Soulish

— Давно работаете? — спросил я.

— Давно.

— А это вы меня посадили?

— Не совсем. Забрал вас возле завода.

Толком не ответил. Немного притормозил на перекрёстке, где раньше всегда не работал светофор.

Я вздохнул.

— Я работаю на этом заводе. Уже лет десять, может больше. Станки, масло, холод. Месяц без выходных отпахал уже. Всё ради семьи. Ну а как иначе? Дети, жена, квартиру так и не дали. Жена давно пилит, что меня нет, где тебя носит. А я вот… я просто хотел, чтобы у них всё было. Не лучше, чем у других. Просто… чтобы не хуже.

Таксист молчал. Только его глаза снова посмотрели в зеркало. Не прямо, а будто мимо. Слегка.

— Сегодня… хотя по ощущениям уже очень давно... У станка прям поплохело мне. Прямо как будто лампочку выкрутили. Без пафоса. Просто — щёлк, и всё - поплыл. Упал. А они… ну… мастер подбежал, смеялся ещё, что мол разлёгся, подняли, выпить что-то дали просили потом подписать бумагу, что это не у них случилось. Сказали, что скорая на проходной. Подписал. Выели меня. Уволят видимо. И что мне делать? Мне же детей кормить.

Он снова не ответил.

— Эй, — говорю. — А кто такси вызвал?

Пауза.

— Мы всегда приезжаем без вызова, — сказал он наконец. Голос был ровный, без драмы. Словно он говорил это уже сотни раз, и каждый раз — по-человечески, тепло. Не механически.

Я замолчал. Снег за окном стал идти крупнее. На стекле расплылись огни, будто кто-то плеснул молоко в чёрный кофе.

— Можно… — я сглотнул. — Притормозите? Дом мой будет скоро. Я хочу посмотреть.

Он притормозил.

На втором этаже, за запотевшим окном, сидели мелкие. Дочка и сын. Светлые, тонкие, как и положено быть в этом возрасте. Играли в старое домино с картинками — такое было у меня в детстве. Помню слона с мухой, трактор, арбуз. Я тогда думал, что всё будет просто. Что если будешь хорошим — то всё и будет хорошо.

Дочка вдруг посмотрела в окно. Улыбнулась. Указала брату. Он тоже посмотрел. Они замахали руками, как будто узнали машину.

Такси мягко мигнуло зелёной шашечкой. Почти как будто подмигнуло. Они захлопали в ладоши.

— Можно… я выйду? — спросил я.

Таксист закрыл глаза. Не устало — нет. Просто… как будто тяжело выдохнул. И покачал головой.

— Они хотя бы поймут? — тихо спросил я. — Что я всё сделал, что мог?

— Поймут, — сказал он. — Но позже. Не беспокойтесь. А там, куда мы едем — там вообще все всё понимают.

Такси тронулось. Свет из окна становился всё дальше. Я смотрел до последнего, пока их силуэты не слились с огнями улицы. За окном снова были “Продукты”, снег, пустые остановки и мир, который, кажется, остался там, на подоконнике второго этажа.

И я понял. Больше ничего менять не получится.
И можно наконец… снять усталость.

Я долго стоял, бессмысленно глядя ей вслед. В воздухе всё ещё держался запах лип и та странная дрожь, что тихо шепчет: «Эта встреча была важной».

Прошла неделя, а я всё никак не мог выбросить её из головы. Я пытался убедить себя, что всё это было случайностью, что в моей жизни вообще и так много по-настоящему важных событий, чтобы стоило придавать значение такой мелочи. Но память упрямо держала её образ — выцветшую футболку, шаги, этот странный, недетский взгляд.

Второй раз я увидел её на станции метро. Она сидела на скамейке с наушниками, сосредоточенно копаясь в телефоне. Снова тот же непостижимый контраст: внешняя простота подростка и внутренняя сложность, мелькавшая во всём, от уголков губ до осанки. Я замер на другой стороне платформы, прячась за толстой колонной, как будто боялся, что она узнает меня.

Поезд вошёл на станцию. Поток воздуха разворошил её волосы, и она, подрагивая губами, принялась напевать что-то почти неслышное, глядя вдоль колеи. Тонкая, мимолётная мелодия, которая придавала её виду ещё больше странную реальность. Это была не та ритмичная агрессия, что слушают школьники в беспокойном ожидании. Нет, это выглядело как ритуал: напеть мелодию, закрыть глаза и в последний момент вскочить в двери вагона.

Я сделал шаг ближе, пока поезд шумел, скрывая свои движения. Хотелось заговорить, спросить, что это за песня, что она значит для неё, но не успел. Девушка пружинисто вскочила и направилась к вагону. Казалось, что во всём её поведении была нотка сознательной игры: «Если кто-то смотрит, то может разгадать».

Я шагнул в тот же вагон, оставаясь на расстоянии, достаточном, чтобы не привлекать внимания. Внутри меня горело противоречие: что я делаю? Она же подросток! Наверное…

Мы доехали до её станции — какой-то небольшой, безлюдной. Здесь на платформах царило абсолютное спокойствие, разбавленное только обрывками сквозняка. Она двинулась к выходу, быстрым и уверенным шагом, а я… Я должен был ехать дальше.

Но не смог.

Я почувствовал, что эта мелодия уже каким-то образом притянула меня к своей орбите. И прежде, чем я понял, что делаю, сам оказался в переулке, куда она свернула.

"Эй," — позвал я неожиданно для самого себя. Звук моего голоса разорвал мир вокруг, как гудок тепловоза в безлюдной степи.

Она остановилась и обернулась.

Обернулась не сразу. Было в её движении что-то… театральное, как будто я стал частью запланированной сцены. Шаги замедлились, пальцы на ремешке сумки едва заметно сжались, а взгляд... Взгляд оценивающий, неуловимый, словно она решала, стоит ли этот момент её внимания.

— Да? — Голос лёгкий, звонкий, почти непринуждённый, но с ноткой преднамеренного равнодушия.

Я запнулся. Все слова, которые уже готовы были сорваться с языка, растворились под её взглядом. Острое чувство неправильности накрыло меня, будто внутри что-то кричало: «Ещё есть время уйти».

— Ты напевала… — слова вышли сами по себе. — Что это за мелодия?

Она хмыкнула, чуть склонив голову, словно не ожидала такого вопроса.

— Не знаю. Просто что-то старое. — Она сказала это с таким лёгким равнодушием, которое казалось обманчивым. Это было отточенное безразличие.

Тишина повисла в воздухе. Я мог уйти, продолжить просто жить своей обычной жизнью и забыть про неё навсегда. Но вместо этого я неловко продолжил:

— Ты любишь музыку?

Она усмехнулась, бросив взгляд, словно изучала меня. Мне показалось, что я увидел тень понимания в её глазах — она знала, как действует на людей.

— А кто её не любит?

Лаконично, чётко. Снова почти детское, но это «почти» прожигало меня, путая все ощущения.

— Книги, музыка… Очень похоже на поиск.

Я не знал, зачем сказал это. Даже не понимал до конца, что именно хотел спросить. Её губы чуть дрогнули, и на долю секунды я подумал, что увижу на них улыбку. Но вместо этого последовал один единственный вопрос:

— А почему тебя это волнует?

Я растерялся. Её тон был одновременно искренним и холодным. Как будто она говорила: Я вижу тебя насквозь, и не уверена, стоишь ли ты моего внимания.

— Просто интересно. Я… люблю наблюдать, — выдавил я, почувствовав, как эти слова делают мой образ ещё более отталкивающим.

— Наблюдать? — Она задумалась на мгновение. — Интересно. Посмотрим, хорошо ли ты это умеешь.

Она отвернулась и пошла дальше. Я стоял в этом пустом переулке, глядя ей вслед и чувствуя, как эти несколько минут надломили меня больше, чем все мои предыдущие годы.

После того разговора я почему-то стал замечать её чаще. Не думаю чтобы она нарочно искала встреч, скорее, судьба будто уводила нас на перекрёстки друг за другом. Я не пытался говорить — уже не решался. Просто наблюдал.

Она оказалась странным существом, сочетанием резкости и плавности, как капля ртути. То сидела на ступенях какого-то старого театра, беззвучно листая толстую книгу. То внезапно проносилась мимо на стареньком велосипеде, улыбаясь чему-то невидимому. Её маршрут казался произвольным, а привычки необъяснимыми.

— Ты преследуешь её, — сказал однажды внутренний голос, когда я снова остался в тени, глядя на сквер, где она кормила воробьёв крошками чёрного хлеба.

Я сжал пальцы в кулак, злясь на самого себя. Это уже не было похоже на обычный интерес или мимолётную симпатию. Что-то в ней захватило меня — неуклюжий обман внешности, внутреннее изящество, неуместная лёгкость в её поведении, за которой ощущался надлом.

Мне стало очевидно: она это чувствует.

Одним из таких дней она заметила меня. Нет, не прямо в глаза, не так. Просто чуть дольше задержала взгляд, когда пересекла дорогу в двух метрах от меня, касаясь светофора тонкими пальцами, словно о чём-то размышляя.

И снова — эта полуподростковая простота. Шорты, лёгкие кеды с заправленными шнурками и расхлябанная сумка через плечо. Не зная её раньше, я бы поверил этому образу. Даже в голос, если бы услышал его ещё раз.

Но глаза… они выжигали суть, напоминая мне о её недетской тонкости и какой-то тишине внутри, способной затянуть в себя кого угодно.

Снова ветер унес её до того, как я решился хоть на слово. Она двигалась по переулку так, будто знала — я за ней не пойду.

И действительно, я не пошёл.

В тот момент я поклялся, что завтра всё кончится. Просто перестану думать о ней. Слишком много надумал, слишком увлёкся. Всё это ненормально.

На следующий день я зашёл в кофейню недалеко от дома, куда любил периодически заходить в поисках тишины. И… она была там. Её появление уже перестало казаться случайным. Она сидела за столиком у окна, не глядя на проходящих мимо, чертя что-то на обратной стороне помятого театрального билета.

Я собрал всю волю, чтобы просто сесть в другой угол зала, лицом к стене и сделать вид, что читаю. Заказал американо, который тут варили довольно сносно, и открыл развлекательный сайт с логотипом дог-маффина.

Она знала, что я здесь. Ощущение её взгляда на затылке было настолько явным, что я мог практически услышать её мысли. "Ты что, опять пошёл за мной, чтобы молчать?"

Не знаю, сколько прошло времени — десять минут или час, — но я всё же взглянул в её сторону. Неуловимое движение: она чуть повернула голову, будто специально ловила мой взгляд.

— Ждёшь кого-нибудь? — спросила она из-за своего столика. Вопрос едва слышный, но не привлекающий внимание, словно она была уверена, что я его ждал.

Слова подвисли в воздухе. Люди за соседними столами не замечали ничего, продолжая говорить вполголоса о своих мелких заботах. Лишь мы с ней ощущали это неловкое напряжение.

— Сидел тут... думал, — наконец, вымолвил я, и повернулся не понимая, как найти нейтральный тон.

— Думал обо мне? — Она склонила голову, добавив к вопросу лёгкую улыбку. Не насмешливую, но подначивающую.

— Я… А должен был?

— Должен был? — повторила она. Потом встала, толкнула стул так, что его ножки скрипнули об пол, и подошла ко мне, оставив своё сиденье пустым.

Она была слишком близко, и я ощутил лёгкий запах недорогих духов с оттенком ванили. Это простое, будничное мгновение вдруг загнало клин в мои внутренние противоречия. Я видел её близко, совсем подростка, но при этом все движения — точные, рассчитанные, как у взрослой женщины.

— Ты всегда так странно смотришь, — заметила она, наклонившись и указывая пальцем на мой телефон. — Как будто знаешь, что хочешь спросить, но боишься это сделать.

Я на мгновение застыл, но всё же отреагировал:

— Зачем спрашивать, если всё очевидно?

Она улыбнулась чуть шире. Затем, не дав мне ответить или додумать дальше, резко ушла из кофейни, словно дав мне новый повод загнать себя в круг этих мыслей.

Я остался сидеть на месте, глядя на её пустую чашку у окна и мучительно пытаясь найти ответ на её невысказанный вопрос.

Я хотел уйти раньше, чем кофейня закроется, но заказал десерт и остался до последнего. Всё время взгляд возвращался к её опустевшему столику. Казалось, тень её присутствия осталась там.

Я всё прокручивал наш короткий диалог, её слова, что звучали как вызов. А потом то, как легко она развернулась и исчезла за дверью. Зачем она вообще подходила? Играла? Проверяла, как далеко можно зайти, прежде чем я выкину её из головы?

— Может, в этом и смысл, — сказал я вслух, не сразу замечая, как бариста в излишне свободной футболке искоса посмотрел на меня.

Когда я наконец вышел на улицу, вечер накрывал город тяжёлым свинцом. Её следы, которые я, как всегда, искал скорее уже бессознательно, на этот раз терялись в обычных людских фигурах. Мне показалось, что я слышу её шаги где-то впереди, в потоке уличных фонарей, но это было лишь отражение моего желания.

Весь вечер прошёл под глухим, давящим впечатлением от её ухода. Неосознанно я стал снова выстраивать вокруг неё мифы.

— Может, это ловушка, манипуляция и расчёт — мелькнуло в голове.

Домой я вернулся поздно, весь будто внутри тягучего оцепенения. Закрыл дверь, бросил куртку на кресло и упал на кровать.

Но она казалась рядом. Воображение достраивало каждую её деталь с пронзительной чёткостью. Вдох — запах недорогих духов. Её шаг — лёгкий, но уверенный. Даже тепло её дыхания, которого не мог почувствовать, будто появлялось где-то рядом.

Я не выдержал. Схватил куртку и вышел снова, почти машинально. Без направления, без цели. Искал пустую улицу или заброшенный сквер, где можно было бы забыться, убежать от квартиры, где я был заперт, как в тюрьме, с мыслями о ней.

Так я блуждал часа два, пока не оказался в том самом месте. У старой набережной с липами, где стояла полуразрушенная арка, мы впервые пересеклись неделю назад. И она была там.

Она стояла спиной ко мне, на границе света и тени, в жёлтом свете фонарей. Моё сердце на мгновение заколотилось в груди так, словно я знал, что пришёл сюда не по своей воле.

— Ты следишь за мной? — спросила она, не поворачивая головы.

Мой голос застрял. Глоток ночного воздуха стал вязким.

— Нет, я…

— Тогда зачем ты пришёл?

Я всё же нашёл в себе силы ответить:

— Ты как знала, что я здесь окажусь.

Она рассмеялась, развернувшись медленно, почти как в тот раз. Теперь это был не смех, а что-то глубже — смешанное с пониманием, даже с интересом.

— Так чего ты ждёшь от меня? — бросила она, будто отбросив последний, самый прозрачный фильтр.

Я молчал.

— Ты сам на это пошёл, — сказала она, глядя на меня не как девочка, а как актриса, которая наконец-то снимает маску перед единственным зрителем.

Её осознанность ранила меня глубже, чем я был готов.

— Знаешь, — начал я, пытаясь вернуть себе равновесие, — ты странная.

Она приподняла бровь.

Её взгляд стал тяжелее. Пауза затянулась, пока свет старого фонаря за её плечом почти не потух, оставив в тени лицо и только искру в её глазах.

— А ты? — сказала она наконец, переступая шаг вперёд. — Что в тебе, кроме любопытства?

Я не ответил.

Она прищурилась, разглядывая меня, будто просчитывала реакцию.

— Ты ведь не видишь, да? — бросила она. — Смотришь на меня, на движения, даже на голос. Но ты ведь всё не так видишь, правда?

От этого холодного спокойствия я попятился назад, будто инстинктивно.

— Не то, чтобы не вижу, — я нервно улыбнулся и попытался отшутиться, — но не до конца.

— Нет? — усмехнулась она, вновь расправив плечи, как девушка на пороге взрослости.

Меня снова прошибло той мыслью, что слишком очевидна была эта неестественность её облика: подросток с хищным движением, детскость в жесте — а вес в каждом ответе. Всё это будто выдергивало основу и рушило те безвольные оправдания, которыми я пытался её укрыть для себя.

— Сколько тебе лет? — всё же рискнул я.

Она замолчала. Но молчание было таким тяжёлым, будто несло за собой цепочку следствий, которые мне вряд ли понравились бы.

— Ты всё ещё хочешь это знать? — она наклонилась вперёд, приближая своё лицо к моему, но не улыбаясь.

— Да. — сказал я серьёзно.

— Двадцать пять. — наконец ответила она, почти бесстрастно.

Моё сердце гулко застучало. Этот ответ был передо мной, как ответ, который был написан у меня на лбу, но я даже не пытался смотреть в зеркало. Всё это время я боролся с собственной моралью, не осознавая, что делал только хуже.

— Мне тоже.

— А если бы я сказала меньше? — спросила она вдруг.

Я хотел ответить. Понять, что ещё я здесь ищу. Но понял слишком поздно: её игра всегда оставалась её — и больше ничьей.

После её слов всё стало будто искажённым, как через грязное стекло. Тишина между нами плотнела, каждое движение ощущалось как тревожный сигнал.

Я шагнул назад, почувствовал под ногой неровность плитки.

— Но к чему были этот флёр таинственности? — выдохнул я, стараясь встретить её взгляд, но она больше не смотрела на меня.

— Кто тебе сказал, что я должна быть понятной? — Она отвернулась, касаясь пальцами потрёпанного рукава своего кардигана. — В мире, где тебя никто не видит таким, какой ты есть, нужно быть тем кто ты есть.

— Никто? — Это прозвучало больше, как вопрос к самому себе.

— Ни ты. Никто другой. Вы придумываете людей, их желания, их слабости. А реальность остаётся где-то на обочине.

Её голос потерял ту лёгкость, с которой она раньше разговаривала. Он теперь напоминал крик через сломанную рупорную трубу — тихий, но отчаянный.

— Так, когда же ты была настоящая? — выпалил я.

Она обернулась ко мне резко, неестественно резко. На секунду я подумал, что вижу в чертах лица взрослого человека — взгляд, полный злой усталости. Но нет, это был тот же подростковый образ, вырезанный из газетного клише: высокие скулы, губы без следа косметики, тусклая чёлка, которая падала на глаза, как невидимая занавеска.

— Я просто была, — сказала она. — Это тебе меня искать хочется.

Мне вдруг стало холодно. Её слова звучали, как приговор, но при этом словно приглашали в мир, где не нужно было решать, кто виноват и кем надо быть.

Она сделала шаг вперёд. Её силуэт, окутанный жёлтым светом от фонаря, будто растворялся в ночи.

— Ты пытаешься что-то понять, а нужно просто принять. Иногда вещи — не "почему", а "как".

Я почувствовал себя маленьким, растерянным перед чем-то огромным и неизведанным.

— Ты знаешь, — сказала она тише, почти шёпотом, — не всё бывает линейным.

Я хотел что-то сказать, оправдаться, но все слова застряли в горле. Она просто посмотрела на меня в последний раз и ушла, растворяясь в глубине ночи.

Именно в тот момент я осознал: нет ясного разделения. Ни она, ни я уже не знали, где заканчивается выдумка и начинается правда.

Я не помню, как добрался до дома. Улица превратилась в сплошную череду бликов света, а мысли, будто разбитое зеркало, хаотично отражали фрагменты разговора. Её образ стал липким, навязчивым, и не отпускал.

Закрыв за собой дверь, я не включил свет. Темнота успокаивала. Свалился на кровать, как есть, в одежде, усталость накрыла внезапно. Но вместо отдыха пришли сны.

Всё начиналось просто: мы стояли на пустой улице, никакого звука, только ветер. Она что-то говорила мне, но слова уходили в пустоту, обрывались невидимыми нитями, и я не мог уловить их смысл. Её лицо было бледным, кожа словно мрамор, и оно больше не принадлежало реальности.

Сон разрастался, превращая улицу в бесконечный лабиринт. Она шла впереди, но на расстоянии — вечно недоступна. Всякий раз, когда я пытался её догнать, пространство передо мной сгущалось: дороги менялись, исчезали проходы. Но она всегда была в центре зрения, оборачиваясь время от времени.

— Ты не успеваешь, — звучало в моей голове.

Эта фраза стала единственной связью с реальностью.

Проснулся я внезапно. Холодный пот стекал по спине. Воздух в комнате стоял, гулкий и пустой.

Тихий шорох. На секунду показалось, что он исходит из прихожей.

Я прислушался.

— Ты ещё не готов, — услышал я. Это был её голос, чёткий, но почти беззвучный, словно сама комната повторила его.

Я вскочил и замер. Всё тихо.

Обхватив голову руками, я понял, что в ней раскрутилась бесконечная спираль. Её силуэт, голос, даже манера держаться, всё говорило о том, что она превосходила меня в игре, которую я даже не осознавал.

Было ли это высокомерием? Или, напротив, её способ раскрыться перед кем-то, кто хотел увидеть её глубже?

Или я запутал сам себя, убеждённый, что ищу правду, а на деле цеплялся за загадку ради загадки?

Тяжёлый воздух ночи стал непосильным. Я вышел на балкон. Город казался чужим, каким-то изломанным, будто сны вскрыли его изнанку.

Балкон тянул прохладой, неся шорохи далёкого ветра и свист редких машин. Я закурил, не чувствуя вкуса дыма, а только слабое успокоение ритуала.

Её слова продолжали звучать в голове. «Ты не успеешь», «Ты не видишь». Что она хотела мне доказать? Или от чего предупредить?

Я смотрел вниз, на почти пустую улицу. Одинокая фигура проскользнула вдоль тротуара. На миг показалось — она, но это был лишь ночной прохожий. Мне вдруг стало неприятно находиться в закрытом пространстве.

— Это не я тут старший исследователь, — будто бы раздалось снова из моего разума, хотя могло быть лишь эхо странного самовнушения.

Я раздавил окурок об стену и вернулся в комнату.

На столе лежал блокнот, давно его не открывал. Внутри — схема, бесконечная загадка моей прошлой загадки: карты личностей прошлых людей, времён и личностей, когда-то строившиеся для поиска закономерностей в жизни. Там был вопрос, к которому всё сводилось: как люди формируют свои «маски»?

Я достал ручку и начал писать, сам не понимая, зачем.

«Она была как тайна. Вытканная между реальным возрастом, несовершенными жестами и безумной уверенностью в своих словах. Но куда она хотела меня привести?»

Мысли выходили на бумагу рваными линиями, без попытки связать в логичное повествование.

Я поймал себя на том, что начинаю рисовать. Маленькие силуэты, её фигуру с распущенными волосами. Взгляд её глаз.

И в какой-то момент осознал — мои руки двигались как будто по чужой воле.

Стремительно сорвав листок, я швырнул его в угол комнаты.

Нет. Хватит.

Но теперь эта мысль — про неё, про тайну — больше не уходила. Она уже не была загадкой личности, не была человеком. Скорее, была явлением, случаем, чем-то, что входит в жизнь, чтобы разрушить устоявшееся и открыть новый путь.

— Ты сам выбрал, — шепнул голос в голове, словно аккомпанируя тяжёлому стуку моего сердца.

Той ночью я больше так и не уснул. Моё сознание, будто заразившись чем-то чужим, пыталось удержаться за ускользающие образы её лица.

Только к рассвету я понял: с этой историей я не справлюсь. Я не смогу разобрать её на детали. И, возможно, она была нужна не для этого.

Она должна была оставить только след.

— Привет, я Дима, — произнёс он, решившись. Его голос прозвучал спокойнее, чем он ожидал, хотя внутри всё ещё оставалась нотка сомнения.

Девушка повернула голову, посмотрев на него внимательными глазами. Лицо её оставалось непроницаемым, но он заметил, как она слегка приподняла бровь. Тонкие черты лица подчёркивали её белую, почти фарфоровую кожу. Она не ответила сразу, но её губы тронула загадочная полуулыбка.

— А тебя как зовут? — решился спросить он, стараясь выглядеть непринуждённо.

Девушка медленно подвела указательный палец к губам, едва касаясь их, и ответила коротко:

— Секрет, — её голос прозвучал мягко, но было в нём что-то загадочное.

Дмитрий почувствовал лёгкий холодок по спине, но решил не придавать этому значения. "Ну и ладно", подумал он, почувствовав внезапную лёгкость. "Почему бы и не рискнуть?"

— Не хочешь прогуляться? — предложил он, посмотрев на неё внимательнее.

На удивление Дмитрия девушка кивнула, не сказав ни слова, и пошла рядом с ним. Он заметил, как её шаги были едва слышны, как будто она плыла над землёй.

— Так… расскажи, — начал он, чувствуя, что нужно чем-то заполнить тишину. — У тебя есть парень?

Девушка слегка покачала головой, а на её лице появилась та самая загадочная улыбка, которая ещё больше его заинтриговала.

— Нет, — коротко ответила она, и в её голосе прозвучало что-то, что заставило его усомниться в правдивости её слов, но он не стал развивать тему.

— Я недавно расстался, — неожиданно для самого себя сказал он, словно это само собой вышло наружу. — Мы были вместе недолго, но всё как-то не складывалось… Она всё время находила какие-то мелочи, к которым придиралась. Например, я подарил ей белые розы… думал, что это красиво. А она… сказала, что я специально купил их чтобы её унизить. Представляешь? Видимо знает, что не дорогие.

Он хмыкнул, понимая, как глупо это звучит, но уже не мог остановиться.

— А знаешь, что белые розы означают невинность? — вдруг произнесла девушка, неожиданно прерывая его. Её глаза снова внимательно уставились на него, но в уголках губ заиграла ироничная усмешка.

Дмитрий замер, не ожидая такого поворота. Он посмотрел на неё, слегка нахмурившись:

— И что? — переспросил он, не понимая, к чему это.

Она пожала плечами, всё так же тихо, почти шёпотом, но с какой-то скрытой насмешкой сказала:

— Для некоторых это может быть оскорблением... или даже обвинением.

Эти слова словно застали его врасплох. Он помедлил, обдумывая их, чувствуя, что не хочет возвращаться к этой теме. "Какие розы, какие капризы?" — мелькнуло в голове. Всё это теперь казалось таким мелким и неважным на фоне происходящего.

Дмитрий смолчал. Он уже не хотел возвращаться к этой теме. Розы, капризы, ожидания — всё это казалось таким мелким и неважным. Он думал о себе, о том, что ему всегда не везло с людьми. Даже когда он старался быть лучшим, всё равно оказывался виноватым.

— Я, наверное, слишком мягкий, — неожиданно для себя начал говорить он, почти не смотря на неё, — всегда уступаю. Вот и она... я ведь хотел сделать как лучше. Белые розы, подумал, что красиво... — он хмыкнул, понимая, как глупо это звучит вслух. — А ей — не понравилось.

Она лишь слушала, иногда кивая, но в её взгляде мелькало что-то странное, от чего Дмитрий чувствовал лёгкое беспокойство. Они шли по пустым дорожкам парка, деревья вокруг казались ещё более угрюмыми в сгущающихся сумерках. Воздух наполнился тяжёлым, чуть холодным запахом сырости от близкого речного канала.

Когда солнце совсем село, девушка неожиданно заговорила:

— Знаешь, однажды моя подруга встречалась с парнем. Он был милый, такой же как ты... дарил мелочи, приглашал на прогулки. А однажды, как сейчас, в парке, он начал к ней приставать.

Дмитрий насторожился, но не перебил. История вдруг захватила его внимание.

— Она отказала, — продолжала девушка ровным голосом, ни на мгновение не сбиваясь, — но он не остановился. Затащил её за кусты... — она замолчала, позволяя словам осесть в тишине.

Вдруг они оказались возле канала. Вода неподвижно отражала слабые отблески далёких фонарей. Дмитрий замер на месте.

— И откуда ты это знаешь? — спросил он, чувствуя, как внутри закипает тревога.

Она повернулась к нему и, не меняя выражения лица, сказала:

— Я видела. — Её губы вновь сложились в зловещую, ледяную улыбку.

Дмитрий вздрогнул, чувствуя, как на лбу выступил холодный пот.

— А что с ней стало? — едва выдавил он, уже догадываясь, какой будет ответ.

Девушка медленно повернула голову к каналу и указала в воду:

— Так вот же она.

Дмитрий машинально посмотрел туда, куда она показывала, и у него перехватило дыхание. В мутной воде плавало тело. Волосы девушки запутались в камнях, лицо было искажено, но не оставалось сомнений — это было тело.

Он резко отпрянул назад, споткнувшись и рухнув на влажную землю. Сердце бешено колотилось, заглушая всё вокруг. Дыхание сбилось, и несколько секунд он просто сидел, пытаясь осознать, что произошло. Оглянувшись, он увидел, что девушки уже не было. Ветер колыхал ветви деревьев, и, казалось, весь мир вокруг замер. Только чёрная гладь воды оставалась неподвижной, холодной и зловещей.

Позже, уже дома, Дмитрий лихорадочно листал ленту новостей на телефоне, не понимая, что именно искал, но чувство тревоги не отпускало. Вдруг один из заголовков, словно молнией, пронзил его сознание: "Тело девушки найдено в канале."

Он застыл, сжав телефон в руках. Открыв статью, стал читать, не веря своим глазам. Местная газета сообщала, что молодая женщина, после ссоры с парнем, оставила на шлюзах телефон и букет белых роз, написала прощальный пост в блоге и прыгнула в воду. Полицейские выяснили, что она была жертвой насилия, и это долгое время скрывалось. Уголовное дело возбудили на её бывшего парня, которого теперь подозревают в доведении до самоубийства.

Дмитрий медленно отложил телефон, чувствуя, как что-то внутри оборвалось. Холодный, липкий страх прополз по позвоночнику. Перед глазами вновь встала её фигура — спокойная, красивая, с той странной, почти насмешливой улыбкой.

"Белые розы..." — прошептал он вслух.

Погружённый в размышления, я наткнулся на кассу аттракционов, о существовании которой давно забыл. В окне торчал билетёр, старик в поношенной форме, смотревший на меня как-то слишком внимательно, словно давно ждал. За его спиной — старая афиша с полустёртой надписью: "Победи свой страх". Интересно. Совпадение? Не думаю. Казалось, что кто-то невидимый потянул меня к кассе, а я не смог сопротивляться.

Я купил билет, и старик лениво отодвинул шторку, впуская меня внутрь. За дверью оказалась тёмная, узкая комната, и я на мгновение задумался, стоит ли вообще продолжать. Но уже сделан первый шаг, а назад пути нет. По коридору, чуть впереди шла ещё одна девушка, на вид она была лет двадцати. Я уловил её взгляд — странно спокойный, даже слишком спокойный для такого места. Она исчезла за очередным поворотом, а я остался один на один с приглушённым светом и звуками собственного дыхания, отражающимися от стен.

Коридоры начали петлять, стены были обклеены кривыми зеркалами, которые искажали моё отражение так, что от него начинало подташнивать. Казалось, я ходил кругами, а лабиринт тянулся бесконечно. С каждым шагом чувство преследования усиливалось. В зеркалах мелькали тени, словно кто-то крался позади. Сердце начинало бешено колотиться, и я уже не был уверен, что это только игра. Тень становилась реальностью, и вот-вот чья-то рука ухватит меня за куртку…

Когда я понял, что что-то практически настигла меня, в голове вдруг щёлкнуло. Паника сменилась решимостью, словно что-то внутри переключилось. Я вырвался из этого состояния ступора, схватил лежавший на полу осколок разбитого зеркала и, не думая, вонзил его в плотный брезент перед собой. С хрустом материал порвался, открывая выход наружу, но осколок зеркала порезал мою ладонь. Кровь потекла по пальцам, но я вдруг понял — страха больше не было. Красные капли падали на пол, но мне было всё равно. Ощущение, что я больше не боюсь, сменило прежнюю тревогу. Снаружи леденящий воздух встретил меня, и я понял — я всё ещё жив, я выбрался.

Обернувшись, я увидел перед собой ошарашенного кассира. Старик с седыми волосами, явно не ожидавший такого поворота событий, стоял с широко открытыми глазами. Он не сразу смог найти слова, но потом выдал целую тираду:

— Ты что, идиот?! Да ты хоть знаешь, сколько этот брезент стоит? — его лицо стало алым от возмущения, и голос задрожал от злости. — Это ж не просто так тебе всё!

Я почувствовал, как в лицо ударил жар смущения. Хотелось провалиться сквозь землю. Виновато опуская глаза, начал мямлить извинения:

— Простите, пожалуйста... Я заплачу за всё. Честно, не хотел... Это всё паника... Вот, возьмите. — Я достал левой рукой всю наличку что была – около двух тысяч и протянул ему.

Дед замолчал, взял деньги, и как-то сразу смягчился. Вздохнув, он произнёс уже спокойнее:

— Ладно, бывает. Ещё и руку себе похерить умудрился… Стой, сейчас перевяжу.

Он пропал в палатке и через минуту вышел с аптечкой. Пошарил в ней и, найдя бинт, ловко перевязал мою окровавленную правую руку. Я пробормотал ещё пару извинений, и мы как-то на этом разошлись.

Уже выходя из парка, я машинально оглянулся. Вдалеке, метрах в ста, стояла та девушка. Она улыбалась, но это была не та дружелюбная улыбка, которая согревает. Нет, её улыбка будила тревогу, что-то неуловимо жуткое сквозило в её взгляде. В тот момент у меня зазвонил телефон.

Это был номер с работы. С той самой, с которой я недавно уволился. Я поднял взгляд, но девушки уже не было — она словно растворилась в воздухе. Нервно выдохнув, ответил на звонок.

— Алло? — голос кадровички был знакомым. — Мы тут увидели, что вы заявление написали. Но... может, вы передумали. Да и вообще, в чём причина не могли бы поделиться?

Я сослался на личные проблемы, что-то невнятное пробормотал про стресс, извинился и попросил дать мне шанс снова устроиться.

— Странно конечно… — ответили мне. — Завтра согласую с шефом и сообщу о решении. Мы вам перезвоним.

Я положил трубку и почувствовал странное чувство облегчения.

Отвар был священным напитком, который шаманы делили лишь в самых редких случаях. Зартог поднёс кубок к губам, отхлебнул и оскалился от горького вкуса.

— Зумдар, я... Съел гриб. И говорил с медведем.

Шаман, до этого момента тихо наблюдавший за орком, резко поставил чашку и раскатисто рассмеялся:

— Ахаха! Грибной орк! Ахахаха! — его смех гулко разнёсся по шатру. Он хлопнул Зартога по плечу, ухмыляясь и продолжил: — Теперь ясно, откуда магия. Неудивительно, что ты увидел дух медведя. Учитывая все твои шрамы, удивительно, что ты вообще дошёл до лагеря. Я знаю, как тебе помочь.

Шаман потянулся к сундуку, вынул из него небольшую синюю склянку и протянул её Зартогу:

— Пей. Это поможет стабилизировать твою магию. Орк, который чувствует её и берёт извне, не способен сам с ней справиться. Но у тебя есть талант, раз ты выжил и раны твои затянулись.

Зартог взял склянку, вылил её содержимое в опустевший кубок и выпил. Едва жидкость коснулась его горла, он почувствовал, как камень внутри его тела начал светиться, пронизывая магической энергией каждую клетку. Камень стремительно впитал всю манну.

Шаман наблюдал за этим проницательно, его взгляд медленно смягчался:

— Ты действительно обрёл силу. Слава Волкам, что это не пробуждение. Я ещё поживу, — оскалился он, обнажив желтоватые зубы. — Но будь осторожен. Эта сила может стать твоим проклятием. – шаман хлопнул Зартога по плечу – а теперь иди хорошо поешь и спи. Тебе нужны силы.

Едва покинув шатёр шамана, Зартог почувствовал, как тревога вновь накатывается на него волной. Что-то было не так. Затем он услышал шум — рокот угрозы, пронизывающий воздух. Сквозь густые вышины деревьев, на горизонте, двигались тени. Тени вражеских орков. Они стремительно приближались, и их намерения были вполне ясны — враждебность и свирепость.

Земля дрожала под их поступью, с каждым шагом звуки становились всё ближе, как мерные удары барабанов войны. Гул настигал лагерь, наполняя воздух предчувствием неминуемой схватки. Стальные глаза Зартога напряжённо всматривались в приближающуюся орду, пронзительно оценивая масштабы угрозы в каждый миг.

— В боевую позицию! — рявкнул он, рука его упала на рукоять тяжёлого топора, и орки в лагере мгновенно подчинились и начали спешную подготовку. Взгляд Зартога стал холодным и острым, как клинок, закалённый в незримом огне. Враги надвигались словно волна, сминая всё на своём пути.

Зартог поднял топор и бросился в атаку, его шаги были быстрыми и решительными. Сердце колотилось как молот в кузне, гулко и чётко. Он знал, что теперь сдавать позиции нельзя, он почти вождь. Каждый момент и каждое движение могли решить исход боя.

Вражеские орки налетели на него яростным вихрем. Их клинки и копья мигали перед глазами, испуская смертоносные вспышки света. Зартог отвечал на каждый удар, его тело работало как отлаженный механизм. Кровь брызгала, впитанная в глубь земли, пот стекал по лицу, смешиваясь с грязью и кровавым заревом.

Каждое движение отзывалось волной боли. Он чувствовал, как силы постепенно покидают его, отступая перед неумолимой яростью врагов. Орки надвигались на него с обеих сторон, сжимая его в кольцо смерти. Лезвия мечей и топоров вскользь касались его кожи, оставляя кровавые отметины. Вскипающий гнев захлёбывал его чувства, но Зартог продолжал сражаться. Воздух был насыщен криками и звоном стали, симфонический хор войны был арией, которой он командовал.

Но даже он чувствовал предел своих возможностей. Левая нога подкосилась после очередного мощного удара, реальность замедлилась, и он ощутил, как боль пронизывает его до костей. Зартог стоял на грани, осознавая, что ещё немного — и всё будет кончено.

Камень внутри его тела ощутил угрозу и начал действовать по-своему. Внутри Зартога разгорелся свет магической энергии. Камень понимал, что опасность угрожает не только носителю, но и ему тоже.

— Ты должен сотрудничать со мной, впусти меня в своё тело — услышал он глухой голос внутри своего разума. — Иначе мы погибнем оба.

Зартог понимал, что выжить в этом он сможет только объединившись с камнем. Решившись, он внутренне согласился.

Вспышка энергии вырвалась из камня, распространяясь по телу Зартога, словно всплеск молнии, оживляющий его мускулы и затягивающий раны. Он почувствовал, как каждая клетка насыщается магией, возвращая ему силы и уверенность. Зартог вновь поднял топор, теперь уже с новой решимостью.

Враг, перед которым раньше он стоял на коленях, теперь дрожал перед ним. Взгляд Зартога, наполненный магическим бешенством, вновь устремился в гущу боя. Его топор сверкал, оставляя кровавый след за каждым ударом. Мощь вернулась к нему, и теперь каждый взмах его оружия был карающим приговором его неукротимой воли.

Зартог стоял на поле боя, всё ещё чувствуя пульсирующую боль, но теперь в ней было нечто иное. Признание необходимости пришло вместе с новым дыханием. Его сила удвоилась, он продолжил сражаться, теперь с полной решимостью.

Выкашивая врагов как топор рубит пачки тростника Зартог косил ошеломлённых врагов. Не ожидавшие такого отпора вражеские орки стали хаотично отступать.

Битва завершилась. Останки врагов лежали на земле. Зартог поднял взгляд на горизонт, где солнце начинало заходить, окрашивая небо в алые оттенки. Он чувствовал странную эмоциональную пустоту, но при этом внутри возникла решительность.

Он принял своё новое бытие. Магия теперь была не врагом, а союзником.

Зартог, весь покрытый потом и кровью, издал мощный рёв, который эхом разнёсся над полем битвы, сотрясая ветви деревьев и разлетаясь по всему лесу. Это был рёв победы, рёв неукротимого орка, победившего смерть собственными руками. Рёв был словно отклик всем богам и духам, подтверждающий его волю жить и сражаться. В этом звуке было что-то первобытное, древнее, вышедшее из самых тёмных и чистых глубин его души.

Но после мгновения триумфа пришла тьма. Выжатое до последней капли, тело орка дрогнуло и упало на землю. Сознание погружалось во мрак, сворачиваясь в бесконечную спираль сюрреалистичных образов. Прежде отчётливый мир звенящей стали и криков врагов растворился, уступая место чему-то незримому.

Зартог плыл в бесплотном мраке, окружённый странными, переменчивыми картинами. Он оказался в пространстве, выстроенном из блеклых теней и движущихся форм. Необычные места мерцали и исчезали, как вспышки яркого света в темноте. Зелёные равнины, кроваво-красные реки; города из костей, которые протянули свои завалы вверх в облака; жёлтые луговые поля, наполненные шёпотом призраков.

В этой эфемерной зыбкости из мрака проступила фигура. Высокий, мускулистый орк с кожей ярко-красного цвета. Его дыхание, тяжёлое и прерывистое, было как дальний призыв, мощный и неведомый. Зартог узнал его сразу. Это был его отец.

Образы прошлого начали складываться в единое целое, проносясь перед глазами, как военножевые сцены в театре теней воспроизводя всю жизнь орка:

Зартог родился в воинственном племени орков, где жёсткость и стойкость были главными качествами для выживания. Матери он своей не знал. Как не знали и другие орки. То ли это была пленная женщина, то ли удалая орчиха. Из за крепости семя орков подавляло черты других расс и все орки рождались почтиидентичными и росли в одном загоне воспитываемые специально обучеными людьми. После достижения трёх лет к каждрму из них приставлялся «отец». Наставник который брал воспитание орка на себя.

Его детство прошло среди тяжёлых тренировок, водоворота испытаний и бесконечного соперничества. Отец, более чем строгий и требовательный, постоянно подгонял сына, стремясь сделать его безупречным воином.

Каждое утро начиналось с тренировок — удары, блоки, парирования. Если Зартог медлил или ошибался, его ждали наказания — дисциплина была частью процесса становления будущего орка-воина. Эти наказания вырабатывали у него выносливость и силу воли. Злость. Упёртость и злость стали его спутниками с самого детства.

Юность Зартога пришлась на период межплеменных войн. Он рьяно сражался, быстро завоёвывая уважение среди своих соплеменников. Ему удалось убивать врагов, проявляя такую неустрашимость, что его имя стало произноситься с уважением и страхом. Он выучил, что сила и доминирование — ключевые аспекты выживания.

Он совершил множество подвигов — не только победы над врагами своего племени, но и успешные атаки на соседние поселения. Он стал символом стойкости, молодым войном, который понимал, что честь и долг перед племенем были важнее чувства собственного страха.

Переход от юности к зрелости был отмечен участием в великой битве против орды жёлтых орков. В этом сражении он проявил себя не только как искусный воин, но и как стратег. Его репутация как жестокого и беспощадного бойца была подтверждена бесчисленными победами.

Он стал примером для своих соплеменников, живым воплощением идеи чести и долга. Его военная доблесть породила уважение и страх перед его неукротимой волей и силой.

Сквозь тени и свет, в этом странном мире снов, Зартог шагнул вперёд. Пейзаж вокруг него сменился, превратившись со знакомых полей боевых искусств на другой. Он был на поле, на противоположной стороне которого стоял не медведь, а существо с человеческим телом, но головой медведя. Его присутствие излучало мощь и угрозу.

Неожиданно противник принял форму красного яркого камня. Существо было заковано в магическую броню, его движения были затяжными, но мощными, как живая тень непостижимой силы. У камня словно молнии в грозовом небе вырасли красные кристаллические руки и ноги. В одной руке появился такой же бронзовый кинжал, как у орка, который некогда достался ему от отца.

Камень приблизился и сказал. - Защищайся, орк.

- Зартог напряг все мышцы, каждая клетка его тела содрогалась от усилия. Он ринулся вперёд с топором, но каждый его удар разлетался в пустоту, совершенство движений противника делало его недосягаемым. Камень, в свою очередь, атаковал с безжалостной точностью, блокируя удары орка с невообразимой лёгкостью. Каждое движение Камня было как симфония благородной силы, кружевное плетение силы и грации.

Осознание поражения пришло внезапно, прежде чем Зартог успел даже понять, что происходит. Существо поднесло бронзовый кинжал к его горлу, сияние холодной стали отражалось в его глазах. Клинок был идентичен тому, который он держал, символ наследства и власти.

— Я не хочу убивать тебя, орк, — произнес Камень с глубокой уверенностью. — Но помни, что я могу. Я полностью захватил твоё тело. Теперь тебе предстоит выбрать: подчиниться или умереть.

Зартог, потерявший свои силы и контроль над судьбой, опустился на колени, признавая своё поражение и осознавая безвыходность ситуации. Он понял, что служение было единственным способом спасти свою жизнь и вернуть контроль над своей судьбой.

— Это ты меня вылечил в битве? - Подняв голову спросил орк.

- Да. - Ответил камень.

- Чтож. Ты спас не только меня, но и племя. Обещаю... Я буду служить тебе. Такова моя клятва. — Голос Зартога был полон решимости и преданности.

— Как твоё имя, Камень? — спросил он, стремясь узнать, кто теперь будет его новым господином.

Камень на мгновение задумался, рассматривая своего нового слугу, и ответил:

— Теперь называй меня Рубином.

С этого момента, Зартог осознал, что его жизнь навсегда изменилась. Он знал, что впереди его ждут новые испытания и странствия в подчинении духу камня, но теперь он был готов встретить их с новой решимостью и преданностью своему новому господину.