как выглядит штурмовая работа?

Д. О.: Спишь по два часа в сутки и под огнем противника идешь вперед. Мы освободили три населенных пункта, взяли два опорника, прошли с боями 25 км пешим шагом.

Однажды совместно с «Вагнерами» взяли очень серьезный опорный пункт. Окопы и блиндажи такие, что можно ходить в полный рост. Полтора метра железобетона, узкие бойницы, даже 122-мм снарядом не пробить. Но самое интересное, кто держал этот опорник. Когда мы запрыгивали туда и зачищали, нам в ответ кричали на немецком. Это были настоящие этнические немцы!

ВЗГЛЯД: Неужели бундесвер?

Д. О.: Не знаю, действующие военнослужащие бундесвера или «отставники» – но точно немцы. А главное, вместе с ними этот опорник держали боевики «Правого сектора*».

Именно тогда ко мне и пришло настоящее понимание, против кого мы воюем. Я думал: мой прадед в гробу переворачивается от мысли, что его правнук в 2022 году очищает Донбасс от немцев и бандеровцев.

ВЗГЛЯД: Какой была цель этого наступления?

Д. О.: Освобождение Владимировки и Ново-Петровки. Это ключевые населенные пункты для продвижения на Угледар и на Артемовск (Бахмут). Они стоят на холмах, противник оттуда легко работал по нам – минометы, «Грады», танки, ствольная артиллерия. Когда мы подходили к рубежу, Владимировку уже штурмовал второй батальон нашего полка. Штурм захлебнулся, появились погибшие и раненые.

А здесь нужно понимать: мы из одного полка. Это же не просто коллеги по работе. Это люди, которые с тобой живут в одном военном городке. Чьи дети с твоими детьми ходят в один детский сад. Жены ходят к одним мастерам делать маникюр. Это в войсковой части мы обращаемся друг к другу как «товарищ гвардии старший лейтенант», «товарищ сержант», а за забором мы обычные люди со своими семьями. Эти семьи общаются и дружат.

И вот смотрю я на позиции своих ребят и вижу, как несут тела раненых со второго батальона. Это все друзья, товарищи, коллеги, у кого-то, повторюсь, жены дружат.

И я думаю – а как пацаны сейчас пойдут в атаку? Они же видят, что происходит с их товарищами. И говорю командиру роты: «Если пацаны не пойдут, я пойду один». Ротный отвечает: «Значит, пойдем с тобой вдвоем». Другие офицеры роты нас поддержали. И действительно – поступает приказ из дивизии напрямую командиру первого батальона: с исходного рубежа, в атаку, марш!

И тут внезапно замечаю сцену, которую, наверное, можно увидеть только в фильмах про Великую Отечественную войну. Пацаны встают, берут автоматы и начинают прощаться друг с другом. Говорят: «Сань, ты меня извини, если был неправ… Извини меня за то и за это… И ты меня прости… Если останусь в живых, не суди меня строго…».

И друг к другу обращаются с единственной просьбой – если со мной что-то случится, позаботься, пожалуйста, о моей семье, о жене, о детях, о пожилых родителях. Называют самых близких людей. Один даже просил забрать его собаку, если его не станет. А затем обнимаются и с абсолютно отрешенным лицом идут за нами, офицерами, вперед, в атаку.

В этот же день мы взяли и Владимировку, и Ново-Петровку. Моя рота не понесла потерь.

ВЗГЛЯД.: Потрясающая история.

Д. О.: Да, но чуть позже я увидел нечто для меня даже более потрясающее, на этот раз касающееся не нас, а противника.

В некоторых домах освобожденных нами населенных пунктов оставались мирные жители – старики, бабушки. Здесь еще накануне расквартировалась украинская армия – с этими же людьми, гражданскими. И как только мы прошли эти населенники – украинская армия начала «Градами» и минометами уничтожать те дома, в которых она вчера квартировалась. Убивать тех людей, что вчера им отдавали еду! Мы в три часа ночи эвакуировали гражданских из частных домов, из уцелевших пятиэтажек…

ВЗГЛЯД.: Может, противник думал, что вы остановились в этих домах? Устроили там свою базу?

Д. О.: Нет, ВСУ просто целенаправленно уничтожали мирное население. Базу там устроить нельзя, потому что в бою категорически нельзя сидеть на одном месте. Ты должен двигаться, потому что если теряешь маневренность, то становишься мишенью. У нас ведь продолжалось активное наступление, в ходе которого я потом был ранен.

ВЗГЛЯД.: Как это произошло?

Д. О.: Наша группа из десяти человек подходила к назначенному рубежу. Помню – стоял наш горящий Т-72... Рядом шел танковый бой, в бинокль было видно машины с крестами. Минометы активно работали, «Грады». И тут по нашей позиции прилетело, да так «удачно»…

В пяти метрах от меня разорвался 120-мм минометный снаряд. Два моих бойца сразу «двести». Остальные восемь – тяжелые «трехсотые». Стоны, крики. Опускаю взгляд – ноги на месте, но перебиты артерии, хлещет кровь. Потом мы с товарищами шутили, что за такую филигранную отработку минометчикам с той стороны надо было награды давать.

Прибежали меня вытаскивать, спрашивают: «Командир, как себя чувствуете, как ощущения?» А я же замполит, мне нельзя показать, что мне больно. Я улыбаюсь и говорю, что чувствую себя, как миллионер. Намекая, что три миллиона на страховке я заработал (смеется).

Потом тоже вокруг шутили – и когда зашивали мне без наркоза берцовую артерию, и когда плоскогубцами осколок из спины вытаскивали. Вплоть до госпиталя в Ростове-на-Дону.

ВЗГЛЯД.: Вы тогда понимали, что свое отвоевали?

Д. О.: Когда приехал в Ростов, был уверен, что через месяц обратно в бой. Думал, восстановлюсь, подлатаюсь. Я ведь молодой, горячий. Звоню родителям, говорю: «Все хорошо, жив-здоров. Нас на ротацию вывели. Мы сейчас на отдыхе в Ростове». Хотя батю обмануть не удалось. Он офицер и сразу понял, что если Ростов-на-Дону – то это не ротация.

Потом, уже в московском госпитале им. Бурденко, я понял, что со мной все серьезнее, чем казалось. Пришлось признаться родителям, что ранен. И в дальнейшем меня ожидал тяжелый, длительный путь восстановления. Семь операций – и новая жизнь. С апреля 2023 года я в отставке. Третья группа инвалидности.

Но зато в госпитале я убедился, что у меня действительно классные друзья.

Каждый день кто-то приезжал навещать меня, прямо делегациями. И там мне попались замечательные врачи: младший и средний медперсонал, хирурги просто от Бога.

ВЗГЛЯД: Как себя чувствуете сейчас?

Д. О.: До ранения я думал, что инвалидность ставит крест на активной жизни. Но ничего такого даже близко у меня нет. Да, я не могу долго ходить или стоять, начинает болеть стопа, но в остальном – никаких ограничений. Любить, ходить на свидания, заниматься чем-то активным мне ничто не мешает. Мне еще предстоят операции – будет проще ходить.

Я отношусь к своему ранению абсолютно нормально.

Больше скажу: если бы я знал, что по итогам боя буду ранен – все равно пошел бы в атаку. Потому что моя рота выполнила задачу и открыла основным подразделениям дорогу на Угледар. Горжусь, что мне выпала честь служить с этими людьми.

ВЗГЛЯД: Чем занимаетесь на «гражданке»?

Д. О.: У меня есть основная работа, но пока не могу о ней рассказать подробности. Если коротко – речь идет о боевой поддержке и помощи подразделениям на СВО. Уже есть реальные результаты. По окончании СВО можно будет раскрыть этот секрет.

Помимо этого, я преподаю основы национальной безопасности в Среднерусском институте управления – филиале РАНХиГС. Пишу диссертацию.

А еще участвую в создании в Орловской области отряда народной дружины. По своей специфике и подготовке она выполняет некоторые функции территориальной обороны региона. Например, с первых же дней вторжения противника в Курскую область наши дружинники работали в местных госпиталях в качестве младших медицинских сотрудников, помощников. Ради этой работы брали отпуска и отгулы за свой счет. Когда у нас произошел наплыв вынужденных переселенцев из Курской области, дружинники, в том числе и я, предоставляли свое жилье для их проживания.

ВЗГЛЯД: И много таких дружинников?

Д. О.: Подготовку у нас прошли больше тысячи человек. Их учили основам огневой и инженерной подготовки, управления БПЛА. Это обычные граждане – учителя, чиновники, сантехники-слесаря, юристы, представители различных творческих профессий. 70 человек в той или иной степени задействованы в СВО, для нашего региона это большие цифры.

ВЗГЛЯД: Накопленный военный опыт влияет на вашу сегодняшнюю жизнь?

Д. О.: Военная служба дала мне понятие дисциплинированности, пунктуальности. Например, не могу представить себе опоздание на назначенную встречу. Первое время на «гражданке» сложно было привыкнуть к тому, что можно не выполнить поручение руководства. Когда в армии командир ставит задачу, какая бы она ни была, ты обязан ее реализовать. А здесь, как оказалось, ты можешь сказать своему руководству: «У меня не получилось». Неисполнительность – для меня это было искренне дико.

Кроме того, военная подготовка дает возможность решать проблемы в любой ситуации. Если происходит что-то критическое, ты не теряешься, а аккумулируешь в себе силы, начинаешь обдумывать проблему с разных ракурсов и принимаешь решение.

ВЗГЛЯД: Но ведь столкновение с войной очень травматично для человеческой психики.

Д. О.: Так получилось, что еще до спецоперации я уже имел некоторый боевой опыт. Поэтому моя психика была более устойчива, нежели у тех ребят, у которых это было впервые.

ВЗГЛЯД: И помощь психологов вам не требовалась?

Д. О.: Я понимаю, что со мной происходит, понимаю первопричины, последствия и те проблемы, которые есть у меня. При всем уважении к своим коллегам, они мне ничего нового не откроют. Лечебные методики я тоже знаю, но я сейчас весь в работе, у меня нет времени для самоанализа.

У меня были проявления посттравматического расстройства. По ночам бывали моменты, когда на улице гремел гром, а я во сне падал с кровати, закрывал голову руками и прислушивался – нет ли других «прилетов».

После СВО не могу смотреть военные фильмы, особенно документальные. Болезненно воспринимаю свист летящего снаряда в кино. Я понимаю, что это фильм, но начинают трястись руки от одного только звука.

В остальном – у меня нет ни агрессии, ни флешбэков. И нет таких ярких моментов, как у некоторых моих товарищей. Кто-то в Новый год гуляет с семьей и падает на землю, когда начинают разрываться салюты. Кто-то из ребят на улицах прижимается ближе к зданиям – потому что меньше вероятность поражения осколками.

Например, я иду как-то по улице со своим боевым другом. И вдруг замечаю, что у него взгляд бегает – от канавы к канаве, от подвала к подвалу. Говорю: «Ты сейчас укрытие ищешь на случай обстрела?». Отвечает: «Да!». При этом мы находимся за сотни километров от линии фронта.

ВЗГЛЯД: Таким людям пригодилась бы психологическая помощь.

Д. О.: С войны нельзя вернуться тем же, кем ты на нее уходил. Война калечит человека. Все ребята, которые приходят из штурмовых подразделений – люди с травмированными душами.

И самое страшное, что может произойти на войне – это не инвалидность, не гибель. Самое страшное – человек может перестать быть человеком.

Конечно, должна быть комплексная работа психологов, психотерапевтов с ребятами, которые прошли войну. После окончания специальной военной операции, когда сотни тысяч людей с покалеченными душами будут возвращаться с войны, предстоят большие объемы работы. И эта работа идет уже сейчас. С каждым, кто попадает в госпиталь, работает психолог или даже психиатр.

ВЗГЛЯД: Вы сами психологически вернулись с войны?

Д. О.: В полном смысле я никогда с нее не вернусь. Часть меня всегда будет находиться на фронте и вспоминать о не вернувшихся оттуда друзьях и товарищах.

Когда человек возвращается с войны, через какое-то время его тянет назад. И это удивительно, потому что ты прекрасно понимаешь, что там можно стать калекой и даже, возможно, погибнуть. Это чувство, которое крайне сложно преодолеть, и самое болезненное – осознание того, что я здесь, а мои пацаны там.

ВЗГЛЯД: И как с этим жить?

Д. О.: Нашим бабушкам и дедушкам это не мешало поднимать страну из руин, строить нормальное будущее. То поколение, пережив ужасы войны, было более человечным, нежели поколения, пришедшие потом. Потому что они понимали ценность жизни.

ВЗГЛЯД: Ставите себе планы на будущее?

Д. О.: Да. Продолжать работать. Закончить диссертацию. Завести семью. Длительные командировки больше не планируются, можно посвятить себя воспитанию детей.

ВЗГЛЯД: Что бы вы сказали такому же, как вы, ветерану, которому сложно душою вернуться с фронта и жить мирной жизнью?

Д. О.: Что он уже выполнил свою задачу. Совершил все, что от него требовала Родина. И теперь его цель в мирной жизни – помогать формировать то общество, ради которого мы воевали. Растить детей, воспитывать молодое поколение, честно трудиться, быть верным себе, своим идеям и своему слову. Для человека, вернувшегося с войны, его новый фронт – это фронт его заботы о семье и своем народе.

================

Еще раз повторю источник для забывчивых

Опасность в первую очередь для сотрудников - в виде высокоэнергетического излучения. Там такие энергии частиц (МэВ-ы), что "тепловые" нейтроны обычных АЭС по сравнению с ними - так, летний дождик. Такая частица, попадая в биозащиту, не просто не гасится, а наоборот выбивает целый каскад высокоэнергетических частиц, некоторые из которых сами еще способны выбивать (конечно, на каждом этапе со снижением энергии). Но это примерно как с космическими лучами - безопаснее пропустить одну такую частицу сквозь себя, нежели пытаться защититься и получить гору шрапнели.

А толстую защиту не сделать, поскольку монструозность магнитов, создающих поле для образования жгута достаточной плотности. и так высока. Там остаётся что-то для тонкой рубашки лития или чего, но в любой криволинейной ловушке нейтральные нейтроны легко пролетают её насквозь.

Хотя по части долгоживущих последствий - конечно, ТЯ гораздо безопаснее.

По части "первого запуска" бла-бла - по памяти, реакции давно уже запускают.
Вопрос только в соотношении вложеной энергии и полученной в результате.

Уровень "получить больше энергии, чем вложили в непосредственно нагрев плазмы" - уже несколько лет как получен.

Год+ назад NIF получил выход термояда больше закачаной энергии на уровне энергии 0.5кг ТНТ эквивалента (2 с небольшим МДж). То есть, это уже не оценка (оценок реально было много всяких), а доказанный факт возможности.
Но сама по себе энергия не решает. Нужна ещё достаточная скорость её подачи, и годные способы подачи в термоядерное топливо. В своё время даже имея в качестве источника энергии многокилотонный (и сверхбыстродействующий, в сравнении с химической ВВ) ядерный заряд - и то пришлось помучаться. Отчасти и поэтому время поддержания реакции пока достаточно краткое и за него борятся. Собссно, все надежды на инерциальный синтез и связаны с тем, чтоб как-то вот очень по-умному научиться энергию до мишени доводить.

Сейчас идут на уровень "получить больше полезной энергии, нежели вложено во все обслуживающие системы", чтоб начинать рассматривать коммерческое применение.

Один из вариантов применения - "комбинированные" - ака ТЯ используется только как источник нейтронов и альфачастиц высоких энергий для облучения глубоко подкритических сборок, что давало бы высокую безопасность в плане СЦР: пучок гаснет - реакция останавливается; но при этом высокий энерговыход на доступных сегодня технологиях. Но тут опять же - надо фактически городить целую АЭС, и по капвложениям проект становится значительно менее привлекательным, нежели в "голом теоретическом" виде ТЯС. Нечто вроде пресловутой "каши из топора", где топор - ТЯР.

Другой вариант - некая "прямая ловушка", где с одной стороны подача топлива (к примеру, там, Д-Д, Д-Т, или какого), в процессе сжатие, синтез, а отработка а виде альфачастиц идет в некий толстый бак, грея его по-паровозному, заодно снимая вопрос толщины рубашек и биозащит отсутствующего в схеме большого кольца..

И кстати, чисто для референса -

Курчатовский институт поставил рекорд по длительности импульса среди российских токамаков

15 декабря 2023 ученые Курчатовского института получили разряд с током плазмы 260 кА длительностью более двух секунд на токамаке Т-15МД. Температура электронной компоненты плазмы составила порядка 40 млн градусов, что в два раза превышает температуру в центре Солнца. Для вывода Т-15МД на проектные параметры понадобилось восемь месяцев.

We've been 'close' to achieving fusion power for 50 years. When will it actually happen?

- о некоем "унынии" в отношении перспектив ИТЕР

Бороводородные реакторы от Three Alpha Energy, которые уж десяток лет пашут

с плазменными вихрями для получения зон устойчивого удержания высокоплотной плазмы за счет вмороженного в вихрь поля

(более полное описание ГДМЛ есть в пдф-ке от 23 года, но хз, как тут прикреплять файлы). Из введения -

Работа посвящена предложенному в ИЯФ СО РАН проекту открытой ловушки нового поколения – Газодинамической многопробочной ловушки (ГДМЛ). Целью проекта является обоснование возможности применения открытых ловушек в качестве термоядерных систем: источника нейтронов и, в перспективе, термоядерного реактора.

Основные задачи проекта заключаются в разработке технологий длительного поддержания плазмы в открытой ловушке, оптимизации параметров источника нейтронов на основе газодинамической ловушки и демонстрации методов улучшения удержания плазмы. Магнитовакуумная система установки будет состоять из центральной ловушки, многопробочных секций, улучшающих продольное удержание плазмы, и расширителей, предназначенных для размещения приемников плазменного потока. Установка будет сооружаться в несколько этапов. Стартовая конфигурация в общих чертах повторяет схему установки ГДЛ и будет включать в себя центральную ловушку с сильными магнитными пробками и расширителями. Она позволит решить две основные задачи: оптимизировать параметры источника нейтронов на основе газодинамической ловушки и исследовать физику перехода к конфигурации диамагнитной ловушки с относительным давлением β ≈ 1, который позволит существенно увеличить эффективность системы. В данной работе описан технический облик стартовой конфигурации установки и изложены физические принципы, на которых основан проект ГДМЛ.

Цель работы вкратце: показать, что делается реактор (более того, у них сейчас на почве успехов уже цели выше - показать, что на этом принципе можно сделать энергоустановку для более "сложных" топлив - чистого дейтерия, дейтерия+гелия-3 и водорода+бора-11).

Если вопрос "можно ли сварганить из конкретной установки ГДМЛ, как она есть, энергодобывающую?" - то да: в принципе можно, но только в виде гибрида. Предполагаемые Q~0.1..1 (у ИТЭР ~5). Это установка, если сравнивать с токамаками, уровня "чуть-до-ИТЭР" или "почти ИТЭР" (только в 250 раз дешевле).

Но ненужно, потому что если ГДМЛ нормально заработает, то немного увеличить (хотя бы просто удлиннить) - нефиг делать.

В отличие от токамака, это "труба", к ней даже имеющейся можно даже просто втыкать следующие секции с увеличением параметров (в каком-то смысле так и собираются делать даже сразу, по плану - потом "довтыкать" новые пробки, например). Чисто инженерно установка может увеличиваться даже просто в длину, серийным выпуском новых секций. Просто для проверки идей большая установка не нужна (и даже вредит - переделывать большую установку сложнее).

На то, что рисунок, можно не обращать внимания, установка строится с текущего года, а компоненты (напр, пробочные магниты на 20Тл) - строятся начиная с 23 года.