Koroed69

Теперь, когда необходимость избегать случайного взгляда на обезображенное лицо пропала, она почувствовала себя немного лучше. Славика же, казалось, совершенно не тронуло случившееся с матерью, всё его внимание было полностью поглощено огоньком зажигалки.

Настя плеснула в стакан вина и принялась медленно цедить тёплую жидкость, не сводя настороженных глаз с дверного проёма.

– Дождик, – хихикнул внезапно мальчишка.

– Чего?

Девушка бросила на него раздражённый взгляд и замерла.

Славик размазывал руками стекающие по стене тёмные ручейки.

– Дождик, – повторил он, продемонстрировав окровавленные ладони.

***

Никита медленно шёл по коридору. «Zippo» быстро нагревалась, и пламя периодически приходилось ненадолго гасить, чтобы немного остудить корпус. Довольно скоро стало ясно, что все двери исчезли, как ранее на нижних этажах. Прямоугольная кишка коридора тянулась бесконечным тоннелем, и где-то в глубине этой бесконечности притаилось нечто угрожающее. Парень чувствовал это на уровне инстинктов. Опасность ощущалась в едва заметных колебаниях ставшего внезапно тяжёлым воздуха, в пляшущих на стенах тенях, в зловещей тишине. Соблазн повернуть назад был очень велик, но там – Настя. Нельзя допустить, чтобы она заподозрила его в трусости. Обернувшись, Никита с тоской посмотрел на островок тусклого света у кухонного порога, тяжело вздохнул и двинулся дальше.

Спустя пару десятков шагов на границе дрожащего пятна от слабого бензинового огонька возникло неподвижно распластавшееся тело. Уже догадываясь, кто это может быть, парень осторожно приблизился и присел рядом, стараясь не вляпаться в растекшуюся вокруг головы лужу. ПМ, выпавший из безвольной руки, валялся тут же. Сурен лежал на животе, неестественно вывернув шею. На месте левого глаза зияла дыра, небольшое отверстие в виске темнело, уже успевшей свернуться кровавой корочкой – без сомнений, армянин был мёртв, причём довольно давно.

Шорох впереди заставил Никиту поднять глаза. Едва различимая фигура сидела напротив, копируя его позу. Парень вскочил, попятился. Неизвестный в точности повторил движения, исчезнув из поля зрения. Зажигалка обожгла пальцы. Никита выронил её, втянув воздух сквозь сжатые зубы. Звякнув, «Zippo» скользнула по полу вглубь коридора. Крышка со щелчком захлопнулась.

– Кто-то влез на табурет, на мгновенье вспыхнул свет, и снова темноооо-ооо-ооо… – немелодично пропел знакомый голос, подражая Летову.

Обмерший от ужаса гот почувствовал, как пространство вокруг зашевелилось. Ему показалось, что стены сдвигаются со скрипом, наползая друг на друга. Развернувшись, он бросился назад к кухне, но пятно света с каждым шагом становилось от него всё дальше и дальше.

– Хватит убегать, – раздалось над ухом. – Время пришло.

Сильная рука схватила его за плечо, резко развернула, толкнула к стене. Никита судорожно нащупал в кармане рукоятку выкидного ножа и, вытащив оружие, щёлкнул кнопкой, высвобождая лезвие.

***

Настя повернулась на звук неторопливых шагов из коридора, с трудом оторвав заворожённый взгляд от кровавых потоков, струящихся по стене.

– И негритят осталось трое, – усмехнулся Платон, переступая порог.

– Что? – уставилась на него девушка. – Каких ещё негритят? Где Сурен? Где Никита?

– Там, где положено быть вам всем.

– И что это должно значить? – голос девушки дрогнул. – Ты их убил?

– Ни в коем случае. Решение уйти каждый принял самостоятельно. Очень надеюсь, что и ты последуешь их примеру.

– Крыша поехала?

Она зашарила глазами в поисках ножа, но с удивлением обнаружила, что стол исчез, как и плита с раковиной. Собственно, кроме трёх старых табуретов в кухне больше ничего не осталось, пропал даже труп Марины вместе со скатертью.

– Да кто-нибудь мне объяснит, что здесь вообще происходит? – беспомощно посмотрела она на притихшего в углу Славика и вновь перевела взгляд на Платона.

– Конечно, именно за этим я здесь, – кивнул тот. – Присаживайся.

Девушка опасливо примостилась на краешек растрескавшегося деревянного сиденья.

– Ты слышала когда-нибудь о голографическом принципе?

Она отрицательно мотнула головой.

– Хорошо, – вздохнул мужчина. – А об аллегории Платона?

– В школе что-то проходили. Философ какой-то вроде. Он днём с факелом бегал? Или тот, который в ванне лежал?.. Не помню. Так это не настоящее твоё имя?

– Псевдоним. Рабочий.

– Понятно.

Настя всем видом пыталась изобразить заинтересованность. Главное – не спорить и не проявлять агрессию. Выход из кухни совсем рядом, нужно лишь усыпить бдительность этого сумасшедшего. Проскочить мимо. Добежать до комнаты, закрыться и ждать помощи.

– Так вот, – продолжил Платон, – в мифе упомянутого древнегреческого философа говорится об узниках, с самого рождения живущих в пещере. Они прикованы спиной к выходу и не могут повернуть головы. Единственным источником света для них служит лишь небольшой костёр позади. Снаружи перед входом проходят люди и животные, пролетают птицы, мельтешат насекомые. Узники этого не видят, их взору доступны лишь тени на стене от скользящей мимо них действительности. Эти глупцы дают теням названия, изучают их и искренне верят в то, что объекты перед их глазами реальны.

– Ясно. Красивая метафора, но не совсем понятно, как это…

– Подожди. Представь, что кому-то из узников удалось освободиться. Он волен выйти наружу, но ему будет мучительно больно смотреть на свет солнца. Освобождённый не сможет принять истинную сущность вещей, знакомых только по призрачным теням на стене пещеры. Бывший заключённый откажется верить в реальность и решит, что гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что видит сейчас. Согласна?

– Наверное, – робко кивнула Настя.

– Некоторые люди настолько привязаны к своей темнице, что даже после смерти не могут её покинуть.

Платон выразительно посмотрел на девушку.

Она начала понимать, куда он клонит, и это вызвало новую волну паники.

– Ты хочешь сказать, что я… что мы все… мертвы?

– Уже больше года.

– Как?

– Утечка газа, взрыв, пожар. Кто-то сгорел, кто-то задохнулся, а кого-то придавило обломками.

– Херня! – не сдержавшись, выкрикнула девушка. – Я помню, что было вчера, и позавчера, и неделю назад.

– Безвременье. Тебе не показалось странным, что свечи горят, но не сгорают, трупы коченеют за несколько минут и прочее? Время здесь не идёт быстрее или медленнее – его тут просто нет. Как нет и пространства, кроме того, которое вы сами придумали. Когда кто-то из вас уходит, то забирает с собой часть иллюзии. После того как исчезнет последний, это место перестанет существовать.

– Чушь! Как такое вообще возможно?

– Голографический принцип. Иногда вследствие погрешности возникают вот такие аномалии. Разум мечется на границе миров, и истина, проходя сквозь него, искажается, создавая реалистичный мираж. Просто ошибки в структуре бытия. Моя работа – их устранять. Взаимное влияние мнимого и действительного нарушает баланс. Живые люди начинают видеть то, чего на самом деле нет. То, чего видеть не должны.

– Например? – облизнув пересохшие губы, чуть слышно выдавила Настя.

– Например, мёртвых, отказывающихся принять свою смерть. Стройку на месте вашего дома затеяли, а закончить не могут. Рабочие бегут. Рассказывают, что мерещится всякое. Несчастные случаи один за другим, опять же. Воздействие аномалии сказывается. Плохое место. Про́клятое, как в народе говорят. Ваше присутствие очень мешает. Нужно с этим заканчивать.

– Не верю, – прошептала девушка. – Это сюр какой-то.

– Это правда. Ты должна вспомнить. Я помогу тебе, если позволишь. Закрой глаза.

Настя медленно опустила веки. Платон положил руку ей на колено. Ничего. Однако вскоре она ощутила, как чужой разум осторожно коснулся её сознания и увлёк за собой в пульсирующую глубину. Она почувствовала нарастающий жар. Тьма вокруг становилась всё горячее. Раскалённый воздух жёг лёгкие. Нестерпимо… Мучительно… Больно… Девушка дёрнулась, пытаясь освободиться, открыла глаза и беззвучно закричала.

Она увидела всё и сразу. Общежитие пылало. Вопящие в ужасе люди в панике метались по горящему коридору. Закопчённые гирлянды искрящей проводки свисали с развороченных стен. Сквозь гарь пробивалась вонь плавящейся пластмассы и палёных тряпок. События мелькали в беспорядочном калейдоскопе вопреки хронологии. Настя беспомощно взирала на жуткую гибель соседей, словно стояла рядом с каждым из них. Она видела, как Галина Петровна прыгает с подоконника, спасаясь от огня, и как задыхается в дыму дядя Лёша, тщетно пытаясь сдвинуть с размозжённой головы супруги обломок стены. Она видела Никиту, повисшего в окне, неудачно напоровшись горлом на широкий осколок, и молодожёнов Мельниковых, придавленных во сне упавшей балкой. Видела Сурена, лежащего с пробитым арматурой черепом: стальной прут, войдя в висок справа, вышел из левой глазницы, надёжно пришпилив его к полу. Видела Славика, чикающего зажигалкой у газовой плиты за мгновение до взрыва...

От оглушительного грохота заложило уши, обжигающая волна швырнула её о стену, и мир утонул в ревущем пламени пожара.

Настя пришла в себя от собственного крика. Она скорчилась на полу, обхватив уши руками, плечи её конвульсивно вздрагивали, тушь потекла и размазалась по лицу.

– Нет, нет, нет… – как заведённая, бормотала она, мелко тряся головой.

– Неприятно, я понимаю, – Платон успокаивающе погладил её плечо, – но всё уже случилось. Нужно принять это как факт и завершить переход.

– Я… я не смогу…

– Ерунда. Чем ты хуже других? Все твои соседи уже покинули это место. Да, кто-то поверил сразу, а кому-то понадобилось больше времени для осознания, но в конце концов, даже Марина решилась уйти. Поверь, альтернатива куда хуже. Представь, что тебе придётся провести здесь вечность, понимая, кто ты и где находишься.

Платон передёрнул плечами.

– Бррр… Незавидная участь.

– Это он виноват, – девушка с ненавистью посмотрела на Славика. – Мелкий ублюдок всех нас убил.

– Ну-ну, думаю, не стоит его во всём винить. Наверняка пацан не осознавал последствий своих действий.

Настя вытерла глаза и поднялась.

– Как мне это сделать?

– Ты сгорела, так что…

Платон пододвинул ногой бутылку из-под вина. Бледно-жёлтая жидкость лениво плеснулась в пластиковой таре.

– Прямо здесь? – хрипло поинтересовалась Настя.

– Можешь выйти в коридор. Поверь, наблюдать за процессом желанием я не горю, уж прости за каламбур.

Девушка пошарила по карманам, быстро шагнула к Славику и выхватила у него из руки зажигалку.

– Отдай! – завопил тот. – Моё! Подарок! Дядя Сеня это мне подарил!

– Заткнись, – прошипела блондинка сквозь зубы, коротко замахнувшись.

Мальчишка вздрогнул, зажмурился, боязливо вскинул руки, прикрывая лицо, и замолчал.

Настя подхватила бутыль с бензином за ручку и, опустив плечи, направилась к выходу. На пороге она замерла и обернулась.

– А что там вообще? – спросила с надеждой, неопределённо качнув вверх головой.

– Не знаю, – Платон пожал плечами. – Подозреваю, что если оттуда никто не спешит возвращаться, то это очень хорошее место. По крайней мере, мне хочется в это верить.

– И мне, – прошептала Настя, выходя за дверь.

Через десяток шагов она упёрлась в глухую стену – от коридора почти ничего не осталось. В углу, привалившись спиной к серому бетону, свесив голову, сидел Никита. Между широко раскинутых ног растеклась тёмная лужица. Его чёрное одеяние блестело, пропитавшись кровью, сочащейся из пореза на шее. Сжатые в предсмертной агонии пальцы крепко вцепились в рукоять выкидного ножа.

– Эх, Никитос, – вздохнула Настя. – Как-то всё по-глупому вышло. Прикид у тебя, конечно, отстойный, но будь у нас побольше времени… Ладно, чего уж теперь-то?..

Она свинтила пластиковую крышку, зажмурившись, вылила на себя содержимое бутылки и чиркнула зажигалкой.

***

Платон бросил взгляд на стену, где ещё секунду назад чернел прямоугольник выхода, и повернулся к Славику.

– Что же мне с тобой делать, дружок?

Он задумчиво почесал подбородок.

– Это будет непросто. Как объяснить-то? Ты понял то, что я рассказывал Насте?

Глухая бетонная коробка задрожала. Кровь, сбегающая по стенам плотным водопадом, покрылась рябью, словно поверхность потревоженного ветром пруда.

– Тише, тише… – Платон успокаивающе поднял ладони. – Не нужно бояться. Я не желаю тебе зла. Смотри, что у меня есть.

Он вытащил из кармана подобранную в коридоре «Zippo», откинул крышку, высек искру и медленно поводил из стороны в сторону. Славик завороженно следил взглядом за движущимся пламенем.

– Эта лучше той, которую тебе дядя Сева подарил, да? Бери, если хочешь. Мы теперь друзья?

– Друзья.

Мальчишка расплылся в улыбке и потянулся к зажигалке. Платон будто случайно коснулся его пальцев, попробовал нащупать нить сознания, нырнул в пучину чужого разума. Почти сразу траблшутер понял: что-то пошло не так. Такое с ним было впервые. Ни одного привычного образа. Большинство эмоций, за которые он обычно цеплялся при погружении, были искажены и гипертрофированы, а некоторые и вовсе отсутствовали. Однако больше всего его тревожило отсутствие воспоминаний о пожаре. Мальчишка просто не запомнил случившееся. Плохо. Платон вдруг почувствовал, как мерцающая редкими вспышками памяти тьма вокруг начинает густеть. Нужно было выбираться, но он внезапно понял, что не может найти выход из этого вязкого лабиринта.

В панике мужчина метался от одного образа к другому, тщетно пытаясь нащупать дорогу назад. Он цеплялся за призрачные связи событий, но те мгновенно рассыпались от прикосновений. Воля его таяла, сминаемая безжалостным прессом деформированного разума Славика.

– Друг, друг, друг… – пульсировало со всех сторон.

– Пусти… – мысленно взмолился Платон.

– Бесполезно, – прошелестело рядом. – Вы теперь друзья. Как и все мы.

– Настя? – испуганно отпрянул он. – Как?

– Ты ошибся, – раздалось с другой стороны. – Только один из нас не принял смерть. Он просто не понял её. Для него всё осталось по-прежнему. Для него мы всё ещё живы. Он никогда нас не отпустит.

– Сурен? Ты тоже?

– Мы все тут. Навечно.

– Нет!

Платон вслепую рванулся вверх, пробивая упругую, тёплую мглу, и с криком кубарем покатился по полу кухни. Вырвался! У него получилось! Раскинув руки, он жадно глотал ртом горячий воздух.

– Не хочешь играть? – склонившись над ним, обиженно поинтересовался Славик.

Комната плыла и дрожала от жара. Сквозь окровавленные стены пробивались языки пламени и что-то ещё… Натягивая поверхность, словно латексную плёнку, проступали рельефные контуры растопыренных ладоней и лиц с раскрытыми в беззвучном вопле ртами. Они все были здесь: Никита, Сурен, Настя и остальные, привязанные желанием мальчишки к этому иллюзорному объекту между мирами.

– Славик, слушай, – затараторил Платон, – я не могу остаться. Меня там ждут. Семья у меня там. Жена, дочка… Не обижайся. Обещаю, что больше вас не потревожу. Отпусти, а?

Он судорожно шарил по астралу, но все выходы из тонкого мира были наглухо закупорены.

– Нет, – пацан упрямо покачал головой. – Останешься. Друзья всегда вместе.

Платон с ужасом почувствовал, как чужой разум опутывает его сознание, подчищая воспоминания о прошлой жизни. Мужчина попытался вскочить, но руки провалились и увязли. Пол колыхнулся тягучей трясиной, жадно всасывающей его в горячую бездну.

– Стой! – отчаянно завопил траблшутер. – Послушай меня…

Выбора не оставалось. Единственный возможный вариант был плох, но Платон стремительно терял рассудок, и безысходность толкнула его на сомнительный и рискованный шаг.

***

Ржевский смерил недовольным взглядом сидящего перед ним мужчину.

– До утра подождать нельзя было?

– Сами просили отчитаться сразу как закончу.

Платон присел в кресло напротив заказчика.

– Можно же просто позвонить, – поморщился Семён Казимирович. – Из постели выдернул практически. Ну и как? Получилось?

– Аномальной активности на стройке больше не будет. Работы можно продолжать.

– За такие деньги хотелось бы каких-то гарантий. Я тут подумал и решил остаток суммы придержать пока. Если в течение месяца жалоб не поступит, то рассчитаемся полностью.

– Как пожелаете, – Платон безразлично пожал плечами. – Это уже не важно.

– О, как, – удивлённо воззрился на него Ржевский. – Объяснишь почему?

– Я пересмотрел свои взгляды на жизнь. Расставил приоритеты в правильной последовательности, и финансовая составляющая там теперь далеко не на первом месте.

– Так может, вообще откажешься от денег, – саркастически усмехнулся собеседник и тут же успокаивающе поднял ладони. – Шучу, конечно. Получишь всё, как договаривались, если работяги жаловаться перестанут. Сам-то я не верю во всю эту мистику, но мэр умеет быть очень убедительным, когда дело касается его интересов.

– Мэр? – поднял бровь Платон.

– Ну, там больше супруга воду мутит. Помешалась баба на всяком этаком… Выписывай, говорит, экстрасенса, будем духов изгонять с объекта. А тот и вякнуть против не может. Каблук, одним словом, но я тебе этого не говорил.

Бизнесмен хлебнул виски и, поставив бокал, пристально посмотрел на Платона.

– Ладно, выкладывай, что там за срочность? Какой-то нюанс обсудить хотел?

Траблшутер откинулся в кресле, достав из кармана «Zippo», крутнул её в пальцах.

– Семён Казимирович, вы знаете, что все наши поступки имеют последствия? За всё приходится рано или поздно платить.

– Это ты к чему? – насторожился Ржевский.

– К тому, что надоумить пацана устроить поджог было плохой идеей, дядя Сеня.

– Как?..

Свет в офисе внезапно потух. В темноте раздался тихий детский смех.

– Что за?..

Семён Казимирович вскочил из-за стола и попятился к окну.

Чиркнула зажигалка. В кресле напротив сидела молодая блондинка в розовом шёлковом халатике.

– Ты ещё кто? – фальцетом взвизгнул Ржевский.

Девушка закрыла крышку «Zippo». Огонёк погас.

Щёлк.

Новая вспышка осветила сидящего на её месте полноватого армянина.

– Друг, – жутковато улыбнулся тот.

– Не может быть, – побелевшими губами прошептал бизнесмен. – Я помню тебя…

Пламя вновь потухло.

– А меня помнишь? – проскрипела старуха в очках, когда огонь вспыхнул снова.

– Вы все мертвы! – истерично выкрикнул Ржевский, прижавшись спиной к панорамному окну. – Это невозможно!

Щёлк. Вспышка.

Внешность сидящего в кресле существа менялась прямо на глазах. Лица исчезали и проступали снова, одно за другим, чередой безумных метаморфоз.

– Многое возможно, – траблшутер поднялся и медленно двинулся вперёд, – когда взаимное влияние мнимого и действительного достигает критического значения. Это погрешность. Ошибка в структуре бытия. Иллюзии нужен был живой проводник, и она его получила.

– Нет! – заверещал бизнесмен, вжимаясь в окно. – Не подходи!

Стекло хрустнуло, стремительно покрываясь паутиной тонких трещин, со звоном лопнуло. Семён Казимирович, крича, рухнул вниз, окутанный облаком блестящих осколков.

Ветер взъерошил светлые волосы Славика. Он с улыбкой смотрел на ночной город. Тысячи светящихся во тьме огоньков. Ему всегда нравились огоньки. Огоньки – это новые друзья. Много новых друзей. Он придёт к каждому, и когда-нибудь всё вокруг станет таким, как ему хочется. Для всех и навсегда. Так обещал Платон. Славик ему поверил, ведь друзья не обманывают.

– Не пугайся. Это у него имидж такой. Так-то он нормальный. Ничего, что я на «ты»?

– Конечно. Так даже лучше.

Платон пожал руки мужчинам, кивнул женщинам и уселся на свободный стул.

– Давно света нет?

– Прилично, – вздохнула Галина Петровна. – Надоело уже в потёмках сидеть. Ты один, али с семьёй?

– Один. Семья в другом городе. Я к вам ненадолго. По работе приехал.

– Кем работаешь? – Настя похлопала руками по карманам халата. – Вот блин, сигареты в комнате оставила. Никитос, угостишь?

Тот, пожав плечами, провёл кончиками пальцев вверх по раскрытой ладони.

– Не брал? А у тебя нет, Платон?

– Не курю.

– Это правильно. Здоровье надо беречь. Тоже брошу. Завтра.

Она принялась выбираться из-за стола, но Никита мягко удержал её за плечо. Затем, ткнув себя в грудь, сделал несколько быстрых пассов рукой перед собой.

– Отлично, – девушка расплылась в довольной улыбке. – И мои тогда по дороге прихвати. Они на трюмо должны лежать. Прям у порога. Там не заперто, если что.

Гот исчез во мраке коридора.

– Я же говорила, что он нормальный. Всегда выручает. Настоящий друг.

Платон тактично промолчал. Видимо, из всех присутствующих только Настя не замечала, что парнишка смотрит на неё совсем не по-дружески.

– Пойдём, Волков, – тётя Марина, вздохнув, поднялась. – Славику лекарства пора принимать.

– Чё, без меня не справитесь? – поморщился муж. – Я бы ещё посидел.

– Пошли, я сказала, – она пихнула его локтем.

– Ладно-ладно, иду. Вставай, Славка. Время таблетки пить.

– Не хочу-у-у, – протянул мальчишка. – Не хочу-у-у. Не хочу-у-у!

Его монголоидное лицо сморщилось. Раскосые миндалевидные глаза над приплюснутым носом беспокойно забегали, словно ища поддержки у присутствующих.

– Зачем сказал про таблетки? – зло прошипела тётя Марина. – Доволен? Сам теперь успокаивать будешь.

Дядя Лёша тяжело вздохнул и зашептал что-то сыну на ухо. Тот замолчал, прислушался, склонив голову. Губы его внезапно расплылись в довольной улыбке, он часто закивал и неуклюже выкарабкался из-за стола.

– Чего ты ему наобещал? – нахмурила брови тётя Марина. – Мороженое, небось?

– Всё равно ведь растает, если электричества долго не будет.

– Дома поговорим, – она дёрнула мужа за рукав и, ухватив Славика за руку, вильнув широкими бёдрами, вышла из кухни. Дядя Лёша, ссутулившись, поплёлся следом.

– Подкаблучник, – сокрушённо покачал головой Сурен вслед супругам. – Запоминай, Андрюха, пока не поздно, как не нужно себя вести. Женщина должна знать своё место. Зазеваешься, и Ритка через пару лет из тебя такую же тряпку сделает. Тьфу, смотреть тошно.

– А вы не смотрите, – огрызнулась Рита. – Мы сами разберёмся. Без ваших советов. Пойдём, Андрей.

– Вот, – назидательно поднял палец Сурен. – Как я и говорил. Уже началось.

– А вы вообще много говорите… лишнего, – она посмотрела на Андрея. – Идёшь?

– Да, конечно, – тот приобнял её за плечи и потянул к выходу. – Всегда вместе, помнишь? В печали, радости и так далее.

– Чего-то все разбегаются, – Платон обвёл взглядом оставшихся жильцов. – Надеюсь, это не из-за меня?

– Не выдумывай, – отмахнулась Настя. – Просто мы уже давно тут сидим. Ты, кстати, так и не ответил, чем занимаешься.

– Зависит от конкретной ситуации. В целом, можно сказать, что я траблшутер.

– Хто? – Галина Петровна двинула пальцем очки вверх по переносице.

– Специалист по эффективному устранению нестандартных проблем.

– Понятно, – протяжно зевнул Сурен. – Бандит, короче. В девяностые таких «решалами» называли. Понапридумывали слов непонятных, а суть не поменялась. У нас чего забыл?

– Да так… Бизнесмену одному помочь надо. Никакого криминала. Я законы не нарушаю.

– Ну-ну. Сейчас каждый второй – бизнесмен. Нас вот тоже один такой предприниматель окучивает. Ржевский Семён, мать его, Казимирович – редкостная гнида. Дружок мэра. Не слыхал про такого? Известная личность в городе. Место тут, видите ли, удобное для торговой точки. Уговаривает расселиться, комнаты выкупить хочет. Только на те гроши, что он предлагает, хрен чего в городе возьмёшь. Максимум убитую халупу в каком-нибудь Зажопинске. Да и то ещё поискать надо. Это вон бабе Гале в деревне хорошо будет, пора ей уже к земле поближе… Ой!

Сурен отпрянул, уворачиваясь от брошенного Полянской полотенца.

– Ирод нерусский, – взвилась старуха. – Сам в горы вали коз пасти. Я всю жизнь в этой общаге прожила и помру здесь. Никуда переезжать не собираюсь.

– Да пошутил я, баб Галь, – Сурен примирительно поднял руки. – Не обижайся.

– Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие. Верни полотенце.

– А где у вас тут уборная? – негромко поинтересовался Платон.

– По коридору направо до конца, там ещё раз направо, – махнула рукой Настя. – Не промахнись впотьмах.

– Постараюсь.

Мужчина скрылся за дверью.

– Не нравится он мне, – проворчала Галина Петровна.

– Ага, – поддержал её Сурен. – Мутный какой-то. Точно бандит. Я на таких насмотрелся в своё время.

– Не знаю, – Настя пожала плечами. – Нормальный, по-моему.

– Ты губу-то закатай, – насупился Сурен. – Напоминаю, у него семья есть.

– Ревнуешь?

– Вот ещё. О тебе беспокоюсь. Потом реветь будешь. Снова. Эх, не умеешь ты выбирать. Тебе серьёзный мужик нужен.

– Типа тебя?

– Да причём тут?.. А, ладно… Давай лучше вином угощу? Друг из Армении прислал. Своё, домашнее.

– А давай. Всё равно заняться нечем.

– Вот это другое дело. Сейчас я…

– Пошли вместе. Сигареты возьму. Никита потерялся где-то. Баб Галь, вы вино будете с нами? Вам стакан принести?

Старуха отрешённо кивнула. Она словно к чему-то прислушивалась, глядя на трепещущее пламя свечи.

– Не скучайте, мы быстро.

Полянская осталась одна в полутёмной кухне.

– Юра, это ты? – с опасливой надеждой сорвался с её губ робкий шёпот. – Покажись.

В ответ тишина. Однако бабка могла поклясться, что минуту назад слышала покойного мужа. «Галчонок», – знакомый, но почти забытый за, без малого, десяток лет голос невозможно было перепутать. Кроме него, так её никто никогда не называл.

Она сняла очки, протёрла мятым несвежим платком и снова водрузила на нос. Подслеповато щурясь, пошарила взглядом по дрожащим в углах теням. Никого. В окно позади что-то негромко стукнуло. Галина Петровна вздрогнула и обернулась. Высотка напротив светилась редкими отблесками горящих в квартирах свечей. Мерцающие тусклые прямоугольники, казалось, просто парили в чёрной пустоте.

Старуха тяжело поднялась и прошаркала к заставленному посудой подоконнику. Вгляделась во тьму за стеклом. Росчерк молнии прорезал ночное небо. Оглушительно и раскатисто громыхнуло. Отражение Галины Петровны, освещённое внезапной вспышкой, оскалилось жуткой ухмылкой покрытого гниющей плотью черепа. Лишённые радужки глаза за линзами очков вспучились варёными яичными белками.

Она вскрикнула и отшатнулась. Упёрлась во что-то мягкое. Ноздрей коснулся едкий запах гари.

– Не оборачивайся.

Полянская, обмерев, смотрела на возникший за спиной силуэт. Поверхность тёмного стекла не позволяла разглядеть детали, но она и так знала, кто это.

Фигура склонилась, нависла над плечом. Холодное дыхание скользнуло по коже. Едва различимый шёпот проник в ухо тягучим туманом. Старуха потянула ручку створки окна. Звеня, рассыпалась по полу упавшая с подоконника посуда.

***

– Интересно, что это так бумкнуло? – Настя, стоя на пороге, обвела взглядом кухню. – А баба Галя куда делась?

– Не знаю, – пожал плечами Платон. – Когда пришёл, не было никого. Только окошко нараспашку и кастрюли по полу разбросаны. Я тут уже прибрался слегка.

– Чего шумите? – донеслось из коридора.

– Это не мы, – обернулась девушка. – Кто-то посуду уронил.

– А где Петровна? – Сурен протиснулся в дверной проём, держа обеими руками пятилитровую баклажку с тёмной жидкостью. – Не дождалась?

– Спать, наверное, пошла.

– Зря. Такое вино когда ещё попробует? Будешь, Платон?

– Не. Я не пью.

– Не пьёшь, не куришь. Зожник, что ли?

– Нет. Просто не нравится.

– Понятно. Сегодня с нами ты не пьешь, а завтра Родину продашь? Есть что-то недоброе в мужчинах, избегающих вина и застольной беседы. Скорее всего, они или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих.

– Не сгущай, Суренчик, – Настя скользнула за стол.

– Это булгаковский Воланд сказал, не я.

– Ты бы ещё Паланика процитировал. Тот вообще в одной книжке написал, что люди, которые не пьют, не курят и не матерятся, скорее всего, по ночам разделывают трупы маленьких детей или что-то типа того.

– Не знаю я этих ваших Палаников-шмалаников. Булгаков-то точно херню не напишет.

Он слегка встряхнул бутылку.

– Многовато для двоих будет.

– Можно Мельниковых позвать или Волковых.

– Ритка на меня обиделась. Сама не пойдёт и Андрюху не пустит. Принципиальная. Волковы с пацаном сейчас возятся, тоже не будут пить.

– Лёша-а-а! – истеричный вопль разнёсся по коридору.

Сурен вздрогнул и чуть не выронил бутыль.

– Что за?..

– Это Марина, – вскинулась девушка.

Они выскочили в коридор. У туалета замерла едва различимая в темноте тучная фигура. Судорожно трясущийся луч фонарика был направлен в дверной проём уборной.

– Чего стряслось, соседка? – на ходу крикнул Сурен.

Тётя Марина громко, протяжно взвыла, выронив фонарик сползла по стене.

Настя добежала первой, заглянула внутрь, заорала и отшатнулась.

– Твою мать! – ругнулся подоспевший Сурен. – Чего тормозите? Нож тащите! Быстро!

Он нырнул в пахнущее мочой и хлоркой помещение, приподнял, обхватив за ноги, висящего на бельевой верёвке дядю Лёшу.

– Платон, помоги, – прошипел надсадно, брезгливо отстраняясь от дурнопахнущего тёмного пятна на застиранных трениках. – Тяжёлый, зараза.

Настя бросилась в кухню. Платон попытался ослабить петлю, передавившую набухшие шейные вены, но получалось у него плохо. Пальцы соскальзывали с туго затянутого узла, полипропиленовый шнур глубоко врезался в кожу. Волкова, подвывая, с ужасом взирала на багрово-синюшное, отёчное лицо мужа, безразлично пучившего остекленевшие, покрытые сетью лопнувших капилляров глаза.

– Заткнись уже! – прикрикнул на неё Сурен. – Бегом за Полянской! Она медиком полжизни проработала. Знает, что делать.

Тётя Марина неуклюже поднялась, держась за стену и, теряя тапочки, поспешила, поскуливая, вглубь коридора. Бегущая навстречу Настя едва не налетела на неё, однако в последний момент успела вильнуть в сторону.

– Вот, – дрожащей рукой протянула блондинка тонкий кухонный нож.

– Блин, ты бы ещё пилочку для ногтей принесла, – простонал Сурен. – Им же даже кусок хлеба не отрезать.

Платон принялся елозить тупым лезвием по верёвке. Прочная оплётка поддавалась плохо, однако ему всё же удалось справиться. Тело Волкова сложилось пополам, безжизненно повиснув на плече пошатнувшегося армянина.

– Где Маринка с Петровной? – натужно просипел тот сквозь зубы. – Скорую догадался кто-нибудь вызвать?

– Аккумулятор сдох, – Настя недоумённо посмотрела на чёрный экран. – Недавно ведь заряжала.

– Сейчас наберу, – Платон вытащил из кармана телефон. – Странно. И у меня батарейка села.

– Да чтоб вас! – Сурен, придерживая дядю Лёшу, достал сотовый. – На, звони.

– Твой тоже не работает, – девушка вернула мобильник.

Из темноты, шлёпая босыми ногами по растрескавшейся керамической плитке, показалась тётя Марина. Без Галины Петровны. И всё же она была не одна – пухлой рукой женщина прижимала к широкому бедру Славика. Пацан, приоткрыв рот, непонимающе таращил раскосые глаза.

– Ребёнка зачем притащила, дура? – рявкнул Сурен. – Где бабка?

– К’омнат’у не наш’ла, – давясь всхлипами, прогундосила она.

– Чего? Как это «не нашла»?

– Не зн’аю. Р’аньше б’ыла, сей’час нет.

– Ясно. Насть, давай за старухой быстро. У Маринки фляга свистанула, походу.

Сурен осторожно опустил дядю Лёшу на пол и смерил неприязненным взглядом хлюпающую носом соседку.

– Довела мужика, зараза. Довольна теперь?

– Зря вы так. Не нужно этого сейчас.

Платон мягко подвинул тётю Марину от входа, приобнял за плечо и что-то успокаивающе зашептал ей на ухо. Рядом вяло пускал слюни Славик.

– Там это… – вернувшаяся Настя выглядела растерянной. – Двери и правда нет.

– В смысле? – уставился на неё армянин, неумело пытавшийся прощупать пульс у неподвижного тела. – Прикалываешься? Вообще не вовремя для шуток.

– А я и не шучу. Нет двери бабы Галиной, будто и не было никогда. Стена глухая.

– Ладно. Потом разберёмся. Искусственное дыхание умеет кто-нибудь делать?

– Я курсы проходил, – неуверенно пожал плечами Платон. – Давно, правда, но там ничего особо сложного…

– Ну так делай! Чего сиськи мнёшь?

Мужчина послушно присел рядом с Волковым, прислонил ухо к груди, подержал за запястье, прижал пальцы к сонной артерии и печально покачал головой.

– Поздно.

– Чего поздно-то? Я слышал, людей с того света вытаскивали…

– Не в этот раз. Он холодный уже. Коченеть начал.

– Не может быть, – прошептала Настя. – Часа не прошло ещё как живой был. Не бывает так быстро…

– Двери тоже обычно бесследно не исчезают.

Из глубины коридора донесся стук массивных башмаков. Высокая тощая фигура в чёрном плаще поспешно двигалась в их сторону.

– Никитос, ты где был? – крикнула девушка. – Тут такая жуть. Дядя Лёша повесился.

Гот подошёл ближе и замычал что-то, яростно жестикулируя. Вид у него был крайне взволнованный: расширенные глаза испуганно бегали, руки дрожали, а и без того бледное лицо казалось совсем обескровленным.

– Медленнее, – Настя успокаивающе коснулась его плеча. – Не части́. Я не успеваю.

– Чего там? – вопросительно уставился на девушку Сурен. – Переведи.

Платон провёл рукой по лицу трупа, прикрывая остекленевшие, выпученные глаза, и присоединился к обступившим юношу соседям.

– Говорит, что пошёл в магазин за сигаретами, но выйти не смог. Уличная дверь исчезла. И не только она. Везде сплошные стены – ни одной квартиры, ни одного окна. На втором и третьем этажах такая же картина, а теперь вдобавок ещё и наш выход тоже куда-то пропал.

– Что за херня тут творится? – Сурен подозрительно обвёл присутствующих взглядом. – Вы меня разводите, что ли?

Никита раздражённо дёрнул кистями рук.

– Сам проверь, – перевела Настя.

– А вот сейчас пойду и проверю. Совсем за дурака меня держите?

– Дурак, – хихикнул Славик, и тут же спрятался за широкую спину матери.

Тётя Марина безучастно смотрела прямо перед собой. На покрытую серой краской стену. Туда, где ещё минуту назад была дверь в туалет.

– Это как вообще? – Сурен провёл рукой по ровной поверхности. – Там же Лёха был.

– Поверил теперь? – блондинка зябко обняла себя за плечи. – Мальчики, мне страшно. Сделайте что-нибудь.

– Так, без паники.

Голос Платона вдруг обрёл твёрдость. Сам он будто стал выше и шире в плечах. Мягкая аура спокойствия ощущалась почти физически, вселяя уверенность, что уж он-то точно разберётся с внезапно возникшей непонятной ситуацией. В конце концов, кому, как не специалисту по решению нестандартных проблем, этим заниматься?

– Мы с Суреном проверим, что с выходом. Никита, бери остальных и идите на кухню. Ждите нас там, никуда не расходитесь, держитесь вместе. При любой подозрительной активности – кричите. Всё ясно?

Он обвёл взглядом притихших соседей.

– Будем считать, что да. Идём.

Решительным шагом мужчина направился вглубь коридора. Сурен, опасливо озираясь, неохотно поплёлся следом.

***

Дрожащие на стенах тени в полумраке кухни казались враждебными тёмными сущностями, с нетерпением выжидающими удобного момента для нападения. Настя поёжилась, прикурила от свечи и подтолкнула полупустую пачку Никите.

– Угощайся. Ты ж до магазина так и не дошёл.

Дважды предлагать не пришлось. Парень вытянул дрожащими пальцами сигарету. Откинув латунную крышку «Zippo», высек пламя и жадно затянулся.

– Огонёк, – заулыбался Славик. – У меня тоже.

Он вытащил из кармана дешёвую прозрачную зажигалку, чиркнул колёсиком о кремень, и заворожённо уставился на голубоватое пламя в своей руке.

– Это ещё что такое? – нахмурилась Настя. – А ну отдай. Марин, забери у него. Опасно же. Подожжёт что-нибудь ещё, не дай Бог.

– Моя, – Славик проворно отдёрнул руку, спрятав зажигалку. – Подарок.

Марина даже не взглянула в их сторону. Она полностью ушла в себя, перестав реагировать на внешние раздражители.

– Ну и хрен с вами, – недовольно буркнула девушка. – Никит, будешь вино?

Тот с готовностью кивнул.

– Знаешь, что я тут заметила? Времени-то уже много прошло, как свет отрубили, а свеча словно и не уменьшилась совсем. Будто только что зажгли. Всё страньше и страньше. Всё чудесатее и чудесатее. Есть мысли?

Парень пожал плечами.

– Вот и я не знаю. И, если честно, знать не особо желаю. Страшно. Просто хочу, чтоб всё закончилось поскорее.

Она разлила вино по стаканам и, залпом осушив свой, тут же снова его наполнила.

– Слушай, ты говорил, окна на нижних этажах тоже пропали, да? А у нас-то они на месте. Если на помощь позвать? Ну-ка, давай попробуем.

Вдвоём они быстро очистили подоконник от беспорядочно сваленной в кучу посуды. Никита дёрнул ручку рассохшейся деревянной рамы. Створка, скрипнув, открылась. Сверху посыпались труха и засохшая краска. Вопреки ожиданиям, тёплый весенний воздух не хлынул в прокуренную кухню, а темнота за окном встретила их мёртвой тишиной – звуковой фон города отсутствовал полностью.

– Что-то не так, – нахмурилась Настя. – Подстрахуй меня, я вниз посмотрю.

Она, слегка подпрыгнув, уселась боком на покрытую выцветшей клеёнкой поверхность. Собрала распахнувшиеся полы халата и, опершись на локоть, выглянула наружу. Вернее, попыталась выглянуть…

– Ой! – громко вскрикнув, девушка отпрянула.

Мрак пришёл в движение, покрылся рябью. Концентрические круги разбежались от точки соприкосновения, как от брошенного в воду камня. Вид за окном исказился и поплыл, словно потревоженное отражение на поверхности пруда. Дом тряхнуло. Посыпалась сложенная на столе посуда.

– Что это за дерьмо?

Грохнувшись с подоконника, Настя брезгливо потянула с чёлки прилипшую чёрную субстанцию.

– Какашки, – хихикнул Славик и погрозил ей пальцем. – Плохое слово. Нельзя.

– Тебя спросить забыла, идиот, – огрызнулась девушка и тут же осеклась.

Она бросила быстрый взгляд на Марину, но та всё так же меланхолично пялилась на стену перед собой.

– Прости, я не хотела.

Однако пацан уже не слушал её. Чиркая зажигалкой, он с улыбкой пристально изучал подрагивающий огонёк.

– Позвать на помощь, видимо, не получится, – вздохнула Настя. – Что это вообще такое?

Она взяла со стола вилку и осторожно коснулась вязкой тьмы за окном. Чёрные змейки тонких отростков моментально оплели зубцы и поползли к рукояти. Тихонько взвизгнув, девушка разжала пальцы. Столовый прибор тут же втянуло в густой мрак.

– Не хотелось бы сеять панику, но, похоже, нам пи…

Глухой стук прервал её размышления. На звук они с Никитой повернулись одновременно, да так и замерли, поражённые происходящим. Тётя Марина билась лицом о стену. Стоя вплотную, уперевшись ладонями, она сильно откидывала голову и резко впечатывала её в бетонную поверхность. Во время очередного удара раздался громкий хруст, и к жуткой неблагозвучной композиции добавилось мерзкое чавкающее хлюпанье.

– Останови её! – заорала Настя и тут же сама кинулась вперёд, вцепилась в плечи, рванула на себя. Никита стряхнул оцепенение и поспешно присоединился. Вдвоём им с трудом удалось повалить тётю Марину на пол. Девушка высвободила придавленную руку и, тяжело дыша, села. Взгляд её скользнул по тёмной, сочащейся кровавыми потёками кляксе, украшающей стену, и остановился на изуродованном лице соседки. В бесформенном месиве белели фрагменты скуловых и челюстных костей. На разбитых губах пузырилась красная пена. Тело сотрясали мелкие конвульсии.

– Какого хрена она это сотворила? – всхлипнула Настя. – Зачем так-то?

Тётя Марина вдруг захрипела, дёрнувшись особенно сильно. Выдохнула со свистом сквозь обломки зубов и, обмякнув, замерла.

Где-то совсем рядом громко бахнуло. Эхо выстрела гулко прокатилось по пустому коридору.

***

Платон провёл рукой по сплошной поверхности.

– Не похоже на свежую. Краска вся растрескалась от времени. Выход тут был?

Сурен кивнул, приложил ухо к стене, замер.

– Не слышно ничего. Эй! Есть там кто?

Он с силой впечатал ладонь в бетонную преграду, охнул, скривился и затряс ушибленной рукой.

– Зараза. Надо инструмент. Я у Андрюхи кувалду видел. Попробуем пробиться.

Стены внезапно дрогнули, пол качнулся, где-то вдалеке зазвенела упавшая посуда.

Платон, нелепо раскорячившись, едва сумел устоять на ногах, Сурен же, выругавшись, грузно плюхнулся на задницу.

– Это ещё что такое? – простонал он, тяжело поднимаясь с пола. – Землетрясение, что ли?

– Возможно. Думаю, это как-то связано с происходящим.

– По-любому, – согласился армянин. – Ничё, сейчас мы всё, что связано, развяжем. Пошли к Мельниковым за инструментом.

Из приоткрытой двери в комнату молодожёнов сквозь узкую щель пробивался неровный желтоватый свет. Сурен постучал костяшкой пальца о деревянную створку.

– Андрюха, можно к вам?

Тишина.

– Рита, у вас всё в порядке? Я войду?

Так и не дождавшись ответа, он осторожно толкнул дверь.

– Ох, ты ж…

Пламя стоящей на столе свечи дрогнуло. Мельниковы лежали на полу рядышком. На посиневших губах у обоих пенились засохшие пузыри рвотных масс. Тускло поблёскивали вязкие лужицы на линолеуме. В комнате дурно пахло. Сурен зажал рот рукой и конвульсивно дёрнулся, сдерживая подкатившую к горлу тошноту.

Платон, присев, подобрал пустой пузырёк, лежащий у ног Риты.

– «Нембутал», – прочитал он название препарата. – Пентобарбитал, кажется. Откуда взяли, интересно? Он же вроде только по рецепту.

– У Андрюхи отец – главврач, – сглотнув с усилием, выдавил Сурен. – Пацан при желании любые колёса достать может. То есть мог. Они же всё? Откачивать бесполезно?

– Окоченели уже, – Платон поочерёдно коснулся рук супругов. – Давно лежат.

– Да как давно-то? Мы же только вот с Риткой собачились на кухне.

– Говорю же, холодные они. Сам проверь, если не веришь.

– Не. Пожалуй, воздержусь.

Сурен, пятясь, вышел за порог.

– Поищи пока кувалду тут, а я сейчас к себе заскочу и вернусь.

– Зачем? Разделяться не лучшая идея.

– Я быстро. Только возьму кое-что.

Он поспешно ретировался. Платон тяжело вздохнул, поднялся и осмотрелся.

Комната тонула в полумраке, искать что-либо при таком освещении – плохая затея. Мужчина взял со стола подсвечник и, стараясь не наступить на рвоту, прошёлся по комнате. В коридоре громко хлопнула дверь, Сурен спешил обратно. Слишком напористые шаги, решительные. От них веяло угрозой.

– Слышь, как там тебя? – нервно бросил он с порога. – Трабл-шмабл…

– Траблшутер, – поправил его Платон, глядя на подрагивающий в руках армянина ПМ. – Убери ствол.

– Хренушки. Давай колись, что здесь происходит? Твоих рук дело? Как только ты появился, всё началось. Странное совпадение. Сразу гниль какую-то почуял. Нюх у меня на таких как ты. С девяностых ещё глаз намётан.

– Успокойся, – выставив руки, Платон медленно двинулся вперёд. – У тебя истерика.

– Не подходи! – взвизгнул Сурен, дёрнув пистолетом. – Там стой. Рассказывай, иначе… Считаю до трёх и стреляю. Раз…

– Хорошо, – устало кивнул траблшутер. – Давай поговорим.

– Останови её! – донёсся из кухни отчаянный женский визг.

Сурен инстинктивно обернулся на крик. Платон бросился вперёд.

Часть вторая: Погрешность голографического принципа (2 из 2)

– Приличный список, – присвистнув, качает головой Кузнецов. – Тебе как, Мальцев? Нормально?

– Отвали, – морщится Сопля. – Я тут при чём?

– В натуре, Кузя. Чё докопался? Дай я гляну.

Виталик тянет руку к папке.

– Ща, погодь. Тут одна фамилия красным обведена – Чигирёв. Ага, вот и выписка из протокола присобачена.

«Слушали: Дело № 3648 по обвинению Чигирёва Алексея Петровича, 1887 года рождения… служитель культа – священник… Обвиняется в гастролировании по городам, проживании без прописки, совершении религиозных обрядов, проведении активной контрреволюционной агитации пораженческого и повстанческого характера.

Постановили: Чигирёва Алексея Петровича расстрелять».

– Во времена, – Стёпа обводит притихших ребят взглядом, – за любой косяк можно было пулю схлопотать.

Он задумчиво смотрит на Мальцева.

– Надо тебе другую кличку придумать. Что-нибудь соответствующее. Кровавое. Точно! Будешь Кровавая Сопля.

Кузнецов громко ржёт, довольный собственной шуткой.

– Дай сюда.

Максим вырывает папку, переворачивает пожелтевшие от времени страницы. Официальные документы сменяются исписанными неровным почерком тетрадными листами.

– Тут что-то типа дневника, – он поднимает глаза на Дениса. – Походу, дед твой писал.

– Чё там? – оживляется Виталик. – Раскаивается?

– Н-н-нет… Не похоже… Почерк у него, конечно…

– Ну-ка, – Наташка тянет папку из рук Максима. – Ща прочитаю. Я мамкины рецепты из клиники расшифровываю в лёгкую. Привыкла уже каракули разбирать.

Она подвигается ближе к костру и начинает внимательно изучать записи.

– Накатим? – Стёпа разливает остатки самогона по стаканчикам. – Наташ, будешь?

– Не, – девчонка рассеянно мотает головой, погрузившись в чтение.

– Как хочешь. А мы выпьем.

Они чокаются, допивают вонючий алкоголь и закуривают. На короткое время тишина воцаряется в мрачных застенках Коммутатора. Виталик тянется за гитарой, проводит рукой по струнам. Мотив «Рок-КГБ» узнают все и с готовностью подхватывают нехитрые рифмы стихов Летова.

Когда стихают последние аккорды, раздаётся голос Наташки:

– Дэн, а у твоего деда с головой проблем не было?

– Не знаю, – пожимает плечами Сопля. – Он до моего рождения умер.

– Вот вообще не удивлюсь, – вклинивается Стёпка. – При такой-то работе… А что там?

– Короче, почерк и правда, капец какой стрёмный. Многое вообще не разобрать, но думаю, что крыша у него конкретно потекла. Пишет, что работал «сотрудником для особых поручений». Ну, это уже и так понятно. Типа, всё нормально было – зарплата, награды и прочие ништяки. Потом расстреляли они этого священника Чигирёва, и началась какая-то дичь лютая твориться. Сначала погибли члены тройки, принявшей решение о казни. Причина – остановка сердца. В разных местах, но все трое в одно время с точностью до минуты. Потом один за другим стали умирать члены расстрельной команды и прочие причастные. Ещё пишет, что неоднократно видел призрака с тремя головами во время казней.

– В натуре? – хихикает Стёпка. – Трёхголовое привидение?

– Ага, – кивает Наташка. – А ещё написано, что это были головы членов тройки: начальника областного управления НКВД, прокурора и секретаря обкома. Вроде как священник их проклял, что ли? Короче, если верить записям, то врач редко присутствовал на казнях, и факт смерти зачастую устанавливали сами исполнители. Оказывается, иногда особо «везучие» осуждённые даже после огнестрельного ранения в голову умирали не сразу, и их могли похоронить заживо. Походу, с Чигирёвым так и получилось. Тут есть показания водителя, утверждавшего, что во время поездки к месту захоронения священник подавал признаки жизни, и объяснительная бульдозериста, засыпа́вшего яму с трупами, подтверждающая его слова.

– Капец, – качает головой Виталик. – Видели, что человек жив, и всё равно зарыли?

– Получается так. Кстати, они оба тоже его ненамного пережили. Тут копии их свидетельств о смерти подшиты.

– С другой стороны, чё им делать было? – Кузнецов щелчком отправляет бычок в костёр. – Не выполнить поручение – себе дороже. Времена такие.

– Могли бы и добить, чтоб не мучился, – сплёвывает под ноги Максим. – Нелюди.

– Чем добить? Палками? Камнями? Было бы у них оружие какое-нибудь. Наган, например.

– Такой?

Денис достаёт из-за пазухи потёртый револьвер и небрежно вертит им у Стёпки перед лицом.

– Опаньки! – оживляется тот. – А ну дай гляну.

– Не, – Сопля поспешно прячет оружие. – Не дам.

– Не ссы, верну.

Денис нехотя протягивает ему ствол.

– Старый, – Стёпка уважительно поглаживает воронёную сталь. – Где взял?

– Да там же, где и папку. На чердаке.

Ребята передают револьвер по кругу, рассматривают, шутливо целятся друг в друга. Все, кроме Наташки – она снова погрузилась в чтение.

– Ну всё, хватит, – канючит Мальцев. – Отдавайте.

– На, не ной, – Виталик протягивает оружие. – Жлоб. Всё равно толку с него…

– Были бы патроны… – Стёпка мечтательно щурится. – А так-то, да. Бесполезный кусок металла.  Слышь, Сопля. Боеприпасы там случайно не находил?

Денис отрицательно мотает головой, молча пряча наган за пазуху.

– Чё там, Наташ, – оборачивается к подруге Максим. – Вычитала чего интересного?

– Тут вообще дальше дурдом какой-то. Трупы погибших сотрудников, гуляющие по моргу, расстрелянные, выползающие из могил. Одного чекиста отец задушил на глазах семьи. Самое интересное, что был он неходячий инвалид, парализованный ниже пояса, но как-то умудрился встать с коляски и убить сына. Свидетели тоже часто упоминают трёхголового призрака.

– Теперь понятно, откуда все эти истории о Чёрной Тройке появились, – хмыкает Виталик. – Массовая истерия.

– Ну, не знаю, – Наташка задумчиво смотрит на языки пламени. – Похоже, дед Дениса искренне верил в то, о чём писал. Он даже откопал останки этого Чигирёва и перезахоронил их по-человечески, но, судя по всему, не помогло.

– Как-то же он спасся? – хмыкнул Стёпка. – Или нет?

– Не знаю, но кое-что тут есть. Описание какого-то ритуала. То ли призыва, то ли ещё чего. Написано очень неразборчиво, зато с картинками.

– Херня всё это, –Виталик протяжно зевает. – Бред спятившего старика.

– А если нет? – Стёпка явно заинтересовался. – Давайте проверим. Чё там нужно?

– Серьёзно? – роняет Максим иронично. – Ты что, поверил в эту чушь?

– Боитесь? Я так и думал.

– Кто боится? – вскидывается Виталик. – Пофиг, давай сделаем, раз тебе так хочется.

– Угомонитесь, – захлопывает папку Наташка. – Всё равно рисовать нечем. Там круг со звездой на полу нужно чертить, символы вписывать. Свечи ещё…

– У меня батя гараж красил недавно, – не сдаётся Стёпка. – Ключи есть. Могу сгонять, там краски полбанки ещё осталось. Свечи тоже вроде были.

– Ну, беги тогда, – усмехается Максим. – Чернокнижник, блин.

– Ага. Ща я… Пять минут.

Кузнецов, грохоча башмаками, исчезает в темноте лестничного проёма.

– Чего замёрз?

Твёрдый ствол револьвера упёрся в спину Максима.

Тот встряхнул головой, выходя из короткого оцепенения. За несколько секунд в его сознании промелькнули события, которые он долгие годы так старательно пытался вымарать из памяти. Наташка, Виталик, Денис – все как живые. Будто это было только вчера.

– Да так. Вспомнил кое-что.

Он взвалил на плечо безвольное тело ближайшей девушки и потопал наверх.

У костра за это время произошли кое-какие изменения. Андрей всё так же неподвижно пялился чёрными глазами на пляшущие языки пламени, однако у его ног появилась испещрённая символами пентаграмма, вписанная в круг. Белкин с удивлением отметил, насколько точно рисунок повторял тот, что они начертили в этом же месте двадцать пять лет назад.

– Куда?

Он оглянулся на стоящего за спиной Степана.

– По концам звезды́ раскладывай, – буркнул тот.

Максим аккуратно опустил девушку на грязный пол и осмотрелся исподтишка, прикидывая, в какую сторону лучше рвануть, когда представится удобный момент. Он не знал, как далеко способен зайти слетевший с катушек одноклассник, но смотреть до конца этот безумный спектакль не собирался. А уж участвовать в нём и подавно.

– Давай живее! – прикрикнул нервно Кузнецов. – Чего копаешься?

Белкин бросил взгляд на изрезанную чёрными линиями бледную физиономию Андрея и покорно двинулся к лестнице. Мелкого отморозка тоже нельзя списывать со счетов. Кто знает, какие препараты он принимает и как они влияют на сознание. Вот жопа! Отдохнул, называется. Надоумил же его чёрт тащиться в эту глушь.

На первом этаже он чуть замедлил шаг и посмотрел на валяющуюся у выхода разбитую бетонную плиту. Возможно, только благодаря ей они со Стёпкой тогда остались живы.

– Помнишь, да? – Кузнецов проследил его взгляд. – Не поверишь, я кусочек от неё отколол потом и амулет сделал на удачу. До сих пор таскаю.

Он продемонстрировал висящий на шее серебряный крест с маленьким обломком камня в центре.

– Надо было из подвала брать, – горько усмехнулся Максим. – Этот-то не особо тебе помог, как я погляжу.

– Может, ещё поможет, – загадочно подмигнул ему Стёпа и тут же подтолкнул к лестнице. – Иди давай. Не время для ностальгии.

Однако память уже услужливо подсунула Белкину новую порцию воспоминаний.

– И чего? – Виталик с насмешливой улыбкой смотрит на Кузнецова. – Убедился?

– Надо же было проверить, – невозмутимо отозвался тот. – А вдруг получилось бы? Натаха, а ты точно ничего не напутала? Всё, как там написано, сделали?

– Ну-у-у… – тянет девушка неуверенно. – Есть там кусок непонятный про какой-то то ли «камень мучительной смерти», то ли «камень, пропитанный смертью». Не разобрать.

– Надгробие, что ли?

Максим чувствует неловкость, стоя перед намалёванной на полу пентаграммой. Он жалеет, что позволил втянуть себя в эту глупую забаву. Не серьёзно это всё как-то. Стыдно старшеклассникам такой ерундой заниматься, но отступать поздно – Стёпке нельзя давать повод усомниться в своей храбрости. Не слезет потом. Будешь как Сопля – вечным объектом травли.

– Не знаю, – пожимает Наташка плечами. – Скорее похоже на камень с места казни. Тут написано, что без него ритуал не сработает так, как нужно. Что-то про разорванные цепи… Вроде как он не то подчиняет, не то ослабляет… Не совсем ясно.

– Ну вот! – торжествует Стёпка. – Так и знал, что-то упустили. Казни же в подвале проводили, я правильно понимаю? Слышь, Сопля. Метнись-ка вниз. Там этих «камней мучительной смерти» до жопы должно быть.

– Не, – пятится Мальцев. – Не пойду я туда один.

– Ты чё, барбос, в гры́зло хочешь? – Кузнецов отвешивает ему звонкий поджопник. – Совсем расслабился, чёрт? П’шёл, пока я тебе будку не расковырял!

Сопля под насмешливые взгляды одноклассников, понурив голову, плетётся к лестнице.

– Ссыкло, – сплёвывает Стёпка сквозь зубы. – Сразу видно, что порода гнилая. Весь в деда.

– Так-то одному в подвал и правда стрёмно сейчас идти, – робко вступается за Дениса Наташка. – Жути нагнали этими дедовскими мемуарами. Я бы не пошла, если честно.

– Ты девочка, – возражает Виталик. – А у него пистолет есть, если что.

– Ага, – хмыкает Максим. – Пистолет есть, а патронов нет. Толку-то?

– А я думаю, есть у него патроны. Просто зажал, как обычно. Крыса, чё с него взять?

Из подвала доносится шум и неразборчивые фразы.

– Эй, Сопля! – кричит Стёпка. – Ты там как? Живой?

Тишина.

– Чё молчишь? Долго тебя ждать ещё?

Снизу слышатся шаркающие шаги.

Подростки встревоженно переглядываются.

– С-с-сос-с-сиально опас-с-сные… – громкий свистящий шёпот совсем не похож на голос Мальцева. – Фраш-ш-штепные элементы…

– Ты чё там лопочешь, придурок? Принёс камень?

Денис появляется из темноты и деревянной походкой приближается к костру. От заполненных чернильной тьмой глаз по лицу разбегаются странные извилистые линии. Его рука вытянута вперёд. Ствол нагана направлен на Виталика.

– Рас-с-стрелять…

Кисть Мальцева дёргается. Звук выстрела эхом разносится по пустым комнатам Коммутатора. Белёсым облачком плывёт дым пороховых газов. Виталик вздрагивает, нелепо ссутулившись, словно пропустив сильный удар под дых. Прижимает руку к груди. Между пальцев текут тонкие красные ручейки. Под ладонью стремительно расползается тёмное пятно. Он непонимающе смотрит на Соплю и неуклюже валится на пол лицом вперёд.

–  А-а-а!.. – Наташка захлёбывается собственным криком, когда боёк курка бьёт по капсюлю следующего патрона.

Время для Максима словно замедлилось. Он видит, как девушка, взмахнув руками, оседает на пол, как ствол пистолета перемещается в его сторону. Мозг отказывается верить в происходящее. Щелчок! Однако выстрела в этот раз не последовало. «Старые патроны, – отрешённо думает он. – Наверное, порох отсырел». Кто-то резко дёргает его за руку.

– Ходу! – орёт Стёпка и бросается к выходу.

Оцепенение спадает. Время снова течёт в привычном темпе. Белкин, петляя, несётся следом за убегающим одноклассником. Хлопок за спиной. Пуля, взвизгнув, рикошетит от стены. Совсем рядом. Максим инстинктивно пригибается. Перед выходом свисает арматура полуобвалившегося потолка. Они всегда старались обходить это место, прижимаясь к стене, но сейчас за излишнюю осторожность можно поплатиться жизнью. Он хватает торчащий из разрушенного перекрытия над головой металлический штырь и со всей силы дёргает его на себя, используя как опору для прыжка. Катясь по ступенькам крыльца, слышит за спиной оглушительный грохот. Потолок всё же обвалился. Белкин вскакивает на ноги и врезается в застывшего Стёпку.

– Стой! – тот хватает его за плечи и разворачивает к облаку клубящейся у входа в здание пыли. – Всё! Всё, успокойся! Его плитой накрыло. В лепёшку, без вариантов.

– Точно?

– Точнее не бывает. Сам видел.

Максим высвобождается из Стёпкиных рук и ковыляет к крыльцу. Он хочет убедиться, что одноклассник не ошибся, и Сопля действительно погребён под завалом. Пыль постепенно оседает. Он видит тело Мальцева, распластавшееся среди обломков. Выпавший из рук револьвер валяется рядом. Ноги придавлены расколовшейся от удара массивной плитой бетонного перекрытия. Сопля жив. Он скребёт ногтями грязный пол, пытаясь выбраться. Чёрные глаза лучатся ненавистью.

– Хотатайс-с-ство о помилофании отклонено… – срывается с губ свистящий шёпот. – Прифес-с-сти прикофор ф ис-с-сполнение…

Кровь изо рта, собираясь на подбородке, вязкой нитью тянется вниз. Он словно совсем не чувствует боли. Внезапно скрюченные пальцы впиваются в ногу Максима. Тот с криком падает и пытается вырваться. Тщетно. Лодыжка точно попала в стальные тиски. Стёпа, обхватив орущего Белкина сзади за грудь, что есть силы начинает дёргать на себя. С мерзкими хлюпающими звуками ноги Мальцева, избавляясь от кожи, выскальзывают из-под каменного пресса. Багровая полоса тянется за ним по пыльному полу. Стёпа, ругнувшись, падает, разжав руки. В отчаянии Максим впечатывает подошву свободной ноги прямо в центр жуткой окровавленной морды. Слышится треск ломающегося носа. Хватка слабеет, и Белкин, наконец, вырывается из цепких пальцев Сопли.

Не сводя глаз со спятившего одноклассника, он неуклюже отползает к воротам, надеясь, что покалеченный Мальцев отстанет. Напрасно. У Сопли совсем другие планы. Это кажется невероятным, но он поднимается. Шатаясь на раздробленных ногах, Денис подбирает револьвер и целится в Степана. Однако Максим смотрит не на зажатое в его руках оружие, а на острые обломки костей, торчащие из окровавленной, лишённой кожи плоти. Это просто невозможно. Так не бывает.

Щёлк! Щёлк! Щёлк! Ещё три негодных патрона. Сопля освобождает барабан и запускает руку в карман. Слышится звон гильз.

– Бежим! – орёт Стёпка. – К опорному!

И они бегут. До цели меньше километра. Однако Максиму кажется, что проходит целая вечность, прежде чем в темноте возникают забранные решётками светящиеся окна опорного пункта милиции.

– Откройте! – Кузнецов, что есть мочи, барабанит в железную дверь. – Скорее!

– Чего орёте? – недовольно хмурится заспанный участковый через смотровое окошко. – Что случилось?

– Там это… – тычет Стёпка рукой в сторону Коммутатора. – Сопля Натаху застрелил… И Витальку…

– Твою мать!

Лицо милиционера пропадает из поля зрения.

– Ливанов, вызывай подкрепление! – слышится его встревоженный голос. – Говорил же я тебе, стреляют. Сука, что за город? Скорее бы на пенсию.

– Бери вон того, у стены, – скомандовал Кузнецов.

– Не поможешь?

– Не. Целиться будет неудобно. И потом, мне есть чем заняться.

Он разгрёб ногой хлам в углу, достал пыльный мешок и бросил под ноги. Внутри что-то глухо стукнуло.

– Что это? – насторожился Белкин.

– Сюрприз, – буркнул Стёпа, – но тебе пока знать не нужно. Без обид, но эта тварь может и в тебя залезть, тогда всё зря будет.

– Да какие обиды? – иронично хмыкнул Максим. – После такого-то тёплого приёма.

– Не строй из себя жертву. Мы тут все в одной упряжке, только…

– Чего?

– Ничего, – Кузнецов вытащил из мешка стеклянную литровую бутылку, наполненную бледно-жёлтой жидкостью. – Отойди к стене. Мешаешь.

Он свинтил крышку и прошёлся кругом у выхода, выливая содержимое тонкой струйкой на пол. Ноздрей Максима коснулся знакомый специфический запах.

– Бензин, что ли? Ты чего задумал?

Кузнецов промолчал. Он сосредоточенно выводил струёй на пыльной поверхности какие-то линии и геометрические фигуры.

– Всё, пошли, – отбросил он, наконец, опустевшую ёмкость. – Пока эта тварь ничего не заподозрила.

Максим водрузил на плечо очередного подростка и потащил его наверх. Кузнецов нетерпеливо тыкал стволом в спину, заставляя пошевеливаться. Шансы на успешное бегство таяли с каждой минутой. От ходьбы по ступенькам ноги начинали гудеть.

– Передохнуть бы…

Он положил свою ношу у костра.

– На том свете отдохнём, – Стёпа выразительно помахал пистолетом.

– Понял, – вздохнул Белкин и поплёлся вниз.

Очередное тело дожидалось их посреди подвального помещения. Ещё одна девушка. Максим нагнулся, но Кузнецов внезапно остановил его:

– Погодь.

Он воровато обернулся в сторону выхода и вытащил что-то из-за пазухи. Белкин узнал пакет, выпавший у Стёпы по дороге к Коммутатору. Кузнецов развернул целлофан. Папка. Та самая.

– Ты что, забрал её? – уставился он на одноклассника. – Зачем?

– Какая теперь разница? Надеюсь, что сделал это не зря.

Он открыл одну из последних страниц, макнул палец в пыль, густо устилающую пол, и начал что-то рисовать на лбу бесчувственной девушки, тщательно сверяясь с записями.

– Всё, – спустя минуту, крякнув, поднялся он и потёр поясницу. – Тащи.

Ничего не понимающий Максим подчинился. Кузнецов последовал за ним, прихватив мешок.

– И что теперь? – Белкин поправил сползающую с плеча ношу. – Какое-то жертвоприношение по плану? Ритуальные ножи? Чаши с кровью?

– Ужастиков пересмотрел? Просто повторим то, что сделали в детстве. Тем же составом. Только теперь доведём всё до конца.

– То есть мы должны умереть?

– Да.

– Так себе мотивация. Постой…

Белкин остановился.

– Что значит «тем же составом»? Не хочу тебя расстраивать, но Наташа с Виталиком по понятным причинам не смогут присутствовать на мероприятии, да и Денис тоже.

– Смогут, – Кузнецов легонько встряхнул мешок.

– Серьёзно?

– Все здесь. Нужно лишь материальное воплощение, и последнее из них ты сейчас как раз несёшь на себе.

– Я уже понял, что у тебя резьбу сорвало, но не знал, насколько.

– Тащи, давай, – Кузнецов больно ткнул Максима стволом в спину.

Они дошли до костра. Белкин опустил последнее тело и поднял глаза на Андрея.

– Фс-с-се с-с-стес-с-сь, – прошипел тот удовлетворённо. – Пис-с-столет…

Стёпа повиновался, вложив оружие в протянутую бледную руку.

– Отпусти сына, – тихо попросил он. – Я всё сделал.

– Не фс-с-сё…

– Да твою ж… – выругался Кузнецов.

Он запустил руку в мешок и вытащил оттуда человеческий череп.

– На грудь класть?

Андрей кивнул. Кузнецов примостил по черепу на груди каждого подростка, отбросил пустой мешок в сторону и, раскрыв папку, стал читать слова на незнакомом шипящем языке. Те самые слова, которые двадцать с лишним лет назад произносила Наташка, стоя перед намалёванным краской на полу загадочным рисунком.

Несмотря на дикость и абсурдность происходящего в целом, Максим понимал – что-то не так. Была какая-то нестыковка, не дающая ему покоя. Он обвёл взглядом жутко скалящиеся останки. Точно! Соплю убили выстрелом в голову сзади из охотничьего ружья. Череп был сильно повреждён, особенно лобная кость. Его даже хоронили в закрытом гробу, поскольку собрать что-то похожее на человеческое лицо из того, что осталось, так и не удалось. Однако у черепов, которые Стёпа достал из мешка, подобных повреждений не наблюдалось. Лишь на одном из них, самом крупном, Максим заметил небольшое отверстие в затылочной части. Как раз его Кузнецов и расположил на груди последней принесённой из подвала девушки.

Меж тем, Андрей простёр руку и забормотал под нос что-то неразборчивое в своей змеиной манере. Черепа окутало чёрным туманом. Максим невольно протёр глаза. Он всё ещё не мог поверить, что тут замешаны потусторонние силы. Версия с сумасшествием казалась ему вполне логичной. Только вот то, что творилось на его глазах, никак нельзя было объяснить с точки зрения здравого смысла. Черепа погружались прямо в живую плоть, а сами тела менялись. Метаморфозы происходили не только с плотью, но и с одеждой. Первой с пола поднялась Наташка. В лёгкой курточке и потёртых джинсах. Именно такой он видел её в последний раз. С закрытыми глазами она замерла у одного из лучей пятиконечной звезды.

Не переставая шептать, Андрей приставил ствол к её голове и нажал на спусковой крючок, одновременно отталкивая от себя ногой, чтобы избежать кровавых брызг.

– Сука! – заорал, пятясь, Максим. – Ты чё творишь?

– С-с-стоять… – дуло качнулось в его сторону.

Вокруг головы убитой девушки растекалась кровавая лужа. Она уже совсем не походила на Наташу. Рядом валялся старый череп со свежей дыркой от пули в затылке. А у края нарисованного круга, покорно склонив голову, уже стоял Виталик. Недолго. Грохнул ещё один выстрел, и он рухнул рядом с предыдущим трупом. Ухмыляющийся череп одноклассника подкатился к ногам Максима.

– Палачи… – презрительно выплюнул вдруг чей-то глухой голос.

Андрей, Стёпа и Максим одновременно повернули головы туда, где должен был появиться Сопля, однако там стоял кто-то другой. Измождённый, небритый мужчина. Всё лицо – сплошной кровоподтёк. Нос незнакомца был свёрнут, разбитые губы сочились кровью.

– Щ-щ-щикирёв… – злобно зашипел Андрей и, тут же прицелившись в отца, нажал на спуск. – Ис-с-сменник…

Степан, вскрикнув, упал. Чёрная тень метнулась над костром. То, что когда-то было священником, покинуло разом обмякшее тело подростка. Сгусток тьмы, лишь отдалённо напоминающий очертаниями человека, прошил убийцу насквозь, выдирая из одержимого мальчишки потустороннюю сущность. Андрей, как подкошенный, рухнул на пол, а над ним в яростной схватке начали бесшумно рвать друг друга на части две тёмные полупрозрачные субстанции.

Белкин решил, что более подходящее время для бегства ему вряд ли представится, и рванул к выходу.

– Стой!

Рука Степана крепко вцепилась в его штанину.

– Нельзя так бросать, – прохрипел Кузнецов. – Они всё равно в покое не оставят. Надо закончить.

– Да пошёл ты… – рванул ногу Максим. – Сами тут разбирайтесь.

– Погоди, – Степан закашлялся, с уголка рта сбежала кровавая струйка. – Я уже не смогу. Там всё готово… В подвале… Неважно, кто из них победит… Они зло… Им здесь не место…

Кузнецов перевёл дух. Слова давались ему с большим трудом.

– Внизу… Подожги бензин… Отправь обратно… Ради Наташки… Вадика… Соп… Дениса…

Пальцы Степана разжались, он уткнулся лицом в пыльный бетон и замолчал.

Чертыхнувшись, Белкин бросил быстрый взгляд на сплетённые в жутком молчаливом противостоянии под потолком тени и поспешил в подвал.

Сколько времени прошло с тех пор, как он поддался на уговоры умирающего одноклассника, Максим не знал. Час? Два? Может, больше. Телефон выпал из кармана где-то наверху. Он протёр слезящиеся глаза и снова напряжённо уставился в темноту дверного проёма. Внезапно ему показалось, что мрак на лестнице стал чуть плотнее. Да, там определённо что-то двигалось. Что-то приближалось из тьмы, и оно явно искало его.

Чёрное облако медленно пересекло порог. Остановилось, словно принюхиваясь, а потом двинулось в сторону замершего в испуге человека. Пора! Максим стряхнул оцепенение и перевернул ногой керосинку. Огонь шустрой змейкой заскользил по полу, запирая магическим кольцом опасную сущность. Символы, нарисованные бензином, ярко вспыхнули. Призрак метнулся вверх, но было поздно. Языки пламени застыли, скованные неземным холодом, хлынувшим из открывшегося в центре круга провала, и беспокойный дух исчез в тёмной бездне.

– Вам как лучше оплату? Наличкой или на карту перевести?

Белкин вопросительно уставился на покрытого татуировками молодого человека, натягивающего кроссовки.

– Лучше на карту, – отозвался тот. – Это последняя? Больше делать не будем?

– Нет.

– Ладно. Если передумаете, звоните.

Он замялся, держась за дверную ручку.

– Что-то ещё? – нахмурившись, вопросительно посмотрел на него Белкин.

– А можно полюбопытствовать, для чего это вообще? Не моё дело, конечно, но она же… Ну, сами понимаете…

– Нельзя! – отрезал Максим. – Оплата прошла?

– Да. Вы не обижайтесь, пожалуйста. Просто очень необычный клиент. Первый раз такое. До свидания.

– Прощайте.

Белкин захлопнул дверь и вернулся в спальню. Легонько коснулся полиуретановой плёнки на животе супруги. Максим надеялся, что мастер всё сделал правильно. Хоть он и контролировал процесс, но лучше дождаться, пока кожа заживёт, и проверить всё ещё раз. К тёмным кольцам татуировок, обвивающим шею, запястья и лодыжки Тамары, претензий не было. Все символы в точности соответствовали оригиналам. Пятиконечная звезда на животе должна стать завершающим элементом композиции.

Он достал из тумбочки папку. Пролистал страницы, испачканные кровью Кузнецова. Последние подшитые листы исписаны рукой Степана. Как оказалось, он долго и тщательно готовился. Вёл своего рода дневник. Максим ещё раз перечитал подчёркнутое красным предложение: «Если сделать всё правильно, то их можно запереть и заставить служить». Белкин улыбнулся. Он сделает всё так, как нужно. Если одержимый Мальцев мог ходить с раздробленными ногами, если частично парализованный инвалид смог добраться до своего сына-чекиста, то это должно сработать и с Тамарой. Нужно просто принять меры предосторожности, и тогда всё получится. Что поделать, раз уж традиционная медицина бессильна?

– Потерпи ещё немного, любимая, – тихо произнёс он. – Когда ты снова сможешь двигаться, у меня для тебя будет подарок.

Максим качнул пальцем висящий на прикроватном светильнике кулон в виде сердца. За золотой оболочкой прятался камешек из подвала Коммутатора. Никаких ошибок в этот раз.

– У меня тоже хорошо. Могу рассказать. Не уверен, что это интересно, но доктора советуют чаще с тобой разговаривать.

Тамара открыла глаза. Это совершенно ничего не значило, просто очередная фаза так называемого «бодрствования». Непроизвольная реакция организма на звук, свет или, может, прикосновение.

– Том, меня тут Кузнецов в гости позвал на выходные. Я съезжу, если ты не против? А за тобой мама присмотрит. Знаю, что вы с ней не очень ладите, просто…

Он сглотнул подступивший к горлу ком.

– Устал я, любимая. Отдохнуть надо хоть пару дней, иначе не вывезу.

Максим провёл рукой по светлым волосам супруги.

– Вот и хорошо. Я знал, что ты не будешь возражать. Пойду приготовлю ужин. Покушаем и спать. Засиживаться допоздна сегодня не будем. Завтра день тяжёлый, нужно выспаться.

Белкин встал, разгладил смявшееся одеяло, забрал оставленный Милой на тумбочке список лекарств и, погасив свет, вышел из спальни. Щёлкнул пультом телевизора, полистал каналы и, остановившись на каком-то ток-шоу, приглушил звук почти на минимум. Он не собирался вникать в суть происходящего – просто нужно было чем-нибудь разбавить давящую тишину.

В кармане настойчиво завибрировал смартфон.

– Привет, мам, – с готовностью отозвался Максим. – Ну как? Сможешь?.. Отлично. Я тогда завтра домой заезжать не буду. Сразу с работы на вокзал рвану… Ага… Буду… Обязательно… Конечно… Спасибо, мам… Пока.

Он завершил вызов и тут же ткнул пальцем в номер школьного приятеля.

– Стёп, здоров! Вроде получается… Я тоже рад… Ну, электричка к вам в начале одиннадцатого прибывает… Да не надо, такси возьму… Ну, как хочешь… Давай, до завтра.

Максим отложил телефон и направился на кухню. Настроение заметно улучшилось. Перспектива хоть на пару дней прервать изматывающий однообразный цикл, в который превратилась его жизнь, не могла не радовать.

Вопреки намерению лечь пораньше, до кровати Белкин добрался уже глубоко за полночь. Выспаться как следует тоже не получилось. Возможно, сказалось ожидание предстоящей поездки, но сон его был крайне беспокойным. Сквозь зыбкие образы, возникающие в затуманенном дрёмой сознании, ему мерещился призрачный голос жены, словно просящий и предупреждающий о чём-то. Утром все детали вполне ожидаемо стёрлись из памяти, однако чувство тревоги не покидало Максима до самого вечера.

Город детства встретил его промозглой моросью и вонью чадящей котельной. Белкин поднял воротник и, огибая островки тающего снега, поспешил к припаркованной у вокзала серой «Ниве».

– Ты когда уже это старьё на нормальную тачку поменяешь? – он плюхнулся на пассажирское сиденье и протянул раскрытую ладонь. – Дарова!

– Сам ты старьё, – обиженно насупился Степан, отвечая на рукопожатие.

– Не спорю. Не молодеем с годами.

Максим демонстративно осмотрел одноклассника, неодобрительно качая головой. Тот заметно располнел и обрюзг, плешь на макушке стала шире, а морщин на лице прибавилось.

– Чего пялишься? – усмехнулся Кузнецов. – Думаешь, сам лучше выглядишь?

Тут он, конечно, был прав. Белкин сильно сдал за последние годы. И дело даже не в возрасте. Просто он действительно очень вымотался. Больше эмоционально, чем физически.

– Как Тамара? – Стёпа завёл двигатель, включил дворники и сдал назад, выезжая на покрытую буграми и рытвинами дорогу. – Улучшений нет?

– Нет. Всё так же. Слушай, дружище… Давай этот вопрос больше поднимать не будем. Отвлечься хочу. В магазин заедем?

– Зачем? Я уже всё купил. Ольга курицу запекла. Голодный, походу?

– Есть немного. Спасибо за заботу.

– За заботу! Звучит почти как тост.

– Алкаш, – губы Максима непроизвольно растянулись в улыбке. – У тебя всё как тост звучит.

– Так пятница же, – пожал плечами приятель. – Имею право. Да и ты вроде не в шахматы играть приехал.

– Это да. Только, боюсь, как бы не унесло. Организм уже отвык, наверное. Почти пять лет не употреблял. Пока сам восстанавливался после аварии, нельзя было, а потом с Томой постоянно…

– Хорэ́! – оборвал его Степан. – Сам просил эту тему не ворошить.

– И то правда. Всё, проехали!

Он отвернулся к боковому стеклу. Слегка искажённый стекающими каплями унылый пейзаж давил тоской и безысходностью. Казалось, за столько лет тут совсем ничего не изменилось. Серые хрущёвки, ржавые гаражи, размалёванные нецензурными надписями стены.

«Мерзкий городишко, – мелькнуло неприязненно в голове Белкина. – Хотя какой это город? Тоже мне, областной центр, тьфу! Скорее ПГТ с нереализованными амбициями. Зловонная трясина, выбраться из которой мечтает большинство жителей, но удаётся лишь единицам. Мне повезло, а вот Стёпе – нет. Увяз».

Уродливое здание заброшенной тюрьмы вынырнуло из вечерней хмари совершенно неожиданно для Максима. Он совсем забыл о её существовании, словно кто-то старательно вымарал из памяти образ этого зловещего мемориала Большого террора. Перевалочный пункт перед отправкой в трудовые лагеря ГУЛАГа и сортировочный центр заключённых. Неудобное напоминание о тёмном прошлом великой державы.

– Не снесли ещё? – он кивнул в сторону заброшки.

– Коммутатор-то? Стоит. Что с ним будет? Администрации — это нафиг не нужно, а остальным и подавно. Иногда стройматериалы тырят потихоньку для мелких потребностей, да и то только по большой нужде. Помнишь же, какая у него репутация? Вот. Народ тут не сказать, что дремучий, скорее слегка суеверный. Не хотят беду накликать ненароком.

– Вроде свет в окошке видел.

Максим вывернул шею, оглядываясь на исчезающее за поворотом здание.

– Школота там до сих пор собирается. Покурить, выпить и прочее. Дело молодое – сами такими были.

– Тройки не боятся? Или всё – ушла легенда вместе с эпохой?

– Да хер его знает, – поморщился Степан. – У меня чувство, что они теперь вообще ничего не боятся. Отбитые какие-то. Ни целей внятных, ни идеалов достойных.

– Про нас так же когда-то говорили.

– Это другое. Вот Андрюха мой, к примеру. Ведь не глупый, без троек учится, а по факту балбес. Иногда вообще сомневаюсь, что он от меня. Вчера с работы прихожу…

Под монотонный бубнёж товарища Белкин погрузился в воспоминания, лишь изредка кивая и поддакивая. Истории о чужих отпрысках его интересовали примерно никак, а вот вид заброшенной тюрьмы заставил ощутить сильные эмоции. Тревога, вызванная беспокойным сном накануне, усилилась. Сердце сжалось, как перед прыжком с большой высоты. В памяти одна за другой всплывали картинки из прошлого, забытые лица, события далёкого детства. Посиделки у костра, разведённого на пыльном бетонном полу из обломков мебели. Самогон на дне одноразового пластикового стаканчика. Из закуски только сигареты, передаваемые по кругу. Истории о Чёрной Тройке, рассказанные громким шёпотом. Эта городская легенда пользовалась бешеной популярностью и, по мнению Максима, была самой пугающей. Призраки мрачных вершителей человеческих судеб, так и не обретших покой, не раз приходили к нему в ночных кошмарах. И, видимо, не только к нему. Любую вызывающую какие-либо вопросы смерть в городе неизменно связывали с Чёрной Тройкой. «Тройка вынесла приговор», – перешёптывались взрослые. А дети радостно пересказывали эту новость друг другу, сгрудившись у костра в одной из комнат опустевшего Коммутатора.

Имена и фамилии кровавых судей давно стерлись из людской памяти, однако это не мешало легенде обрастать жуткими деталями и леденящими душу подробностями. Может, история о призраках, обитающих в подвале заброшенной тюрьмы, так и осталась бы безобидной страшилкой, если бы не…

«Нива», скрипнув тормозами, остановилась.

– …а он смотрит на меня, как баран на новые ворота, и молчит, – закончил свою занимательную историю Стёпа. – Только глазами лу́пает. Вот и скажи, не идиот?

– Думаю, ты к нему слишком строго относишься, – уклончиво отозвался Белкин. – Какие его годы? Наберётся ума-разума.

– Ну, дай-то Бог. Пошли. На дворе почти ночь, а мы всё ещё трезвые.

Они вышли из машины и направились к подъезду, хлюпая подошвами по весенней каше из грязи и талого снега.

– Где вы ходите? Остыло всё.

Ольга сухо чмокнула Белкина в щёку.

– Привет, Макс. Как добрался?

– Да нормально. Привет.

– Ну и хорошо. Раздевайтесь, руки мойте и за стол.

– Есть! – шутливо козырнул Степан. – Разрешите исполнять, товарищ генерал?

– Да ты и так постоянно «исполняешь», клоун, – отмахнулась супруга. – Иди уже.

Спустя пять минут они расселись за накрытым столом.

– А где Андрюха? – поинтересовался Максим. – Хоть бы поздороваться вышел.

– И правда, – одноклассник вопросительно глянул на супругу. – Где этот представитель потерянного поколения?

– Так не возвращался ещё, – опустила Ольга глаза. – Гуляет.

– Не поздновато ли для гулянок? – нахмурился Стёпа. – Звони. Пускай домой чешет.

– Ну не начинай, а. Чего ты как дед старый? Придёт скоро.

– Звони, – настойчиво повторил супруг. – Совсем от рук отбился.

– Ладно. Только не гунди.

Закатив глаза, Ольга достала телефон и, нажав вызов, приложила его к уху. Постепенно раздражение на её лице сменилось недоумением, а затем и беспокойством.

– Не берёт, – она растерянно посмотрела на мужа. – Может, занят или не слышит?

– Чем он таким занят может быть? Ничего. Вернётся домой, я ему слух вылечу.

Кузнецов раздражённо скрутил крышку с бутылки и разлил водку по стопкам.

– Давайте. За встречу!

Они чокнулись, выпили и приступили к ужину. Разговор не клеился. Напряжение, висящее в воздухе, казалось, ощущалось физически. С каждой выпитой рюмкой Степан всё больше мрачнел.

– Пойдём покурим, Макс, – он резко поднялся из-за стола и зыркнул на жену. – Звони ещё раз. Сообщение отправь.

Они вышли на балкон.

Примостившись между велосипедом и перетянутыми бечёвкой лыжами, Белкин щёлкнул зажигалкой и глубоко затянулся.

– Чего ты кипишуешь? Сам говорил – дело молодое. Вспомни себя в его возрасте.

– Да я всё понимаю. Просто… неспокойно как-то на душе. Тебя увидел – про Соплю вспомнил и накатило чё-то.

– Я тоже вспомнил, – поморщился Максим. – Столько лет об этом не думал. Не забыл, оказывается.

– Такое забудешь…

Докуривали они в тишине. Каждый размышлял о своём, но объект раздумий был один – Сопля.

Денису доставалось с начальной школы. У бедолаги постоянно текло из носа, за что он и получил обидную кличку. Разве детям объяснишь, что хронический ринит – серьёзное заболевание? Вкупе с хлипким телосложением и природной трусостью, это делало его идеальным объектом для постоянных насмешек и издевательств. Так и дразнили Соплёй до самого конца.

Только вот, несмотря на свою слабость, ушёл Дениска, громко хлопнув дверью. Так громко, что эхо от этого хлопка ощущается до сих пор. Двоих одноклассников прихватил с собой и участкового с помощником. Жуткую бойню устроил. Откуда только силы взялись? Хотя…

– Слушай, Стёп, – нарушил молчание Максим. – А папка та куда делась, в конце концов? Мусора́ ведь её так и не нашли.

– Не знаю, – нервно бросил Кузнецов. – Какая разница? Всё равно никто не поверил бы. Я уже и сам думаю, что Сопля просто слетел с катушек. Не выдержал, вот фляга и свистанула. Ни при чём тут папка… И Тройка ни при чём.

– Ну, не знаю, – протянул Белкин. – А пули? Ты помнишь, сколько из него их выковыряли? Двенадцать, Стёп. С такими ранениями люди не живут, а он не падал, пока башку из ружья не разнесли. А с переломанными ногами он как передвигался вообще? Там же все кости в труху…

– Херня, – оборвал его собеседник. – Ты на вскрытии, что ли, был? Откуда знаешь, сколько раз в него попали?

– Люди просто так говорить не будут.

– Будут. Им только дай повод. Пойдём накатим лучше.

Степан толкнул балконную дверь.

– Дозвонилась? – с порога рявкнул он на супругу.

– Не берёт, – виновато откликнулась та. – Я ему сообщение отправила, но видно, что не прочитал.

– Твою мать! Если только узнаю, что он на Коммутаторе тусовался – голову откручу.

Стёпа схватил рюмку и выпил, не чокаясь. В комнате повисло тягостное молчание. Максим чувствовал, что водка совсем не оказывает на него желаемого расслабляющего эффекта, да и закуска стоит поперёк горла.

– Слушай, – он отложил вилку. – Раз такое дело, давай прогуляемся. Может, встретим твоего пацана.

– А давай, – с готовностью отозвался одноклассник, будто только этого и ждал. – Сам хотел предложить пройтись. Ща погодь, фонарик найду. Ты одевайся пока, я быстро.

Спустя пять минут две тёмные фигуры вышли из подъезда. Пустые улицы недружелюбно пялились на них жёлтыми бурка́лами окон. Тускло поблёскивали в свете редких уцелевших уличных фонарей лужи. Луч фонарика заметался по размалёванным уродливыми граффити стенам.

– Куда?

Белкин решил уточнить направление поиска, хотя догадывался, какой ответ получит.

– На Коммутатор надо двигать, – подтвердил его опасения Степан. – Наверняка в том районе ошивается. Может, доедем?

– Выпивши? Ну нахер. Пешком дойдём, тут рядом же.

– Ладно. Грязь месить не охота просто. Так-то я тоже стараюсь «синим» за руль не садиться.

Короткую дорогу до бывшей тюрьмы Максим помнил хорошо. Они, не сговариваясь, свернули за угол, быстрым шагом пересекли соседский двор и нырнули в дебри гаражного лабиринта. Под ногами мерзко зачавкало. До дыры в заборе, кое-как прикрытой строительным мусором, добрались относительно быстро.

– Давай, – Степан посветил в тёмную щель под искорёженным металлопрофилем. – Пролезешь?

– Попробую.

Белкин согнулся и, пачкая одежду о ржавые листы, протиснулся внутрь. В спине что-то громко хрустнуло. Он со стоном выпрямился и, скривившись, помассировал поясницу. Да уж, годы берут своё.

– Уф-ф-ф… – страдальчески кряхтя, рядом возник Степан. – Я уже слишком стар для этого.

Он подхватил вывалившийся из-под куртки свёрток и поспешно спрятал за пазуху.

– Чё это там у тебя? – насторожился Максим.

– Да так, ничего. – смутился одноклассник. – Прихватил одну вещицу на всякий случай. Пошли.

Они пересекли пустырь и приблизились к широкому пролому, зияющему в кирпичной стене недалеко от ворот. В оконных проёмах второго этажа плясали отблески костра, однако голосов слышно не было. Странно.

– Подозрительно тихо, – озвучил Белкин свою мысль. – У нас как-то поживее общение протекало. Гитара, то-сё…

– Ну пойдём проверим, чего там происходит, – буркнул Степан, перешагивая разрушенное ограждение.

Они миновали пустой двор, поднялись по растрескавшемуся бетонному крыльцу и вошли внутрь. Хруст каменной крошки под ногами разнёсся эхом по пыльным коридорам. Обвалившаяся плита перекрытия всё так же валялась у выхода. В потолке над ней зияла тёмная дыра. Штырями сломанных перил в тусклом свете фонарика скалилась лестница на второй этаж. Степан решительно потопал наверх, Белкин поспешил следом.

В холле тихо потрескивал небольшой костерок. Одинокая фигура замерла спиной к вошедшим.

– Эй, ты один? – окликнул его Максим. – Остальные где?

– С-с-стес-с-сь… Фнис-с-су…

От свистящего шёпота кожа мгновенно покрылась мурашками. Белкину показалось, что он уже слышал когда-то похожую манеру говорить. Точно! Сопля! Сопля так разговаривал перед тем, как…

Незнакомец медленно повернулся. Подросток – копия Степана, каким тот был четверть века назад. На обескровленном лице в паутине тёмных изломанных линий поблёскивали чёрные глаза, лишённые зрачков.

– Нет, – простонал Стёпа. – Андрей! Вы обещали его не трогать, если я всё сделаю!

Он неожиданно сильно пихнул Максима в спину.

– Этого хотели? Забирайте. Верните сына!

От толчка Белкин пробежал несколько шагов вперёд, взмахнул руками, с трудом удержав равновесие, и недоумённо обернулся.

– Ты чё творишь? Охренел?

– Прифес-с-сти ф ис-с-сполнение…– прошипел Андрей. – Нес-с-си…

– Мы так не договаривались! – заорал Степан. – Вы хотели кости? Я их достал. Хотели Максима? Я его привёл. Отпустите Андрея!

– С-с-снащ-щ-щала с-с-саконщ-щ-щить…

– Что за херня тут творится? – Белкин ошалело мотал головой. – Кузнецовы, у вас фляги свистанули дружно?

– Заткнись, – Степан вытащил из кармана куртки револьвер, взвёл курок и направил его на одноклассника. – Двигай в подвал.

– Чего? Совсем сдурел?

– Давай-давай.

Кузнецов нетерпеливо качнул дулом в сторону лестницы.

– Ладно.

Белкин успокаивающе поднял руки и попятился в указанном направлении. Степан двинулся следом. Спускаться спиной вперёд было неудобно, однако Максим не спешил разворачиваться. Отчего-то казалось, Кузнецову будет сложнее нажать на спуск, глядя ему в глаза.

Он рассчитывал, что в темноте сможет уйти с линии огня и сбежать. Только вот, вопреки ожиданиям, в подвале было довольно светло. Белкин повернул голову, ища источник света, запнулся обо что-то и растянулся на бетонном полу.

– Сука! Что за… А-а-а!

Часто перебирая руками, он поспешно отполз задом от лежащего неподвижно тела, чуть не сбив ногой коптящую керосинку.  Поодаль горели ещё две лампы, и рядом с каждой тоже кто-то лежал. Подростки, судя по телосложению.

– Что ты натворил? – выдавил Максим севшим голосом.

– Сдурел? – уставился на него Степан. – Я же с тобой весь вечер был.

– Тогда… Это Андрей сделал? Он на чём-то сидит? Какая-то наркота? Ты видел его глаза вообще? Что с ним?

– Там наверху сейчас не мой сын.

– Херня. Времени прошло много, конечно, но я его узнал. Ты можешь нормально объяснить, что происходит?

– Когда-то давно мы связались с силами, природу которых не понимали, Макс. Теперь пришло время расплачиваться за свою глупость.

– Погоди. Какие силы? О чём ты вообще?

– Тот обряд… У нас всё получилось. Тройка явилась на наш зов. Решение принято. Приговор вынесен. Окончательный и не подлежащий обжалованию. То, что мы с тобой тогда избежали наказания – чудо. Нелепая случайность, подарившая небольшую отсрочку. Только они не остановятся, пока не закончат начатое. Ты не представляешь, какую жуть мне пришлось пережить в последние несколько лет. Я больше так не могу. Хочу это, наконец, прекратить. Мы всё равно обречены, но у Андрея ещё есть шанс спастись, и я пойду на многое, чтобы вытащить его из этого дерьма. Не должны дети расплачиваться за ошибки отцов.

– Что ты городишь? – разозлился Белкин. – Твой Андрей убийца! Малолетний спятивший маньяк!

– Миорелаксант, – Степан пнул грязным ботинком пустой шприц. – Живые они… Пока. Парализованы просто.

– Вот что-то легче от этого совсем не стало, – буркнул Максим. – Дальше что?

– Точно не знаю. Боюсь, для нас с тобой никакого «дальше» не будет. Мы должны были умереть ещё тогда… Вместе с Соплёй и остальными.

Он тяжело и как-то обречённо вздохнул.

– Вставай, Макс. Нужно отнести тела наверх.

– С хера ли? Если я всё равно умру, зачем мне тебе помогать?

– Ну, ты же ещё надеешься сбежать, так? Будет время попробовать, хотя, скажу сразу, это маловероятно. Теперь-то они тебя точно не отпустят.

Белкин промолчал.

– Не хочешь помогать? Ладно. Могу тогда укол сделать или вообще…

Стёпа выразительно качнул револьвером.

– Хорошо-хорошо, – Максим поспешно поднялся. – Куда нести?

– А прям к костру и тащи. Помнишь, где мы Тройку вызывали?

Он помнил. Воспоминания нахлынули внезапно, вытаскивая из запылённых уголков сознания давно забытые подробности…

Часть 2: Враждебные элементы (часть 2 из 2)

– Не груби. Я ведь и передумать могу.

– Завязывай, Лёха, – вклинился Савин. – Нормально же сидим. Люд, не в курсе, чё со светом? Надолго это?

– Не знаю. В диспетчерской никто трубку не берёт. Похоже, авария какая-то, весь город обесточен.

– Жесть. Без света сидеть стрёмно.

– Всё равно бухаете. Зачем вам свет? Так даже лучше. Свеча, полумрак – обстановка, располагающая к общению.

– Согласен, – кивнул Вадим. – Есть в этом что-то…

Он пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слово.

– Объединяющее, что ли. Память предков. Племенная сплочённость у костра перед опасностями, таящимися в ночи.

– Харе жути нагонять, – проворчал Граммофон. – Без того мерещится всякое.

– Я что-то пропустила? – оживилась Синицина.

– Да тут Лёхе… – начал Вадим.

– Не важно, – резко оборвал его Шаляпин. – Проехали.

– Ну расскажите, – глаза Людки любопытно заблестели. – Интересно же.

– Потом как-нибудь.

Граммофон явно чувствовал себя неуютно.

– К Семёнычу родственник какой-то приехал, – попытался перевести он разговор. – Видела?

– Нет. Издалека?

– Туманная… – Лёха почесал затылок. – Тундра? Как там эта дыра называется, Вадик?

– Умбра. Туманная Умбра. Необычное название. Где-то я уже его слышал. Ща…

Он включил телефон, набрал запрос в поисковике и скользнул пальцем по экрану.

– Не то… Не то… Снова нет… Ага, точно! С латыни «тень» переводится. Игра даже такая старая есть. “Пенумбра” – полутень. Говорил же, что-то знакомое.

– Чёт как-то слишком пафосно для Зажопинска, не?

– Не спорю. Есть ещё коричневая краска с таким названием и краснокнижная рыба. Ставлю на пресноводное.

– Замазали, – Граммофон с готовностью сжал протянутую руку. – Людок, разбей! Дед вернётся, спросим. Сдаётся мне, у той дыры куда больше общего с коричневым цветом, чем с рыбой.

– А мне версия с «тенью» больше нравится, – Синицина глубоко затянулась. – Жутковато как-то. Обожаю такое.

Она приблизила ладонь к свече, согнув указательный палец и выставив вверх большой. На стене возник силуэт собачьей головы.

– Рррр… аф!

Мизинец дёрнулся, имитируя щелчок нижней челюсти.

– Любите страшилки?

– Ваще пофиг, – скривился Лёха. – Слава Богу, я атеист и во всю эту потустороннюю чушь не верю. Меня напугать трудно.

– Ну-ну, – Вадим многозначительно посмотрел на кастрюлю. – Не сказал бы.

– Отвали. Это другое.

– А давайте страшные истории рассказывать? Всё равно делать нечего, хоть как-то развлечёмся.

– Детский сад какой-то, – фыркнул Граммофон. – Я пойду поссу, а вы делайте, что хотите.

Включив фонарик, он вышел из кухни.

– Я не против, – Вадим пожал плечами. – Только сразу и не вспомню ничего такого.

– Давай тогда я начну, – она загасила бычок о край переполненной пепельницы. – Давным-давно жил мальчик, который очень боялся темноты. Однажды поздним вечером в его доме отключили свет. Прям как сейчас. Мальчик был совсем один – родители ещё не вернулись с работы. Он сильно испугался. Ему мерещилось, что из темноты на него кто-то смотрит. Он слышал скрип половиц, и тени в свете луны казались жуткими существами, готовыми в любую секунду броситься на него. Ребёнок спрятался с головой под одеяло и вжался в стенку. Он хотел лишь одного – оказаться где угодно, только не в этой тёмной комнате. И его желание было столь велико, что оно исполнилось. Его услышали. Кто-то пришёл на зов. Мальчик почувствовал, как поверхность за спиной зашевелилась, что-то крепко схватило его и втянуло в стену вместе с одеялом. От ужаса малыш потерял сознание. Очнувшись, он обнаружил, что всё так же находится в своей комнате. Вскоре вернулись родители, только вот вели они себя как-то странно. Мальчик не мог объяснить, в чём это проявляется, но чувствовал, что с ними что-то не так. Да и в целом окружающая обстановка вызывала ощущение непонятной тревоги. Но самое страшное случилось позже, когда следующий день так и не наступил. Солнце не взошло в положенное время. Зато мальчик услышал голос в своей голове, который рассказал ему про Умбру.

– Чё? – вытаращился на Синицыну Вадим.

– Братцы, там херня какая-то нездоровая творится, – возник на пороге Шаляпин. – Не хочу пугать, но…

– Что случилось? – буркнул Савин. – Снова глаза мерещатся?

– Не, там покруче будет.

Лёха разлил остатки водки и, не дожидаясь собутыльника, опрокинул свою стопку в рот. Вадим заметил, что руки соседа дрожат.

– Не тяни кота за яйца! Чё стряслось?

– Пошли. Сами посмотрите.

Граммофон приглашающе махнул рукой и вышел. Люда и Вадим последовали за ним. Из глубины коридора доносился режущий слух скрежет. Будто сотни больших несмазанных шестерёнок тёрлись друг о друга ржавыми зубцами.

– Что за чертовщина? – испуганно взглянул на Шаляпина Вадим.

– То-то и оно, – зачастил Лёха, понизив голос. – Я главное слышу – звуки странные. Сначала подумал, телевизор работает. Потом дошло. Какой телевизор, если света нет? Постучал. Не отвечают. Ручку дёрнул, а там вот…

Он остановился перед дверью Ивана Семёновича и распахнул створку.

Комнаты не было. Внутри клубилась тьма. В свете слабого фонарика мобильного телефона виднелись лишь чёрные дымчатые отростки, заполнившие всё обозримое пространство. Они извивались, постоянно меняя форму и размер, наползая друг на друга, проходя насквозь. Щупальца, казалось, на долю секунды обретали плотность и тут же лишались её, превращаясь в тёмный дым. Словно террариум, кишащий призрачными змеями, мрак сплетался в причудливые завораживающие узоры, от которых было тяжело оторваться, несмотря на отвращение и ужас, заполняющие сознание.

– Твою мать! – Вадим попятился. – Что за?.. Надо вызвать кого-нибудь срочно.

– Кого? – хмыкнул Лёха. – Охотников за привидениями?

Савин поморщился. От неприятного скрипа, доносящегося откуда-то из глубины извивающегося клубка, сводило скулы, а по коже бегали мурашки.

– Не знаю. МЧС, например.

– Ну звони.

– Я телефон на кухне оставил. Набери сто двенадцать. Пусть сами разбираются, кого присылать.

– И что я им скажу?

– Понятия не имею. Соври что-нибудь. Главное, чтоб кто-то приехал. Чё, как маленький?

– Ладно, – недовольно протянул Шаляпин. – Ща… Ой!

Людка сильно толкнула Граммофона в спину. Луч фонарика резко скакнул в сторону и погас в тот же миг, как сотовый вместе с хозяином исчез в переплетении чёрных щупалец. Коридор погрузился во тьму.

– Ты что сделала?! – заорал Вадим. – Зачем?!

– Не надо никому звонить, – ровным голосом произнесла Синицина. – Это уже не имеет никакого смысла, Умбру не остановить.

– Кого? Что ты несёшь?

– Хочешь узнать, чем закончилась история маленького мальчика, Вадим?

– Спятила? Ты же Лёху только что…

Савин запнулся. Вокруг неожиданно стало заметно светлее. Стены окутало гнилостной коричневой аурой. В этом неестественном свете, замерев с опущенной головой, стояла соседка. Её рука медленно поднялась. Пальцы сложились в знакомую фигуру. На обеих стенах, полностью игнорируя законы физики, возникли два идентичных силуэта собачьих голов.

– Ты чего? – отступил Вадим. – Завязывай!

Синицына двинула мизинцем. Громогласный сдвоенный лай разнёсся по коридору, заглушая усилившийся скрежет из комнаты Семёныча. От неожиданности Савин дёрнулся назад и, споткнувшись об оставленный в проходе велосипед, грохнулся навзничь.

Тени на стенах росли и пучились, обретая объём. Пасти скалились быстро удлиняющимися клыками, глаза полыхали кровавым огнём, лапы яростно скребли побелку, выталкивая угольные тела наружу.

– Шоб вам пусто было! – пронзительный визг Парамонихи ввинтился в общую какофонию. – Не хотите по добру? Я на вас управу найду! Я мэру буду жаловаться! Губернатору! Ежели надо, то и до прези…

Вадим резво вскочил на ноги и рванул на себя приоткрытую дверь. Ввалился в комнату старухи, сбив её с ног, захлопнул створку и щёлкнул поворотным механизмом замка.

– Убивааають! – заверещала было бабка, но, взглянув на перекошенное от ужаса лицо Савина, резко смолкла.

Дверь содрогнулась от чудовищного удара. С полок со звоном посыпалась посуда.

– Хто там, Вадик? – испуганно прошептала старуха. – Бандиты?

– Хуже, баб Глаша. Намного хуже…

– Хоспади! А хто ж?

– Лучше вам не знать.

Он затравленно огляделся. Скромное бабкино жилище освещал лишь небольшой огрызок свечи, стоящий на столе.

– Ещё свечки есть? Надо больше света!

– Нету. Откедова? Тока церковные.

Парамониха мотнула головой куда-то вправо. Вадим не сразу сообразил, что там набожная старуха оборудовала красный угол. В полумраке комнаты тускло поблёскивала рамкой стоящая в киоте икона какого-то святого. Рядом лежала небольшая связка тонких церковных свечей.

Из коридора донеслось глухое рычание. В створку снова ударили. С потолка и стен посыпалась известь. Похоже, кто-то пытался с разбега пробить ненадёжную деревянную преграду.

Савин взял икону, схватил свечи и приблизился к двери. Удары прекратились.

– Господь - Пастырь мой…  – мучительно вспоминая слышанный когда-то текст, забормотал он. – Как там?.. Если пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной...

С той стороны донёсся стон, громкий хлопок и звук упавшего тела.

– Баб Глаша, помогай, – оглянулся Вадим на старуху. – Ты же в теме. Молитвы помнишь какие-нибудь?

– «Отче наш» знаю.

– Читай!

– Отче наш, Иже еси на небесе́х! Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие… Хоспади, шо же это делаитьси?

Старуха принялась истово креститься, уставившись на что-то за плечом Савина. Он медленно повернул голову и вздрогнул. Сердце подскочило к горлу. На двери проступал тёмный силуэт.

– Свят, свят, свят… – причитала Парамониха, отползая к окну.

Тень шагнула в комнату. Безликая чёрная фигура с человеческими очертаниями двинулась в сторону обмершего Вадима, но внезапно будто наткнулась на невидимую преграду. Отступила и вдруг резко прыгнула к заоравшей дурни́ной старухе. Крик бабки резко оборвался. Тень облепила её плотным коконом. Тело пенсионерки выгнулось дугой. Савину показалось, что он слышит хруст костей и звуки рвущейся плоти. Однако Парамониха тут же обмякла и тряпичной куклой застыла на полу.

– Баб Глаш, – охрипшим голосом прошептал Вадим, – ты жива?

Рука старухи дёрнулась. Она открыла глаза и неуклюже поднялась на ноги, держась за стену.

– Если рассматривать жизнь как форму существования материи, основанную на совокупности физических и химических процессов, то вполне. А вот с точки зрения философии всё уже не так однозначно.

Ровный, лишённый эмоций голос совсем не походил на визгливый фальцет Парамонихи.

– Что за херня здесь происходит?

– Восстановление справедливости, – холодно обронила старуха, шагнув к Вадиму.

– Не приближайся! – попятился тот, выставив перед собой икону.

– Меня не остановили молитвы и закрытые двери. Неужели ты думаешь, что я испугаюсь жалкого куска деревяшки?

Голос существа звучал уверенно, однако подходить ближе оно не спешило. Перед лицом Савина вдруг вспыхнуло пламя. Он с криком отшатнулся. Старуха дёрнулась вперёд, но снова замерла, словно уперевшись в невидимый барьер.

Вадим смотрел на пляшущие перед глазами языки огня, но не ощущал жара. Всё ещё сжимая церковные свечи, он осторожно вытянул руку. Кулак прошёл сквозь пламя, словно его там и не было. Никаких ожогов на коже.

– Догадался, – безучастно констатировала бабка. – Молодец, только это тебе всё равно не поможет.

– Обман, – прошептал Савин. – И на кухне с глазом, и в коридоре собаки эти… Иллюзия… Это всё ты? Зачем?

– Эмоции, Вадим. Там, откуда я пришёл, их нет. Они такие вкусные. Особенно гнев, страх, печаль. Мне этого очень сильно не хватало с тех пор, как меня забрали в Умбру. Там всё почти так же, как и тут, но Умбра всего лишь отзвук настоящего мира. Слабое эхо реальности. Земля теней. Там нет вкусов и запахов. Нет ярких красок. Везде царит туманный полумрак. Вечный сумрак. Долгие годы я цеплялся за воспоминания о том, чем должны пахнуть разные предметы и какого они должны быть цвета. Единственное, что я чувствовал, это постоянный дискомфорт. Психологический и физический. Изо дня в день, год за годом. Представь, что ты вынужден носить обувь на два размера меньше и не можешь её снять. Представил? Так вот, это ничто по сравнению с тем, что испытывал я. А ещё звук. Ты его уже слышал. Этот непрекращающийся скрип несмазанных механизмов, находящихся в постоянном движении, сводящий с ума. Моя тень однажды спасла меня от детских страхов, взамен мне пришлось разделить с ней пустоту и безысходность призрачного мира. Мы стали одним целым и многому друг у друга научились. Брось икону, Вадим, и я покажу тебе другую сторону реальности. Сделай это по собственной воле. Где-то там бродит и твоя тень. Она с радостью примет тебя. Уверяю, что это лучшее решение. Ты даже не представляешь, какая участь ждёт ваш мир.

– Заманчивое предложение, – покачал головой Савин, – но я, пожалуй, откажусь.

– Как хочешь, – притворно вздохнул собеседник. – Вы всё равно обречены. Важно успеть сделать правильный выбор. Ваня… Иван Семёнович понимал это очень хорошо. Ты знал, что он умирал?

Вадим, стараясь не возбудить лишних подозрений, бочком медленно двигался к столу с горящей свечой. В его мозгу возникла безумная идея. Нужно только отвлечь внимание тени, и тогда, возможно, появится призрачный шанс на спасение. Должно сработать.

– Мы все умрём рано или поздно, – как можно безразличнее произнёс он.

– Совсем не обязательно, – голова старухи качнулась из стороны в сторону. – Ваш Иван Семёнович здраво оценил альтернативу мучительной смерти от медленно пожирающей его болезни. Он, конечно, не показывал, какую боль испытывает, но очень скоро необратимые изменения в организме стали бы заметны невооружённым взглядом. И старик принял вечность. Лучше призрачная жизнь в Умбре, чем полное небытие. Никаких лекарств, капельниц и «уток» под кроватью. Заслуженная награда вместо боли и страданий.

– И чем же он её заслужил?

До стола оставалось каких-то полметра.

– Открыл проход. Отдал нам свою поражённую недугом плоть. Умбра рядом. Она постоянно голодна и с готовностью откликается на зов страха и боли. Эмоции, Вадим. Как я уже говорил, они очень вкусны. Старик сильно боялся смерти, и мы пришли. Он услышал наш шёпот с той стороны и согласился на сделку. Присоединяйся, иначе…

– Что?

Пламя горящей свечи было уже на расстоянии вытянутой руки.

– Мы очень сильны и с каждой минутой становимся сильнее. Думаешь, отключение электричества – простая случайность? Нет. Мы уже начали проникать в этот мир и менять его под себя. Ещё до восхода солнца Умбра поглотит всё. Утро больше не наступит. Противостояние света и тьмы закончится. Останется лишь туманная тень над всем сущим. Однако прежде мы вдоволь насытимся тем, чего были лишены так долго. Мы высосем весь страх, который вы только способны почувствовать. Насладимся вашими страданиями. Выжмем вас досуха.

– Подавитесь! – выкрикнул Вадим, поджигая зажатые в руке свечи.

– Что ты делаешь? – губы Парамонихи растянулись в издевательской улыбке. – Решил меня напугать свечками? Я не боюсь света, ведь без него нет тени.

– Знаю, но свечки бывают разные. Как тебе такой свет, мразь?!

Он решительно шагнул вперёд. Желтоватый полукруг рассеял ауру серого сумрака перед старухой. Парамониха, взвизгнув, отшатнулась и кинулась к выходу, судорожно задёргала ручку, попыталась отпереть замок непослушными руками. Тело будто отказывалось ей подчиняться. Она, скуля, сползла по двери, вцепилась пальцами в лицо, раздирая кожу. Из-под ногтей потекла кровь. От пронзительных воплей закладывало уши. Чем ближе подходил Вадим, тем сильнее сжималось существо у порога.

Внезапно раздался громкий хлопок. От неожиданности Вадим выронил икону. Бесформенная тень заметалась над обезглавленным телом бабы Глаши. Савин отёр лицо. Посмотрел на покрытую кровью ладонь, перевёл взгляд на стекающие по двери тёмные ручейки и почувствовал, как содержимое желудка подскочило к горлу. С трудом сдерживая приступ тошноты, он сглотнул и, не обращая внимания на стекающий по пальцам горячий парафин, поднял слипшиеся свечи выше.

Тень корчилась под потолком. Она потеряла всякое сходство с человеческой фигурой – просто бесформенный сгусток тьмы, яростно шевелящий короткими отростками. Тварь ползала по границе светлого пятна, оставленного огнём церковных свечей, но не могла его покинуть. Угольно-чёрная субстанция постепенно бледнела, теряя очертания. Её движения замедлялись. Она всё быстрее и быстрее растворялась в мягком жёлтом свете. Вскоре от ослабевшей сущности не осталось даже призрачных контуров.

Савин облегчённо выдохнул, опуская затёкшую руку. Отпихнул тело Парамонихи, открыл дверь и вышел в коридор. Под ногами лежали останки Синицыной. Соседка лишилась головы, как и баба Глаша. Видимо, по-другому покидать носителей тварь не умела, а может, просто не хотела. Обойдя кровавую лужу, Вадим направился к комнате Ивана Семёновича, однако уже через пару шагов замер и громко выругался. Щупальца тьмы выползли далеко за порог и, судя по всему, останавливаться на этом не собирались. Когда свет упал на извивающуюся массу, она конвульсивно сократилась и подалась назад. Визг ржавых шестерёнок усилился. Из комнаты раздался звук бьющегося стекла. Умбра искала другой выход.

Вадим закрепил огарок из слипшихся свечей на полу. Парафин таял слишком быстро. Сколько ещё он сможет сдерживать это набирающее силу нечто, отчаянно рвущееся в наш мир? Вряд ли более часа. Скорее всего, намного меньше. Второе лопнувшее окно тут же подтвердило его опасения. Столкнувшись с неожиданным препятствием, Умбра удвоила усилия. Времени почти не оставалось.

Савин бросился на кухню, схватил сотовый и, размазывая кровь по экрану дрожащими пальцами, начал листать телефонную книгу. Не то, не то, не то… Вот! Вадим много лет не звонил по этому номеру и, наверное, ещё столько не позвонил бы. На секунду замешкавшись, он всё же нажал вызов.

– Вадик, ты на время смотрел? – раздражённо проворчал одноклассник. – Чего так поздно?

– Сань, ты же до сих пор при церкви сторожем трудишься?

– Охранником, – ещё более недовольно поправил тот его. – А что?

– Можешь свечей церковных привезти? Прям сейчас. Срочно надо!

– Что? Тебе зачем?

– Долго рассказывать. Можешь или нет?

Телефон пискнул, предупреждая о слабом заряде батареи.

– Теоретически могу, наверное. Много надо?

– Все, что сможешь. Лучше все, что есть.

– Издеваешься? Постой, ты там выпил, что ли?

– Нет. То есть да, но это к делу не относится. Поможешь?

– Сейчас не могу. Как я церковь без присмотра брошу? Да и вообще… Странно всё это как-то. Что за спешка-то?

– Всё равно не поверишь. Приезжай, сам увидишь. Саша, вопрос жизни и смерти. Ничего с твоей церковью не случится.

– Не знаю, – замялся тот. – Надо подумать.

– Нет времени на раздумья! – закричал Вадим, теряя терпение. – Счёт на минуты идёт! Бери свечи и дуй ко мне!

– Чего орёшь? – обиженно буркнул собеседник. – Сказал же, подумаю.

– И это… Святой воды прихвати. Чувствую, может пригодиться…

Савин посмотрел на потухший экран севшего телефона. Бросил ставший бесполезным гаджет на стол и вышел в коридор. Трепещущее пламя догорающей свечи казалось слабым и беззащитным перед клубящимися за ним тенями.

Вадим очень хотел верить, что Сашка услышал его последнюю фразу. Верить, что старый знакомый принял его слова всерьёз. Что успеет вовремя.

Он обессиленно сполз спиной по стене, не сводя взгляда с островка света в глубине тёмного коридора. Маленький желтоватый огонёк горел, как спасительный маяк среди океана тьмы. Как путеводная звезда. Как символ надежды.

Шаркающий звук тяжёлых берцев приблизился к комнате Вадима. Замер у порога. В наступившей тишине кресало зажигалки чиркнуло о кремень. Дёрнулась дверная ручка.

– Сова, открывай! – плохо копируя голос Винни-Пуха, прогундосил Шаляпин. – Медведь пришёл!

Он несколько раз шлёпнул ладонью о дерматиновую обивку, звякнув осколками в пакете.

Вадим вдохнул, поднялся с кровати и, подсвечивая себе встроенным в телефон фонариком, побрёл встречать незваного гостя. От Лёхи нещадно разило перегаром. На заросшей недельной щетиной физиономии блуждала глуповатая улыбка. Он старательно пытался сфокусировать мутный взгляд на выжидающе замершем в дверном проёме Са́вине, но получалось это у него, судя по всему, плохо.

– Вадь… ик, дружище! Давай водку пить, а?

Вадим молча отступил вглубь комнаты, пропуская соседа внутрь. С одной стороны, употреблять он сегодня совсем не планировал. С другой, делать всё равно нечего. Завтра выходной. Электричество отрубили и неизвестно, когда починят, а просто так сидеть в потёмках скучно. Самое главное, от Граммофона же легко не отделаешься. Умеет он быть очень убедительным, особенно если ищет собутыльника.

– Чё там со светом? – поинтересовался Вадим, доставая из кухонной тумбы пару рюмок. – Слышно чего? Когда включат?

– А пёс его знает, – пробормотал Шаляпин, роясь в пакете. – Вроде на подстанции авария какая-то. Говорят, до завтра может не быть.

– Вот жопа. Это ж у меня холодильник потечёт. Пельмени в морозилке слипнутся.

– Не слипнутся, – радостно оскалился Лёха. – Ставь кастрюлю. Сейчас мы твои пельмени спасать будем. Видишь, как я вовремя. Будто знал.

– Погоди, ты же вроде как бутылку-то разбил.

– Во-первых, смысл брать только одну? Всё равно за второй идти придётся. Я всегда наперёд думаю. Дай тряпку какую-нибудь.

Вадим протянул ему кухонное полотенце. Граммофон тщательно вытер извлечённую из пакета поллитровку и поставил её на невысокий журнальный столик в центре комнаты.

– Во-вторых, разбилась только банка с корнишонами. Самое главное уцелело. Жалко, конечно, огурчики, ну да и фиг с ними.

Он плюхнулся на невысокий табурет, поставил рядом с первой бутылкой ещё одну и протянул Вадиму пакет.

– Выбрось в ведро. Только аккуратнее, он вроде подтекает слегонца.

Савин сунул влажный пакет в мусорку и присел напротив соседа, скрипнув пружинами продавленного дивана. Шаляпин ловко скрутил алюминиевую крышку с бутылки.

– Подсвети. Не вижу, сколько лить.

Вадим направил луч фонарика на рюмки.

– Может свечку поискать? У меня вроде была где-то…

– Это можно, – одобрительно кивнул Граммофон. – Не будешь же ты весь вечер так сидеть.

Он наполнил рюмки и протянул одну Савину.

– Держи.

– Ща я закусить чего-нибудь… – запоздало спохватился Вадим.

– Потом, – остановил его Лёха. – После первой не закусываю.

– Ладно. Тогда за что пьём? – Савин вопросительно уставился на соседа.

– Не «за что», а «зачем», – назидательно поднял тот указательный палец. – Выпьем не ради пьянки окаянной, а дабы благо живительное разлилось по периферии телесной!

– Аминь! – поддержал Вадим и опрокинул рюмку в широко открытый рот.

Шаляпин немедленно последовал его примеру.

– Хорошо пошла, – крякнул он спустя секунду, вытирая рот рукой. – Теперь можно и закуской озадачиться. Где там твоя свечка?

Савин на удивление быстро отыскал в одном из захламлённых ящиков довольно приличный огарок. Поджёг фитиль. Вылил на дно треснувшего блюдца немного расплавленного парафина, погрузил в получившуюся лужицу основание свечи и, прижав на несколько секунд, закрепил её в центре.

Готовить на общей кухне Вадим не любил, но сейчас выбора не было – единственная на весь этаж газовая плита находилась именно там. Другая бытовая техника для приготовления пищи по понятным причинам сейчас была недоступна. Прихватив кастрюлю и две пачки начинающих подтаивать пельменей, Савин шагнул к выходу из комнаты.

– Подождёшь? – обернулся он на пороге. – Я быстро.

– Не, – поднялся Лёха с табурета. – Чё я здесь один тупить буду? Вместе пошли.

Правой рукой он сграбастал за горлышко початую бутылку, в левую взял рюмки и последовал за Вадимом. В пляшущем пламени свечи по стенам пустого коридора заметались уродливые тени.

– Тихо как, – почему-то шёпотом произнёс Савин. – Спать все легли, что ли?

– Ща проверим, – зловеще прошипел Лёха и влепил ногой по двери слева.

– Чё надо? – взвизгнула Синицына.

– Лимонада! – рявкнул Граммофон. – Дуй за пузырём!

– Отстань ты от неё, – Вадим подтолкнул собутыльника в направлении кухни. – Правда ведь мусоро́в вызовет. Оно тебе надо?

– Да никого она не вызовет. Пугает только.

– Ещё как вызову, если не угомонишься. Закроют на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, как миленького. Посидишь – подумаешь. Хоть отдохнём от тебя немного.

Дверь позади со скрипом приоткрылась. В узкой щели мелькнуло пламя свечи.

– Будьте вы прокляты, ироды окаянные! – высунула нос Парамониха. – Чего орёте, бесы вас задери?! Ни днём, ни ночью покоя нету! Идите отседова, не гневите Бога!

Конфликтов с бабой Глашей старался избегать даже Шаляпин. Трусоватая Парамониха редко вступала в открытую конфронтацию. Она предпочитала действовать исподтишка – кляузами, доносами и жалобами. При этом старуха считала себя примером добродетели, непостижимым образом сумев подружить в голове фанатичную преданность христианству, дремучие суеверия и лютую ненависть к человечеству в целом. Как такие взаимоисключающие концепции уживались в её мозгах, было совершенно непонятно, однако результат этого странного союза доставлял немало проблем окружающим.

– Всё-всё, баб Глаша, – примирительно пробубнил Савин. – Мы уже уходим. Люд, не надо никого вызывать. Пошли, Лёха, пельмени тают.

Он снова легонько толкнул Граммофона в нужную сторону. Тот нехотя подчинился.

В темноте кухни мерцал уголёк сигареты. Вадим поставил блюдце со свечой на клеёнчатую скатерть и окинул взглядом сидящего за столом человека.

– Здрасти, Иван Семё… – он осёкся. – Ой, извините. Я вас за соседа принял. Похожи очень. Вы к Рыбину пришли? Родня?

– Ага, – мужчина глубоко затянулся. – Роднее не бывает.

– А Семёныч где? – встрял Шаляпин.

– У себя, – пожал плечами незнакомец. – Где ему ещё быть?

Он и правда сильно походил на их ворчливого соседа-пенсионера. Дребезжащий голос, недовольно опущенные уголки губ, придающие морщинистому лицу выражение лёгкой брезгливости, широкая плешь в обрамлении седых волос. Незнакомец вполне мог быть братом-близнецом Рыбина. Различия во внешности, особенно при слабом освещении, не сразу бросались в глаза. Однако гость казался более старым, уставшим и каким-то нездоровым, в отличие от довольно бодрого для своих лет Ивана Семёновича. Впалые щёки и ввалившиеся глаза на бледном лице вызывали мысли о тяжёлых хронических недугах. Старик сильно сутулился, сигарета плясала в мелко трясущихся пальцах. Нет, перепутать этих двоих можно было только в полумраке.

– Меня Лёхой зовут, – Шаляпин протянул широкую лапищу и кивнул в сторону Савина. – А это Вадим.

– Герман, – немного замешкавшись, представился гость, поочерёдно пожимая руки.

Рукопожатие оказалось на удивление сильным. Узкие пальцы крепко сдавили кисть Вадима, заставив непроизвольно поморщиться. Ладонь старика была влажной и холодной, будто мёртвая рыбина. Мысленно возблагодарив царящий на кухне полумрак, Савин незаметно отёр руку о штанину.

– Семёныч не говорил, что у него брат есть, – Граммофон поставил бутылку рядом с горящей свечой. – Выпьем за знакомство?

– Мне нельзя, – поморщился Герман.

– Болеете? Понимаю. Возраст, то-сё… А мы бахнем. Да, Вадик?

Он наполнил рюмки.

– Ну, с наступающим алкогольным опьянением, товарищи!

Мгновенно опустевшие стопки стукнули о столешницу. Лёха, щёлкнув зажигалкой, закурил. Вадим же тем временем переместился в угол к раковине и газовой плите. В животе громко заурчало – организм требовал закуски.

– Издалека к нам? – выпуская густую струю дыма, поинтересовался Шаляпин.

– Я бы не сказал… – пожал плечами старик. – Хотя как посмотреть. Из Туманной У́мбры.

– Это где ж такое? Ты в курсе, Вадик?

– Вроде что-то знакомое, – отозвался Савин. – Хотя, не. Не слыхал. Тьмутаракань какая-то, судя по названию.

– Ага, – хохотнул Лёха. – Малая Пердь. Без обид, дед.

– Чего обижаться, – усмехнулся старик. – В каком-то смысле так и есть. Гиблое место. Вот я и выбрался из глуши на мир посмотреть.

– Это ты правильно. Хочешь, мы тебе экскурсию завтра устроим? У нас хоть и не столица, но тоже есть чем удивить. Да, Вадик?

– Угу, – буркнул Савин.

Он прекрасно понимал, что в порыве пьяного благодушия Граммофон мог пообещать и не такое. Только вот завтра они оба, скорее всего, будут спать до обеда, а проснувшись, долго и тяжело мучиться с похмелья. И неспешная прогулка по городу с малознакомым дедом вряд ли покажется им хорошей идеей. Максимум, на что их хватит, сгонять за пивом в ближайший магазин.

– Спасибо, конечно, – старик, видимо, тоже понимал, что это не самая лучшая затея, – но я лучше сам.

– Ну как знаешь. Наше дело предложить. Пусть тогда Семёныч отдувается за всех. Чё он, кстати, не выходит? Нездоровится?

– Да. Поплохело что-то.

– Так может, скорую вызвать? Посмотрят. Давление померят…

– Не нужно. Оклемается. Он крепкий.

– Это да, – согласился Лёха. – Как там у Маяковского? Гвозди бы делать из этих людей!

– Не писал такого Маяковский, – отозвался Савин, высыпая пельмени в кипящую воду. – Эффект Манделы.

– Чего? – нахмурил брови Шаляпин. – Хочешь сказать, этот стих Мандела написал?

– Тихонов написал. Был такой поэт.

– А Мандела тут каким боком?

– Эффектом Манделы называются ложные коллективные воспоминания. Например, в песне из «Карнавальной ночи» про пять минут строчки «Это много или мало?» нет и никогда не было.

– Как не было? – Лёха ещё больше насупился. – Ты меня разводишь, что ли?

– Нафига мне тебя разводить? Сам проверь.

– Знаешь что? Иди-ка ты в задницу, Вадик! Иногда такой душный становишься, аж всё желание с тобой общаться пропадает. Не можешь, что ли, как нормальный человек? Без вот этого всего… Обязательно надо повыперд… повыпедри… тьфу… Чё там с закуской?

– Пять минут, Турецкий!

– Вот я как раз об этом, – сокрушённо помотал головой Лёха. – Зачем ты это сказал? Для кого? Меня подобные цитаты уже лет десять назад забавлять перестали, а Герман вообще не поймёт, откуда шутка. Верно я говорю, дед?

Старик промолчал, а Вадим почувствовал, как волна раздражения начинает давить изнутри на грудную клетку.

– Слушай, а чё ты докопался? Не нравится моя компания? Так я не напрашивался. Ты сам меня позвал, если помнишь…

Шаляпин на секунду замер, потряс головой, потёр пальцами виски и тихо произнёс:

– Чего-то и правда меня куда-то не туда понесло. Помутнение какое-то. Извиняй, дружище, если огорчил ненароком. Мир?

– Забыли, – буркнул Вадим. – Пить здесь будем или обратно в комнату пойдём?

– Мне без разницы. Можно и остаться.

– Помешай тогда пельмени, я ещё одну ложку принесу.

– Бутылку вторую там сразу прихвати. В раковину сунем, чтоб остывала.

– Хорошая мысль.

Савин включил фонарик на мобильном и вышел в коридор. Проходя мимо комнаты Ивана Семёновича, он немного замедлил шаг. Обшарпанная дверь была слегка приоткрыта. Из темноты доносились едва различимые однообразные скрежещущие звуки. Будто старые часы тихо щелкают ржавыми шестерёнками. Похоже, вредный пенсионер спал. Вадим почувствовал, как через узкую щель потянуло холодом. Наверное, окно оставили открытым. Надо не забыть сказать Герману. Семёныч хоть и крепкий старик, но спать на сквозняке – плохая идея. Тем более в таком возрасте.

Пройдя чуть дальше, он посветил на дверь Синицыной. Грязные отпечатки Лёхиных подошв чернели на светло-серой поверхности. Неодобрительно покачав головой, Вадим двинулся дальше. Эх, доиграется Граммофон когда-нибудь!

Добравшись до своей комнаты, он, немного поразмыслив, достал широкую тарелку. Кинул в неё ложку, нож и полбулки чёрного хлеба. Задумчиво пошарил лучом фонарика по пустым полкам холодильника. Добавил к полученному набору остатки сливочного масла в измятой фольгированной упаковке, сунул подмышку бутылку водки и вышел в коридор.

Из кухни доносился бас о чём-то увлечённо вещающего Граммофона. Нет, всё-таки своё прозвище он получил заслуженно. Разговаривать тихо и уж тем более молчать Лёха совершенно не умел. Вадим когда-то читал о силенсофобии и всерьёз подозревал, что сосед страдает именно от этого психологического недуга. Боязнь тишины могла бы оправдать многое в его поведении. Естественно, Лёхе свою догадку он никогда не озвучивал – опасался неоднозначной реакции.

– …тогда завод и закрыли, суки! – надрывался тем временем Шаляпин. – Кто вовремя подсуетился, те комнаты в общаге выкупили. Только наша двухэтажка из всего комплекса и держится ещё. Остальные снесли давно. Мы вот тоже расселения уж какой год ждём. Жильё-то аварийное.

Герман что-то негромко возразил.

– Может и лучше, ты тоже не сравнивай город и деревню. Тут уровень жизни совсем другой. Вы же небось и в ну́жник на улицу до сих пор бегаете? Про Интернет слышали там у себя? Про сотовую связь? Или письма на бересте пишете?

Сквозь насмешку в голосе Лёхи пробивалась агрессия. Он явно злился. Старик, видимо, по незнанию уводил разговор в опасное русло. Нужно было спасать ситуацию. Вадим ускорил шаг.

– Чего шумите? – поинтересовался он, ставя тарелку на стол. – Воду с пельменей слил?

– Да вот как раз собирался, – вскочил Граммофон, оправдываясь. – Чё-то с дедом языками зацепились.

– Я слышал. На весь коридор ор стоит. Ладно, сиди, я сам. Хлеб нарежь пока.

Савин прикрыл кастрюлю крышкой, оставив небольшую щель, и наклонил её над раковиной, избавляясь от жидкости.

– Как там Артём? – невзначай поинтересовался он у Шаляпина. – Как учёба?

Сыном Лёха гордился. Мог рассказывать о нём часами. Эта тема неизменно приводила его в благодушное настроение. Вадим прекрасно об этом знал, чем и не преминул воспользоваться.

– Сессию без троек закрыл, – похвастался сосед. – Головастый вырос. Весь в меня.

– Чего на каникулы не приехал?

– На подработку какую-то устроился. Говорю же, в меня пошёл – не может без дела сидеть.

Напряжение, начинающее сгущаться в воздухе, спало. Вадим поставил дымящуюся кастрюлю на стол, закинул внутрь кусок сливочного масла, перемешал.

– Наливай.

Граммофон с готовностью наполнил рюмки.

– Третью, не чокаясь!

Они молча выпили. Каждый вспомнил о своём.

– Я же Тёмку один поднимал, – сообщил Лёха, прикуривающему очередную сигарету Герману. – Мать его при родах умерла. Тяжело пришлось. Сейчас на компьютерщика учится. Дорого, конечно, но профессия в наше время нужная. Вытянем.

– Сложно без супруги ребёнка воспитывать, – оживился дед. – Здоровье слабое у жены было?

– Закусывай, Лёха, – прервал Савин старика, подвигая кастрюлю Шаляпину. – Невеста-то есть у сына?

– А как же, – улыбнулся тот, выуживая горячий пельмень. – Хорошая девочка. Умница, краса… Аааа!

Граммофон, вскрикнув, резко дёрнул рукой. Ложка звякнула о битую плитку, скользнула по полу и исчезла во мраке коридора.

– Ты чего? – вытаращился на него Вадим.

– Глаз, – сглотнув, просипел Шаляпин. – Там глаз был.

– Какой глаз? Где?

– В ложке. Как будто человеческий, хотя не уверен. Ты, где эти пельмени покупал?

Савин заглянул в кастрюлю.

– Чё ты гонишь? Нет там никаких глаз. Показалось тебе.

– Я, по-твоему, больной, что ли? Пельмень от глаза отличить не могу? У него зрачок двигался. Прямо на меня смотрел.

– Ну и где он?

– Не знаю. На полу, походу, где-то. Искать надо.

– Ну ищи, если нужно, – буркнул Вадим. – Я не собираюсь тут на карачках со свечой ползать только потому, что тебе что-то померещилось спьяну.

Он покосился на притихшего Германа. Возможно, дело было в слабом освещении, но ему почудилось, что тот стал выглядеть немного лучше. Исчезла нездоровая бледность, щёки уже не казались такими впалыми, а руки перестали трястись. Морщинистое лицо слегка разгладилось. Он больше не сутулился. Наоборот. Старик сидел, гордо выпятив впалую грудь и высокомерно задрав острый подбородок. Во взгляде его читалось снисходительное любопытство.

«Вот старый козёл! – подумал Савин с нарастающим раздражением. – Осуждает. Неприятно, видать, с пьяными в одном помещении находиться. За быдло считает».

Граммофон, щёлкая зажигалкой, осматривал пол и тихо матерился под нос.

– Слушайте, – внезапно вспомнил Вадим, – мне показалось, у Ивана Семёновича в комнате окно открыто. Холодом тянет. Вы бы сходили, проверили на всякий случай.

Старик коротко кивнул, бесшумно выскользнул из-за стола, изящно обогнул ползающего в поисках потерянного глаза Шаляпина и растворился в темноте коридора. Савин уставился на пустой дверной проём. Его не столько поразила кошачья грация, с которой старик всё это проделал, сколько то, как уверенно он вышел во тьму, не воспользовавшись фонариком или, на худой конец, зажигалкой. Словно и не заметил отсутствие света вокруг.

– Слышь, Лёх, – тихо окликнул он Граммофона. – Чё-то не нравится мне этот дед. Мутный он какой-то.

– Ага, я тоже заметил, – согласился тот, поднимаясь с колен. – Тебя пока не было, вынюхивал у меня разное.

–  Например?

Шаляпин тщательно отряхнул штаны.

– Да херню всякую. Вроде ничего особенного, но темы какие-то неприятные постоянно поднимал. Типа специально на гниль давить пытался. Почему в нормальную квартиру не переезжаю, спрашивал. За Людку интересовался. Вот какое ему дело до наших ссор? Мы с ней уже не один десяток лет друг друга знаем. Даже если и ругаемся, то это по-соседски. Без злобы. А этот с ходу начал, сука, под кожу лезть. Типа не уважают меня, с мнением не считаются… Вот скажи, Вадик, ты меня уважаешь?

– Ясен болт, – заверил его Савин. – Не уважал бы, не пил с тобой. И раз уж речь зашла...

– Вот! – поднял указательный палец Граммофон. – Шаришь. Ща только ложку ополосну.

Он разлил водку и с опаской заглянул в кастрюлю.

– Ну как, всё в порядке? – ехидно поинтересовался Вадим. – Нашёл, кстати, свой глаз-то?

– Не нашёл. Только вот и пельменя упавшего тоже нигде нет. Поэтому выводы делать рано.

– Справедливо, – усмехнулся Савин. – Согласно закону достаточного основания…

– Иди в жопу, умник, – перебил его собеседник.

Вадим поднял рюмку.

– За это и выпьем!

Эхо Туманной Умбры (фрагмент последний)

– Пусть наступает, – будто прочитав его мысли, усмехнулся Кузьмин. – Мы готовы к обороне. Давай по писят!

Разлив настойку, он стукнул хрустальной ножкой о край рюмки собеседника и опрокинул жидкость в широко открытый рот.

– Хорошо пошла, – крякнув, отправил следом ломтик копчёной колбасы. – Закусывай, не стесняйся.

Спирин последовал его примеру. Настойка и правда была выше всяких похвал. Сервелат тоже пришёлся как нельзя кстати. Тёплое спокойствие разлилось по телу. Сева поймал себя на мысли, что уже не так сильно боится возвращаться домой. Всему происходящему наверняка было какое-то логическое объяснение.

Вдвоём с Толяном они быстро начистили кастрюлю картошки, выпили ещё по одной и вышли покурить в подъезд. Собственно, курил только Кузьмин. Спирин уже несколько лет как отказался от этой вредной привычки.

– Слушай, – внезапно осенило его. – Я ведь даже дверь не запер. Да и переодеться надо. Не буду же я в халате у вас сидеть. Праздник всё-таки.

– Чё такого? – слабо возразил сосед. – Все свои.

– Не-не, ты кури, а я пока накину на себя что-нибудь соответствующее событию.

– Как хочешь, – пожал Толян плечами. – Я запираться тогда не буду. Переоденешься, приходи.

Осмелевший от выпитого Сева решительно отворил дверь своей квартиры. Прислушался, замерев в тёмной прихожей. Нашарил выключатель. Лампочка вспыхнула и, громко чпокнув, тут же погасла. В груди похолодело.

– Совпадение? – пробормотал Спирин. – Не думаю.

Страх выглядеть глупо в глазах соседей оказался сильнее осторожности и здравого смысла. Глубоко вдохнув, он двинулся на звук работающего телевизора.

– И в открытые рты наметает ветром, то ли красный снег, то ли сладкую манну… – печально пропел в полумраке Бутусов.

– Алиса, выключи телевизор, – нервно скомандовал Сева, зажигая свет в зале.

Он не помнил дословно слов песни, но сомневался, что там было что-то про красный снег.

Чёрная коробка исчезла. Впрочем, Сева этому почти не удивился. Может, всё и правда привиделось ему в полудрёме?

Натянув брюки и свежую рубашку, он схватил связку ключей с трельяжа, глянул в зеркало, пригладил растрёпанные волосы и шагнул к выходу. Рука, потянувшаяся к дверной ручке, замерла на полпути. В тишине пустой квартиры раздался чёткий звук хрустящего под подошвами снега. Спирин резко обернулся. Никого.

– Что тебе нужно?! – неожиданно для самого себя со злостью выкрикнул он. – Оставь меня в покое!

Тишина. Только скрип снега стал ближе и отчётливее. Сева рванул входную дверь. Холодная рыхлая масса сбила его с ног, придавив к полу. Залепила глаза и рот, заглушив испуганный вопль. Бешено молотя руками, Спирин в панике рванулся наверх. Снег забивался под одежду, давил на грудь тяжёлым прессом, лез в ноздри, мешая дышать. Воздуха катастрофически не хватало. Чувство направления исчезло. Извиваясь как червяк, Сева разгребал снежный завал. Всё тщетно. Одеревеневшие от холода пальцы перестали слушаться. В ушах появился назойливый звон, перед глазами плыли мерцающие «мушки». В какой-то момент силы оставили его. Сознание померкло, и Спирин провалился в темноту беспамятства.

– Севыч!

Сильный удар по щеке заставил его со стоном разлепить глаза. Мутное, нависающее над ним пятно сформировалось в озабоченное лицо Толяна.

– Ты чего меня пугаешь, братан? – возмутился сосед. – Тебе плохо, что ли? Может, скорую вызвать?

– Н… не надо, – выдавил Спирин. – Нормально уже.

– Да где там нормально-то? – не унимался Кузьмин. – Бледный, как покойник! Часто у тебя такое бывает?

– Не, – держась за стену, Сева с трудом поднялся. – Первый раз.

– Тебе в больничку надо. Врачу показаться.

– Да. Обязательно схожу. После праздников.

– Давай до кровати доведу, – засуетился Толян. – Полежишь немного. В себя придёшь.

– Да я в норме, – отмахнулся Спирин. – Належался уже. Хватит.

– Фух! – облегчённо выдохнул сосед. – Напугал меня знатно, конечно. Слышу, грохнулось что-то. Заглядываю – лежишь, не шевелишься. Я уж, грешным делом, подумал, ты того…

– Не дождётесь, – прервал его Сева. – Пойдём к тебе, что ли?

– Уверен?

– Ага.

– Ну как знаешь. Хотя, с другой стороны, может и правда лучше к нам. Под присмотром будешь, если что. Снова отрубишься, не дай Бог, кто тебе тут поможет?

– Это да, – согласился Спирин. – Никто не поможет. Пойдём? Только Марине не рассказывай. Незачем ей настроение портить.

Сева посмотрелся в зеркало. В свете, падающем из гостиной, отметил нездоровую бледность лица. Больше ничто не указывало на то, что он побывал под снежным завалом. Заправил выбившуюся рубашку. Сейчас пару рюмок настойки точно не помешают. Украдкой окинул через плечо квартиру подозрительным взглядом и вышел вслед за Толяном.

– Куда пропали? – Марина возмущённо всплеснула руками. – На стол накрывать скоро, а вы шляетесь непонятно где.

– Чего непонятного-то, – буркнул Толян. – Переодевался человек.

– Вот это правильно, – одобрительно кивнула соседка. – Я сейчас пюрешку приготовлю и тоже наряжусь.

Кузьмин легонько подтолкнул Севу в спину.

– Присаживайся. Ща настойки накапаю. Полегчает.

Спирин послушно опустился в кресло. В квартире Кузьминых он чувствовал себя в безопасности. В углу уютно мерцала пушистая ёлка. Настоящая. Не дешёвая пластиковая поделка, как у него. Ему даже показалось, что забытое ощущение праздника вернулось. Только на секунду, а потом всё вновь встало на свои места. Безразличие снова заполнило его холодной пустотой. Всё вокруг казалось нелепым фарсом. Суетящаяся хозяйка, полупьяный Толян, ёлка эта уродливая с чёрными шарами. Стоп! Какие ещё чёрные шары? Он зажмурился и потряс головой. Осторожно приоткрыл глаза. Ёлка как ёлка, и украшения на ней вполне обычные. Разноцветные.

– Держи! – волосатая лапа соседа, сжимающая рюмку, возникла перед его лицом. – С наступающим!

– Взаимно, – пробормотал Спирин и залпом проглотил напиток.

Толян бубнил что-то про растущие цены, злодеев-капиталистов, мировой заговор и отечественный автопром. Сева особо не вникал в суть монолога, лишь изредка кивал и вяло поддакивал. Мысли его были заняты чертовщиной, творящейся дома. Неужели он сошёл с ума? Иначе как объяснить все эти видения?

– Кровь на снегу, – выдал внезапно Кузьмин.

– Чего? – вытаращился на него Спирин.

– Терпеть морковь не могу, – повторил сосед. – А она её в каждое блюдо суёт. Достала эта морковь-шмарковь!

– Морковка полезная и низкокалорийная, – вплыла в комнату успевшая переодеться Марина. – Клетчатка и витамины. Будешь гундеть, вообще больше к плите не подойду.

– Да я же это… – осёкся Толян. – Шучу.

– На стол накрывай, шутник.

– Ща, – Кузьмин, тяжело кряхтя, выбрался из кресла. – Ты как, Севыч? Поможешь?

– Конечно, – с готовностью вскочил Спирин. – Как не помочь?

– Вот именно, – загадочно усмехнулась Марина, скрываясь в спальне. – Как не помочь?

На мгновение Севе почудилось, что её глаза как-то недобро блеснули.

– Чего это она? – шёпотом поинтересовался он у соседа.

– Да не обращай внимания, – отмахнулся тот. – Устала просто. Возьми посуду в серванте.

Кузьмин ушёл в кухню, а Спирин принялся раскладывать на столе красивые праздничные тарелки.

Странный треск со стороны окна заставил его поднять глаза. Стекло стремительно замерзало. Ледяные узоры шустро ползли от краёв к центру, расширяясь и поглощая друг друга. С громким стуком на покрытой изморозью поверхности возник кровавый отпечаток человеческой ладони. По стеклу угловатыми змейками разбежалась паутина трещин.

Тарелка выпала из рук Спирина, но не разбилась. Узорная кромка под углом вонзилась в небольшой красный сугроб под его ногами. Ступни обожгло холодом. По заснеженному полу стелилась розовая позёмка. Он обвёл взглядом покрытую инеем комнату. В углу на сухой осыпавшейся ёлке бледным мертвенным светом мигали огоньки гирлянды. Чёрные шары слегка покачивались на корявых ветках. С пентаграммы, украшающей вершину, свисали тонкие кровавые сосульки.

– Толян, – севшим голосом прохрипел Спирин.

Тишина. Проваливаясь по щиколотки, Сева двинулся на кухню. Сосед застыл обледеневшей статуей перед плитой. Посиневшие пальцы сжимали ручки большой кастрюли с картофельным пюре. Только никакого пюре там не было. Кастрюля до краёв была наполнена красным снегом. Снег лежал везде: в тазиках с салатами, чашках, и даже противень, торчащий из духовки, был им покрыт.

– Марииин… – пятясь, протянул Сева и обернулся.

Соседка замерла в дверях спальни ледяным изваянием. Внезапно он понял, что не знает, кто эти люди. Кто такой этот Толян? А Марина? Что он знал о них до сегодняшней встречи? Почему не помнит, как они познакомились и даже не представляет, как выглядит их дочь?

Спирин тёр виски́, силясь пробудить хоть какие-то воспоминания о соседях. Ничего. Два незнакомца, которых он видел сегодня первый раз в жизни. Более того, последнее, что он чётко помнил, это ссора с Ольгой. Только вот произошла она много лет назад. Или это было только вчера? Воспоминания растворялись в завывающей по-волчьи пурге, заполнившей его голову.

Внезапный, громкий, скрипящий звук слева привлёк его внимание. Открытая чёрная коробка стояла на обледеневшем, так и не накрытом к празднику столе. Кровавый снег толчками с хрустом выползал из неё наружу. Он медленно заполнял поверхность столешницы и двигался в сторону замершего в ужасе Спирина.

Окна резко распахнулись, звон разбитых стекол резанул по ушам. Ворвавшаяся в комнату метель пронзила кожу тысячами ледяных иголок. Закрутилась вокруг, ослепляя. Сева зажмурился и, прикрывая лицо руками бросился к выходу. Через пару десятков шагов, потеряв где-то позади увязшие в снегу тапочки, он приоткрыл глаза. Квартира исчезла. Сева стоял посреди большого заснеженного поля. Вдалеке в свете луны виднелись тёмные верхушки далёкого ельника. Пурга улеглась, но пронизывающий ветер нещадно вкручивался под надувшуюся парусом на спине рубашку. Брюки трепыхались, облепив ноги. Обхватив себя руками за плечи, Сева побрёл к лесу, с трудом выдёргивая из снега одеревеневшие стопы. Его трясло мелкой дрожью. Метель снова набирала силу. Двигаться становилось всё сложнее. Навалилась сонливость.

Внезапно издалека послышался шум работающего мотора. Машина! У него как будто открылось второе дыхание. Спирин поспешил на звук. Пытался кричать, но с замёрзших губ срывался лишь едва слышный шёпот. Жар охватил тело – он знал, что это очень плохой признак.

Неожиданно Сева увидел дорогу. Снежная колея была совсем рядом – не дальше тридцати метров. Справа, выхватив из лунного полумрака рой кружащихся снежинок, мелькнули фары автомобиля.

– Стой! – напрягая связки, просипел он. – Помоги!

– Не сегодня, – шепнул кто-то ему в ухо.

Машина промчалась в каких-то паре метров от него и скрылась в снежной пелене. Спирин обессиленно упал на колени. Скрюченные морозом пальцы погрузились в сугроб. Он узнал этот автомобиль – салатовая LADA Granta с рисунком в виде языков пламени на боковой части кузова. Сева сам выбирал эту аэрографию.

Не чувствуя рук, он зачерпнул пригоршню снега, размазал его по щекам и, задрав голову, тихонько заскулил. Будто вторя ему, из далёкой еловой чащи раздался протяжный волчий вой. В погружающемся во тьму сознании всплыла празднично украшенная комната. Девушка в кресле плакала, спрятав лицо в ладонях.

– Ух… ходи! – крик Ольги, прерываемый всхлипами, несётся ему вслед. – Тва… арь!

Стук захлопнувшейся двери гулко разносится по усыпанному конфетти подъезду. Где-то на улице хлопают фейерверки, радостно кричат люди. Сева медленно спускается к выходу. Неприязненно косится на шумную компанию во дворе. Забирается в машину. Долго сидит, глядя в одну точку. Потом его накрывает волной ярости.

– Сука! – колотит он по рулевому колесу ладонями. – Сука! Сука!

Выплеснув гнев, он немного успокаивается и поворачивает ключ зажигания. Сейчас ему нужно побыть одному. Бак почти полный – более чем достаточно, чтоб добраться до дачи.

Выехав за город, он давит педаль газа в пол. Дворники размазывают падающие снежинки по стеклу. Начинается метель. Погода под стать настроению. Снаружи мелькает еловая чаща.

В голове раз за разом прокручиваются необдуманные фразы. Он находит сотни нужных и уместных слов, но время не повернуть вспять. Всё уже сказано и обратной дороги нет. Обида желчью разливается по венам, заставляет крепче стискивать руль, сильнее давить на педаль.

Ельник за окном сменяется заснеженным полем. Ровную белую поверхность освещает полная луна. В свете фар возникают две бредущие навстречу фигуры. Заметив машину, парень в красном пуховике начинает махать руками. Девушка в лёгком синем пальто замерев рядом, зябко обхватила плечи ладонями.

Радость надежды на их лицах сменяется разочарованием, когда Сева, подавив желание остановиться, мчится мимо. Ему нужно совсем в другую сторону. Менять планы из-за парочки незнакомцев он не готов.

– Не сегодня, – цедит Спирин сквозь зубы.

Бросает быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Фигуры растворяются в снежной тьме. Ничего с ними не случится. Кто-нибудь наверняка подберёт.

Спустя пару километров он проезжает мимо заглохшего, зарывшегося капотом в снег автомобиля. Тяжело вздохнув, лезет в карман, достаёт мобильник, нехотя набирает 112. Сети нет. Не удаётся подключиться ни к одному из сотовых операторов. Экстренные вызовы недоступны. Испытав некоторое облегчение, Сева убирает телефон. Что ж, он пытался. В конце концов, у него своих проблем хватает. Всем не поможешь.

Мысли снова возвращаются к ссоре с Ольгой, и когда Спирин, открыв дверцу машины, выходит в бушующую метель, от воспоминаний о встрече на дороге не остаётся и следа. Пробираясь к дому по нерасчищенной дорожке сквозь летящую в лицо снежную крошку, он думает лишь том, что внутри сейчас холодно и придётся ещё долго протапливать промёрзшее жилище. С трудом провернув ключ в заиндевевшем замке, Сева дёргает дверь на себя и переступает порог.

Оббивая прилипший к сапогам снег, он подходит к почтовым ящикам. Новогодние рекламные буклеты рассыпаются по полу, выскользнув из переполненной ячейки. Ругаясь вполголоса, Спирин сгребает их рукой и спешит к лифту. 

– У вас там выпало! – раздаётся визгливый крик консьержки за спиной.

На полу, сверкая блёстками, лежит большая новогодняя открытка.