Рассказ этот продолжение крипистори которую тут читал - Помоги мне. ссылка -  http://pikabu.ru/story/pomogi_mne_4128586#comments

Искал этот текст - не нашел. Захотел чтобы любители данного творчества оценили этот рассказ.

***

Большинство из вас, друзья мои, всего лишь сор, пустая порода. Мне нравится современное понятие “расходный материал”, как чернила в принтере, как сменный наконечник бура в установке. Это про вас, милостивые господа, а теперь немного про меня. Я живу в жопе географии в теле старой бабы с репутацией ёбнутой деспотичной мегеры, точнее жил на момент описываемых событий, но не будем торопить мое повествование.

У меня было много времени, больше чем у любого из вас, уж поверьте. Меня готовили к одному, а я здесь увидел совершенно другие реалии, вы, котятки мои, удивительно быстро меняете свой мир. Я начал с того, что хорошенько изучил вашу свежую историю и культуру. Будучи фактически отшельницей, я потреблял книги и газеты. Да, привыкайте к половым и родовым несоответствиям, это у вас один биологический пол с рождения до смерти, а у меня все зависит от того, кого я на себя надел. Телевизор тоже был мне хорошим помощником, с ним было удобно изучать, что вам, моим зайкам, нравится и на какую чушь вы готовы тратить свое время и деньги. Теперь для всего есть интернет и спасибо вам всем за него, это лучший подарок для меня от вашей ущербной цивилизации, яхонтовые мои.

Когда я устроился в этой бабке, она была раздавленной, униженной и сломленной старой женщиной, потерявшей всякую надежду. Глядя на нее вы вряд ли можете себе представить, как много лет назад ее трахали в два смычка пьяные в говно муж и его приятель, как ее держали в погребе, чтобы она стала более покладистой и смирной. Так просто не может быть, скажете вы. Но было именно так и продолжалось много лет. Началось это не сразу, сначала был счастливый брак, и родилась девочка-красавица. Потом мужа как будто подменили, при дочери он был примерным отцом и заботливым супругом, а наедине с женой превращался в чудовище. Я тут ни при чем, такое у вас бывает и не так уж редко, касатики мои. Она была на грани самоубийства десятки лет, она спасалась только теми счастливыми мгновениями, когда рядом была дочь. Однажды она встретила меня, и я получил свое первое человеческое тело.

Так вот, зайки, знаете историю про слоника, которого привязывают к столбу? Я недавно прочитал, очень познавательно. Слоник беснуется, дергается, но не может освободиться, он маленький, а столб с веревкой крепкие. Когда уже большой и сильный слон снова оказывается на привязи, он по привычке даже не пытается высвободиться, хотя сил бы уже хватило, еще как. И у вас, ребятишки, та же херня, не сомневайтесь. Я аккуратно пробрался ей в череп, заполненный просто гигантским мозгом. Часть своих клеточных структур я разместил в полостях и пазухах, потом слегка раздвинул пластины невероятно тонкостенной черепной коробки, чтобы полностью разместиться внутри головы. Когда я объединил наши синапсы, я просто охуел. Мы пробудились в виде единого целого, и в меня хлынула такая лавина отчаяния и обреченности, что я потерял всякий контроль над телом и меня начало дико рвать. Меня к такому не готовили, я вообще не знал, что у вас, котейки, такие сильные эмоциональные реакции и что они могут приводить к серьезным расстройствам на физиологическом уровне. В погребе было темно и холодно, болели колени и спина. Я научился ослаблять эмоциональные цепи, понизил чувствительность к температуре, боли и начал планировать дальнейшие действия.

- Э, ты, чо, там, старая пизда, блюёшь что ли? Рык, блять, такой, что у соседей слышно, - сверху доносился голос моего дорогого супруга, - Ты если сдохнуть намерилась, я ж тебе в этом и помочь могу, ты только скажи как.

Крышка погреба открылась, появился свет, мои новые глаза давали удивительно четкую картинку. В погреб заглянула знакомая голова на тощей шее. Так вот, вспомним про слоников, пока старик был молод и силен, он мог меня кошмарить, это понятно, но сейчас он был развалюхой. Я просто схватила его за шею и дернула вниз. У нас, как и у вас, очень популярны все виды борьбы, только мы бьемся на специально выращиваемых расходниках, а вы гробите свои собственные тела.

– Аааааай, бля, ты чо творишь сссука! … Ннннн бллля! – он стискивал зубы, лицо было бледным, похоже, он сломал себе какую-то большую кость.

– Я тут подумала, дорогой, что мы как-то неправильно живем. Не гоже мне, образованной женщине почтенного возраста, прозябать в темноте, холоде и сырости, – да, с чувством триумфа у вас, солнышки мои, тоже полный порядок, природа наградила вас невероятно ярким спектром эмоций, – а вот для тебя, милый, это будет полезным опытом.

– Я нннногу сломммал бллядь ты… стаааррая ты бллллядь, … фель… дшшшера пзоови.

– Позову, дорогой, но завтра с утра, а пока ты наказан и должен подумать над своим поведением...

– Сссукка! Я тттбя, блллядь…

Я захлопнул крышку и пошагал наслаждаться пищей и комфортным сном. Кстати, даже самые истошные вопли из погреба были слышны только в сарайчике, построенным над ним. Стоило закрыть утепленную дверцу ветхой с виду постройки, как наступала полная тишина. Про то, что что-то могли услышать соседи, он явно пытался пошутить.

В доме за столом сидел тот самый приятель мужа, который вносил разнообразие в нашу интимную жизнь. Они уже распили одну бутылку настойки на кедровых орехах, эти ёбаные эстеты, и муж, видимо, как раз пришел в погреб за новой.

– Мой нашел чего-то в погребе интересное, меня оттуда выпроводил и велел тебя позвать.

– Хуясе. Клад что ли? – усмехнулся он.

– Да пёс его знает, мне не докладывал, сказал, чтобы ты сам глянул.

Мы пошли к погребу, я поспешил зайти чуть раньше и прихватить аккуратный молоточек с полочки для инструментов.

– А чо он там стонет и воет? Ебёт что ли кого-то без меня, ха-ха-ха? – он нагнулся, открывая крышку.

Последняя его фраза придала мне решимости и ярости, молоток промял его затылок на пару сантиметров и не оставил ему никаких шансов. Теплый ещё труп сам свалился в погреб.

– Я тебе собутыльничка привела, чтобы тебе не было там скучно, – я говорил безо всякого ехидства и злости, спокойно и уверенно, я давал понять, что я не в аффекте, действую полностью осознанно и сожалений ни о чем не будет. Мне было все равно, доживет он до утра или нет, у меня был план на любой исход. А пока я продолжал наслаждаться новым опытом. Мы паразитируем на неразумных существах, природа к нам была гораздо милосерднее, чем к вам. У нас всё по уму, разумные существа живут очень долго, но вне тушки ни на что не способны. А сменные тушки – примитивные твари вроде ваших насекомых, которыми кишит наша планета. Огромным техническим прорывом для нас была инженерия и селекция более совершенных тушек, расширяющих наши творческие и производственные возможности. Ваш типичный завод – это механизмы, производящий механизмы, а наш – живое существо, производящее других живых существ. По какой-то злой иронии вы неразделимы со своими тушками, ваши жизни трагически короткие и хрупкие, а способных к творчеству и движению прогресса среди вас даже меньше, чем всех представителей нашего вида. Не понятно, почему ваши удивительные технологии развиваются так стремительно, и в чем-то вы уже оставляете нас далеко позади.

Паразитировать на разумном существе – это невероятное приключение. Я получал полный букет ярчайших эмоций, просто копаясь в воспоминаниях старушки. Есть один огромный минус всего этого, мои собственные цели выглядели бледными пятнышками в сочной картинке. Очень хотелось начать жить желаниями тушки, забыв обо всем другом, а это уже какой-то симбиоз или даже паразитирование тушки на мне.

С утра я спустился в погреб и устроила мужу подробный инструктаж о том, что и как произошло прошлым вечером. Объяснила, что если он вздумает рассказывать правду, пусть рассказывает целиком, потому, что я в таком случае молчать не намерена. Донесла доходчиво, что его привычный мир закончился и что если он захочет сохранить хоть какую-то его часть, ему во всем придется советоваться со мной. Дикая боль, темнота и тесное соседство с трупом делает психику податливой как пластилин. Я был лучшим по изучению вашей психологии, друзья мои, поэтому в экспедицию отправили именно меня. Эти мои знания совершенно не устарели за время моей транспортировки.

Синька до добра не доводит, дорогие мои мальчишки, девчонки, а также неопределившиеся. Хоть пейте вы денатурку, водяру палёную или самые благородные коньяки с шампанскими. О причинах случившегося у правоохранительных органов вопросов не возникло. Муж выжил, но провел два месяца в больнице и остался хромым.

Я отыгрывалась за свои боль и унижения каждый последующий день его жизни. Даже в присутствии дочери и внуков я позволяла себе на него прикрикивать, хоть и не так жестко, как наедине, а он безропотно подчинялся. Выдержал он два с лишним года, пока инфаркт не оборвал его мучения.

Быть получеловеком здорово, но куда интереснее быть молодым, здоровым и богатым, чем одинокой старухой в вымирающей деревне. Я давно присматривалась к своим внукам, разрабатывала сотни разных планов завладения тушкой одного из них, но всё не решалась. Тут я должен обозначить пару важных нюансов. Во-первых, для того, чтобы тушка приняла меня, мне нужно было её довести до состояния крайней подавленности и нервного истощения, иначе она может меня повредить или даже уничтожить при попытке подсоединиться к ее мозгу. Это правило мы никогда не нарушаем. Во-вторых мне было важно доказать себе, что я способен достигать целей, жестко противоречащих личным ценностям моей тушки. Хотелось также подойти к процессу творчески, использовать максимум моих талантов по контролю над этими удивительными созданиями. Сделать что-то красиво и эффектно для нас – это самый смак.

Изначальный план был прост до неприличия. Я как всегда планировал держать внуков в неадекватной строгости, но на этот раз решил довести принцип жесткой дисциплины до абсолютного абсурда. Телевизионную антенну я чуть свернул в сторону, чтобы старенький телик было невозможно смотреть. По моей затее они должны были изнывать от скуки и моего тотального контроля и очень скоро совершить какую-нибудь страшную провинность, за которую я, конечно, сильнее накажу старшего, посадив его на пару суток в погреб, доведу его до кондиции и заберу себе. Но то, что произошло в итоге, превзошло все мои самые амбициозные ожидания, это была виртуозная игра на грани фола.

Эти мои сорванцы нашли пещеру. Такие пещеры обычно заполнены грязным илом и имеют настолько узкие ходы, что там приходится ползать как червяку, вытянув вперед руки с фонариком. Я мог легко поймать их с испачканной одеждой и наказать. Я даже знаю, что я сказал бы старшему: “Раз уж вам так нравится лазить по темным сырым подземельям по самые уши в грязище, то я доставлю тебе удовольствие, посидишь пару деньков в погребе по уши в собственном дерьме, подумаешь над своим поведением”. Но интуиция подсказывала, что стоит потерпеть и случится что-то более интересное.

Так и вышло. Я как обычно аккуратно проследовала к месту преступления своих пострелят, я умею обострять ваш слух так, как вам и не снилось, как слышат только слепые ваши собратья, родненькие мои. Во время исследования пещеры, которая имела два выхода наружу, мой старшенький застрял. Основательно, совсем. Они сначала поистерили, а потом решились звать кого-нибудь на помощь. И тут началась самая тонкая, самая виртуозная моя игра, которую я не превзошел даже к сегодняшнему моменту. Младший полз первым, поэтому он не мог вернуться, был только вариант выбраться из другого еще неизведанного выхода. Если бы он тоже застрял, у меня было бы два варианта на выбор, и вообще это было бы слишком просто. Так вот, он всё-таки не застрял, он выбрался и был готов звать на помощь.

Мне пришлось вмешаться. Когда он меня заметил, я зыркнул на него настолько подавляющим и жутким взглядом, что он грохнулся в обморок. Он был виноват, чудовищно виноват, я культивировал в них панический страх к себе каждый день. Страх, помноженный на чувство вины, просто выключал хрупкую детскую психику. Он уже был в нужной кондиции, это оказалось даже слишком просто. Я прилёг рядышком и на случай, если придется вернуться, загнал бабку в кондицию и обморок. У младшего была тесноватая черепушка, приходилось приминать мозг, что его неизбежно травмировало и не позволяло ему получать хорошее кровоснабжение, такой вариант не годился, хотя опыт был интересный. Я маленько поработал с его эмоциями, чтобы сделать мальца своим союзником и вернулся в просторную черепушку бабки.

Когда малой вернулся домой, он даже в мыслях не допускал, что когда-нибудь, кому-нибудь расскажет, что его собственный брат попал в беду. Мне он сказал, что они поссорились, где-то разминулись и он понятия не имеет, куда в итоге девался старший. Настолько боялся, что его накажут за ползанье в запрещенном месте, что другие эмоции на этом фоне были едва ощутимы. Он для успокоения совести тайком таскал брату еду, воду, свечи для освещения, пытался помочь выбраться. В смысле, пытался сделать вид для себя и брата, что помогает ему выбраться, в пол силы, что называется, на отъебись. Ему самому было нужно, чтобы брат остался там, в чем бы он сам себя не пытался убедить, уж об этом я позаботился. Я бы мог просто стереть его воспоминания об этой пещере и забрать старшего в подходящее время, но тогда, согласитесь, было бы не так интересно. Я заставлял мальца заниматься повседневной работой на огороде, как ни в чем не бывало. Он вообще, похоже, превратился в полу овощ, хотя вроде бы его мозг не был сильно поврежден, просто моя коррекция эмоциональной матрицы действовала великолепно.

Я так увлекся происходящим, что прошло трое суток прежде, чем я поднял на уши милицию и соседей. Это было непростительной глупостью с любой стороны, во-первых, он мне был нужен живым, во вторых, пока все уляжется, пройдет еще неопределенное время, прежде, чем я смогу его забрать, в третьих, крайне подозрительно, что я среагировала только на третьи сутки после пропажи. А когда я обратился в милицию, я понял, что сделал очередную непростительную глупость. Теперь я не мог вернуться в семью в этом мальчике, он провел в пещере несколько суток, его будут обследовать и найдут на рентгене слегка увеличенной головы совершенно невиданную и непотребную хуйню, что меня бы совершенно не устраивало. Я заигрался, и чуть было всё не провалил, хотя было это всё чрезвычайно увлекательно. Вот так, думал, что я в голове хозяин, а вел себя, как старая маразматичка.

А мой маленький союзник пускал поиски по ложному следу и молчал как партизан о той секретной пещере. Молчал до последнего, боясь, что бабушка его накажет. А зачем мне наказывать любимого внучка, который мне так помог, который всё-всё сделал правильно.

Все улеглось только за четыре долгих дня. Я поторопился к секретной пещере уже без особой надежды найти старшего живым. На мое счастье из пещеры доносился заунывный вой, похожий на пение. Рехнулся, бедолага, но для меня это не помеха. Я аккуратно припарковал старую тушку у запасного входа в пещеру, там где я встретил младшего внука почти неделю назад. Я перевел бабку в кондицию и обморок на случай экстренного возвращения и рванул в пещеру.

Я умею делать проколы в костях, а мое настоящее тело может вытягиваться в тонкую нить или плоский блин, ненадолго, но достаточно, чтобы быстро пробраться в естественные и проделанные мной отверстия в черепе. Я отключил болевые ощущения, мне предстояли обширные повреждения ребер и перелом ключицы. Поблуждать по организму тушки и маленько её повредить – это тоже для меня не сложно. Я успешно выбрался наружу. Дальше было сложнее, пришлось направиться в город и побыть немного беспризорником, пока восстанавливались силы и срасталась ключица. С ключицей я сильно намучился, помогло хорошее знание вашей анатомии и умение чинить биологические механизмы с помощью вбитых в кости гвоздиков, стянутых проволокой. Дальнейший мой путь я оставлю для вас в тайне, скажу лишь, что у вас тоже есть деление на тушку и разум, но не на биологическом уровне, а на социальном. И если тушек очень много, то разумов исчезающе мало, всё почти как у нас. С тех пор, друзья мои, я двигался вверх по этой социальной пирамиде и мои таланты мне много раз давали зелёный свет в самых сложных ситуациях.

Бабка оклемалась и прожила еще немало лет. Я стер ей часть памяти. Она помнила, что вытворяла все эти годы, но совершенно забыла о нашем тесном союзе и моих целях. Представляете, как это мило, она зачем-то хотела сгноить внука в пещере, а зачем – не понятно. Вы, мои золотые, можете сказать, что это негуманно. Всё верно, мне чужда гуманность, я же не человек.

И да, я ведь сразу догадался, что мелкий меня предал, как только он вернулся один и принялся меня убеждать, что Бабушка ни в коем случае не должна ни о чем узнать. Я тут, блядь, сдохну, а он про то, что Бабушка накажет. Придушил бы долбоёба, но вот застрял тогда как-то некстати. Я уж и угрожал ему и умолял его – бесполезно. Как мне хотелось отомстить мудаку этому мелкому и этой старой бляди, но во всей обитаемой вселенной только я один знал, что они совершенно не виноваты.

Берегите свои тушки, зайки мои, они просто великолепны.

***сслылка на историю https://mrakopedia.ru/wiki/Зайки_мои

Она хотела есть. Голод был настолько сильный, что она встала на четвереньки и принялась обнюхивать пол в поисках пищи. Пол был грязный и холодный, в нем смешивались сотни запахов, и еды в том числе. Но ее там не было.

Тщательно обследовав пол, она подползла к деревянной решетке и жалобно завыла. Из глубины дома послышался голос:

- Ах ты черт, да подожди ты! Сейчас принесу! Не вой тут только, заткнись! Она мало понимала из того, что они говорят. Но по интонации она поняла, что нужно молчать, иначе будут бить. Ее вой перешел в тихое поскуливание. Мужчина, от которого сильно разило алкоголем, подошел к клетке и поставил перед ней миску.

- Ешь давай, только быстро. Она взяла миску и быстро втянула ее внутрь клетки и поставила на пол. Жадно набросилась на еду, помогая себе руками. Еда была безвкусная, зато она утоляла голод. Несколько раз ей удавалось попробовать мясо – первый раз, когда пришли чужие люди, что-то говорили и рассматривали ее. Они дали ей соленое мясо, и она ела его в углу клетки. Ела жадно, пока люди не ушли и мужчина не отобрал остатки. Мужчина был недоволен этими людьми. Он не любил, когда кто-то смотрел на нее.

Другой раз она попробовала мясо – настоящее, кровяное, когда сбежала. Мужчина был пьян и не запер клетку, она вырвалась и выскочила в окно. Тогда была зима, но ей не было холодно. От морозного воздуха и простора она одурела, бегала по двору и восторженно выла. Потом через дыру в заборе пролезла к соседям. У нее не было никакого дурного умысла, совсем нет. Но тут она увидела курицу. Ее слабый, недоразвитый мозг связал ее вид с видом еды. Она кинулась на курицу неожиданно, как волчица, свернула ей голову. Выпила кровь, ключом бьющую из разорванных артерий. Потом тут же, в чудом огороде, она разрывала ее руками и жадно ела. Из дома вышла женщина, потревоженная шумом и кудахтаньем кур. При виде такого зрелища она пронзительно закричала и кинулась на нее с лопатой. Бросив курицу, она судорожно металась по двору в поисках убежища, наконец забилась в собачью конуру.

- Ах ты дрянь такая! Ах ты стерва! Курочку мою сожрала, тварь!

С криками женщина кинулась к ее дому, принялась барабанить в окна. Из других домов стали выходить соседи.

- Витька! Забери свою тварь, она мою курицу сгрызла! Кто мне теперь платить будет? Ты же обещал ее не выпускать, вдруг она человека загрызет?

Из дома вышел, пошатываясь, мужчина.

- Да не ори ты так! Она ж сильная – замки сломала все… новые теперь надо ставить, покрепче. Мне самому с ней в одном доме страшно спать.

Вынул ремень из старых грязных штанов, пошел к конуре, куда указала соседка. Вытащил упирающееся, жалобно скулящее существо, лицо которого было перемазано в крови. Огрел пару раз по спине, связал руки за спиной, под одобрительный перешепот соседей потащил в дом. Три дня после того случая она сидела без еды. Но она не жалела. Вкус крови и живого, пульсирующего мяса она запомнила навсегда.

***

- Что вам тут надо? Валите отсюда подобру… - Виктор уже собирался захлопнуть окно, но журналистка вытащила из кошелька тысячу рублей, и он остановился. Такие деньги ему только за месяц заработать. - Мы только посмотрим и все. Поснимаем немного, вы все расскажете. Мы же вам помочь хотим. – журналистка заискивающе улыбнулась. - Ладно, только быстро. Только сразу предупреждаю – буйная она…

Он скрылся в доме, и через секунду дверь распахнулась. Трое человек – журналистка, оператор и ассистент, вошли в темную, пропахшую спиртом и грязью прихожую. Тут было темно. Виктор повел их в единственную комнату. В комнате было немного светлее, всю обстановку составляли старая продавленная кровать на пружинах, с грязным серым бельем и свалявшейся подушкой, стол, под которым стоял штабель бутылок, табурет, древний буфет и огромная русская печь. Узкую стену комнаты полостью занимала клетка шириной около метра. До клетки свет не доходил, и она скрывалась во мраке.

Журналистка опасливо покосилась в сторону клетки. Ей было жутко. Она столько наслышалась от соседей о Витьке и его сумасшедшей полудикой дочери, что девочка представлялась ей монстром из романов Стивена Кинга. Взяв в себя в руки, она повернулась к оператору:

- Саша, начинай снимать.

Бородатый Саша кивнул и закинул на плечо камеру. Катя (так звали журналистку), встала рядом с Сашей.

- Когда будете говорить, смотрите на меня, а не в камеру, - обратилась она к Виктору и протянула ему заветную тысячу. Тот спрятал деньги в карман и кивнул.

- Ну рассказывайте по порядку про дочь, мы потом все сами смонтируем. Просто рассказывайте.

И Виктор стал рассказывать. Про то как пятнадцать лет назад жена родила дочку, Настеньку. Как Настенька странно себя вела, как только стала ходить. Как Настенька бросалась на людей и кусала их. Как Настеньку признали инвалидом и умственно отсталой. Как жена слегла и умерла от постоянного страха перед дочерью (Катя уже знала от соседей, что умерла Наталья, жена Виктора, от пьянки и побоев мужа, но ее смертью никто не занимался). Как Виктор из-за страха перед дочерью (которой на тот момент было пять лет), посадил ее на цепь дома. Потом он смастерил эту клетку. О странных наклонностях Настеньки знали даже в райцентре. Ее не отобрали, а платили Виктору пособие. Брать Настеньку в детдом или интернат боялись (вдруг она всех перегрызет). И Виктор храбро продолжал жить с сумасшедшей, полудикой девочкой, которая за десять лет заточения превратилась в настоящего зверя. Рассказал как она задрала курицу.

- Да-да, соседка нам рассказала уже… А подобные эпизоды еще были?

Виктор замялся.

- Нет, я же ее под замком держал… тогда она вырвалась как-то, да и я грешным делом спал слишком крепко.

Увидев многозначительный взгляд Кати, который она бросила на штабель бутылок под столом, Виктор встрепенулся.

- А что? Легко думаете жить с ней? Да лишь бы забыться и не думать о том, что родный ребенок тебе глотку в любой момент перегрызть может…

- Да-да, я понимаю. Мы можем поговорить с девочкой?

- Поговорить? Да она и разговаривать-то не умеет… Зверь зверем, я ж говорю.

Тем не менее клетку он открыл и вытянул оттуда Настеньку, которая жалобно скулила и жалась обратно, в темноту. Сдерживающая дрожь Катя вся передернулась, увидев девочку. Она ожидала увидеть все что угодно, но только не это.

Это была высокая, тощая девочка. Невероятно грязная, босая, в замызганном рваном сером платье, открывающем исцарапанные серые колени. Ее волосы (судя по всему светлые), были грубо обкромсаны. Ногти на руках обломаны. Девочка испуганно жалась, в ее облике не было и намека на описанные ужасы. Больше всего поразило Катю ее лицо. У журналистки больно сжалось сердце, и слезы подступили к глазам, когда она увидела, что девочка красива. Очень, очень красива, несмотря на свой жалкий вид. Чуть вытянутые глаза, густые брови, тонкий прямой нос, пухлые губы. С неожиданной болью Катя подумала, что родись Настенька в другом месте и у других родителей, она могла бы стать моделью. Ее умственная отсталость, если она и была, не дала никакого отпечатка на ее лицо. Все отпечатки были получены уже потом, после рождения. И глядя в ее глаза, Катя понимала, что и «умственная отсталость» скорее всего была не врожденной, просто ни одна живая душа ничему не учила ее. А ни один ребенок никогда не начнет говорить, если его никто не учит этому. И умственное развитие с родителями-алкоголиками, в глухой деревне, Настеньке получить было не от кого. Катя протянула Настеньке конфету. Девочка жадно схватила ее грязными руками и начала есть прямо с оберткой. Потом Катя достала из сумки банан, очистила его и протянула девочке.

- Вы что, кормить ее пришли? Я вам уже все сказал, еду так оставьте, я покормлю ее сам. Она сейчас нервничать начнет, идите, идите, - неожиданно начал выпроваживать их Виктор. Катя с неожиданной злостью посмотрела на этого человека и поняла, что кроме банана и конфеты, девочке ничего не останется. Виктор почти что вытолкал их за ворота. Журналисты уехали, жизнь пошла по прежнему руслу.

- Вы понимаете, с этим нужно что-то делать! Девочку спасать надо, вы бы видели в каких условиях она живет! Это средневековье какое-то, в их глуши о конвенции о правах ребенка по ходу даже не слышал никто!

Катя раз за разом обзванивала все инстанции. Ее поражало равнодушие чиновников из райцентра, но в столице дело обстояло не так плохо. После выхода передачи Кате удалось поднять большой резонанс. Через пару недель делегация была в райцентре. Под раздачу попало множество чиновников. Все и в деревне, и в райцентре знали, что ребенка держат в клетке, и ничего не делали. Катя чувствовала себя вершителем справедливости, угрожая всем уголовной ответственностью. Все боялись. Закон был на стороне Кати. По истечении месяца на Виктора уже готовилось уголовное дело, а Настеньку ждало место в платном московском приюте для умственно-отсталых детей. Несколько меценатов с удовольствием пожертвовали деньги на содержание Настеньки. Катя готова была петь от счастья. Судьба девочки стала для нее безумно важна.

Начался февраль, когда Катя со съемочной группой и охраной приехали забирать девочку. Виктор проявлял удивительное упорство.

- Забирать вздумали! От отца родного!

- Вы не понимаете, что в приюте девочке будет легче? Там все условия, там ее вылечат… - о том, что Виктор тоже скоро будет отдыхать на казенных харчах, Катя умно умолчала. Виктор еще не знал об уголовном деле.

- А мне на что жить? Так хоть пособие ее…

Кате стало мерзко. Так вот почему он ее в приют сам не отдал – пособие… Чтобы быстрей разобраться с делом, она молча сунула ему в ладонь купюру в пять тысяч. Виктор тут же открыл клетку. Хорошая цена за дочь.

Катя вывела девочку, усадила на кровать. Настенька вертела головой, но была безвольна, как кукла. Катя протерла ей руки, лицо и ноги влажными салфетками (вода была только ледяная, из колодца), потом одела девочку - теплые колготки, джинсы, свитер, куртка. Настенька ошалело скулила, но не сопротивлялась. Катя молча причесала ее, увидела вшей, не удивилась. Во время причесывания Настенька начала издавать звук вроде мурлыканья. А потом неожиданно посмотрела на Катю совершенно осмысленно, и вдруг хрипло, с каким-то бульканьем, сказала:

- Мама.

Это было единственное слово, которое умела говорить Настенька. И первое слово, сказанное ею за десять лет.

Когда они приехали в деревню, валил снег. Сейчас же снег перешел в настоящую метель. В Москве такого Катя давно не увидела, а тут – обычное дело. О том, чтобы ехать на машине, не могло быть и речи. Их группе ничего не оставалось, кроме как найти хороший дом, чтобы переночевать там.

На другом конце деревни их приняли радушно, да и заплатили за ночь они хорошо. О том, что за девочка с ними, Катя решила умолчать – там более что Настеньку в лицо почти никто не видел, хотя знали о ней все. Тем более что девочка шла молча, вела себя тихо. Ужинали Катя с Настей вдвоем в комнате, чтобы никто не видел, как Катя кормит подростка с ложечки. И купала она Настеньку тоже тайком, поражаясь состоянию ее тела. С одной стороны, девочка была худая и недоразвитая, с другой – у нее была сильно огрубелая, нечувствительная кожа, и сильные руки (оттого что она ползала на руках все время). Настенька больше ничего не говорила, не сопротивлялась, только улыбалась, обнажая маленькие плохие зубки. У Кати сжималось сердце при мысли о том, какой бессердечной тварью надо быть, чтобы называть этого ребенка монстром.

Легли спать на разных кроватях. Катя укрыла девочку, поцеловала в лоб, не удержавшись. Настенька закрыла глаза, улыбаясь. Катя легла к себе и уснула счастливая.

***

Она открыла глаза. В темноте она видела не хуже, чем при свете – ее глаза привыкли к постоянному мраку. Она видела Маму на другой кровати – она знала, что причесывала ее только Мама, но почти не помнила этого, просто знала. Чувства переполняли ее. Ей было тепло. Тело не болело. Она была почти не голодна. Ее всегда затуманенный разум слегка прояснился. Она откинула одеяло и оглядела себя. Вот руки, а вот ноги. Ее куда-то увозят. Увозят от Него. При воспоминании о нем она сжалась и тихо заскулила. Она ненавидела его и боялась. Он ассоциировался с болью, голодом и страхом. Но Он же кормил ее. Он был выше ее. Он руководил ею.

Теперь же она вдруг поняла, что больше неподвластна Ему. У нее теперь есть Мама, ласковая Мама. Подчинятся Маме не страшно, Мама не обидит. А Он обижал. Злость переполнила ее вердце, но первый раз это не было бессильная злость. Она была сыта и сильна как никогда. Она чувствовала силу в руках и ногах. Она знала, что на этот раз она сможет справится с Ним. Сколько раз она хотела кинуться на Него, но Он был сильным, а она слабой. А теперь она тоже сильная.

Она вскочила и кинулась в окно. Стекло порезало ее, но боли она не чувствовала. Слышала за спиной крик Мамы, которая проснулась и кинулась к окну. Но она уже летела прочь, перемахнула через низкий забор, бежала туда, куда вел ее нюх и память. Она помнила дорогу, по которой они шли. Бежала на руках и ногах, разбрызгивая кровь. И вот она у дома. Ее дома. Она поняла это. Дверь была приоткрыта, как и ворота. Через минуту она уже была в комнате. Он валялся на кровати с закрытыми глазами. Вокруг валялись бутылки, на столе еда. Она молча стояла и смотрела на Него. Он видимо почувствовал и открыл глаза.

- Настя… что ты тут…

Она не дала ему договорить. Она кинулась на него, как собака, и вцепилась зубами прямо в горло. Он закричал, и от крика кровь забила еще сильней, хлынула ей прямо в рот. Он пытался оторвать ее, но она все глубже впивалась в его плоть, грызла и отрывала куски. Крик перешел в хрип, и Он затих уже навсегда. Она продолжала пить его кровь, оторвала кусок мяса. Этот вкус не сравним ни с чем.

Теперь Настенька точно знала это.

Автор: Кристина Musteline Муратова

Данная история является логическим продолжением данной истории http://pikabu.ru/story/fantazii_786448

Рекомендуется прочитать сперва её, а потом приступать к этой, т.к. это следующей жилец той квартирки)

Прошу вас, выслушайте меня. Возможно моя история покажется безумной, скорее всего мне никто не поверит, но я должен кому-то её рассказать. Сейчас я пишу эти строки и ужас, склонившийся у меня над плечом одобрительно шепчет мне на ухо.

Я давно перестал бояться этого шепота. Страх ушёл, оставив после себя дикую усталость и чувство полной безысходности. Я думаю, он хочет, чтобы я рассказал об этом. А может быть, ему просто всё равно.

Очень грустно быть одиноким. Никто не хватится, если человек вдруг пропадёт. Никто, кроме него, не услышит тихого шёпота в тишине пустой квартиры. Не заметит, как в углах сгущаются тени, слишком тёмные, слишком... живые.

Я был из тех людей, которым никогда не скучно в компании себя любимого. Меня никогда, до последнего времени, не тяготило моё одиночество. А потом всё пошло наперекосяк.

Сначала в моей квартире стало как-то... мрачно. Светильники будто не могли полностью разогнать темноту. Было такое чувство, что мощность всех лампочек уменьшилась в два раза. Тогда я списал это на недостаточный уровень напряжения в сети. Как оказалось, зря.

Затем звуки начали тускнеть. Нет, они не исчезли. Просто будто... отошли на задний план. Знаете, как замирает природа перед сильной грозой? Не слышно пения птиц, стрёкота кузнечиков. Только звенящая тишина. Предчувствие надвигающейся беды усугублял вечный полумрак, царящий в моём доме. Как закоренелый атеист и скептик я просто не обращал на это должного внимания, просто принимая всё как должное.

Мой привычный мир пошатнулся, когда появился шёпот. Первое время даже скорее шелест, будто ветер играл опавшей листвой. Еле слышный, неуловимый. Словно кто-то безмерно далёкий тяжело вздыхал. Тогда я испугался, сильно испугался, но было уже поздно.

У меня начались провалы в памяти. Я мог спокойно сидеть за столом, а потом обнаружить себя, забившимся в угол, и бесцельно раскачивающимся из стороны в сторону или распластавшимся на полу в позе человека Да Винчи, уставившимся в потолок.

И самое мерзкое, я постоянно чувствовал чьё-то незримое присутствие у себя за плечом. Лёгкое касание холодных невидимых рук, обнимающих меня сзади за шею, и очередной провал в памяти. Вскоре я уже постоянно чувствовал у себя на плече лёгкую ладонь.

Я ощущал себя куклой. Куклой в руках кого-то... или чего-то. Вот оно дергает за ниточки и я делаю всё, что ему заблагорассудится.

А потом тихий шелест превратился в шёпот и начал распадаться на отдельные слова. Некоторые я понимал, некоторые остаются для меня загадкой.

Впрочем, я смог услышать и понять многое из того, что оно говорило мне. Представьте, что одиночество не просто привлекает нечто потустороннее. Представьте, что оно способно просто выдернуть нечто из его привычного мира, как сильный магнит.

А теперь представьте всю гамму чувств существа, выпавшего из своей реальности и попавшего в совершенно другой мир. Наш мир. Слишком яркий, слишком шумный.

Вы испуганы, вы обозлены. Более того, вы просто в ярости от собственного бессилия, от невозможности вернуться обратно. Связанные с существом из этого шумного и яркого мира вы начинаете понемногу менять окружающую обстановку под себя, начиная с мелочей.

И вот, когда вам становится в меру комфортно, приходит время показать зубы. Отомстить. Отомстить единственным возможным способом: захватить контроль над этим слабым телом и...

Что оно собирается делать, когда полностью овладеет мной, я не смог разобрать. Шёпот здесь ускорился, будто говорящего переполнили чувства. Я разобрал только, что оно всё пылает от ненависти. Да и его можно было понять.

Следующий провал в памяти был самым ужасным. Я очнулся ночью, посреди улицы, хотя последнее, что я помню - как я готовил себе ужин ранним вечером. Мои пальцы были испачканы в чём-то... мерзком, а на лице застыло довольное выражение мальчишки-хулигана, только что замучившего кошку.

Я не могу так больше. Не знаю, что оно сделает в следующий раз. Не очнусь ли я с окровавленными руками над свежим трупом? Сегодня я принял решение. Я не выпущу его.

Одобрительный шёпот за спиной сменяется возмущённым шипением. Но пока он бессилен. Я выявил определённую закономерность во всплесках его силы и знаю, что прямо сейчас он не сможет захватить контроль надо мной.

Петля, прилаженная на крюк от снятой люстры, мерно раскачивается. Шипение не утихает ни на секунду, кажется ещё немного и у меня пойдёт кровь из ушей.

Я оставлю его в нашем мире без оболочки, являющейся одновременно источником силы и своеобразным якорем. Сейчас это единственный способ вырваться из цепких лап и убить его.

Да, я многое понял за время нашего вынужденного соседства.

Осталось только затянуть петлю на шее и спрыгнуть со стула.

Я не выпущу его.

Старший брат моего друга проходил службу в чечне, был разведчиком. По долгу службы ему приходилось забираться в дикие кавказские ебеня и подолгу наблюдать за аулами, выглядывая мелочи, по которым можно понять, что перед тобой: относительно мирная деревня или бандитской схрон. Наблюдательность, выдержка и хорошая память - непременные спутники его специальности - обогатили его жизненный опыт сотнями случаев, которыми он с охотой делился с "салабонами"-нами. Были среди них и подходящие к сему треду

История первая:

Отправили брата как-то понаблюдать за одним аулом: было подозрение, что дела там нехорошие творятся. Работа скучная, но привычная. Под утро скрытно выдвинулся на позицию наблюдения, замаскировался и приступил. Аул выглядел мирно на первый взгляд, но что-то не давало его таковым признать, царапало краешек сознания. Брат, будучи к этому моменту уже бывалым бойцом, не прошел мимо подсказки интуиции и не зря. В полдень из села вышел старик-горец. Аксакал такой, лет под 100, наверное. Ну вышел и вышел, по нужде, небось, если бы не одно такое нехорошее "но":шел он четко к дереву, на котором брат сидел.у брата очко поджалось: поди объясни местным, что ты вообще-то за дружбу меж народами бывшего СССР и вообще мимо проходил, да и не могли его увидеть: не первый день в разведке, маскироваться умеет. Но ведь идет же как по ниточке, вайнах поганый! А дедуля тем временем подошел и метрах в ста остановился. И смотрит. Прямо на брата смотрит. Внимательно. Брат совсем сбледнул: не бывает так! Горцы либо тебя не видят, либо сразу убивают. Ну, если очень (не) повезет: эй ти, слющай, ид сюда, уасяя!.. Так друг на против друга и стояли еще где-то час: постепенно скрывающийся холодным потом брателло и мутный старикан, который еще и не двигался вообще, "ну чисто камень"-говорил тогда брат и стучал по столу кулаком для убедительности..

А потом старик начал смеяться. Сначала тихо. Потом громче. Потом во весь голос. Бедный брат весь зажался, тысячами создавая новые вселенные путем взимания очка в точку сингулярности. А старик уже не просто смеялся, он рыдал. Рыдал так, что его начало рвать, он каждые пол минуты снижался к земле, рычал и давался, при этом не переставая хохотать.. Представляете безумие ситуации? А брат на тот момент уже нет, потому что он посмотрел вниз. И испугался еще больше. До мокрых штанов, до обосрамса, до чертиков в кишках. Дед этот блевал какой-то черной гадостью. И эта гадость, вместо того, чтобы лежать на месте, собиралась под деревом, на котором сидел брат , и активно ползла вверх... брат заорал, насрав на скрытность, разрядил всю обойму пистолета в деда и спрыгнул с дерева. Как не поломал и не убился- сам до сих пор не знает. И прямо из положения лежа рванул безоглядно к своей части. Правда, потом оглянулся и обосрался повторно: дед с диким хохотом мчался за ним верхом на этой черной жиже.. как прибежал, и что докладывал- помнит смутно, помнит только как вся в/ч пришла в движение, что-то орал в телефон комчасти, а двое из особого отдела тащили странную железную улитку размером с колесо от БТРА. Потом он отрубился, а ккогда пришел в себя, оказалось, что с тех пор прошла уже неделя и никто толком ничего не знает: всех поставили вокруг под и велели стрелять во все, что движется. Так простояли примерно полчаса, а потом был отдан приказ на передислокацию и к упоминаниям о том случае командование относилось резко негативно. Вот такая история.

Вторая история, не столь крипотная но странная.

Было дело на учениях. Поставили задачу: обнаружить артиллерийские позиции условного противника, вернуться и доложить: по ним, мол, потом вертушки отработают. Идет мой брат с приятелем, шуткуют, самоволки вспоминают да кого они в тех самоволках да как... идут идут, и товарищ вдруг говорит: стой. Брат ему: что такое? А тот - я, мол, вляпался во что-то. Брат к нему шагает, а под ногой ка-ак чвякнет! В болото попали. Как, откуда тут болото: местность гористая, не бывает такого! Стали выбираться. Идут назад, а болот не кончается, чавкает и чавкает под ногами. Пытаются базу вызвать по рации- помехи одни. А тут еще и тумен упал и дело к вечеру: темнеет. И тут повезло им: увидел брат два дерева приметных, мимо которых они как раз проходили. Вышли между деревьев и тут как звук включили: в небе звук вертолетов, рация не затыкается ни на секунду. Брат с друганом чуть не плачут от счастья, подмогу вызывают, а их по рации матом трехэтажный ах вы такие-всякие, трам-тарарам, куда пропали, наследники этакие, третий день вас ищем, мать вашу ять! Брат офигел; говорит, тарьщмайор, мы, мол, пять часов назад из части вышли. А тот с юмором попался, ну вы и спать здоровы, говорит, отработать придется! Так брат и не узнал, где они с другом три часа на трое суток разменяли.

Вот такие стори. Буде окажутся они анону прельстивы, налью ещё

Третья история

Как раз про группу. Послали брата в ИРД- инженерно-разведывательный дозор -на предмет посмотреть, не позакладывали ли гостеприимные жители гор подарков га пути следования группы. Идут ребята, по кустам шарят, под ками заглядывают, на горы осматривают- не свекрнет ли отблеск на вражьей оптики. Но нет, все тихо.. тут брата напарникик толкает слегка: смотри мол. Посмотрел брат на дорогу и прибалдел: метрах в пятидесяти впереди по дороге шла какая-то хреновина, похожая на паука-сенокосца, только высотой в двухэтажный дом. Иногда она останавливалась и с невероятным для ее размера проворством прыгала то вправо то влево, прижимаясь своим толстым мохнатым брюхом на пару секунд к земле и замирая так. Ребята, чуть живые от страха, еще где-то километр крались за этим существом, пока оно наконец не ушло с дороги и не скрылось в зарослях. И ни одной мины или растяжки ребята на всем протяжении маршрута не нашли, хотя читался он одним из самых опасных в плане минирования. А ту тварь потом видели на вершинах гор и не раз, но что это такое-никто не знал.

Четвёртая история

Был в части замполит. Никто его не любил, понятное дело, и все тишком посылали — уж больно строг был, за малейшую провинность вроде нестроевого шага при передвижении от палатки к гальюн мог послать тот самый гальюн чистить или перед строем поставить и полчаса чихвостить. Поговаривали в части, что даже удовольствие половое с этого имел, ну да не суть. Вечер, команда отбой, все уже лежат по койкам, и тут слышит брат голос этого замполита: "Сержант Петренко, вы что в лесу делаете?! Команда отбой была"! Брат прибалдел: замполит звал его! Но он же не в лесу, он здесь, в палатке! Хочет крикнуть, а ему будто горло сдавило — только сопеть и может слегка. Хочет пошевелиться — тоже не может! Ни одна мышца в теле его не слушается! Брат жидко обосрался, смотрит перед собой и видит глаза соседать, тоже испуганные донельзя. И начинает по-настоящему паниковать, потому что двадцать здоровых мужиков какая-то сила придавила так, что с трудом можно глазами шевелить паника нарастает, брату плохо уже и тут он слышит из-за стены свой — Свой! — голос! "Иван Федорович а не пошли бы вы на х@й!" Брат лежит ни жив ни мертв: эту фразу он буквально два часа назад дословно пробормотал, когда ему втык за неуставные кроссовки сделали. Из за стены вопли замполита удаляются: ах то, мол, гад, да как смеешь, на гауптвахте сгною... и затихли. А брата не отпускает, держит. Так он и не спал ночь. С утра отпустило. Он с пацанами переговорил, да, говорят, так и было, хотим крикнуть, что ты тут вообще-то, а пошевелиться не можем. Пошли к командиру, доложили. Тот аж подпрыгнул, сразу приказал на поиски выдвигаться.. долго не искали, нашли почти сразу. Брат говорил, что проблевались все, даже ветераны: от замполита осталась только кожа, сморщенная, как воздушный шарик сдутый. И оогромная крестообразная рана во ввесь живот...

Пятая история

Аулы в горах бывают не только враждебные но и нейтральные, держащиеся принципа "моя хата с краю" и даже вполне дружелюбные, в которых бойцов встречали как дорогих гостей. В одном таком следующий случай и произошёл. встретили разведвзвод со всей кавказской радушностью, барана зарезали, шашлык, плов, сладости, кефир местный с труднопроизносимым названием. Разведка тоже в долгу не осталась, сухпаев покинула. Сидят все, едят и нахваливают. Тут брата старушка местная за рукав дёргает. Брат к ней поворачивается, спрашивает:

- чего тебе, старая?

Думал, денег попросит: больно на цыганку похожа. А она ему и говорит:

- сейчас застолье закончится, и хозяин вам девок предложит, намёком так. А ты не бери и другим скажи, чтоб не брали: нельзя сегодня! Напала на брата задумчивость: первый раз он слышит, чтобы на Кавказе девок предлагали, берегу их пуще ока, позор же на весь род. Уточняет:

-А почему нельзя?

-Елдык-гирей придёт ночью. Сегодня ночь его и все девки его.

Брат, поскольку был уже учёный на этот момент, всем тихо, по цепочке передал. Вняли все. Такое уж дело-разведка, если говорит товарищ: сри вприсядку, то лучше сри. Потому как мог товарищ что-то углядеть, чего ты не видишь, и зря в разведке не болтают. Тем временем застолье закончилось, набежали местные девушки, начали посуду убирать. А хозяин - немолодой чечен лет 60 где-то - и говорит: "Дэвущка у нас хрупкий, слабий как роса, а ви, развэдка, сылный и бальщой как гара. Памагли би, э?" - и подмигнул. Ну, бойцы не будь дураки и помогли. Донести посуду. Хотя липли к ним по взрослому, только что сами не раздевались. Вот дело к ночи, все уже легли, команда отбой была. Засыпают. И слышит брат сквозь полудрему шаги чьи-то медленные: раз в две секунды примерно топают. Брат сослуживца рядом пихнул: слышишь мол? А тот глаза округляет: не пихайся, и без тебя страшно. А шаги громче и громче становятся, от них уже весь дом дрожит, посуда с полок попадала. Лежат разведчики, не дышат. А шаги прекратились. И вдруг в дверь как ебнет! Пацаны в штаны накидали, подорвались - и по углам с калашами засели. По двери ещё раз ебнули так, что она аж затрещала.. А потом сверху треск пошёл. И смотрит брат, уже совершенно обалдевший от происходящего, как у дома с жутким скрежетом и стонами ломаемых деревянных перекрытий отрывается и улетает к ебенчм крыша, являя им ночного гостя во всей его красе. Наверное это был человек. Если бывают люди высотой в два раза выше одноэтажного дома. Брат говорил, что он вообще полнеба собой закрывал и при этом был явно человек, "бля буду". Простояла эта фигура напротив, и к другому дому пошла. Пять домов в посёлке было, пять раз раздавались скрежет ииудары. А потом он ушёл. Полуживые от страха бойцы долго вслушивались в его удаляющиеся шаги. Как только они затихли, отряд собрался сам собой, без команды. И люди покинули "гостеприимный" аул. А брат всю дорогу думал: ни жай бог не послушали бы бабку...

Наша страна велика, как учат школьники на уроках географии, однако значительную часть ее территории составляют места, где жизни вообще нет, а если и есть - то по недоразумению. Бескрайние сибирские леса, ледяные пустоши... Нормальные люди часто вообще не понимают, зачем кому-то жить там.

В девяностых, будучи молодым, горячим и толком не знавшим еще жизни человеком, я жил и работал в одном из таких мест. И покинул его навсегда после того, как случилась невиданная для наших краев, грязная и отвратительная история. Вы первые услышите ее.

Речь идет о моем родном поселке Тура, что в эвенкийском АО. Крошечный райцентр с населением из нескольких тысяч человек, он стоит на "перекрестке рек", на вечной мерзлоте, со всех сторон окруженный бесконечными сопками и тайгой без малейшего намека на цивилизацию, не считая кучки далеко разбросанных факторий. Машины с номерами из этого региона нечасто увидишь в столицах - собственно, доехать до Туры невозможно большую часть времени, так как даже дороги туда не ведут. Только с холодами люди расчищают зимник, и этого события, как праздника, ждут целый год.

Я не буду рассказывать о непростом быте местных жителей, этом ежедневном выживании посреди пустоты, вы можете почитать об этом и сами. Летом край бывает безбожно красив, все так, но для меня годы жизни там, хоть и не были плохи, слились в памяти в бесконечную череду лютых, непредставимых для жителя центрального региона зим. Обжигающий холод, лёд и снег, и где-то посреди этого иссиня-белого пространства - затерянная даже во времени горстка еле тлеющих окон домов, вот что такое наш поселок. Белого вокруг столько, что иногда, лишь бы увидеть яркие краски, хотелось ногтями выцарапать собственные глаза.

Цепь событий, о которой я готов вам рассказать, началась одной из таких вот сибирских зим. Из отдаленного поселка, продираясь сквозь снежную стену, в райцентр по полузанесенному зимнику ехал автомобиль. По такой погоде, да на легковушке - почти самоубийство. Водитель, скорее всего, гнал. Водителем был мужик, везший заболевшую дочь в нашу больницу. Его отговаривали кто только мог, но никакой санавиации нет в наших местах, а заболевшая не пойми чем девчонка буквально за пару дней превратилась в тень. Местный фельдшер только разводил руками. Отчаянный мужик положил ее на заднее сиденье и стал прорываться к нам - в нашей больнице был даже педиатр. Неслыханная роскошь - говорю без малейшей иронии. Была бы у него хотя бы "нива"... Скорее всего машину попросту сдуло с дороги, и он распечатался о кучу лежащих метрах в десяти бревен. Нашли его на следующий день, когда ветер подутих. Пришлось раскопать сугроб, в который превратилась машина. Его ноги зажало от удара, на окоченевшем лице застыл крик, а в рот набился снег. Двери - нараспашку. Девочку не нашли в машине. Пошла за помощью для папки, но что больная полуголая пацанка могла сделать ночью в буран? Короче, прочесывали сопки еще несколько дней (участвовал и я), но так и не нашли тело. Может и слава богу, так я тогда думал.

А через месяц кто-то подбросил видеокассету в ящик для предложений у горадминистрации, где я работал кем-то типа зама и секретаря местного руководства. В том же здании сидело заксобрание, а в отдельной пристройке - вся немногочисленная местная милиция, и с одним опером мы водили дружбу, выпивали время от времени беленькую то у него на кухне, то у меня (чаще у меня, я жил один с тех пор как мать отошла, а он человек семейный). От этого опера я и знаю некоторые детали дела, которые никогда не оглашались, плюс не вздумайте недооценивать сарафанное радио в таких маленьких городках. Короче говоря, я видел эту кассету. Лучше бы не видел, это тошнотворное тревожное чувство меня преследует, я не могу забыть, хотя и хотел бы. Запись велась в темноте, единственный свет давала яркая подсветка самой камеры. Запись была ужасно пересвечена и с характерными искажениями, камера тряслась. Видео состояло из серии съемок, на которых пропавшая с месяц назад девочка (та самая, из машины, что быстро установили) голой позировала на фоне убогого совмещенного санузла. Девочка выглядела здоровой и постоянно улыбалась и высовывала язык, задирая тощие ноги и замирая неподвижно в неестественных позах, глядя в объектив. Звука не было, только тихое шипение. Меня все это откровенно напугало, что-то еще не так было с этой записью, помимо очевидного: в Туре завелся маньяк-педофил.

Поселок взволновался. Мужики собирались на сход. Все вычисляли мразь, пошли разные пересуды, и людей можно понять. Слухи ходили самые дикие, а тех, кто в городе появился недавно, стали откровенно прессовать. Ситуация накалилась до опасной, милиция как могла искала маньяка, но никого так и не арестовали, несмотря на приезд "чинов" и подкрепления. Мой друг-опер стал больше пить. Постепенно страсти все же улеглись, а девочку и похитителя так и не нашли.

Прошел год, и на следующую зиму две сестры 10 и 12 лет пропали по пути домой из клуба, где у них вечером был кружок. Буквально половина города прочесывала сопки и ближайший лес, но не нашли никаких следов. Вспомнили про маньяка. Народ просто возлютовал, милиционеры старались на людях не появляться, но делали что могли. Ни свидетелей, ни следов, ни намеков.

На севере туго с питьевой водой, поэтому зимой на застывших участках рек пилят лед и продают его небольшими кубиками. Так вот, спустя пару недель кто-то выпилил куб льда и увидел в его середине застывшую детскую ладошку. На то, чтобы достать оба тела, ушел целый день. А еще через два дня в ящике появилась новая видеокассета. На ней были все три пропавшие девочки. Все в той же ванне. Улыбались, высовывали языки, позировали. Город охватило бешенство. Как только прошел слух - то есть почти сразу - люди вломились в отделение, где тогда находился и я. Люди были готовы линчевать, толпа хотела крови - если не ублюдка-убийцы, то хотя бы нерадивых ментов и чинуш. Я серьезно считаю, что тогда разъяренные люди, с каждым из которых я был много лет знаком, могли меня разорвать. Сибиряки - народ простой и в целом мирный, но... Вы все понимаете и сами. Нас спас мой друг-опер. Он рассказал, что выбил у начальства финансирование и лично ездил в область за оборудованием: на чертов ящик для предложений смотрела камера, закрепленная на столбе через дорогу.

Того, кто положил в наш ящик пленку, узнать на записи было не трудно. Через пять минут милиция выбила хлипкую дверь в квартиру местного глухого дурачка, безобидного мужичка, которого подкармливали оставшаяся родня и сердобольные соседи. Он был не совсем уж слабоумным, мог даже немного говорить, хотя речь его больше напоминала невнятные мычания. Он считался всеми абсолютно безобидным. Знаете, мне показалось, что он обрадовался, когда к нему ворвалась толпа. Плакал, лыбился и хватал за одежду. Тыкал пальцем по направлению к ванной комнате и мычал своё "ээоо оиии! оиии! эээоо... памаие!". Нашлась в квартире старая камера и еще несколько кассет. В ванной, заполненной снегом и льдом, принесенными, видимо, с улицы, лежал еще не успевший окоченеть труп девочки, пропавшей в прошлом году.

Я не стал смотреть, как слабоумного убивали. Переглянувшись с опером, мы кивнули прекрасно все понимающим ментам на дверь. Курили внизу. Довольно скоро как-то примолкшие и оробевшие люди стали выходить по одному из подъезда. Некоторые кивали нам, прочие просто смотрели под ноги, направляясь по домам. Не было сказано ни слова, ни тогда, ни позже. Мы не могли остановить людей. И, если честно, не хотели.

Назавтра я поехал с отчетом в центр. Не сказать, что все было гладко, но дело явно собирались спустить на тормозах. Погода испортилась, начался очередной буран, и зимник даже в свете мощных фар просматривался не далее чем на метр. Я остался в центре на неделю. Когда снег из жалящих роев злобных пчел, то и дело меняющих направление атаки, превратился в пасторально опускающиеся снежинки, прервавшуюся телефонную связь восстановили. Первым мне дозвонился мой друг. Тела трех девочек оставались в холодной комнате при больнице. Похоронить их мешала погода, к тому же в вечной мерзлоте не выдолбить могилу, у нас обычно делали трактором земляной отвал и копали уже в нем. Так вот, дежуривший ночью хирург и трупы пропали. Синего и уже окоченевшего хирурга, одетого в один больничный халат, по словам опера, нашли почти сразу, по следам от больницы, которые не успело замести: в сопках за десять километров от поселка. На его лице застыл крик. Мой друг сказал, чтобы я не возвращался. Он сказал, что от больницы до сопок вели припорошенные следы ботинок врача, да, но еще там были и следы босых детских ног.

Я остался в центре и затребовал перевод. В Туру я больше не ездил никогда, и что там происходило потом - не знаю, и не хочу знать. Мне только не дает покоя мысль, что при моем попустительстве жестоко убили, по всей видимости, невинного человека. Сейчас я живу там, где даже среди зимы снег - большая редкость. Это осознанный выбор. Наверное, по тайным педофильским форумам до сих пор бродят странные записи с улыбающимися девочками. Возможно даже время от времени появляются новые.

Автор: Chainsaw

Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать. Раз, два, три, четыре, пять…

Максиму было пять лет, когда его отец повесился. Он во дворе играл с ребятами: вышибалы, войнушка, из самодельной рогатки по воробьям. Пить захотел – помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Май, солнце, небо высокое, жуки звенят, первые одуванчики, кровь бьет в виски. Потом это будет вспоминаться как счастье, а тогда было просто обычным будничным днем.

Толкнул дверь, с порога крикнул: «Мааам?.. Пааап?» – никто не ответил ему. Скинул сандалии, босиком прошлепал в кухню, напился воды прямо из чайника, припав губами к жестяному носику, а потом и в комнату решил заглянуть. Может быть, и не заглядывал бы – во дворе мальчишки ждали – только вот Максима удивило, что дверь плотно закрыта. Комната у них была одна, и она никогда не закрывалась. А потом он и записку приметил, прямоугольный белый листок, приклеенный кусочком пластилина прямо на дверь. И буквы крупные, печатные, старательно выведенные – специально, чтобы Максим сумел прочесть. Он и прочитал, водя по строчкам указательным пальцем.

«Мак-сим… не… вхо-ди… Зо-ви… ма-му… Не… вхо-ди…»

Удивился, перечитал еще раз, потом тихонько в дверь поскребся: «Пап? Ты там?»

Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать. Кто не спрятался, я не виноват.

Брошенное мальчишке «нельзя» – это почти что индульгенция. Осторожно повернул ручку, толкнул дверь, почему-то на цыпочках вдвинулся в комнату, не сразу увидел отца, а когда увидел все-таки, не сразу понял, что случилось. Ноги отца висели над полом, как будто бы он научился летать. Годом или двумя раньше Максим однажды спросил отца: «Почему люди не умеют летать?», а тот сначала принялся объяснять что-то скучное, а потом махнул рукой и сказал: «Да глупости, конечно. Еще как умеют. Но не все. Только те, которые хорошо фантазируют. А еще дети – во сне». Ноги отца – босые, серые какие-то.

Максим медленно поднял взгляд вверх. Вместо люстры – голый крюк из потолка торчит, а к нему веревка привязана, а к веревке – папа. Как елочная игрушка. Шея длинная и странно изогнута, голова упала на одно плечо, лицо – белое-белое, а рот открыт и между сухих губ язык высунулся.

Максим подбежал к отцу, потрепал за колено: «Пап? Ну, ты что?»

Потом суета была, мать вернулась, с пакетом, из которого торчал батон. Увидела и на пол упала, все продукты рассыпались. Потом схватила в охапку Максима, как маленького, и на руках в подъезд вынесла, впихнула в квартиру к соседке. Весь остаток дня он там и сидел, припав ухом к входной двери. Вой слышал – вроде бы, мать выла, а вроде, и не она, голос басовитый, как колокол. Люди какие-то по лестнице бегали. Соседка его пыталась от двери оттащить, конфеты даже предлагала, дефицитные, но он возвращался.

А к ночи мама за ним пришла – и она стала как будто не собою, старой какой-то. Увела домой, уложила в постель и сухо объяснила, что папы нет больше, придется к этому привыкнуть, но через два дня можно будет с ним попрощаться, посмотреть на него в последний раз. Максим не плакал – ему не верилось, ну как же это так, не бывает такого – утром был папа, а вечером – нет.

Следующим днем он с некоторым вызовом сказал мальчишкам во дворе: «А у меня больше папы нет!», втайне надеясь, что они рассмеются, скажут, что он дурачок или что-то в этом роде, и объяснят наконец, что случилось. О том, что такое смерть, Максим в свои пять лет, конечно, знал – но это было для него что-то абстрактное. Но мальчишки прятали глаза, а один, Колька, самый старший, как-то по-мужски потрепал его по плечу, и в тот момент Максим впервые за эти дни заплакал.

Потом похороны были. Отец такой нарядный в гробу лежал, в черном костюме, гладко выбритый, как на свадебных фотографиях. Бабушка приезжала, плакала, водку пила, черемшой закусывала, все Максима обнимать пыталась, но тот сторонился. Это была чужая бабушка, он ее до того всего два раза в жизни видел. У нее зубы были металлические, все до единого – это пугало и завораживало. Бабушка у них ночевать осталась, ей постелили на полу. И Максим всю ночь вертелся, нервничал, что она к его кровати придет, полязгивая металлическими зубами.

На поминках был куриный суп, и Максим смотрел, как бабушкины желтые сухие пальцы выловили из тарелки жилистое крылышко и поднесли его к обрамленному жесткими, как у жука, усиками рту. Металлические зубы принялись ловко пережевывать и жиденькое мясо, и хрящики, и даже мелкие косточки. Такая бабушка может съесть и целого мальчика, подумал Максим.

– Твой папа теперь ангелом стал, – глядя в окно, сказала бабушка.

Максим вспомнил серые папины ступни, болтающиеся над полом.

– Бедный малыш… Безотцовщина теперь… Да ты поплачь, поплачь, папка с неба все слышит, – бабушкины пальцы, пахнущие лекарствами и черемшой, заворошились у него в волосах. – Папка ангелом стал… Будет прилетать к тебе иногда. Мертвые к своим, бывает, приходят. Сядет на краешек кровати, а ты ему все и расскажешь – как учеба, что во дворе, еще что-нибудь… Ты жди. Бедный ты, бедный.

А ночью Максим проснулся от стука в стекло. Удивленно поднял голову – жили они в многоквартирном доме, на двенадцатом этаже, ну кто может постучать. Вгляделся – а в пыльное стекло ангел бьется. Лицо у него мучнистое, раздутое, шея голову не держит, и та безвольно свисает на плечо, и на ней – обрывок грубой веревки. Черный рот приоткрыт, да на бок скошен. А глаза и не видят словно – пленкой белесой подернуты. И крылья за спиной – два огромных серых голубиных крыла с проплешинами, половины перьев нет, просвечивает розовая птичья кожа с пупырышками.

Движения у ангела ломаные, неловкие, бьется в стекло, хотя форточка приоткрыта – мог бы руку просунуть да отпереть щеколду. Максим сидел на кровати, прижав колени к груди, и тихонько просил: «Пап… Не надо, пап. Не иди сюда. Давай я лучше тебе издалека все расскажу!.. Пожалуйста…» Но ангел не слушал. Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать, кто не спрятался – я не виноват.

Мать услышала всхлипы, подошла, лоб его потрогала и ахнула – температура под сорок. И началась беготня, «неотложку» вызвали, укол ему сделали, раздели, водкой спину натерли. А утром он маме про ангела рассказал, но та не поверила, сказала – у тебя просто жар был. Не прилетают они никогда, не возвращаются. И тихонько добавила: «К сожалению».

Этот рассказ меня поразил! Всем любителям экшена советую аж взахлеб!
Ребята, будет несколько длиннопостов, в коммы все не влезет! И поехали!

МЕЖДУ НЕБЕСАМИ И ПРЕИСПОДНЕЙ

Между небесами и преисподней, на бескрайних просторах зелёного холма стоит хата. Хата просторная, с наличниками на окнах и трубой, огороженная невысоким, но крепким забором, выглядит добротно. Есть и для скотины сарай и для инструмента, и загон небольшой и курятник. Всё построил мужик, сам. Звать мужика Прохор. "Густо замешан да крепко выпечен", говорили про Прохора. Высокий и широкоплечий, немногословный, но дружелюбный. По хозяйству не ленился и соседям помогал не раз. Жил далеко не бедно, но достатком не кичился.

Жил Прохор не один — с женщиной и двумя детками. Детки, Лёша да Маша, были не его, но почитали за отца. Женщина-Наталья некогда являлась вдовой и наружности была весьма милой. О прошлой жизни говорить не любила, а Прохор особо и не спрашивал. Жили вместе они не первый уже год, и уже не второй и не третий. Казалось, во всём друг дружку устраивали, сильно ни разу не ссорились. Наталья была скромной, в быту толк знала, за домом и огородом следила, готовила сытно и вкусно, детки всегда благообразны и не избалованы, Прохор вниманием не обделён. В ответ и Прохор относился к ним с заботой и уважением. Сам он тоже был когда-то женат, но погибла жена в пожаре в прежнем его доме давным давно.

И вроде всё шло своим чередом, неторопливо, но уверенно. Корова да козы давали молоко, конь изрядно таскал и плуг и телегу, порося и кроли прибавляли в весе, картофель и прочие лезли из земли в изобилии. Детки тоже подрастали и не чурались работы. Вот только куры…

Кур у Прохора было не мало, штук 40. Двух пород – мясная и яичная. И началось с ними что-то неладное. Куры стали пропадать. По одной-две в неделю. Заметили беду не сразу - не каждый же день их считать, но в воскресенье утром не вышел на выгул один петух. Детки заметили. Сначала сами пытались отыскать, излазили весь курятник и в округе посмотрели, но петушка не нашли. Прибежали в дом, рассказали Прохору с Натальей. Отправились на инспекцию все вчетвером. Действительно - петушка не хватает. И в курятнике нету, и у скотины в сарае, ни в компостной яме, ни в выгребной. Даже в доме проверили - нигде нет. Озадачился тогда Прохор, пересчитал кур. Кур оказалось 36 - совсем не хорошо. Убежать могли, конечно, но раньше ведь не сбегали. Да и загон у них добротный и курятник - не сбежишь особо. Стал Прохор кур считать регулярно. Спустя 4 дня кур стало 34. А ещё через 6 дней - 33.

ПЁС

Внимательнейшим образом обследовал Прохор курятник и загон. Никаких следов проникновения, или взлома, или ног, или лап. Поставил Прохор капканов различных в изобилии, на дверь курятника привесил крепкий замок. Цепь для пса удлинил, чтобы до курятника с запасом хватало. А Пёс цепной был отменным и большим. Беспощадно лаял на чужого, кто смел приблизиться к хате, но без команды никогда не нападал. Шерстью был мохнат и богат острыми зубами в пасти. "Стереги моих кур" говорил ему Прохор каждую ночь, и пёс стерёг. Да только в конце очередной недели нашёлся преданный сторож за курятником больной, обессилевший и весь седой. Капканы стояли на месте и выглядели нетронутыми, замок был крепко заперт. Кур осталось 30.

"Что же случилось, Пёс?", спрашивал Прохор пса. Но тот лишь слабо поскуливал и не мог пошевелить ни единою своею лапою. На теле его не нашлось ни царапины ни другой раны, только шерсть была бела как снег, а в глазах стояли слёзы и читался животный страх.

К обеду Пёс, казалось, оправился и исправно ел суп из своей миски, виновато поглядывая на хозяина. Но Прохор не винил пса. Не раз они напару ходили на кабана и лося, и никогда пёс не трусил. Всегда он был возле, неистовым лаем своим способный запугать даже ошалевшую кабаниху или даже кинуться на медведя, спасая хозяина. Да и шерсть опять же. Значит дело с курами было ой как не чисто. С приходом вечера Пёс долго и тоскливо смотрел на катящееся за горизонт Солнце, а с наступлением темноты забился в самый далёкий угол своей будки и не вылезал до рассвета.

МИЛИЦИЯ

Десяток кур — это уже совсем не шутки. Вызвал Прохор из района участкового. Участковый был Володькой — парнем молодым, но толковым. С хуторянами ладил, в каждой проблеме разбирался с усердием. На своём стремительном велосипеде явился на второй день после звонка, всё выслушал внимательно. Осмотрели они напару с Прохором курятник, загон, для скота сарай. Осмотрели вокруг дома и дом. Осмотрели огород. Даже лесок неподалёку осмотрели. Ничего подозрительного. Даже глазу зацепиться не за что. Но ведь десять кур — не шутки. И пёс. Пёс в прошедшие два дня будто сник, ел плохо, не лаял по своему обыкновению, из конуры ночью не показывался. Решил Володька загостить пару дней. Прохор был не против. К тому же Наталья и детки не на шутку перепугались из-за пса, а с милиционером оно как-то спокойнее себя чувствуешь. Всё таки их обучают этому делу.

В тот же самый день повесил Прохор над курятником лампы - четыре штуки. Теперь из окна в кухне всё было видно как на ладони: и сам курятник и порядка пяти-шести метров вокруг. Володька предложил натянуть тонкой лески и сделать сигнализацию из привязанных к леске железяк. Так и поступили - лишним не будет. Железяки приладили прямо под окном, чтобы слышно было. Испытали - работает на славу. Решили пару ночей посидеть на кухне, будто в засаде. В дальнем углу оставили свечу, так, чтобы можно было едва различать предметы, но с улицы увидеть что происходит внутри было почти невозможно. Сидели, пили чай, говорили вполголоса про житьё-бытьё.

Володька сам оказался из большого города. После армии пошёл он в милицию, по стопам отца. Но долго в городе не задержался. Как это бывает — арестовал не того, кого начальство разрешает и кого начальству разрешают. Отправили от греха подальше в район. Но он вроде как и не жалел. Тут проще всё, честнее. Так вот уже 4 года служит службу, притёрся, вроде как и даму сердца себе отыскал, может и жениться уж пора. Ну да там видно будет.

Рассказал он Прохору, что после звонка навёл справки, поговорил с местными. Ни у кого скотина не пропадала, в дом чужие не залезали, в огород тоже. Вообще никого подозрительного в округе не видели. Позвонил затем начальству — узнать не сбежало ли кого из колонии-поселения в шестидесяти километрах от хуторов. Ответили, что никто не сбегал, сообщений не поступало. Поделился Володька мыслями, что может зверь это или недоброжелатель из соседей. Прохор подозрения отмёл. С соседями в дружбе. Да и опять же, ни зверь ни сосед такого с Псом сотворить не смог бы. Пёс и сам зверь похлеще многих. Составили планы на утро.

Так и проговорили. Ночь прошла тихо.

БЕДА

С утра снова оглядели всё вокруг — ничего. У курятника следов нет, замок и леска не тронуты, куры и остальная скотина беспокойства не выказывают. Широкий двор пуст. Чересчур пуст даже. Что-то было не так, не хватало чего-то. Прохор окинул двор взглядом - взгляд упёрся в будку. На дворе не хватало Пса. Скорым шагом подошли к будке, заглянули внутрь. Пёс лежал в углу. Выглядел он уставшим, дышал тяжело, седая шерсть свалялась комками. Прохор вытащил пса на воздух, отцепил ошейник и отнёс в дом. Дома детки с Натальей тут же принялись пса выхаживать: вымыли, вычесали, дали мяса кусок, гладили и говорили ему поправляться. Пёс, казалось, чуть повеселел и принялся есть. Прохор смотрел на него мрачнее тучи, в воздухе повисла тревога.

К вечеру пёс совсем оправился, ел с аппетитом и будто воспрянул духом. Выпустили его во двор, к будке прицеплять не стали. Закончив дела свои до сумерек, Прохор отыскал Володьку, который делал милецейские свои изыскания. Отправились ужинать. После ужина пересчитали кур — все на месте. Проверили двери и замки. К десяти вечера Наталья уложила деток спать, пожелала Володьке с Прохором спокойной ночи и отправилась спать сама. Прохор выглянул во двор, крикнул пса, приоткрыл дверь. Но Пёс решительно сидел у будки, в дом идти не хотел, бодро глядел на своего хозяина. На сердце вроде полегчало. Прохор прикрыл дверь, но запирать не стал.

Ночь выдалась тёплая и ясная. Проговорили мужики на посту своём до полуночи. В первом часу ночи Володьку сморило — налазился по курятниками, да чердакам, умаялся. Прохор глядел в окно, глубоко задумавшись, прокручивая в голове прошедшие дни, вспоминая испуганные глаза Пса. Потом мысли его побежали в прошлое, когда он 8 лет назад взял пса совсем маленьким щенком. Породу Прохор не помнил. Помнил, что любила таких собак Людмила — его бывшая жена. Вспомнил лицо Людмилы, простое, но красивое, её русые волосы, всегда убранные в тугую косу. Вспомнил, как в минуты близости распускала она эту косу, и волосы густыми локонами словно языки пламени волновались на простынях вокруг её головы в такт обоюдному движению тел. Но вот будто пахнуло жаром. Волосы Людмилы взметнулись с простыней пламенем уже настоящим. Обожгли лицо. Со всех сторон окутал Прохора звук пожарища. Завывало пламя, трещали доски. Людмила глядела на него не моргая окутанная языками огня. Глядела. Глядела.

Проснулся Прохор весь в поту, сердце бешено колотилось. Приснилось. Не заметил как уснул. Ткнулся лицом в тёплый чайник на столе — вот тебе и пожарище. Ох, господи, что за наваждение. Володька всё так же дремал. Но звук! Звук пожарища не пропал. Даже не пожарища, скорее… Прямо у левого уха, будто кто-то скребёт в окно! Тут Прохор заметил, что Володька уже проснулся — он оцепенело смотрел в окно и изо всех сил упирался руками в стол, так что стул, на котором сидел милиционер, медленно со скрежетом начал отъезжать назад. Резко повернулся Прохор к окну — и увидел там Пса. Встав на задние лапы, с пеной у рта пёс бил лапами в окно, царапая стекло когтями.

Опрокинув стул Прохор кинулся на улицу. Пронёсся через комнату, сшибая по пути мебель, дёрнул ручку входной двери — заперто. Дернул ещё — заперто. Изнутри, на засов. Выдернул засов из пазов, схватил как дубину, распахнул дверь и бросился бегом к кухонному окну. Позади он услышал топот Володьки — очухался видно. Милиционер выскочил на крыльцо, заорал "Стоять всем на месте!" и пальнул дважды в воздух. Всё это Прохор слышал уже забегая за угол дома. Ноги несли его быстрее ветра, руки крепко сжимали большой тяжёлый засов.

Пёс лежал под окном. Его могучее тело было опутано цепью вдоль и поперёк, той самой, что была прикреплена к будке. Будка была тут же — выворотив из земли несущие балки и не имея возможности выпутаться, Пёс протащил её сначала до двери в дом, а затем до окна на кухне, чутьём своим узнав местоположение хозяина. Прохор огляделся, присел рядом с псом. Огляделся ещё раз - никого не заметил. Положил засов на землю, но так, чтоб в случае чего тот был под рукой. Склонился над собакой, принялся распутывать цепь. За спиной раздались шаги, остановились рядом. "Огляди скорей курятник", — попросил Прохор не оглядываясь. Шаги удалились. Пёс тяжело дышал, свесив язык на бок. Цепь местами была намотана так плотно, что практически душила его. Глаза, полные ужаса и осознания собственной беспомощности не мигая смотрели на Прохора. "Потерпи чуток", — проговорил он и принялся распутывать цепь. За спиной снова послышались шаги, донеслось частое дыхание.

— Пойду курятник осмотрю, на дворе никого нет, — раздался голос Володьки.

— Ага, — бросил в ответ Прохор и продолжил распутывать цепь, приговаривая "Потерпи, потерпи, чуть-чуть ещё осталось". Внезапно в голове будто что-то щёлкнуло.

— А как же… — начал было Прохор, оборачиваясь, но Володька отошёл уже прилично и его не услышал. Страх волною поднялся из живота, пробежал мурашками по спине и руками, зашевелил волосы на голове. "Иисусе… А кто же в первый раз подходил?". Прохор оцепенел, глаза его широко распахнулись, но ничего не видели, рука потянулась к засову.

Пёс принялся скулить и слабо скрести лапой руку хозяина. Это помогло отогнать сковавший Прохора ужас. Он быстро высвободил пса из пут, взял на руки и отнёс в дом. Внутри, поодаль от двери, стояла взволнованная Наталья, кутаясь в платок. Со второго этажа на лестнице высунулись детки. "Пригляди за ним", сказал Прохор и передал пса на руки Людмиле. Сам же поспешил к курятнику.

Лампы работали в полную силу; курятник было видно словно днём. Милиционер стоял возле: опёрся на переднюю стенку плечом и нервно курил. "Нету тут никого, — сказал он приближающемуся Прохору, выдыхая клуб дыма. — Если и были, то ушли. Всё оглядел". Сигарета подрагивала в пальцах Володьки.

— Ох и пересрал же я, — буркнул он виновато.

— Ничего, бывает, — спокойно ответил Прохор, будто погружённый в свои мысли.

— А Вы быстро среагировали, как спецназовец какой.

— А? А это… Да. Наследственность у меня хорошая. Отец и дед в спецвойсках служили.

Оба задумчиво упёрлись взглядами в дверь курятника и замок. Всё накрепко заперто. Володька присел на корточки, взял замок в руку и внимательно оглядел — вечером он прилепил тоненькую волосинку поперёк отверстия для ключа. Волосинка была на месте, целая и невредимая. Значит ключом замок не открывали. Следов взлома не видно. Дверь невредима, стены курятника целые, крышу тоже проверил. "Откроем — посмотрим?" — спросил он Прохора.

— Слушай, Володька, — начал тот, будто не услышав его вопроса. — Ты когда ко мне подходил нико…

Внезапно со стороны дома раздался протяжный душераздирающий вой. Прохор пулей сорвался с места и ринулся к дому сжимая кулаки. Володька плюнул сигарету и побежал за Прохором, вытягивая на ходу табельный пистолет из кобуры. В несколько секунд они достигли дома и влетели в комнату. В комнате на полу сидела Людмила, держа на коленках голову Пса. Его могучая пасть была приоткрыта, из неё на подол ночной рубашки выпал язык, глаза застыли на месте, могучее тело обмякло. Лёшка с Машкой сидели на лестнице и рыдали взахлёб. Пёс умер.

ПРОЩАНИЕ

Провожали Пса на рассвете. Поодаль от дома, в поле Прохор соорудил деревянный настил, Наталья с детками набрали цветов. К рассвету всё было готово. Подошёл Володька, обследовавший остаток ночи курятник, будку и землю вокруг. Пса завернули в чистую белую простыню и уложили на настил. Рядом Прохор положил только что заколотого поросёнка. Встал рядом с настилом, положил руку Псу на голову поверх простыни и зычно затянул печальную песню. Володька был несколько удивлён такими похоронами. К тому же он не мог разобрать слов песни — какой-то совершенно чужой язык. Глянул на Наталью. Та стояла в слезах и прижимала к себе плачущих деток; смотрела в пустоту, опустив голову. Удивлённой она не выглядела… Ну да ладно. Прохор закончил петь. Наталья и дети подошли и положили цветы. Володька тоже подошёл попрощаться.

Прохор зажёг спичку и поднёс к охапке сена под настилом. Огонь охотно переполз на соломинки и начал разрастаться. От сена занялись сухие доски. Вскоре весь настил полыхал огромным факелом, унося в небо дым и пепел. Пепел и бесстрашный дух Пса. Люди стояли поодаль. Стояли молча. Даже по щеке Володьки скатилась скупая мужская слеза и затерялась в двухдневной щетине. Лишь Прохор не проронил ни слезинки. Черты лица его стали жёсткими, взгляд холодным, с затаённой глубоко внутри злобой и жаждой мести. По тому, как быстро горечь утраты была спрятана в глубины души Прохора, как скоро она сменилась холодной решительностью, Володька догадался, что не в первой этому человеку провожать близкого, ушедшего раньше срока. Так же ясно было и то, что сидеть сложа руки Прохор не будет. Не собирался делать этого и Володька.

Как догорел погребальный костёр, Прохор собрал пепел и кости. Затем старательно перетёр всё в пыль и развеял в поле. Наталья с детьми ушла в дом готовить обед. Володька стоял поблизости и курил. Прохор сам позвал его на разговор. Сели на крыльце, собрались с мыслями. Картина получалась следующая: каждые 6-7 дней пропадает от двух до пяти кур? «До пяти?» - удивлённо переспросил Прохор. Володька ответил, что пересчитал кур ночью — осталось 25. Пропали три курицы и два оставшихся петушка.

«Ясно», — сухо ответил Прохор.

Следов взлома нигде нет. Следов ног, рук, лап или чего-то ещё, кроме оставленных людьми и собакой, ни рядом с курятником, ни рядом с домом, ни рядом с местом, где стояла будка, ни у скотины в сарае тоже нет. Капканы не тронуты, сигнализация не тронута. Что ещё?

— Дверь, — сказал Прохор. — Когда я побежал на улицу, дверь в дом оказалась заперта на засов, хотя я оставлял её открытой. Наталья не запирала, я спрашивал. Детки тоже не запирали, да и вряд ли смогли бы – высоко и тяжело. Но я всё равно спросил. Это были не они. Ты запирал?

— Нет, не запирал…

В воздухе повисла напряжённая тишина.

— Ещё одно, — начал Прохор, и мурашки снова пробежали по его спине и затылку. — Помнишь ты подошёл ко мне, когда я Пса распутывал? Сказал, что пойдёшь курятник осмотреть.

— Ну?.. В смысле помню, да.

— Ничего не заметил странного?

— Да нет, вроде. Ну кроме пса, всего перемотанного цепью.

— Ясно, — ответил Прохор, и рассказал Володьке про историю с шагами.

Прохор замолчал. Володька достал сигарету и закурил.

— Чертовщиной какой-то отдаёт, — сказал он наконец. — Дверь, запертая изнутри, пёс, перемотанный цепью, да ещё и поседевший от чего-то, шаги эти, следов нет никаких. Не по себе мне как-то, пиздец (прошу прощения).

— Да какое тут прощение. Пиздец он и есть пиздец. И ведь Пёс-то знал видно, что эта тварь придёт. Или твари. Или хер знает кто… Не пошёл в дом, у будки остался. Защищать… И ведь предупредил. Будку выворотил весь связанный и меня нашёл. И предупредил… — казалось, сокрытая печаль вот-вот вырвется наружу, но Прохор тут же пришёл в себя.

— Ладно! — он ударил тяжёлым кулаком по столу. — Чего делать-то будем?

— Всё, что можно было обследовать сейчас, я осмотрел за ночь и утро. Дальше нужны спецсредства. Я поеду обратно в райцентр. Там чего-то где-то в наличии оставалось вроде. Не много, конечно, да и я не особо специалист, но всё же лучше, чем ничего. Постараюсь протолкнуть это дело. За пропажу куриц, конечно, вряд ли кто серьёзно возьмётся, но историю с псом можно раскрутить как нападение. Будку и цепь не трогай и домашним не вели, следы от будки тоже старайтесь не затоптать. Я вернусь — осмотрю ещё раз. Может кого из старых знакомцев-специалистов из города получится выдернуть. Я там вроде как на хорошем счету остался. Хоть и пришлось в «ссылку» отправить, но мажоры-то, они, сам знаешь, не многим по душе. С курами чего делать — я не знаю. Другая животина его (или их) вроде не интересует.

— Может в дом взять?

…

— Я бы не стал…

— Эх да… И я бы не стал. Ну да ладно — там видно будет.

— Невесёлая ситуёвина вырисовывается…

— Совсем невесёлая. Ну да мы тоже не лыком шиты…

— Идите обедать! — услышали они с кухни голос Натальи.

После обеда Володька засобирался в дорогу. Попрощался с хозяйкой и детьми. Ещё раз окинул взглядом двор, дом, курятник. Взял велосипед, пошли с Прохором к калитке. На душе у обоих было тяжело.

— Слушай, Прохор, — спросил вдруг Володька. — А что за песню ты пел? У пса на… похоронах? Я ни слова разобрать не смог.

— Я и сам слов не понимаю, — ответил Прохор. — Слышал эту песню от отца, а он от деда, а тот от прадеда. Отец пел её обычно в тяжёлые минуты, когда близкие уходили. Он сам слов не понимал тоже, но пел. Да и песня сама грустная, прямо в душу западает. Думается мне, что про такие вот невзгоды она как раз и есть.

— Так оно и мне показалось, — отвечал ему Володька; про костёр и поросёнка он спросить не решился.

Вышли за калитку. Пожали руки. Потом вдруг обнялись почти по братски — сильно сблизила их та ночь.

— Я там Наталье телефон свой записал. Ты звони чуть что. И так просто звони. Я копать начну по своим каналам, может чего накопаю. Дак чтобы в курсе быть. Но через неделю отзвонись обязательно. Мне-то если только письмо тебе слать, так пока оно дойдёт. Думаю недели через две-три вернусь. Если повезёт, то не один. Держись тут.

— Уж я-то продержусь. Так, мать его, продержусь…

Обнялись ещё раз и поехал Володька. Нёс его велосипед прочь, вниз по холму. Вечернее солнце играло в спицах, раскидывая блики во все стороны. Ноги жали на педали, превращая желание в энергию. Пыль вздымалась из-под колёс. Тоскливо было на душе у Володьки, будто друга в беде оставляет. Но дело приняло нешуточный оборот. Нужно было действовать, и действовать быстро — такими темпами оставалось минимум недель пять, если число похищаемых не начнёт расти, как было нынешней ночью. По приезду ещё была мысль у Володьки устроить засаду, но уж если огромного Пса спеленали как ребёнка, надеяться на голую человеческую силу и чутьё было опрометчиво. Нужна была техника, инструменты, опытные напарники для подстраховки в конце концов. Без подготовки и тем более в одиночку соваться в такую засаду было глупо и опасно. Совсем не так думал Прохор, но Володька никак не мог знать этого в тот вечер.

КАЗАКИ

После прощания с Володькой Прохор вернулся в дом, велел Наталье запереть все сараи и двери как стемнеет и лёг на кровать. По всему выходило, что ближайшие 5 дней неприятностей можно не ждать. А значит время подготовиться есть. Прохор провалился в сон. Спал он долго и без сновидений. Проснулся лишь к полудню следующего дня.

В доме всё было тихо и спокойно. На столе стоял завтрак. С улицы доносились голоса Лёшки и Машки. Солнце светило ярко и радостно, и в первую секунду Прохор искренне обрадовался погожему дню. Но затем остатки сна улетучились окончательно, и вчерашний день и всё предшествовавшее ему снова навалилось на душу и разум. Рассиживаться было некогда. Прежде всего — дом. Нужно проверить всё: двери, окна, чердаки, стены — каждую щель. На окна поставить тяжёлые ставни, чтоб запирать на ночь. Чердачное окошко закрыть заглушкой, а на люк с чердака повесить замок. Обить может ещё дверь железными прутами, для крепости. О нет, сам Прохор прятаться не собирался. Но в доме останутся Наталья и дети. Кончено, непонятно, как оно или они пробираются внутрь, но не обезопасить хоть сколько-нибудь дом Прохор не мог.

Дела не отставали от мыслей. Прохор сразу принялся за работу. Домашние с настороженностью смотрели за его приготовлениями: сначала куры, потом Пёс, теперь в доме баррикады. Но выражение уверенности и упорства на лице Прохора несколько успокаивали. С Натальей и детьми Прохор был как прежде приветлив и ласков, но во взгляде его что-то определённо изменилось.

На следующий день, вешая на окна ставни, Прохор вдруг услышал лошадиное ржание и мужские голоса. Обернулся. Вдоль его забора ехало пятеро конных, все мужчины. Лошади тяжело навьючены. Одеты вроде как по-военному, в высоких шапках, на поясе у каждого сабля. Да неужто? Казаки! Прохор пригляделся. Ну точно — казаки. Какого чёрта принесло? Да и откуда вообще? «Один день удивительнее другого» — подумалось ему. Путники, казалось, ехали мимо и уже миновали калитку, как вдруг один из них развернул лошадь и крикнул, обращаясь к Прохору:

— Эй, мил человек! Здравствуй!

Остальные четверо остановили коней, поглядели сначала на своего товарища, потом на Прохора. Тоже повернули лошадей и подъехали к калитке.

Прохор спустился с лестницы, положил так и не привешенную створку ставни на землю и подошёл к калитке.

— И вы здравствуйте, добрые люди.

— Как хозяйство Ваше?

— (вот напасть) Да всё ничего вроде, бог даст — перезимуем. Вы какими судьбами в наших краях?

— Товарища мы ищем своего хорошего, боевого. Уж несколько лет как пропал, а куда не сказал. А у нас дело к нему. Уж пол России изъездили, да вот вроде ниточка нашлась. Вроде как где-то в ваших краях он.

— Ну что ж, товарища искать – дело доброе.

— Фролка, будем знакомы. Это вот товарищи мои: Стенька, Ерошка, Анфим да Епифан. – остальные четверо кивнули головами в знак приветствия, выглядели все пятеро достаточно молодо.

— Прохор.

— Добре. Послушай, Прохор. Уже много дней мы в дороге, кони наши устали и проголодались. Не пустишь ли ты на к себе хоть на двор передохнуть, да коням сена не дашь ли, а мы тебе помогли б чем смогли по хозяйству, али монетой отблагодарили бы.

Прохор оглядел их внимательно. Подвоха в их словах он не чуял, а чутью своему доверял, и вообще как-то по душе пришлись ему эти казаки.

— Пустить я вас не прочь, ребятушки, и сенца лошадям подкину. Да вот только в нехороший час вы приехали. Зло следит за этим домом, не угодить бы вам в беду. Могу вон соседа за вас попросить, думаю не откажет.

— Зла мы, мил человек, не боимся, не беспокой соседа, — ответил Фролка и широко улыбнулся.

— Ну, раз так, обходите забор справа, увидите там ворота — я вам открою.

Казаки въехали во двор, спешились, сняли с коней тюки. Прохор кликнул деток, велел им отвести коней в сарай и дать сена. Детки, увидев казаков, принялись их разглядывать. Анфим подмигнул деткам и скорчил смешную рожу — те заулыбались. «Добрый знак, может хоть подзабудутся», подумалось Прохору — весь вчерашний день Лёшки с Машкой то и дело выли навзрыд, и спрашивали, когда вернётся Пёс.

— Располагайтесь где нравится, только не у курятника. Лучше вообще стороной его обходить.

— Как скажешь, мил человек, — откликнулся Фролка, поглядел на курятник. — А что там? Вон, гляжу, конура как будто собачья лежит на боку.

— Это уж моя забота, ребятушки, это уж я сам.

— Добре.

На шум вышла Наталья. Завидев казаков, она сильно удивилась, но Прохор взглядом успокоил её. Казаки учтиво поздоровались с хозяйкой, Фрол, как и прежде, представился сам и представил своих товарищей.

— Вот тут если мы присядем, не помешаем? — спросил Фролка, указывая на лужайку слева от забора.

— Не помешаете, — отозвался Прохор и полез обратно на лестницу привешивать ставни.

К ужину со ставнями было покончено. Чердак также был готов, оставалась лишь дверь. Казаки тем временем готовили стоянку. Фролка, видимо он был среди них главным, сразу смекнул обстановку: Ерошка и Анфим заготовили дров, и себе и хозяевам дома, Епифан натянул от забора навес, сложил туда все вещи и занялся подготовкой места для костра, Стенька отправился в лесок, в надежде чего подстрелить. Детки постоянно крутились вокруг гостей. Наталья, было, их одёрнула, но гости были не против такой компании, веселей, мол.

К ночи казаки начали зазывать хозяев посидеть с ними у костра. Детки уже легли спать, Наталья сослалась на усталость и тоже отправилась ко сну, а вот Прохор был не прочь отвлечься от последних событий. Присели кружком, раскурили трубки. Прохор тоже раскурил.

— А что у вас тут за места такие интересные? — обратился к нему Стенька.

— Какие такие интересные? — удивился Прохор.

— Да вот ходил я сегодня в лес, думал поймать кого на ужин. Дак ведь на силу нашёл вон пару перепелов. Людей тут не много — распугать не должны были, да и следы звериные в лесу повсюду, а зверья нет. Будто ушло всё куда, попряталось.

«Видимо отвлечься не удастся» с досадой подумал Прохор, а вслух сказал:

— Странные тут дела у нас творятся, ребятушки, тёмные. Кто-то кур у меня таскает. Уже которую неделю. То ли зверь, то ли человек. Собаку вон загубил мою. Как таскает — непонятно. Замки не тронуты, следов нету. Пытались его с участковым местным поймать — не сумели.

— Дела-а-а…

«Как то легко стали слова выходить, взял и выложил всё первым встречным» подумалось Прохору. И вообще, в голове появилась необычайная лёгкость.

— Может подсобить тебе, мил человек? Мы ребята не из робких, — бодро спросил Фролка.

— Спасибо, сам как-нибудь управлюсь. Моё это дело, личное.

— Добре… А ну-ка — споём казаки!

Послышался одобрительный гул. Прохора же одолевало какое-то забытьё, хотелось лечь и раствориться в этой прохладной ночи и ясном небе с россыпью звёзд. Будто откуда-то издалека он услышал слаженный хор голосов, поющих чуднУю песню:

Под кровавою луною льёт кислотный дождь.

Сто веков дорогой боли ты вперёд идёшь.

За спиной лежит в руинах старый дряхлый мир.

Ты - велик, могучий воин – Чёрный Командир.