С раннего утра ветер наносил на него непонятный запах. Тёплый, тошнотворный. Он всё чаще отдыхал, погружаясь в какое-то оцепенение, словно проваливался куда-то. Придя в себя, с тоской убеждался в жестокой реальности. А один раз, открыв глаза, увидел медведя. Тот стоял на задних лапах и с шумом втягивал носом воздух, ворочая большой башкой. Глядя на него, представил, как эта тварь будет его жрать. Это придало сил. Он хотел крикнуть, но из груди вырвался лишь какой-то клекот. Но и этого хватило. Косолапый, хрюкнув, бросился в сторону. Остаток дня он его не видел, но хищник был всегда рядом. Он чувствовал его кожей. Тот ходил кругами, подолгу стоял. Смелел с каждым часом. Слух обострился настолько, что порой он слышал, как дышит преследователь. Как щёлкают под мощными лапами мельчайшие веточки. Предстоящую ночь он думал, что не переживёт. Что может он сделать против такого зверя, даже будучи здоровым?

Стемнело. Лёгкий ветер донёс, что опасность рядом. Он проваливался куда-то. То ли спал, то ли терял сознание. Очнувшись, он услышал, как зовёт его мать: «Сын-о-о-о-к»! – неслось по тайге. «Сын-о-о-о-к!» Он попытался вскочить, но упал. От радости перехватило дыхание. Это мать с мужиками ищет его. И он из последних сил, падая, поплёлся на зов. Почему он не видит свет? «Сын-о-о-о-к!» – не переставала звать мать. Слёзы радости текли по щекам, он не замечал их, торопился как мог. «Мама, мамочка моя! Иду, я здесь!» – шептали губы. Споткнувшись, упал. Удачно. На поросший мхом бугор. Решив отлежаться и набраться сил для очередного рывка, затих. Почему молчит мать? Скрипит только где-то дерево. Сын-о-о-о-к! – заскрипело оно. Сын-о-о-о-к! – повторилось вновь. Крика не получилось. Уткнувшись в лесную подушку, выл утробно.

Как уснул, не помнил. Очнулся, когда вовсю светило солнце. Впереди виднелся открытый пятак. Он выполз на него, подставив солнцу спину. Лёжа на боку, он иногда открывал глаза, это было очень трудно и тяжело. Перед ним стоял пень. Обычный берёзовый. В очередной раз открыв глаза, он осознал вдруг, что пень рукотворный. Спиленный пилой. Срез был, по всей видимости, прошлогодним. Это придало какую-то радость и немного сил. Солнце слегка припекало, и он даже уснул. Очнувшись, он увидел, что на пне сидит старичок. Не торопясь, внимательно, он стал его разглядывать. Одет в цветастую рубаху. Простые ситцевые штаны. На них отчётливо были видны две аккуратные заплаточки. Ещё подумалось – как ловко вписываются они в общий колоритный вид. Волосы и борода цвета пакли. Всклокоченные, но видно, что ухоженные. Опоясан простой верёвкой. Её кончики были завязаны на узелки. По всей видимости, чтобы не распускались. С этими узелками и возился дед, болтая босыми ногами. Он что-то бормотал при всем этом себе под нос. И все бы ничего. Ростиком дед был не больше его локтя. Первая мысль была – вот и галлюцинации начались. Дед закончил с верёвкой и, как ему показалось, как будто только увидел его. Чистые, голубые глаза смотрели с какой-то успокаивающей теплотой. Он представления не имел, что глаза могут вызывать и передавать такие эмоции. «Блудишь, сынок?» – спросил дед. А ему вдруг показалось, что не вопрос он слышит, а жёсткий состоявшийся факт. И он зарыдал. Слёзы текли сами. Совершив над собой усилие, он перевернулся и упал ничком. Уткнувшись в багульник, завыл. Содрогалось тело. Слезами выходило всё, что он пережил за эти дни. Он не мог сдержать себя. Нутром чувствовал, как что-то отвратительное покидает его тело. Медленно, нехотя, мучая напоследок, особенно изощрённо. И вдруг он увидел себя со стороны. Бьющегося в припадке подростка и сидящего рядом на пеньке деда. Мгновенье – и видение пропало. Он потерял сознание.

Очнувшись, теперь с удивлением обнаружил, что дед никуда не делся. Лучились глаза. «Хозяйство моё не забижал ли когда часом?» – опять спросил дед. Что можно сильно сотворить в шестнадцать лет. И он отрицательно замотал головой. Дед вздохнул облёгченно. «Ну, иди тогда», – и махнул рукой в сторону. Он скосил глаза туда, куда указал дед, а когда вернулся взглядом назад, того уже на пне не было. И он пополз. Где на четвереньках, где на животе. Часто отдыхая, и, стараясь не сбиться от указанного дедом направления. Порой лёжа в полузабытье, думал, что, может, и не стоит так цепляться за жизнь, остаться здесь навсегда, уснуть – и уйдут все страдания. Понимая, что так и может произойти, если он перестанет двигаться, вновь начинал ползти. Добрался до лога. В него скатывался, как небольшое брёвнышко. Приходя в себя, после двух, трёх переворотов, достигнув низины, обнаружил там хорошо натоптанную тропинку. Сердце радостно заколотилось. Люди. Про себя уже решил: умрёт, а с тропы уже не уйдёт. Долго думал, в какую сторону податься, но вовремя вспомнив, куда указывал дед, – пополз наверх. День уже подходил к вечеру. Порой он двигался с закрытыми глазами. Потеряться здесь негде, да и тропу он чувствовал руками и щеками, когда от усталости лежал на ней.

Поднявшись из лога, он оказался на краю просёлочной дороги. Выполз на её середину и повернулся набок. Последнее, что он помнил, была машина. Простой «Москвич 412» тихо катился по лесной дорожке. Теряя сознание, он уже твёрдо решил для себя: теперь он уже не будет прежним – никогда.