В другом кабинете журналист наткнулся на целую кучу каких-то рваных бумаг. Поднял одну из них. Это был фрагмент рукописного текста, расплывшегося от влаги и превратившегося в одну большую кляксу. Уцелели лишь фамилия и инициалы внизу листа – «И.О. Парамонов».
«Парамонов,- вдруг как-то отстранённо подумал Решетников и автоматически сунул пыльный листок в карман,- значит, это именно из его кабинета выбежал тот тип... Интересно, что он всё-таки оттуда вынес?..».
Вскоре начало смеркаться, и в больнице стало совсем неуютно. Он спешно покинул здание и быстрым шагом пошёл по аллее, но что-то заставило его обернуться.
В одном из разбитых окон отчётливо была видна фигура человека со страшными ожогами. Неожиданно несчастный вскинул обугленную руку, ткнул пальцем в обомлевшего Константина и пронзительно закричал.
Решетникову срочно требовалось что-то, что резко контрастировало с обстановкой заброшенной психлечебницы. Именно поэтому он заглянул в первый попавшийся бар на одной из самых оживленных улиц Каменногорска, где было весело и очень шумно. Приём возымел эффект, и в гостиничный номер мужчина направился, будучи уже относительно спокойным (и слегка подшофе).
Выбросив из головы пугающие видения, он решил сосредоточиться на конкретной личности - человеке из плоти и крови.
Итак, некто И.О. Парамонов. «И…рь О…егов…».
В строке поиска журналист вбил «Парамонов Игорь Олегович». Гугл выдал десятки ссылок, но всё это было не то.
— Ладно,- закусив губу, пробормотал Константин,- а если так…
«парамонов игорь олегович психиатр каменногорск», «парамонов игорь олегович врач», «парамонов игорь олегович каменногорск»…
Он силился отыскать об этом человеке хоть что-нибудь, но попытки оказались тщетными. Складывалось впечатление, будто этого загадочного Парамонова и вовсе никогда не существовало.
… Небольшая палата с решетками на окнах. На продавленной койке, судорожно обхватив острые колени болезненно худыми руками, сидит женщина. Ей около сорока. Может, чуть больше. Блондинистые волосы с отросшими черными корнями растрёпаны, глаза – пустые, мутные, как у дохлой рыбы. Больная немигающим взглядом смотрит в угол и раскачивается, что-то еле слышно бормоча себе под нос. Её голос шелестит, словно листва. Решетников прислушивается.
— Опять они… - шепчет больная. Её лицо вдруг прорезает мýка.- Не хочу… не хочу видеть… и слышать… устала… опять… опять… мёртвые, мёртвые… все мёртвые… не хочу! Устала!.. Уходите!..- вдруг срывается на крик пациентка, подлетает к окну и разбивает стекло. Затем берёт в руки крупный осколок и начинает бить себя в шею. В горле самоубийцы что-то булькает, женщина хрипит, но продолжает яростно наносить себе удары. Затем неизвестная оседает на залитый кровью пол, ноги её дёргаются. Вскоре больная затихает, широко распахнутыми глазами уставившись в потолок. В тонкой шее торчит мутно поблёскивающий осколок стекла.
Ударяясь о стену, резко распахивается дверь. В палату врываются люди в белых халатах. В их глазах видно плохо скрываемое раздражение. Начинается суматоха. Крики перемежаются распоряжениями: принесите то, сделайте это… Решетников старается рассмотреть лица врачей, но вот странность – их черты будто смазаны. Словно кто-то нарисовал карандашом портрет, а потом наспех стёр рисунок некачественным ластиком.
Тело уносят. Вокруг, громыхая швабрами и ведрами, начинают суетиться санитарки. Одна из них убирает с пола лужу крови, вторая в спешке стягивает с кровати умершей постельное бельё в красных пятнах. В нос ударяет резкий запах хлорки, хозяйственного мыла и ветхих половых тряпок.
Вскрикнув, журналист просыпается. Июльская духота проникает через открытое настежь окно, противно обволакивая тело, словно саван.
По бледному лицу Решетникова катятся струйки пота.
На цокольном этаже было холодно и безлюдно. Откуда-то сверху приглушенно доносились голоса, хлопанье дверей и грохот допотопных каталок.
Худощавый молодой человек в застиранной пижаме осторожно осмотрелся и на цыпочках подошёл к распределительному щиту. С мерзким скрежетом распахнулась металлическая дверца. Некоторое время пациент без эмоций взирал на различные автоматы, реле и провода, в которых совершенно ничего не смыслил.
Через пару минут раздался громкий хлопок, затем появились искры, пошёл дым и в воздухе стал явственно ощущаться запах гари. Больной вновь огляделся по сторонам и, никем не замеченный, спокойно покинул помещение.
Деревянные перекрытия старинного здания вспыхнули мгновенно. Началась сумятица. По коридорам с криками носились люди. Одни из пациентов восторженно хлопали в ладоши и наотрез отказывались покидать палаты, другие позволяли вывести себя на улицу, а третьи, самые предприимчивые, убегали в лес – после всего, что они пережили, звенящая декабрьская стужа и высокие сугробы казались им не более чем мелкой неприятностью.
Из окон, подхваченные ледяным ветром, летели на землю какие-то бумаги.
Суетились врачи. И пока доктор Парамонов со взмокшим от пота лицом отдавал распоряжения, в его кабинет проник один из пациентов – тот самый, который и устроил весь этот переполох, просто посмотрев на распределительный щит.
Молодой человек сгрёб документы со стола психиатра, наспех сунул их в кожаный портфель, сиротливо стоявший в углу, и опрометью бросился дальше, в отдел кадров. Когда своеобразный «архив» был сформирован окончательно, пациент надежно спрятал его и побежал на улицу. Спастись, однако, парень не успел – сгоревшие деревянные перекрытия обрушились и похоронили несчастного под собой.
… Мимо доктора Парамонова с воплем пронеслась девушка в горящей сорочке. Не помня себя от боли, пациентка выпрыгнула в окно – и осталась лежать на едва припорошенной снегом заиндевевшей земле, нелепо вывернув тонкую шею. Под головой пациентки медленно растекалась тёмная лужа крови.
Зажимая обширную рану на плече, из полыхающего здания, пошатываясь, вышел главврач. Его лицо и кипенно-белый халат были измазаны сажей, лицо лоснилось от пота. Несколько мгновений доктор Воронцов беспомощно взирал на объятую пламенем клинику, а потом потерял сознание.
А Игорь Олегович тем временем вспомнил про свои записи. Спасать больницу было уже поздно, а сохранить документы надо было любой ценой. Он ринулся в свой кабинет и, узрев пустой стол, почувствовал, как земля уходит из-под ног.
Где-то в отдалении послышался вой сирен.
Предварительно затарившись бутылкой водки, буханкой бородинского и тремя банками шпрот, Решетников отправился на автостанцию и стал высматривать тамошних колдырей. Каштана благодаря особой примете он нашёл практически сразу – тот в гордом одиночестве сидел на лавочке и сосредоточенно что-то жевал.
Мужичок поднял косматую седовласую голову и, оценивающе окинув мужчину выцветшими голубыми глазами, согласно кивнул:
— Ну Каштан. А вообще Чернов я… Алексей Андреич…
Решетников продемонстрировал пакет с выпивкой и нехитрой закуской:
— Ты был пациентом психлечебницы, помнишь?
— Что там происходило, можешь рассказать?
В воспаленных глазах Каштана мелькнуло нечто, похожее на искру заинтересованности.
Бомж замолчал, подозрительно зыркнул на Решетникова и хрипло просипел:
— А ты-то сам… кто? Из ментовки, что ли?
— Нет. Ну так что?- В подтверждение серьёзности своих намерений журналист извлёк из бумажника хрустящую купюру и выразительно посмотрел на бездомного.- Расскажешь?
— Ты не подумай, что я того,- начал бомж, картинно покрутив пальцем у виска и обдавая собеседника крепким запахом перегара,- псих… или маньяк какой. Я ведь раньше нормальным человеком был. Всё как у людей – жена, сынишка. А потом их не стало… Я уже и не помню, как в дурку-то попал… Ну да ладно… Был там врач один… фамилию забыл…
— Точно, Парамонов! Игорем, кажется, звать… Странный мужик. Смотрит на тебя – аж оторопь берёт. И глазищи, будто угли какие…
Взволнованный Каштан сделал жадный глоток беленькой и продолжил:
— Привели меня к нему как-то. Комната какая-то странная, где-то на цокольном этаже… вроде… Без окон. Только свет откуда-то – да мягкий такой, аж спать захотелось… В общем, мужик этот… ну врач, в смысле… говорить со мной стал. И вдруг знаешь…- По грязной щеке Каштана скатилась мутная слеза,- так легко стало… хорошо… будто во сне. Я Наташку свою увидел… И сына - Серёжку… А Парамонов всё говорил…
— А потом… не помню. Веришь, нет? Вот не помню – и всё!..- Каштан хлопнул ладонью по коленке.- Только после этой встречи я холода не чувствую. Совсем.
— То есть?- опешил журналист.- Как это?..
— А вот так,- пожал плечами бомж и его засаленный кургузый пиджачок жалобно затрещал по швам.- Он что-то сделал со мной тогда… Только не знаю, что… Не, ну а чё. Я на Парамонова зла не держу. Таким, как я, знаешь ли, холод – злейший враг. Вон в прошлую зиму кореш мой насмерть замёрз!.. А мне – хоть бы хны. В одних трусах могу на улице зимой спать – мне всё нипочём!
Константин внимательно смотрел на своего собеседника. Что это? Бредни вконец опустившегося маргинала или странная правда, в существование которой так тяжело поверить?
— А он так только с тобой разговаривал? Или был ещё кто-то?
На морщинистом лице Каштана отразилась напряженная работа мысли.
— Девку помню одну. Нинкой её звали. Кажется.
— Ты б ещё адрес спросил! Да откуда я знаю-то… фамилия. Скажешь тоже…
— Ну и что с этой девкой?
— Кровь она останавливать умела. Руки на рану положит – и всё. Ни следа. Мистика, мать её, да и только! Только Нинка Парамонова ненавидела. Один раз вообще на него набросилась – всю харю располосовала.
— Помнишь ещё кого-то из таких, как ты и Нина?
— Не… Но помню, как несколько психов того… руки на себя наложили. Одна баба в палате окно разбила и как давай себя в горло осколком стекла херачить.- Решетников вздрогнул, вспомнив свой сон.- А парень один на прогулке… ох… с разбегу - ррраз! И башкой об арматуру. Сам. Вот такие дела.
— А что пожар?- простодушно крякнул Каштан.- Неспроста это всё – я так думаю. Когда полыхать стало, я дёру дал, мороз-то мне был нипочём.
— А остальные? Что стало с Парамоновым? И Ниной?
— Да откуда ж мне знать-то? Может, погорели, а может, и нет.
— Описать доктора сможешь? Какие-то особые приметы? Ну шрамы там, или родинки?
— Да ты чего? Лет-то сколько прошло!
— Ну хоть что-то. Попытайся вспомнить.
Каштан замолчал, сосредоточенно пожевал губы, а потом неожиданно выдал:
— Хромал он. Сильно, аж ногу иногда подволакивал. Ну точно!
В душе Решетникова шевельнулось смутное подозрение, но тут же скрылось на задворках подсознания, словно быстрая змея, которую так и не удалось поймать за хвост.
Больше Каштан не сказал ничего путного. Вылакав водку и уничтожив всю закуску, он завалился на лавочку и через секунду захрапел. В полном замешательстве Решетников покинул высокое общество и отправился в гостиницу, прихватив по пути бутылку коньяка.
После таких откровений теперь требовалось выпить и самому Константину.
«Ад здесь»,- услужливо напоминала надпись на будке охраны. Жаркий ветер колыхал кроны деревьев и высокую траву, взметая в воздух клубы пыли.
Он не мог понять, зачем именно сюда пришёл и что хотел найти.
Но точно знал – так было нужно.
В коридорах заброшенной клиники по-прежнему гулял ветер. Решетников заглядывал в кабинеты и всё выискивал, выискивал что-то. Он полностью погрузился в свои мысли, как вдруг слух резанул пронзительный женский крик.
— Сволочь! Сволочь!.. Парамонов… Я тебе печень зубами выгрызу, паскуда, будь ты проклят!.. Я всё равно доберусь до тебя!..
Константин замер. Из коридора донеслась какая-то непонятная возня и приглушенные всхлипы. А потом появился второй голос – мужской. Властный и раздражённый.
— Уберите её отсюда,- распорядился он,- Игорь Олегович, вы в порядке?..
Вместо ответа раздались стремительно удаляющиеся шаги, а затем – грохот тяжёлой металлической двери где-то внизу.
Решетников, выждав пару минут, осторожно высунулся в коридор. Он был пуст. Лишь золотистые пылинки весело плясали в воздухе, купаясь в солнечных лучах.
Затем послышался страшный шум, здание будто содрогнулось - это в сгоревшей части больницы, не выдержав напора времени, обрушились и без того дышавшие на ладан перекрытия.
Старые деревянные балки, рухнув, взметнули в воздух клубы пыли и сажи, и журналист бродил среди руин, старательно прикрывая рот и нос краем футболки – иначе дышать было просто невозможно. Среди завалов мужчина наткнулся на скелетированную кисть. «Маленькая, узкая, скорее всего - женская»,- пронеслась в голове мысль. Решетников поспешно отвёл взгляд от жуткой находки, а потом заметил среди завалов большой кожаный портфель.
Тот самый, который из кабинета Парамонова вынес неизвестный.
Дипломат был увесистым, старомодным. И каким-то чудом почти не пострадал от огня.
Вот глухо щёлкнули чуть поржавевшие металлические застёжки, и Решетников присвистнул - портфель был до отказа набит какими-то бумагами.
С ветки старой липы с оглушительным карканьем сорвалась ворона. В разбитых окнах психушки беспокойно замаячили непропорционально длинные чёрные тени, и журналист понял – его время здесь вышло, пора уходить. Он направился к главным воротам, успев заметить, как за угол больницы, прихрамывая, свернул человек в белом халате.
Его походка показалась Решетникову странно знакомой.
В тени большого тополя, уткнувшись носом в воротник дурно пахнущего пиджачка, на лавочке мирно посапывал Каштан.
«Пора»,- подумал респектабельного вида немолодой мужчина, притаившийся за углом заброшенного здания. Руками, предусмотрительно затянутыми в дорогие кожаные перчатки, он извлёк из-за пазухи бутылку водки, скрутил пробку и вылил часть спиртного. Затем достал из внутреннего кармана пиджака небольшой шприц и впрыснул его содержимое в бутылку.
Потом, озираясь по сторонам, неизвестный убедился в отсутствии свидетелей и, прихрамывая, направился к бездомному. Оставил у лавочки бутылку, вернулся в своё укрытие и стал терпеливо ждать.
Прошел час, другой, третий. Каштан наконец зашевелился, разлепил веки и с наслаждением потянулся. А потом его взгляд упал на спиртное.
Расчёт неизвестного в дорогом костюме оказался верен. Каштан думал недолго – секунду он смотрел на бутылку горькой, как на подарок небес, потом быстро скрутил пробку и залпом выпил коктейль из водки и парочки сильнодействующих препаратов.
Сдержанно улыбнувшись, наблюдатель удовлетворённо стянул с рук перчатки и пешком отправился на соседнюю улицу. Там он сел в свой серебристый «Лексус» и, чрезвычайно довольный собой, отправился на встречу с деловым партнёром.
Менее чем через час Каштан бесшумно рухнет ничком на землю. В полузаброшенном микрорайоне на самой окраине Каменногорска его найдут лишь спустя несколько дней.
— Ну Светк, ну будь ты человеком, а. Христом богом прошу! Завтра занесу!
— Палыч, иди уже, мне работать надо!
— Иди, я сказала!- злилась продавщица.- Много вас тут таких, а мне потом расхлёбывать!
Раздосадованный Палыч, у которого в очередной раз не хватило нескольких рублей на сигареты, ушёл. Светка, вздохнув, уронила голову на руки.
«Как мне всё это надоело. Жизнь прокля́тая… Лучше б я тогда…».
Закончить мысль она не успела - снова открылась дверь, коротко звякнул колокольчик. На пороге стоял незнакомый молодой мужчина. Прилично одетый, в галстуке и дорогих туфлях, он совершенно не вписывался в пейзаж каменногорской окраины. Но ещё более инородно и неправильно смотрелась рана в боку, которую неизвестный зажимал ладонью. Женщина молча наблюдала, как между сведённых пальцев пострадавшего сочится яркая кровь.
Секунда, другая – и раненый с шумом втянул в себя воздух и, привалившись к стене, тихонечко осел.
Времени на раздумья и жалость к собственной персоне не осталось. Светка склонилась над неизвестным, который уже успел потерять сознание, и зажала рану рукой.
Через несколько минут женщина наспех отёрла от крови пальцы и позвонила в «скорую». Изо всех сил стараясь не отключиться, она успела сказать, что в магазине на Макеева, 10 находится человек в окровавленной одежде, он без сознания, но кажется, дышит. Нет, видимых повреждений на теле нет… Возраст? На вид лет тридцать, может, тридцать пять…
В тот день врачи диагностируют Светке гипертонический криз и госпитализируют, а по поводу мужчины на подстанции скорой помощи ещё несколько дней будут ходить странные разговоры, потому что врач, который осматривал пострадавшего, не обнаружил на его теле ни единого повреждения, хотя больной утверждал, что его ударили ножом. Подобные россказни можно было бы списать на последствия черепно-мозговой травмы или состояние алкогольного или токсического опьянения, но с головой у неизвестного всё было в полном порядке, а химико-токсикологическое исследование показало полное отсутствие следов наркотических и психотропных веществ в его крови, что окончательно поставило врачей в тупик. Медикам оставалось лишь отпустить молодого человека – в конце концов, выяснять, кто кого бил ножом, уже не их задача.
Так дырявая рубашка со следами крови пострадавшего на некоторое время станет предметом разбирательства со стороны уполномоченных органов. Правда, недолгого. Учитывая, что заявитель не получил никакого вреда здоровью, уголовное дело в связи с отсутствием события преступления будет прекращено.
Мозг напрочь отказывался воспринимать шокирующую информацию.
Решетников смотрел на ворох документов немигающим взглядом ровно до тех пор, пока от неудобной позы противно не заныли колени. Чтобы хоть как-то прийти в себя, он отправился в душ и окатил голову ледяной водой. Дурнота немного отступила, на смену шоку пришла злость, граничащая с абсолютной ненавистью.
На тщательную систематизацию архива у него ушло несколько дней. Старательно пытаясь заглушить эмоции, он внимательным образом вчитывался в каждое слово, делал необходимые пометки, скрупулёзно разбирал рукописный текст и группировал документы по хронологии.
И вот сведения, которые могли произвести эффект разорвавшейся бомбы, были наконец приведены в порядок.
Паззл окончательно сложился. Удивительно, но в нём нашлось место и самому Константину – ведь мальчишкой он лазал по заброшенной больнице и не знал, кто ходил по этим коридорам и был главным идейным вдохновителем экспериментов над людьми. Он приходил домой и всё ещё не знал. Ложился спать – и… не знал.
«Как часто мы становимся звеном цепи, о существовании которой даже не подозреваем»,- думал Решетников, вглядываясь в собственное отражение.
В тот день ему показалось, что он разом постарел лет на двадцать.
— Привет. Не ждал?- с ходу спросил он стоящего перед ним немолодого полноватого человека с аккуратной седой бородкой.
— Привет, сын. Признаться, не ждал… Но я всегда тебе рад, ты же знаешь. Проходи, пожалуйста.
Решетников хмыкнул. Отчим всегда называл его «сын», но ближе от этого они так и не стали.
— Пока нет. Она на конференции, будет ближе к вечеру.
Журналист не без любопытства осматривал дом. С момента его отъезда тут, конечно, многое изменилось. Очевидно, дела Юрия Ростиславовича шли в гору – свежий ремонт, новая мебель, дорогая техника, антиквариат. Даже паркет – и тот был настоящим произведением искусства.
М-да, отчим всегда любил окружать себя прекрасным. Удивительный человек с безукоризненным вкусом и насквозь прогнившей душой. Ткни – и смердящие внутренности прошлого посыплются из его нутра, наполняя зловонием всё вокруг. От этих мыслей Решетников невольно поморщился. А хозяин дома тем временем открыл мини-бар.
— Может, будешь что-нибудь? Есть недурной французский коньяк… или предпочитаешь виски?
— Не утруждайся,- усаживаясь в удобное кожаное кресло, обронил пасынок,- я сюда не пить пришел.
Юрий Ростиславович спокойно улыбнулся. Глаза его не выражали ничего. Лишь тускло сверкала тонкая серебристая оправа очков – опасно и хищно.
— Зачем ты пришёл, Костя?
Отчим удивлённо приспустил очки на кончик носа и отставил бутылку дорогого напитка на изящный стеклянный столик.
— Не понимаете, Игорь Олегович? Очень странно. А были когда-то умным человеком… Светилом медицины. А сейчас – не понимаете.
Юрий Ростиславович (он же Игорь Олегович Парамонов) на мгновение застыл и тихо произнёс:
— Ты… ты нашёл… документы?..
— Но… как?! Где?!- выдержка на мгновение изменила этому сильному человеку с несгибаемой волей.
— Неважно. На случай, если ты решишь от меня избавиться, сразу поясню – бумаги хранятся в надёжном месте. И если со мной что-то случится, их сразу же придадут огласке. А тобой займутся компетентные органы,- скривился Решетников в презрительной усмешке.
Он откровенно блефовал, но в силу профессии делал это мастерски. И отчим ему поверил.
Доктор Парамонов некоторое время потрясённо молчал, потом наконец взял себя в руки и с тяжёлым вздохом опустился на стул, промокнув высокий лоб белоснежным платком.
— Ты врал мне. Всю жизнь врал. Рассказывал сказки о благородстве, о силе духа… А сам мучил людей. Тех, кто не мог ответить тебе ничем.
— Благородство, сынок, это не про блистательных рыцарей на ретивых скакунах. Благородство – это, в первую очередь, решительность. И способность брать на себя ответственность.
Журналист взял со стола пустой бокал и принялся вертеть его в руках.
— Серьёзно? Ты спровадил на тот свет несколько человек, а жизнь других превратил в ад и при этом остался на свободе. Ты жил под другим именем. Скрывал своё прошлое. И не ответил за свои поступки. Где тут ответственность? Поясни, я не понимаю.
— Да, мы проводили опыты с участием пациентов…
— Хорошо. Над пациентами, если тебе так больше нравится. В большинстве случаев это были люди с тяжелейшими поражениями психики. Такие навсегда остаются в больничных стенах и под сильнодействующими препаратами влачат жалкое существование до конца своих дней. Им всё равно уже было нечего терять. А благодаря нашим исследованиям они получили невероятные способности, которые дали им шанс на новую жизнь. Эти люди превзошли человеческую природу, Костя… Ты понимаешь?
— Эти «невероятные способности» одного заставили насадить свою голову на арматуру, а другую изрезать шею стеклом. И эти смерти были не единственными. Я тщательно изучил архив и благодаря твоей скрупулёзности уяснил практически всё. Одно не могу понять, почему вашу шайку не взяли за жабры, когда больные вдруг стали так массово умирать?
— Смертей среди пациентов всегда хватало, ведь они страдали и соматическими заболеваниями тоже. Многие – в крайне запущенной форме. Самоубийство больных тоже никого не удивляло - некоторые пациенты имели суицидальные наклонности.
— Удобно, да? Безотходное производство, так сказать… Кто знал о твоих опытах?
— Позволь встречный вопрос. Зачем тебе всё это? Что ты будешь делать дальше?
— Это тебя не касается. Кто знал о твоих опытах?
Собеседник со вздохом плеснул в стакан коньяку. В воздухе повис приятный ненавязчивый аромат.
— Практически вся администрация. Когда занят таким важным делом, очень трудно, знаешь ли, оставаться в тени.
— Сергиевский и Симакова тоже были в числе посвящённых?
Глаза доктора Парамонова слегка округлились, но он тут же взял себя в руки и лишь молча кивнул.
— А что скажешь про кладбище на территории больницы?
Отчим сделал глоток и на мгновение прикрыл глаза:
— Я похож на идиота, который складирует трупы у себя под боком?
— Тогда откуда взялись тела?
— Понятия не имею. Впервые я услышал эту историю где-то в середине двухтысячных, и если честно, не воспринял её как нечто из ряда вон… В 90-х было неспокойно и вполне вероятно, что в лесу рядом с клиникой нашли свой последний приют какие-нибудь братки, павшие на скользкой дорожке бандитских разборок.
— Почему в больнице произошёл пожар?
Отчим поставил стакан на столик и задумчиво провёл пальцем по тонкой кромке.
— Короткое замыкание вследствие изношенности электросетей. Это официальная версия.
— У меня – да. Полагаю, случившееся – дело рук… кхм… то есть мыслей… одного из моих пациентов. Увы, он погиб при пожаре. Жаль. Подавал большие надежды.
— Некоторым пациентам в суматохе удалось бежать. Если честно, это заставило меня изрядно поволноваться. Словам душевнобольных вряд ли бы поверили, но их способности говорили сами за себя.
— Коллеги. Одни погибли при пожаре, другие отделались лёгким испугом, а третьих посадили Для отвода глаз они признавались в чём угодно – в растратах, мошеннических схемах, преступной халатности… но только не в исследованиях. И честно отбывали свои небольшие сроки.
— Если никто так и не узнал об опытах, откуда тогда взялись байки про эксперименты? Выходит, кто-то из твоих подельников всё же проболтался!
— Исключено,- покачал головой доктор Парамонов,- мы работали в обстановке строжайшей секретности.
— Ты говоришь так, будто вас покрывали откуда-то сверху.
— Нет, об исследованиях никто не знал. Я понимал, что если всё станет известно третьим лицам, то моим начинаниям конец. Они бы отобрали у меня… Мои открытия, моих пациентов… Я не мог этого допустить.
— Почему ты не забрал бумаги с собой, когда клиника горела?
— Когда мы поняли, что спасать больницу уже бесполезно, я вернулся в свой кабинет и не обнаружил архива. Допускаю, что бумаги выкрал кто-то из пациентов. Некоторые из них довольно часто бывали у меня и видели документы. И явно догадывались об их содержании.
— Как тебе удалось уйти от ответственности?
— Мне были многим обязаны высокопоставленные люди. В МВД и прокуратуре в том числе.
— И ты сменил имя. Переписал своё прошлое… Скажи, мать знала?
Константин долго молчал, переваривая услышанное. А потом спросил:
— Ради науки, сынок. Ты даже не представляешь, какие перспективы открылись бы перед нами, если…
— Ты бредишь,- перебил он отчима. Хрустальный бокал в руках Константина так и искрился причудливыми гранями.
Доктор Парамонов сдержанно улыбнулся:
— Вовсе нет. Я лишь хотел, как лучше.
— Знаю,- отмахнулся отчим,- люди часто говорят – «красота требует жертв». Я бы выразился иначе. Это не красота требует жертв, а наука. И если бы её алтарь был пуст, человечество не совершило бы тех величайших открытий, благодаря которым ныне спасают миллионы жизней по всему миру. Смерть одного может подарить жизнь сотням, тысячам несчастных...
Решетников ещё некоторое время слушал высокопарные разглагольствования, не замечая, как непроизвольно сжимается его кулак. Потом ладонь обагрилась кровью, и он, чертыхнувшись, принялся вытаскивать из раны осколки. Отчим этого даже не заметил - всё рассуждал о высоких материях.
Тем же вечером пожилой мужчина попытается задействовать все свои связи и исчезнуть. Но на пороге собственного дома он вдруг покачнётся и упадёт - инсульт.
Психиатр приговорил сам себя, с младых ногтей внушая пасынку, что человек может практически всё. И Константин, сам того не ведая, уверовал в это. Сила его ненависти была так велика, что, превратив бокал в жалкую кучку осколков, он попросту убил отчима.
Тактичный стук в дверь застал Решетникова как раз в тот момент, когда он укладывал в сумку вещи. Полностью погружённый в свои мысли, мужчина автоматически открыл дверь, даже не удосужившись спросить: «Кто?». В ту же секунду в номер по-хозяйски вошёл какой-то невзрачный плюгавенький человечек в сером костюме, которого журналист про себя окрестил «крысой». Следом за «крысой» появились крепкие мужчины с закрытыми балаклавами лицами и принялись молча и бесцеремонно рыться в вещах.
— Какого чёрта…- начал было Константин, но человек в сером костюме тут же его осадил.
— Сядьте, Константин Юрьевич,- резко произнёс он тоном, не терпящим возражений.
Силы были неравны, и Решетникову пришлось подчиниться. Вне себя от возмущения он опустился на диван.
— Кто вы такие и по какому праву…
— Успокойтесь,- невозмутимо продолжала «крыса», внимательно изучая журналиста цепким взглядом невыразительных блёкло-голубых глаз,- и не мельтешите. Вам же лучше.
— Может, объясните наконец, кто вы такие и что тут происходит?
— Видите ли, Константин Юрьевич,- проникновенно начал визитёр,- у вас есть некие… кхм… документы, которые нас очень интересуют.
«Крыса» снисходительно улыбнулась:
— Это вам знать необязательно. Достаточно того, что мы знаем… вас. И вашего отчима. У нас длинные руки, Константин Юрьевич,- лучился улыбкой малоприятный субъект,- и очень чуткий слух. Отдайте архив.
Решетников не ответил. Он обречённо наблюдал, как молчаливые сотрудники непонятно какой службы методично перетряхивают его вещи и понял – валять дурака бесполезно. Эти люди вынут из него душу, но документы найдут.
— Я же говорю – у нас очень длинные руки… Игорь Олегович в своё время натворил много дел. Только узнали мы об совсем недавно. Так жаль, что он скончался. Вы, кстати, в курсе?