Прежде, чем я начну свое повествование, давайте кое-что проясним. Я не наркоман и не алкоголик, никогда не имел проблем с нервами или психикой, о галлюцинациях только слышал. Знаю, все сумасшедшие так говорят, но поверьте, после случившегося я добровольно записался к мозгоправам, потому что начал сомневаться в собственном душевном здоровье. Оно оказалось абсолютно исправно.

К сожалению.

Честняк, аноны, для меня сейчас было бы огромным облегчением получить путевку в жёлтый дом с выпиской о шизофрении или каком-нибудь другом серьезном расстройстве. В таком случае получилось бы, что я ненормален, то есть, всего лишь сбился с курса прописанной человеками нормы. А теперь получается, что ненормален окружающий мир. Но миру-то никто норм не прописывал, так? Ученые мужи и по сей день не в силах объяснить целый список явлений и парадоксов. Это наталкивает меня на нехорошую мысль: возможно то, что стало самым безумным кошмаром в моей жизни, для мира на самом деле является совершенно естественным порядком вещей. И происходит постоянно. На каждом углу. Возможно, даже каждую секунду.

Но давайте обо всем по порядку.

Начинается моя история более чем мирно. Несколько лет назад я представлял из себя распиздяистого студентика, который вспоминал об учёбе только в разгар сессии, а остальное время делил между шашлычными посиделками, войной за бабское внимание и WoT’ом. Последний пункт и стал отправной точкой моего повествования. На форуме танкистов я познакомился с одним чуваком… назовем его Н. Наше плодотворное боевое сотрудничество скоро переползло на уровень контактовской дружбы, а позже вылилось в длительные печатные беседы, которые с течением времени становились ламповее и душевнее. Хотя Н. стал первопричиной всех моих нынешних проблем, я все равно не могу думать об этом человеке без уважения. Это был прямо-таки не годам эрудированный парень с широким кругозором, что нечасто встречается среди ВоТеров (простите, ежели кого обидел). Впрочем, столь интересные собеседники в принципе встречаются нечасто.

Н. был немного старше меня и прожил весьма непростую жизнь. Когда мы познакомились, минул едва ли год со смерти его последнего живого родственника, деда по отцовской линии. Что случилось с остальными членами семьи — не знаю. Он никогда не говорил об этом, а я считал бестактным вести расспросы на такую тему. Но вместо того, чтобы забить на учёбу и утопить печаль в дешевом спирте, Н. вложил каждую секунду полученной свободы в свое будущее. Вскакивал затемно, отправлялся на какие-то подработки в местных заведениях, после ехал в столицу на вечерние занятия. К началу описанной в моем рассказе заварухи он уже закончил худвуз и преподавал рисование в местной школе, а параллельно творил всякие интересные штуки — писал потртреты, продавал в интернете пейзажики и даже расписывал храмы. Временами я завидовал столь романтичному образу жизни. Хотя на деле менее всего хотел бы променять прелести столицы на тесную, пропахшую разбавителем для красок квартирку в Подмосковье.

Всю жизнь у Н. была только одна крыша над головой. Располагалась она в одной из подраздолбанных хрущевок Правдинского поселка. Что, не слыхали о таком?

До знакомства с Н. я и сам не слыхивал. Специфическая, но забавная локация примерно в полуторах часах электричковой езды от моего родного ДС. Недалеко от Правдинского есть две замечательные вещи. Во-первых, здоровенный дикий лес с болотами, буераками, сосняками и прочим декором из рассказов Виталия Бианки; а во-вторых, нехилое такое водохранилище, по своему великолепию ничем не уступающее естественным водоемам. Не в последнюю очередь я решился навестить эту глухомань из-за водохранилища.

Вышло всё так: я и Н. практически одновременно расстались со своими тнями. Я чуть раньше, он чуть позже, но един хрен. Я предался нытью и депре, а Н. в силу своего жизнелюбия быстро вспомнил о принципе «если тебе достался лимон, то проси к нему соль и текилу». Нет девушки — есть холостяцкая свобода! Решив приподнять настроение нам обоим, он пригласил меня на уик-энд к себе в гости: порыбачить. Да, это было одно из наших общих увлечений. Хотя последний раз я держал в руках удочку пять лет назад, но готов был отдать многое за возможность вновь побаловать себя таким времяпровождением.

В итоге я отдал гораздо больше, чем рассчитывал. Но, как уже говорилось, обо всём по порядку.

В общем, долго уговаривать меня не пришлось. С начала недели я едва мог усидеть на месте, предвкушая славные пацанские выходные с дешевым алкоголем, плеском рыбьих тушек в пластиковом ведерке и стрекотанием цикад под жарким полуденным солнцем. Утром пятницы я схватил заранее приготовленный рюкзак и отправился к Ярославскому вокзалу. Впереди меня ждали три выходных, два из которых я собирался провести в отличной компании. Хорошее настроение так и перло.

Хотел бы я поэтично расписать красоты Правдинского, но пошли они к черту по двум причинам: во-первых, кому оно надо; а во-вторых, я не особенно их запомнил. В памяти осталось только четкое разделение окрестностей на две половинки. Одну, скучную, занимали свежие коттеджи толстосумов и дачные новострои. А вот вторая, куда более интересная — сплошной привет из девяностых. Рядом с лесным массивом законсервировались пятиэтажки, гаражи-коробочки с облезающей краской, заплесневелые ларьки, в которых продавали просроченную колу и их собратья-«стекляшки» с дебильными названиями. Но самой забавной частью поселка были местные аборигены, всем своим видом и манерами дававшие понять, что класть им на течение времени.

Н. встретил меня у станции. Вскоре мы уже тарились товарами первой рыбацкой необходимости: пивом, хлебом, ветчиной, пивом, воблой (а вдруг не нарыбачим нихрена), сигаретами, сухариками, пивом, пивом, пивом. ИРЛ Н. оказался столь же занятным собеседником, сколь и в сети, а потому время летело незаметно. В общем-то, ничего интересного припомнить не могу. Так называемая «рыбалка» превратилась в смесь из экскурсии по местности, бухаловке, хлопанью комаров и попыток искупаться. Мы словили только пару захудалых ртанов, но это не испортило веселья.

Которое я, к слову, тоже не очень запомнил.

А вот момент, с которого все начало незаметно катиться по наклонной — запомнил. Хорошо запомнил.

Под вечер, когда мы с Н. уже направлялись к его берлоге, на глаза нам попался ржавый скелет отечественной машинки. Он торчал прямо из травы, стелившейся у самой кромки леса. Возле него сновала пара мальчишек. Не сдержав любопытства, мы спросили, зачем они возятся с этой рухлядью. Пацаны сказали нам, что ловят ящериц. Дал знать о себе нерастраченный рыбацкий азарт — мы решили помочь им и дружно перевернули ржавчину набок.

Открывшееся зрелище запомнилось мне надолго. В одной из рытвин, которую прочертило железо, шевелился клубок маленьких коричневых тел. Похоже, мы распотрошили ящериное гнездо или что-то вроде того. От двух пьяных мужиков, ворочающих металлолом, не стоит ожидать аккуратности — ящериные тела, покореженные и раздавленные, истекали кровью. Некоторые из зверьков в агонии отбрасывали хвосты, которые конвульсивно бились на телах их умирающих товарищей, другие тщетно пытались уползти на покалеченных лапках.

Настроение сразу испортилось. Ни у кого не было намерения играть в живодеров. Мы, конечно, хотели выудить ящериц, но вовсе не собирались убивать их или калечить. Просто не удосужились подумать головой прежде, чем действовать.

Я вот не шибко суеверен… но временами все же задаюсь вопросом, а не получил ли предупредительный знак таким образом? Если да, то десяток рептилий отдали свои жизни зря. Сорян, чешуйчатые. В тот день я был свободным пьяным холостяком, отрывающимся вдали от повседневной рутины, и не собирался позволить кучке ящериц испортить мой уик-энд. Тогда я вообще быстро забыл о них. Вспомнил гораздо позже, когда… ну да, обо всем по порядку же. Короче, извинились мы с Н. перед мальчишками за наш кровавый фэйл и отправились дальше, в квартиру, к толчку и компу.

Домашние посиделки пошли как по маслу — тупо и весело. Мы угорали с каких-то модов, стримеров, обновлений и прочего стаффа. В двух шагах от хрущевки, где жил Н., стоял ночной магаз с придурошным названием «Тийна». Внутри висели плакаты тридцатилетней давности с пост-советскими зайчатами и продавалось пиво в пластике, которое, кажись, в деды этим плакатам годилось. Зато о сухом законе там даже не слышали. Типично местная тема такая. Эта «Тийна» снабжала нас алко и табако весь вечер, и, не сомневаюсь могла бы проснабжать ещё всю ночь.

Но нагрянул главгерой моей россказни.

Явился он в самый разгар движухи. Наконец-то Н. врубил World of Warships, начав посвящать меня в тайны геймплея. Я разрывался между уважением к товарищу и желанием отобрать у него мышку, когда услышал… это. Глухой, но отчетливый стук в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.» Словно пародия на звуки сердца. Стучали так ритмично, что поначалу я списал это на звуки ремонта. Ну мало ль кому в голову треснет забивать гвоздь на исходе дня. Да и на кой барабанить в дверь, когда есть звонок?

Увлеченный битвой, Н. вообще не замечал всего этого шума. А стук не прекращался, хотя настойчивее тоже не становился. Удары повторялись стройно и монотонно, словно кто-то упорно посылал сигнал на морзянке. Ситуация становилась странной. Слишком странной, чтобы её игнорировать. Не выдержав, я оторвал Н. от монитора и заставил прислушаться. С неохотой мой товарищ повернул голову в сторону двери, продолжая краем глаза следить за подплывающим врагом. В первые несколько секунд казалось, что он вообще проигнорит мои слова, но когда до Н. наконец долетело это ритмичное «бух-бух», его словно подменили.

Я мог ожидать любой реакции, кроме той, что последовала. Резко вырубив колонки, он вскочил из-за стола и побелел, как простыня. На мониторе его кораблик беспощадно дамажили, но Н. вдруг разом потерял весь интерес к игре. Я лишь варежку разинул.

— Гриш, — сказал Н. дрожащим, как мне показалось, голосом. — Иди у входной двери встань.

— Зачем? — недоумевал я, но Н. оставил мой вопрос без внимания.

— Встань и слушай. В глазок не смотри. Если стучать перестанут — спрячься в ванной. Хлопни дверью погромче, что бы я услышал.

— Да ты че, прикалываешься? Какого хрена?

— Делай, что говорю.

Что-то стремное такое я услышал в его голосе. Возможно, это называется ужасом. Возможно, едва сдерживаемой паникой. А кореш мой, к слову говоря, не из пугливых. Но что бы мне там не послышалось в голосе Н., задавать вопросы сразу расхотелось. А ещё стало чертовски неуютно.

На нетвердых ногах я поплелся к двери. Но когда я прибыл к месту назначения, стук резко затих, словно стучавшему вдруг надоело его занятие. И только я собрался рвануть было к ванной по распоряжению Н., как стучать начали снова. Однако теперь это звучало по-другому — более глухо и будто с другой стороны. До меня дошло, что теперь стучат в соседнюю дверь. Ни ритм, ни сила ударов не изменились. Похоже на поведение надоедливого опросчика… Вот только почему за дверью царит полное молчание? Почему ему никто не открывает? Почему хотя бы не орут, что бы убрался и перестал колотить в дверь? Почему соседи вообще никак не реагируют на стук?!

Я уже хотел сказать об этом Н., но когда увидел, что он делает, то забыл слова от удивления.

Он успел зашторить все, абсолютно все окна в квартире тяжелыми советскими занавесками. Когда я повернулся, то увидел, как Н. лихорадочно носится по комнатам, скрепляя булавками и огрызками проволки прорехи между тканями.

— Ты че творишь? — не сдержавшись, зашипел я шепотом. — Серьезно, Н., что за херня вообще?

Н. по-прежнему не отвечал, продолжая заниматься своим делом.

А стук все продолжался. Через какое-то время он переместился ещё дальше. Судя от отдаленности звучания, ломились уже в дверь напротив…

Чего я только не передумал в те минуты. Что местные братки кидают какое-то предупреждение таким странным образом. Что знакомый жильцам дома буйный наркоман в очередной раз забыл, где находится его квартира. Что здесь однажды произошел инцидент с маньяком или грабителем, которому кто-нибудь непредусмотрительно открыл дверь, и теперь весь дом паникует, даже если стучится обычный бомж, желающий выклянчить полтос-другой. А кто в моей ситуации не попытался бы найти рациональное объяснение, пускай самое нелепое?

Тем временем Н. покончил со шторами и подошёл ко мне. Про себя я отметил странную дерганность его движений. Последний жест удивил меня едва ли не больше всего остального. Н. нервно выхватил из кармана кусочек серой клячки и налепил его на дверной глазок. Все. Это было уже чересчур для всех моих теорий о бомжах и маньяках. Происходящее окончательно потеряло смысл.

С того момента, как мы услышали стук, обычная разговорчивость Н. исчезла без следа. Теперь он разговаривал отрывистыми и короткими фразами. Совсем на него не похоже. Попырившись на дверь каким-то покойницким взглядом, Н. повернулся ко мне.

— Перебрал я, Гриш. Голова трещит. Давай по коечкам. Завтра пораньше встанем — пару годных мест прошарим. Оке?

— Ну ладно… — буркнул я, продолжая прислушиваться к звукам за дверью.

Я прислушивался ещё полночи, если не дольше, лёжа на приготовленной Н. раскладушке. Сна — ни в одном глазу. Я слушал даже после того, как стуки прекратились, ожидая что вот-вот возобновится этот звук, напоминающий биение сердца: «Бух-бух. Бух-бух.»

Наконец меня начало понемногу клонить в сон. Мысли стали путаными, в ушах зазвучали призрачные голоса подкатывающего сновидения. Я почти отключился, когда вдруг понял… Наш мозг такой шутник, едрить его в извилины. Именно в те несколько секунд на грани сна и бодрствования, он нередко выуживает из подсознания супер-внезапную мысль. Ту самую, которая почему-то не приходила в голову, несмотря на свою очевидность. Именно такая мысль со мной приключилась. Я дернулся, резко распахнув глаза, словно меня током треснуло и разом взмок.

Шаги. Я ни разу не услышал шагов. Даже намека хоть на какой-то звук перемещения. Ни шуршания, ни шарканья, вообще ничего. Я отчетливо слышал, как этот стучальщик с педантичной аккуратностью приходовал каждую дверь в подъезде, пока не исчез из поля слышимости. Но в перерывах между стуками в разные двери царила абсолютная тишина. Словно этот… кто бы он там не был, бесшумно парил по воздуху.

Не думаю, что местные бомжи так умеют.

Признаться, я ненавижу испытывать чувство страха. Обычно мне легко побороть его, но в ту ночь все было иначе. Как только до меня дошло отсутствие шагов, мне захотелось вскочить с лежанки, выбежать из квартиры и мчаться без оглядки до самой Москвы. Сука, да хоть до Аляски или Шамбалы, лишь бы прочь от этой ебнутой хрущевки с её стучащими призраками. Как мне удалось удержать себя на месте, я сам не понял.

Спал ли Н.? Хрен его знает. Судя по тому, что ни храпа, ни сопения с его кровати не доносилось, мы оба бодрствовали до самого рассвета. Лишь когда небо начало светлеть и зачирикали утренние пташки, я наконец-то прикорнул.

Мне приснился неприятный сон. Я забыл о нём сразу после пробуждения, однако недавно вспомнил снова, причем с потрясающей ясностью, словно видел его только что. Мне снилась глубокая земля — холодная и плотно утрамбованная. Я шел, куда глаза глядят. Прямо сквозь толщу этой земли. Словно она была бесплотной иллюзией… или словно иллюзией был я сам. Душная, темная и тесная, земля давила на меня со всех сторон, поэтому я отчаянно высматривал хоть какой-нибудь проблеск выхода, но его не было. Всюду — назад и вперед, вверх и вниз, — тянулись бесчисленные километры почвы, которой не было конца.

Я проснулся с оледевневшими конечностями и ознобом во всём теле, хотя на улице вовсю пекло солнце. Н. уже заваривал опохмеляющий кофе под бодрый тяжеляк из стерео. Когда я выполз на кухню, он жизнерадостно поприветствовал меня, словно вчера вечером ничего не произошло. Эта идиотская, откровенно натянутая веселость отбила всякое желание разговаривать о ночных перестуках. Н. не собирался ничего пояснять мне — разве что какую-нибудь заранее придуманную отмазу. И я решил подыграть ему. В конце концов, мне и самому не хотелось портить остаток выходных.

Но, как я ни старался, окончательно выкинуть из головы мутную тревогу не получалось.

Днем я сказал Н., что хочу прогуляться. Отчасти это было правдой. Я действительно отправился бродить по местности, только мои нервные хождения ничуть не напоминали прогулку. Мне просто хотелось обдумать случившееся. Пожалуй, нет смысла описывать скомканные мысли, которые беспорядочно метались у меня в голове, пока я бороздил шагами посёлок.

Главное событие того дня произошло, когда я остановился закурить, уже почти вернувшись к злополучной хрущевке. Я дымил за гаражами, точно такими же, какие прятали меня от родительских глаз в далекие школьные времена. Все эти «ракушки» и покрытые ржавчиной железные коробки идеально подходят для укрытия, поэтому я чуть не выронил сигарету, когда из их рядов вынырнул невзрачный пенсионер. Впрочем, не выказав агрессии, старик дружелюбно спросил огоньку и кинул пару фраз в явной надежде завязать разговор. Я был совсем не в настроении трепаться с кем-либо, но обижать дедулю своим молчаливым уходом тоже не хотелось. Пришлось поддержать беседу. Старикан представился дедой Микой и спросил, давно ли я сюда переехал.

— Да нет, я всего на пару дней к другу погостить. — Я назвал имя и фамилию Н. — Может, знаете такого, он в соседнем поселке церковь расписывал.

— Ааааааа, из 19-ой квартиры? Конечно, знаю, славный парень. Так ты у него остановился? Сталбыть, слыхал Стукача вчера вечером? Не повезло тебе…

— Кого? — переспросил я (хотя на деле сразу просек, о чём речь).

— Ну какж? — удивился деда Мика, роняя пепел на застиранные треники. — Нежто прошел вас?

— К нам кто-то ломился поздно ночью, если вы об этом.

Я почувствовал нечто, близкое к облегчению. Раз этому чуваку уже дали прозвище, вполне вероятно, что это действительно здешний двинутый, а я с перепугу сам накрутил себе психа.

— Н. тебе ничего не сказал? — продолжал деда Мика свой допрос, внезапно рассердившись. — Идиот, бля!

— Да ладно, я не испугался.

— И зря! А ну как в глазок бы нечаянно глянул? Скажи Н., чтоб в следующий раз башкой думал, а не жопной дыркой!

Я совсем растерялся.

— Чего? О чём он должен думать?

— Понимаешь, ему не только открывать нельзя. Смотреть на него тоже опасно, на Стукача-то.

— Какого ещё Стукача?

— Такого, какого вчера слышали. Он тута с самой постройки шастает, может быть, даже раньше. Мы-то к нему привыкли. Чуйкой почуяли, что нельзя с ним связываться. А вот приезжие, городские в особенности, никак в толк этого не возьмут. К ним-то беда и приходит обычно.

— Ничего не понимаю, — честно признался я.

Деда Мика покачал головой и бросил бычок на землю. Только тогда я заметил, что моя сигарета уже сгорела до фильтра.

— А я расскажу тебе. Слушай.

И я стал слушать.

В общем-то, никто не знал толком, что такое этот Стукач. Потому что его никто не видел. Зато слышали все.

Приходил Стукач нечасто, всего несколько раз в год. Разрыв между его визитами мог продлиться пару дней, а мог растянуться до недель, месяцев и даже полугодий. Частота его посещений не зависела ни от фазы луны, ни от времени года, ни от чего-либо ещё, но все-таки даже эта таинственная сила соблюдала два правила. Первое — Стукач появлялся только в темное время суток, в промежутке между девятью вечера и часом ночи. Второе — Стукач никогда не пользовался звонками, предпочитая дергать ручки или тупо колотить по двери, за что получил свое прозвище. Никто не знал, бывает ли Стукач на улице, однако ж окна на всякий случай баррикадировали и даже зашторивали.

Неизвестно точно, сколько людей теоретически могли столкнуться с этим НЕХом и сколькие попали под его влияние. Вероятно, они предпочли бы не рассказывать об этом. Но все три фатальных случая, после которых сомнений в «дружелюбности» Стукача не осталось, дед Мика засвидетельствовал лично.

Первая беда случилась ещё в середине восьмидесятых. Накрыло, как то ни странно, одного из старожилов. Прямо над квартирой деды Мики обитал древний старичок, перешагнувший уже черту девяностолетия. Несмотря на крепкое здоровье и самостоятельный образ жизни (а это о многом говорит в таком возрасте), соображал старичок плоховато. Как-то раз деда Мика и услышал, что во время обхода Стукача его сосед сверху возьми да открой. Никаких ударов, криков или других подозрительных звуков не последовало. Просто с того события старичок перестал выходить из квартиры. Местные сразу поняли, в чём дело. Нетрудно было сложить два с двумя, припомнив дату последнего визита Стукача.

Поначалу все боялись соваться в нехорошую хату. Но у кого-то в итоге сочувствие перевесило страх, и он решил проведать старичка. Тот не открыл. Заволновавшись, сердобольный жилец вызвал милицию. Милиции старик тоже не открыл. Менты попытались открыть сами. Не смогли. Вызвали какую-то там бригаду для решения подобных ситуаций, начали вскрывать дверь. Сломали об неё три болгарки. Три ебучих болгарки об трухлявую дверь в советской развалине, да. Может, деда Мика и приукрасил этот момент, но сломать даже одну, пусть самую ржавую, О ДЕРЕВЯННУЮ ДВЕРЬ БЛЯДЬ — это писец как странно. Не вскрыли, кароч.

Во время этой возни соседи пошушукались и позвонили управдому. Тот явно обладал нестандартным для такой должности мышлением, потому как насчет Стукача все прекрасно знал. Быть может, особенность провинциального склада ума? Из рассказов деды Мики складывалось впечатление, что жильцы хрущевки относились к Стукачу безо всякой заинтригованности, а как к бытовой проблеме, типа протекающей крыши. Исправить не выходит, значит, будем уживаться. Примчался, в общем, наш управ, без лишних вопросов, договорился как-то с представителями закона, объявил всем легенду — мол, квартира в плохом состоянии, так что её временно опечатают. Уж не знаю, какие он там выкатил условия и кому в итоге досталась собственность, но в квартиру с тех пор никто не совался. Она до сих пор стоит вся опечатанная без видимых причин.

Что там внутри? Куда делся бедный дедок? Ни у кого не было желания искать ответы на эти вопросы.

Я не исключение.

Следующими жертвами Стукача стали сразу три человека. Случилось это почти через 20 лет после исчезновения дедымикиного соседа.

Умер один из квартирантов (я искренне надеюсь, что хотя бы он почил естественной смертью), и в его опустевшее жилье приехала молодая семья — какие-то родственники, получившие жилплощадь по наследству.

— Славные такие были ребята, — сокрушался деда Мика во время рассказа. — Сынишка владельца, кажись, с женою и дочкой двух годков. Молодые совсем были.

Конечно же, его предупредили о Стукаче. И конечно же, бодрый молодой отец семейства в самом расцвете сил не воспринял местные суеверия всерьез. Когда Стукач постучался, простите за тавтологию, к нему в дверь, тот наивно распахнул её. И никого там не обнаружил. Узнал об этом его сосед, которому мужчина пожаловался утром на ночное хулиганье.

— Мы ничего дурного поначалу не заметили. Уж начали подумывать, может, пронесло? А потом вот…

Первым звоночком для соседей стало отсутствие голосов жены и дочери в злополучной квартире. Но вроде голос мужчины время от времени к ним обращался, да и на вопросы о своих домашних он отвечал вполне уверенно. Так что местные лишь плечами пожали — мало ль какие в чужой семье причуды.

А потом из квартиры начал сочиться вполне однозначный запах трупнины. Стояло лето, и вонь быстро достигла того предела, после которого всякий нормальный человек начнёт бить тревогу.

В итоге несколько местных жестко прижали новосела. Тот удивился, словно бы не понимая, о чём вообще речь. Разъяренные соседи ворвались к нему в хату и обнаружили там картину в стиле классического хоррора. Труп его жены сидел на кухне, уронив торс на облепленный мухами стол, а мертвая дочь валялась в одной из комнат на коврике, окруженная раскрасками и цветными карандашами. Может и не совсем так все было, но суть в другом — весь их облик говорил о том, что несчастные сами не заметили, как умерли. А что ещё страннее, не заметил этого сам глава семейства.

Один из ворвавшихся, трясясь от ужаса, рассказывал, как мужчина жаловался мертвой жене на непрошенного гостя и успокаивал якобы напуганную его вторжением дочь. В итоге менты повесили убийство на отца и мужа, который до последнего вел себя так, словно его семья была жива — кричал жене, что скоро вернется, что это какая-то ошибка, ну и так далее… Его дальнейшая судьба была неизвестна деде Мике. Вроде бы отправили в дом скорби. Зато знал деда Мика кое-что другое: причина смерти женщины и девочки осталась неизвестной.

Его товарищ служил где-то в следственном отделе, и пропизделся спьяну, что вообще-то никаких следов насилия на трупах не нашлось. На них вообще нихрена не нашлось. Их не задушили, не зарезали, не отравили. Каким способом угрохали (если вообще угрохали), непонятно. Висяк пришили мужику с нихуевой натяжкой. Вскрывальщики там трое суток выжимали свою фантазию досуха, чтобы хоть какую-то подложку обвинению дать. Ну да нашей прокуратуре много не надо, так что это дело скоро закрыли и забыли.

Перед рассказом о третьем случае деда Мика долго ломался, упорно переводил тему, короче, долго пришлось инфу тянуть. В итоге поведал-таки.

Квартиры в хрущевке почти никогда не продавались. Дело было не в Стукаче, а в банальной удаленности от города и общей необустроенности жилья. Но кто-то все ж сумел продать квартиру одинокому мужику, а сам благополучно съебал. Новосела пытались предупредить окольными, псевдоадекватными объяснениями, но тот, как грицо, не внял. Тут надо бы добавить одну деталь касательно деды Мики — в прошлом он был электриком, и если у кого что барахлило, то за символическую благодарность он это барахление устранял.

— Вот позвал меня как-то этот новенький. Мол, приходи, пробки шалят вроде как, — рассказывал деда Мика. — А сам бледный, что глиста, и руки егозят во все стороны. Ну я понял сразу, что не все так просто, однако пришел. Пробки у него были замечательные, скажу тебе. А мужик помялся-помялся, да и позвал меня наконец в жилую комнату. А там дверь.

— Какая дверь?

— А такая, которой быть не должно! Прям из уличной стенки торчит. Не знаю, может, оно так сначала и было, мало ль какие у хозяев странности. Мужик совсем обалбешенный, потом обливается и говорит, мол, скажи, отец, мне ведь эта не штука не мерещится? Нет, отвечаю ему, точно не мерещится, я вона тоже вижу. Потертая такая обычная дверь, ток чево ей делать в стенке, за которой никакой комнаты быть не может?

Деда Мика задумчиво помолчал.

— Ох, не понравилась мне такая штука. Я, честно, сразу же удрать хотел, да жалко стало мужика-то. Лица нет, трясет всего, а чего тут удивляться! Я б и сам трясся на его месте. И часто, говорит мне, у вас тут такое? Ну, мне лишних слов не надо… Чего, говорю, стучали давеча? Стучали, говорит. Открыл, говорю? Открыл, говорит. И вот, дескать, никого там не оказалось, а на следующий день эта дверка возникла. Ну я репу почесал… А чего тут скажешь! Говорю ему, извиняй, товарищ, не знаю, что с этим делать. А он будто и не слышит. Бормочет: «Послушай, отец, из-за двери сопит кто-то». Тут я и понял, в самом деле — пока мы трындим, задним планом звук такой странный идет, как если б у кого дыхалку засорило. Я подошел ближе к двери, страшно было, но и разведать хотелось. Точно говорю тебе, пыхтели оттуда, из-за двери прямо! Как будто что-то большое и грузное с трудом в себя воздух затягивает… На том я и ушел. Стыдно перед соседом было, что ничего сделать не могу. Но я и правда не мог! Даже обошел дом на всякаслучай, — днем, конечно, — вдруг на стене снаружи окажется чего. Не, стена, как стена, ничегошеньки нет.

Продолжение в комментариях

03.01.2017

Источник: ffatal.ru

Автор: Krestovskiy

31.12.2016

- Ну, вот мы и дома, - Соня боязливо поежилась, зажигая сигарету и глядя на окна дома впереди нее, - думаю, тебе пора.

Свет горел почти везде – до Нового Года осталось несколько часов. Именно поэтому на фоне мелькающих в освещенных окнах кухонь хозяек и отблесков телевизора в гостиных невероятно резала глаза зияющая посреди всеобщего праздника дыра – два темных окна.

- Точно не хочешь, чтобы я остался с вами? – Павел обеспокоенно кивнул на одиноко стоящую в стороне фигуру, - Уверена, что все будет хорошо?

- Нет, - девушка поджала губы, выдыхая в ночной воздух сигаретный дым пополам с паром от горячего дыхания, - но врач сказал не волновать ее, поместить в привычную обстановку и уделять ей максимум внимания, пока она на выходных. Я не думаю, что знакомить ее сейчас с кем-то новым – хорошая идея.

«Ее, она, ей… сплошные местоимения. У неё ведь и имя есть, - Соня мысленно дала себе подзатыльник, - все то, что произошло – еще не повод…»

- Хорошо, - юноша пожал плечами, забрасывая рюкзак на плечо, - я позвоню, чтобы поздравить. Хорошего праздника.

- Спасибо, Паш, - Соня нервно мазнула сухими губами по щеке парня, - ты – замечательный друг. Что бы я без тебя делала?

Парень как-то странно прищурился и хмыкнул, но ничего не сказал, махнув на прощание рукой и вскоре скрывшись в тени дома. Двор опустел – в двадцатиградусный мороз, да еще и в канун Нового Года, на улице не было почти никого – даже пьяные подростки разбрелись по подъездам.

Соня выбросила сигарету, тут же засунув руки в карманы потертой куртки – пальцы совсем замерзли. От холода было почти что невыносимо больно – она так нервничала, что забыла в больнице шапку и перчатки – но домой девушка почему-то не спешила.

Девушка оттягивала момент, когда нужно будет повернуться, заговорить, улыбнуться, пошутить, в конце концов, войти в дом и сделать вид, что происходящее – нормально. От всего этого веяло зловещим сюрреализмом, чем-то пугающим и до боли знакомым.

Она почти чувствовала запах старости и влаги, исходящий от квартире на втором этаже. Она почти чувствовала взгляд, что вонзился ей в спину, как только Паша свернул за угол.

Соня не хотела оставаться наедине с ней.

Почему-то хотелось окликнуть друга, притащить с собой и заставить чувствовать то же, что чувствовала она, разделить с ним пополам эту пугающую неловкость. Пугающую – не то слово. У Сони кровь стыла в жилах – и не только от холода.

Но рекомендации врача были однозначными – только семья, спокойствие, знакомая обстановка. Что ж, так тому и быть. В конце концов, пришло время расплачиваться за старые грехи.

Сгоняя с лица гримасу, Соня повернулась к девушке, что стояла позади и хранила молчание все это время:

- Аделина, пойдем домой.

Девушка подняла голову, будто бы только что очнувшись от состояния крайней задумчивости, но Соня знала, что еще секунду назад та сверлила ее спину взглядом.

- Пошли, сестренка, - в свете, что падал из окон, улыбка Лины казалась оскалом, кровожадным и зловещим, - нам есть о чем поговорить.

21.09.2003

Она стояла на столе, соблазнительно поблескивая румяными боками и источая едва заметный в колеблющемся воздухе пар. Запах был умопомрачительным – он тянулся по всему дому, заманивая на кухню получше огромной неоновой вывески.

Соня болтала ногами, сидя на кресле и жадно глядя на возвышающийся (иначе и не скажешь) у противоположного угла стола шедевр. Казалось бы, еще секунда, и слюнки закапают на пол, но садиться за стол раньше, чем все соберутся, было невежливо – так их всегда учила бабушка.

И все же, она была прекрасна.

Булка с маком. Нет, даже не так – большая, огромная булка с маком, которую бабушка только что испекла по случаю новоселья. Сонина бабушка давно ничего не пекла, хотя раньше ей это нравилось – то и дело на столе красовались пирожки, блинчики, оладьи, булки и рулеты. Когда отец попал но сегодня из больницы позвонили, чтобы сообщить хорошую новость. Папа скоро вернется домой – в новую квартиру, которая хоть и была чуть меньше, чем та, в которой семья жила раньше, но все равно казалась бабушке уютной и вполне удобной.

Четырем членам семьи и коту Киселю в придачу отныне нужно будет ютиться в трехкомнатной квартире. Вчера вечером они закончили разбирать вещи. Соня точно знала, что так надо – потому что у папы какая-то очень серьезная болезнь, и если ее не лечить, то он умрет, как умерла мама, только немного по-другому. По крайней мере, так ей объяснила бабушка, а бабушке Соня верила. Почти во всем верила.

- Ба, ну вы там скоро? – Соня нетерпеливо дернула плечом, выглядывая в коридор, - Идите скорее.

- Погоди, твоей сестре нужно переодеться, - бабушкин голос звучал устало, но не так устало, как когда папу забрали в больницу, а скорее так устало, как когда они пришли домой после дня на пляже, - ты можешь пока налить чаю. Только осторожно, не обожгись, София, чайник горячий.

Соня, пожав плечами, легко соскользнула с кресла. Она уже не впервые сама делала для всех чай – в конце концов, она была старшей, а, значит, ей надо было заботиться о Аделине и бабушке. Лине только-только исполнилось четыре, и она пока что была… беспомощной? Кажется, бабушка говорила так.

А за бабушкой попросил присмотреть папа. Он у них болеет, и сам смотреть за бабушкой не может.

Чайник был тяжелым, но Соня справилась. Прошмыгнув к плите, она стала наливать кипяток в старенькие, но чистые белые чашки с розочками – красивые по случаю праздника. Одна из чашек разбилась, пока они разбирали вещи – вот она стоит на столе, а вечером почему-то валяется разбитой в коридоре, хотя никто ее и пальцем не трогал. Соне это показалось очень странным, но она промолчала, хотя бабушка и обвинила именно ее в неосторожности.

У Сони были веские причины на то, чтобы молчать.

08.09.2003

- Мне здесь не нравится, - Лина вяло дергала Соню за рукав блузочки, чтобы привлечь внимание. Соне было не до сестры – нужно было поскорее занести вещи в комнату и исследовать каждый уголок квартиры. Пока что она девочке не очень нравилась – было почему-то темно, затхло и слишком тихо. Если бы Соня с сестрой не выросли в деревне, возможно, она бы этого и не заметила, но звуки большого города, что донимали девочку последние пару часов, в квартире вдруг разом превратились в непонятный фоновой шум.

«Словно море в раковине», - невольно подумала девочка, глядя на открытое окно.

Машин не слышно. Сигнализаций, сирен и бормотания бабушек у подъезда не слышно. Ничего не слышно. Да, Соне тоже было немного не по себе, и дальняя комната, в которой девочки отныне должны были жить, почему-то не вызывала желания броситься туда сломя голову. Наоборот, Соня почему-то была уверена в том, что идти туда ей не нужно просто категорически. Скорее всего, причиной этому была дверь кладовки, что находилась прямо напротив детской – старая, некрасивая, облезлая, с парой крючков, шпингалетов и цепочек снаружи, сейчас открытых или безжизненно свисающих. Кладовку открыла бабушка, хмыкнув и буркнув что-то себе под нос. Действительно, а зачем запирать кладовку снаружи?

Соня не была трусихой. Но сейчас что-то внутри настойчиво скреблось, шептало, извивалось, умоляя и крича ей не идти в комнату сейчас, вообще никуда не идти, не входить, не открывать дверь кладовки, по крайней мере, не делать это сейчас.

Но стоять в коридоре было глупо и неудобно, тем более, на лестнице уже слышались шаги бабушки, несущей сумки. Поэтому Соня приняла единственное правильное, на ее взгляд, решение.

- Лина, тихо. Пойди, разбери свой рюкзачок, - девочка погладила сестру по голове, толкая ее в сторону предположительной детской, - бабушка скоро принесет сумки.

- Я не хочу одна, - неожиданно громко и рьяно запротестовала Лина, - мне одной страшно.

- Ничего страшного нет, - Соня скрестила руки на груди, подражая бабушкиному суровому тону, - Аделина, иди в комнату и разбирай свои вещи. Я старше, значит, меня надо слушаться.

Командовать сестрой Соне нравилось, но та пока что она не особо ее слушалась, недоверчиво и насуплено взирая снизу-вверх на старшую сестру и обычным движением ковыряя носком пол. Именно поэтому Соня применила секретное оружие:

- Если пойдешь сейчас в комнату, я обещаю, что выполню любое твое желание. Можешь загадывать, что хочешь, - хитро прищурилась девочка, точно зная, что захочет Лина.

- И даже купишь мне куколку из ваты? – глаза девочки загорелись предвкушением. На ватную куклу в витрине магазина игрушек Лина засматривалась давно, но бабушке пока не говорила – не до того было. Кукла стоила недорого, да и выглядела соответствующе, но Лине почему-то нравилось.

Недавно Соня разбила копилку по случаю Дня Рождения. После всех трат у девочки осталось еще немного денег – и почему-то кукла из ваты казалась ей на тот момент не худшим вложением капитала.

- Даже куплю куклу из ваты, - Соня улыбнулась, - беги в комнату и занимай кровать, какая понравится.

- Спасибо, Сонь, - пропела девочка, вприпрыжку направляясь к детской. Все волнения и переживания как рукой сняло – теперь девочка была готова к новому. Соня улыбнулась, наконец-то отводя взгляд от гипнотизирующей двери в конце коридора. Просто кладовка, мало ли.

Лина щелкнула ручкой двери, входя в детскую. Дверь кладовки оставалась все так же закрытой.

Соня пожала плечами и вышла на лестницу, чтобы помочь бабушке дотащить посуду.

Спустя ровно пять секунд квартиру сотряс визг. Когда Соня с бабушкой прибежали, бросив посуду к чертям, Лина плакала, забившись в угол. И пока бабушка успокаивала Лину, пытаясь понять, что произошло, Соня стояла в коридоре, не решаясь пройти несколько метров к детской.

Потому что дверь кладовки была распахнута настежь.

09.09.2003

Спалось в первую ночь на новом месте Соне плохо. Возможно, дело было в том, что она спала в комнате одна – Лина ушла к бабушке, даже не пожелав сестре спокойной ночи.

На то, чтобы успокоить девочку, ушел час времени, чуть ли не полпузырька валерьянки и куча нервов. Когда Лина перестала всхлипывать, бабушке удалось добиться от нее более или менее вразумительного ответа, который заключался в том, что в зеркале, что стояло напротив двери, Лина увидела «страшного дядю».

У Сони от этого ответа по спине побежали мурашки – в зеркале как раз отражалась открытая дверь кладовки. Бабушка, тем не менее, опасений не высказала, указав на какой-то манекен, который предыдущие жильцы, похоже, оставили в качестве какой-то непонятной шутки совсем рядом с дверью детской. Пробормотав что-то под нос, бабушка вытащила манекен в коридор и пояснила Лине:

- Это манекен, то же самое, что старая кукла. Не стоит их бояться.

- Это было другое, - упрямо всхлипнула Лина, - совсем другое.

В отличие от старшей сестры, Лина обладала достаточно сильно развитым воображением, поэтому часто видела то необычные тени, то «кого-то за окном», то еще что-то подобное. Поначалу Соню это пугало, но потом девочка просто перестала обращать внимание – как и все остальные члены семьи.

В конце концов бабушка сдалась и разрешила Лине спать с ней, чему Соня была совсем не рада, но просить о том, чтобы сестра осталась, не решилась – девочка действительно выглядела испуганной. Соню грыз червячок стыда пополам с облегчением – она была рада, что не вошла в детскую первой, что не видела, как открылись двери кладовки, что «страшный дядя» не заметил ее первой – пускай это даже и была дурацкая фантазия.

Среди ночи Соня проснулась от того, что где-то протяжно заскрипела дверь. Сквозь сон она подумала, что это Лина или бабушка решили встать – но спустя пару секунд девочка вспомнила, что сама смазала петли каждой двери в доме маслом, запачкав половину квартиры и получив нагоняй от бабушки.

Каждой, кроме той, что в кладовке – на нее масла не хватило.

По телу девочки разлился холод. После скрипа, что разбудил ее, воцарилась тишина. Никаких шагов, никаких голосов, других звуков – абсолютная, всепоглощающая тишина, что давит на уши, потому что заставляет сходить с ума от чувства полной изоляции от мира. Такой тишины не бывает, просто не может быть. Это неправильно.

Соня кожей чувствовала холод и неожиданно тяжелое одеяло, а собственное дрожащее дыхание казалось ей невероятно тяжелым – но она не слышала ничего. Так не должно было быть, что-то было не так, что-то шло совершенно не по сценарию – и девочка сделала то, что казалось самым правильным в ее ситуации.

Она зажмурилась как можно сильнее и незаметно подтянула одеяло, почти накрывшись ним с головой.

«Только не открывай глаза, только не открывай», - набатом билось в голове у девочки. Соня не обладала воображением Лины, но она умела думать быстро – и она знала, что ее собственная кровать стоит рядом с зеркалом, и если она откроет глаза, то сразу же увидит дверной проем.

И что-то подсказывало ей, что нельзя смотреть сейчас на дверной проем или хотя бы в его сторону. Нельзя смотреть в зеркало. Нельзя открывать глаза.

Половицы скрипнули. Соня задержала дыхание, молясь, чтобы оно ее не выдало.

«Держи глаза закрытыми. Не смотри. Не дыши. Не говори. Сделай вид, что спишь».

Соня зажмурила глаза так сильно, что они заболели, накрывшись одеялом и уткнувшись в подушку, но она все равно чувствовала это.

Едва заметное колебание воздуха.

Запах пыли и влаги.

И самое страшное – взгляд. Кто-то словно бы сверлил ее взглядом, прожигал насквозь, разбивал на атомы – и Соня понимала, что долго так не выдержит.

«Держи глаза закрытыми».

Воздух шевелится. Конечности немеют. Сердце бьется так громко, что скоро выскочит из груди.

«Держи глаза…»

Взгляд пробивает ее хрупкую защиту из одеяла насквозь.

«Держи…»

Едва ощутимое движение.

Соня готова была закричать, когда на улице сработала сигнализация, оглушив девочку на секунду. Когда машина перестала пищать, Соня поняла – она в комнате одна. Спустя несколько минут девочка решилась открыть глаза, а спустя полчаса пробежалась до выключателя и включила свет.

Когда часы пробили два, Соня решилась. Не давая себе времени на раздумья, она подбежала к кладовке и быстро набросила на дверь цепочку, защелкнула два шпингалета и вставила в колечко крючок.

Только после этого девочка смогла уснуть.

31.12.2016

Соня заметила, что ускоряет шаг, поднимаясь на второй этаж. Взгляд Лины жег ей спину. Она понимала, что ее опасения глупы – прошлое в прошлом – и, скорее всего, она глубоко заблуждается по поводу всего того, что происходило в их детстве, но…

Черт возьми, Лина совсем не изменилась. Куда ушли те шесть лет, на протяжении которых они не виделись? Лину даже не отпустили на похороны бабушки, и Соне пришлось всем заниматься самостоятельно, переоформляя документы на квартиру и оплачивая лечение сестры в психиатрической клинике.

Наконец-то дверь открыта. В нос тут же ударил уже знакомый запах сырости, пыли и влаги. Не разуваясь, Соня прошла на кухню, стараясь не смотреть на коридор.

Слишком много воспоминаний.

- Лина, поможешь с готовкой? В общем-то, и готовить ничего не надо, только салаты нарезать, и… - Соня попыталась заполнить неуютную, пугающую тишину словами, но от этого было еще хуже, и тишина чувствовалась еще сильнее.

- Помогу.

«И все же, она изменилась», - с облегчением заметила Соня. Очевидно, эти шесть лет все же не прошли даром.

- И как тебе возвращение в родные пенаты? – чтобы как-то занять время, начала разговор Соня.

- Это только на день, - ровно произнесла Лина. В ее руках нож, нарезающий томаты, мелькал с необычайной быстротой.

- Тем не менее, - настояла Соня, чувствуя, как по спине бегут мурашки, - наверное, ты соскучилась по домашней атмосфере.

- Домашней атмосфере, - эхом отозвалась Лина, - именно так тебе сказал доктор, правда?

- Ты же знаешь, что я здесь не из-за того, что так сказал твой врач, - тихо сказала девушка, поворачиваясь к сестре.

«Вранье, вранье, вранье. Если бы не звонок от врача, ты бы даже о ней не вспомнила».

- Я тоже, - протянула Лина.

Соня замерла, просыпав соль мимо тарелки. Лина смотрела прямо на нее, безразлично и не моргая. Изучающе, холодно, так, словно бы пыталась подсчитать ее пищевую ценность. Соня почувствовала, как внутри сворачивается тугой клубок страха.

Лина хищно улыбнулась:

- Итак, кто пойдет в кладовку за елкой?

21.09.2003

Бабушка вошла на кухню, ведя за собой Лину. Соня нахмурилась, глядя на сестру, и не отрывала от нее взгляда, пока бабушка резала такую желанную и пахучую булку с маком, раскладывала ее по тарелкам и открывала варенье.

Лина изменилась за это время – так, как не изменилась, даже когда папу положили в больницу.

Соня знала, что бабушка ничего не замечает – она не раз спрашивала об этом, намекала, уговаривала обратить внимание. Бабушка же была уверена, что у девочек просто разыгралось воображение – переезд, стресс, новая школа Сони и садик для Лины.

Царапины с внутренней стороны двери кладовки бабушка списала на собаку, которую там могли закрывать предыдущие жильцы. Вот только спустя пару дней царапин стало больше.

Разбитая чашка из праздничного сервиза была найдена у кладовки в тот вечер, когда Соня забыла ее закрыть – бабушка обвинила девочек в том, что они боятся признаться в том, что сами разбили ее.

Бабушка не знала многого – и многого не видела. Она не видела, как Соня каждый вечер набрасывает на зеркало покрывало, плотно закрывая поверхность, а спустя полчаса после того, как Лина засыпает, уходит спать в комнату отца. Бабушка не видела, как Соня каждый вечер проверяет замки на двери кладовки, прежде чем идти спать. Бабушка не знает, что Лина начала говорить по ночам – и это по-настоящему пугать.

Бабушка, в конце концов, поверила Лине, когда та сказала, что синяки на ее ноге – от падения с качели. Но Соня знала, что вечером синяков не было, и появились они утром.

Соне было страшно. Почти все время она проводила в школе или в больнице у отца. Когда выдавалась свободная минутка, девочка выходила во двор и читала там, вынося с собой бутерброды, печенье или еще что-то, чтобы не мучил голод. Дома она только ночевала.

А вот Лина стала чаще оставаться в одиночестве – она играла в комнате или молча сидела, рассматривая книжки с картинками. Даже телевизор ее не особо привлекал – телевизор стоял в комнате у бабушки.

Лина предпочитала играть в детской.

С открытой дверью.

∗ ∗ ∗

- А почему только три тарелки? – голосок Лины отвлек Соню от размышлений.

- А сколько нужно, солнышко? – улыбнулась бабушка.

Что-то неприятное скользнуло в воздухе. Соня поежилась. Она не хотела, чтобы разговор продолжался. И, как всегда в таких ситуациях, она приняла решение бежать.

- Я доем на улице, - бросила Соня, хватая тарелку с булкой и направляясь к коридору.

Выйти она не успела.

- Бука тоже хочет есть, - звонко заявила Лина. Ее голос в воцарившейся тишине прозвучал по-настоящему зловеще.

- Никакой Буки здесь нет, Лина, - как-то резковато ответила бабушка, косясь на Соню, которая застыла в дверном проеме с куском булки в руках, - не придумывай.

- Я не придумываю. Бука – это он. Странный дядя, - широко улыбнулась (наверное, впервые за последние пару дней) Лина и откусила кусочек булки. И он здесь. Он голодный.

Бабушка начала что-то терпеливо объяснять Лине, но Соня не слышала. Она уже натягивала куртку, зашнуровывала ботинки и мечтала оказаться как можно дальше от этой чертовой кухни.

Почему-то она была уверена, что Бука там действительно есть.

02.06.2004

Соня всхлипнула. Потом еще и еще, сжимая зубы и делая вид, что ее очень интересуют носки собственных туфель.

Ему ведь было лучше. Он ведь выздоравливал.

Врачи говорили, что все хорошо.

Врачи врали?

Соня знала, что нет. Соня знала, что все бабушкины обвинения, угрозы суда, что все ее попытки свалить вину на больницы – пустая трата времени и денег, потому что папу убили не лекарства, не неправильный диагноз и не болезнь вообще.

Папу убил Бука.

Лина это знала – это читалось в ее глазах, в том, как она смотрела на дверь кладовки. Не испуганно, как Соня. Не зло. Не изумленно.

Обреченно.

За эти несколько месяцев из любопытного, громкого и шумного ребенка она превратилась в тихое подобие комнатного растения. Она перестала ходить в садик, то и дело устраивая истерики, когда бабушка об этом заговаривала, практически не выходила из дома, мало ела, не следила за собственной гигиеной, одеждой, волосами. Практически все время она проводила в детской, пялясь куда-то. Иногда брала книгу, чаще – нет. Порой что-то рисовала, пыталась читать или писать.

Иногда, когда Соня собиралась зайти в детскую, она слышала голос Лины, которая тихо переговаривалась с кем-то. Второго голоса слышно не было, и Соня точно знала – в тот день, когда она его услышит, она просто сбежит из дома.

Бабушка ничего не понимала. Еще бы, и не могла понять – слишком зациклена была на собственном горе, ведь она потеряла сына. Соня не раз и не два пыталась рассказать ей, что происходит – но попытки неизменно заканчивались плачевно.

На слова о том, что Лина говорит сама с собой и ведет себя странно, бабушка отвечала, что она просто испытывает дефицит внимания. Отсюда – замкнутость, страх (Лина боялась всего – всего, кроме кладовки, которая до ужаса пугала Соню), нервозность. Смерть отца – неплохая причина немного сойти с ума, если учесть, что именно Лина нашла его.

Вот только Соня знала, кто во всем виноват.

Бука.

Отец не прожил в новой квартире и полугода – Лина нашла его, вернувшись с прогулки. Отец лежал в коридоре – порок сердца наконец-то взял свое. Отец боролся с ним всю жизнь, и все закончилось не очень хорошо.

Соня знала правду – дело было не в пороке сердца, по крайней мере, не только в нем. Отца нашли рядом с кладовкой, и ее дверь была открыта настежь. Бабушка говорила, что отец что-то там искал, но Соня точно знала, что это не так – кладовка была практически пуста, если не считать зимней одежды и старых игрушек.

Отец видел его. Возможно, не только видел.

Соня знала, что отец умер не просто так. Соня знала, что Бука убил его по той же причине, по которой он не показывался бабушке и почти никогда не трогал Соню. Вот только причина была не ясна.

Тем не менее, Соня по прежнему спала в комнате отца и закрывала кладовку на ночь. Как-то раз она забыла это сделать.

Наутро на ноге девочки расцвел небольшой синяк, который она списала на неудачное падение с лестницы. Сестра только покачала головой, ковыряясь в салате.

«Бедная Лина».

Соня шмыгнула носом, вставая с качели и направляясь к дому. Темнеет, бабушка будет беспокоиться.

От мысли о том, что придется возвращаться в квартиру к онемевшей Лине и убитой горем бабушке, скрутило внутренности. Соня вздохнула, касаясь ладонью лба.

Нужно быть сильной. Она же старшая, в конце концов.

23.10.2007

Сегодня был знаменательный день – первое посещение Линой детского психолога.

Девочке было девять, и даже преподаватели понимали, что что-то не так. Она ни с кем не общалась, часто говорила сама с собой, была закрытой и молчаливой. Добиться от нее ответа на уроке было практически невозможно, и говорила она, по большому счету, только «да», «нет» или «не знаю». Бабушка с Соней могли добиться от нее чуть более расширенного ответа, но, как правило, это происходило нечасто.

В конце концов, Лина подралась. Причем подралась совсем не по-детски – она воткнула в руку девочки, которая что-то не то сказала о ее поведении, шариковую ручку. Рана вышла глубокой, и Лину просто заставили пойти к психологу.

Бабушка была безутешна. В последнее время она бывала такой часто.

Лине было все равно.

Двенадцатилетняя Соня ждала сестру у кабинета, нервно ковыряя стену. Ей не нравилось ничто из того, что она видела вокруг – тошнотворно-розовые стены, плакаты, детские рисунки, несколько прыщавых подростков в очереди. Если бы не родители, цепко держащие своих детей за руки или наблюдающие за ними, точно бы что-то произошло.

Соня знала, что Лине не поможет психолог. Все, что ей помогло бы – уехать из этой чертовой квартиры, выжечь из памяти последние пару лет, вернуть отца и, черт возьми, никогда больше не возвращаться в этот чертов дом с кладовкой и зеркалом в детской. Соня толком не заходила туда уже пару лет, почти постоянно отсиживаясь у себя или гуляя по городу.

Лине не поможет уже никто, и Соня это прекрасно понимала. Это было в ней – она росла напротив чего-то, что вселяло в Соню ужас. Она до сих пор говорила с Букой, и Соня слышала ее голос по ночам. Она ставила ему лишнюю тарелку, пока никто не видел.

Ее сестра видела его. Она следила за ним взглядом, и это было ужасно. Она наблюдала за ним, а он наблюдал за ней.

Они вместе наблюдали за Соней. И от этого хотелось кричать.

Хлопнула дверь кабинета. Лина вышла, безразлично скользнув взглядом по Соне.

- Ну, как все прошло? - девочка попыталась улыбнуться.

- Лучше некуда.

Глаза Лины оставались все такими же холодными.

01.06.2010

В июле, окончив среднюю школу, Соня уехала, точнее, сбежала из бабушкиного дома. Окончив девятый класс, она была готова поступить в любое ПТУ, лишь бы быть подальше от дома. Этому было несколько причин, и одна из них пугала Соню сильнее всего.

Бука снова был голоден.

[Продолжение в комментариях]

Мракопедия (с)

Приобрести жилплощадь Смирновы собирались давно. Редкие выходные обходились без того, чтобы чета не отправлялась на осмотр очередного варианта. Обычно это ни к чему не приводило. Иногда им что-то нравилось, но после двух-трех дней обдумывания и обсуждения незначительные на первый взгляд недостатки распухали настолько, что вариант отпадал сам собой. Но почти два месяца назад, возвращаясь с работы, Алексей, как обычно, купил в киоске газету. В ней и нашлось то самое объявление.

Оказалось, что трехкомнатную квартиру продавали за сумму, которую они без особых проблем могли себе позволить. Понятно: первый этаж, дому пятьдесят лет, окраина города - но даже с учетом всех обстоятельств сумма была слишком мала. Алексей считал, что тут не обошлось без подвоха, и прямо сказал об этом супруге, но получил невозмутимый ответ, что за просмотр денег с них никто не возьмет, и ничего страшного не случится, если в ближайшую субботу они съездят по указанному адресу и увидят все своими глазами. Возражать Алексей не стал, и жена сама договорилась обо всем по телефону.

В субботу, когда они прибыли на место, оказалось, что квартира пустует уже почти восемь лет. Последний жилец умер, а его родственники не собирались въезжать сюда. Нынешняя владелица квартиры, внучатая племянница предыдущего хозяина, выходит замуж и уезжает за границу, а потому спешит продать то, что считает нужным - пусть и по столь низкой цене.

- А что, у... старого хозяина больше не было родственников? - спросил Алексей.

Агент по продаже недвижимости, пухлая румяная девушка, словно сошедшая с дореволюционных лубочных картинок, пожала плечами:

- Не знаю. Жилплощадью единолично владеет его внучка. Я не в курсе их семейных дел.

Алексей кивнул. По крайней мере, появилось хоть какое-то объяснение. Ты получил жилье в наследство, и оно тебе совсем не нужно, тем более, что ты собираешься валить из страны. Наверное, был смысл продавать его дешево и быстро, вместо того, чтобы ждать неизвестно сколько времени - может, годы - прежде чем кто-то согласится приобрести его по настоящей цене.

Квартира представляла из себя три разных размеров комнаты и кухню, соединенные длинным коридором, на одном конце которого находилась входная дверь, а на другом - совмещенный санузел. Внутри не было ничего, кроме пыли, ветхого шкафа, ванны с пожелтевшей эмалью и черного расстроенного пианино, занимавшего почти четверть самой маленькой комнаты. Стены покрывали выцветшие обои, на которых с трудом угадывался рисунок - цветы и витые орнаменты от пола до потолка. Обычная советская безвкусица. Алексея удивило то, как хорошо они держатся. Ему не удалось заметить ни одного отклеившегося уголка, ни одного пузыря, ни одного разошедшегося шва. Впрочем, тогда он только мельком обратил на это внимание. Агент без умолку болтала, расхваливая соседей и систему отопления, с которой, по ее словам, не было проблем уже несколько десятков лет, и вполне профессионально отвлекала клиентов от вдумчивого и тщательного осмотра объекта. Смирнову квартира не нравилась - она показалась ему тусклой и невыразительной, комнаты слишком маленькими, а потолки слишком высокими. Кроме того, он прекрасно понимал, что старый дом, хоть и способен был, по словам агента, простоять еще сто лет, представлял из себя целый моток проблем. Трубы, кажущиеся незыблемыми, но способные потечь в любой момент, сгнившая проводка, неизвестно на какую глубину запрятанная в толстые стены, кривой пол, выстеленный трухлявыми скрипучими досками, и еще много такого, о чем ты не будешь иметь понятия до тех пор, пока оно не проявит себя.

Но больше всего ему не понравилось то, что его жена, закончив осмотр, сказала с веселой улыбкой:

- В самой маленькой можно сделать кабинет, а в средней будет детская. Ну, со временем.

Ни разу еще она не строила таких планов. По крайней мере, не озвучивала их. В ответ Смирнов только хмыкнул и пожал плечами.

На обратном пути они обсуждали достоинства и недостатки квартиры, и жена, как ни странно, не видела ни одной ложки дегтя, а только трехкомнатную бочку меда площадью в пятьдесят восемь квадратных метров.

- Ничего страшного, что не в центре, - щебетала она, поглаживая ладонью его плечо. - На самом деле, мне оттуда даже ближе до работы, а тебе почти никакой разницы.

- Может быть, - неохотно соглашался Алексей. - Но ведь дом очень старый, хоть об этом подумай. Ему ж пятьдесят лет почти. Я уверен, раз в год эту квартиру соседи сверху заливают. Над ней целых три этажа, на каком-то из них нет-нет да и прорвет трубу, а в перекрытиях и стенах полным-полно уже всяких трещин и щелей. Насчет проводки я тоже переживаю...

- Ну Леш, ну что ты, в самом деле! Неужели не видел, какие там обои? На них же ни пятнышка, ни пузырька нигде нет. Думаю, с тех пор, как их поклеили - а это уже лет пятнадцать, если не больше - по ним ничего не текло. И потолок чистый. А проводка - агент же сказала тебе, что она медная и хорошего качества. Хватит уже дуться, отличное место: и остановка недалеко, и супермаркет большой на соседней улице, и в то же время до парка всего десять минут ходу. Самое главное, окна не выходят на дорогу, я невероятно устала жить над бесконечным потоком машин и дышать их выхлопными газами. Вообще, район очень чистый, зеленый и спокойный. Что тебе не нравится?

- Да все с районом в порядке, - пробормотал Смирнов. - Район действительно отличный. Но вот квартира мне как-то не особенно приглянулась. Не доверяю я ей. Да и возни знаешь сколько с ней будет!

- Не надо никакой возни! - супруга привстала на цыпочки и легонько поцеловала его в щеку. - Квартира-то практически жилая. Хоть сейчас въезжай.

И вот теперь Алексей ехал начинать ремонт. Само собой, все слова насчет "хоть сейчас въезжай" оказались, мягко говоря, художественным преувеличением. Супруга не собиралась въезжать, пока в новоприобретенном обиталище не будут выровнены полы и потолки, настелен "приличный" линолеум, заменены плинтусы, обои и сантехника, установлены пластиковые окна и решены все возможные проблемы с водопроводом и электричеством. Как и ожидалось, Смирнову предстояло разбираться со всем этим самостоятельно. Нельзя сказать, чтобы он не любил работать руками, однако от подобных ответственных дел всегда старался держаться в стороне.

Была пятница, начало вечера. Алексей захватил с собой кое-какие инструменты и отпросился с работы чуть пораньше, намереваясь плотно заняться квартирой. В выходные стоило наведаться в торговый центр, запастись нужными материалами. Ремонт похож на прыжок с парашютом, чем дольше его откладываешь, тем страшнее становится.

Вот, наконец, и его остановка. Новое жилье и правда находилось недалеко, но путь пролегал по старой, заросшей аллее, и за все время, пока Смирнов шел по ней, ему не попалось ни одного человека. Вокруг было сумрачно и прохладно. Вечерние тени разрастались, сливались в сплошные стены черноты, прятали в себе деревья, кусты, скамейки, урны и черт знает что еще. Работающий фонарь оказался только один, да и тот стоял над кучей перегруженных баков и не приносил особой пользы.

С грехом пополам, несколько раз болезненно споткнувшись, Смирнов все же добрался до нужного подъезда. Пару минут искал ключи и, когда совсем отчаялся и уже намеревался повернуть обратно, обнаружил их во внутреннем кармане куртки, куда давным-давно ничего не клал. Домофон противно заверещал, но согласился пустить его внутрь. Исцарапанная черная дверь с поблекшими цифрами номера над глазком тоже открылась без проблем. Алексей аккуратно запер ее изнутри и щелкнул выключателем.

Он был один на один с пустой квартирой. Человек против четырех комнат и коридора, необитаемых уже целых восемь лет, с тех самых пор, как их предыдущий хозяин умер. Интересно, равнодушно подумал Смирнов, где это произошло. Ему почему-то ясно представилось, что в коридоре. Всего в паре метров от того места, где он сейчас стоял. Хозяин полз. Да, полз к телефону в прихожей, отчаянно цепляясь за остатки сознания, сраженный не то инсультом, не то сердечным приступом. Но какая, в самом деле, разница! За прошедшие годы отсюда выветрились и запах смерти, и запах жизни.

Медленно, осторожно ступая, Алексей прошел по коридору. Скрипели и прогибались под ногами старые рассохшиеся доски, и от этих звуков на душе становилось неспокойно. Пожалуй, проще и лучше всего будет постелить поверх досок толстую фанеру, а уже на нее укладывать ламинат или линолеум.

Он вошел в самую маленькую из комнат, ту, где было пианино. Сквозь покрытое толстым слоем пыли оконное стекло виднелись аккуратные клумбы, между которыми росли кусты крыжовника. Рядом с одним из них примостилась почерневшая от времени скамеечка. Не иначе, соседки с верхних этажей выходят вечерами посидеть, почесать языки. Новоприбывшей семейной паре тоже будут перемывать косточки, как же без этого.

Раздраженно вздохнув, Алексей отвернулся от окна и решил заняться обоями. В конце концов, любое новое нужно начинать с уничтожения остатков старого. Он поискал глазами отслоившийся краешек или вздутие, за которое можно было бы зацепиться, но безрезультатно. Обои сидели плотно и ровно, словно их поклеили всего несколько месяцев назад.

На века делали, да, - пробормотал Смирнов и, с трудом отыскав шов между двумя полотнищами, попытался поддеть край одного из них ногтями. Это тоже оказалось непросто, но ему все-таки удалось. Обои отставали плохо, рвались, оставляя в пальцах маленькие клочки. Стена под ними была светло-зеленой, банального казенно-казарменного цвета. Обнажив несколько квадратных сантиметров, Алексей увидел черную линию, начерченную, судя по всему, фломастером или химическим карандашом. Какая-то строительная разметка, решил он, но следующим движением оторвал достаточно большой кусок, и стало понятно, что перед ним вовсе не разметка. Это были буквы.

Всего две полных, Х и Р, и еще половина третьей, судя по всему, А. Смирнов принялся отдирать бумагу вправо и влево от букв и через несколько минут смог открыть целое слово - ОХРАНИТЬ. К этому времени пальцы у него болели, и под ногти забились сухие остатки клея. Он вытащил из пакета только вчера купленный стальной шпатель, а потом, после недолгих поисков, обнаружил под ванной ржавый тазик с обломанными краями. Он наполнил тазик под краном и, вернувшись в маленькую комнату, с помощью носового платка начал мочить обои. Вода стекала по ним быстрыми струйками, собиралась в грязные лужицы на пыльном полу, заполняла неровные щели между досками. Когда тазик опустел, Смирнов отложил его в сторону и взялся за шпатель. На этот раз дело пошло быстрее: намокшие обои легко поддавались лезвию и постепенно счищались, открывая слово за словом.

"...ВВЕРЯЮ ТРЕМ ЗАМКАМ ОХРАНИТЬ МЕНЯ ОТ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ ОТ ТОГО КТО ЗА НИМИ ВСКОРМЛЕННЫЙ ВОРОНОМ ВЕДОМЫЙ КРИКОМ ЛУНЫ СТУЧИТСЯ В НИХ ЧЕРНЫМ ГОРЕМ КРАСНЫМ НЕСЧАСТЬЕМ БУДЬ НАДПИСЬ СЛОВОМ БУДЬ СЛОВО СИЛОЙ БУДЬ СИЛА ДЕЛОМ АМИНЬ..."

Ни точек, ни запятых. Алексей понял, что перед ним нечто вроде молитвы, или даже заговора, заклинания, призванного защитить своего автора от какой-то демонической силы. Хотя, может, вовсе и не демонической. Он еще раз внимательно перечитал надпись. Не исключено, что тот, кто это писал, имел в виду воров или других злоумышленников. Ничего удивительного, квартира на первом этаже, на окнах нет решеток, район глухой и по ночам совершенно безлюдный, а здесь внутри - одинокий пожилой человек, полностью беззащитный перед любой внешней угрозой и, как большинство стариков, склонный к чрезмерной религиозности. Вполне реально тронуться умом и начать писать повсюду всякую мистическую чушь.

Смирнов набрал в тазик еще воды и стал обрабатывать противоположную стену. Там тоже были слова. Он освобождал их из многолетнего плена, чувствуя себя археологом, бережно, фрагмент за фрагментом, очищающим покоящуюся в глубине земли древность, с замиранием сердца наблюдая как разрозненные значки складываются в мрачный узор, как выстраивается из обрывков чужая, давно уже закончившаяся жизнь.

Надписи, выполненные черным и красным фломастером, покрывали стены почти полностью. В основном они состояли из отдельных, не связанных друг с другом слов и словосочетаний, вроде "РАЗЛОЖЕНИЕ" или "ВЕРТИКАЛЬНАЯ НАДОБНОСТЬ", но встречались и более пространные высказывания. Над дверью красовалось "ЧРЕВА ЗАПОЛНЕНЫ ГРЯЗЬЮ И ВО ВЗГЛЯДАХ ТОЛЬКО ГРЕХ Я НЕНАВИЖУ ЭТУ МРАЗЬ".

То заклятье, которое Алексей обнаружил первым, повторялось несколько раз, с некоторыми вариациями, и начиналось всегда так "Я НИЧТОЖНЫЙ РАБ БОЖИЙ ИВН...". Последние три буквы могли означать как "Иван", так и инициалы полного имени, но разбираться в этом Смирнову абсолютно не хотелось.

Между надписями располагались рисунки - кресты, круги, а также несколько странных конструкций, напоминающих не то снежинку, не то индейский талисман "ловец снов". На одной из стен было в детской примитивной манере нарисовано большое человеческое лицо с широко распахнутым и тщательно закрашенным черным ртом.

Алексей прислонился к дверному косяку, ошеломленно осматривая результаты своего труда. Ему удалось освободить от обоев почти всю комнату, кроме полосы вдоль потолка, куда нельзя было дотянуться, и участка стены за и над пианино. Масштаб сумасшествия прежнего владельца квартиры потрясал воображение. Строчки, набранные из разнокалиберных букв, вкривь и вкось тянулись по стенам, опоясывая комнату подобно черным и красным лентам. В разрывах между словами, словно скрепляя собой эти ленты, покоились угловатые изображения крестов или "снежинок", уродливое лицо с разинутым ртом равнодушно пялилось в пустоту. Казалось, в беспрерывном переплетении красного и черного, в мешанине из молитв, рисунков, заклинаний и бессмысленных слов была какая-то своя, неуловимая система, своя парадоксальная логика, не доступная здоровому рассудку.

Смирнов мог видеть лишь ее упаковку, внешнюю, ничего не значащую сторону, и ему не нравилось это ощущение. Наверное, именно так чувствуют себя шифровальщики, когда им попадается особенно сложный шифр. Перед тобой - лишь бессвязный набор символов, но ты знаешь, за ними что-то скрывается. Что-то невероятно важное.

Завозился мобильник в кармане, и Смирнов вздрогнул от неожиданности. Звонила жена, в голосе ее ощутимо сквозило беспокойство.

- Леш, ну куда ты пропал?

- В квартире я пока.

- "В квартире!" Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени уже?!

- Извини. Занялся тут обоями и увлекся немного.

- Увлекся он... голодный, наверно, очень. Давай быстрее домой.

- Все, зай, выхожу уже. Жди.

- Целый вечер жду. Хоть бы позвонил.

- Ну прости меня. Сейчас собираюсь и выхожу...

Смирнов еще раз окинул взглядом комнату. Пожалуй, стоило покрасить стены заново. На следующей неделе, как следует вооружившись всем необходимым, он разберется с этим бредом.

Когда Алексей поворачивал ключ в замке, ему вдруг показалось, что в квартире кто-то ходит. Легкие, шуршащие шаги. Пару минут он прислушивался, но за дверью была тишина.

В понедельник он вернулся с полным комплектом нужных и ненужных инструментов. Выходные прошли не зря - Смирновы провели их в разъездах по хозяйственным магазинам и в Интернете, путешествуя по бесчисленным сайтам, посвященным ремонту во всех его проявлениях. От огромного количества советов, рекомендаций, наставлений и мнений у Алексея к вечеру воскресенья начала болеть голова, и он с радостью и облегчением предвкушал грядущий рабочий день. Теперь этот день закончился, а вечер ремонта наступил. При одной только мысли, что впереди еще десятки подобных вечеров, головная боль возвращалась.

Первым делом предстояло закончить с обоями. Или, на худой конец, начать заканчивать. Смирнов извлек из своего спортивного ранца пульверизатор и несколько шпателей разной ширины и остроты. На этот раз он не собирался тратить время впустую.

Только зайдя в маленькую комнату, Алексей понял, что так и не обзавелся стремянкой или хотя бы табуреткой, чтобы иметь возможность обрабатывать стены по всей высоте.

- Вот ведь хрень, а! - обиженно выругался он. - Даже и не вспомнил ни разу.

Лезть на пианино представлялось не лучшим вариантом. Беспомощно оглядевшись, Смирнов с удивлением заметил, что надписи немного изменились. Казалось, что в прошлый раз они располагались чуть иначе, да и некоторых слов на месте не обнаружилось. Например, отсутствовала "ВЕРТИКАЛЬНАЯ НАДОБНОСТЬ". Он точно помнил эту странную нелепицу, помнил, как силился понять, что именно она может означать, а теперь искал ее, но не мог найти. Зато натыкался на то, чего в пятницу, вроде бы, не было: "СХИЗМАТИК И КОРОЛЬ В МИНУСЕ", "ГОРОДОВОЙ ИДЕТ", "БЛЕДЕН ЛУННЫЙ ЛИК". Последнее повторялось особенно часто, как минимум, четыре раза. Мог он пропустить их?

Тишина, заполнявшая все вокруг, внезапно стала живой, враждебной. И сгущающийся сентябрьский вечер за окном больше не выглядел обычным, в нем появилась угроза, ощущение стремительно надвигающейся беды.

- Ни хрена подобного, - пробормотал Смирнов себе под нос. - Все в порядке. Просто в прошлый раз я невнимательно осмотрел стены, а за выходные картинка в памяти вообще смазалась. Не мог же кто-то тут исправлять эти надписи, в самом деле.

Он открыл окно, и холодный осенний воздух немного освежил голову, выветрил остатки паники из сознания. Ничего из ряда вон выходящего не произошло. В пятницу он невнимательно изучил эти наскальные рисунки, а потому запомнил их неточно.

Смирнов взял инструменты и отправился в зал. Здесь обои были немного другой расцветки, но приклеены прочно. Он ничуть не удивился, когда под первым же оторванным фрагментом оказались начерченные черным буквы. Судя по всему, в свое время вся квартира подверглась подобной "защитной обработке". Алексей усмехнулся. Наверняка в ванной под настенной плиткой тоже обнаружатся послания из прошлого. Например, "ЗАКЛИНАЮ СИЛОЙ НЕБА ЗАЩИТИТЬ МОЮ ЗАДНИЦУ ОТ ВТОРЖЕНИЯ ЗЛА ИЗ УНИТАЗА". Запросто.

Ему нужна была табуретка. Любая, старая, кривая - лишь бы позволяла дотянуться до обоев под потолком. Сойдет и крепко сколоченный ящик. Чем не повод познакомиться с соседями? В крайнем случае, они смогут посоветовать, где поблизости можно купить стремянку. Тащиться с ней в общественном транспорте Алексей не собирался.

Смирнов вышел на лестничную площадку. На ней было еще две двери. Он позвонил в обе, но не дождался появления каких-либо признаков жизни. Видимо, его будущие соседи приходили с работы поздно. Тогда он запер свою квартиру, поднялся на этаж выше и позвонил в левую дверь. За ней раздались шаркающие шаги, а потом низкий хриплый голос:

- Кто там?

- Здравствуйте, - Смирнов вдруг почувствовал себя неуютно. - Я с первого этажа...

- У меня ничего не течет, - прервал его невидимый собеседник. - И вообще, я с утра воду не открывал.

- Нет, я не под вами живу, а с другой стороны, в двенадцатой квартире. Просто хочу спросить, у вас нет случайно старого ящика или табуретки?

Тишина. Он не слышал удаляющихся шагов, а потому был уверен, что мужчина так и стоит за дверью. Но не отвечает.

- Извините, - пробормотал Смирнов. - Всего лишь поинтересовался.

Ни звука. Ни шороха, ни даже дыхания.

Алексей пожал плечами и позвонил в соседнюю квартиру. Ему открыла улыбающаяся темноволосая девушка в запачканных зеленым джинсах и мешковатом свитере. Где-то за ее спиной орал ребенок. На вопрос о табуретке она покачала головой:

- Ничего такого нет. У нас еще половина вещей не распакована, мы тоже недавно переехали. Вы обратитесь к Галине Семеновне, - она показала на третью дверь. - У нее всякого барахла навалом, найдет что-нибудь.

- Спасибо большое.

Галина Семеновна пригласила его внутрь. Это была не старая еще женщина внушительных размеров, с короткой стрижкой и выпученными глазами. Она пообещала дать табуретку, но сначала провела Алексея на кухню, усадила за стол и налила чашку чая.

- Вы ж после работы, надо немного подкрепиться, - сказала она не терпящим возражений тоном и поставила перед ним две вазочки с печеньем и конфетами. Алексей, который и в самом деле успел проголодаться, начал подкрепляться с охотой.

- Ну наконец-то купили эту квартиру, - сказала Галина Семеновна. - А то мне так неуютно, пока она пустая там внизу... почему вы ее выбрали?

- Жене понравилась, - осторожно ответил Смирнов. - А что?

- Странно. Сколько лет они пытались ее продать, все покупатели больше одного раза внутрь не заходили. Отказывались.

- Это из-за бывшего хозяина? Старика, который там умер?

- Не знаю я, из-за чего... Кстати, почему вы решили, что он был стариком? Ему, наверное, и пятидесяти не успело исполниться.

- Хм... расскажите, пожалуйста, про него.

- Да бог с ним...

- Расскажите, любопытно все-таки.

- Много и не знаю. Он ведь тоже въехал сюда, как вы, совсем молодым еще, с женой. Не могу сказать, чем занимался... вроде, археология или что-то такое. Странная, короче говоря, профессия. А после перестройки с женой развелся и стал колдовством на жизнь зарабатывать.

- Колдовством?

- Ну да... знаете, там, "приворожу неверного, отважу от спиртного" и все такое. Будущее предсказывал. В газеты давал объявления, к нему клиенты прямо домой приходили. Иногда в подъезде встречала их. Ни одной нормальной рожи. Вы чай-то пейте, а то остынет...

- Ага. А потом что случилось?

- Бог его знает. С ума он сошел. Начал кричать, сначала по ночам, потом и днем тоже. Мне тут особенно хорошо слышно было, потому что в стенах, там где стояки проходят, там ведь полости. Это только сверху оно все облицовано и замазано, а внутри пустота, так что слышимость неплохая. И вот он кричал, как резаный. Мы тут все бегали к нему, в дверь стучали - никому не открывал. Клиентов не было больше, и сам он почти уже не выходил из квартиры. Раз в неделю вылезал в магазин, не чаще. Ну, а потом... - она некоторое время помолчала, словно собираясь с мыслями. - Потом, как-то утром, я почувствовала запах. Вонь эту. К вечеру вызвали милицию, они дверь выломали, а он там лежит в коридоре.

Смирнов едва не выронил чашку.

- В коридоре?

- Да. В паре метров от двери.

- Жуть какая...

- Именно. Грешно говорить, конечно, но без него нам тут всем спокойней стало.

- Понятное дело, - Смирнов поставил чашку с недопитым чаем на блюдечко и криво усмехнулся. - Только я вас попрошу, вы потом это моей жене не рассказывайте.

- Ой, конечно! - Галина Сергеевна махнула рукой. - Я и вам-то не хотела, но вы сами виноваты.

Дальнейший разговор не склеился. Хозяйку явно расстроили неприятные воспоминания, а Смирнов, несколько ошарашенный услышанной историей, не мог найти подходящей темы для беседы. Наскоро откланявшись, прихватив табуретку, он вернулся к себе, закатал рукава и приступил к работе, на этот раз не забывая поглядывать на сотовый, чтобы не потерять счет времени. Трудовой цикл состоял из следующих стадий: наполнить пульверизатор водой из-под крана - распылить ее по обоям, стараясь, чтобы они полностью промокли - снова наполнить пульверизатор водой - распылить ее по соседнему участку обоев - начать счищать уже достаточно пропитавшиеся обои на первом участке - счистив их, перейти ко второму - повторить все сначала. Монотонность процесса успокаивала, отодвигала неприятные истории и нехорошие предчувствия на задний план. Смирнов без перерывов проработал почти три часа, полностью очистив две стены в зале. Здесь не было краски, и надписи шли прямо по штукатурке, а в остальном мало чем отличались от надписей в маленькой комнате: чаще других встречалась молитва "раба божьего ивн" о защите от того, кто стучится в двери, попадались короткие опусы о боли, ненависти к греху и крови, перемежаемые крестами и кругами. Но находились и новые выражения, вроде глубокомысленных "НЕБО ПЛЮЕТ НА ЧИСТОТУ" или "В ОКОВАХ РАЗУМА РАСТУТ СЕМЕНА ПОРЧИ".

Около восьми Алексей позвонил жене, сказал ей, что в ближайшее время отправится домой. Когда он прятал телефон в карман, в соседней комнате кто-то громко прошептал:

- Лунный серп уже точат.

Алексей замер. Не было никаких сомнений в том, что он в квартире один. Но четыре слова, больше всего похожие на строчку из какого-то стихотворения, прозвучали слишком отчетливо. Взяв в руку шпатель, Алексей заставил себя выйти в коридор и, стараясь ступать как можно осторожнее, подошел к двери, за которой должен был находиться тот, кто эти слова сказал. Дверь оказалась приоткрыта.

Он толкнул ее и, спешно ударив по выключателю, увидел совершенно пустую комнату. Одна из створок окна была распахнута, но, возможно, он сам открыл ее. Возможно, еще в прошлый раз. Смирнов погасил свет и подошел к окну. Оказалось, на улице моросит мелкий дождь - в лицо дохнуло влажной прохладой, и опять стало немного легче, лед в животе начал таять. В самом деле, что за бабские страхи! Кто-то прошел мимо окна, и до него долетел обрывок разговора, вот и весь секрет. Это же первый этаж, а не седьмой, нужно привыкать. Хотя, конечно, странные у них тут разговоры.

Смирнов закрыл окно и вернулся в коридор. Разложив аккуратно инструменты, он надел куртку и погасил свет везде, кроме прихожей. Этот последний выключатель Алексей нажал, только выйдя на лестничную площадку, благо, что можно было без труда дотянуться. Поворачиваться к темной квартире спиной не хотелось.

Направляясь к остановке, он мысленно насмехался над собой. Во всем виноваты чертовы надписи, тяжелый рабочий день и неприятная тишина пустой квартиры. Ну и рассказ соседки, конечно. Порадовала, называется, новосела. К следующему разу он решил скинуть на телефон музыку повеселее и прихватить наушники. Это должно помочь.

Ночью, когда они лежали в постели, жена обняла его и прошептала на ухо:

- Как думаешь, может, мне ездить туда вместе с тобой? Вдвоем мы будем справляться быстрее, ведь так? А ужинать станем ходить куда-нибудь.

Алексей, который, разумеется, не собирался рассказывать своей немного суеверной супруге о мрачном сюрпризе от прежнего жильца, поцеловал ее в плечо.

- Чуть попозже, малыш. Сейчас там много грязной работы. Как я с ней закончу, тогда мне и понадобится твоя помощь. Будем вместе красить потолки, оклеивать стены, укладывать ламинат... впереди еще много всяких дел, успеешь потрудиться.

- А тебе там не скучно одному?

- Да некогда особенно скучать... вот пока стены очищаю, потом начну фанеру на пол стелить.

Жена прижалась носом к его щеке, и он решил, что от надписей нужно избавиться во что бы то ни стало. Не просто закрасить или заклеить их, а смыть или соскоблить. Чем тщательней, тем лучше.

Во вторник автобус, на котором Смирнов ехал из офиса, попал в пробку, и поэтому до квартиры удалось добраться только к шести вечера. На что-то глобальное просто не оставалось времени, и Алексей, предварительно включив везде свет, занялся надписями. Он взял самый толстый и широкий стальной шпатель и принялся соскабливать буквы в маленькой комнате. Поначалу получалось не особенно хорошо, но постепенно ему удалось найти нужную стратегию - сперва расковырять краску одним из углов стальной пластины, а затем счищать ее всем лезвием. Снова казалось, будто надписи немного изменились: молитв о защите было три, а не четыре, как он думал раньше, зато признаний в ненависти к греху заметно прибавилось. Алексею с трудом удалось удержаться от того, чтобы тщательно пересчитать их и записать результат - это будет блажью, потаканием иллюзиям и слабости. Надписи не могли меняться, они представляли из себя всего лишь набор неаккуратных букв и нелепых рисунков. Проблема в том, что их было слишком много, и память не справлялась, путалась во всех этих кривых красно-черных строчках. Какая, в самом деле, разница, сколько именно раз на стенах встречается слово "АМИНЬ" и видел ли он здесь в прошлые разы словосочетания "СЕДЬМОЙ ФОНАРЬ", "В ПУСТОТЕ ТИШИНА" или "НЕ ВЫДЕРЖАТЬ ИХ ВЗГЛЯД". Скоро от этой чертовщины не останется и следа.

Смирнов, как планировал, до отказа набил мобильник разной музыкой, и теперь, надев наушники, наслаждался. Его музыкальные пристрастия не отличались оригинальностью: в основном, русский рок девяностых, немного рэгги, чуть побольше современного панка. Слегка пританцовывая (ведь никого не было рядом) и вполголоса подпевая (по той же причине), Алексей соскребал со стен свидетельства безумия их прежнего хозяина.

Автор: Дмитрий Тихонов

На второй год проживания в трехкомнатной квартире с мамой и Мухтаром (собакой породы Чихуа, которую просто зовем Мухой в силу его назойливости и сравнительно небольшого размера), начала я жаловаться на то, что хочу котенка. Как-то так сложилось, что я котов люблю, а мама - собак. В исполнении желания мне было отказано, ибо "кто за ним ухаживать будет? Шерсти с него много! Обоссыт все углы".
В общем, смирилась с тем, что не видать мне кота. Да и без него неплохо жилось, пока одним прекрасным осенним днем не случилось СОБЫТИЕ.
Во дворе у нас располагается детская площадка. Балкон и окна на кухне и в моей комнате как раз выходят на неё, потому я слышу всё, что там происходит. Сижу, играю в комп, слышу мяуканье. Тонкое такое, жалобное очень. Мама как раз в это время на улицу вышла с Мухтаром гулять. Возвращается она минут через десять: глаза лихорадочно блестят, выражение лица жалостливое и немного растерянное. Говорит, мол в прямоугольном окошке (какие бывают в пятиэтажных домах, не знаю правда, в подвал они ведут или куда) сидит черный котенок и мяукает. Она не достала его оттуда, потому что с Мухтаром была, неудобно как-то вытаскивать котенка и держать поводок собаки, да и как собака на другое животное отреагирует - вопрос.
Оставили Муху дома, пошли смотреть что за котенок. Мама решительно берет его и собирается вытащить, как тут же отпускает: лапка у котенка не то что в крови, а мясо видно! И кость. Тут-то и становится понятно, чего это животинку никто из сердобольных мамашек, гуляющих со своими отпрысками во дворе, не взял - кто с раненным животным связываться захочет?
Мама смотрит на меня в растерянности, что делать не знает и котенка брать боится, вдруг больно ему сделает или еще что. В итоге, котенка вытащила я. Он уже через пару минут мурчал у меня на руках. Когда принесли его домой, он с удовольствием съел пачку вискаса (который покупали обычно Мухтару) и спокойно изучал местность. Ему даже раненная задняя лапка, которой он не мог шевелить, не мешала передвигаться. Семейным советом было решено нести котенка в ближайшую ветклинику, до которой не так уж и далеко пешком, всего минут пять-шесть. Взяла свои деньги, отложенные на кино и прочие развлечения, коробку из-под обуви, в которую погрузили кота - пошли.
Время уже к вечеру было, но ветеринарка работала до восьми, чему мы порадовались. Осмотрели котейку, сказали что перелом у него, не могут ему гипс наложить без рентгена, а этот самый рентген надо проходить в другой вет.клинике. Но хоть рану обработали и забинтовали (за семьсот рублей, ага).
Неся котенка домой, думали, какое имя ему дать. Барсик, Макс и прочие - банально как-то. Мы еще не знали, что суждено котенку навсегда быть Костылем.
По прибытию домой котенок был напоен и накормлен. Мы позволили ему свободно перемещаться и это стало нашей фатальной ошибкой: это чудовище залезло в зазор между холодильником и плитой. Выковырить его оттуда было той еще задачкой. Мама с трудом отодвинула холодильник - кота нет. Он залез в сам холодильник, там внизу есть такое пространство свободное. Пока вытаскивали котенка, он уже успел побывать и "сволочью", "и заразой", и "шахтером".
В итоге я закрылась с котенком в своей комнате. Он побродил по ней немного, а потом лег у обогревателя (в квартире, да и во всем доме очень холодно, старые жильцы грешат на школу искусств, разместившуюся на первом этаже, мол после её открытия отопление никаким стало). Соорудила ему лежанку из старой шерстяной кофты, так котенок даже лежать в ней не стал - невозмутимо выбрался за её пределы и снова лег на пол.  Ну и черт, думаю, с ним.
Когда легла спать, это чудо с замотанной лапой забралось ко мне на диван, улеглось мне на грудь и стало мурчать, свернувшись клубочком! Из страха его раздавить во сне, неизменно возвращала его обратно на подстилку, но он также неизменно забирался ко мне. И это на трех лапах, с грузом в виде перебинтованной! В общем, настолько целеустремленного, шустрого и ласкового кота я никогда в своей жизни не видела.
На следующий день отнесли животное в другую ветеринарную клинику, расположенную среди частных домов и хорошую хотя бы тем, что не дерут втридорога, а лечат даже лучше. (Насчет рентгена, нам сказали, что одного снимка недостаточно, надо делать несколько, потому мы вовсе не стали его делать). Бабушка, работающая ветеринаром, сказала: "Да зачем рентген? Тут и так кость видно!". А еще она сказала, что котенок, скорее всего, домашним был, потому что чистенький, да и характер травмы такой, как если бы он упал с большой высоты. Так что мы предположили, что наш новый питомец выпал у кого-то из окна.

Наложили котенку гипс и стал он Костылем. Очень уморительная картина, когда белый-белый гипс на лапке черного котенка больше самого котенка. Уж с таким аксессуаром должен Костыль помедленнее стать, но куда там! На трех лапах и с этим гипсом бегал за Мухтаром так, что собака уже не знала куда деваться. Мухтар только задремает где-нибудь, Костыль к нему под бок ляжет... Муха просыпается, видит это чудо и спешно ретируются. Стоит отметить, что Мухтар самая пугливая собака, какую только можно встретить.

Через неделю котейке нужно было снимать гипс. Он всё время спал со мной, забирался на диван даже с гипсом... но вот осталось два дня до посещения клиники, а Костыль перестал есть, пить, его начало рвать. Мы переживали, а что делать не знали.
Встаю утром на следующий день, а костыль лежит в коридорчике, соединяющим кухню и прихожую: уже коченеть начал. Я в слёзы, жалко. Такой ласковый, хороший котенок, сразу в горшок стал ходить... мечта, а не питомец - умер.
Взяла коробку, уложила его туда, а это тяжело, у него уже всё задеревенело.
Мама даже плакать не стала. "Чумкой, наверное, заболел. Мы бы ему уже ни чем не помогли. Эх, хорошо мы за котом ухаживали, он от нас аж на тот свет сбежал! Честно, больше денег на лечение жалко, прости Господи," - сказала она тогда. В принципе, как бы цинично это не звучало, но мне тоже было жалко и деньги, и котенка. Котенка, правда, больше.
С тех пор каждый раз, когда хочу завести котенка, вспоминаю Костыля или о нем мне напоминает мама - и еще одно животное в мире минует участь быть загубленными нами (или нашей нехорошой квартирой). Кстати, насчет квартиры куда более вероятно, потому что позже мы завели другого котенка, но то ли приобрели его уже больного, то ли действительно не живут коты в нашей квартире (во всяком случае, участи этого котенка не знаю, так как мама, психанув и устав от того, что котенок обосрал уже всё, что толкьо можно, отнесла его в соседний двор, где бабушки на пенсии устроили "кошачий рай"). Зато это рыжее чудовище, в шерсти которого практически вся моя одежда, живет и в ус не дует /люблю свою собаку, он лапочка =) /

Фотографий Костыля не сохранилось, так что прилагаю к посту фотографию Мухи. Заботьтесь о братьях своих меньших.

Тело.

Мила несколько дней уже не была на работе, да и сил пойти туда больше не хватало, их едва было достаточно, чтобы встать с кровати, и, кутаясь в мамин свитер, приготовить себе немного еды. Температура тела повысилась до тридцати восьми и старинный трельяж с большим зеркалом, словно грибами, обрастал баночками и таблетками. Лёха все предлагал угостить чем-нибудь, но каждое его слово вызывало в девушке ещё больший ужас. Она не знала, куда ей деться, оставаться ли на кухне под пристальным взглядом небритого мужика или валятся в постели, ожидая, пока появится тот, другой. Эта тварь, что она такое? Что ей нужно?

— Уходи! — крикнула Мила, кидая в угол подушку. — Вали отсюда!

Нужно подождать только капельку. Ещё половинку месяца этого кошмара, и будет достаточно денег, чтобы переехать. Пусть этот ублюдок шепчет себе что хочет, пусть он подглядывает и подслушивает, ему не победить. Мила звонила Соньке и жаловалась, намеренно опуская самые жуткие подробности. К её большой радости, подруга решилась на переезд, какая разница, где работать за копейки? Вместе снимут другое жильё, пусть дороже, но без соседей зато. Чуток потерпеть. Лучше уж здесь, лучше уж здесь. Лучше? На минуту ей почудился запах дома. Каждый знает, как пахнет родная квартира, в которой провёл детство. Каждый помнит, как над маминым борщом поднимается ароматная дымка, как выглядит потолок в собственной спальне, когда не можешь уснуть и наблюдаешь за отсветом от фар автомобилей. Как журчит вода на кухне и мама гремит посудой, как звучит стиральная машинка, когда отжимает бельё. Пока живёшь беззаботно и весело, не замечаешь всех этих чудных подробностей, кажется, мозг не обращает на них внимания, не запоминает, и только когда плохо, когда остаёшься один, в полном отчаянии, понимаешь, что в голове зафиксирован каждый, каждый крохотный момент из собственного детства.

— Мама. Мамочкааааа. — ревела она в подушку, хрупкие плечи вздрагивали и опускались.

Сосед настороженно слушал. Ему казалось, горячие слезы девушки падают на лицо и оживляют сероватую кожу. Тьма отступала. Холод боялся этого тепла, боялся человеческого страха. Холода больше нет, теперь его ничто не держит. Он отходит от стены, покачиваясь на полусогнутых ногах, делая рваные, тяжелые шаги по направлению к горячему дрожащему комочку, что так влечёт его. Сосед облизывает тонкую прорезь, заменяющею ему рот, и делает ещё шаг. Ещё. Мила слышит смутные стуки сквозь температуру и пелену истерики. Дверь закрыта на замок. Мужик не войдет сюда. Ему сюда не попасть. А вдруг у него есть ключ?

Ей сложно определить, откуда доносятся эти звуки, снаружи или изнутри, но в комнате никого нет, горит свет. Всё хорошо. Пока горит свет, всё хорошо. Пока горит свет, чудовища исчезают. Девушка сидит на кровати и вытирает руками слезы. Последнее время она ревёт каждый день и от этого постоянно болит голова. Пока горит свет, она в безопасности. Сосед стоит совсем рядом, протяни руку, и почувствуешь студенистый холод его тела. Он делает надрывный шаг и останавливается, втягивая воздух. Так близко к этой чудесной женщине он не был ещё ни разу. Так рано забирать её, так мало сил, но он не может удержаться. Это сводит его с ума, пальцы начинают дрожать, дыхание учащается. Мила оглядывается через плечо, мгновенно замолкая, сглатывая налипший в горле ком, но никого нет. В комнате только она со своими отчаянием и страхами. Сосед не в силах больше терпеть, он раскрывает рот так широко, как может, высовывает длинный язык и прикасается им к горячему плечу, медленно проводит им вверх, когда девушка в страхе отскакивает на другую сторону кровати. Она не понимает что происходит, сердце кувалдой стучит в висках, в комнате пусто. Пусто. Пусто в этой чёртовой комнате!

— Мамочка, мамочка, родная, помоги. — шепчет она, сползая на холодный пол и прижимая колени к груди.

Сосед медленно шевелит языком во рту, смакуя чудесный вкус человеческой кожи.

***

Зрение.

Сначала Мила металась из кухни в комнату, но Лёха каждый раз появлялся в коридоре и грубо прогонял её. Казалось, он вообще не спал.

— Вали к себе, шалава! — кричал он, размахивая пустой бутылкой пива. — Я тут тоже живу, не хочу рожу твою опухшую видеть!

Он казался ей ничуть не менее страшным, чем тот, другой, в холодном углу. Только этого небритого и пьяного ублюдка не отгоняет свет, он не исчезнет, едва вспыхнет лампочка. Девушка уже перестала надеяться на какое-то сострадание с его стороны, уже не чаяла найти искру какого-то человеческого чувства в темном взгляде этого мужчины. Взгляде, наполненном непонятной ненавистью к ней и всему живому. Она запиралась у себя в комнате, погружаясь в электронное пространство сериалов и сообщений потому что не хотела существовать на самом деле.

«В Питере опять дождь=)» : гласит надпись на её стене, а снизу красивая картинка с мокрой крышей Исаакия, поддёрнутой лёгкой утренней дымкой.

В какой-то момент всё стало размытым и маловажным, температура держалась уже который день, с трудом хватало сил подняться и доползти до туалета, который находился возле кухни. Мила позвонила матери и попросила денег, чтобы снять новую квартиру. Через пару дней они поступят на счёт, и всё закончится. Мама пугала её, что в большом городе всё не так просто и не так весело, как кажется, что там по улицам бродят маньяки и наркоторговцы, что все вокруг обманщики и барыги, и никому нет дело до тебя. Кое-в-чём она была не права — она и представить себе не могла, что способно происходить в этом городе на самом деле. Даже в самых худших кошмарах мать девушки не смогла бы увидеть весь ужас реальности, который обрушился на её дочь. Даже после всего, что произошло с ней, Мила не хотела просить денег пока совсем не выбилась из сил. Мать работала за копейки, едва хватало денег на жизнь, а девушка для того и уехала ,чтобы устроится как-то получше. Хотела помогать. И вот попросила у бедной женщины денег, зная, что та побежит по знакомым занимать, будет меньше есть и меньше спать, потому что теперь не скроешь свое бедственное положение, не скажешь, что «всё хорошо, мам».

Мила сглатывает слюну, лайкая какую-то бессмысленную новость, и по её щекам вновь катятся слёзы. Волна отчаяния и боли расходится по комнате, сосед открывает рот, достает длинный язык и шевелит им в воздухе, чтобы не проронить ни крупицы этого чудесного аромата. Человеческое отчаяние. Пища богов. Оно наполняет его невиданной силой, лицо горит, кожа набухает и лопается в местах, где когда-то находились глаза. Черная жижа течёт по подбородку, крупные комочки беловатых нервов с огромными радужками пульсируют, улавливая очертания комнаты, залитой искусственным светом. Эта женщина, которая пришла к нему, очень красива и сильна. В ней столько жизненной силы, что хочется выпить её всю без остатка. Мокрые от пота волосы пахнут словно увядающие цветы, приторно и ярко.

Мила вскрикивает, обессилено сползая на пол. Прямо посреди комнаты она видит неясный силуэт с ужасным лицом и глазами навыкате, с кривой рваной усмешкой и острыми зубами. Она хочет кричать, правда хочет, но горло сжимает дикий страх, и из него доносятся лишь сдавленные отчаянные хрипы. Каждая секунда человеческого ужаса делает его сильнее. Каждый судорожный вдох наполняет его эфемерное тело реальностью. Силуэт больше не дрожит, он чёткий и ясный, в два прыжка оказывается возле девушки, длинные руки с тонкими пальцами вонзаются в горло и давят изо всех сил.

Мила хватает ртом воздух, хрупкие пальцы не способны разжать ледяную хватку, за несколько секунд она чувствует, как ужасающий холод пожирает её тело, а собственное тепло уходит куда-то во вне. Сердце бешено колотится в груди, белки глаз краснеют от приливающей к голове крови.

— Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. — быстро шепчет убийца, его широкий рот искажается в хищном оскале.

Последние крупицы жизни покидают девичье тело. Оно больше не болит. Всё уходит, опускается в непроглядную темноту, всё случится даже раньше, чем закончится кислород в клетках. Мила больше не сопротивляется. Всё уходит... Всё… В замке быстро проворачивается ключ, Лёха влетает в комнату словно дикий зверь и орёт что-то нечленораздельное. Он замахивается что есть сил, и в прыжке наносит удар монтировкой по голове соседа, опрокидывает его на пол, остервенело и жестоко продолжает опускать свое оружие в студенистое тело. Тот кричит, визжит и хрипит, пытается отползти в свой угол, в спасительную темноту и холод. Но человек не пускает его, хватает за ногу, подтягивает к себе и вновь дает несколько размашистых ударов. Больно! Как же больно!

— Это я нашёл тебя, ты, мразь! Сдохни! Сдохни!

Кости хрустят под напором метала, на пол льется черная вонючая жижа. Лёха ломает руки, бьет по ногам, на его лице проступает жуткий оскал, пока монтировка вновь и вновь входит в мягкое тело мертвеца. Тварь лежит на боку, тонкие пальцы выворачивают доски паркета, пока наконец всё не стихает. Скорчившись в луже собственной крови, убийца сипит и шепчет какие-то одному ему слышимые слова. Последняя судорога заставляет худое тело изогнуться и вздрогнуть, чтобы затем, кусок за куском разложится на полу Питерской коммуналки и навсегда уйти в темноту.

«У него все-таки был ключ» — мелькает в голове девушки последняя мысль, прежде чем она теряет сознание.

***

Сосед.

Мила сидит на диване в комнате Лёхи, дрожащими руками сжимая чашку теплого чая. Горло нестерпимо болит, на коже чернеют громадные синяки. Она смутно припоминает события последней недели и теперь, когда с глаз будто упала пелена, мозг по крупицам восстанавливает детали. Если бы кто-то рассказал ей о подобном, она бы хохотала как умалишённая, и потому никто и никогда, кроме неё и Лёхи, не узнает что произошло на первом этаже старенького домишки. Никто не узнает какого это, ощущать дикий холод в самой сердцевине собственных костей и понимать, что умираешь, ещё не расставшись с жизнью. А затем, погружаясь в неизмеримую пустоту, возвращаться обратно, к теплу и солнечному свету.

Мужчина мерил собственную комнату быстрыми шагами, делая глубокие и порывистые затяжки сигаретным дымом. Его всё ещё трясло, руки сжимались в кулаки, а на шее пульсировала крупная вена. Казалось, он всё ещё находится там, с монтировкой в руках, всё ещё наносит удары и неистово кричит, верша справедливую месть. Словно являясь его отражением в кривом зеркале, Мила спокойно пила чай и молчала.

— Ты прости, что сдал тебе такую комнату. Я пробовал мужиков селить, так этот гад на них вообще не реагирует, только всякая чушь снится. Баб ему подавай. — быстро проговорил Лёха, не посмотрев на девушку.

— Мудак ты. — безучастно заявляет она и делает крохотный глоток.

Тёплая жидкость проваливается в желудок, жизнь медленно, но верно возвращается в измученное тело. Нет сил злиться. Нет сил бояться. В голове звенит пустота, прозрачная и ясная.

— Так ты ждал его?

— Да. — мужчина нервно закуривает ещё одну сигарету. — Нам эта хата досталась по наследству. Ну, моей покойной матери досталась от отца. Он жил тут, а как откинулся, так хата и опустела. Мы сразу заселились, обрадовались тогда очень. Хостел хотели сделать. — кривой смешок. — А потом Таська умерла. Я в комнату ворвался, когда эта сука её душила. Хвать его, а он уже прозрачный. А жена мёртвая. Так и сгинул в углу. Не успел тогда. Тринадцать лет отмотал на зоне за него. Это я потом уже узнал, что эта тварь тут не одну бабу извела, потому и не жил никто, только дед. А мать все обижалась на него, что в гости не звал, причитала, что старый хрен хату в Питере зажал и живёт один в четырёх комнатах.

С этими словами он протягивает девушке старую, измятую по краям фотографию, с которой смотрит счастливая пара молодых людей. Раньше, много лет назад, во времена беззаботной молодости, Лёха был другим, тогда еще просто Алексеем Антоновичем, ладным и крепким парнем с широкой улыбкой и непослушными, встрёпанными волосами.

— А откуда ты знал, что успеешь в этот раз? — фото возвращается обладателю.

— А я и не знал. Сторожил тебя, думал, как синяки появятся так уже скоро, у Таськи так было, сначала синяки по всему телу, потом слабость, ну и дальше… Дальше ты уже знаешь.

— И агента даже нанял?

— А кто к такому, как я, вселился бы?

Мила внимательно рассматривает средних лет мужчину, который выглядит гораздо старше своего возраста. Жизнь изрядно потрепала его, сделала глаза мутными, а движения дёргаными. Он, конечно, не мог предвидеть все действия этого существа, и ему было всё равно на последствия. Ненависть и жажда мести, вкупе с тринадцатилетним заключением, выжгла всё нутро, выдавила человечность по капле. Если копнуть глубже, приходило понимание, что этот Лёха не так уж и отличался от призрака, или кем тот был на самом деле.

Девушка поднимается на нетвердых ногах, и, прежде чем покинуть комнату соседа, говорит:

— Ты же хозяин квартиры, да? Деньги верни мне, не то в ментовку пойду, а уж синяки они найдут.

Лёха колеблется. Он неотрывно смотрит в глаза этой девушки и отчего-то вспоминает, как она бесила его в первые дни своего приезда. Раздражала бесконечными и бессмысленными разговорами по телефону, постоянным смехом и музыкой в комнате. Он не трогал её, старался не мешать, потому что хотел отомстить. И, может быть, когда-нибудь, через много лет, Лёха признается себе, что его злило собственное отчаянное желание прикоснуться к этой невинной молодости, снова почувствовать себя живым и новым, таким, каким он был до тюрьмы и каким уже не будет никогда.

Мила не отводит взгляд, как все разы до этого. Это уже не та девочка, которую он обескуражил бесстыдным взглядом тогда, на кухне. Это взрослая женщина, в чьих каштановых волосах виднеются крупные седые пряди, и чьи зеленые глаза стали спокойными и холодными, словно бутылочное стекло. На припухшем лице не видно и следа недавней истерики, она смотрит, молчит и читает жалкую душонку Лехи как детскую книжку-раскраску. Она словно видит, как он сидит в камере, перебирая события из жизни, которую уже никогда не вернуть, как он дрожащими руками, поздно ночью, скоблит ложкой обшарпанную стену и сжимает зубы от бессилия.

— Деньги верну. — хрипло говорит он, внезапно отводя глаза. — Ты же была там, за гранью, да? Ты что-нибудь видела?

Мила кивает и улыбается, от её образа веет ледяным холодом. Может быть, этот невиданный монстр и вернул ей жизненную силу, но детскую непосредственность, веру в лучшее и свойственную только молодым беззаботность он унёс с собой в темноту.

— Да. — тихо говорит она. — Только это секрет.

Автор: Hagalaz

***

Тепло.

Когда Мила переехала в съемную комнату на Обводном, сосед уже был там. Он стоял в дальнем углу, повернувшись лицом к стене, уперевшись в нее лбом, словно наказанный ребенок, и тихо пошатывался, нервно шевеля тонкими пальцами. Дорожная сумка звякнула карабинами, и девушка оглядела своё новое жилище. Только подумать, её первая съёмная квартира! Ну пусть и не квартира, а комната в коммуналке, зато где! В Петербурге, с окнами, выходящими в знаменитый двор-колодец, посреди которого растет раскидистая берёза.

Мила открыла окно, и в нос ударил запах реки и чего-то кислого, похожего на подгнивающие арбузные корки. Зато мусорный контейнер прямо во дворе, не надо идти далеко. Комнату эту девушке удалось получить очень дёшево, и теперь она в полной мере оценила, почему. Под ногами скрипел выщербленный, побледневший паркет времен СССР, стены были выкрашены в бледно-серый цвет, а старые потолки, метра четыре в высоту, давно покрылись сетью мелких трещин и паутиной кое-где по углам. Само помещение было вытянутым, не очень удобным в проживании, с двумя большими старыми окнами, одно из которых находилось прямо напротив двери. Из мебели только скрипучий диван, крохотный шкаф для одежды, да старинный трельяж с большим зеркалом. Странный набор, но сойдёт, Мила всё равно не собиралась часто находиться дома — в большом городе нужно много работать, чтобы выжить. А молодость требует много развлекаться, чтобы жить.

— Ну, сначала сделаем уборку, а там посмотрим. — бодро заявила она четырём стенам, хватая специально купленную по дороге швабру.

И сразу все закипело, зашевелилось, воздух наполнился запахами моющего средства и девичьего пота. Она тёрла паркет изо всех сил, причитала на предыдущих хозяев, размашистыми движениями, до блеска, отмывала серые стены и причитала вновь. Черная вода выходила из щелей на полу, комната будто вздрогнула от такого напора, затхлый воздух спешил убраться через открытые окна, электрический чайник на трельяже надрывно бурлил, и вскоре Мила довольно вдохнула горячий пар свежего чая. Самым сложным было отмыть тот угол, который находился возле дальнего окна, потому что, несмотря на теплую погоду, из него дуло так, что мерзли пальцы. Комната на первом этаже, так что не удивительно, скорее всего, несло из подвала.

Сосед стоял в углу, и, казалось, не обращал внимания на нового жильца. Он продолжал покачиваться, отстукивая лбом какой-то одному ему известный ритм. Бум. Бум. Бум. Его окружала спокойная, зыбкая темнота и смертельный холод, когда вдруг затылок опалил жар человеческого тела, который лишь на мгновение показался теплым прикосновением и тут же угас в глубокой тишине. Что это? Сосед с трудом оторвал лоб от стены и дёрнул головой, улавливая движения. Ему чудились шаги. Ему чудилось тепло. Мягкое и влажное, как банное полотенце. Снова! С другой стороны.

Мила закончила перерыв на чай и носилась по комнате, теперь уже насухо вытирая злосчастный паркет. Она довольно шлепала босыми ногами и мурлыкала себе под нос какую-то песенку. Сосед дёргался, поворачивая голову вслед ее силуэту, как будто старался уловить мимолетное и размытое движение человеческого тела. Он спиной чувствовал, спиной чувствовал, что… Всё прекратилось. Девушка уселась на диван и устало огляделась. Надо было ещё сходить за продуктами, купить посуду и предметы первой необходимости, потому что завтра уже на работу. Она быстро допила чай из пластикового стаканчика, и, одев старые сандалии, выскочила за дверь. Показалось… откуда здесь взяться теплу? Он какое-то время ещё подрагивал от неприятного ощущения разочарования, хрустел длинными фалангами пальцев, пока снова не прислонился лбом к холодной стене. Бум. Бум. Бум.

***

Слух.

Часы тикали, время неумолимо текло вперед, отсчитав неделю. За окном серебрился пасмурный Питерский вечер, Мила залетела в комнату, и, раскрыв новый крохотный нетбук, купленный в кредит, включила музыку. По коммуналке разлилась веселая попсовая песня, пока девушка переодевалась в домашний халат. Она чувствовала ту самую эйфорию, которую ощущают все приезжие из маленьких городов. Мир кажется им очень большим, а люди — такими разными до тех пор, пока мегаполис не сжимается после каких-то пяти, шести лет до такого же обычного города, из которого перебрались они сами.

Сосед остановился. Он был в замешательстве, через ступни в тело проникали невиданные доселе вибрации, наполняли хрупкие кости и отдавались в ушах странным звоном. Он машинально прикоснулся к гладкой голове, к тому месту, где у людей обычно находятся уши, и провёл пальцем по ровной коже. Снова тепло. Теперь неотступное, настойчивое, приятное.

Мила улеглась на диван, закинув ноги на стенку. Она звонила лучшей подруге Соньке, чтобы рассказать, как устроилась, и уговорить покинуть бесперспективный Орёл.

— Да, всё круто, комната шикарная, такие потолки высокие. — звенел девичий голос.

— Ну хорошо, что тебя не кинули с такой то ценой. — донеслось из трубки.

— Я же тебе говорила, везение есть. Правда, жильцов еще не видела. Тут четыре комнаты, из двух других люди в отпуске до зимы, а в последней тусит какой-то мужик. Видела его пару раз. Риэлтор сказала, что он нормальный. Ты приезжай, Питер тебе покажу.

Звуки. Обрывки каких-то фраз. Обрывки интонаций. Эмоций. Реальность слышится словно сквозь землю, и холод отступает, боится и ёжится в углах крохотной комнаты, согретой долгожданным теплом. Сосед ещё раз проводит пальцами по голове и обнаруживает два небольших отверстия, в которые залетают куски человеческого разговора. Он конвульсивно дёргается, будто в припадке, мычит, зажимая дырки в голове руками, и бьётся об стену, ломая закоченевшие суставы. Все чётче и чётче становится чужая речь, пока наконец не превращается в осмысленный разговор. Теперь он слышит. Слышит эти чудные звуки, с упованием пьет каждую гласную, словно голодный зверь, с вожделением смакует обыденные фразы.

— Да, завтра работаю. И послезавтра. И после. — Мила беззаботно хохочет. — Я тебе звякну ещё на днях, расскажу, что здесь и как. Сонька, если ты переедешь, это будет просто зашибенски!

— Хорошо, давай, удачи на работе.

— Окей.

Девушка вышла на кухню, намереваясь принять душ. Коммуналка, в которую она вселилась, была образцовым строением далёких времён Советского союза. Грязная и пыльная, со звенящими, еще деревянными ставнями, она состояла из четырёх комнат, соединённых длинным, тёмным коридором с антресолями, на которых, за крошечными скрипучими дверцами, хранился всякий хлам. Освещала коридор одна-единственная лампочка без абажура, по границе потолка и стены тянулись пожелтевшие провода старинной электропроводки, казалось, тронь их пальцем, и они рассыпятся мелким крошевом. В общем, квартира создавала гнетущее впечатление заброшенного помещения, которое время навязчиво обходило стороной, пока снаружи люди покупали айфоны и ездили на блестящих иномарках.

На кухне девушку позабавила душевая кабина, которая примостилась между мойкой и видавшей всякое стиральной машинкой. Её мать не могла понять, почему дочь переехала из огромной двухкомнатной квартиры в Орле в грязную Питерскую коммуналку, и, наверное, никогда не поймёт. Мила запахнула халат на влажном теле и включила конфорку. На кухне стояли три газовые плиты, но использовалась только одна — на остальных виднелся толстый слой жирной пыли, а прямо над ними, на пожелтевших газетах и журналах, громоздились какие-то старые кастрюли и плошки. Девушка обернулась на звук чьих-то шагов в коридоре и вздрогнула, столкнувшись взглядом с соседом.

Это был обычный мужичок лет тридцати, в грязных спортивных штанах с растянутыми коленками и шлепанцами на носки.

— Ой. — вскрикнула она. — Здрасте.

— Привет. Недавно заехала? — из его рта пахнуло древним перегаром.

— Сегодня утром.

— Меня Лёха зовут, если чо.

— Мила.

Лёха прошёл к окну, и, выудив из рваного кармана смятую пачку сигарет, смачно затянулся. Девушке он сразу не понравился, сутулый и худой, с синеватыми пятнами на небритом лице и побитыми костяшками, на которых виднелись поблекшие наколки, мужчина имел недобрый бегающий взгляд и кривую усмешку.

— Чо, откуда ты?

— Из Орла.

— Уууу, далеко. — протянул он. — Родственники, знакомые тут есть?

Последний вопрос заставил Милу легонько вздрогнуть, она обернулась и обнаружила, что сосед пристально разглядывает её фигуру, скрытую коротким домашним халатом. Девушка машинально затянула пояс еще туже. От этого человека пахло сигаретами и перегаром, под его взглядом моментально возникало какое-то тошнотворное давление, сердце начинало биться быстрее, как случается, когда идёшь одна поздно ночью по тёмному переулку.

— Есть парень и друзей куча. — выпалила она быстрее чем следовало.

— Понятно. — кривая усмешка. — А синяк откуда? Лупит ухажёр тебя?

— Нет, это я о столешницу ударилась, когда поднос несла.

— Официантка что ли?

— Да.

Мила выдавила последнюю фразу, натянуто улыбнулась, и, схватив недоваренную гречку, отправилась в комнату, бросив отрывистое «мне пора». Она чувствовала себя неуютно, колко, как будто снаружи стоял густой мороз, и больше всего ее бесило то, что синяк находился высоко на бедре, а этот мерзавец его сразу же заметил. Разве прилично вот так осматривать человека, будто кусок говядины? В этом доме она будет носить только штаны.

Мила резко села на кровати, и за её спиной, отражаясь в многочисленных окнах многоэтажек, сверкнула размашистая молния. Удар! Гром пронёсся над серыми крышами, затихая, а затем вновь накатывая откуда-то издалека. Пасмурный вечер превратился в многогласную бурю, и девушка потёрла холодный от пота лоб, соображая, что же её разбудило. Воздух в комнате, казалось, был недвижим, несмотря на открытое окно. Мила натянула одеяло повыше, до самого подбородка, и принялась тереть одну ладонь о другую. Это не помогало, температура опустилась очень сильно, заставляя всё тело подрагивать от зыбкого ощущения и сырости. Чай, пожалуй, мог бы помочь, всё равно не удастья заснуть в таких условиях.

Закрыв дребезжащие ставни, девушка направилась к трельяжу, и вскоре вода в чайнике надрывно зашипела, пошёл пар. Кипяток мгновенно согрел руки, стало казаться, что буря за окном притихла, и хотя слышались ещё раскаты грома и крупные капли барабанили по крышам, отдавая в воздух металлический звон, горячая жидкость согревала тело и унимала мелкую дрожь. Мила аккуратно поднесла чашку ко рту и застыла. В воздухе повисло напряжение, какое ощущается, когда тёмные тучи только собираются на небе и закрывают солнце. Наступает внезапная темнота, даже посреди дня. Вся реальность замирает на несколько минут, птицы прячутся по своим гнездам, ветер боязливо прижимается к траве и дышать становится тяжело, а в следующую секунду...

Удар! Огромная молния блеснула высоко в небе, наливая пространство в комнате яркой вспышкой и выхватывая на поверхности чёрного старого зеркала чужое бледное лицо. Лицо с натянутой кожей без следов носа или глаз лишь на секунду появилось в зеркале и исчезло.

Мила вскрикнула, от испуга выронив чашку. Даже не почувствовав ожог от кипятка, она подскочила к выключателю и со всей силы ударила по нему ладонью. Никого. Тот угол, в котором должен был стоять незнакомец, пустовал.

— Что за чёрт... — пробормотала она.

В дверь настойчиво постучали, на пороге стоял сосед.

— Ты чего орёшь? — грубо спросил он, бесцеремонно проходя в комнату.

Девушка пыталась преградить дорогу, но он грубо оттолкнул её и сделал шаг вперед.

— Какого хрена ты делаешь? — возмутилась она.

— Смотрю, может, гости тут у тебя. Нехрен по ночам таскать кого попало. То музыку врубишь, то носишься ночами.

— Я работаю допоздна, а теперь вали из моей комнаты.

Он ещё какое-то время потоптался, выискивая взглядом несуществующих друзей своей соседки. Когда Леха, наконец, ушёл, запах немытого тела и перегара надолго остался в комнате, даже пришлось открыть окно, несмотря на лютый холод, к которому девушка уже начинала привыкать.

***

Запах.

Жизнь девушки являла собой весёлую, но повседневную рутину, состоящую из работы на износ по пятнадцать часов и частых загулов с друзьями по местным барам. Ночной Петербург притягивал её светлыми ночами и горящими набережными, отбрасывающими свет на чёрное зеркало Невы. Мила приходила домой поздно и сразу же падала в объятия мягкого дивана в те редкие моменты, когда не было сил уже выходить на улицу. Что это было за чувство — протирая большим пальцем запотевшую бутылку пива, гулять по городу до самого утра, смотреть на памятники и красивые здания, освещенные разноцветными прожекторами. Большие города хранят много секретов, и Мила непременно хотела познать их все.

Он ждал её прихода. Сначала настороженно, тревожные мысли о том, что девушка может не вернуться никогда, сводили его с ума. Затем ожидание стало привычным и в какой-то мере даже приятным. Вот она заходит в комнату, устало снимает обувь и плюхается на постель, бормоча что-то себе под нос. Сосед поворачивает голову, чтобы лучше слышать звук шагов, размеренное дыхание и трепетное биение сердца. Его начинает трясти от нетерпения, он бьётся в своем углу, но нестерпимый холод всё ещё сковывает его движения, всё ещё держит дрожащие ноги, так, что невозможно сделать даже шаг. Хорошо было бы, если бы она вообще не уходила из комнаты, а осталась вместе с ним навсегда. Хорошо было бы…

Прошло около двух недель беззаботной, но трудной жизни в новой комнате, когда до Милы донёсся тихий скрип половиц где-то в коридоре. Затем ещё и ещё, это продолжалось несколько минут. Она напряглась, кажется, даже задержала дыхание, и, аккуратно подойдя к двери, резким движением толкнула её от себя. Послышался удар, а затем громкое ругательство. В коридоре стоял Лёха, потирая ушибленную голову.

— Что ты делаешь?! — вскрикнула она, широко раскрывая глаза от возмущения.

— А чо, нельзя по коридору ходить? Комната-то твоя, а коридор глядишь общий.

И тут на неё напал ступор. Не было никаких сомнений, что этот мужик, этот небритый уголовник, топтался возле её двери. Что он делал там? Подслушивал? Она в свои девятнадцать лет ещё не сталкивалась с подобным и не имела представления, как надо себя вести с такими представителями человечества. Девушка мотнула головой и попыталась изобразить ледяную уверенность.

— Коридор общий, а дверь моя! Так что не ошивайся возле неё.

— Ты мне тут не зубоскаль. — рыкнул мужчина. — Не гони волну, нужна мне твоя дверь, я мимо проходил.

С этими словами Лёха сунул мозолистые ладони в карманы спортивок и направился в кухню. Девушка захлопнула дверь и опустилась на кровать.

Риэлтор говорила, что соседи хорошие, а этот ведет себя как засранец, стоит с ним встретиться, сразу же начинает её рассматривать, как будто женщины ни разу не видел. А может точно — не видел! Из тюряги только откинулся, и теперь ходит, приглядывается. Эта мысль заставила Милу сглотнуть слюну. И не скажешь ничего, договора-то не было на квартиру, а так, на словах решили, а тётка за это скидку в два раза сделала.

Внезапно, у девушки защипало в носу. Лицо стало красным, из глаз покатились горячие слёзы. Ей стало казаться, что она совсем одна, абсолютно беззащитная и ни человеческая сила, ни законы этой страны не смогут защитить её от навязчивого внимания уголовника. Сколько в этом городе таких, как она? Таких, которые приезжают в поисках лучшей жизни с чемоданами и без гроша за душой, пропадая затем бесследно, словно их и не было никогда?

Сосед стоял в углу, замерев, словно каменное изваяние. Он слышал этот странный разговор, когда в комнате повис и остался навсегда человеческий страх. Старые выцветшие обои впитывали его как губка, набухали от этой новой, потрясающей эмоции. Сосед прикоснулся к стене пальцами, а затем и гладким лицом, чтобы лучше ощущать её. Внезапно, в голове помутнело, потрясающее чувство закружило его, проникая в каждую клеточку тела. Он набрал вовнутрь спёртого воздуха и уронил голову на грудь, втягивая вновь и вновь чудесный запах девичьих слез вперемешку с дешевыми духами. Невероятно. Аромат пьянил, вызывал зверский аппетит и колючую истому где-то в середине груди. Воздух со свистом и скрипом выходил из новых, только что появившихся отверстий на гладком, как яичная скорлупа, лице.

Мила вздрогнула и замолчала, прислушиваясь. Ей показалось, что где-то возле окна она уловила чужое дыхание. Быстрое, надрывистое, как будто незнакомец дышал сквозь бумажную салфетку. Оно появилось на несколько секунд и затихло. Может, это сосед стоит под дверью и дышит? Ей тут же представилось, как этот самый Лёха скорчился там, в темном коридоре, и, запустив грязную лапу в штаны, хрипит от удовольствия.

— Фу ты. — сморщилась она. — Почудится же такое.

Несмотря на всё произошедшее, вскоре усталость взяла своё, и сон сморил её. Постоянно ворочаясь в кровати, кутаясь в большое одеяло, как будто это могло уберечь девушку от холода, она краем уха улавливала прерывистое дыхание и просыпалась, сонно оглядывала пустую комнату, чтобы вновь погрузится в беспокойные грёзы о доме и каких-то далёких людях.

Сосед слушает её внимательно до тех пор, пока молодая грудь не перестаёт судорожно сжиматься при каждом вдохе. Он ждёт ещё какое-то время, словно надеясь, что беспокойство девушки возобновится, заставит её вертеться и просыпаться от мимолетного страха, но тщетно. В комнате повисает глухая тишина, темнота сгущается вокруг него, обволакивает словно пушистая вата. Он шевелит пальцами, как будто желает прикоснуться к прохладной коже, но вскоре замирает в своём холодном углу.

Бум. Бум. Бум. Мила дергает бровью, поворачивается на другой бок и открывает глаза. Она прислушивается какое-то время, затем садится на кровати, потирая припухшее ото сна лицо. Прямо перед её диваном, нервно дергая руками, стоит высокий мужчина и бьется лбом о стену. Бум. Бум. Бум. Звучит устрашающий ритм в ночной тишине. Девушка зажимает рот руками, мыщцы напрягаются, когда невероятный страх парализует её тело. Высокая худая фигура незнакомца выглядит размытым пятном в пасмурном свете Питерских белых ночей. Бум. Бум. Бум. Ударяется лысая голова с серой, пересеченной крупными венами, кожей. Мила не шевелится, застыла, словно статуя, а на щеки текут солёные слёзы, голова кружится от боли. Девушка медленно откидывает одеяло и поднимается на ноги. Скрип паркета. Бум. Бум…Человек останавливается, поворачивает и наклоняет голову, стараясь уловить мимолетное движение. Больше она не выдержит! Мила бросается к двери, к выключателю, спотыкается, больно падает на колени, но быстро вскакивает, и свет лампы заливает комнату от пола до потолка. В последнюю секунду она видит, как сосед стоит, повернув безглазое лицо в её сторону.

Всю ночь девушка просидела на кухне, облокотившись о какую-то грязную тумбу. Она всё проворачивала в голове ночное происшествие и плакала. Что это? И не скажешь уже, что показалось. И не спишешь на ночные шорохи и страхи или на покровы темноты. Он, этот человек, стоял там и смотрел на неё, он знал, где она находится.

— Что же мне делать? — шептала она, строча сообщение подруге.

— Ты хули тут делаешь посреди ночи?!

Лёха стоит, как всегда, в проходе, сложив руки на груди, его маленькие глазки раздраженно ощупывают фигуру девушки.

— Нехрен на кухне сидеть, у тебя своя комната есть.

У неё нет сил отвечать, но внутри скопилось столько страха, столько боли и отчаяния, что ей хочется бросится к этому убогому человеку и, вдыхая запах старой одежды, разревется у него на плече. Но взгляд Лехи холодный и колкий, он не позволяет совершить такое, а стоит и ждёт, когда она уйдёт в свою комнату к страшному человеку в углу. Мила ничего не говорит. Она поднимается, уходит, одевается, и всю ночь проводит на улице, раскупоривая бутылку за бутылкой.

***

Голос.

Свет в комнате горел постоянно, Мила не выключала его, потому что до дрожи боялась остаться в темноте. Вскоре она заболела. Точнее, не то чтобы заболела, скорее, чувствовала постоянную усталость и слабость. Это не казалось ей странным, спала она мало, просыпалась от малейшего шороха, сжимая похолодевшими пальцами мобильный телефон. Конечности стали тяжелыми, голова кружилась и работать было совсем невыносимо. Она начала брать меньше смен и чаще находиться дома. К её сожалению, Лёха тоже не работал. Только он вообще не работал, постоянно ошивался возле её двери — его с головой выдавал тихий скрип половиц, а однажды, рано утром, только сняв ночную футболку, она поймала его взгляд в замочной скважине.

— А ну отвалил отсюда!!! — вопила девушка, размахивая руками у себя на пороге. — Ментов вызову!!!

— Давай, зови, и что предъявишь мне? Я же тебя не трогаю, а у самой регистрация есть? На каких основаниях живёшь-то? — нагло улыбнулся он.

С тех пор Мила вешала на ручку двери кухонное полотенце и закрывала замок. Из весёлой и беззаботной хохотушки она превратилась в постоянно обеспокоенную, уставшую и побледневшую женщину.

— Всё у тебя хорошо? — звенел в трубке взволнованный говор матери. — Деньги может нужны? Ты так далеко, я очень волнуюсь. А сегодня сон такой плохой приснился.

— Всё хорошо, мам. — на автомате отвечала она, стараясь, чтобы её собственный голос звучал непринужденно и весело.

Соседу нравилось, что его гостья больше времени проводила с ним. Он упивался ее теплом, с вожделением слушал разговоры и вдыхал ароматы живого человеческого тела, которое пахло словно парное мясо. Ещё, ещё больше тепла, пусть оно перетекает оттуда, из яркой девичьей реальности в его мир, холодный и мутный, будто утренняя дымка. Пусть наполняет окоченевшие пальцы с длинными и хрупкими суставами, пусть заставляет тело дрожать от истомы. Запахи, звуки, всё это принуждало его чувствовать себя живым, а где-то в темной комнате, освещённая желтым лучом фонаря, куталась в одеяла одинокая девушка и плакала, сама не зная от чего. Было так паршиво и страшно, так сильно дуло холодом из подвала, что, казалось, пар вырывается изо рта и повисает в комнате мимолетным облачком.

Сосед внимательно слушал ночное копошение девушки в постели, которая намокла от холодного пота. Сон больше не избавлял Милу от постоянного страха, который она испытывала, находясь у себя в комнате, теперь эти ощущения преследовали её и во сне. Ей снилась ночная дорога, по обочинам окружённая заброшенными домами без дверей и стёкол. Вот она меряет шагами потрескавшийся асфальт, когда впереди появляется высокая смутная фигура какого-то человека. Да, эта фигура отдаленно напоминает человека, но не является им. Замотанная в черные лохмотья, с удлинённым телом и абсолютно гладким лицом, пересеченным россыпью желтоватых вен, на котором, словно сделанные дрелью, зияют два круглых отверстия. Существо втягивает ночной воздух и идёт к Миле, а та убегает в один из домов. Тихо скрипят половицы заброшенного жилища, девушка прячется за сгнившей стеной и слушает, как снаружи ходит этот человек, слушает его хриплое дыхание, слушает дрожащий голос.

— Где же ты? Где же ты? Я найду тебя. Найду. Найду тебя. Где же ты? Я чувствую твой запах. Я знаю как ты пахнешь, я знаю каково ощущать твоё тепло. Теперь я найду тебя. Я слышу твой голос. Я знаю тебя. Теперь я знаю тебя. Где же ты?

Она просыпается с негромким окриком, одеяло валяется на полу, ноги запутались в смятой простыне. Девушка часто моргает, сбрасывая внезапно нахлынувшие слезы, и зажимает рот рукой, чтобы не закричать во весь голос. Где-то в комнате, под высокими потолками, будто вытекает из стен чей-то тихий шепот.

— Где же ты? Я найду тебя. Теперь я знаю тебя. Теперь я знаю тебя…

Мила подрывается и включает свет, лампы вспыхивают, заливая пространство мертвым холодным светом люминесцентных ламп. Шепот глохнет где-то в стенах, рядом с подоконником. За дверью слышится тот самый скрип половиц, что был во сне. Так это сосед стоит под дверью и несет эту чушь! Больше она не может терпеть, больше нет сил! Что делать?! Она хватает телефон и выбегает из комнаты в кухню, оставляя дверь открытой.

Ну конечно. Лёха опять там, в темном коридоре, опять наблюдает и подслушивает. Он отскакивает к стене и провожает удовлетворённым взглядом растрепанную и заплаканную девушку в нижнем белье. Мила пытается звонить риелтору прямо сейчас, посреди ночи. Но та не берет трубку. Она вообще перестала брать её, как только получила деньги за два месяца. Эта старая тварь намеренно сдала чёртову комнату и исчезла.

— Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла, сука ты! Тварь! Блядь, чтоб дети твои сдохли! — девушка истошно вопит в безучастный телефон и плачет, лицо покраснело от истерики.

— Тебе что, по морде заехать? Нахрен ты орешь опять посреди ночи? Я спать не могу! — нашёлся Лёха, преграждая путь в коридор.

Он стоит, облокотившись о косяк, и наблюдает за происходящим, кажется, для него это обычное дело. Тёмный взгляд скользит по полуобнаженной фигуре девушки, пока она, часто моргая, пытается переварить его слова. Вот тварь! Он ещё хуже этой суки из агенства.

— Отвали от меня, понял! — кричит она и, отталкивая сутулого мужчину, проскальзывает в коридор.

— Ну сама смотри. — бросает ей вслед уголовник.

Автор: Hagalaz