FALLOUT stories "Кровь, ржавчина и тишина"
Лагерь рейдеров вонял, как открытая могила: палёная резина, пот, гниль надежды. В клетках, где цепи скрипели, как последнее дыхание, Супермутант и Соня нашли друг друга. Он — Кувалда, глыба мускулов, кожа цвета болотной жижи, глаза — тлеющие угли. Она — Соня, рыжая, с прядями, липнущими к потному лбу, в комбинезоне Убежища 88, который всё ещё обтягивал её, как кожа, которой у неё почти не осталось. Её плоть облезала, обнажая стальной скелет синта, но даже с рваными лоскутами кожи она была красива — не как довоенная кукла, а как пустошь: дикая, ржавая, смертельная.
Соня узнала, что она синт, когда рейдеры решили её "разобрать". Ножи скользили по коже, пока не звякнули о металл. Она не кричала — только всадила ржавый штырь в глаз тому, кто копался в её внутренностях. Кувалда, сидя в клетке напротив, хмыкнул — не смех, не рык, а что-то, будто в его груди родился новый бог.
Годы в неволе. Рейдеры били, жгли, ломали их души, но не тела — тела были слишком ценны. Кувалду использовали как таран для налётов, Соню держали для утех, пока она не начала драться, кусаться, пока кожа не стала отваливаться, обнажая сталь. И всё равно — она была красива, её комбинезон трещал по швам, но держался, как любовник, которого у неё никогда не было.
Они сбежали в ночь, когда рейдеры упились самогоном из антифриза. Соня взломала замок куском арматуры, её пальцы — наполовину плоть, наполовину металл — двигались, как механизм судьбы. Кувалда разорвал цепи, будто это была паутина. И началась резня. Кровь лилась, как из пробитого бака. Соня танцевала смерть: комбинезон хлопал на бёдрах, она вспарывала глотки, вырывала кадыки, её зубы щёлкали, как капканы. Кувалда бил, каждый удар — как молот, черепа лопались, кишки размазывались по стенам. Они не просто убивали — они рисовали багровую фреску.
Когда всё кончилось, они стояли среди трупов. Соня лизнула кровь с металлического пальца, её глаза горели, как ядерный закат. Кувалда смотрел на неё, и в его взгляде было не просто желание — что-то глубже, как ржавый болт, вбитый в сердце. Она подошла, её бедро, где кожа уступила место стали, сверкнуло под луной.
— Ты не человек, — сказал он, голос — как гравий под ногами.
— А ты не монстр, — ответила она, губы потрескались, но всё ещё манили.
Они не целовались. Это было бы слишком просто. Она запустила руку под его рваную броню, пальцы скользнули по шрамам, по мускулам, твёрдым, как бетон. Он схватил её за талию, металл её рёбер холодил кожу, но это было правильно — как будто так и должно быть. Их тела соприкоснулись — сталь и плоть, ржавчина и кровь, ритм пустоши.
Они ушли в ночь, оставив за собой лагерь, где мухи уже жрали трупы. Нашли заброшенный бункер, где радиация трещала, как старое радио. Там, в темноте, они слились — не нежно, а яростно, как буря, как взрыв. Её металлические пальцы впивались в его кожу, его дыхание гудело, как мотор. Это был их гимн, грубый, честный, пропитанный потом и кровью.
Но пустошь не прощает. Через неделю их выследили. Не рейдеры — хуже. Охотники из Братства Стали, в силовой броне, с лазерными винтовками, что жгли воздух. Кувалда дрался, как зверь: разорвал двоих, их броня треснула, как орех, но третий выстрелил в упор. Плазма прожгла его грудь, и он рухнул, как поваленный дуб, кровь хлынула, чёрная, густая, как масло.
Соня билась, как дьявол. Её комбинезон разорвался окончательно, стальной скелет сверкал, она всадила арматуру в горло одному из охотников, но второй попал в её спину. Искры, дым, провода лопались, как вены. Она упала, системы отказывали, ноги больше не слушались. Она ползла к Кувалде, пока сервоприводы не заклинило.
Он был мёртв. Его глаза, что горели, как угли, потухли. Она лежала рядом, её синтетическое тело — сломанная машина, неспособная встать. Кожа, что ещё держалась, слезала, как обои в заброшенном доме. Комбинезон, её последняя связь с Убежищем, висел лохмотьями. Она смотрела, как тело Кувалды начинает гнить. Сначала запах, потом мухи, потом кожа, что темнеет, трескается, сползает, обнажая кости. Она не могла плакать — синты не плачут. Но её процессор, где-то в глубине, всё ещё хранил его ритм, его тепло, его грубую, честную силу.
Дни шли. Пустошь гудела вокруг. Соня лежала, глядя на него, пока её батарея не начала истощаться. Последнее, что она видела, прежде чем её системы отключились, — его череп, ухмыляющийся ей, как будто он знал, что они всё равно были свободны. Даже в смерти. Даже в ржавчине.
И пустошь молчала, хороня их под песком и тишиной
