AlexandrGordeev

От остановки ТРЗ отправлялся троллейбус номер три. В последние мгновенья, едва не завязнув в дверях, на заднюю площадку вскочили пьяненькие мужичок и женщина. Троллейбус тормознул, и пара повисла на стойке.
– Но-о! – показывая себя перед дамой, тут же заорал мужичок. – Потише давай, не дрова везёшь!
– Не дрова везёшь! – тут же поддакнула женщина тонким голоском.
Судя по её подсинённому глазу, парочка недавно поссорилась, но уже успела помириться, пропитавшись прежним взаимным уважением.
Троллейбус тронулся, но перед самым его носом шмыгнул кто-то ещё, и акробатическое зависание на стойке повторилось.
– Эй, коза, ты что ездить не умеешь?! Здесь тебе люди или кто?! – снова заорал мужичок.
– Эй, коза, сначала ездить научись, а потом людей вози! – продублировала дама мысль своего кавалера.
И тут троллейбус тормознул третий раз. Даже не тормознул, а просто остановился, и двери его с лязгом распахнулись. Тут же открылась кабина водителя, и оттуда вышло то, что мужик почему-то называл «козой».
– Ну, коза-а-а… – ещё горячо вопил пассажир, правда уже резко падая в голосе, потому что это была совсем не коза.
И даже не козёл. Скорее всего, это был трехгодовалый бык или медведь средних размеров. Неизвестно как этот водитель помещался в кабине и как протиснулся в узкие двери, но когда он по-боевому развернулся в салоне, то для того, чтобы идти, не тормозя о крышу головой, ему пришлось пригнуться. Водитель шёл молча, по-медвежьи, с рукавами, засученными по локоть.
Мужичок продолжал что-то по инерции, но уже с осевшим звуком, лопотать.
– А ну-ка, – сказал водитель, подойдя к парочке, – выметайтесь из троллейбуса! Быстренько!
Дама возражать не стала – шмыг и на остановке. Но мужичок вдруг застыдился сдаваться просто так, хотя всё его красноречие сошло на нет.
– Выметайся, быстренько! – повторил водитель, монументально указывая на дверь.
– Не быстренько! – вдруг испуганно заявил пассажир, не зная, как возразить.
То есть выходит, в принципе-то он и сам был не против покинуть салон, но только не с той позорной скоростью, которая ему предлагалась.
– Быстренько! – рявкнул водитель, которого заклинило от злости.
– Не быстренько! – артачился пассажир, которого заклинило от страха.
– Быстренько!
– Не быстренько!
– Быстренько!
– Не быстренько!
Заявляя своё несогласие, мужичок всё-таки медленно перемещался к выходу.
– Не быстренько! – дерзко и прощально крикнул он, уже оказавшись на верхней ступеньке.
И тут же от полноценного, качественного пенделя, подгребая руками в воздухе, вылетел на остановку и, кажется, даже описал небольшую дугу куда-то вкось, как при футбольном ударе «сухой лист». Получилось, пожалуй, даже чуть быстрее, чем просто «быстренько». Тормознув по асфальту чем пришлось, мужичок вскочил, отряхнулся, взглянул по-петушиному на обидчика и теперь уже смело, освобождённо и радостно прокричал:
– Не быстренько! Не быстренько!
– Не быстренько! – радостно поддакнула его боевая подруга и даже ножкой топнула по троллейбусной остановке на ТРЗ, с которой им хотелось быстро и культурно уехать…

Михаил Иванович живёт в маленьком, можно сказать, провинциальном городке. Всю жизнь он преподавал географию, да и сейчас ещё преподаёт. А его друг Иван Михайлович живёт в большом городе, в настоящем мегаполисе. Иван Михайлович каждое лето приезжает к своему другу. Когда один, а бывает и с семьёй. Мужчинам нравится, что у них такие «обратные» имена и от этого зовут друг друга по имени отчеству, что придаёт их общению некую возвышенно-шутливую форму.
Их любимый отдых – рыбалка на тихом озере недалеко от города.
– Хорошо тут у вас, – говорит Иван Михайлович, – взглянув на стрекозу, сидящую на кончике удилища, на кудрявые облака заботливо притенившие солнце, на всплеск карася на зеркале воды. А вот скажи-ка ты мне, Михаил Иванович, тебе никогда не хотелось жить в большом городе?
– Признаться было один раз, – отвечает Михаил Иванович.
– Только один раз?
– Да, только один…
– И что же тебе помешало уехать?
– Фраза, которая в голову пришла… Откуда она взялась и сам не знаю. То ли у классиков вычитал, то ли в моей голове родилась. Вот она-то всё и перевернула.
– Она что, волшебная эта фраза? Для меня технаря, одной фразы, пожалуй, было бы мало. Я серьёзные доводы люблю.
– Однажды вечером, – стал рассказывать Михаил Иванович, – я, уже настроенный на отъезд, вышел прогуляться до площади. На улице мне встретился знакомый, поздоровались с ним, другой издали рукой помахал. На скамейке на площади молодёжь сидит, намусорили вокруг себя… Я остановился, головой покачал: «Что же вы это ребята делаете-то, а?» Их человек пять, наверное, было. И один так нагло отвечает: «Дядя, а чего тебе здесь надо?» А другой тут же одёргивает, так чтобы я не слышал: «Да ты что?! Какой он тебе дядя? Это же учитель из пятой школы. У него мой старший брат учится». И знаешь, этот наглый сразу как-то присмирел. В общем, извинились они передо мной, стали мусор прибирать. Иду дальше и снова, то один знакомый встретится, то другой. Кому просто так кивнёшь, с кем за руку поздороваешься, словом перекинешься. А потом с леса таким свежим ветерком потянуло, что я даже остановился. И вот тут-то эта фраза мне в голову и пришла.
– И долго ещё ты будешь с ней тянуть?!
– А фраза простая, будто цитата откуда-то: «Прелесть жизни в маленьком городе…» Но меня она пронзила. Произнеся её про себя, я вдруг впервые по-настоящему оценил и осознал место, где живу. Как это здорово и комфортно для души жить в нашем маленьком городе! Масса знакомых вокруг. Всюду можно пешком сходить: в магазин, в аптеку, в больницу, в кино, на рынок, на почту, в парикмахерскую, да куда хочешь. А в большом городе что? Там всё то же, только повторено много раз. И всё! Но зачем мне много? А минусов сколько: грязный воздух, дороги забитые машинами, суета… Да что рассказывать тебе об этом?!
– Как ты говоришь, Михаил Иванович? Прелесть жизни в маленьком городе?
– Ты не правильно произносишь, не с той интонацией, – поправляет друг, и очень вкусно, проникновенно повторяет слова, улыбаясь и широко распахивая руки, будто обнимая весь свой городок. – Прелесть жизни в маленьком городе…
Что ж, чтобы проникнуться сутью этой простой фразы настырный Иван Михайлович оставляет удочку и повторяет слова точно так же, с тем же жестом. Им обоим и смешно и почему-то радостно от своих театральных, чуть напыщенных восклицаний. Иван Михайлович для большего проникновения даже на какое-то время замирает, будто прислушиваясь к себе.
– А что? – вдруг признаётся он. – Пробивает! В этом, и в правду, что-то есть… Ну-ка, ну-ка, а на другом этот оборот работает?
– Попробуй!
– Прелесть жизни в большом мегаполисе, – воодушевлённо произносит Иван Михайлович.
Михаил Иванович внимательно и с интересом наблюдает за другом. А тот, застыло сидит с раскинутыми руками. И радостное выражение почему-то будто линяет на его лице. Опускаются и руки.
– Нет, – признаётся он, – в применении к мегаполису это почему-то не работает, не пронимает…
Заметно, что он даже расстроен.
– А может быть, для мегаполиса не подходит слово «прелесть»? – помогает Михаил Иванович. – Подбери другое слово.
– Счастье жизни в большом мегаполисе, – выдаёт Иван Михайлович новое.
И снова: сколько не держит руки распахнутыми, благость к нему не приходит. Тогда он пробует и второе определение, и третье. Нет, всё пустое… Михаил Иванович, чтобы поддержать друга, шутит:
– Хорошо, что жёны нас не видят. Сказали бы: ну и рыбаки! Большую рыбу только и могут руками показать…
Но что же было дальше?
…Прошло после этой знаменательной рыбалки четыре года. Иван Михайлович, работавший инженером на заводе, вышел на пенсию и переселился с женой в городок своего друга. Лес там всё тот же, и озеро пока что с карасями. На улицах городка с Иваном Михайловичем здороваются всё чаще и чаще. А вот на рыбалке друзья разговаривают куда меньше. Лишь сидят с умиротворённым выражением на лицах, смотрят на удилища, на поплавки, на воду… Теперь им и так всё понятно. Тема закрыта.

К нынешнему отпуску Сергей Степанович и Ольга Ивановна готовятся радостно и с чистым светом в душе. Поездка, в которую они собираются, значима и по-особому символична для них. Если сказать возвышенно, то это нечто вроде венка победы и торжества над пороком. Да, да, именно так и ничуть не меньше. Хотя вслух этот смысл, конечно же, не озвучивается. Борьба была долгой, и надо отдать должное, что, наверное, половина победы, если не больше, принадлежит Ольге Ивановне. Мужеству и терпению таких женщин, следовало бы, вообще, на центральных площадях всех российских городов памятники сооружать.
…Сергей увлёкся горькой ещё тридцать лет назад, когда они только познакомились и создали семью. Но Ольга не отступила, хотя слёз уже по молодости было пролито не мало. Не единожды случалось ей отваживаться с мертвецки (какое точное определение!) пьяным мужем или втаскивать его на пятый этаж, подобрав в сугробе у подъезда.
Перелом ситуации происходит в год, когда Сергей оказывается на принудительном лечении в палате с зарешеченными окнами. И, собственно, не столько лечение, сколько эти решётки, сваренные из ребристого арматурного прута, встряхивают его по-настоящему. Это ж надо дойти до такого позорного, можно сказать, тюремного барьера с нормальным трезвым миром… Вот тогда-то и решает он, наконец, завязать. И Ольга, потом всячески помогает ему в этом. По сути-то, она вообще всю их жизнь выстраивает с учётом этого «обременяющего» обстоятельства. У Сергея и после лечения ещё случаются срывы с недельными запоями и сугробами у подъезда, но теперь он уже способен осуждать себя, а не оправдывать.
Так что, в конце концов, через пятнадцать лет эта напасть оказывается, в основном, преодолённой. В эти же годы они даже заводят собственный бизнес – сеть из четырёх мелких закусочных (разумеется, без всякого спиртного). Одно грустно, в этой благополучно закончившейся эпопее: детей у них нет. Сначала Ольга не решается завести их от пьющего мужа, а потом уже и сама по здоровью не может. Потрачено детское время на борьбу.
Но вот теперь дружным супругам за пятьдесят, и они решают впервые провести свой отпуск по-человечески, причём, обязательно на юге. Показать, наконец, этому презренному пороку большую и жаркую фигу. Тем более что на юге они ещё не бывали. И, в общем-то, понятно почему. Ведь что такое юг? Это – праздные люди, музыка, рестораны, кафе, рюмочные, экскурсии с винами. В общем, спиртное, спиртное и спиртное... Юг был тайной мечтой обоих и общим тайным табу.
Но жизнь-то идёт, юг манит, а поездка теперь уже, кажется, такой опасной. Они выбирают красивый южный город NN. Конечно, можно бы махнуть и за границу, но мечта-то у них ещё советская, и для начала надо реализовать её…
Ольга Ивановна, как и принято в их семье, тщательно разрабатывает все шаги: когда поедут, на чём, где остановятся. Планируя, она невольно руководствуется соображениями, отточенными за многие годы. Из их сибирского города до NN добираться лучше не поездами, а самолётами. Поезда опасны: в вагонах выпивают, а что если там попадутся пьющие попутчики, да ещё на несколько дней? Самолёты надёжней: путь короткий, муж в соседнем кресле. Другой вопрос: где остановиться в NN? И тут, поразмыслив, Ольга Ивановна выбирает по Интернету один из самых роскошных отелей побережья. Дешёвые гостиницы видятся ей в той или иной мере не надёжными. А если опять-таки и там – соседи забулдыги? Дорогой отель, где всё должно быть благопристойно, кажется ей привлекательней. Можно было, конечно, взять путёвки в санаторий, но как-то не хочется распорядка, вывешенного на стенде для отдыхающих, меню столовых… Всё-таки они едут отдыхать, а не жить по расписанию.

– Олечка, – осторожно замечает Сергей Степанович, узнав о суточной стоимости номера в отеле, – а для нас это как? Не слишком дорого?
– Серёжа, мы же едем туда впервые в жизни. И ты хочешь на всём экономить? Хватит уж... Мы что, зря сутками вкалываем?!
И Сергей смотрит на их поездку уже с другим, более крупным, значением. Чтобы такое говорила его неизменно экономная жена!
И вот: новые скрипучие чемоданы на колёсиках, объёмный голос с высоким эхо, объявляющим посадку в Боинг, голубые юбки бортпроводниц, бархатный воздух юга, невиданные цветы прямо на улицах NN, пахнущие, как ни странно, давно знакомыми духами, автоматические двери отеля, дохнувшие навстречу прохладой кондиционеров, ключики с фирменным брелком, просторный номер, и …(Бог ты мой!) вид на море...
Сергей Степанович и Ольга Ивановна почти с недоумением смотрят вдаль, потом друг на друга, как-то заново узнавая себя в ином мире. Что ж, вот тебе синь моря, растворяющая взгляд, вот тебе ветер с моря, молча забавляющийся газовыми шторами, если открыть окно. На эту птичью лебезность штор похожи сейчас и чувства их, и настроение… Ой, да, чёрт с ними, с этими деньгами! Такое всё равно не купишь! Вот она жизнь, в которой они, вопреки всему, не пропали, не бросили друг друга, не замёрзли в сугробе, не сгорели от палёной водки, а чинно сидят сейчас здесь и, ликуя, видят самое настоящее, а не какое-нибудь киношное море! И пусть этот момент считается прекрасной, просто замечательной точкой всех трудно пережитых лет. Хотя почему точкой? Какой точкой! Лучше уж запятой, ведь позади всего лишь пятьдесят лет жизни…
– Как ловко у них тут всё сделано, – по-хозяйски оглядываясь, замечает Ольга Ивановна, – посмотри, как шторы приспособлены, надо дома сделать так же. А ванную при входе видел? Прямо, как с картинки…
– А что ты хочешь? – с гордостью уже за одно своё согласие жить в этом отеле, отвечает Сергей Степанович, – тут тебе ни так, как где-нибудь там… Тут, конечно, и дизайнеры ещё те…
– Вот у нас в городе никогда такого не будет, – радостно говорит Ольга Ивановна.
– Ну, это само собой, – соглашается Сергей Степанович, – а, знаешь, – вдруг говорит он, совершенно нелепое в такой момент, – сейчас, когда мы к лифту подходили, навстречу попался какой-то знакомый мужик, земляк, кажется…
Ольга Ивановна почти обижена.
– Здесь? Земляк?
– Ну, да… Пока мы поднимались, я всё пытался вспомнить, где его видел и, кажется, вспомнил…
– Ну?!
– А помнишь, я лечился тогда? Ну, в наркологии…
Ольга Ивановна смотрит на него с огорчением: да, век бы этого не вспоминать…
– Ты, извини, Олечка, – почти умоляюще просит Сергей Степанович. – Ну, не виноват я, что этого человека видел именно там.
– И кто же он? Врач?
– Нет, просто пациент. Такой же, как и я… Как я когда-то… С соседней койки он. И зовут его, кажется, Михаил. Я звал его Мишком. Ну, так, шутя… Ну, теперь-то, он уже, как говорится, полный Михаил.
Ольге Ивановне грустно. Вот и уйди от прошлого… Оно каким-то косвенным образом выворачивается даже здесь. Ох, да уж и, в самом ли деле, оно позади?
– Ну, ничего, – тут же примирительно говорит Ольга Ивановна, – видел, да и видел. Что тут такого?
– А вот, интересно было бы с ним поговорить, – продолжает Сергей Степанович, – если он тоже здесь остановился…
Жена смотрит на него испуганно и ошарашено.
– А я тебе здесь уже не интересна?
– Оля, да я ж, о чём… Я почему запомнил-то его? Он таким хвастливым был. Строил из себя чёрт знает что. Говорил, что хоть и пьёт, но завязать ему – раз плюнуть. Там у нас один хороший врач был, хотел побеседовать с нами, так этот Мишок взял и на три буквы его отправил. Я было заступился, так он и меня туда же. Ну, потом-то мы, конечно, помирились, соседи – куда денешься? Только у него потом всё время на языке одно и то же было: бросить пить ему, что раз плюнуть.
– Типичная позиция больного алкоголизмом, – вздохнув, замечает понимающая жена.
– Вот-вот… Мы там, конечно, много обсуждали это… Я говорил, что всё, надо завязывать, унизительно же за решётками-то… А он всё своё, как попугай.
– Скорее всего, ты обознался, – говорит Ольга Ивановна, – больные с такой позицией, обычно, заканчивают в канаве. Но, чтобы такого встретить здесь…
– Может, и обознался… Только сильно уж похож. Изменился, конечно, но что-то заметно в нём такое… А вот вдруг тут такое совпадение, что и он с женой приехал так же, как мы?
Ольга Ивановна задумывается. А чего она, в самом деле, боится? Муж и сейчас время от времени бывает на заседаниях общества анонимных алкоголиков. Она и сама ради интереса ходила с ним. Так люди в таком общении лишь помогают друг другу. Правду говорят: у страха глаза велики…
…Отпуск летит незаметно. Вот уже и уверенная пляжная подрумяненность обретена. «Домой вернёмся, как две поджаристые булочки», – шутит Ольга Ивановна, с удовольствием разглядывая себя в зеркале. И на несколько экскурсий съездили: запомнился какой-то водопад, где они «мыльницей» фоток нащёлкали и страусиная ферма, которую местные таксисты почему-то «курятником» называют.
Через неделю, когда они, вернувшись с пляжа, входят в номер, Сергей Степанович спохватывается, что не купил сигареты внизу. В холле, куда он спускается, уже идёт уборка, стоит запах какого-то фантастического шампуня. Вместе с прохладой кондиционера этот запах создаёт такую атмосферу, что Сергею Степановичу, мимолётно испытавшему очередную порцию почти подсознательного самодовольства, кажется, что взмахни сейчас руками и будешь парить в пространстве холла, как в космосе или во сне. Ему хочется даже подпрыгнуть, воскликнув что-нибудь вроде «Э-э-эх!» или «У-у-ух!», да вот только люди кругом, голоса... Один же голос, кажется, даже знакомым. И верно: у стойки стоит тот, всё таки сосед по койке и что-то недовольно выговаривает красивой администраторше с такой высокой причёской, какие носили ещё при СССР. «А, так ты вдобавок ко всему, так грубияном и остался!» – обрадовано думает Сергей Степанович. Он подходит к стойке, невольно улыбаясь, так, будто принёс какой-то сюрприз. Мужчина вопросительно поворачивается к нему.
– Изви

Цифра Пять или, как принято у цифр, просто Пятёрка просыпается утром, подходит к окну. Радостно Пятёрке. Она тугая, здоровая, глаза светятся радостью.
А за окном солнышко яркое, воробьи радостно и скандально чирикают… И тут у Пятёрки само собой рождается стихотворение. Замечательное стихотворение, как кажется самой Пятёрке. Она тут же печатает его в девяти экземплярах и рассылает ближайшим подругам. «Только у меня к вам просьба, – приписывает она от руки в каждом экземпляре, – скажите честно: понравилось ли вам моё творение?»
К вечеру Пятёрке приносят девять писем. О, какие это разные отзывы! Похожих нет. Ну, это и понятно, все подруги Пятёрки уникальны. Жаль только, что письма без подписей. Особенно удивляют Пятёрку два совершенно крайних отзыва: чьи же они?
Приглашает она тогда к себе в гости друзей Плюса и Минуса, с тем, чтобы они ей помогли.
– Прочти нам эти письма, – просят друзья.
– «Ну, ты и дура, – читает Пятёрка первый отзыв, – тоже мне поэтесса нашлась. Ха-ха! Это с твоей-то с суконной рожей да в калашный ряд? Ты так глупа и необразованна, что даже слово «весенний» пишешь с одним «н»… Ха-ха-ха! В общем, бросай это дело и не смеши нас, честных цифр…»
– М-да, – только и произнесли друзья, прослушав написанное, – а второе письмо?
– «Привет, дорогая! – читает Пятёрка дальше. – Твоё стихотворение замечательно! Правда в слове «весенний» ты случайно пропустила одно «н». Наверное, это от чувств, переполняющих тебя. Ну, а как иначе? Ведь именно чувства делают поэта поэтом. Прочитав твоё произведение, я даже как-то по-новому увидела наступающую весну. У тебя явные задатки. Больше работай над собой и тогда ты станешь замечательным поэтом!»
– Хэ, – хмыкнул Минус, – всё мне понятно. Первое письмо написала Единица. Её зло и раздражение понятно. Ведь она меньше тебя. Зло и раздражение почти всегда порождаются завистью.
– Но можно ли считать это критикой? – спрашивает Пятёрка.
– Можно. Ведь твою ошибку она указала правильно. Однако эту критику можно назвать критикой вниз, потому что Единица преподносит твою ошибку, как доказательство того, что из тебя ничего не получится.
– А второй отзыв написала Десятка, – продолжает Плюс. – Она большая. Ей зависть не нужна. Десятке хочется, чтобы росла и ты. Это критика доброжелательная – критика вверх.
– К кому же мне прислушиваться? – подумав, спрашивает Пятёрка. – Ведь я хочу писать стихи и дальше.
– Прислушивайся к обеим, – советуют друзья, – но чтобы не расстраиваться научись разбираться с кем имеешь дело: с Единицей или с Десяткой…

Один мой знакомый волшебник по имени Лук, пригласил на свой день рождения много разных людей. Но гости собирались как-то не организованно – некрасиво тянулись один за другим. И тогда, чтобы как-то развлечь уже пришедших гостей, Лук вдруг сказал:

– Не трудно заметить, что словесно каждый человек выражается в своём стиле. Сейчас я сделаю так, что лицо каждого, кто появится на пороге, будет отражать те слова и понятия, которые он чаще всего использует в своей речи и в своём мышлении.

И тут началось! Лицо одного из вошедших оказалось чем-то похожим на калькулятор: в его глазах светились зелёные цифры, и даже очертание рта походило на ноль. Это был экономист. Брови на лице другого человека были живыми, как птицы, глаза то полыхали огнём, то мгновенно подёргивались грустью печали. Разумеется, это был поэт. Лицо третьего было словно составлено из овощей и фруктов – это был увлечённый дачник.

Веселье, на которое, впрочем, не обижались и сами опоздавшие, продолжалось до тех пор, пока в дверях не появился один известный сквернослов и матершинник или, как он сам себя называл, «свободный, отчаянный парень». Не трудно догадаться из чего именно оказалось сконструированным его лицо… Ну, вообще-то у нас принято говорить, мол, что естественно, то не безобразно, да всё-таки, знаете ли, уж как-то слишком, не привычно видеть подобное, так сказать, лицо… И все застыли, глядя теперь на этого известного всем «отчаянного парня», как на некий конфуз. Пришедший, не ожидавший быть встреченным сплошным открытым ртом гостей, глянул в зеркало, специально поставленное здесь, и, потрясённый, бросился назад, едва не выломав дверь… Ну, правда, всё с теми же словами, чем значительно добавил выразительности своей физиономии, показанной там уже обомлевшим прохожим…

– Извините, – смущённо произнёс мой замечательный друг волшебник Лук.

Он тут же снял действие своего волшебства и, сглаживая неловкость, пригласил гостей к столу.

…Вот такие казусы возможны под воздействием волшебства. Хотя, может быть, в какой-то, пусть небольшой мере, показанное моим другом, заметно и так? Ну, если, помня проделку волшебника Лука, присмотреться и к своему лицу, и к лицам окружающим внимательней…