Крепление: брошь-булавка. Размер: 7-8 см в диаметре

Материалы: полимерная глина, УФ гель, матовый лак

На видео показана гибкость лепестков и присутствует звук.

Изуми лежала на боку, отвернувшись от него и глядя в окно, за которым в свете уличных фонарей метались тени ветвей и мельтешили длинные капли воды. Обычно она стеснялась своей наготы и укрывалась до самого подбородка, но сейчас не заметила, как тонкое одеяло сползло до середины бедер, и Александр молча любовался ее парившим в полумраке телом, выхваченным из темноты скудным уличным освещением.

Кожа у Изуми была такой белой, как будто она с утра до вечера мазала ее каким-нибудь разрекламированным бихаку-кремом. Хотелось дотронуться до ее плеч, провести пальцами по спине, прижаться лицом к мягкой выемке между лопаток.
Анаит Григорян «Осьминог»

Осенью 1905 года Грабарь работал в усадьбе Дугино. Коллекционер Иван Трояновский прислал ему пышный букет хризантем, приобретенный в цветочной лавке на Петровке в Москве. Весь ноябрь, по признанию художника, он писал натюрморт с накрытым для обеда столом, в центре которого стояли вазы с лимонно-желтыми цветами.

Приехавший вскоре в Дугино коллекционер Владимир Гиршман купил картину, заплатив художнику значительную сумму – по словам Грабаря, наибольшую из тех, что ему доводилось получать.

Художник Николай Мещерин очень хотел, чтобы «Хризантемы» остались у него, однако молчал, чтобы не вынудить автора сделать ему очередной подарок.

Валентин Серов и Илья Остроухов предлагали Гиршману продать «Хризантемы» Третьяковской галерее, но коллекционер не согласился. Полотно было показано на выставках в Париже, Берлине и в Венеции.

В ноябре 1917 года коллекционер передал «Хризантемы» на временное хранение в Третьяковскую галерею, о чем сообщал Грабарю, выражая благодарность за то, что музей сбережет эту и другие принадлежащие ему работы. Впоследствии коллекция Гиршмана осталась в собрании музея.

И. Грабарь. Хризантемы. 1905.

Сухая пастель, 21*28 см, в раме.
2022 год

-Угу.

-Да.

-Хм...

-Интересно.

-Продолжайте пожалуйста.

"Горный ли тигр в жене, тигр ли под ее руками, или под ее руками добыча той самой саблезубой кошки, жившей в Африке 65 миллионов лет назад...

И я же рядом.

Я не мог оставаться спокойным, как ни старался.

Я сам становился тигром, саблезубой кошкой и вместе с тем обиженной добычей тех двоих под столом, которые устраивали мне мой рев от обожженного крутым кипятком колена и мой огонь в крови, из -за которого я хватался за тапки.

Как при замедленной съемке, сначала съезжала одна чашка с чаем, за ней жаркое в бахромах скатерти, затем обязательная на столе хризантема теряла свою воду из вазы, и холодной воде хризантемы следовал кипяток из остальных чашек.

Жаркое, рыба ли, суп ли в супнице-разное.

Бахрома скатерти  совершала свой торжественный спуск, ложась на пол волнами, с озерками соусов, какао, кофе, чая, посреди острых осколков разбитой посуды.

Скатерть отстирывалась и водружалась на ее законное место, покупалась новая посуда, а осколки прежних разбитых чашек иногда выкатывались из под холодильника и кухонных столов спустя месяцы.

Вот счастья -то должно бы быть.

Может надо было на голом столе, наконец, уже начать накрывать, но ведь традиция, традиция.Так мы до голого стола и не дошли.

Традиция дороже. Хвосту полосатому, как и сыну, тоже тапками доставалось.

Иногда мне чудился полосатый хвост в длинном халате жены.И тогда я сжимался в кучку, провожал женин халат взглядом и облегченно выдыхал, когда она наконец, выходила из кухни. Ни один мой тапок не полетел в сторону халата.

А вот сын не удержался".

Голова ушла в плечи.